На тыльной стене замка, незаметно для говорящих, вырос чешуйчатый шишак лучника охраны. Страж привстал, натягивая тетиву. Аль-Хиро затаила дыхание. Сейчас упадет дерзкий, своим ртом осквернивший воздух замка и захлебнувшийся им. Вон туда, в середину мерзкого болотного плаща…
Хмурый бородатый спутник гиганта плавно взмахнул рукой, с всплеском кисти, стряхивающей невидимые капли. Вылетевшая из узких пальцев кейфа мелькнула, раскрываясь в воздухе — и складной бумеранг описал над двором пологую дугу. Лучник повис на зубце стены, в его толстом затылке, раздвинув кольчужные кольца, прочно сидел страшный изгиб.
— Мастера не носят оружия, глава Ложи, а воины не говорят слов. Это Чужой, так называли его твои люди на площади. Запоминай новое лицо, Верховный, тебе пригодится лишнее знание. Пошли, Бродяга, если ты можешь еще ходить…
Юноша с вырванным языком начал медленно спускаться с помоста. Губы Верховного дрогнули.
— Я не буду мерять нашу цену, Пятый. Не настал для этого час. Я молчу. Пусть приговоренные уходят от кары, пусть твой спутник убивает людей охраны лишь за попытку исполнить свой долг… Пусть. Но я хочу знать, зачем вам искалеченный предатель? Ведь он бросил вас, не так ли? Я могу знать ответ?
— Можешь. — Уходящие задержались на середине двора. — Можешь. Он три года провел в степи. Тебе это ничего не говорит, глава Ложи? Три года. И вернулся. Неужели только для того, чтобы ты мог лишить его речи и жизни?… Я вижу, ты начинаешь понимать. Прощай.
Тень главных ворот поглотила фигуры людей. Аль-Хиро, сбросив оцепенение, перегнулась через перила.
— Что все это значит? Я жду объяснений.
Верховный ссутулился еще больше.
— Степь поднялась, госпожа. Только она могла заставить Мастеров прийти сюда. Идут упурки.
Мастер аккуратно сложил листы и спрятал тоненькую пачку в нижний ящик письменного стола. Жена так никогда и не прочитала их.
* * *
…Это было, когда начало изначальное рассветало;
Загоралось первое зарево, созидалось первое марево,
Не всходила еще трава, не звучали еще слова.
Далеко, за сонным хребтом, за туманной, дымной чертой,
На широком нижнем кругу восьмислойных черных небес —
Рожденные в облезлой дохе, с клыками, торчащими, как остроги,
Утвердились в начале времен прародители трех племен…
…У них безалаберное лицо, как обвалившийся косогор,
В семи провалах гнилых, мутное, заросшее сплошь
Бородавками и паршой, с шерстяной лохматой душой,
Их единственная нога разрастается вкривь и вкось,
Раздвоясь в колене кривом на два стоптанных сапога,
Их единственная рука раздвоилась на две руки,
С бороды течет арака на тяжелые кулаки,
Ожерелье из позвонков ста шаманов былых веков,
Из сухих костяных кистей приходящих в их дом гостей.
Далеко, за сонным хребтом, за туманной, дымной чертой,
На широком нижнем кругу восьмислойных черных небес —
Рожденные в облезлой дохе, с клыками, торчащими, как остроги,
Утвердились в начале времен прародители трех племен…
…У них безалаберное лицо, как обвалившийся косогор,
В семи провалах гнилых, мутное, заросшее сплошь
Бородавками и паршой, с шерстяной лохматой душой,
Их единственная нога разрастается вкривь и вкось,
Раздвоясь в колене кривом на два стоптанных сапога,
Их единственная рука раздвоилась на две руки,
С бороды течет арака на тяжелые кулаки,
Ожерелье из позвонков ста шаманов былых веков,
Из сухих костяных кистей приходящих в их дом гостей.
Для разбоя рожденные, черным ветром владеющие,
С заостренными пальцами на руках, обитая в пределах ненастья,
Ближе смерти и дальше счастья…
…Раскроется их задремавший рот, развяжется их
Гнилозубый рот — подземный мир бездонную пасть
Раскрывать понемногу начнет…
Из Адьарай-упурко айыы
Это он нашел в витражах патриархов.
* * *
Он сидел в пустой низкой комнате и смотрел, как старик неторопливо заваривает светло-сиреневый чай. Пряно пахнущий пар колеблющимися струйками поднимался над лакированным столиком, простая керамическая чашка с ребристыми шероховатостями стенок тепло и уютно ложилась в ладонь, и только строгое серьезное лицо старика никак не укладывалось в мягкое равновесие сегодняшней ночи… Как-то он попытался, намереваясь соблюсти этикет, назвать его Магистром, но непредсказуемый старец так долго и непосредственно хохотал, кашляя и хватаясь за вздувшееся горло, приседая в полном изнеможении — что он покраснел и заткнулся. С тех пор и пошло — старик да старик, и в конце концов, так оно и есть, и нечего комплексовать, подобно…
— О чем ты думаешь, Чужой?
Бесцветные глаза с чуть расширенными зрачками оказались совсем рядом. Он сбился с мысли и спрятал смущение в горячий зыбкий аромат чая. Магистр поднял чашку на уровень сузившихся глаз, всматриваясь в одному ему известный узор.
— Я много думал о тебе, Чужой. Ты непоседливый человек. Ты никак не соглашаешься войти в рамки моих представлений об этом мире. Значит, или мои рамки слишком тесны, или… Прочие подмастерья с легкостью запоминают сотни и сотни строк витражей, дотошно воспроизводя ритм и звучание оригинала — ты сидишь над ними все вечера, и слезы текут по воспалившимся векам. Ты не способен часами импровизировать и вылетаешь из заданного размера через мгновение. Но в самом конце сотворенного тобой хаоса, когда стихии готовы вырваться из-под контроля, ты неожиданно вставляешь несколько слов, заставляющих замереть готового вмешаться Мастера, а в пустоте и нелепостях твоего создания начинают просматриваться связи высшего порядка.