— Ты, я вижу, даром времени не терял.
— Меня хорошо обучали, Старик. Продолжим. Затем ты стал готовить группы для захвата горючего. Основную и запасную. В них вошли только колонисты. Так?
— Так.
— Но как тебе удалось завербовать тех, кто перебрасывал колонистов, учил, внедрял? Они-то как согласились?
— Я и не вербовал- их вовсе. Они до сих пор уверены, что участвуют в тайном эксперименте, разработанном Лигой, а я лишь осуществляю руководство. Конечной целью эксперимента якобы являлось воссоединение всего человечества.
— Лихо. Очень лихо, Старик. Но как ты уцелел после арестов в третьем порту?
— Колонисты благоразумно помалкивают. А те, кто считает себя участниками эксперимента, соблюдают секретность. Даже те, кого арестовали в связи со следствием по этому делу. Они полагают, что недоразумение скоро разрешится.
— Но долго это не может, продолжаться, разве нет?
— Я с минуты на минуту ожидал прибытия крейсера. Если бы не ты, Космопорт давно капитулировал бы.
— Понятно. Скажи, а капитан Мэг тоже участвовал в твоем эксперименте?
— Нет. Я не успел его обработать. Пришлось форсировать операцию, когда основная группа провалилась.
— Еще вопрос. Как удавалось внедрять колонистов в судовые роли и проводить их через таможню?
— Нет ничего проще. Я устраивал им путешествие на перекладных, без захода в порты. Сменив два-три корабля, они запутывали след и беспрепятственно шли через турникеты.
— Теперь все ясно. Но ты понимаешь хоть, что ты — убийца? Из-за тебя зарезан Мэг. И чуть не погибла вся ойкумена.
— О Мэге я сожалею. Указания убивать его я не давал. А что касается ойкумены, то, если ее может погубить один-единственный пиратствующий крейсер, туда ей и дорога.
— Что-что-что-о?! — ошарашенно спросил Улье. — Погоди. На что же ты рассчитывал? Ради чего все это?
— Изволь. И на этот вопрос я отвечу. Неужели ты еще не понял, что человечество, насильственно разделенное на две свои противоположности, зашло в тупик? С одной стороны — ангельская и высокоразвитая ойкумена. С другой — колония, смрад и мерзость. Первые грешат против своей же совести, отрекшись от вторых. А те не в силах сами преодолеть собственную натуру и медленно развиваются по пути, чреватому катастрофами и тотальным самоубийством в итоге. Я решил встать над теми и над другими. Взять на себя роль демиурга и дать миру первотолчок. Взболтать Галактику, словно бутыль с микстурой.
— Старик, — ахнул Улье, — да что ты такое говоришь? Это же типичная паранойя.
— Может быть, малыш. Может быть. Поживи с мое.
Ссохшееся, морщинистое, усыпанное старческими веснушками лицо главного диспетчера озарилось улыбкой. Однако слезящиеся глаза смотрели строго и, как показалось разведчику, чуть печально. Улье знал, что Старик явился одним из первых добровольцев, испытавших на себе действие агеронтона. С тех пор прошло почти пять тысяч гал, и еще никто в ойкумене не умер естественной смертью.
— Попробуй понять меня, — заговорил Старик снова, — Я прожил длинную жизнь, гораздо длиннее твоей. И больше проработал в разведке. Я слишком долго служил промежуточным звеном между тем миром и этим.
И знаешь, как протекает жизнь такого промежуточного звена? Вначале ты ненавидишь колонистов — до судорог. Потом на смену омерзению приходят понимание и жалость. Эта вторая фаза сменяется третьей, когда душа огрубевает, ты становишься равнодушен к людскому страданию, а заодно и ко всему на свете. Потому что ты навидался всего. Когда хорошенько узнаешь колонию, больше ничто тебя не потрясет. Так-то, малыш.
— Ты хочешь сказать, что поступил так из равнодушия?
— О нет. Есть и еще одна фаза, последняя. Когда начинаешь понимать, что всю жизнь простоял между, ни к кому по-настоящему не примкнув и глубоко презирая и тех и этих. Но гораздо больше тогда начинаешь ненавидеть именно своих. За их якобы чистоту. За то, что они столь неколебимы в своем моральном дутом превосходстве. За то, что у них раз и навсегда все решено и нет места для сомнений. Знаешь, как умер твой отец? Их группа потеряла связь. Он неделю лежал в шалаше, умирая от раны в животе. Вскоре его уже ничто не могло спасти, и он агонизировал, долго и страшно. Его муки не оборвал никто — из милосердия. Потому что гуманисты никого не лишают жизни. Я ненавижу такое милосердие. Этот мир дошел до предела, малыш. И обнажился полнейший абсурд. Наш Принцип лежит вне природы. Он ложен и обречен. Рано или поздно колонисты вырвутся в космос со всей своей злобой и беспощадностью, а наши слюнтяи ничего не смогут им противопоставить. Пока не откажутся открыто от нашего лживого великого Принципа. Я решил ускорить этот процесс и бросить в космос крейсер, словно щепоть фермента. Только и всего.
— Старик, это безумие. Безумие и преступление.
— Может быть. Все возможно. Повторяю, поживи с мое. А потом уже суди.
— Мне жаль тебя. Но я вынужден передать дело в Лигу. Пусть решает она.
— Не спеши, — сказал главный диспетчер, и в его руке тускло блеснул ампульный пистолет. — Игра продолжается.
— Надеешься выкрутиться? Зря. Даже если ты уберешь меня, хватит одной-единственной улики — тридцати контейнеров по фальшивой заявке. До тебя доберутся, будь уверен.