Автор: Марсель Эме
Жанр: Фантастика
Год: 1966 год
,
Марсель Эме. Талоны на жизнь
Из дневника Жюля Флегмона
10 февраля. По городу пронесся нелепый слух о новых ограничениях: чтобы
покончить с нехваткой продовольствия и обеспечить им деятельную, полезную
часть населения, якобы решено предать смерти не приносящих пользы едоков —
рантье, пенсионеров, стариков, безработных и прочих тунеядцев. Пожалуй, я
готов признать эти меры справедливыми. Только что встретил соседа —
господина Рокантона. Этот пылкий семидесятилетний старец год назад женился
на женщине двадцати четырех лет.
— При чем тут возраст, — воскликнул он, задыхаясь от негодования, — раз
моя куколка довольна мною!
В самых возвышенных выражениях посоветовал ему достойно и безропотно
принести себя в жертву обществу.
12 февраля. Нет дыма без огня! Сегодня завтракал с Малефруа,
муниципальным советником департамента Сены, — мы старые друзья. Развязал
ему язык бутылкой «Арбуа» и ловко выпытал все подробности. Как я и думал,
никто не собирается умерщвлять «бесполезных». Им просто урежут Жизнь.
Малефруа объяснил мне, что они будут получать талоны на жизнь в
зависимости от своей «полезности». Оказывается, карточки уже напечатаны. Я
нашел эту мысль столь же удачной, сколь и поэтичной. Помнится, мне даже
удалось высказать несколько весьма изящных соображений в этой связи.
Вероятно, под влиянием винных паров Малефруа растрогался и смотрел на меня
добрыми глазами, увлажненными дружеским сочувствием.
13 февраля. Вопиющее беззаконие! Низость! Гнусные убийцы! Декрет
появился в газетах, и что же — среди «потребителей, содержание которых не
компенсируется производимыми ими ценностями», фигурируют художники и
писатели. В крайнем случае я одобрил бы эту меру применительно к
скульпторам, музыкантам, живописцам. Но писатели! Это абсурд, безумие,
величайший позор нашего времени. Ведь полезность писателей не подлежит
сомнению, в особенности моя. Могу сказать это без ложной скромности. Тем
не менее получаю право всего на пятнадцать дней жизни в месяц.
16 февраля. Декрет вступает в силу с 1 марта. Списки будут опубликованы
18-го. Все, кого социальное положение обрекает на жизнь по талонам,
ринулись искать работу, чтобы перейти в категорию полноправных. Однако
правительство проявило дьявольскую предусмотрительность, запретив любые
изменения в штатах до 25 февраля.
Я решил позвонить своему другу Малефруа, чтобы он за оставшиеся дни
раздобыл мне местечко привратника или сторожа в музее. Я опоздал. Малефруа
только что отдал последнее место рассыльного.
— Какого черта вы так долго тянули со своей просьбой?!
— Разве мог я допустить, что это коснется меня? Когда мы с вами
завтракали, вы ничего не сказали…
— Напротив, я как нельзя более ясно дал вам понять, что эти меры
относятся ко всему «бесполезному» населению.
17 февраля. Должно быть, моя консьержка уже рассматривает меня как
полумертвого, как привидение, выходца с того света. Во всяком случае, она
не сочла нужным принести мне утреннюю почту. Проходя мимо, я как следует
отчитал ее.
— Вот, — сказал я, — чтобы набить брюхо лодырям, вроде вас, цвет
человечества вынужден принести в жертву свою жизнь!
А ведь так оно и есть. Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь в
несправедливости и нелепости декрета.
Только что встретил Рокантона с молодой женой. Бедный старик достоин
сожаления. Он получает всего-навсего шесть дней жизни в месяц. Но еще
хуже, что молодость госпожи Рокантон дает ей право на пятнадцать дней.
Этот разнобой приводит почтенного супруга в отчаяние. Малютка относится к
своей участи философски.
В течение дня видел людей, которых декрет не коснулся. Мне глубоко
противны их непонимание, их черная неблагодарность к обреченным.
Несправедливое мероприятие кажется им вполне естественным, похоже, оно
даже забавляет их. Нет предела человеческой черствости и эгоизму.
18 февраля. Простоял три часа в восемнадцатом округе мэрии, получал
талоны. Мы выстроились в шеренги — две тысячи горемык, принесенные в
жертву аппетиту «деятельной части населения». И это только начало! Старики
отнюдь не составляли большинства. Здесь были и молодые прелестные женщины,
осунувшиеся от горя; глаза их, казалось, молили: «Я еще не хочу умирать!»
Немало было и жриц любви. Декрет жестоко ущемил их интересы, они получили
только семь дней жизни в месяц. Одна из них, стоявшая передо мной,
жаловалась, что обречена навсегда остаться публичной девкой.
— Мужчина не может привязаться к женщине за семь дней! — утверждала
она.
Я лично не убежден в этом. Не без волнения и, признаюсь, не без тайного
злорадства я обнаружил в очереди собратьев — писателей и художников с
Монмартра: тут были Селин, Жан Поло, Дарапье, Фошуа, Супо, Тентен,
д'Эспарбе и другие. Селин был настроен мрачно. Он сказал, что все это
очередные происки евреев. Думаю, на этот раз он ошибся, дурное настроение
сбило его с толку. Ведь декрет предоставляет евреям без различия пола,