Автор: Платон
Жанр: Античная литература
Год: 2003 год
Платон. Апология Сократа
ПОСЛЕ ОБВИНИТЕЛЬНЫХ РЕЧЕЙ
Как подействовали мои обвинители на вас, о мужи афиняне, я не знаю; что же меня
касается, то от их речей я чуть было и сам себя не забыл: так убедительно они
говорили. Тем не менее, говоря без обиняков, верного они ничего не сказали. Но
сколько они ни лгали, всего больше удивился я одному — тому, что они говорили,
будто вам следует остерегаться, как бы я вас не провел своим ораторским
искусством; не смутиться перед тем, что они тотчас же будут опровергнуты мною на
деле, как только окажется, что я вовсе не силен в красноречии, это с их стороны
показалось мне всего бесстыднее, конечно, если только они не считают сильным в
красноречии того, кто говорит правду; а если это они разумеют, то я готов
согласиться, что я — оратор, только не на их образец. Они, повторяю, не сказали
ни слова правды, а от меня вы услышите ее всю. Только уж, клянусь Зевсом,
афиняне, вы не услышите речи с разнаряженной, украшенной, как у этих людей,
изысканными выражениями, а услышите речь простую, состоящую из первых попавшихся
слов. Ибо я верю, что то, что я буду говорить, — правда, и пусть никто из вас не
ждет ничего другого; да и неприлично было бы мне в моем возрасте выступать перед
вами, о мужи, наподобие юноши с придуманною речью.
Так вот я и прошу вас убедительно и умоляю, о мужи афиняне: услыхавши, что я
защищаюсь теми же словами, какими привык говорить и на площади у меняльных
лавок, где многие из вас слыхали меня, и в других местах, не удивляйтесь и не
поднимайте из-за этого шума. Дело-то вот в чем: в первый раз пришел я теперь в
суд, будучи семидесяти лет от роду ; так ведь здешний-то язык просто оказывается
для меня чужим, и как вы извинили бы меня, если бы я, будучи в самом деле
чужеземцем, говорил на том языке и тем складом речи, к которым привык с детства,
так и теперь я прошу у вас не более, чем справедливости, как мне кажется, —
позволить мне говорить по моему обычаю, хорош он или нехорош — все равно, и
смотреть только на то, буду ли я говорить правду или нет; в этом ведь и
заключается долг судьи, долг же оратора — говорить правду.
И вот правильно будет, о мужи афиняне, если сначала я буду защищаться против
обвинений, которым подвергался раньше, и против первых моих обвинителей, а уж
потом против теперешних обвинений и против теперешних обвинителей. Ведь у меня
много было обвинителей перед вами и раньше, много уже лет, и все-таки ничего
истинного они не сказали; их-то опасаюсь я больше, чем Анита с товарищами. И эти
тоже страшны, но те еще страшнее, о мужи! Большинство из вас они восстановляли
против меня, когда вы были детьми, и внушали вам против меня обвинение, в
котором не было ни слова правды, говоря, что существует некий Сократ, мудрый
муж, который испытует и исследует все, что над землею, и все, что под землею, и
выдает ложь за правду. Вот эти-то люди, о мужи афиняне, пустившие эту молву, и
суть страшные мои обвинители, потому что слушающие их думают, что тот, кто
исследует подобные вещи, тот и богов не признает. Кроме того, обвинителей этих
много и обвиняют они уже давно, да и говорили они с вами в том возрасте, когда
вы больше всего верили на слово, будучи детьми, некоторые же юношами, словом —
обвиняли заочно, в отсутствие обвиняемого. Но всего нелепее то, что и по
имени-то их никак не узнаешь и не назовешь, разве вот только сочинителей
комедий. Ну а все те, которые восстановляли вас против меня по зависти и злобе
или потому, что сами были восстановлены другими, те всего неудобнее, потому что
никого из них нельзя ни привести сюда, ни опровергнуть, а просто приходится как
бы сражаться с тенями, защищаться и опровергать, когда никто не возражает.
Так
уж и вы тоже согласитесь, что у меня, как я сказал, два рода обвинителей: одни —
обвинившие меня теперь, а другие — давнишние, о которых я сейчас говорил, и
признайте, что сначала я должен защищаться против давнишних, потому что и они
обвиняли меня перед вами раньше и гораздо больше, чем теперешние. Хорошо.
Итак, о мужи афиняне, следует защищаться и постараться в малое время
опровергнуть клевету, которая уже много времени держится между вами. Желал бы я,
разумеется, чтобы так оно и случилось и чтобы защита моя была успешной, конечно,
если это к лучшему и для вас, и для меня. Только я думаю, что это трудно, и для
меня вовсе не тайна, какое это предприятие. Ну да уж относительно этого пусть
будет, как угодно богу , а закон следует исполнять и защищаться.
Припомним же сначала, в чем состоит обвинение, от которого пошла обо мне дурная
молва, полагаясь на которую Мелет и подал на меня жалобу. Хорошо. В каких именно
выражениях клеветали на меня клеветники? Следует привести их показание, как
показание настоящих обвинителей: Сократ преступает закон, тщетно испытуя то, что
под землею, и то, что в небесах, с выдавая ложь за правду и других научая тому
же. Вот в каком роде это обвинение. Вы и сами видели в комедии Аристофана, как
какой-то Сократ болтается там в корзинке, говоря, что он гуляет по воздуху, и
несет еще много разного вздору, в котором я ничего не смыслю. Говорю я это не в
укор подобной науке и тому, кто достиг мудрости в подобных вещах (недоставало,
чтобы Мелет обвинил меня еще и в этом!), а только ведь это, о мужи афиняне,
нисколько меня не касается. А в свидетели этого призываю большинство из вас
самих и требую, чтобы это дело обсудили между собою все те, кто когда-либо меня
слышал; ведь из вас много таких. Спросите же друг у друга, слышал ли кто из вас
когда-либо, чтобы я хоть сколько-нибудь рассуждал о подобных вещах, и тогда вы
узнаете, что настолько же справедливо и все остальное, что обо мне говорят.
А если еще кроме всего подобного вы слышали от в кого-нибудь, что я берусь
воспитывать людей и зарабатываю этим деньги, то и это неправда; хотя мне
кажется, что и это дело хорошее, если кто способен воспитывать людей, как,
например, леонтинец Горгий, кеосец Продик, элидец Гиппий . Все они, о мужи,
разъезжают по городам и убеждают юношей, которые могут даром пользоваться
наставлениями любого из своих сограждан, оставлять своих и поступать к ним в
ученики, платя им деньги, да еще с благодарностью. А вот и еще, как я узнал,
проживает здесь один ученый муж с Пароса. Встретился мне на дороге человек,
который переплатил софистам денег больше, чем все остальные вместе, — Каллий,
сын Гиппоника; я и говорю ему (а у него двое сыновей): «Каллий! Если бы твои
сыновья родились жеребятами или бычками, то нам следовало бы нанять для них
воспитателя, который бы усовершенствовал присущую им породу, и человек этот был
бы из наездников или земледельцев; ну а теперь, раз они люди, кого думаешь взять
для них в воспитатели? Кто бы это мог быть знатоком подобной доблести,
человеческой или гражданской? Полагаю, ты об этом подумал, приобретя сыновей?
Есть ли таковой, спрашиваю, или нет?» «Конечно, — отвечает он, — есть». «Кто же
это? — спрашиваю я. Откуда он и сколько берет за обучение?» «Эвен, — отвечает
он, — с Пароса, берет по пяти мин , Сократ». И благословил я этого Эвена, если
правда, что он обладает таким искусством и так недорого берет за с обучение. Я
бы и сам чванился и гордился, если бы был искусен в этом деле; только ведь я в
этом не искусен, о мужи афиняне!
Может быть, кто-нибудь из вас возразит: «Однако, Сократ, чем же ты занимаешься?
Откуда на тебя эти клеветы? В самом деле, если бы сам ты не занимался чем-нибудь
особенным, то и не говорили бы о тебе так много.