После встречи с незнакомцем Степан Федорович возвращался домой окрыленным. Ужасная, ни с чем не сравнимая зубная боль исчезла вместе с зубом, а заодно пропали мысли о самоубийстве и бумажник. Неожиданная встреча — догадался он — знаменовала окончание плохого периода. В подъезде Степана Федоровича встретил Гарик с магнитофоном в руках.
В подъезде Степана Федоровича встретил Гарик с магнитофоном в руках.
— Дедуля говорил, вы с техникой на «ты», — сказал Гарик. — Посмотрите, чего это с моей балалайкой случилось?
Улыбаясь, Степан Федорович согласился, а оказавшись в собственной квартире, вооружился отверткой и с наслаждением разобрал магнитофон до винтика. Составные части он разложил по целлофановым пакетам, как торжествующий убийца раскладывает части расчлененного трупа жертвы, а пакеты спрятал: на антресолях, на балконе под грудой прошлогодних газет, в унитазном бачке и за большим шкафом, где хранил постельное белье. Причем, заглянув за шкаф, Степан Федорович обнаружил давно пропавшую курительную трубку, доставшуюся ему от прадеда Спи-ридона, рязанского купца. Трубка исчезла как раз в то время, когда в квартире обживалась Зинаида Михайловна. Рассмеявшись, Степан Федорович зажмурил глаза, вызвал в памяти образ бывшей тещи, мысленно щелкнул ее по носу трубкой, после чего присел на подоконник и закурил, глядя в спелое, налитое звездной темнотой небо летней ночи. Ему теперь было окончательно ясно: плохой период закончился, начинается хороший. С этими приятными мыслями Степан Федорович лег спать.
Утром он, как водится, проснулся, но не от привычного музыкального грохота с потолка, не от зубной боли и тоскливых мыслей, а сам по себе. В дверь позвонили, Степан Федорович легко спрыгнул с кровати и пошел открывать, на ходу прихватив со стула и накинув на себя домашний халат. Старик с крашеной ассирийской бородой и в клетчатом шерстяном костюме стоял на пороге.
— Степан Федорович? — спросил старик. Степан Федорович утвердительно кивнул, завязывая поясок халата.
— Трофимов? — уточнил старик и, получив в ответ еще один кивок, продолжал: — Мой батюшка с вашим дедушкой в Рязани общее дело имели-с. Батюшка фамилии вашей задолжал, но после семнадцатого года не с руки заплатить было. Извольте получить, Степан Федорович…
И старик, опершись плечом о дверной косяк, бороду уложив на клетчатую грудь, написал на плотной банковской бумаге несколько слов и бумагу протянул Степану Федоровичу. Закрыв за стариком дверь, Степан Федорович заглянул в бумагу, отыскал графу, содержащую обозначение только что приобретенной суммы, пересчитал нули и глупо засмеялся. Через пол-часа, переодевшись и умывшись, он вышел на улицу — просто так, прогуляться.
Впрочем, прогуляться Степан Федорович не успел. Белый автомобиль, приземистый и стремительный, как королевская акула, притормозил рядом с ним. Стекло со стороны водительского сиденья опустилось, и Степан Федорович, вдохнув аромат дорогих духов и чужой прекрасной жизни, увидел даму среднего возраста не то чтобы неописуемой красоты, но вполне миловидную. Степан Федорович ахнул, узнав в даме одноклассницу Машку Привалову, ту самую, которую тридцать два года тому назад терпеливо и безнадежно обожал и один раз даже написал стихи, начинавшиеся строчкой: «Пойми мое измученное сердце, в груди кровавый бьется молоток… »
— Я так страдала… Я долго думала, — плача, проговорила Машка, — я согласна…
Степан Федорович не стал задавать глупых вопросов: почему Машка страдала, о чем она долго думала и на что именно согласна; он сел в ее машину, и они поехали за город, где располагался Машкин пятиэтажный особняк.
Жизнь Степана Федоровича в течение последующих двух недель напоминала одиночную игру в шахматы, когда каждый проводимый ход заведомо выигрышен, а воображаемый противник, не думая сопротивляться, сам подставляет свои фигуры под удар. Такого удачного периода в жизни Степана Федоровича еще не было. Разве что три года назад, когда у него прихватило живот, а в больнице, проверив анализы, сказали: «рак желудка», но через неделю позвонили, извинились и сообщили, что перепутали результаты анализов, и никакой вовсе не рак, а всего-навсего язва.
Степан Федорович и не думал никогда, что в неприятном словосочетании «желудочная язва» может содержаться такая бездна самого искреннего счастья.
Распорядок дня новой жизни Степана Федоровича теперь был таков: утром он просыпался на широкой кровати рядом с Машкой Приваловой, потом завтракал диковинными продуктами, правильных названий которых и не знал. После завтрака Привалова, прищурившись, осведомлялась:
— Ну, где?.. В спальне, в джакузи, в лоджии или в пентхаузе? — А Степан Федорович выбирал наугад, одновременно освобождая себя и Машку от одежды.
Обедали в каком-нибудь ресторане, а затем ехали делать покупки. Продавцы в магазинах улыбались, прохожие на улице при виде выходящего из белого автомобиля Степана Федоровича не шипели завистливо, а тоже улыбались, гаишники улыбались, проверяя документы; а один седоусый капитан, заглянув раз в салон и увидев там Степана Федоровича, и вовсе не стал ничего проверять, только вытянулся в струнку и козырнул, будто Степан Федорович был какой-нибудь известный киноактер.