В жизни бывает только одна большая любовь, все предшествующие ей любови — лишь проба пера, а все последующие — наверстывание упущенного; любовь — это теперь или никогда.
В этом старом доме я живу теперь с Анной постоянно, мы редко выходим.
Здесь я понял, что все наши трагедии проистекали оттого, что мы выходили из дома. Внешний мир — для нас ад, а те, кто в нем бродят,- заблудшие тени. Паскаль прав: «Все горе людей происходит лишь оттого, что они не могут спокойно сидеть в одной комнате». Нет ничего прекраснее, чем запереться наедине с любимой женщиной. Больше всего на свете я обожаю по вечерам чистить зубы рядом с Анной, по утрам находить ее колготки на спинке своего стула, а днем ходить вместе с ней за покупками. Никакой фальшивый сентиментализм не может сравниться с чувством, переполняющим меня, когда Анна в кухне напевает за чисткой картошки. Никакой порнофильм не возбуждает так, как когда я вижу ее в ванной с глазами, полными шампуня.
Альбер Коэн ошибался: любовь убивают не звуки смывного бачка. Ее убивает страх перед скукой, который превращает наши пламенные мечты в отфильтрованные кондиционером кошмары. На самом деле звуки смывного бачка убивают эту скуку, равно как и запахи поджаренного хлеба, и старые летние фотографии, и забытые на ночном столике браслеты, и дурацкая записка в кармане пиджака, от которой слезы наворачиваются на глаза. Лучшее лекарство против повседневности-это культ повседневности во всей ее изменчивости.
Мужчины боятся супружеской жизни по одной-единственной причине: страх перед рутиной. Этот страх скрывает под собой другой — страх моногамии. Эти парни никак не способны предположить, что могут всю жизнь прожить с одной женщиной. Решение здесь очень простое: надо, чтобы она была одновременно серой мышкой и путаной, женщиной-вамп и лолитой, секс-бомбой и испуганной девственницей, сиделкой и больной.
Если женщина вашей жизни имеет бесчисленные воплощения, зачем вам идти на сторону? И тогда ваша повседневная жизнь перестанет быть жизнью каждодневной.
Я смотрю на Анну, и что же я вижу? По утрам это зрелая женщина, растрепанная, с хрипловатым голосом, которая умывается, слушая радио. Десять минут спустя это уже другая: нежная подруга, которая сплевывает вишневые косточки в окно. Снова в кровати: Анна уже третья — чувственная, пылающая плоть. И так далее. За одно утро я знакомлюсь с двумя десятками разных женщин от примерной маленькой девочки, которая смотрит телевизор, жуя жвачку за оттопыренной щекой, до вульгарной секретарши, полирующей ногти у телефона, а между ними — депрессивная истеричка, которая умирает от беспокойства, неподвижно глядя в потолок, и романтичная любовница.
И как я могу, скажите на милость, от этого устать? Не нужно придумывать никаких обманов, запутанных уловок и стратегий, чтобы заставить мою любовь разгореться с новой силой: Анна -это целый гарем в одном лице.
Сегодня утром произошло нечто странное: я убил Анну. Она мыла посуду, а я вошел в кухню с ружьем в руке. Она мне улыбнулась и сказала, чтобы я прекратил дурачиться, что это опасно, но я заставил ее замолчать, ударив прикладом в висок. Сбитая с толку, она упала на каменный пол, так что я успел зарядить винтовку и выстрелить ей в живот. Она не долго кричала: другая пуля попала в голову. После выстрела я рухнул на колени от боли. Господи Иисусе, что на меня нашло? Сердце мое разрывалось, я укокошил мою единственную любовь и теперь выл над ее распростертым телом. Наконец впервые в жизни меня постигло Горе…
То, что я только что тут наговорил,- совершенная ложь. Анна жива и здорова, вот она несет мне кофе. Мы будем жить вечно и счастливо, и у нас будет много детей, которые будут резвиться, обдирать коленки на скалистых пляжах в Бидаре, потом возмужают и будут сдавать напрокат лодки. Анна с улыбкой обратила на меня два синих моря своих глаз, ибо прочла мои мысли.
Влюбленный прожигатель жизни — это человек, который готов вот-вот перевернуть страницу. Но как быть, если эта страница последняя?
Моссан-лез-Альпий, июнь 1990