«Джерри!.. Джерри!.. Джерри!» — жалобно надрывались мне вслед Сороки, но, увидев, что я не возвращаюсь, потеряли всякое приличие и стали громко болтать и смеяться. Их грубые голоса все еще доносились до нас, когда мы вошли в оливковые рощи, а потом их заглушил хор цикад, от пения которых дрожал воздух. Мы шагали по белой, горячей и мягкой как пух дороге.
У колодца Яни я остановился попить воды и заглянул в загончик, сбитый из оливковых веток, где два огромных кабана с довольным хрюканьем барахтались в липкой грязи. С наслаждением втянув носом воздух, я похлопал более крупного кабана по грязному, колыхавшемуся заду и отправился дальше. Миновав первые три поля, я остановился на минуту на участке Таки, чтобы отведать его винограда. Хозяина тут не было, но я знал, что он не станет на меня сердиться. Это был сорт сладкого мелкого винограда с мускатным ароматом. Если сдавить нежную, без косточек ягоду, все ее содержимое полетит вам в рот, а между пальцами останется пустая кожица. Мы с собаками съели каждый по кисти, еще две кисти я положил к себе в сумку и пошел по краю канала туда, где обычно любил поваляться Старый Шлеп. Только я собрался предупредить собак, чтобы они не смели проронить ни звука, как вдруг из кукурузы выскочила большая ящерица и пустилась наутек. Собаки с диким лаем бросились вслед за нею. Когда я подошел к любимому катку Старого Шлепа, о его недавнем присутствии здесь свидетельствовали лишь расходившиеся круги на воде. Я присел на землю и стал ждать собак, перебирая в уме все красочные ругательства, какие собрался на них обрушить. Но, к моему удивлению, собаки не возвращались. Долетавшее издали тявканье замолкло, и потом, после некоторой тишины, они вдруг залаяли все вместе — монотонный, размеренный лай, означавший какую-то находку. Интересно, что же такое они там нашли?
Когда я примчался туда, собаки теснились у заросшего травой края канавки. Завидев меня, они запрыгали, завиляли хвостами, весело заскулили. Роджер искривил верхнюю губу в приятной улыбке, радуясь, что я пришел полюбоваться их трофеем. Сперва я просто не мог понять, из-за чего это собаки так волнуются, потом заметил, как в траве что-то зашевелилось (то, что я принял было за корешок), и увидел пару толстых водяных ужей, страстно обвивших друг друга. Приподняв лопатообразные головы, они глядели на меня холодными серебряными глазами. Это была потрясающая находка, она почти возмещала потерю Старого Шлепа. Я уже давно мечтал поймать одного из водяных ужей, но они были такие искусные и быстрые пловцы, что мне никак не удавалось до них добраться. И вот теперь собаки нашли эту отличную пару, гревшуюся на солнышке, — прямо, что называется, взяли с поличным.
Выполнив свой долг, собаки оставили меня с ужами, а сами отошли на безопасное расстояние (так как не доверяли рептилиям) и стали с интересом наблюдать за мной. Я не спеша крутил сачок для бабочек, пока не снял с него ручку. Теперь у меня была палка для ловли, но задача заключалась в том, как одной палкой поймать двух ужей. Пока я раздумывал над этим, один уж решил все за меня: он потихоньку развернулся и незаметно скользнул в воду. Думая, что он для меня потерян, я сердито следил, как его извивавшееся тело сливается с отражением в воде, потом, к своей радости, увидел, что со дна медленно поднялся столб грязи и цветком расплылся на поверхности. Это означало, что рептилия зарылась на дне и будет оставаться там до тех пор, пока не подумает, что я ушел. Я переключил внимание на другого ужа, прижав его палкой к сочной траве. Он скрутился в сложный узел, с шипением раскрыл свою розовую пасть. Двумя пальцами я крепко схватил его за шею, и он, обмякнув, повис в воздухе. Я погладил его красивый беловатый живот и бурую спинку, где чешуя была приподнята, как на еловой шишке, осторожно опустил в корзинку и приготовился ловить другого ужа. Отойдя чуть в сторону, я ручкой сачка стал измерять глубину канала. Там оказалось на два фута воды и под нею еще трехфутовый слой мягкой, трясущейся грязи.
Отойдя чуть в сторону, я ручкой сачка стал измерять глубину канала. Там оказалось на два фута воды и под нею еще трехфутовый слой мягкой, трясущейся грязи. Поскольку вода была темная и уж скрывался на дне, я решил, что проще всего нащупать его ногой (так я разыскивал обычно сердцевидок), а потом быстро схватить руками.
Сбросив сандалии, я спустился в теплую воду, чувствуя, как жидкая грязь продавливается у меня сквозь пальцы и нежно, будто пеплом, обволакивает ноги. Два больших черных облака распустились вокруг моих бедер и поплыли через канал. Я направился к тому месту, где скрывалась моя добыча, и стал медленно и осторожно водить ногой в поднимавшихся со дна вихрях грязи. Нащупав наконец скользкое тело, я постарался схватить ужа, запустив в воду руки по локоть. В руках у меня оказалась только илистая грязь, которая просачивалась сквозь пальцы и медленно уплывала по воде клубящимися облаками. Я стоял и проклинал свою незадачу, как вдруг, всего в ярде от меня, уж вынырнул на поверхность и поплыл по каналу. С торжествующим криком я навалился на него всем своим телом.
Был один досадный момент, когда я окунулся в темную воду и грязь забила мне глаза, уши и рот, однако я чувствовал, как тело ужа отчаянно бьется в моей крепко стиснутой руке, и ликовал от радости. Еле переводя дух и отплевываясь, весь покрытый тиной, я сел посреди канала и крепко ухватил ужа за шею, пока он не успел опомниться и укусить меня. Потом я еще очень долго плевался, стараясь избавиться от мелкого песка и грязи, залепивших мне весь рот и зубы. Когда я наконец поднялся и повернул к берегу, я с удивлением увидел, что моя аудитория расширилась. Теперь рядом с собаками сидел человек. Удобно устроившись, он с веселым интересом наблюдал за моими действиями.
Это был невысокий, коренастый человек со смуглым лицом и густой копной волос табачного цвета. В его больших ярко-синих глазах светился живой, веселый огонек, от уголков глаз лучами разбегались легкие морщинки, а широкие губы под коротким орлиным носом придавали лицу насмешливое выражение. На нем была голубая рубашка, выцветшая и выгоревшая, словно незабудка под жарким солнцем, и старые брюки из серой фланели. Этого человека я видел впервые. Наверно, это был какой-нибудь рыбак из дальней деревни. Он с серьезным видом следил, как я вылезаю на берег, потом улыбнулся.
— Доброго здоровья, — произнес он мягким низким голосом. Я вежливо ответил на его приветствие и занялся ужом, стараясь как можно осторожней опускать его в корзинку, чтобы оттуда не выскочил первый. Я ожидал, что он прочтет мне лекцию о ядовитости безобидных водяных ужей и об опасности, какой я себя подвергаю, но, к моему удивлению, он ничего этого не сказал и с интересом продолжал следить, как я запихиваю извивающегося ужа в корзинку. Управившись с ужом, я вымыл руки и достал виноград, украденный на участке Таки. Одну кисть я взял себе, другую предложил своему новому знакомому, и мы оба с удовольствием принялись уничтожать вкусные ягоды, шумно высасывая из них сочную мякоть. Когда кожица с последней виноградины шлепнулась в воду, человек вынул табак и начал скручивать папироску короткими загорелыми пальцами.
— Ты иностранец? — спросил он, с наслаждением затягиваясь. Я сказал, что я англичанин и что мы живем в доме на холме, потом стал ждать неизбежных вопросов о количестве, поле и возрасте всех моих родных, их занятиях и стремлениях и последующего выяснения, почему мы живем на Корфу. Такие вопросы обычно задавали все крестьяне, но делали они это без всякой задней мысли, просто из дружеского любопытства. В свои собственные дела они посвящали вас с большой откровенностью и простотой и были бы обижены, если бы вы поступили иначе. Однако, к моему удивлению, этого человека, видимо, вполне удовлетворил мой ответ, он больше не задавал никаких вопросов, а просто сидел и пускал в небо тонкие струйки дыма и задумчиво глядел перед собой своими синими глазами.