Когда Николай Петрович бросил трубку, Пискунов уже был в передней и торопливо натягивал шубу.
Снег и метель обступили его.
Когда Николай Петрович бросил трубку, Пискунов уже был в передней и торопливо натягивал шубу.
— Ты куда?
— Туда, разумеется…
— Погоди, надо решить, что делать. Если эта махина начнет резвиться по всей электростанции…
— Хорошо, если только по электростанции, — прервал его Рябкин. — А лаборатории? А склады? А если он заглянет сюда, в городок?
Николай Петрович напряженно думал. Пискунов нетерпеливо переминался с ноги на ногу, держась за ручку двери.
— Надо бежать туда всем вместе, — робко предложил Костенко. — Найти его и… ну, и схватить!
Пискунов только поморщился, а Рябкин, рывшийся на вешалке в поисках своей дохи, сердито крикнул:
— Хорошенькое дело — схватить! За что прикажете? За штаны? Полтонны весу, живая сила удара кулака — триста кило… Чушь какая! Ты, Костенко, человек новый у нас, так уж помалкивай…
— Вот что, — сказал Королев. — Сделаем так. Я сейчас позвоню в общежитие, подниму практикантов. Ты, Рябкин, беги в автопарк… Ах, черт, ведь все, наверное, в клубе… Все равно беги, найди хотя бы трех шоферов. Нужно вывести тракторы-бульдозеры… Так, Пискунов?
— Да, да, и поскорее. Только…
— Ты, Пискунов, ступай к институту. Разведай, где Урм, и немедленно звони в автопарк. Костенко, отправляйся с ним. Ясно? Дьявол, только бы он не выбрался за ворота!
Толкаясь и наступая друг другу на ноги, они выскочили на крыльцо. Рябкин, поскользнувшись, боднул головой в спину Костенко, и тот с размаху упал на четвереньки.
— Черт! Вот черт!
— Что, очки?
— Нет, все в порядке…
Свирепый ветер гнал тучи сухого снега над землей, жалобно выл в проводах, густо гудел в железном кружеве высоковольтных столбов. Из окон коттеджа на сугробы падали мутные желтые прямоугольники света, все остальное было погружено в непроглядную тьму.
— Ну, я пошел, — сказал Рябкин. — Осторожнее там, друзья, не подставляйте зря головы.
Он снова споткнулся и с минуту барахтался в сугробе, ругательски ругая проклятую пургу, свинячьего Урма и вообще всех, причастных к происшествию. Затем его светлая доха мелькнула у калитки и скрылась в вихрях крутящегося снега.
Пискунов и Костенко остались одни.
Костенко зябко поежился.
— Не понимаю, — проговорил он. — При чем здесь тракторы?
— А что бы вы предложили? — осведомился Пискунов.
— Нет, я просто не понимаю… Вы хотите разрушить Урма?
Пискунов коротко вздохнул.
— Урм — это уникальная машина, творческий отчет Института экспериментальной кибернетики за последние несколько лет работы. Понимаете? Как же я могу желать его гибели?
Он подобрал полы дохи и полез через сугроб Смущенный и оробевший Костенко последовал за ним. Впереди лежало заснеженное поле, за ним — шоссе. Но ту сторону шоссе была электростанция.
Чтобы сократить путь, Пискунов свернул с шоссе и двинулся по пустырю, на котором еще с осени был заложен котлован для нового здания. Костенко слышал, как Пискунов бормочет что-то, спотыкаясь о кучи обледенелого кирпича и прутья арматуры. Идти было трудно. За пеленой пурги еле видна была редкая цепочка огоньков института.
— Погодите… — проговорил наконец Костенко.
— Погодите… — проговорил наконец Костенко. — Ей богу… Тяжело очень. Отдохнем немного.
Пискунов присел рядом с ним на корточки. Что же все-таки произошло? Он знал Урма, как никто в институте. Через его руки прошел каждый винтик, каждый электрод, каждая линза этого великолепного механизма. Он полагал, что может рассчитать и предсказать каждое его движение в любых обстоятельствах. И вот пожалуйста. Урм «самовольно» вышел из своего подвала и гуляет по электростанции. Почему?
Поведение Урма определяется его «мозгом», необычайно сложным и тонким аппаратом из германиево-платиновой пены и феррита. Если у обычной цифровой машины десятки тысяч триггеров — элементарных органов, получающих, хранящих и отдающих сигналы, то в «мозгу» Урма задействовано уже около восемнадцати миллионов логических ячеек. На них запрограммированы реакции на множество положений, на различные варианты изменения обстоятельств, предусмотрено выполнение огромного числа разнообразных операций. Что могло повлиять на «мозг», на программу? Излучение атомного двигателя? Нет, двигатель окружен мощной защитой из циркония, гадолиния и бористой стали. Практически через эту защиту не может прорваться ни один нейтрон, ни один гамма-квант Тогда рецепторы? Нет, рецепторы еще сегодня вечером были в идеальном порядке. Значит, все дело в самом «мозге». Программа. Сложная новая программа. Пискунов сам руководил программированием и… Программирование… Так вот в чем дело!
Пискунов медленно поднялся.
— Спонтанный рефлекс! — сказал он. — Ну, конечно, это спонтанный рефлекс! Идиот!
Костенко испуганно взглянул на него.
— Не понял…
— А я понял. Разумеется… Но кто бы мог подумать? Все шло так хорошо…
— Глядите! — крикнул вдруг Костенко.
Он ахнул и вскочил на ноги. Серо-черное небо над институтом озарилось дрожащей голубой вспышкой, и на фоне этого зарева, удивительно четкие и в то же время какие-то нереальные, возникли из вихря пурги силуэты черных зданий. Редкая цепочка огней, отмечавшая ограду института, мигнула и погасла.