— Маменька накажет? — спросил Передонов.
— У меня нет матери, — сказал Саша, — мама давно умерла; у меня тетя.
— Что ж, тетя накажет?
— Конечно, накажет, коли я стану гадости говорить. Разве хорошо?
— А откуда тетя узнает?
— Да я и сам не хочу, — спокойно сказал Саша. — А тетя мало ли как может узнать. Может быть, я сам проговорюсь.
— А кто из ваших товарищей дурные слова говорит? — спросил Передонов. Саша опять покраснел и молчал.
— Ну, что ж, говорите, — настаивал Передонов, — вы обязаны сказать, нельзя покрывать.
— Никто не говорит, — смущенно сказал Саша.
— Вы же сами сейчас жаловались.
— Я не жаловался.
— Что ж вы отпираетесь? — сердито сказал Передонов.
Саша чувствовал себя пойманным в какой-то скверный капкан. Он сказал:
— Я только объяснил вам, почему меня некоторые товарищи дразнят девчонкой. А я не хочу на них фискалить.
— Вот как, это почему же? — со злобою спросил Передонов.
— Да нехорошо, — сказал Саша с досадливою усмешкою.
— Ну вот я директору скажу, так вас заставят, — злорадно сказал Передонов.
Саша смотрел на Передонова гневно загоревшимися глазами.
— Нет! вы, пожалуйста, не говорите, Ардальон Борисыч, — просил он.
И в срывающихся звуках его голоса было слышно, что он делает усилие просить, что ему хочется кричать дерзкие, угрожающие слова.
— Нет, скажу. Вот вы тогда увидите, как покрывать гадости. Вы должны были сами сразу пожаловаться. Вот погодите, вам достанется.
Саша встал и в замешательстве теребил пояс. Пришла Коковкина.
— Тихоня-то ваш хорош, нечего сказать, — злобно сказал Передонов.
Коковкина испугалась. Она торопливо подошла к Саше, села рядом с ним, — от волнения у нее всегда подкашивались ноги, — и спросила боязливо:
— А что такое, Ардальон Борисыч? Что он сделал?
— Вот у него спросите, — с угрюмою злобою ответил Передонов.
— Что такое, Сашенька, в чем ты провинился? — спросила Коковкина, трогая Сашу за локоть.
— Я не знаю, — сказал Саша и заплакал.
— Да что такое, что с тобою, что ты плачешь? — спрашивала Коковкина.
Она положила руки на плечи мальчику, нагибала его к себе и не замечала, что ему неловко. А он стоял, склонясь, и закрывал глаза платком. Передонов объяснил:
— Его там, в гимназии, дурным словам учат, а он не хочет сказать кто. Он не должен укрывать. А то и сам учится гадостям, и других покрывает.
— Ах, Сашенька, Сашенька, как же это ты так! Разве можно! Да как тебе не стыдно! — растерянно говорила Коковкина, отпустив Сашу.
— Я ничего, — рыдая, ответил Саша, — я ничего не сделал худого. Они меня за то и дразнят, что я не могу худых слов говорить.
— Кто говорит худые слова? — опять спросил Передонюв.
— Никто не говорит, — с отчаянием воскликнул Саша.
— Видите, как он лжет, — сказал Передонов, — его наказать надо хорошенько. Надо, чтоб он открыл, кто говорит гадости, а то на нашу гимназию нарекания пойдут, а мы ничего не можем сделать.
— Уж вы его извините, Ардальон Борисыч! — сказала Коковкина, — как же он скажет на товарищей? Ведь ему потом житья не дадут.
— Он обязан сказать, — сердито сказал Передонов, — от этого только польза будет. Мы примем меры к их исправлению.
— Да ведь они его бить будут? — нерешительно сказала Коковкина.
— Не посмеют. Если он трусит, пусть по секрету скажет.
— Ну, Сашенька, скажи по секрету. Никто не узнает, что ты сказал.
Саша молча плакал. Коковкина привлекла его к себе, обняла и долго шептала что-то на ухо. Он отрицательно качал головою.
— Не хочет, — сказала Коковкина.
— А вот розгой его пробрать, так заговорит, — свирепо сказал Передонов.
— Принесите мне розгу, я его заставлю говорить.
— Ольга Васильевна, да за что же! — воскликнул Саша.
Коковкина встала и обняла его.
— Ну, довольно реветь, — сказала она нежно и строго, — Никто тебя не тронет.
— Как хотите, — сказал Передонов, — а только я тогда должен директору сказать. Я думал по-семейному, ему же лучше бы. Может быть, и ваш Сашенька прожженный. Еще мы не знаем, за что его дразнят девчонкой, — может быть, совсем за другое. Может быть, не его учат, а он других развращает.
Передонов сердито пошел из комнаты.
Передонов сердито пошел из комнаты. За ним вышла и Коковкина. Она укоризненно сказала:
— Ардальон Борисыч, как же это вы так мальчика конфузите нивесть за что! Хорошо, что он еще и не понимает ваших слов.
— Ну, прощайте, — сердито сказал Передонов, — а только я скажу директору. Это надо расследовать.
Он ушел. Коковкина пошла утешать Сашу. Саша грустно сидел у окна и смотрел на звездное небо. Уже спокойны и странно печальны были его черные глаза. Коковкина молча погладила его по голове.
— Я сам виноват, — сказал он, — проболтался, за что меня дразнят, а он и пристал. Он — самый грубый. Его никто из гимназистов не любит.
На другой день Передонов и Варвара переезжали, наконец, на новую квартиру. Ершова стояла в воротах и свирепо ругалась с Варварою. Передонов прятался от нее за возами.
На новой квартире тотчас же отслужили молебен. Необходимо было, по расчетам Передонова, показать, что он — человек верующий. Во время молебна запах ладана, кружа ему голову, вызвал в нем смутное настроение, похожее на молитвенное.
Одно странное обстоятельство смутило его. Откуда-то прибежала маленькая тварь неопределенных очертаний — маленькая, серая, юркая недотыкомка. Она посмеивалась и дрожала и вертелась вокруг Передонова. Когда же он протягивал к ней руку, она быстро ускользала, убегала за дверь или под шкап, а через минуту появлялась снова, и дрожала, и дразнилась — серая, безликая, юркая.