Маршрут I — я пошел от крестика, с тропы, прямо я должен был выйти к бочагу, а оказался — видите где? Далеко справа. Маршрут II — от крестика взял левей и оказался слева от бочага. Маршрут III — когда я шел низом, по ручью, натолкнулся на откос и вылез к крестику, хотя воображал, что лезу прямо, никуда не сворачивая. Понимаете? Большого куска оврага — вместе с песчаным бочагом, зарослями малинника, чертовыми пальцами на дне ручья, таволгой, птичьими гнездами, отличным лыжным спуском — не существовало. Часть оврага сгинула, и ничего не оставалось взамен. Как бы вам объяснить? Если вы возьмете простыню и в середине ножницами вырежете дырку, то куска материи не будет. Но останется дырка. Если бы овраг рухнул в одном месте, то оставалось бы что-то вроде дыры. А тут получалось, будто вокруг вырезанного места продернули нитку и затянули ее, так что совсем ничего не оставалось — ни вырезанной материи, ни дырки. Ошалеть можно! Мне казалось, что надо попробовать еще раз, и еще, и еще. Я весь изодрался о кусты и лез к несуществующему бочагу, как черепаха на стену ящика. А заяц мелькал то здесь, то там и нагло усаживался поодаль, когда у меня опускались руки.
Потом он показал мне конфету. Или принес — я так и не знаю до сих пор. Он перепрыгнул дорогу, вскинул морду — одно ухо торчком — и исчез, а в метре от конца тропы, под листом подорожника, блеснула на солнце конфетная бумажка. Та самая, с розовым котом в сапогах-недомерках.
Я поднял «кота». В нем было что-то завернуто — не конфета, другой формы… «Слизняк»! Говорящая зеленая штуковина!
Разворачивая ее и рассматривая, я машинально брел вперед. И, подняв глаза, увидел, что стою на пропавшем куске тропы, за вторым поворотом. Подо мною был спуск, истыканный каблуками, слева светился ободранный ствол сухого дерева, за которое все хватаются при подъеме, а внизу, на песке бочага, виднелась свежая тропинка…
Стоп, где же футляр с бластером? Я положил его на землю, когда поднимал «слизняк».
Оглянувшись, я увидел, что сзади нет орешника, из которого я сию секунду выбрался. Что тропа выходит из багульника, и он тянется кругом, и за оврагом тоже. Что нет тропы, нет следов и, конечно, нет чехла с бластером. Я попал внутрь «дыры». Ее края сомкнулись, будто невидимая рука аккуратно и неслышно затянула нитку.
Зона корабля
Честно говоря, мне хотелось удрать. Но я остался. Я не желал бегать кругами, как оса, закрытая в банке от варенья. О том, что говорящая штука служит пропуском и на вход и на выход, я просто не подумал, и вообще не мог же я бросить Сурена Давидовича!
Вот следы его ботинок — редкие и глубокие. Видимо, он сбежал с обрыва. Я, оскальзываясь каблуками, побрел по следам. На середине сухого русла, на мокром, темно-рыжем песке их можно было читать, как на бумаге. Следы танкеток Сурена Давидовича, и рядом размашистый след узких, гладких подошв. Потом еще какие-то следы, очень большие и тупоносые.
Я опустился на палый ствол ивы. По моему колену суетливо пробежал рыжий паучок. Свои глаза он нес отдельно, в целом миллиметре впереди головы. Рядом со мной по откосу ходил круглый солнечный блик — передвигался в листья орешника над головой и опять возвращался к ногам. Я посмотрел вверх. Там не было солнца — странный зеленый туман с желтыми разводами.
Помню, я похлопал глазами, покрутил в пальцах «слизняк», лизнул его и сунул в рот. Я не знал, какое там твердое или мягкое небо, и прилепил штуку над серединой языка. Она прилипла и заговорила в тот момент, когда я понял, что круглый луч ищет меня, скрытого за откосом. Я не удивился. Чему уж тут удивляться…
Внутри головы звучал тонкий голос, знакомо растягивающий окончания слов:
«Ты включен, назови свое имя».
Я потрогал штуковину языком — она смолкла. Отпустил — снова:
«Ты включен».
Штуковина пищала голосом Неллы из универмага — выкрутасным и глупо-кокетливым. Я пробормотал:
— Эй, Нелка, это ты? (Знакомая все-таки!) Голос в третий раз спросил о моем имени. По правилам их игры полагалось назвать имя. Ладно. Я наугад сказал:
«Треугольник одиннадцать».
Голос отвяжется, и я встану. Я все равно поднимусь и отыщу Сура.
— Треугольник одиннадцатый, — кокетливо повторил голос и умолк.
Когда он говорил, во рту становилось щекотно. Я встал и шагнул. Луч качался на моей груди, как медаль. Странное сооружение поблескивало верхушкой, держа меня в луче. Оно стояло на дне оврага. Башня, похожая на огромную пробку от графина. Зеленого, тусклого, непрозрачного стекла. В высоту она была метров пять, с широкой плоской подошвой. Шар наверху — аспидно-черный, граненый, как наконечник бластера. Я стал пробираться по оврагу, держась как можно дальше от зеленой башни, и вдруг грани забрызгали огнями по ветвям и траве, по моему лицу. Я ослеп, споткнулся, упал на руки. Свет был страшной силы, почти обжигающий, но в моих глазах, под багровыми пятнами, осталось ощущение, будто я видел у подножия башни человеческую фигуру, полузакрытую ветвями. Не открывая глаз, я пополз через кусты. Если туда пошел Сур, я пойду тоже. Пойду. Пойду…
— Девятиугольник — зоне корабля, — заговорил Нелкин голос. — Позвольте глянуть на детеныша. Везде кругом спокойствие.