Спустя некоторое время я смирилась с тем, что нужно хорошо выглядеть, быть стройной, свежевымытой и приятно пахнуть, а также сразу позволить минимум петтинга, чтобы на минуту «запарковать» мужчину возле себя.
Такой польский молодой, очень варшавский, сексуальный капитализм с большим предложением и контролируемым спросом. Интересно, что только женатые мужчины были способны смириться с фактом, что для меня интимность — это не то, что можно заказать с доставкой в субботу вечером. Но у женатых мужчин имеются свои мадонны от домашних обедов, и я не для того заплатила кучу денег слесарю, чтобы вновь менять замки.
Старшие, неженатые преимущественно по решению судов, и те, что моложе, неженатые по определению, разумеется, не все, но в большинстве, имели одну общую черту: если у них не было хлопот с эрекцией, то была эрекция с хлопотами.
Молодые — это преимущественно гормониты. Так я их называла. Целиком на тестостероне и адреналине. Они не знали точно, что делают, но делали это всю ночь. Хлопоты с эрекцией заключались в том, что она вновь возникала у них через пятнадцать минут. Для меня из этого ничего не следовало, им же казалось, что за это полагается медаль. Утром они, гордые, как гладиаторы, уходили домой, а у меня лицо было натерто их двухдневной щетиной и болело влагалище от их адреналина.
Те же, что в моем возрасте, поначалу целыми вечерами разглагольствовали, кем они стали или кем вскоре станут, а сразу потом у них была нормальная, умеренная эрекция, но они были слишком начитанными. Они начитались инструкций по обслуживанию клитора, знали все о вступительной игре и окситоцине и воспринимали меня как домашний кинотеатр. Нажми здесь, поверни ручку там, держи две вжатые кнопки минимум пять секунд — и получишь наилучшее качество изображения и наилучший звук. Но это не действовало. Женщины все-таки не шкафы из «ИКЕИ», которые можно смонтировать по инструкции.
Те же, которым около пятидесяти, были убеждены, что они так же красивы и так же значительны, как все титулы или должности на их визитках. Седых волос у них было больше, но и спокойствия тоже больше. Они могли дольше ждать, прочли больше книжек, у них было много чего рассказать о своих экс-женах, и они всегда платили по всем счетам. А потом ночью были так заняты тем, чтобы вызвать, удержать и усилить эрекцию, что совершенно забывали, для чего они хотят ее вызвать, удержать или усилить. Они полностью забывали обо мне, сосредоточившись на своем четырнадцатисантиметровом или менее того эго. Потом утром я находила их жалкие визитки, которыми они так гордились.
Ровно через сто восемьдесят два дня после замены замков в квартире я уезжала с Центрального вокзала в Варшаве в Торунь, где должна была подготовить какое-то интервью для моей газеты. Покупая билет, я достала из портмоне двухсотзлотовую банкноту, но у кассирши не оказалось сдачи. Я обернулась и попросила у стоящего за мной разменять двести злотых. За мной стоял он. Молча он взял двести злотых с моей ладони, застывшей от удивления и страха, подошел к кассе, сказал, что тоже едет в Торунь и хотел бы получить место рядом со мной. Кассирша подала ему два билета и сдачу. Он взял мой чемодан, и мы молча пошли на перрон. И когда эскалатором мы съезжали на перрон, от которого отходил поезд на Торунь, он стал очень близко за мной и чаще задышал, а потом начал целовать меня в шею, брать губами и нежно тянуть мои волосы. И знаешь, что я тогда чувствовала? Когда-то я читала репортаж о наркоманах, и там, кроме всего прочего, было и о том, как чувствует себя наркоман, который долго был отлучен от наркотиков, так как сидел в тюрьме. Но потом, когда он получает свою дорожку кокаина или дозу ЛСД, то чувствует что-то наподобие оргазма или рождественской сытости после долгих недель поста. На этом эскалаторе, везущем нас к торуньскому поезду, когда он прикасался губами к моей шее, я чувствовала то же самое. И тогда на миг я испугалась, что, может быть, я путаю любовь и зависимость от него. Такую вот наркотическую зависимость. Как от ЛСД, морфия или, например, валиума. И это вовсе не казалось мне абсурдом.
С той поездки в Торунь у него опять были ключи от моей квартиры. Новые.
Как от ЛСД, морфия или, например, валиума. И это вовсе не казалось мне абсурдом.
С той поездки в Торунь у него опять были ключи от моей квартиры. Новые. И он снова приезжал по пятницам на паркинг к моей редакции и забирал меня на Хель, в Устку или в Бещады. Его жена к тому времени родила вторую дочку, Наталью.
Что в нем такого особенного?
Особенного в нем? Как это что? В нем все особенное! Уже первые часы его присутствия в моей жизни были особенные. Впервые я увидела его, заплаканная, в морге в Италии.
Это было на последнем курсе. Я писала магистерскую работу о творчестве итальянского нобелевского лауреата семидесятых годов поэта Эудженио Монтале. Выбрала его. Я, студентка филологического факультета, увлеченная поэзией Монтале, решила написать на французском языке работу об итальянской поэзии. Это Моника уговорила меня поехать в Италию, в Лигурию. Я отложила защиту работы на сентябрь, и мы поехали в Геную с намерением объехать всю Лигурию. Моника, видя, что меня терзают угрызения совести из-за отложенной защиты, успокаивала: «Ни одна работа о Монтале не будет правдивой, если человек не напьется хотя бы раз вином из города, где родился Монтале, — из Генуи. Отнесись к этому как к поездке для сбора материала, — улыбаясь, говорила она мне, — и помни, что вино это ставлю тебе я».