Двойник

Тертулиано Максимо Афонсо рассказал своей матери, что познакомился с одним человеком, настолько на него похожим, что кто-нибудь, не очень хорошо их знающий, наверняка бы их спутал, они встретились, но потом он стал раскаиваться, потому что, если ты похож на своего брата-близнеца, это еще куда ни шло, вы ведь родственники, и совсем другое дело, когда смотришь на совершенно чужого человека, которого ты никогда раньше не видел, и вдруг начинаешь сомневаться, кто есть ты, а кто он. Я уверен, что вы, мама, по крайней мере на первый взгляд, не смогли бы угадать, кто из нас двоих ваш сын. Даже если бы ко мне привели десять точь-в-точь таких, как ты, одинаково одетых, и ты был бы среди них, я бы сразу указала на моего сына, материнский инстинкт не обманешь. Того, что называют материнским инстинктом, просто не существует, если бы нас разлучили, как только я родился, и мы бы встретились потом через двадцать лет, вы уверены, что были бы способны меня узнать. Узнать — не то слово, сморщенное личико новорожденного младенца и лицо двадцатилетнего юноши вещи совсем разные, но я готова поспорить на что угодно, что-то заставило бы меня посмотреть на тебя во второй раз.

Узнать — не то слово, сморщенное личико новорожденного младенца и лицо двадцатилетнего юноши вещи совсем разные, но я готова поспорить на что угодно, что-то заставило бы меня посмотреть на тебя во второй раз. А на третий, не исключено, вы бы отвели глаза. Не исключено, но, возможно, у меня бы стало неспокойно на сердце. А как вы думаете, я бы взглянул на вас еще раз, поинтересовался Тертулиано Максимо Афонсо. Скорее всего, нет, сказала мать, потому что дети существа неблагодарные. Оба рассмеялись, и она спросила: и по этой причине ты был таким озабоченным. Да, я испытал настоящий шок, не думаю, что может быть еще один подобный случай, наверное, это даже противоречит законам генетики, в первые ночи мне снились кошмары, просто наваждение какое-то. А что происходит с тобой теперь. К счастью, нам очень помог здравый смысл, он дал нам понять, что если мы до сих пор жили, не подозревая о существовании друг друга, то сейчас, когда мы познакомились, мы тем более должны держаться подальше, избегать встреч, мы нигде не должны появляться вместе, и, следовательно, мы не можем стать друзьями. Вы можете стать врагами. Одно время я тоже так думал, но постепенно все вернулось на свои места, и я вспоминаю об этом как о дурном сне, который в конце концов сотрется из памяти. Будем надеяться, что так оно и произойдет. Томарктус лежал у ног доны Каролины, вытянув шею и положив голову на скрещенные передние лапы, и, кажется, спал. Тертулиано Максимо Афонсо посмотрел на него и сказал: интересно, как бы повел себя этот пес, если бы перед ним появились тот мужчина и я, в ком из нас он бы признал хозяина. Он узнал бы тебя по запаху. Если только мы по-разному пахнем, в чем я отнюдь не уверен. Должна же быть хоть какая-то разница. Возможно. Люди могут походить друг на друга лицом, но не телом, думаю, вы с ним не разглядывали себя, стоя перед зеркалом, сравнивая абсолютно все, вплоть до ногтей на ногах. Конечно нет, мама, поторопился ответить Тертулиано Максимо Афонсо и, строго говоря, не солгал, ведь они с Антонио Кларо никогда не стояли вместе перед зеркалом. Пес открыл глаза, снова закрыл их, потом опять открыл, наверное, думал, что пора ему встать и выйти во двор, посмотреть, намного ли подросли герань и розмарин с прошлого раза. Он потянулся, вытянув сначала передние, потом задние лапы, растягивая, насколько можно, спинной хребет, встал и пошел к двери. Ты куда, Томарктус, спросил хозяин, появлявшийся теперь очень редко. Пес остановился на полпути, повернул голову в ожидании приказа и, поскольку его не последовало, вышел. А ты рассказал об этом Марии да Пас, спросила дона Каролина, Нет, я не хотел нагружать ее своими заботами. Понимаю, но я бы поняла также, если бы ты ей все рассказал. Я решил, что лучше не надо. А теперь, когда все уже позади, ты ей тоже ничего не скажешь. Не стоит, однажды, когда она заметила, что я чем-то обеспокоен, я пообещал, что когда-нибудь все ей расскажу, когда-нибудь после, в тот момент я был просто не в состоянии говорить об этом. И, видимо, день откровения так и не наступит. Лучше оставить все как есть. Бывают случаи, когда хуже всего именно оставить все как есть, тогда оно еще больше запутывается. Надоест когда-нибудь запутываться, в конце концов нас оставят в покое и мы сможем с облегчением вздохнуть. Если бы тебе по-настоящему нравилась Мария да Пас, ты бы ей все рассказал. Она мне нравится. Но недостаточно, если ты спишь с женщиной, которая тебя любит, и не считаешь нужным быть с ней откровенным, к чему тогда все это. Вы защищаете ее, а ведь вы даже с ней незнакомы. Я никогда ее не видела, но знаю ее. Только от меня и очень мало. Ты упоминал о ней в двух письмах, сказал кое-что по телефону, мне этого достаточно. Чтобы решить, что мне нужна именно такая жена, так. Я бы могла утверждать это, если бы была уверена, что ты тот муж, который ей нужен. А вы не уверены. Возможно, нет. Тогда самый лучший выход состоит в том, чтобы мы как можно скорее порвали наши отношения. Так считаешь ты, а не я. Надо рассуждать логически, мама, если она мне подходит, а я ей нет, какой смысл тогда в том, чтобы желать нашего брака.

Надо рассуждать логически, мама, если она мне подходит, а я ей нет, какой смысл тогда в том, чтобы желать нашего брака. Чтобы она была рядом, когда ты проснешься. Я не сплю, я не лунатик, у меня своя жизнь, работа. Какая-то часть тебя спит с самого твоего рождения, и я боюсь, что в один прекрасный день тебя ожидает тяжкое пробуждение. Моя матушка настоящая Кассандра. Это еще что. Не что, а кто. Так объясни мне, как говорится, кто объяснит незнающему, тот совершит доброе дело. Кассандра была дочерью Приама, царя Трои, и когда греки поставили у городских ворот деревянного коня, она стала кричать, что если его внесут в город, то город будет разрушен, об этом рассказывает Гомер в Илиаде, есть такая поэма. Я о ней слышала, а что было дальше. Троянцы сочли ее безумной и пренебрегли ее предсказанием. А потом. А потом город был взят штурмом, разграблен и сожжен. Значит, эта твоя Кассандра оказалась права. Изучение истории убедило меня, что Кассандра всегда права. И ты говоришь, что я настоящая Кассандра. Говорю и повторяю, со всей любовью сына, имеющего матушку-провидицу. Но ты один из тех троянцев, которые ей не поверили и по чьей вине была сожжена Троя. В нашем случае нет Трои, и гореть нечему. А сколько еще Трой с другими названиями были сожжены в других местах и в другое время. Огромное количество. Не хочешь ли ты стать еще одной такой Троей. Но у дверей моего дома не стоит деревянный конь. А если он появится, послушайся совета этой старой Кассандры, не позволяй ему войти. Буду очень осторожен, если услышу ржание. Я прошу тебя только об одном, обещай мне не встречаться больше с этим человеком. Обещаю. Пес Томарктус решил, что ему пора возвращаться, он уже обнюхал и герань, и розмарин, растущие во дворе, но сейчас пришел из другого места. Он заглянул в комнату Тертулиано Максимо Афонсо и увидел на его кровати открытый чемодан, он уже много лет был псом и знал, что сие означает, и поэтому теперь он улегся не у ног своей хозяйки, которая всегда здесь, но у ног того, кто собирался уехать.

После всех мучительных раздумий по поводу того, как бы поосторожней рассказать матери о поразительном факте существования своей абсолютной копии, Тертулиано Максимо Афонсо убедил себя, что сумел обойти все самые острые углы и дона Каролина не станет слишком уж беспокоиться. Но ему не удалось избежать разговора с матерью о своих отношениях с Марией да Пас, и теперь он с удивлением вспоминал то место их беседы, когда он заявил, что лучше всего было бы как можно скорее порвать с ней, дело в том, что едва он успел произнести этот, казалось бы, окончательный приговор, как почувствовал внутреннюю слабость, смутное, не совсем еще осознанное желание уступить, сдаться, словно бы какой-то голос в его мозгу силился дать ему понять, что его упорство было не чем иным, как последним редутом в его тщетной борьбе с самим собой, ибо он уже готов вывесить белый флаг безоговорочной капитуляции. Если это так, подумал он, то мне необходимо серьезно поразмыслить, проанализировать свои сомнения, страхи, вернее всего, они являются наследием моего первого брака, и теперь мне надо раз и навсегда решить для себя вопрос, достаточно ли мне кто-то нравится, чтобы иметь желание жить вместе, когда я женился, я совсем о таких вещах не думал, и сейчас меня, по сути дела, пугает только возможность снова повторить ту же ошибку. Вот какие благие намерения владели мыслями Тертулиано Максимо Афонсо во время его поездки, порой в его воображении появлялся также неясный образ Антонио Кларо, но его ум, как ни странно, отказывался принять возможность их абсолютного сходства, словно бы отрицая его, вопреки очевидным фактам. Он вспоминал какие-то обрывки их разговоров, особенно во время встречи в загородном домике, но у него было смутное ощущение, что все это его не касается, словно речь шла о какой-то истории, которую он прочитал когда-то и от которой в его памяти осталось лишь несколько разрозненных страниц. Он обещал матери, что никогда больше не будет встречаться с Антонио Кларо, и он выполнит свое обещание, и никто не сможет обвинить его в том, что он сделал хоть один шаг в запретном направлении.

Теперь его жизнь изменится. Он позвонит Марии да Пас, как только приедет домой. Я должен был позвонить ей от мамы, подумал он, какая непростительная невежливость, надо было хотя бы поинтересоваться здоровьем ее матери, тем более что она, возможно, станет моей тещей. Тертулиано Максимо Афонсо улыбнулся при этой мысли, которая всего двадцать четыре часа назад заставила бы его нервно поморщиться, как видим, отпуск пошел на пользу и его телу, и душе, в его рассуждениях появилась необходимая ясность, теперь он другой человек. Он приехал на склоне дня, поставил машину у дверей дома и легко и весело, будто и не проделал без остановки более четырехсот километров, взбежал по лестнице с живостью подростка, он даже не ощутил тяжести чемодана, который, как полагается, при возвращении весил намного больше, чем при отъезде, в свою квартиру он вошел чуть ли не танцуя. В соответствии с традиционными условностями того литературного жанра, который назвали романом и который будет называться так до тех пор, пока ему не придумают другое наименование, более отвечающее его современному состоянию, восторженный тон данного описания является результатом простого следования повествовательным штампам, абсолютное отсутствие какой бы то ни было отрицательной черточки должно как можно лучше подготовить эффект контраста, в зависимости от намерения автора это может быть, например, убитый человек, лежащий на полу в луже собственной крови, или толпа привидений, или рой обезумевших от похоти трутней, набросившихся на преподавателя истории, приняв того за пчелиную матку, или даже все вместе, словно в кошмарном сне, ибо давно и хорошо доказано, что воображение западных романистов не знает пределов начиная с уже упоминавшегося Гомера, ведь он, если вдуматься, был самым первым из них. Квартира Тертулиано Максимо Афонсо встретила его очень благожелательно, словно еще одна мать, в воздухе как бы послышался тихий голос: приди, мой сын, я тебя жду, я твоя крепость и твой оплот, меня не может уничтожить никакая сила, я твоя, даже когда тебя здесь нет, и даже если меня разрушат, я навсегда останусь местом, которое когда-то было твоим. Тертулиано Максимо Афонсо поставил чемодан на пол и зажег свет. Гостиная была прибрана, нигде ни пылинки, мужчина, даже когда он живет один, не может обойтись без женщины, сейчас мы подумали не о Марии да Пас, но о соседке с верхнего этажа, которая вчера провела здесь все утро, наводя порядок с таким рвением, как если бы это была ее собственная квартира. На автоответчике горел глазок, Тертулиано Максимо Афонсо сел и стал слушать. Первое сообщение было оставлено директором школы, он желал Тертулиано Максимо Афонсо хорошо провести отпуск и интересовался, как подвигается работа над предложением для министерства: она, разумеется, не должна нарушить ваше законное право на отдых после напряженного учебного года, затем послышался благожелательный и покровительственный голос коллеги-математика, ничего важного, он только спрашивал Тертулиано Максимо Афонсо, не очень ли ему докучает маразм, и предполагал, что неспешная поездка по стране в приятном обществе оказалась бы, возможно, наилучшим средством от его недуга, третью запись оставил накануне Антонио Кларо, она начиналась так: добрый день, с вами говорит Антонио Кларо, думаю, вы не ждали моего звонка, и как только этот голос прозвучал в комнате, где до сих пор было так хорошо и спокойно, стало совершенно очевидным, что традиционные условности построения романа, о которых говорилось выше, есть не избитый прием лишенных воображения повествователей, но литературная составляющая величественного космического равновесия, поскольку Вселенная, хотя с самого своего возникновения и является системой, лишенной какого бы то ни было организующего разума, все же, располагая более чем достаточным временем, сумела извлечь уроки из своего собственного опыта, в результате чего сложился, как доказывает непрекращающийся спектакль жизни, непогрешимо действующий механизм компенсаций, которому потребуется еще какое-то время, чтобы в свою очередь показать, что никакая задержка в работе составляющих его блоков не имеет ни малейшего значения, и совершенно безразлично, придется ли ждать минуту или час, год или век.

Вспомним, в каком прекрасном настроении Тертулиано Максимо Афонсо приехал домой, вспомним также, что, в связи с традициями построения романа, усиленными непогрешимым функционированием механизма вселенской компенсации, о котором мы только что говорили, он должен был увидеть нечто, что в один миг разбило бы его радость и ввергло бы его в бездну ужаса, нечто, с чем мы в любой момент можем столкнуться, завернув за угол или отперев ключом дверь. Это могли бы быть чудовищные сцены, но в данный момент мы ничего подобного не увидели, квартира приняла его, как говорится, с распростертыми объятиями, встретила его теми милыми словами приветствия, которые умеют произносить все дома, но жильцы часто просто не умеют их слышать, и нам показалось, что ничто не сможет омрачить радости возвращения Тертулиано Максимо Афонсо к себе домой. Какое заблуждение, какая ошибка, какой обман. Неумолимые шестерни космического механизма сместились в электронные внутренности автоответчика, который ждал, чтобы палец нажал на кнопку, и тут же открыл дверцу клетки и выпустил самое ужасное из всех чудовищ, перед которым бледнеют и окровавленный труп на полу, и бесплотная толпа привидений, и похотливая туча трутней, чудовищем оказался вкрадчивый актерский голос Антонио Кларо, его настойчивые просьбы: прошу вас, мы должны еще увидеться, прошу вас, нам надо еще многое сказать друг другу, а ведь мы, сторонние наблюдатели, хорошо помним, что еще вчера, приблизительно в тот же час, Тертулиано Максимо Афонсо обещал своей матери, что он не будет больше иметь никаких дел с этим человеком, не будет говорить с ним лично и даже по телефону, хотя бы только для того, чтобы заявить ему, что все кончено, и оставьте меня в покое, прошу вас.

Одобрим же его решение, но и посочувствуем ему, для чего нам придется поставить себя на его место, ведь этот телефонный звонок снова привел его в нервное состояние, его лоб снова покрылся потом, его руки дрожат, и, чего с ним никогда раньше не бывало, у него такое ощущение, что потолок вот-вот обрушится ему на голову. Огонек автоответчика продолжает гореть, знак того, что в нем записано еще одно или несколько сообщений. Но под впечатлением перенесенного им только что шока, вызванного посланием Антонио Кларо, Тертулиано Максимо Афонсо остановил воспроизводящее устройство, ему страшно слушать дальше, вдруг этот голос назначит ему день, час и место новой встречи. Он встал с кресла, поборол угнетенность и упадок сил и пошел в спальню переодеться, но передумал, сейчас ему лучше всего принять холодный душ, надо освежиться, встряхнуться, и пусть сгинут, уйдя в сливное отверстие, черные тучи, нависшие над его головой и до такой степени подавившие его мысли, что ему даже не пришло в голову, что следующим или одним из следующих могло быть сообщение, оставленное Марией да Пас. И только он об этом подумал, как ему стало так хорошо и легко, будто из падающих водяных струй наконец-то снизошло на него запоздалое благословение, как если бы очистительное омовение, не такое, каким наслаждались три обнаженные женщины на ступенях террасы, но другое, милосердное, потоками воды и пены смыло бы с него, одинокого мужчины в хрупком домашнем убежище, телесную нечистоту и душевные страхи. Он вспомнил о Марии да Пас с тем ностальгическим умиротворением, с каким, наверное, совершающий кругосветное плавание корабль вспоминает родной порт. Вымывшись и вытершись, освежившись и переодевшись в чистое, он вернулся в гостиную, чтобы прослушать оставшиеся записи. Он стер сообщения директора школы и преподавателя математики, их не стоило сохранять, затем, нахмурив лоб, вновь прослушал послание Антонио Кларо, уничтожил его, ударив по соответствующей клавише, и приготовился внимательно выслушать остальное. Четвертым был некто, не пожелавший говорить, молчание длилось тридцать бесконечных секунд, с другой стороны провода не послышалось ни звука, ни вздоха, не было фона в виде какой-нибудь музыки, ни даже намека на случайно вырвавшееся легкое дыхание, уже не говоря о том, намеренно усиленном, какое используют в кино, чтобы до предела накалить драматическое напряжение.

Четвертым был некто, не пожелавший говорить, молчание длилось тридцать бесконечных секунд, с другой стороны провода не послышалось ни звука, ни вздоха, не было фона в виде какой-нибудь музыки, ни даже намека на случайно вырвавшееся легкое дыхание, уже не говоря о том, намеренно усиленном, какое используют в кино, чтобы до предела накалить драматическое напряжение. Только не говорите мне, что это опять он, в бешенстве подумал Тертулиано Максимо Афонсо, ожидая, когда таинственная личность положит трубку. Но этой личностью не мог быть Антонио Кларо, тот, кто только что произнес такую длинную речь, не станет звонить во второй раз с тем, чтобы не сказать ни слова. Пятой, и последней, записью было послание Марии да Пас. Это я, сказала она, будто в целом мире не существовало никого другого, кто мог бы сказать просто: это я, не сомневаясь, что его узнают. Думаю, ты должен на днях вернуться, надеюсь, что ты хорошо отдохнул, ты мог бы позвонить мне от своей мамы, но мне уже давно пора было понять, что такого от тебя не дождешься, впрочем, не важно, прими мое дружеское приветствие и позвони мне, когда захочешь, когда тебе действительно захочется, а не потому, что считаешь себя обязанным, это было бы плохо и для тебя и для меня, иногда я принимаюсь мечтать, как было бы замечательно, если бы ты позвонил мне просто так, как человек, которому захотелось пить и он взял стакан воды, вот какие мне приходят в голову несбыточные мечты, но я прошу тебя об одном: никогда не притворяйся при мне, что хочешь пить, когда на самом деле тебе этого совсем не хочется, я желаю только, чтобы ты благополучно вернулся домой и был здоров, кстати о здоровье, моей маме сейчас намного лучше, она снова ходит к мессе и за покупками, скоро совсем выздоровеет, целую тебя, целую еще раз и еще. Тертулиано Максимо Афонсо отмотал кассету назад и снова включил звук, сначала на его лице появилось выражение, с каким выслушивают похвалы, которые считают вполне заслуженными, но постепенно оно стало серьезным, затем задумчивым, затем тревожным, ему вспомнились слова его матери: чтобы она была рядом, когда ты проснешься, эти слова звучали теперь в его мозгу, словно предупреждение Кассандры, уставшей от того, что ей не верят. Он посмотрел на часы, Мария да Пас, наверное, уже вернулась из банка. Он подождал еще минут пятнадцать и позвонил. Кто говорит, спросила она. Это я, ответил он. Наконец-то. Я приехал меньше часа назад, успел только принять душ и подождал, чтобы застать тебя дома. Ты уже слушал мое сообщение. Да. Мне кажется, я говорила такие вещи, о которых лучше молчать. Например. Точно не помню, но вроде бы я просила тебя в тысячный раз обратить на меня хоть какое-то внимание, я даю себе слово не делать этого, но вновь начинаю унижаться. Не говори так, не будь несправедливой к себе, да и ко мне тоже, несмотря ни на что. Говори что хочешь, но я же ясно вижу, что наши отношения зашли в тупик, так продолжаться не может, или я уже окончательно перестану себя уважать. Наши отношения будут продолжаться. Ты хочешь сказать, что будет продолжаться наше непонимание друг друга и мне снова и снова предстоит взывать к глухой стене, не надеясь услышать в ответ даже эхо. Я хочу сказать тебе, что люблю тебя. Это я от тебя уже слышала, особенно в постели, до, во время, но никогда после. Я говорю правду, я люблю тебя. Перестань меня мучить. Послушай. Я слушаю и не хочу ничего другого, как только слушать тебя. Теперь наша жизнь изменится. Не верю. Поверь, ты должна поверить. Думай о том, что ты мне говоришь, не давай обещаний, которых не сможешь или не захочешь выполнить. Ни ты, ни я не знаем, что принесет нам будущее, поэтому прошу, чтобы ты поверила мне именно сейчас. А почему ты просишь у меня то, в чем ты никогда не сомневался. Потому что хочу, чтобы мы жили вместе. Я, наверное, сплю и вижу сон, это не может быть правдой. Могу повторить, если хочешь. Но с условием, что скажешь те же самые слова. Хочу, чтобы мы жили вместе. Но это невозможно, люди не меняются так, сразу, что произошло в твоем мозгу или в твоем сердце, почему сейчас ты просишь, чтобы я жила с тобой, до сих пор ты всеми силами старался дать мне понять, что подобное не входит в твои планы и что мне не стоит тешить себя надеждами.

Люди изменяются, но остаются самими собой. Ты действительно хочешь, чтобы мы жили вместе. Да. Ты достаточно любишь Марию да Пас, чтобы желать жить вместе с ней. Да. Скажи мне это еще раз. Да, да, да. Хватит, не то я сейчас взорвусь. Не надо, ты нужна мне целая. Я могу сказать маме, она давно ждет такой радости. Конечно, скажи, хотя она отнюдь не умирает от любви ко мне. У нее были на то свои причины, ты тянул, не решался, она мечтала видеть свою дочь счастливой, а я ей такой не казалась, все матери одинаковые. А знаешь, что мне сказала моя мама вчера, когда мы говорили о тебе. Что. Хорошо бы, чтобы она была рядом, когда ты проснешься. Она нашла такие нужные тебе слова. Да. И ты проснулся, а я еще рядом, не знаю, сколько бы я еще выдержала. Скажи своей маме, что теперь она может спать спокойно. А вот мне теперь будет не заснуть. Когда мы увидимся. Завтра, выйдя из банка, я возьму такси и приеду к тебе. Приходи поскорее. Прямо в твои объятия. Тертулиано Максимо Афонсо положил трубку и представил себе, как Мария да Пас побежала к матери с криком: мамочка, мамочка, и как они обнялись, но иногда мы не кричим, не шепчем никаких слов, не смеемся, не плачем, а просто спрашиваем себя, почему счастье пришло так поздно, почему его не было раньше, а когда оно вдруг появляется перед нами, как сейчас, когда мы его уже не ждем, тогда мы, скорее всего, не знаем, что же нам теперь делать, плакать или смеяться, и нас охватывает тайная тоска, и мы боимся, что не сумеем с ним справиться. Возвращаясь к своим забытым привычкам, Тертулиано Максимо Афонсо пошел в кухню в поисках какой-нибудь еды. Опять эти вечные банки, подумал он. И вдруг увидел прикрепленную к холодильнику записку, там большими красными буквами, чтобы они сразу бросались в глаза, было выведено: суп в холодильнике, да будет благословенна соседка с верхнего этажа, на этот раз банкам придется подождать. Усталый от поездки и от эмоций, Тертулиано Максимо Афонсо лег в постель еще до одиннадцати. Он попытался прочесть хотя бы страницу из истории месопотамских цивилизаций, но книга дважды выскальзывала из его рук, он выключил свет и приготовился спать. Он медленно погружался в сон, когда Мария да Пас шепнула ему на ухо: как было бы замечательно, если бы ты позвонил мне просто так. Она, возможно, собиралась еще что-то сказать, но он встал, надел поверх пижамы халат, набрал номер, Мария да Пас спросила: это ты, и он ответил: это я, мне захотелось пить, и я прошу у тебя стакан воды.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20