— Я спрашиваю самого себя: как же мне скрутить спидометр со ста пятидесяти тысяч миль хотя бы до десяти тысяч, не разбирая его на части? Конечно, если бы я поездил на этой развалюхе задним ходом, то километраж сразу же уменьшился бы. Но кому же взбредёт в голову ездить на ней таким макаром целых сто сорок тысяч миль? Да никому!
— Конечно, никому, — поддакнул юный Майкл.
— Я пораскинул мозгами, — продолжал отец. — Если уж имеешь мозги вроде моих, то ими надо пользоваться. Короче, меня вдруг осенило. Ну, скажу я тебе, в тот момент я почувствовал себя, наверно, так же, как тот головастый парень, который изобрёл пенициллин. «Эврика! — воскликнул я. — Придумал!»
— И что же ты сделал? — нетерпеливо спросил Майкл.
— Видишь ли, спидометр, — стал объяснять мистер Вормвуд, — соединяется проводом с одним из передних колёс. Поэтому перво-наперво я отсоединил его в том месте, где он крепится к колесу. Затем взял свою высокоскоростную электрическую дрель и вставил сверло в провод так, чтобы он вращался в ту же сторону, что и сверло. И если сверло вращать в обратную сторону, то есть назад , то и провод будет вращаться тоже назад. Усекаешь?
— Да, папа, — кивнул Майкл.
— Эта дрель вращает сверло с космической скоростью, — сказал отец. — И когда я её включил, цифры километража замелькали в обратную сторону. Таким манером я могу убрать пятьдесят тысяч миль всего за пару минут. В итоге, когда я закончил, спидометр показывал пробег всего-навсего десять тысяч миль. Машина готова к продаже. «Она почти новая, — сказал я клиенту, — и десяти тысяч не прошла. Одна старая леди ездила на ней всего раз в неделю за покупками».
— А ты взаправду можешь уменьшить пробег при помощи электродрели? — не верил своим ушам юный Майкл.
— Между прочим, я раскрыл тебе мой фирменный секрет, так что ты помалкивай и не вздумай проболтаться! Ты же не хочешь, чтобы меня упекли за решётку?
— Ни одна живая душа не узнает об этом, — сказал мальчик. — А много машин ты так «отремонтировал», пап?
— Каждая машина, которая проходит через мои руки, подвергается такой обработке. Я сбрасываю километраж примерно до десяти тысяч миль, а потом только выставляю на продажу. И заметь, всё это я придумал сам, — с гордостью заявил отец. — И заработал, между прочим, неплохие деньги.
Матильда, внимательно слушавшая разговор, сказала:
— Но, папа, это ещё хуже, чем использовать опилки для ремонта. Это нечестно. Ты обманываешь людей, которые тебе доверяют.
— Если тебе не нравится, как я работаю, тогда не ешь ничего в этом доме, — ответил отец. — Вся еда куплена на деньги, вырученные от продажи подержанных машин.
— Это грязные деньги! — воскликнула Матильда. — Я ненавижу их!
На щеках отца выступили два красных пятна.
— Кем ты, чёрт побери, себя возомнила, а? — заорал он. — Ты что, архиепископ Кентерберийский, чтобы читать мне проповедь о честности? Ты всего лишь сопливая девчонка, которая даже не понимает, о чём здесь говорят!
— Ты совершенно прав, Гарри, — вмешалась мать и, повернувшись к Матильде, сказала: — Да как ты смеешь так разговаривать с отцом? Сейчас же закрой свой мерзкий рот, чтобы можно было спокойно смотреть телевизор.
Они ужинали в гостиной, сидя перед телевизором и поставив подносы с едой на колени. Они ели из небольших контейнеров, сделанных из фольги, в которых обычно просто разогревают готовую еду. В них было три отделения: для тушёного мяса, варёной картошки и гороха. Миссис Вормвуд жевала, уставившись в экран, — показывали очередную мыльную оперу. Она была крупной женщиной — из тех, кто красится в платиновых блондинок. Правда, отросшие корни волос выдавали её натуральный цвет: шатенку серо-коричневого оттенка. Она чересчур увлекалась косметикой и совсем не следила за своей фигурой. Казалось, ей приходится всю себя перепоясывать, чтобы выпирающее тело не расползлось.
— Мамочка, — сказала Матильда, — ты не возражаешь, если я доем свой ужин в столовой и почитаю?
Отец сурово посмотрел на девочку и заявил:
— Я возражаю. Ужин — семейное дело, и никто не выйдет из-за стола, пока он не закончится.
— Но мы не за столом, — спокойно сказала Матильда. — И никогда за ним не сидим. Мы всегда ужинаем перед телевизором с тарелками на коленях.
— Что плохого в том, что мы смотрим телевизор? — поинтересовался отец.
Его голос внезапно стал вкрадчивым и угрожающим.
Матильда не решилась ответить ему, просто промолчала, но внутри у неё всё закипело. Она знала, что ненавидеть родителей плохо, но ничего не могла с собой поделать. Чтение открыло для неё такую жизнь, о которой её родители не имели даже представления. Если бы они прочитали хотя бы одну книгу Диккенса или Киплинга, они бы поняли, что в жизни есть нечто большее, чем мошенничество или тупое сидение перед телевизором.
И ещё. Она была до глубины души возмущена тем, что они считали её глупой невеждой. Но ведь она-то знала, что это не так. Её негодование всё росло, и ночью, лёжа в постели, она решила, что, если и впредь отец или мать будут к ней несправедливы, она придумает способ проучить их и постоять за себя. Одна-две маленькие победы помогут ей пережить их идиотские выходки.