Было у отца двое сыновей. Старший был умен и толков, все у него ладилось, а младший был дурень: ничего как следует не понимал и к ученью был не способен; посмотрят на него люди и скажут:
— С этим придется отцу немало еще повозиться.
Если надо было что-нибудь сделать, то старший сын с делом всегда управится; но если отец велит ему что-нибудь принести, а время позднее или совсем к ночи, а дорога идет через кладбище или мимо какого-нибудь другого мрачного места, он всегда отвечает:
— Ох, батюшка, не пойду я туда, мне страшно! — потому что он был боязлив.
Или, бывало, начнут вечером рассказывать у камелька всякие такие небылицы, что у иного мороз по коже пробирает, и скажут подчас слушатели:
«Ах, как страшно!», а младший сидит себе в углу, тоже слушает, и никак ему невдомек, что это значит — страшно.
— Вот все говорят: «Мне страшно! Страшно!», а мне вот ничуть не страшно. Это, пожалуй, дело такое, в котором я тоже ничего не смыслю.
Однажды и говорит ему отец:
— Эй, послушай, ты, там в углу! Ты вон гляди уже какой большой вырос и силы набрался, надо будет тебе тоже чему-нибудь научиться, чтобы хлеб себе зарабатывать. Видишь, как брат твой старается, а ты ни к чему не гож.
— Эх, батюшка, — ответил младший сын, — я бы охотно чему-нибудь научился; и раз уж на то пошло, то хотелось бы мне научиться, чтоб было мне страшно; в этом деле, видно, я еще ничего не смыслю.
Услыхав это, старший брат посмеялся и подумал: «Боже ты мой, какой, однако, у меня брат дурень, из него никогда ничего не получится; кто хочет чем-нибудь сделаться, должен быть изворотлив».
Вздохнул отец и говорит младшему сыну:
— Уж чему-чему, а страху ты должен научиться; но на хлеб себе этим вряд ли ты заработаешь.
А тут вскоре зашел к ним в гости пономарь. Стал ему отец на свою беду жаловаться и рассказал, что младший сын у него несмышленый — ничего не знает, ничему не учится.
— Вы только подумайте, спрашиваю я у него, чем ты хлеб себе зарабатывать хочешь, а он говорит: хотел бы я страху научиться.
— Если уж на то пошло, — ответил пономарь, — этому он мог бы у меня научиться; вы его только ко мне пришлите, а я уж его пообтешу как следует.
Отец остался этим доволен и подумал: «Вот все ж таки как-нибудь да пристрою».
И вот взял его пономарь жить у себя в доме, и должен был парень звонить в колокол. Спустя несколько дней разбудил его раз пономарь в полночь, велел ему встать, взобраться на колокольню и звонить в колокол.
«Уж теперь-то ты страху научишься», — подумал пономарь, а сам тайком пробрался на колокольню; и только парень взобрался наверх и успел повернуться, чтоб взяться за веревку от колокола, видит — стоит на лестнице, как раз напротив окошка, какая-то фигура в белом.
— Кто это? — крикнул он; но фигура в белом ничего не ответила и не двинулась, не шелохнулась.
— Отвечай, — закричал парень, — или убирайся прочь отсюда, здесь тебе по ночам делать нечего!
Но пономарь продолжал стоять и даже с места не сдвинулся, чтоб парень подумал, что это стоит привидение.
Крикнул парень второй раз:
— Чего тебе здесь надобно? Коли ты человек порядочный, то отвечай, а не то я сброшу вниз с лестницы.
Тут пономарь подумал: «До этого дело, пожалуй, не дойдет», — он не проронил ни звука и стоял точно вкопанный. Парень окликнул его в третий раз, но напрасно; тогда он подбежал и сбросил привидение с лестницы вниз, и покатилось оно с десяти ступенек, да так и осталось лежать в углу.
Отзвонил парень в колокол, вернулся домой и, ни слова не сказав, улегся в постель и продолжал себе спать дальше. Долго дожидалась своего мужа пономариха, а он все не возвращался. Наконец стало ей страшно, она разбудила парня и спрашивает:
— Не знаешь ли ты, куда это мой муж запропал? Ведь он на колокольню взобрался раньше тебя.
— Не знаю, — ответил парень, — но я видел, что кто-то стоял на лестнице напротив слухового окошка, ничего не отвечал, уходить не хотел, я и счел его за вора и сбросил вниз. Сходите туда да поглядите, не он ли это, а то мне, право, будет жаль.
Кинулась пономариха туда и нашла своего мужа; он лежал в углу и стонал — сломал себе ногу.
Она принесла его с колокольни и бросилась, громко причитая, к отцу парня.
— А парень-то ваш, — сказала она, — большой беды наделал, сбросил моего мужа вниз с лестницы, и тот сломал ногу. Забирайте-ка вы от нас вашего шалопая.
Испугался отец, прибежал туда и начал бранить сына:
— Что это у тебя за проделки такие, уж не сам ли черт тебе их внушил?
— Батюшка, — ответил сын, — да выслушайте меня, я-то вовсе тут не виноват. Пономарь стоял на колокольне ночью, как человек, замысливший недоброе дело; я и не знал, кто это, и трижды просил его отозваться или уйти.
— Эх, — сказал отец, — будет мне с тобой одно только горе. Убирайся ты с моих глаз долой, я и знать тебя больше не хочу.
— Хорошо, батюшка, я охотно уйду, но вы уж погодите, пока наступит день; я тогда уйду от вас и пойду страху учиться, — вот и обучусь ремеслу, что меня прокормить сможет.
— Учись себе чему хочешь, — сказал отец, — мне все равно. На тебе пятьдесят талеров, ступай с ними куда хочешь, да только не смей говорить никому, откуда ты родом и кто твой отец, а то мне за тебя стыдно будет.