Старая большевичка-секретарь держалась по-прежнему сурово, но теперь под суровостью угадывалась вечная мерзлота рудников Акатуя. Она сухо поздоровалась, погасила беломорину и, надавив желтым никотиновым пальцем кнопку переговорника, произнесла:
— Алла Валерьевна, пришел товарищ Рутмерсбах.
Переговорник кисло отозвался сквозь шуршание:
— Пусть войдет.
Мориц вошел. Алла Валерьевна встретила его ледяным змеиным взглядом.
— Вы понимаете, что с окончанием сезона в ваших услугах город более не нуждается? — осведомилась она.
— Срок временной прописки истекает в ноябре, — сказал Мориц уныло.
— Да, но мы надеемся на понимание с вашей стороны… — взгляд мэра немного потеплел. — Вы догадываетесь, о чем я? Возможно даже оформление постоянной… Я ознакомилась с отзывами. — Она кивнула на папку с развязанными тесемками. — Имеется немало положительного. Накоплен определенный опыт. Вы — человек молодой, творческий, перспективы есть.
Но должно быть понимание. Иначе невозможно.
— А если я женюсь? — ляпнул Мориц, ужасаясь сам себе.
— Лично я, — сказала Алла Валерьевна почти сердечно, — не советую решать с кондачка. Лично я. Со временем, когда вы получите жилье…
— Я ее не выгоню, — сказал Мориц прямо. Ему вдруг надоело беседовать намеками.
Мэр немилостиво отвернулась к окну, постукивая по столу карандашом. Затем, не поворачиваясь, произнесла:
— Вы понимаете, что не оставляете мне выбора?
Мориц сел.
— Алла Валерьевна, — осторожно заговорил он, — но ведь она не наносит ущерба… Подметает территорию… Я слежу…
Алла Валерьевна снова посмотрела на него. Сквозь стекла очков глаза ее казались очень далекими — с чужого берега.
— Разговор окончен, — сказала она сухо. — Вы поставлены в известность.
— Но почему? — вскрикнул Мориц.
Алла Валерьевна раскрыла папку, лежавшую перед ней на столе, и молвила:
— До свидания, товарищ Рутмерсбах.
Выходя от мэра, Мориц, конечно, помнил, что Эльза томится взаперти, но все же вернулся в замок не сразу. Еще с полчаса сидел на берегу, бросал в озеро камешки. Он не пытался размышлять, анализировать случившееся — просто свыкался с услышанным.
Когда он открыл дверь кладовки, то поначалу ничего не увидел. И не услышал. Это его испугало. Он отодвинул ногой упавший поперек входа мешок, заглянул в каморку и позвал Эльзу. Она слабо закопошилась, невидимая в темноте среди кучи барахла.
— Давай руку. — Мориц помог ей выбраться. Она ни о чем не спрашивала. Была заспанной и несчастной. Мориц взял ее за плечи — костлявые, горячие — и несколько раз встряхнул. Она покорно при этом мотала головой.
— Только об одном тебя прошу, — сказал Мориц, — никуда не уходи. Наш дом — здесь.
— Ты меня не выгонишь? — всхлипнула она. — О-о!..
Мориц заскрежетал зубами.
На следующий день они съездили в Вильнюс и вернулись поздно. Крадучись прошли по улице Комиссара Эйвадиса, обогнули культурный центр «Колос», ступили на понтонный мост. Большой удачей для них было, что в городке рано ложатся спать, иначе кое у кого могли бы возникнуть разные вопросы. Например: что такого принес хранитель музея в рюкзаке и трех огромных сумках? До поры это оставалось неизвестным.
Такая поездка повторилась после двадцать пятого числа, но опять же без каких-либо явных последствий. Жизнь на поверхности продолжалась такая же безмятежная, как надлежит; все бури происходили потаенно, приготовляясь в глубокой тайне к тому яростному мгновению, когда настанет им пора вырваться на волю. Последние туристы, забредшие в наши края в поисках какого-то «бархатного сезона», поднялись на крышу донжона и там понаслаждались вволю пронзительным осенним ветром. А потом закончились и туристы.
В первую ночь октября, когда лунный свет был совсем слабым, ветер чуть беспокоил поверхность воды, и каждая камышина у берега готова была обернуться Сирингой, — в эту ночь две фигуры выбрались из замка и что-то такое делали, скрытые темнотой, а наутро городок проснулся и поначалу ничего особенного не заметил. Витало что-то, глазом из привычного пейзажа не выхватываемое: озеро стальное, полоса камыша и осоки — бледная, как крем в торте «Юбилей», замок — серый, обрызганный мятежной волной почти до бойниц.
И не сразу поймешь, что переменилось. А потом вдруг до сознания доходит: понтонного моста больше нет. С берега на улицу Партизана Отченашека теперь попасть можно только на лодке. Разрушить понтонный мост немного сложнее, чем это кажется с первого взгляда, но Мориц — спасибо армии — справился. Идеально отреставрированные замковые ворота закрыты, решетки — будьте благонадежны! — опущены, на крыше установлена пушка. Не гипсовая, разумеется; настоящая.
— Бу-бух! — весело сказала эта пушка, когда лодка с сержантом Голицыным на борту отчалила в направлении замка. Фонтан брызг взорвался в неприятной близи. Голицын уронил весла, а лодка отчаянно закачалась. Мелкие злые волны застучали о днище, как градины. Сержант был так удивлен случившимся, что повернул назад. Эльза-пушкарка, в пиратском платке поверх отрастающих одуванчиком волос, заплясала на крыше. Осенний ветер сдул кислую пороховую вонь и унес ее в сторону границы — тревожить сны драчливых поляков.