И Алексей Быков… Краюхин улыбнулся, вспомнив кирпично-красное лицо, маленькие, близко посаженные глазки, облезлую лиловатую шишку носа, жесткую щетину, торчащую вперед над вогнутым лбом. Не красавец, не Юрковский, конечно… И по части стихов не очень силен… Зато прекрасный инженер-практик. И какая быстрая реакция! Вспомнить только происшествие у колючей изгороди, испытательный пробег… Для Алексея Петровича экспедиция на Венеру — лишь весьма странная и неожиданная командировка, оторвавшая его — временно, конечно, — от привычной работы в глуши азиатских песков. Приятная возможность показать во всем блеске свое мастерство первоклассного водителя и инженера-ядерника и дорогая сердцу простого, хорошего человека возможность похвастать когда-либо в кругу друзей участием в межпланетном перелете.
С другой стороны, вполне понятный и уместный у неискушенного страх перед грозными и величественными тайнами внеземного. Это очень хорошо, что он в экспедиции.
Вся шестерка в целом — отличная «сборная». Их человеческие черты сцементированы общим для всех глубоким, бесценным фоном: все они коммунисты, люди чести и дела. А слабости и недостатки… Что ж, достоинства этих шестерых чудесно дополняют друг друга, и он, Краюхин, справедливо гордится умением подбирать людей.
И, закрыв глаза, Краюхин снова и снова вызывает в памяти лица и поступки Ермакова, пилотов, геологов, «специалиста по пустыням». И все же…
Ах, если бы жизнь оставила Человека один на один с Пространством, если бы не путались под ногами трусы, нытики, маловеры, на которых уходит столько энергии! Жирные от постоянного сидения в роскошно обставленных кабинетах и тощие от страха и зависти, от вечного беспокойства за теплое местечко, со слабенькими, умильными улыбками или с откровенной ненавистью, они нашептывают, критиканствуют, взывают к здравому смыслу, осмеивают… мешают, гадят везде, где только возможно, сеют панику и неверие. С каким наслаждением Краюхин вышвырнул бы их всех из окон самого верхнего этажа министерства! А ведь среди них есть и те, кто были когда-то его близкими друзьями и помощниками… были, черт их подери!
Когда дежурный снова вошел в кабинет, Краюхин взглянул на него с таким гневом, что молодой человек остановился как вкопанный и растерянно заморгал. Но Краюхин уже пришел в себя.
— Что у вас? — спросил он.
— Радиограмма из комитета, Николай Захарович.
— Ну?
— Запрашивают о «Хиусе».
— Сообщите, что все… что пока все благополучно.
— Слушаюсь. Но…
— Что?
— Ваша подпись…
— Давайте.
Краюхин торопливо расписался и бросил ручку.
— Телевизионная связь?
Дежурный виновато развел руками.
— Ладно, ступайте.
Он вспомнил свою напутственную речь на прощальном обеде. Да, пожалуй, он говорил не совсем то, что хотел. Но ведь не мог же он выпалить: «Если погибнете, все пропало…», или что-нибудь в этом роде. А может быть, так и нужно было?
Он, шатаясь, поднялся на ноги. Ясно, он болен. Ему очень жарко, и в то же время знобит. Хорошо бы спросить чего-нибудь горячего… Он протянул руку к видеофону. В то же мгновение послышались торопливые шаги, полуоткрытая дверь распахнулась настежь, и веселый, улыбающийся дежурный крикнул:
— Николай Захарович! Есть связь! Ермаков просит вас к экрану!
— Иду, — сказал Краюхин, но еще минуту постоял, опираясь о стол, глядя куда-то поверх головы дежурного. «Ермакова надо предупредить, — вертелось у него в голове, — Ермакова обязательно нужно предупредить. Но сумею ли я?»
Дежурный тревожно-вопросительно взглянул на него, и он словно очнулся.
— Пойдемте.
В большом зале телевизионной связи белые трубки ослепительно освещали несколько креслиц перед высоким стендом с круглым серебристым экраном. Краюхин прищурился, вынул темные очки.
— Включайте, — сказал он и подошел к экрану.
Дежурный встал у пульта. На экране замелькали серые тени, и вскоре из зеленоватой пустоты выплыло серьезное лицо Ермакова. Краюхин мельком подумал о том, что радиоволнам требуются уже секунды, чтобы донести до Земли это изображение.
Краюхин мельком подумал о том, что радиоволнам требуются уже секунды, чтобы донести до Земли это изображение.
— Здравствуй, мальчуган! — сказал он. — Как ты меня видишь?
— Отлично, Николай Захарович.
— Все благополучно?
— Полчаса назад вышли на прямой курс. Впервые в жизни иду в пространстве по прямой. Но пришлось много повозиться, пока выписывали траекторию первого этапа. Электронные курсовычислители действительно придется усовершенствовать. Крутиков сейчас свалился и спит как убитый. Скорость — пятьдесят километров в секунду, фотореактор работает спокойно, температура зеркала — практически ноль, радиация — обычный фон.
— Что команда?
— Отлично.
— Быков?
— Держится хорошо. Удручен тем, что не имеет возможности посмотреть на Землю.
— А ты покажи ему.
— Слушаюсь.
— Как прошел старт?
— Великолепно. Юрковский разочарован. Он говорит, что такой старт и ребенка не разбудил бы.
— За это тебе нужно благодарить Богдана. Дело мастера боится.
— Конечно, Николай Захарович.
Они помолчали, вглядываясь друг в друга через разделяющие их миллионы километров.
— Ну… а ты сам?