«- Когда лично я употребляю слово, — все так же презрительно проговорил Шалтай-Болтай, — оно меня слушается и означает как раз то, что я хочу: ни больше ни меньше.
— Это еще вопрос, — сказала Алиса, — захотят ли слова вас слушаться.
— Это еще вопрос, — сказал Шалтай, — кто здесь хозяин: слова или я».
— Льюис Кэрролл.
— «Алиса в Стране чудес», глава шестая.
— Интересно.
— Интересно — мало сказать. Это принципиально важно. Слушайте внимательно, и, быть может, вы кое-что из моих рассуждений почерпнете. В своей короткой речи Шалтай-Болтай рисует будущее человеческих чаяний и указывает, что наше спасение в том, чтобы стать хозяевами слов, которые мы употребляем, чтобы подчинить язык нашим с вами нуждам. Шалтай-Болтай был пророком, человеком, изрекавшим истины, к которым мир был еще не готов.
— Человеком?
— Простите, оговорился. Хотел сказать — яйцом. Впрочем, оговорка моя не случайна и весьма симптоматична, ведь все люди в каком-то смысле яйца. Мы существуем — но мы еще не достигли того состояния, которое предначертано нам судьбой. Мы ведь существуем лишь потенциально, являясь примером «еще не состоявшегося». Ведь человек — существо падшее, мы знаем это из Бытия. Шалтай-Болтай тоже падшее существо. Он падает со стены, и никто, ни королевская конница, ни королевская рать, не могут его «собрать». Вот к этому-то мы все и должны стремиться. В этом наш человеческий долг — подобрать упавшее яйцо. Ибо каждый из нас, сэр, — это Шалтай-Болтай. Помочь ему означает помочь нам самим.
— Довод убедительный.
— Безупречный.
— Комар носу не подточит.
— Вот именно.
— И в то же время отсюда берет начало Шервуд Блэк.
— Да. Но не только отсюда. Это ведь не единственное яйцо.
— Как, есть еще одно?
— Господи, еще бы. Их ведь миллионы. Но яйцо, о котором веду речь я, особенно знаменито. Может статься, это самое знаменитое яйцо на свете.
— Я что-то перестал понимать вас.
— Я говорю о яйце Колумба.
— Ну да, конечно.
— Знаете эту историю?
— Кто ж ее не знает.
— Прелестная история, не правда ли? Когда Колумбу потребовалось поставить яйцо стоймя, он разбил снизу скорлупу, в результате чего образовалась плоская поверхность, и, когда он убрал руку, яйцо не упало.
— Он добился своего.
— Еще бы. Колумб был гений. Он отправился на поиски рая, а открыл Новый Свет.
И еще не поздно превратить его в рай.
— Это точно.
— Я готов признать, что все сложилось не так хорошо, как хотелось бы, однако надежда еще остается. Желание открывать новые миры у американцев было всегда. Вы помните, что произошло в 1969 году?
— В 1969 году произошло много чего. Что именно вы имеете в виду?
— Люди высадились на Луне. Только представьте, дорогой сэр! Нога человека ступила на Луну!
— Да, помню. Как сказал президент: «Это величайшее событие после сотворения мира».
— И он был прав. Самое умное высказывание из всех принадлежащих человеку. Как вам кажется, на что похожа Луна?
— Понятия не имею.
— И все-таки. Подумайте хорошенько.
— Ну конечно. Теперь я понимаю, к чему вы клоните.
— Разумеется, абсолютного сходства нет. Однако в определенных фазах, особенно ясной ночью, Луна и в самом деле очень походит на яйцо.
— Да, необычайно.
Тут к их столику подошла официантка — она принесла Стилмену завтрак. Старик бросил жадный взгляд на еду. Он взял в правую руку нож, пододвинул к себе яйцо всмятку, легонько постучал ножом по скорлупе и изрек:
— Как видите, сэр, я делаю все, что в моих силах.
Третья встреча состоялась в тот же день, несколькими часами позже. Вечерело; свет, подобно марле, окутывал кирпичи и листья, тени становились длиннее. Стилмен опять избрал местом отдыха Риверсайд-парк, на этот раз он сидел у самого выхода на 84-ю стрит, на небольшом возвышении, известном под названием Томова гора. На том же самом месте, глядя на Гудзон, летом 1843 и 1844 годов подолгу сиживал Эдгар Аллан По. Куин знал это, потому что всегда интересовался подобными вещами. Впрочем, на Томовой горе не раз случалось сидеть и ему самому.
Теперь, приближаясь к Стилмену, Куин не испытывал никакого страха. Он обошел пригорок, на котором стояла скамейка, два или три раза, однако привлечь внимание старика не удалось. Тогда он сел рядом и поздоровался. Как ни странно, Стилмен его не узнал. Куин заговаривал с ним уже в третий раз, и каждый раз старик, как видно, принимал его за кого-то другого. Было неясно, хороший это знак или плохой. Если Стилмен притворялся, значит, актером он был непревзойденным. Ведь Куин всякий раз захватывал его врасплох, однако Стилмен даже глазом не моргнул. А если предположить, что Стилмен и в самом деле его не узнаёт? Что бы это могло значить? Чем объяснить подобную рассеянность?
Старик поинтересовался, кто он.
— Меня зовут Питер Стилмен, — сказал Куин.
— Это меня зовут Питер Стилмен, — отозвался Стилмен.
— Я другой Питер Стилмен, — сказал Куин.
— А, вы имеете в виду моего сына. Да, это возможно. Вы очень на него похожи. Питер, правда, блондин, а вы брюнет. Как Шервуд Блэк. Впрочем, люди меняются, не правда ли? Порой всего за одну минуту.
— Совершенно верно.
— Я часто вспоминал тебя, Питер. Сколько раз думал: «Как там мой Питер поживает?»