Я сказал:
— Мак-Кенн, во всем свете нет ничего более злого, чем эта женщина. Не позволяйте девушке снова проскользнуть сквозь ваши пальцы. Как ты думаешь, она вчера заметила, что вы выследили ее?
— Не думаю.
— Увеличьте количество людей против фасада дома и позади его. Сделайте это открыто, чтобы они думали (если, конечно, девушка не заметила, что за ней следили), что мы не подозреваем о другом выходе. Они решат, что мы верим в то, что они выходят невидимыми через переднюю и заднюю двери. Поставьте наготове две машины в начале и в конце той улицы, на которой они держат гараж. Будьте осторожны. Если появится девица, следуйте за ней…
Я остановился.
— А дальше что? — спросил Мак-Кенн.
— Я хочу, чтобы вы взяли ее, увезли, украли — как это там называется. Это должно быть сделано совершенно тихо. Я полагаюсь на вас. Сделайте это быстро и спокойно. Вы знаете, как это делается, лучше, чем я. Но не очень близко от лавки, если можно. Засуньте девице в рот кляп, свяжите ее, если нужно. Затем хорошо обыщите машину. Привезите девушку в мой дом, со всем, что у нее найдете. Понимаешь?
— Вы хотите ее допросить?
— Да. Кое о чем. И еще. Я хочу посмотреть, что может сделать старуха. Я хочу довести ее до какого-нибудь действия, которое даст нам возможность официально наложить на нее руки.
Приведем ее в границы законности. Она хочет иметь и невидимых слуг. Но я хочу пока отнять у нее всех кукол. Это поможет выявить остальных. По меньшей мере это обезвредит ее.
Мак-Кенн посмотрел на меня с любопытством.
— Она стукнула вас весьма чувствительно, док.
— Да, Мак-Кенн.
— Вы расскажете об этом боссу?
— Может да, а может — пока нет. Зависит от его состояния. А что?
— Дело в том, что если мы будет провертывать такое дельце, как похищение девицы, он должен об этом знать.
Я резко сказал:
— Мак-Кенн, я сказал тебе, что Рикори приказал безусловно повиноваться мне. Я дал тебе приказание. Всю ответственность я беру на себя.
— Ладно, — сказал он, но я видел, что он еще сомневается.
А почему бы в самом деле не рассказать все Рикори, если он хорошо себя чувствует? Другое дело — Брейл. Зная его чувства к Уолтерс (я не мог заставить себя думать о ней, как о кукле), я не мог рассказать ему о распятой Уолтерс. Ничто не удержит его тогда от нападения на мастерицу кукол.
Я не хотел этого. Но я чувствовал ничем необъяснимое желание рассказать о деталях своего визита как Рикори, так и Мак-Кенну. Я отнес это за счет нежелания показать себя в смешном виде.
Около шести мы остановились возле моего дома. Перед тем, как выйти из машины, я повторил свои распоряжения. Мак-Кенн кивнул.
Дома я нашел записку Брейла о том, что он придет после обеда. Я был рад этому. Я боялся вопросов. Рикори спал. Мне сказали, что он поправляется с неслыханной быстротой. Я пообещал зайти к нему после обеда. Потом я лег вздремнуть. Но спать я не мог. Как только я начинал дремать, передо мной возникало лицо старухи, я вздрагивал и просыпался.
В семь я встал, съел хороший сытный обед, выпил нарочно вдвое больше вина, чем обычно позволял себе, закончил все чашкой крепкого кофе. После обеда я почувствовал себя много лучше, энергичнее и самостоятельнее — или мне так показалось.
Я решил рассказать Рикори о моих распоряжениях Мак-Кенну. Историю своего визита в лавку я уже сформулировал в уме. И вдруг я с неожиданным ужасом почувствовал, что не могу передать другим то, что мне… не разрешено. И это все по приказу старухи — постгипнотическое внушение, часть того запрета, сделавшего меня бессильным, выведшего меня, как робота, из лавки и отшвырнувшего меня от двери, когда я хотел вернуться.
Во время моего короткого сна она внушила мне: «Этого и этого не должен говорить. Это и это — ты можешь».
Я не мог рассказать о кукле с иглой, проткнувшей мозжечок Джилмора. Я не мог говорить о кукле Уолтерс и ее распятии. Я не мог говорить о старухином признании в том, что она отвечает за смерти, приведшие нас к ней. Однако, осознав это, я почувствовал себя лучше. Тут, по крайней мере, было что-то понятное — реальность, о которой я тосковал, что-то, что объяснялось без привлечения колдовства или каких-то других темных сил; что-то находящееся всецело в сфере моих знаний. Я делал то же с моими пациентами и возвращал умы в нормальное состояние таким же постгипнотическим внушением. Кроме того, я мог избавиться от всех внушений этой женщины по моему собственному внушению. Но опять что-то останавливало меня. Быть может, я боялся мадам Менделип? Я ненавидел ее — да, но не боялся. Зная ее технику, я не мог допустить такую глупость — отказаться от наблюдения за самим собой, как за лабораторным опытом. Я говорил себе, что в любой момент сниму внушение. Она не успела внушить мне всего, что хотела, так как мое внезапное пробуждение вспугнуло ее.
Боже мой, как она была права, называя меня глупым и самоуверенным ослом!!!
Когда появился Брейл, я уже был в состоянии спокойно его встретить. Едва я успел с ним поздороваться, как позвонила сиделка. Рикори просил зайти к нему.
Я сказал Брейлу:
— Это кстати.
Я сказал Брейлу:
— Это кстати. Идемте. Это избавит меня от повторения одной и той же истории.