Но ту живую, жирную, здоровую свинью, которую припрятала Амелия, оставалось только тихо пустить на убой. Тихо — потому что недалеко от фермы Амелии стояла немецкая батарея, солдаты непременно сбежались бы на визг. Нам нужен был Доуси.
Свиньи всегда тянулись к нему. Он какзайдёт в свинарник, так они сразу сбегаются, подставляют спинки: почеши. А с любым другим поднимают гвалт — визжат, хрюкают, толкаются.
А с любым другим поднимают гвалт — визжат, хрюкают, толкаются. Доуси умеет их успокаивать и знает место на шее, куда надо быстро ткнуть ножом. Свинья даже пискнуть не успевает, заваливается на расстеленную по земле тряпку — и все.
Я как-то сказал Доуси, они, дескать, только глаза на тебя поднимают удивленно, а он ответил: нет, свиньи умные и прекрасно чувствуют предательство. Не приукрашивай, мол, действительность.
Из свиньи получилось чудесное жаркое с луком и картошкой. Мы по тем временам и забыли, каково это, туго набить брюхо, и тут же поплатились за удовольствие. Шторы у Амелии были задёрнуты, чтоб не видеть немецкой батареи, и к тому же еда, друзья за столом — казалось, в жизни нет ничего плохого.
Вы правы: Элизабет очень храбрая. Всегда была. Она появилась на Гернси маленькой девочкой: приехала из Лондона с матерью и сэром Эмброузом Айверсом. В первое же лето познакомилась с моей Джейн — обеим было по десять, — и с тех пор они стали не разлей вода.
Весной 1940-го Элизабет приехала закрывать дом сэра Эмброуза и задержалась на острове из-из Джейн. Та прихварывала с тех пор, как Джон в декабре 1939-го ушел в армию, и мы боялись, что она не сумеет вьгносить ребенка. Доктор Мартин велел лежать в постели, а Элизабет осталась смотреть за ней и за Илаем. Тот обожал играть с Элизабет.
Они, конечно, запросто могли разломать мебель, но как же веселились! Я как-то пришел звать их на ужин, а они валяются на груде подушек под лестницей и хохочут во все горло! Отполировали до блеска прекрасные дубовые перила и скатывались по ним целых три этажа.
Именно Элизабет сделала все необходимое, чтобы Илая взяли на эвакуационный корабль. После прихода кораблей на сборы дали одни сутки. Элизабет крутилась как юла, стирала, зашивала одежду Илая, втолковывала ему, почему нельзя взять с собой любимого кролика. Когда мы повели его к школе, Джейн отвернулась, чтобы он не увидел ее слез, но Элизабет взяла за руку и бодро объявила: «Сегодня отличный день для морского путешествия».
Но даже после этого Элизабет не уехала, остальные только и мечтали убраться с острова. «Нет, — сказала она. — Вот Джейн родит, поправится, тогда мы втроем поедем в Лондон. Найдём Илая, заберем к себе…»
При всех достоинствах Элизабет страшно упряма. Бывало, вздернет подбородок, и ясно: спорить бесполезно. Вот и с отъездом так же. В Шербуре французы жгли танкеры с топливом, чтоб те не достались немцам, и даже от нас было видно дым, — и все равно она отказалась ехать без Джейн и младенца. Думаю, сэр Эмброз обещал прийти за ними в Сент-Питер-Порт с кем-нибудь из друзей, у кого есть яхта, и забрать до прихода немцев. По правде говоря, я рад, что она не уехала. Она была со мной в больнице, когда моя дочка с ребеночком умирали. Сидела и крепко держала Джейн за руку.
После смерти Джейн мы с Элизабет стояли коридоре онемевшие и смотрели в окно. Тогда и увидели низко в воздухе семь немецких самолётов на подлете к гавани. Думали, это очередная разведывательная вылазка, а они начали сбрасывать бомбы — те валились с неба как брёвна. Мы молчали, но я знал, что у нас обоих в голове. Илай в безопасности.
Элизабет была со мной и Джейн в трудное время, и потом тоже. Я ей помочь не смог, но от души благодарю Господа, что ее дочка, Кит, сейчас с нами и с нею все хорошо. Постоянно молюсь, чтоб Элизабет скорее вернулась домой.
Приятно узнать о Вашем друге, который нашёлся в Австралии. Надеюсь, Вы еще напишете нам с Доуси. Он радуется Вашим письмам не меньше моего.
Искренне Ваш Эбен Рамси
Доуси — Джулиет
12 марта 1946 года
Дорогая мисс Эштон!
Рад, что вам понравились белые лилии.
Что до мыла: к середине оккупации его стало очень мало, на семью выдавали брусок в месяц, и то из какой-то французской глины. Мыло тонуло в ванне, как дохлая мышь, и не пенилось — непонятно было, моет оно или нет.
Мыло тонуло в ванне, как дохлая мышь, и не пенилось — непонятно было, моет оно или нет.
Соблюдать чистоту получалось плохо, все привыкли ходить грязными, в грязной одежде. Нам выдавали мыльный порошок для посуды и одежды, совсем по чуть-чуть, смешное количество. Порошок тоже не пенился. Некоторые дамы, в том числе миссис Дилвин, очень от этого страдали. До войны она одевалась в Париже, а деликатные ткани приходят в негодность быстрее обыкновенных.
Однажды у мистера Скоупа пала от мастита свинья. Съесть ее они не решились, и мистер Скоуп предложил мне тушу. Я вспомнил, мать варила из свиного жира мыло, и решил попробовать. Получилось нечто вроде замороженной воды от мытья посуды, а по запаху того хуже. Я растопил варево обратно и начал сначала. Букер, который пришел помочь, предложил добавить для цвета паприку, а для запаха — корицу. Амелия дала понемножку того и другого.