«Не обращай на него внимания, может, он и уйдет».
Не поднимаю головы и камнем вбиваю колышек для палатки в твердую землю.
Все, подошел. Остановился меньше чем в метре от меня, присел на корточки и подался вперед, чтобы заглянуть мне в лицо.
— Я вас знаю, — повторяет. — Вы — Адам Доусон.
Отворачиваюсь. Пальцы крепче сжимают камень.
Он протягивает руку и касается моего рукава. Прямо лезет ко мне. Мне видна грязь под его ногтями, следы опилок в клочковатой бородке.
— Адам, — говорит он с улыбкой. Наклоняет голову, пытаясь встретиться со мной взглядом. — Адам, вы спасли мне жизнь.
Сердце у меня в груди глухо бьется. Пусть он замолчит. Пусть уйдет.
— Нет, дружище, — говорю, и мой голос разом хрипнет. — Вы меня с кем-то перепутали.
— Нет, я вас узнал. Я никогда не забуду вас, вашего… лица.
Он имеет в виду мои шрамы, мою обгоревшую кожу.
— Вы спасли меня, Адам. Я жил в Лондоне. Моя квартира была на первом этаже, дом стоял прямо у реки. Я увидел вас по телевизору и ушел из дома. Так же поступили миллионы людей. Вы — герой.
Опять двадцать пять. Сколько можно слушать одно и то же.
По телевизору меня показали всего один раз, но получилось так, что в жизни большинства людей это была последняя телетрансляция. Теперь в Англии нет ни телевизоров, ни компьютеров, ни уличных экранов, ни телефонов. После землетрясения, которое положило начало Хаосу и унесло тысячи жизней, сети и передатчики так и не восстановили. Вот все и запомнили изуродованное ожогами лицо пацана с безумными глазами, который таращится в телекамеру и порет чушь о конце света, о гибели мира. И помнят они меня потому, что я оказался прав. Миру и впрямь пришел капец — тому миру, который мы знали, по крайней мере.
Теперь все, с кем я разговариваю, смотрят на меня как на знаменитость, как на спасителя. Только вот мне это поперек горла.
— Мы тут мясом разжились, — продолжает мужчина — врубился, похоже, что я не собираюсь с ним трепаться.
— Оленина. Подстрелили оленя, причем крупного. Приходите к нам. Мы приглашаем вас на ужин.
Руки мои, ожесточенно вбивавшие колышек, вдруг замирают. Мясо… Вспомнить бы, когда мы в последний раз ели мясо. Что бы там они ни приготовили из своей оленины, это всяко лучше, чем баланда из крапивы, которую мы собирались хлебать. Я оглядываюсь на Сару с Мией, перевожу взгляд на братьев Сары. Марти и Люк пинают опавшую листву, пытаясь найти сухие прутья для костра. Мия сидит в нашей тележке и наблюдает за тем, как Сара разворачивает циновки, на которых мы спим. Для своих двух лет она выглядит крошечной. Ее ручки и ножки такие же тоненькие и темные, как тот хворост, который ищут мальчишки. Гривка тугих светлых завитков, пухлые губки и внимательные глазки. Она похожа на куколку.
Сара делает вид, что поглощена своим занятием, но я-то знаю, что краем глаза она наблюдает за мной и ждет, что я скажу. Я знаю, что она слышала каждое слово. Она ничего не говорит. Да и к чему тут слова? Она есть хочет; мы все хотим. От мысли о нормальном ужине слюнки у меня так и текут. Но я прекрасно понимаю, что меня ждет на десерт — суматоха, хлопанье по плечу и расспросы, расспросы…
Терпеть не могу, когда люди смотрят на меня. Терпеть не могу, когда приходится смотреть на них и видеть их числа.
У всех и каждого есть число — дата смерти. Ненавижу себя за то, что вижу их, эти числа. Ненавижу то, что я при этом чувствую. Иногда мне до смерти хочется вытащить из самой середины костра пылающий сучок и ткнуть им себе в глаза, чтобы только больше этого не видеть. Перестать испытывать те страдание и боль, которые ждут каждого, кому я посмотрел в лицо. Огонь изуродовал мое лицо, дважды чуть не убил меня — и все же, возможно, ему удастся выжечь то, что причиняет мне самую нестерпимую муку.
Единственный человек, который останавливает меня, — это Сара. Я не могу так поступить с ней. Я и зрячий-то — тот еще подарочек, с переменчивым и часто дурным настроением. Если я вдобавок ослепну, шансов на то, что она и дальше будет со мной, совсем не останется.
Тут она поднимает голову и смотрит на меня в упор. Я заглядываю в ее голубые глаза, вижу ее число, и на душе у меня снова становится тепло и уютно — в конце ее жизни я вижу свет и любовь. 2572075. Ее число обещает, что мы будем вместе, она и я, еще долгие пятьдесят лет, а потом она покинет этот мир легко-легко, как будто уляжется в теплую ванну.
Сара.
Я поворачиваюсь к незнакомцу, что сидит на корточках рядом со мной, и заставляю себя кивнуть и улыбнуться.
— Мы придем к вам. Спасибо, — слышу я свой голос.
Он прямо сияет.
— Чудесно! Супер! Приходите в любое время. Мы вон там, в самом конце. — Он указывает на палатку в форме туннеля, стоящую между двумя деревьями. — Кстати, я — Дэниэл. Рад познакомиться, Адам. Я долго ждал этого. — Он шагает прочь и кричит: — Кэрри, он здесь! Он правда здесь…
Меня трясет. Кто меня за язык тянул? Поднимаю руку и со всей дури бью камнем по крюку колышка. Тот сгибается, и я обдираю костяшки пальцев о мерзлую землю.
— У-у-у! Ч-ч… ай!
При детях я стараюсь не ругаться. Иногда это трудно. Роняю камень, счищаю с руки крупные куски грязи и кладу пальцы в рот, чтобы облегчить боль. Без толку. Не уходит ни боль, ни беспокойство, ни гнев. Ничего не уходит.