— Вы совсем как та ведьма, — сказала Полли. — Вам бы только убивать.
— Что же касается лично меня, — продолжал мечтать Эндрью, — подумать только, до каких лет я тут могу дожить! В шестьдесят лет об этом приходится думать! Потрясающе! Край вечной юности!
— Ой! — вскрикнул Дигори. — Край вечной юности? Вы и вправду так думаете? — конечно же, он вспомнил тетин разговор с гостьей, которая принесла виноград, и его снова охватила надежда.
— Дядя Эндрью, — сказал он, — а вдруг здесь действительно найдется что-то такое, чтобы мама выздоровела?
— О чем ты? — удивился дядя. — Это же не аптека. Однако, как я только что сказал…
— Вам начихать на маму, — возмутился Дигори. — Я-то думал… я думал, она же вам сестра, она не только мне мама… Ладно. Раз так, то я пойду к самому льву. И спрошу его. — Повернувшись, он быстро зашагал прочь. Полли, чуть помешкав, отправилась вслед за мальчиком.
— Эй, стой! Вернись! Мальчишка сошел с ума, — заключил дядюшка. Подумав, он тоже пошел за детьми, хотя и на приличном расстоянии. Ведь кольца, как-никак, оставались у них.
Через несколько минут Дигори уже стоял на опушке леса. Лев все еще продолжал свою песню, но она снова изменилась. В ней появилось то, что можно бы назвать мелодией, но при этом сама песня стала куда безудержней, под нее хотелось бежать, прыгать, куда-то карабкаться, громко кричать. Дигори, слушая, разгорячился и покраснел — его одолевало желание бежать к людям, и не то обниматься с ними, не то драться. Песня подействовала даже на дядюшку Эндрью, потому что Дигори услыхал его бормотание: «Одухотворенная девица, да. Жаль, что столь невоздержанного нрава, но прекрасная женщина несмотря ни на что, прекрасная». Но куда сильнее, чем на двух людей, подействовала песня на новорожденный мир перед ними.
Можете ли вы представить, как покрытая травой поляна кипит, словно вода в котле? Пожалуй, лучше я не смогу описать происходившего. Повсюду, куда ни глянь, вспухали кочки самых разных размеров — одни с кротовый холмик, другие — с бочку, две — в целый домик. Кочки эти росли, покуда не лопнули, рассыпая землю во все стороны, и из них стали выходить животные. Кроты, например, вылезли точно так же, как где-нибудь в Англии. Собаки принимались лаять, едва на свет появлялась их голова, и тут же начинали яростно работать лапами и всем телом, словно пробираясь сквозь дыру в заборе. Забавней всего появлялись олени — рога у них высовывались прежде остального тела, и Дигори поначалу принял их за деревья. Лягушки, появившись близ реки, тут же с кваканьем принялись шлепаться в воду. Пантеры, леопарды и их родичи сразу же стряхивали землю с задних лап, а потом точили когти о деревья. С деревьев струились настоящие водопады птиц. Порхали бабочки. Пчелы поспешили к цветам, как будто у них не было ни одной лишней минуты.
А удивительнее всего было, когда лопнул целый холм, произведя нечто вроде небольшого землетрясения, и на свет вылезла покатая спина, большая мудрая голова и четыре ноги в мешковатых штанах. Это был слон. Песню льва почти совсем заглушили мычанье, кряканье, блеянье, рев, рычание, лай, щебет и мяуканье.
Хотя Дигори больше не слышал льва, он не мог отвести глаз от его огромного яркого тела. Животные не боялись этого зверя. Процокав копытами, мимо Дигори пробежала его старая знакомая, лошадь извозчика. (Воздух этих мест, видимо, действовал на нее так же, как на дядюшку Эндрью. Земляничка бодро переставляла ноги, высоко подняла голову и ничем уже не напоминала заезженное, несчастное существо, которым она была в Лондоне.) И тут лев впервые затих. Теперь он расхаживал среди животных, то и дело подходя к какой-нибудь паре — всегда к паре — и трогая их носы своим. Он выбрал пару бобров, пару леопардов, оленя с оленихой. К некоторым зверям он не подходил вовсе. Но те, кого он выбрал, тут же оставляли своих сородичей и следовали за ним. Когда лев, наконец, остановился, они окружали его широким кругом. А остальные звери понемногу начали разбредаться, и голоса их замолкли в отдалении. Избранные же звери молча смотрели на льва. Никто не шевелился, только из породы кошачьих иногда поводили хвостами. Впервые за весь день наступила полная тишина, нарушаемая только плеском бегущей реки. Сердце Дигори сильно колотилось в ожидании чего-то очень торжественного. Он не забыл про свою маму, только знал, что даже ради нее он не может вмешаться в то, что перед ним совершалось.
Лев, не мигая, глядел на зверей так пристально, будто хотел испепелить их своим взором. И постепенно они начали меняться. Те, кто поменьше, — кролики, кроты и прочие — заметно подросли. Самые большие, особенно слоны, стали поскромнее в размерах. Многие звери встали на задние лапы. Многие склонили головы набок, будто пытаясь что-то лучше понять. Лев раскрыл пасть, но вместо звуков издал только долгое, теплое дыхание, которое, казалось, качнуло всех зверей, как ветер качает деревья. Далеко наверху, за пределом голубого неба, скрывавшего звезды, снова раздалось их чистое, холодное, замысловатое пение. А потом не то с неба, не то от самого льва вдруг метнулась никого не обжигая, стремительная огненная вспышка. Каждая капля крови в жилах Дигори и Полли вспыхнула, когда они услыхали небывало низкий и дикий голос: «Нарния, Нарния, Нарния, проснись. Люби. Мысли. Говори. Да будут твои деревья ходить. Да будут твои звери наделены даром речи. Да обретут душу твои потоки».