— Ты с ума сошел, — возмущенно сказал Поланко. — Отсюда до берега по меньшей мере пять метров, не станешь же ты требовать, чтобы мы их прошли пешком. А гидры, а пиявки, а подводные ямы? Он, видно, думает, что я — капитан Кусто.
— Во всем виноваты вы, дон, — сказал мой сосед. — Нам так хорошо было среди цветов, и надо же было усложнять нам жизнь твоей чудо?турбиной. Вот и сидим посреди пруда с его грозными приливами, в жизни не слыхал о подобном явлении. Надо было послать сообщение в адмиралтейство, а вдруг нас за это вычеркнут из черного списка, и мы когда?нибудь сможем вернуться в этот паб на Чансери?Лейн, куда ходили с Маррастом.
— Мне что?то уже неохота возвращаться в Лондон, — сказал Калак.
— И ты прав, там такая сырость. Но, раз уж об этом заговорили, не кажется ли вам странным такое нашествие женщин в наш фаланстер? Николь, эта еще куда ни шло, бедняжку можно даже не считать, мы ее почти не видели из?за ее гномов и прочих дел. Но вдруг появляются две другие, и не проходит и трех дней, как они и инспектор Каррузерс делают жизнь там невыносимой — одни своим приездом, другой тем, что хочет нас выдворить — ну разве это жизнь?
— Если подумать, — сказал Поланко, — то Телль приехала очень кстати, она взяла на себя заботу о Николь и в своей обычной бурной манере вытащила ее из ямы. Ведь надо признать, что из нас никудышные baby?sitters, как говорят у нас в Челси.
— Согласен. Но что ты скажешь о другой? Ей?то за каким дьяволом понадобилось приезжать в Лондон? Это было точно как заговор, братья мои, они сыпались на нас со всех сторон, как собаки из космоса.
— О, Селия, это понятно, — равнодушно сказал мой сосед, — в ее возрасте легко ездить туда?сюда, она приехала не ради нас, а может, просто по привычке, приехала посоветоваться. Хорошо бы узнать, что с нею случилось, надо спросить у лютниста, уж он?то наверняка обо всем информирован. А теперь скажите: видите ли вы то, что я вижу, или это уже начались обычные в таких обстоятельствах галлюцинации?
— Такой бюст не может быть галлюцинацией, — сказал Калак. — Эта толстуха в своем платье?сафари смахивает на Стэнли.
— Ну, что я вам говорил? — просиял от восторга Поланко. — Моя Зезетта!
— Вы, дон, вместо того чтобы похваляться интимными прозвищами, лучше бы крикнули ей, что вы доктор Ливингстон, пока она не передумала, — посоветовал мой сосед. — Че, глядите?ка, они тащат веревку и что?то вроде лохани, спасательная операция люкс. Help! Help! [85]
— Ты что, не соображаешь, она же английского не понимает, — сказал Поланко.
— Глядите, какая самоотверженность, а вы?то способны на такое? Она привела всех учеников, я тронут.
— Дай?ка мне присесть на краю воронки, — кротко сказал мой сосед Калаку.
— Здесь место только для одного, — ответил Калак.
— У меня, видишь, уже носки мокнут.
— А здесь ты можешь простудиться, я чувствую, ветер здесь сильнее.
Ситуация изменилась, и это, разумеется, вызвало оживленный обмен мнениями, а между тем на берегу дочь Бонифаса Пертёйля в окружении учеников садоводческой школы заготавливала всяческие спасательные принадлежности и столь неумеренно суетилась, что это могло неблагоприятно сказаться на практических действиях. Отнюдь не собираясь мешать спасательным операциям, добавляя к континентальным распоряжениям советы с острова, наши друзья с деланным стоическим равнодушием продолжали беседовать о своих делах. Поланко для начала вскользь упомянул о решении, принятом всеми тремя после визита инспектора Каррузерса и состоявшем в том, чтобы не оставлять Селию в Лондоне одну — после более или менее внезапного отъезда Марраста, Николь и Телль проявлять солидарность было возможно только с ней. Когда ж они оправились от первого удивления, узнав, что к ним присоединяется Остин со своими скромными сбережениями и двумя лютнями — чему способствовали беглые робкие улыбки Селии и явное стремление Остина найти местечко в вагоне, где поместились бы лютни, Селия и он сам, — трое будущих мореплавателей поняли, что для умственного и нравственного здоровья группы не надо желать ничего лучшего, и они оказались правы — перемена, происшедшая в Остине между мостом в Челси и кафе в Дюнкерке, где они ожидали ferry?boat [86], была столь явной, что одним лишь различием в климате и широтах ее никак нельзя было объяснить, не говоря уж о том, что и с Селией произошло подобное же явление, начиная со станции Оук?Ридж, семь минут спустя после отъезда из Лондона, причем это совпало с открытием, что Остин, прилежный ученик Марраста, начал столь красноречиво изъясняться по?французски, словно в его речах действительно был какой?то смысл. Итак, на ferry?boat они взошли в заметно улучшившемся расположении духа, и при первых приступах тошноты — то есть почти немедленно — Калак с неким умилением мог наблюдать, как Остин подвел Селию к борту, укутал ее в свой дождевик и какой?то миг поддержал ее лоб, затем утер платком ей нос и помог пожертвовать Нептуну выпитый на суше чай с лимоном. Утратив вместе с влагой всю свою волю, Селия разрешила себя лелеять и выслушивала советы Остина касательно дыхания, причем он с каждым часом все лучше говорил по?французски, если только не переходил на английский, и тут Селии помогали подсознательные воспоминания об уроках в лицее. Как бы там ни было, воды треклятого канала отражали изумительное солнце, и оно ласково их озаряло, день был такой, что про всякую тошноту забудешь, вдали постепенно исчезали английские холмы, и, хотя ни Остин, ни Селия понятия не имели о том, что ждет их на другом берегу, становилось все очевиднее, что они намерены встретить это вместе — Остин быстро превращался из Парсифадя в Галаада, а Селия, отдавая тритонам последние глотки чая, чувствовала опору в руке, удерживавшей ее по сю сторону поручней, и в голосе, сулившем ей на лучшие времена сюиты Бёрда и виланеллы Пёрселла.