– Что же, Пэнсон? Я испугал вас, или вы меня не узнали? – спросил Супрамати, улыбаясь и протягивая ему руку.
– Клянусь Бахусом! Я думаю, что узнал вас. Таких людей, как вы, не забывают! Если же вы меня и испугали, то в этом нет ничего удивительного. Вот уже – да простит меня Господь, – прошло сорок лет, как мы не видались: следовательно, по законам природы, вам должно было бы быть лет семьдесят, а я знаю, как тяжело ложатся на плечи такие года. Вы же остались таким, каким и были – красивым тридцатилетним молодым человеком. После этого, если вы и не сам дьявол, то, во всяком случае, должны были получить от него средство, чтобы не стареть.
– О! В моей наружности дьявол ни при чем. Только мы, индусы, стареем не так быстро, – со смехом ответил Супрамати.
Видимо, польщенный этим посещением, артист отвел своего гостя на небольшую, прилегавшую к дому террасу, и до тех пор не успокоился, пока не угостил его стаканом вина и сигарой.
Говорили о прошлом и настоящем. Супрамати стал расспрашивать о различных лицах, знакомых им обоим. Большая часть из них уже померла, когда же речь зашла о виконте, лицо старика омрачилось.
– О, да! Я знаю, что с ним случилось. На свое несчастье он еще жив, но не думаю, чтобы долго протянул. Ваш приезд для него – истинное благодеяние; я знаю вашу щедрость. Раз вы его разыскиваете, то, конечно, облегчите его последние дни.
– Таково, действительно, мое намерение. Но по какому стечению обстоятельств он впал в нищету? Где живет он?
– Здесь недалеко, во флигеле одного домика, где одна благодетельница-вдова дает убежище беднякам той же категории, т. е. я хочу сказать – разорившимся светским людям. Вы, вероятно, помните, что Лормейль любил хорошо пожить и притом еще был игрок. Перед своим отъездом вы щедро наградили его; но в течение нескольких лет он снова все спустил, а кредиторы продали его имущество, и он остался, таким образом, на улице.
Все отвернулись от него, так как он был скомпрометирован в некоторых неблаговидных поступках. С тех пор он вел довольно темную жизнь: был крупье в Монако, затем служил агентом в каком-то страховом обществе и, наконец, стал клерком. Одним словом, спускаясь со ступеньки на ступеньку, он дошел до нищеты и совершенно больным был подобран благотворительницей, о которой я вам говорил.
Все это я узнал случайно и навестил его. С тех пор мы, по мере наших сил, помогаем ему, так как он нуждался положительно во всем. Моя дочь и внучка каждый день носили ему суп и из двух старых юбок сшили ему халат. Мы сами не имеем лишнего, но очень уж тяжело видеть в таком положении человека, знавшего лучшие дни.
Жалость и участие сжали сердце Супрамати.
– Далеко это отсюда? Не будете ли вы любезны проводить меня к виконту?
– Это в двух шагах, и я с удовольствием провожу вас, – любезно ответил Пэнсон.
Полчаса спустя оба они вошли в полуразвалившийся домик и темным узким коридором прошли в грязную и сырую комнату. Вся меблировка состояла из старого стола, двух деревянных скамеек и грубой кровати, на которой лежало человеческое существо, покрытое каким-то истасканным одеялом.
– О, несчастный! – подумал Супрамати, вспоминая роскошную квартиру изящного кутилы.
Подойдя к кровати, Супрамати наклонился над человеком, лежавшим с закрытыми глазами. Взглядом врача он сразу определил, что перед ним лежит умирающий; но Супрамати никогда не узнал бы Лормейля в этом иссохшем скелете, обтянутом кожей, похожей на пергамент и изборожденной глубокими морщинами.
– Виконт! – сказал он, дотрагиваясь до похолодевшей руки умирающего.
При звуке этого звучного и металлического голоса Лормейль вздрогнул и выпрямился, точно под действием гальванического тока. С минуту потускневшие и стеклянные глаза его недоумевающе смотрели на Супрамати, а затем вспыхнули радостным огнем. Протянув к нему свои дрожащие руки, виконт вскричал, дрожа всем телом:
– Супрамати! Мой великодушный покровитель!…
– Мой бедный друг! Как я жалею, что не приехал раньше или, по крайней мере, не знал, что вы так несчастны. Но не отчаивайтесь: все переменится, и я приму меры, чтобы ваша жизнь была бы окружена покоем и комфортом.
Выражение глубокой горечи скользнуло по бледному лицу умирающего.
– Благодарю вас, Супрамати, за великодушные намерения; но в этом мире мне нужен только гроб. Я преступно расточил свою жизнь и свое добро – и был жестоко наказан за это такой долгой жизнью и неслыханной нищетой. Я терпел голод и холод, ночевал по большим дорогам, просил милостыню и питался корками, которые бросали собакам…
Судорожные рыдания помешали ему говорить, но, быстро овладев собой, он продолжал хриплым и отрывистым голосом:
– Умереть… умереть… Я только этого и жажду. Послушайте, Супрамати! Если уж вы хотите оказать мне последнее благодеяние, то прикажите прилично похоронить меня, чтобы мое тело не бросили в общую могилу.
Глубоко взволнованный, Супрамати крепко пожал руку виконта.
– Клянусь вам в этом! Если же вы имеете еще какое-нибудь желание относительно вашего погребения, то выскажите мне его, и я все исполню в точности.
– Благодарю вас! В таком случае я желал бы быть похороненным на кладбище в моем поместье. Там, в этом холщовом мешке, вы найдете бумаги, содержащие необходимые указания. В этом имении я родился, там находятся могилы моих родителей и…