Я слушал Анну Принц, пил чай и думал о жильцах дома — о Франце Билеке, мир которого составляла его жена, о Вальтере Абеке, обитающем в каких-то других мирах, — и о том, где же мое место в этом паноптикуме. И чем больше я размышлял об этом, тем тяжелее мне становилось, но потом я снова сосредоточился на плавно текущем рассказе Анны. Она взяла с книжной полки фотоальбом, раскрыла его на столе и теперь, поддавшись внезапному приливу нежности, рассматривала карточки. Анна придвинула свой стул поближе ко мне, указала на одну фотографию и пояснила, что это ее родители, она сама — в центре снимка, а рядом с ней младшая сестра Ингрид, снимок сделан во время их семейной поездки в Судеты в 1931 году. На фото Анна была в пестрой юбке до колен и улыбалась. Все они казались очень счастливыми. Ее маленькая сестренка что-то держала на коленях, длинные волосы падали на плечи. Позади было озеро, крутые склоны, поросшие лесом, спускались прямо к воде. Дальше виднелись еще горы, их хребты переплетались, уходя до самого горизонта. Вода на заднем плане была спокойной и темной, и я представил себе, какая она холодная даже летом. Словно отвечая на мои мысли, Анна рассказала, как они купались в этой виднеющейся позади них бездне, и, хотя день выдался теплый и у всех было отличное настроение, от воды исходила какая-то угроза. Может быть, поэтому купание и врезалось в память. Помнится, она боялась кого-то, кто в любую секунду мог схватить ее и утащить вниз, на глубину. И на следующую ночь, которую они провели в домике, расположенном чуть выше на поросшем ельником склоне, она по-прежнему ощущала прикосновение воды к коже. Ей казалось, что темная вода скользит по ее лицу, а ночью Ингрид вдруг прильнула к ней, как у них повелось уже многие годы. И если она сама трусила той ночью, сказала Анна, то Ингрид, кажется, была не на шутку напугана и все время норовила свернуться в клубок рядом с ней или стояла, держась за подол ее юбки в поисках защиты.
И если она сама трусила той ночью, сказала Анна, то Ингрид, кажется, была не на шутку напугана и все время норовила свернуться в клубок рядом с ней или стояла, держась за подол ее юбки в поисках защиты. Анна так никогда и не узнала, что послужило истинной причиной страха Ингрид, в ее страхе было что-то зловещее и пророческое, словно сестра чувствовала своим маленьким тельцем ужасы, которым было суждено случиться через несколько лет. И когда позднее, сказала Анна, Ингрид уже больше не могла прятаться за нее, она по-прежнему старалась ни в коем случае не оставаться ночью одной, и тогда Анна заметила: всегда находятся люди, которые не могут устоять перед чужой слабостью, которые используют ее.
Анна Принц замолчала и погрузилась в свои мысли. Я наблюдал за тем, как луч света медленно полз по подоконнику, слушал приглушенное тиканье часов, скрип стула, когда я пошевелился. Анна налила еще чаю, и я стал рассматривать фотографию, на которой она была уже старше, но все равно, наверное, на том снимке ей еще не было и двадцати. Как же мне трудно было соединить в сознании молодую женщину на фотографии со старухой, которая сидела напротив меня, и я подумал: а сама-то она узнаёт себя или девушка на карточке и для нее превратилась в незнакомку? И ведь ничего нельзя поделать, воспоминания наслаиваются друг на друга, перемешиваются, и уже невозможно припомнить, было это с тобой или рассказано кем-то еще и приключилось совсем с другим человеком, а может, когда-то прочитано, запало в память с попавшихся где-то фотографий, — что же на самом деле твое?
Когда я перевернул страницу, лицо Анны преобразилось, и она указала на фотокарточку с двумя женщинами и мужчиной между ними. Все трое празднично одеты. Похоже, мужчина рассказывает что-то смешное, поскольку одна из женщин закрывает уши руками, как будто не желает его слушать. Другая отвернулась, но тоже смеется. Анна пояснила, что мужчина в центре — это ее дядя Ленни, младший брат отца, сохранилась только одна его фотография, но она столь красноречива, что в ней заключено всё. Куда бы ни приходил дядя Ленни, сказала Анна, везде раздавался смех, и заразительнее всех смеялся сам Ленни. Не было такого места, куда бы дядя Ленни не смог проникнуть при помощи своего языка, рассказала Анна, и, хотя это может показаться завидным качеством, на деле часто все принимало печальный оборот, и Ленни вечно попадал в разные истории. Одно событие тянуло за собой другое, и, когда дядя Ленни просыпался утром, было невозможно сказать, где он окажется днем или вечером. Возможно, именно поэтому ни у одного работодателя, как, впрочем, ни у одной женщины, не хватало терпения на то, чтобы иметь с ним дело больше нескольких месяцев, хотя многие пытались. Утром он мог выйти из дому и, наткнувшись на дворничиху, отправиться с ней в кабак, на перекрестке плюхнуться в машину к совершенно незнакомому человеку или примкнуть в ресторане к чужой компании. Анна сказала, что слышала историю, как дядя Ленни проснулся однажды утром в каюте и выяснил, что на всех парах движется на океанском лайнере в сторону Манхэттена. Его возвращение, сопровождавшееся новыми исчезновениями и витиеватыми отклонениями дяди от маршрута, стало одним из сложнейших предприятий ее отца. Отец Анны всегда говорил, что Ленни мог бы добиться многого на любом поприще, если бы у него была хоть какая-то цель в жизни. История дяди Ленни завершилась в 1943 году, когда он исчез где-то на туманной границе между Польшей и Советским Союзом. Подробностей этого печального события так никогда и не узнали. Но Анна совершенно уверена, что в тот момент, когда осколок или пуля настигли дядю Ленни, он рассказывал анекдот. И после его гибели всем в роте, конечно же, стало грустнее воевать. Поэтому нет ничего странного в том, что впоследствии на всем Восточном фронте дела пошли неважно.