— Мне очень странно, Надежда Васильевна, что вы так поступаете, — сказал Володин. — Я к вам со всем расположением и, можно сказать, пламенно, а вы, между прочим, из-за братца. Если вы теперь из-за братца, другая изволит из-за сестрицы, третья — из-за племянника, а там и еще из-за кого-нибудь из родственников, и все так не будут выходить замуж, — этак и род людской совсем прекратится.
— Об этом не беспокойтесь, Павел Васильевич, — сказала Надежда, — пока еще такой опасности свету не грозит. Я не хочу выйти замуж без Мишина согласия, а он, вы слышали, не согласен. Да и понятно, вы его с первого слова сечь обещаетесь. Этак вы и меня поколотите.
— Помилуйте, Надежда Васильевна, да неужели же вы думаете, что я себе позволю такое невежество! — отчаянно воскликнул Володин.
Надежда улыбнулась.
— Я и сама не чувствую желания выходить замуж, — сказала она.
— Вы, может быть, хотите в монашки итти? — обиженным голосом спросил Володин.
— К толстовцам в их секту, — поправил Передонов, — землю навозить.
— Зачем же мне итти куда-нибудь? — строго спросила Надежда, вставая со своего места, — мне и здесь хорошо.
Володин тоже встал, обиженно выпятил губы и сказал:
— После этого, если Мишенька показывает ко мне такие чувства, а вы его, оказывается, что спрашиваете, то это выходит, что я должен и от уроков отказаться, потому что как же я теперь стану ходить, если Мишенька ко мне этак?
— Нет, зачем же? — возразила Надежда: — это совсем особое дело.
Передонов подумал, что следует еще попытаться уговорить барышню: может быть, и согласится. Он сказал ей сумрачно:
— Вы, Надежда Васильевна, подумайте хорошенько. Что ж так-то с бухты-барахты? Он — хороший человек. Он — мой друг.
— Нет, — сказала Надежда, — что ж тут думать! Благодарю очень Павла Васильевича за честь, но не могу.
Передонов сердито посмотрел на Володина и встал. Он подумал, что Володин — дурак: не сумел влюбить в себя барышню.
Володин стоял у своего кресла, склонив голову. Он спросил укоризненно:
— Так, значит, окончательно, Надежда Васильевна? Эх! Коли так, — сказал он, махнув рукою, — ну, так давай вам бог всего хорошего, Надежда Васильевна. Значит, уж такая моя горемычная судьба. Эх! Любил парень девицу, а она не любила. Видит бог! Ну, что ж, поплачу, да и все.
— Хорошим человеком пренебрегаете, а тоже еще какой попадется, — наставительно сказал Передонов.
— Эх! — еще раз воскликнул Володин и пошел было к дверям. Но вдруг решил быть великодушным и вернулся, — проститься за руку с барышнею и даже с обидчиком Мишею.
* * *
На улице Передонов сердито ворчал. Володин всю дорогу обиженным, скрипучим голосом рассуждал, словно блеял.
— Зачем от уроков отказывался? — ворчал Передонов. — Богач какой!
— Я, Ардальон Борисыч, только сказал, что если так, то я должен отказаться, а она мне изволила сказать, что не надо отказываться, а как я ничего не изволил ответить, то вышло, что она меня упросила. А уж теперь это от меня зависит: хочу — откажусь, хочу — буду ходить.
— Чего отказываться? — сказал Передонов. — Ходи, как ни в чем не бывало.
«Пусть хоть здесь попользуется, — думал Передонов, — все меньше завидовать будет».
Тоскливо было на душе у Передонова. Володин все не пристроен, — смотри за ним в оба, не снюхался бы с Варварою. Еще, может быть, и Адаменко станет на него злиться, зачем сватал Володина. У нее есть родня в Петербурге: напишет и, пожалуй, навредит.
И погода была неприятная. Небо хмурилось, носились вороны и каркали. Над самою головою Передонова каркали они, точно дразнили и пророчили еще новые, еще худшие неприятности. Передонов окутал шею шарфом и думал, что в такую погоду и простудиться не трудно.
— Какие это цветы Павлуша? — спросил он, показывая Володину на желтые цветочки у забора в чьем-то саду.
— Это — лютики, Ардаша, — печально ответил Володин.
Таких цветов, вспомнил Передонов, много в их саду. И какое у них страшное название!
Может быть, они ядовиты. Вот, возьмет их Варвара, нарвет целый пук, заварит вместо чаю, да и отравит его, — потом, уж когда бумага придет, — отравит, чтоб подменить его Володиным.
Может быть, уж они условились. Недаром же он знает, как называется этот цветок. А Володин говорил:
— Бог ей судья! За что она меня обидела? Она ждет аристократа, а она не думает, что аристократы тоже всякие бывают, — с иным наплачется, а простой хороший человек ее бы мог сделать счастливою. А я вот схожу в церковь, поставлю свечку за ее здоровье, помолюсь: дай бог, чтоб ей муж достался пьяница, чтоб он ее колотил, чтоб он промотался, и ее по миру пустил. Вот тогда она обо мне воспомянет, да уж поздно будет. Станет кулаком слезы утирать, скажет: дура я была, что Павлу Васильевичу отказала, бить меня было некому, хороший был человек.
Растроганный своими словами, Володин прослезился и вытирал руками слезы на своих бараньих, выпуклых глазах.
— А ты ей ночью стекла побей, — посоветовал Передонов.
— Ну, бог с нею, — печально сказал Володин, — еще поймают. Нет, а мальчишка-то каков! Господи боже мой, что я ему сделал, что он вздумал мне вредить? Уж я ли не старался для него, а он, изволите видеть, какую мне подпустил интригу. Что это за ребенок такой, что из него выйдет, помилуйте, скажите?