— Ты не следишь за курсом? — порядка ради поинтересовался я.
— Нет, — беспечно отозвался он и добавил, — я слежу за ветром.
Я только плечами пожал. Никогда не мог заставить себя признать божественное в сверстнике.
Вдали показалась земля, похожая на грозовую тучу. Мы несуетно ждали ее приближения, поочередно прикладываясь к фляжке с апельсиновым соком. Поистине, из всех богов Имант был самым гостеприимным. Берег вырос, стали различимы белые песчаные пляжи, от них вверх — влажные тропические леса, карабкающиеся, покуда можно, по склонам уходящих в небо гор, изумрудные лагуны, по берегам которых бродили полуголые бронзовые обитатели. Сперва я принял их за аборигенов. Они приветствовали нас радостными возгласами, Имант лениво отмахивал в ответ. Я скромненько сидел пассажиром и таращился во все глаза. Кругом простирался таитянский рай. Такой, каким он бывает в представлении российского телезрителя, во всем его цветении, разноголосом щебете и фруктовых ароматах.
Лодка шла вдоль берега, неторопливо следуя его прихотливым изгибам, до тех пор, пока, обогнув особенно крутой, растущий из самого берега утес, не остановилась на неподвижном зеркале просторной бухты. Лишь через некоторое время я сподобился подобрать свою отвисшую до пупа челюсть: такой потрясающей красоты вид открылся моим глазам.
Пляжа здесь не было, как не было и ни души. Этот кусок — берега? острова? — был целиком вулканическим, и вздымал к небесам миллионы тонн дикого оскаленного базальта. Солнце палило так, словно там, в верхах, их ходило, сменяя друг друга, несколько. Но что мне солнце и скалы! Там, на самом верху самого высокого пика прилепился крохотный кружевной замок из белого мрамора. Мне даже сперва показалось — Ласточкино Гнездо, но этот был еще невесомее, еще сказочнее, еще отчаяннее лепился к отвесной круче. Общим было, пожалуй, лишь ощущение пронзительного, головокружительного восторга, которое охватывало тебя, когда ты взирал на него, задрав голову. Причуда бога, не ведавшего войны, боли, гнева и страха. И я не стану здесь о них упоминать: о них скажут другие, и много, те, кто находит в этом смысл и удовольствие.
Имант ошвартовался у подножия циклопической белой лестницы, ведущей к замку, как дорога в небо. Бог знает, когда и кем все это строилось! Впрочем, бог, может, и не знал, однако не проявлял к вопросу ни малейшего интереса.
Бог знает, когда и кем все это строилось! Впрочем, бог, может, и не знал, однако не проявлял к вопросу ни малейшего интереса. Для него все это просто было. Я вспомнил, что все встречные до сих пор в один голос с оттенком зависти называли Иманта счастливцем.
— Ты здесь живешь?
Он кивнул.
— Это моя Ларис?са.
Так и выговорил, веско, с двумя «с».
Мы поднялись, и оказались одни в просторных пустых комнатах, почти без мебели. Изнутри обиталище Иманта казалось больше, чем снаружи, и не поручусь, что здесь обошлось без волшебства. Тогда как весь замок мог уместиться на ладони, по его залам можно было блуждать, играя в прятки с эхом. Водяные блики дрожали на светло?серых гладких стенах, пылинки танцевали в солнечных лучах, растворявших и поглощавших людей и предметы, струившихся в высокие окна, обрамленные резными каменными решетками в мавританском стиле. Босым ногам было так славно на прохладных плитах пола после горячего дерева лодки и в особенности — после раскаленных солнцепеком ступеней. Нигде ни одной книги, ни одного предмета обстановки или декорации. Ларисса походила на внутренность чуть просвечивающей морской раковины. Я невольно закрыл глаза и, ей?богу, мне показалось, будто она отдаленно шумит и плещет вокруг меня. И только сейчас я понял, как устал, за один день отмахав добрую половину года.
Мой бронзовый бог проницательно поглядел на меня и предложил:
— Отдыхай, сколько влезет. Скажешь сам, когда захочешь двинуться дальше. В смысле, в Июль. Ешь, спи, купайся, а завтра, если захочешь, я отведу тебя в город. Мне все равно нужно отдать эту горошинку ювелиру, — он вновь подкинул в воздух розовый шарик. — Я хочу, чтобы ее вставили в ожерелье.
Как и обещал, на следующий день Имант повел меня в город. Ради этого он не перетрудился: просто открыл заднюю калитку, и на нас обрушились его краски, звуки и ароматы. Пустоту и безмолвие Лариссы мой хозяин явно приберегал для себя. Первое — да и последующие — впечатление было такое, будто здесь происходит панк?рок?хиппи фестиваль. Сначала меня, не при Ирке будь сказано, поразила форма одежды местных модниц. И девушки. Дружелюбные, как дельфины, и ласковые, как щенята. Самые скромные щеголяли куском ткани, обернутым вокруг бедер и расписанным яркими красками в причудливые круги и зигзаги. Многие были живописно облачены в гирлянды цветов, скорее обрамлявшие, чем скрывавшие самое интимное, а на любительницах экзотики и вовсе не было ничего, кроме экстравагантного пляжного макияжа по всему телу. Из какого?то женского журнала Ирка вычитала, будто бы в состав цинковых мазей, каковыми он наносится, входят ультрафиолетовые фильтры, и при смывании на загорелой коже остается причудливый светлый орнамент. Словом, на фоне всего этого пиршества плоти даже бразильский карнавал показался бы скучным, как протестантский псалтырь.