К середине пути пейзаж стал меняться. Вокруг велась добыча бурого угля, и я вспомнил, что когда-то уже видел на фотографиях огромные угольные разрезы, тяжелые экскаваторы продвигались вперед, не останавливаясь даже ночью, медленно, в свете прожекторов, подгоняемые расчетами инженеров, под стук своих механических сердец, они вгрызались в пейзаж, миллиметр за миллиметром перемалывая холмы и оставляя позади себя равнину. Деревья уже давно пали, животные забились в свои норы, даже дни стали серыми, ландшафт превратился в лунный, и, когда я смотрел в окно, у меня вдруг возникло чувство, что мы движемся по краю земли, поезд мчится вперед, не сбавляя скорости, и машинист не замечает, что где-то впереди уже проглядывает та черта, за которой мы свалимся вниз, в бездонную темноту. Я невольно зажмурился, а когда с опаской открыл глаза, на краю поля снова покачивались деревца, цвета возвращались, потом деревья сменились хвойным лесом. Стволы мелькали перед глазами; затем лес внезапно кончился, и из окна открылся вид на уходящую далеко вниз долину. И как окончательное свидетельство того, что мир еще на месте, у железнодорожного полотна стоял олень.
Спустя еще два часа мы прибыли в Дрезден, где я пересел на медленный пригородный поезд, и в конце концов в половине второго дня сошел на платформу вокзала в Пирне.
И как окончательное свидетельство того, что мир еще на месте, у железнодорожного полотна стоял олень.
Спустя еще два часа мы прибыли в Дрезден, где я пересел на медленный пригородный поезд, и в конце концов в половине второго дня сошел на платформу вокзала в Пирне. Я легко отыскал гостиницу, она находилась на боковой улочке, по сторонам которой шелестели клены. Номер был небольшим и чистым, над комодом висела картина, копия работы Ренуара. Я ополоснул лицо холодной водой, надел свежую рубашку и спустился в холл, где сказал дежурной, что мне надо добраться по адресу Кёльнштрассе, 4. Служащая гостиницы не знала, где эта улица, и в конце концов мы вместе нашли ее на карте на самом краю города. Дежурная сказала, что автобусы ходят плохо и мне лучше взять такси, так что я пошел обратно на вокзал, возле которого стояло несколько свободных машин.
Мы проехали через центр города, напомнивший мне сонную деревню где-нибудь в Альпах. На побеленные известью фронтоны были приколочены темные декоративные балки из дерева, конек одного из домов украшал жестяной петух, и мне показалось, что я приехал в место, знакомое мне с детства по сказкам. Водитель такси поинтересовался, по какому делу я прибыл в город, и, когда я ответил, что в отпуск, он сказал, что если бы сам собрался отдохнуть, то наверняка выбрал бы какое-нибудь другое направление. Но раз уж я приехал, продолжал он, мне будет полезно знать, что в выходные в городе устраивается ярмарка, куда съезжаются люди со всех окрестностей, и еще, если меня это интересует, он мог бы порекомендовать место, где мне не придется по вечерам скучать в одиночестве, if you know what I mean, добавил он по-английски. Я поблагодарил водителя за заботу, но подумал, что вряд ли воспользуюсь его предложением.
Я вышел из такси перед домом Анны Принц. С минуту постоял на улице, разглядывая старый двухэтажный каменный дом. В живой ограде из боярышника обнаружилась железная калитка, петли громко заскрипели, когда я входил. За каменным забором оказался крохотный садик, который упирался в стену соседнего дома и, кажется, продолжался за домом Анны Принц. Я нигде не нашел звонка и постучал в дверь, но никто не ответил, поэтому я решил пройти по узкой, вымощенной камнем дорожке, огибавшей дом, пока наконец не увидел ее.
Женщина стояла спиной ко мне. На ней была шерстяная кофта и юбка из плотной материи, хотя день был теплым. Я не видел ее лица. В саду было тихо, я слышал лишь шелест листьев, скрип калитки, раскачиваемой ветром. В предвечернем свете все казалось хрупким, бежало взгляда. Женщина, видимо, была погружена в свои мысли. Я издалека поздоровался, но она не услышала. Я подошел ближе, и тогда Анна Принц обернулась и, прищурившись, посмотрела на меня. Она сказала, что представляла меня несколько старше. Проходите, продолжала она, взяла меня за руку и провела в глубину сада. Я чувствовал ее мягкую руку с гладкой, уже истончившейся кожей, через которую проступали костяшки пальцев. Она сказала, что выращивает тут помидоры. Она растит их уже пятьдесят лет и в конце лета, когда томаты созревают, собирает их и тушит в большой сковороде прямо во дворе, вон там; из помидоров испаряется вода, они становятся плотными, и тогда Анна добавляет соль, перец, немного сахара, раскладывает пасту по стеклянным банкам, которые хранятся всю зиму, и если бы она попыталась подсчитать, сколько томатов съела за свою жизнь, то никто бы не поверил, но бывали времена, когда ничего другого и не было. И если бы ее спросили, что помогло ей выжить, то ответ был бы далек от поэзии: помидоры. Люди приходят и уходят, улыбнулась Анна Принц, а томаты остаются. Я удивленно слушал и все еще держал ее за руку, поскольку она крепко сжимала мою ладонь и не отпускала. Я смотрел то на нее, покачивающуюся на ветру, то на кусты томатов на фоне гаснущего синеватого неба.