— С которой?
— С наложницей старого Бро, самой собой, — сказал Конан, успокаиваясь.
— Кости Нергала! Это невозможно, приятель! не подумай, что отговариваю тебя, но мне вовсе не хочется потерять такого удальца! ведь ты один стоишь десятка моих воинов…
— Двух десятков, — возразил Конан.
— Двух, — согласился хан с хитрым блеском в глазах. — Пусть двух, киммериец, но у Бро Иутина пятьсот всадников! Подумай об этом!
— Уже подумал, — с пьяным упорством произнес Конан. — Подумал и решил, что пятьсот всадников не будут стеречь одну девушку. Что они, кастраты из туранских гаремов? Будут они торчать в дозоре все ночи, как же! У них в шатрах свои женщины. Ну, поставит Бро троих стражей или четверых… или десяток… А десяток мне не помеха! Главное — с самой девушкой договориться, так? — и он подмигнул Сиявуш.
— Ну, гляди… я тебя предостерег! Эти черные бурнусы демоны, а не люди! Готов поспорить…
— Мало я демонов повидал, что ли? — ухмыльнулся киммериец. Внезапно он выпрямил спину, отставил чашу и запустил пятерню в густые темные волосы, будто пораженный какой-то новой мыслью. — Готов поспорить, говоришь? — Его пронзительные синие глаза уставились на хана гизов. — Ну, так посмотрим!
— Я тебя на спор не вызывал, — произнес Сибарра, опасливо пряча взгляд. — Но коль настаиваешь…
Конан вновь хлопнул кулаком по шкурам. Решив, что это является знаком согласия, хан сказал:
— Во всяком споре есть две вещи: та, о которой спорят, и та, которую можно выиграть или проиграть. О чем мы спорим, ясно. А вот какой будет заклад?
— Моя доля добычи, что взяли у замбулийских купцов, — предложил Конан, но хан лишь скривился.
— Какая там добыча? Вино мы выпьем вместе, а от шерсти доход невелик. Вот если ты поставишь коня…
— Моего коня? Кром, ты хочешь слишком многого!
— А почему? Ты ведь сказал, что пятьсот всадников не помеха, главное договориться с девушкой. Ну, а с ней ты договоришься. Какая женщина не захочет сменять старого облезлого козла на молодого льва!
Тут Сиявуш хихикнула, и хан, дернув левый ус, окатил ее ледяным взглядом. Конан тоже посмотрел на черноокую шангарку, призадумался, насупился, но потом согласно кивнул.
— Ладно, пусть будет конь. — Все равно ты его не получишь. Ну, а твой заклад?
— Я ставлю осла. Любого из десятка лучших. Из тех, что могут покрывать двадцать ослиц за день. Сам выберешь!
— Осла? — скривившись, протянул киммериец. — Ты что, смеешься надо мной, приятель? Осла против боевого туранского жеребца! Чего захотел! Чтоб Нергал тобой подавился!
— Любой из моих ослов — великое сокровище, — терпеливо пояснил Сибарра.
— Ты что, смеешься надо мной, приятель? Осла против боевого туранского жеребца! Чего захотел! Чтоб Нергал тобой подавился!
— Любой из моих ослов — великое сокровище, — терпеливо пояснил Сибарра. — Ослы наши известны и в Заморе, и в Туране, и в Хаурае. Те, что я держу на племя, стоят подороже твоего жеребца. К тому же в них живут духи предков!
— На кой мне сдались твои предки? Лучше скажи, сколько потянет осел в звонкой монете?
— Племенной — а их узнают по темному ремню вдоль хребта и большим зубам — стоит не меньше двух сотен золотых.
— Туранских монет? — уточнил Конан. — Золотые иной чеканки весили вдвое-втрое меньше.
— Туранских, каких же еще!
Киммериец исподлобья осмотрел Сибарру Клама. Он был не так пьян и не столь прост, как можно было бы подумать, взглянув на его лицо с варварскими резкими чертами, а мощные плечи и грудь, на которой улеглась бы черная пантера. Варвар, да; разбойник, воин, лихой рубака, но себе на уме. Жизнь приучила его к недоверчивости; и, ожидая от него скорее худшего, чем лучшего, Конан был подозрителен и осторожен. Несмотря на туман опьянения, он сохранил здравый смыл, который сейчас подсказывал, что разговор о наложнице Бро Иутина, хиршского хана, затеян Сибаррой не без умысла. Умысел этот киммериец видел ясно, как свою ладонь: так или, иначе компаньон подбирался к его жеребцу. К серому Змею в белых яблоках!
Однако сказанного слова не поймаешь и не вернешь. С другой стороны, чудо-осел ценой в двести золотых тоже был бы неплохим приобретением; вся доля Конана от налета на замбулийский караван не составляла и четверти этой суммы. Имелось еще и третье соображение, связанное с чаровницей Сиявуш, прекрасной шангаркой. Конан намеревался слегка подразнить ее; он пробыл у Сибарры бел малого месяц и полагал, что за это время юная супруга хана могла бы найти случай, чтоб встретиться наедине. А раз не нашла, значит, не сумела решиться, и надо подтолкнуть ее. Великий Митра! Ревность порою творит чудеса и с мужчинами, и с женщинами!
Прокрутив в голове все эти соображения, он положил руку на свой меч и сказал:
— Принято! Клянусь, что ты получишь Змея, коль наложница Бро, хиршского козла, мне не уступит. Но если я с ней слажу, то выберу лучшего из твоих ослов, с самым широким ремнем вдоль хребта и с самыми здоровенными зубами. И сделаю с ним все, что захочу: продам, сдеру шкуру на барабан или засуну Нергалу в задницу.
— Принято! — подтвердил Сибарра Клам и торжественным жестом коснулся стопки ветхих ослиных кож. — Я тоже клянусь духами предков, что так и будет. Сладишь дело с этой стигийкой или шемиткой — и лучший осел твой! И пусть поразит меня Сет и Митра, все черные и светлые боги, если я отступлю от сказанного!