Ш. Несмотря на все это, вы должны были «держаться», то есть жить двойной жизнью: с одной стороны, вести себя как эмигрант, который не поддается судьбе, а с другой — прилагать все усилия, чтобы выполнить конкретное опасное задание?
Ч. Конечно, я пережил немало горьких минут. Донимало одиночество ну и тяжелые условия, которые многих надламывали. Если бы я обратился за помощью, Центр наверняка бы помог мне в финансовом отношении. Тогда легче было бы выносить судьбу эмигранта, но в этом случае мне угрожала бы серьезная опасность — подозрение и недоверие. Поэтому я вынужден был жить так же, как и все окружавшие меня люди, делить с ними все трудности и быть одним из них. Это, конечно, стоило больших усилий, иногда очень больших. В Штейерберге я был охранником. Как и другие, ежемесячно получал на руки 320 марок. У меня была койка в солдатской казарме, я нес вахту, пил в баре, играл в карты, то есть жил, как и все там. И так долгих десять месяцев я был охранником в чужой армии и в чужой стране.
Ш. Но в отличие от других, вы поддерживали постоянную связь с родиной. Скажите, вы уже тогда начали пересылать первые разведывательные донесения?
Ч. Нет, тогда это не входило в мою задачу. Я не должен был обращать на себя внимание, чтобы не попасться, не приступив еще к выполнению своего задания. Мои донесения сводились к ничего не значащим сообщениям типа: «Сижу, жду». Не было гарантии, что мне все удастся сделать и что меня примут на радиостанцию «Свободная Европа». Все могло произойти совершенно иначе. Это была тщательно продуманная игра, к которой я серьезно готовился еще в Польше.
Ш. А контакт с родиной, с Центром, был двусторонний?
Ч. Да.
Ш. Вы получали моральную поддержку?
Ч. Да, получал.
Ш. Как вы расцениваете эту поддержку в таком положении?
Ч. Очень высоко. Трудно себе представить, как это бывает дорого.
Ш. Что было потом?
Ч. В феврале, а вернее, в январе 1965 года мне сообщили из Мюнхена о том, что вырисовываются конкретные возможности для получения работы на радиостанции «Свободная Европа». Прошло еще три полных нервного напряжения месяца — и наконец в апреле я получил письмо из «Свободной Европы». В письме на фирменном бланке говорилось, что директор-администратор Шульчевский «имеет честь и удовольствие» сообщить, что меня приняли на радиостанцию «Свободная Европа» в качестве исследователя. В письме перечислялись условия, на которых меня принимают, а также спрашивалось, даю ли я окончательное согласие. Сами понимаете, я согласился немедленно, позвонив в тот же день до телефону в Мюнхен. Следующее письмо было еще вежливее. «Дорогой господин Чехович, — писал начальник отдела кадров некий Рассел Пулл. — Нам доставляет удовольствие приветствовать вас как сотрудника радиостанции «Свободная Европа». Надеемся, что работа у нас будет долгой, счастливой и плодотворной». Счастливой моя работа в этой организации, естественно, быть не могла, но она действительно была долгой и плодотворной. Только не в пользу Рассела Пулла.
Вскоре я перебрался в Мюнхен, где для меня был заказан номер в гостинице. Через несколько месяцев я получил служебную квартиру. Признаюсь, что когда впервые, уже как штатный сотрудник, я входил в «Энглишер Гартен», в здание, которое было моей единственной целью за время всех долгих лагерных скитаний, меня охватило волнение…
Ш. А вы не предполагали, что это могла быть двойная игра, что вы находитесь на подозрении?
Ч. Естественно, приходилось действовать очень осторожно. В самом начале я даже прервал все связи с Центром. В последнем своем донесении я сообщил: «Удалось! Я в «Свободной»!»
Еще до прихода на радиостанцию, я знал о ней много, имел характеристики некоторых сотрудников, помнил фамилии тех, кого должен был остерегаться. Эта предварительная осведомленность не исключала постоянных сомнений. А как пойдет дело дальше? Сколько месяцев или лет я проведу в этом здании? Добьюсь ли того, к чему стремлюсь? Проникну ли в те отделы, в которых заинтересован Центр?
Спешить я не имел права. Каждый шаг следовало обдумывать. Я должен был сопоставить известные мне факты с конкретной действительностью. А это продолжалось долго — несколько месяцев.
Моя работа в «Свободной Европе» началась весьма банально. Меня усадили в одной из комнат и велели разбирать старые вырезки из польских газет. Эмигрантская печать там во внимание не принималась. Я терпеливо раскладывал по папкам вырезки из «Трибуна люду», «Жиче Варшавы» и других газет, а в свободные минуты разговаривал с коллегами, присматривался к ним. Одним словом, вживался в роль штатного сотрудника радиостанции, стараясь забыть, по крайней мере на некоторое время, что должен выполнить здесь роль «троянского коня», введенного в неприятельскую крепость.
Через несколько месяцев мой шеф Заморский объявил мне, что переводит меня в картотеку департамента анализа и исследований Восточной Европы. Таким образом, я стал ближе к цели. Моя работа по разборке вырезок из газет, несомненно, была испытательным периодом. Видимо, я прошел его успешно. В картотеке уже была возможность соприкоснуться с некоторыми интересующими нас документами. Картотека была одним из тех мест, где «Свободная Европа» хранила свои секреты. И опять беспокойство: не слишком ли рано, не слишком ли быстро я продвигаюсь к цели? Приходилось, однако, сохранять спокойствие и прикидываться прилежным исследователем. Но все шло нормально: шефы и коллеги относились ко мне с симпатией и доверием. Таким образом, я все увереннее чувствовал себя в одном из секретных подразделений «Свободной Европы», хотя ее самые глубокие секреты скрывались в еще не доступных для меня стальных сейфах.