Немедленного ответа со стороны Джалай-Арта не последовало, потому что в этот момент он был занят тем же самым, с удивительной быстротой поглощая свою порцию хлеба.
— Ну, хорошо, — согласился он наконец, перестав жевать, — насчет наших голов я спорить не стану. Но зачем этим вонючим выродкам наши кони? По горам с ними не полазаешь… Конечно, можно их продать, но я никогда не слышал, чтоб яги с кем-либо торговали.
— Угм! — Конан сыто рыгнул и ткнул в сторону собеседника кулаком. — Зачем продавать то, что можно потребить на месте?
— Потребить? Это как — потребить? — удивленно переспросил десятник.
— А очень просто, — ответил варвар, откинувшись на высокую луку седла, — разрубить, пожарить и сожрать. Я сам не раз так делал.
— Сожрать? Коней? — Джалай-Арт смотрел на Конана с явным ужасом, но того это лишь забавляло… — Как? такой грех перед ликом Митры! И что же… — десятник наклонился и ласково похлопал по боку своего тонконогого чалого скакуна, — и моего Аккаля тоже… съесть? — последние слова он произнес с явной дрожью в голосе.
— Конечно. И твоего, и моего, и всех остальных! Приличной дичи в этих горах нет, здесь и трава-то толком не растет, а потому что ж еще делать голодным ягам? Что, если уж очень хочется отведать мясца? — ухмыльнулся Конан. Он-то прекрасно знал, что любой туранец в голодных краях скорее съест собственную руку, чем дотронется до своего коня. Впрочем, и до чужого тоже.
— Ах вот как! — гневно воскликнул Джалай-Арт. — Теперь я все понял! Значит, этим пожирателям грязи мало козлов да баранов? теперь им еще коней подавай? Или всех баранов они перевели на вонючие шкуры?
— Туранцы почитают своих коней, — рассудительно произнес Конан, — а яги — своих баранов. Так что эти вонючие шкуры для них — огромное богатство! Ведь их содрали с самых сильных, самых мудрых, самых удачливых баранов — тех, кто доживает до старости…
— Тогда надо вернуться и сжечь эти шкуры, пока яги не вошли в ущелье и не обрели опять свои сокровища! — злобно выкрикнул Джалай-Арт.
— Не трудись, — покачал головой Конан. — Сегодня удача от них отвернулась, и надеюсь, что надолго. Ни один яг больше не оденет несчастливую шкуру, пробитую нашей стрелой. — Он помолчал и добавил: — Ну, теперь ты понял, почему яги не стали сбрасывать на нас камни?
— Все равно не понял, господин, — угрюмо отозвался Джалай-Арт. — Что за разница, в каком виде они получат наших коней — живыми или дохлыми?
— О, Кром! — вздохнул Конан. — Никогда не стать тебе хорошим командиром, Джалай, ибо видишь ты не дальше собственного носа. Что ж они, по-твоему, должны на спинах волочь эти конские туши до своих деревень?
Джалай-Арт замолчал и насупился; видно, представлял себе плотоядно ухмылявшихся ягов, волокущих по скалам разрубленную на куски тушу его жеребца.
— Что в самом деле скверно, — сказал он наконец, — так то, что нам пришлось бросить снаряжение и большую часть припасов. Я понимаю, с таким грузом мы б далеко не ушли, но в этих проклятых горах в самом деле не водится никакой дичи. Так что, — Джалай-Арт показал взглядом на остаток лепешки, которую киммериец все еще сжимал в кулаке, — придется нам обойтись без мяса…
Конан в ответ только печально вздохнул.
— Кром! Что ж, перебьемся, — заметил он. — Надеюсь, завтра нам удастся проскользнуть за перевал, а там рукой подать до туранских границ, — стянув шлем, Конан рассеяно пригладил свою всколоченную черную гриву. — А коль мы не успеем удрать, то смерть от голода нам не грозит — яги нас догонят и прикончат. Вместе с лошадьми!
— Но стоит ли из-за этого отказываться от куска мяса на ужин? — Джалай-Арт внезапно перешел на заговорщицкий тон. — Скажи, ты готов попробовать запеченную на угольях ворону? Только я и ты, мой господин — никто из наших голодных дерьмоедов ничего не узнает…
Десятник неспешно вытянул из колчана стрелу, и только сейчас Конан разглядел, куда он собирается стрелять.
— Знаешь, капитан, — продолжал откровенничать Джалай-Арт, натягивая тетиву, — когда я совсем мальчишкой служил у старого князя в Хауране, в голодные годы я этих ворон едал сотнями…
Однако Конан молча положил тяжелую ладонь на плечо Джалай-Арта, заставив туранца опустить лук.
— Ты что же, господин, — переспросил удивленный десятник, — не хочешь, чтобы я подстрелил эту ворону?
— Ворона, а не ворону. И ты не будешь стрелять в него, — Конан внимательно посмотрел на огромную птицу, облюбовавшую валун чуть в стороне от тропы.
— Мой народ, — сказал он серьезно, — верит, что вороны — птицы Крома, и поэтому мы никогда не обижаем их. Для тебя, туранца, священны кони, а для меня — вороны, и пусть этот летит с миром. Вороны — мудрые птицы, Джалай-Арт!
Словно подтверждая слова киммерийца, огромный ворон пронзительно каркнул, расправил крылья и, спрыгнув с валуна, полетел вдоль ущелья, медленно набирая высоту.
Джалай-Арт оторопело наблюдал за ним, потом рассмеялся и спрятал лук.
— Ну и шутник же ты, господин мой! — произнес он. — Выходит, мы, туранцы, молимся на своих лошадей, яги — на баранов, а твой народ, безжалостные воины севера — на ворон? — Десятник вновь захохотал и похлопал своего скакуна по шее.