Обрушились на воинов священного похода, не дав им даже перевести дыхание, и скосили многих. Другие же бежали от верной смерти в пустыню, и не стали преследовать их ассасины, а вместо того наложили руки свои на генерала Шеллиби и взяли его в плен. И верных его адъютантов также захватили они, привязали их веревками, продев в нижнюю челюсть, и потащили за лошадьми своими, немилосердно волоча по пескам, покуда те не умерли. Генерала же Шеллиби хоть и связали, однако ж посадили на коня и обращались с ним бережно. И понял Шеллиби, что вскоре предстанет он перед очи пророка Нуры, и затрепетал. Ибо в глубине души боялся и почитал он Нуру — так разлагающе действовала близость Нуры на всех, кто оказывался в стране Элам.
И был приведен к Нуре генерал Шеллиби. Как был, в рваной одежде, снятой с убитого нурита (ибо своя давно истрепалась) стоял он на холодном, несмотря на жару, полу дворца, в самом сердце столицы Хегаллу, куда так стремился. И вышел к нему Нура, ступая бесшумно босыми ногами своими. На вид был он юн, прекрасен и безумен, и рот его улыбался.
И подогнулись сами собою колени Шеллиби и пал он перед Нурой на лицо свое. Долго глядел на него Нура, после же велел встать. Поднялся Шеллиби, радуясь, что видит перед собою это лицо, озаренное сумасшедшими глазами. И любовь к Нуре была столь велика, что залился Шеллиби слезами, и обильны были те слезы.
Будто понимая, что творится в сердце пленного, протянул Нура ему свою крепкую, в шрамах от давней террористической деятельности, руку, и припал к ней губами Шеллиби, как умирающий от жажды припадает к животворной влаге.
И засмеялся Нура. Погладил склоненную к его руке лысую голову Шеллиби, а после, нагнувшись, поцеловал его в макушку. От этого поцелуя сладостная судорога пронзила все тело Шеллиби, и вскрикнул он.
А Нура отнял у него свою руку и призвал слуг своих. И велел он слугам своим оскопить генерала Шеллиби и выколоть у него глаза; после же, вылечив и дав ему прислуги, сладостей, умащений, купален и цветников, сколько захочет, облачить в чистые одежды, белые, исписанные изречениями из Скрижалей Нуры. И в таком виде пусть читает лекции во вновь учрежденной Академии Воинского Искусства, ибо высоко оценил врага своего Нура.
И было поступлено с Шеллиби по слову Нуры.
Остатки же священного воинства без следа расточились в раскаленных песках Элама.
По столь бесславном окончании священного похода новые речи зазвучали в Вавилоне. Снова надрывались голые рабы в позолоченных набедренных повязках, нагнетая помпами давление по всему Великому Городу. На стихийных митингах великий народ вавилонский требовал выдать на народную расправу виновных в бессмысленной кровавой бойне, учиненной в песках эламских, от которой не было городу ровным счетом никакой пользы.
Таким образом ультраправое правительство радикалов было смещено и его место заняло ультралевое. Чтобы успокоить возмущенных горожан, на кол публично были посажены министр иностранных дел, два его секретаря-референта, советник правительства по делам добрососедских отношений, председатель независимого профсоюза (за то, что недостаточно активно выражал протест), атташе по связям с международной общественностью (по той же причине) и Верховный Жрец Оракула — за недальновидность.
Однако ж виновных так и не сыскали. В самом начале священного похода чудесным образом (сейчас в этом подозревали искусно организованный террористический акт) взорвался головной компьютер Оракула, так что погибла вся информация, касающаяся положения дел в Вавилоне на момент подготовки и начала священного похода против Элама и пророка Нуры.
Верховный же Программист, который держал в памяти большую часть данных головного компьютера, покончил с собой по распоряжению Верховного Жреца, ныне также казненного. Многих жриц отыскать не удалось, а прочая обслуга Оракула либо растворилась среди храмовых рабов по всей Вавилонии, либо сгинула в священном походе.
Одно время работала инициативная группа по розыску ротмистра Шарру, который один раз выступил по телевидению с разоблачениями и обличениями и призывал народ вавилонский опомниться и прекратить кровавую бойню. Однако поиски эти ни к чему не привели. Сам ротмистр и вся его родня, до седьмой степени родства, исчезли бесследно, а на месте их дома высилось новое бетонное строение, где помещался Пятый Градостроительный Банк, причем управляющий банка уверял, что их учреждение находилось на этом месте в течение последних ста пятидесяти лет.
Наконец вспомнили о глиняных табличках с подписями. И в самом деле! Собирали же подписи с требованиями священного похода! Стало быть, никто конкретно в этой кровавой бойне не виновен, коли требовал ее с такой настойчивостью весь народ вавилонский в лице восьмидесяти тысяч своих достойных представителей!
Стали разыскивать — где эти таблички? Ибо правительство, свергнутое после бесславного поражения священного похода, желало оправдаться и показать истинного виновника всех событий — волю вавилонского народа. Долго искали и лишь случайно нашли.
Все таблички, что некогда едва на десяток телег уместились, весом которых волы грыжу себе наживали, были свалены в безответственном беспорядке на заднем дворе Оракула под открытым небом. И тут открылось, что умельцы, налепившие их на скорую руку, налепили их плохо, без надлежащего тщания. Да и глину брали некачественную, первую попавшуюся, с вкраплениями земли, травы и каких-то палок. А дожди и прочая непогода довершили то, что начала людская недобросовестность. И потому превратились все эти документы в огромную неопрятную гору мусора; подписи же рассыпались в прах.