Это могло означать: «если бы ты с ним встретился и он бы снова пригласил тебя работать, — ты бы согласился?» Или на выбор: «ты с ним встречался, и он (как мне стало известно) приглашал тебя работать. Ты дал ему согласие?» Лингвистика. Не спорю, это был довольно жалкий маневр, но что мне оставалось делать?
И лингвистика выручила-таки.
— Он не приглашал меня работать, — возразил Щекн.
— Тогда о чем же вы говорили? — удивился я, развивая успех.
— О прошлом, — буркнул он. — никому не интересно.
— Как йчас?
— Не знаю.
— Что он намеревался делать?
— Не знаю.
— Что он тебе говорил? Мне важно каждое его слово.
И тут Щекн принял странную, я бы даже сказал, неестественную позу: присел на напружиненных лапах, вытянул шею и уставился на меня снизу вверх. Затем, мерно покачивая тяжеленной головой вправо и влево, он заговорил, отчетливо выговаривая слова:
— Слушай внимательно, понимай правильно и запоминай надолго. Народ земли не вмешивается в дела народа голованов. Народ голованов не вмешивается в дела народа земли. Так было, так есть и так будет. Дело Льва Абалкина есть дело народа земли. Это решено. А потому. Не ищи того, чего нет. Народ голованов никогда не даст убежища Льву Абалкину.
Вот это да! У меня вырвалось:
— Он просил убежища? У вас?
— Я сказал только то, что сказал: народ голованов никогда не даст убежища Льву Абалкину. Больше ничего. Ты понял это?
— Я понял это. Но меня не интересует это. Повторяю вопрос: что он тебе говорил?
— Я отвечу. Но сначала повтори то главное, что я тебе сказал.
— Хорошо, я повторю. Народ голованов не вмешивается в дело Абалкина и отказывает ему в убежище? Так?
— Так. И это главное.
— Теперь отвечай на мой вопрос.
— Отвечаю. Он спросил меня, есть ли разница между ним и другими людьми, с которыми я работал. Точно такой же вопрос, который задавал мне ты.
Едва кончив говорить, он повернулся и скользнул в заросли. Ни одна ветка, ни один лист не шевельнулись, а его уже не было. Он исчез.
Ай да Щекн! «…я учил его языку и как пользоваться линией доставки. Я не отходил от него, когда он болел своими страшными болезнями… Я терпел его дурные манеры, мирился с его бесцеремонными высказываниями, прощал ему то, чего не прощают никому в мире… Если придется, я буду драться за него как за землянина, как за самого себя.
А он? Не знаю…» Ай да Щекнитрч.
Экселенц доволен.
— Очень любопытно! — сказал Экселенц, когда я закончил доклад. — ты правильно сделал, Мак, что настоял на визите в этот зверинец.
— Не понимаю, — отозвался я, с раздражением отдирая колючие репья от мокрой штанины. — вы видите в этом какой-то смысл?
— Да.
Я вытаращился на него.
— Вы всерьез допускаете, что Лев Абалкин мог просить убежища?
— Нет. Этого я не допускаю.
— Тогда о каком смысле идет речь? Или это снова камень в кусты?
— Может быть. Но дело не в этом. Неважно, что имел в виду Лев Абалкин. Реакция голованов — вот что важно. Впрочем, ты не ломай себе над этим голову. Ты привез мне важную информацию. Спасибо. Я доволен. И ты будь доволен.
Я снова принялся отдирать репьи. Что и говорить, он, несомненно, был доволен. Зеленые глазища его так и горели, даже в сумраке кабинета было заметно. Вот точно так же смотрел он, когда я, молодой, веселый, запыхавшийся, доложил ему, что тихоня прешт взят наконец с поличным и сидит внизу в машине с кляпом во рту, совершенно готовый к употреблению. Это я взял тихоню, но мне тогда было еще невдомек то, что прекрасно понимал странник: саботажу теперь конец, и эшелоны с зерном уже завтра двинутся в столицу…
Вот и сейчас он тоже понимал нечто такое, что было мне невдомек, но я-то не испытывал даже самого элементарного удовлетворения. Никого я не взял, никто не ждал допроса с кляпом во рту, а только метался по огромной ласковой земле загадочный человек с изуродованной судьбой, метался, не находя себе места, метался, как отравленный, и сам отравлял всех, с кем встречался, отчаянием и обидой, предавал сам и сам становился жертвой предательства…
— Я тебе еще раз напоминаю, мак, — сказал вдруг Экселенц негромко. — он опасен. И он тем более опасен, что сам об этом не знает.
— Да кто же он такой, черт возьми? — спросил я. — сумасшедший андроид?
— У андроида не может быть тайны личности, — сказал Экселенц. — не отвлекайся.
Я засунул репьи в карман куртки и сел прямо.
— Сейчас ты можешь идти домой, — сказал Экселенц. — до девятнадцати ноль-ноль ты свободен. Затем будь поблизости, в черте города, и жди моего вызова. Возможно, сегодня ночью он попытается проникнуть в музей. Тогда будем брать.
— Хорошо, — сказал я без всякого энтузиазма.
Он откровенно оценивающе осмотрел меня.
— Надеюсь, ты в форме, — проговорил он. — брать будем вдвоем, а я уже слишком стар для таких упражнений.
4 июня 78 года.
Музей внеземных культур. Ночь.
В 01.08 Радиобраслет у меня на запястье пискнул, и приглушенный голос Экселенца пробормотал скороговоркой: «мак, музей, главный вход, быстро…»
Я захлопнул колпак кабины, чтобы не ударило воздухом, и включил двигатель на форсаж с места. Глайдер свечкой взмыл в звездное небо. Три секунды на торможение. Двадцать две секунды на планирование и ориентировку. На площади звезды пусто. Перед главным входом тоже никого. Странно… Ага. Из кабины нуль-т на углу музея появляется черная тощая фигура. Скользит к главному входу. Экселенц.