— Ах, какие у вас способные дети! — сказал он Подковкину и Оранжевому Горлышку. — Ведь это просто чудо: они уж и летают!
— Немножко только, — сказала Оранжевое Горлышко. — Далеко не могут. Всего только вспорхнут и сядут. Охотники так и зовут наших детей: поршки.
— У нас, у певчих птиц, — сказал Жаворонок, — птенчики сидят в гнезде, пока у них не отрастут крылышки. Гнездо так хорошо спрятано в траве, что даже соколиный глаз его не заметит. А вы куда своих поршков спрячете, если вдруг прилетит сокол?
— Тогда я сделаю вот как, — сказал Подковкин и громко крикнул: «Чирр-вик!»
Все двадцать четыре поршка разом поджали ножки и… как сквозь землю провалились!
Жаворонок крутил головой во все стороны, стараясь разглядеть хоть одного птенчика: ведь он знал, что они притаились тут перед ним, на земле. Смотрел, смотрел — и никого не увидел.
— Фокус-покус-чирвирокус! — весело подмигнул ему Подковкин, да вдруг как крикнет: — Раз, два, три, вир-вир-ри!
Все двадцать четыре поршка разом вскочили на ножки и опять стали видны.
Жаворонок ахнул: вот это ловко!
А когда настал вечер и Подковкины повели детей укладывать спать, Оранжевое Горлышко сказала Жаворонку:
— Пока люди не кончат сенокос, вы всегда можете найти нас или в гнезде, или на детской площадке. А когда хлеба поспеют и придут машины убирать их, — ищите нас, где растёт лён. Мы откроем там для наших детей школу первой ступени.
Как прилетела в поля Ястребиха и какая беда стряслась на Костяничной горке
Настала середина лета. Все звери и птицы вывели детей. И в поля каждый день стали наведываться хищники.
Жаворонок по-прежнему с утра поднимался под облака и пел там. Но теперь частенько ему приходилось прерывать пение и лететь предупреждать своих знакомых об опасности.
А друзей и знакомых у него были полны поля: Жаворонок со всеми жил в мире, и все его любили. Сам он больше всех любил своих друзей Подковкиных. Старался всё больше летать над тем полем, где было гнездо Оранжевого Горлышка.
Летает в вышине, а сам зорко следит, не покажется ли где хищник.
Вот взошло солнце, и с дальних полей, из-за реки, уже приближается голубовато-белый Лунь. Лицо у него круглое, как у кошки, нос крючком. Он летит низко-низко над зелёной рожью и смотрит, высматривает: не мелькнёт ли где птенчик или мышь? Вдруг остановится на лету и, как бабочка, приподняв крылья над спиной, повиснет в воздухе: вглядывается в одно место.
Там сейчас ушмыгнул от него в норку мышонок. Лунь и ждёт, когда мышонок высунет нос из норки. Если высунет, Лунь разом сложит крылья, камнем упадёт вниз — и цоп мышонка в когти!
Но Жаворонок уже мчится с высоты и, крикнув Подковкиным на лету: «Лунь прилетел!», спешит к норке, кричит мышонку:
— Не высовывай носа! Не высовывай носа из норки!
Подковкин командует своим поршкам:
— Чирр-вик!
И поршки поджимают ножки, делаются невидимками.
Мышонок слышит Жаворонка и, дрожа от страха, забивается поглубже в норку.
И Лунь улетает дальше, никого не поймав.
Каждый день прилетали из далёкого леса Чёрный Коршун с выемкой на длинном хвосте и Бурый Мышелов. Кружили над полями, высматривали добычу. Их когти всегда готовы схватить неосторожного мышонка или поршка. Но с утра до полудня и опять через час после полудня караулит в небе Жаворонок, и все полевые птицы и звери спокойны: у них хороший сторож. А в полдень хищники улетают к реке на водопой. Тогда и Жаворонок спускается на землю поесть да вздремнуть полчасика после обеда, и в полях наступает «мёртвый час» — час отдыха и сна.
И может быть, так бы всё и обошлось благополучно, все звериные детёныши были бы целы и поршки у куропаток выросли бы спокойно, да на беду прилетела в поле Серая Ястребиха.
Страшны маленьким зверям и птицам и Лунь, и Коршун, и Канюк-Мышелов.
Но страшней всех жена Канюка — Ястребиха. Она больше и сильнее Ястреба: ей и взрослую куропатку поймать — пустяк.
До тех пор всю еду ей и их птенцам приносил Ястреб — её муж. Но вчера его застрелил охотник. Ястребиха второй день голодала и поэтому была особенно зла и безжалостна.
Ястребиха не кружила над полями у всех на виду, как Лунь…
Жаворонок прокричал сверху:
— Ястребиха! Спасайтесь! — и замолк.
Он сам не знал, куда девалась Ястребиха: не успел заметить.
На Костяничной горке растут густые кусты, а над ними поднимаются в небо две высокие осины. Одна — сухая. Другая — как зелёная круглая башня. Коршун и Канюк-Мышелов, бывало, летают-летают и присядут на сухую осину: отсюда им хорошо видно, что делается кругом в полях.
Им видно, зато и их видно. И пока хищник сидит на сухой осине, ни одна мышь не высунет носа из норки, ни одна птица не покажется из кустов или из хлеба.
А вот Ястребиха промчалась над головами — и нет её. Никто не сидит на сухой осине. Никто не кружит над полями. Жаворонок опять спокойно запел в вышине.
И полевое зверьё вылезает из норок, из незаметных ухоронок под кустами, в хлебах, между кочками.
Жаворонок видит с высоты: вот зайчишка выкатился из-под куста, встал столбиком, огляделся, повертел во все стороны ушками. Ничего, спокойно. Опустился на короткие передние лапки и принялся щипать траву. Мыши зашныряли между кочками. Подковкин с Оранжевым Горлышком привели своих поршков к самой Костяничной горке.