Дорожный рабочий сжал на прощание мне плечо, сказал, крутя головой: «Когда-нибудь тебя убьют на дороге» — и ушел. Он очень устал после рабочего дня.
Дежурный вытащил откуда-то альбом с поблекшими фотографиями — виды Москвы. Много лет назад он был там и держал почему-то свои альбомы на работе. В этом тоже проскользнула нотка бесприютности.
Я забросила свои вещи в комнату (панамку и сумку с ключом от тулузской гостиницы и страховкой), взяла пятьдесят франков и вместе с дежурным вышла на улицу.
В общежитии, в холле на первом этаже, студенты в мою честь наяривали на аккордеоне вальс «На сопках Манчжурии». Я знала, что в мою честь, потому что эту мелодию они играли плохо — видимо, нечасто — и когда я появилась в холле, дружески захохотали.
— Ты правда была в Монсегюре?
— Да.
— Как же ты добралась?
Хлопок по щиколотке.
— А пье, а как же еще!
Одна девушка — широкое лицо, длинные вьющиеся каштановые волосы — с силой сказала — не сказала, а жарко вытолкнула из себя:
— Монсегюр!…
Мгновенный взгляд зрачки в зрачки: в ее глазах я увидела то отражение Монсегюра, которое впечатала в свои. Она тоже была там. Она тоже прикасалась к этой Силе. Ощущение родства: сестра.
И — расстались навсегда.
***
Я сидела в кафе (дежурный показал мне неподалеку от общежития дешевое и хорошее), согнувшись над тарелкой черепахового супа, слушала радио «Ностальжи» (только французское, а позывные те же) и ела. Если не считать куска хлеба утром, это была моя первая трапеза за весь день. С полным желудком я бы эту дорогу не прошла.
Хорошо было набить брюхо и расслабиться, осознавая, что «подвиг» позади.
Но неизмеримо лучше было плестись по дороге к Монсегюру, сгибаясь под тяжестью собственной малости и надвигающейся грозы…
Может быть, впервые в жизни я прочувствовала до самого позвоночника: наслаждения духа несоизмеримо сильнее наслаждений плоти. Только это должны быть настоящие наслаждения духа, когда плоть находится в услужении, как раба, как исполнительница его воли. Плоть, которой НА САМОМ ДЕЛЕ нет. Которая не мерзнет, не голодает, не боится боли, не боится бездомности, злых людей — вообще не ведает страха. Есть один только дух, всемогущий дух человеческий.
***
Наевшись, блаженно потащилась обратно в общежитие. Маленький портье хотел поговорить со мной, ведь я рассказала ему (конечно же!), что я — русская писательница, что я сочиняю роман о тулузских еретиках и желаю увидеть место действия своими глазами. Но я слишком устала для разговоров. Мне хотелось побыть наедине со своим воспоминанием о сегодняшнем дне.
В конторку заглянул крупный человек с стальной шевелюрой, стальной бородой, крупными руками, крепким брюхом. «Это мой директор», — сказал портье.
Директор воззрился на меня с насмешливым и добрым любопытством.
— Это ты — русская девочка, которая пешком дошла до Монсегюра? Ну-ну… Еще и писательница, ха-ха! Славная ты девчонка… Ну, отдыхай, давай.
И под его добродушное рокотание я ушла.
***
Моя комната в Фуа, на втором этаже общежития. Три кровати, две — пустуют. Моя у самого окна. Раскрываю окно и буквально утыкаюсь взглядом в крыши, скалу и замок графов Фуа, возвышающийся надо всем. Замок занимает как раз всю раму моего раскрытого окна. Над розовато-золотистыми башнями блекнет голубое небо.
Внизу кто-то начинает наигрывать на дудочке средневековую мелодию. Вечер постепенно наливается синевой, появляются звезды, под стенами и башнями медленно включается подсветка. Теперь замок золотой, а небо — темно-синее. И дудочка внизу.
Моя душа сыта.
Светлый замок графов Фуа в окне, дудочка внизу, теплая, добрая ночь — покой, тишина, любовь. Сколько света в Фуа, какая человеческая, защищающая красота. Фуа — одно из лучших, одно из самых светлых и легких мест на земле.
***
Наутро открываю глаза, чтобы сразу встретиться взглядом с замком Фуа.
Сколько света в Фуа, какая человеческая, защищающая красота. Фуа — одно из лучших, одно из самых светлых и легких мест на земле.
***
Наутро открываю глаза, чтобы сразу встретиться взглядом с замком Фуа. Подсветка погасла еще в середине ночи. Уже занялось утро, радостно-голубое. Здравствуй, Фуа.
Я открываю глаза, чтобы переполниться счастьем воспоминания о вчерашнем. Я сделала это. Это случилось со мной. Как угодно: я была одновременно и активным действующим лицом и игрушкой в чьих-то любящих руках.
На ноги не ступить. На ступни страшно смотреть — вздулись пузыри, один лопнул и прилип, там красно-бурое пятно. Гм, интересно — смогу ли я ходить?
Полежала еще немного на кровати, не в силах оторваться от замка Фуа — будто гость в моей скромной тесной комнатке. Порастирала ноги. Обулась, ступила на пол — вроде бы, ничего, жива.
В последний раз оглянулась на окно, взяла панамку, сумку и ушла.
Вчера портье взял у меня 15 франков — плата за завтрак. Маленький портье немного говорил по-немецки, что значительно облегчило нам взаимопонимание. Я спустилась в столовую, съела булочку с кофе, попрощалась со служащими, и тут явился директор. Он по-хозяйски расцеловал всех кухарок и консьержек, после подошел ко мне.
— Уходишь?
— Да, месье.
— Пожила бы тут…