— Не идиотничай! Где ты видел слепых туристов? И вообще — я в своей родной стране! Где хочу, там и хожу, и никто не смеет мне указывать!.. Откуда этим гориллам-недоросткам знать, что я сбежал из концлагеря? Может быть, я — мирное гражданское население?
— Особенно красноречиво говорит об этом китель с погонами и прочими знаками отличия.
— Попрошу! Эти кресты я зарабатывал кровью! Не сниму ни за что!
— Тихо! Тихо! Не нервничай. Действуем по плану — спокойно дожидаемся толпы.
Через полчаса (на протяжении этого времени мы напряженно оглядывали окрестности) я понял, что план рейхсфюрера провалился с той же легкостью, что и блицкриг его непосредственного начальника и моего венценосного тезки. На совершенной пустой площади разыскать толпу было труднее, чем вошь на безнадежной лысине. Не было там толпы. Патрули уна-уму циркулировали туда-сюда с завидной регулярностью, а толпы не было. Время от времени крысиной побежкой площадь пересекали какие-то личности в лохмотьях и отрепьях, но личности были вполне чернокожи. Что такое? В Берлине не осталось ни одного белого гражданина? Или племя уна-уму способно плодиться с неистовым трудолюбием, как будто у них других дел нет, кроме альковных развлечений?
— Вот оно! — воскликнул вдруг Гиммлер.
— Смотри!
Я посмотрел. По площади голубиными шажками ковыляли двое стариков: на нем пиджачная пара и кепка с коротким козырьком, на ней — длинное темное платье и шляпка с вуалью.
— Не ори ты! Сам вижу, что не дикари. Блин, ты бы свой китель хоть наизнанку вывернул в порядке конспирации. Пристраиваемся следом, пока патруля поблизости нет…
Зря я так сказал. Видимо, невезение моего клиента ко мне все-таки прилипло; как только мы ступили на матово блестевшую под тусклыми лучами заходящего солнца брусчатку, только пристроились старикам в затылок, раздался гортанный вскрик:
— Стоять, презренные!
Старики застыли на месте. Мы — соответственно — тоже.
— Поднять руки и не шевелиться, негодяи! Прежде чем подчиниться последнему приказу, я обернулся. Так и есть — двое из уна-уму с ассагаями наперевес спешно семенили к нам.
— Прорываться с боем! — выдохнул Гиммлер.
— Включи мозги! Сам же знаешь, что охотников за головами здесь как милиционеров на праздновании дня МВД. Один свистнет — сотня прибежит.
Нет, мне все-таки надо было молчать в тряпочку и не искушать судьбу. Не успел я договорить, как один из подбежавших нацелил на нас широкое лезвие ассагая, а второй пронзительно свистнул в два пальца.
— А в чем, собственно, дело? — закричал Неистовый Дикий Кот, явно придерживающийся мнения, что лучшая защита — это нападение. — Гуляем по вечернему Берлину. Ко мне приятель приехал с далекой периферии, я ему город показываю!
— Уганка! — в один голос завопили уна-уму.
— Кто из концлагеря сбежал?! — перешел в наступление Гиммлер. — Я из концлагеря сбежал?! Я простой обыватель, мне ваша политика до лампочки. Я невоеннообязанный по плоскостопию, а этот мундир обменял на рынке на десяток яиц и две булочки! Я буду вашему командованию жаловаться!
— Уганка! — пять ассагаев уперлись Генриху в грудь, и он тут же заткнулся.
Нас быстро окружили. «Лучше бы мы прорывались с боем», — тоскливо подумал я, увидев, как через кольцо оцепления пробился здоровенный негр, на две головы возвышающийся над своими товарищами.
— Уганка! — повторил он, тыча в нас пальцем.
— Скажите, пожалуйста, что значит эта ваша «уганка»? — смиренно спросил я.
— Грех, — перевел Гиммлер. — Или вообще любое нарушение общепринятых правил.
— Белые свиньи нарушили приказ Ука-Шлаки! — прорычал в подтверждение черный здоровяк. — За это нет прощения!
— Я ничего не нарушал! — категорически заявил Гиммлер. — Кстати, что за приказ?
— Белые свиньи не имеют права появляться на улицах нашего города! — тут же просветил нас верзила. — Видите знак? — Он указал на стену ближайшего здания, размалеванную диковатого вида пиктограммами, и сразу расшифровал: — Здесь написано: «Только для черных! »
Гиммлер со стоном схватился за голову:
О, какой позор!
А я поинтересовался, кивнув на стариковскую пару:
— А они как же?
Старики обернулись. Он сдернул кепку, она сняла шляпу с вуалью. Чернокожие! То есть не совсем чернокожие… Лица стариков густо были измазаны ваксой.
— Лишь в таком виде белым недочеловекам разрешено показываться в публичных местах.
А я еще удивлялся, что на улицах города ни одного белого!
Уна-уму зашумели:
— Содрать кожу живьем!
— Разрубить на куски!
— Затравить собаками!
— В общий котел! — предложил кто-то наиболее прагматичный.
— Лишь в таком виде белым недочеловекам разрешено показываться в публичных местах.
А я еще удивлялся, что на улицах города ни одного белого!
Уна-уму зашумели:
— Содрать кожу живьем!
— Разрубить на куски!
— Затравить собаками!
— В общий котел! — предложил кто-то наиболее прагматичный.
— Уна-уму — не дикари, а цивилизованная раса, — строго прервал прения здоровяк. — Казнь пройдет по инструкции. Просто вспорем животы, набьем их птичьим пометом, отрежем головы, а тела утопим в нечистотах. Смерть белым недочеловекам!
— Постойте! Давайте уладим все миром, ладно? Посмотрите на рейхсфюрера! Какой же он белый? Он весь позеленел, как кузнечик, от страха.