Железковы покрышки

Тут  сам Фабержей прибежал, послушал, пострекотал с приезжим по-своему, по- французскому, и велел принести запасные крышки.

—  Чем,  —  говорит,  — попусту время терять, давай-ко отпилим у крышек правые  уголышки,  которые  на  волю, да опробуем их как следует. Крышкам от того  изъяну  не будет, потому как можно на тех местах закругленье дать либо их  украшеньем прикрыть, зато в точности узнаем, какой это камень: природный али сделанный?

Живо  опилили уголышки и давай пробовать на кислоту на размол, по весу. Однем  словом,  всяко старались, а до дела не дошли. На то вышло, что состав малахитовый,  а  полностью сходства нет. К тому все-таки склонились — не зря старик-малахитчик сомневался: что-то не так.

Французскй  мастер  в  этом деле больше всех старался и книжки каких-то притащил,  по  ним  глядел.  А  как вышло это решенье, что камень сделанный, сейчас  в  контору побежал. Там, дескать, беспременно фамилия мастера должна быть.   В   конторе,   верно,  расписка  оказалась:  получено-де  за  четыре малахитовые  доски  такой-то  меры  две тысячи рублей и крючок вроде подписи поставлен,  даром что Евлаха грамоте не разумел, а ниже писарь подписался, и волостною печатью шлепнуто. Доверенный, известно, по правилу воровал: Евлахе заплатил восемь сотен, писарю сунул одну либо две, остаток себе в карман.

Послали этому доверенному телеграмму, чтоб полное имя и местожительство мастера  дал,  который  крышки  на  царский альбом делал. Доверенный, видно, испугался,  не  открылось  ли  мошенство,  —  не отвечает. Другую телеграмму послали,  третью-все  молчит.  Тогда  хозяин сам ему строгое письмо написал, дескать,   что  это  такое?  Как  ты  смеешь  меня  перед  приезжим  гостем конфузить?  Тогда  уж  доверенный отписал — завод такой-то, мастера там все знают,  а  как  его  полное  имя  —  не  упомнит, заводские больше зовут его Евлахой.

Как  получили  это  письмо,  француз живенько собрался — и на поезд. Из городу  прикатил  на  тройке,  остановился на ямской квартире и первым делом спрашивает,  где  мастер  по малахиту живет. Ему сразу сказали- в Пеньковке, пятые или там девятые ворота от большого заулка направо.

На другой день этот приезжий пошел, куда ему сказывали. Одежа, конечно, французского  покрою,  ботинки  желтые, перчатки по летнему времени зеленые, на голове шляпа ведерком, а вся белая, только лента по ней черного атласу. В нашем  заводе  отродясь такой не видали. Ребята, понятно, сбежались, дивятся на этого барина в белой шляпе.

Вот  дошел  француз  до  Пеньковки. Видит — улица не из тех, где добрые дома стоят. Посомневался, спрашивает.

-Где тут мастер живет, который по малахиту работает?

Ребята рады стараться, наперебой кричат, пальцами показывают — вон-де в той избе дедушко Евлампий проживает.

Француз  поглядел, вроде как удивился, все-таки в ограду зашел. Видит — на  крылечке  сидит  старик:  из  себя  рослый,  на лицо тончавый и похоже — хворый. Седая, борода лопатою, и маленько она зеленым отливает.

Одет,  конечно, по-домашнему: в тиковых подштанниках, в калошах на босу ногу, а поверх рубахи жилеточка старенька, вся в пятнах от кислоты.

Сидит  этот  старик  и  ножичком  вырезывает из сосновой коры что-то, а парнишко, видно внучонок, наговаривает:

—  Ты,  дедо,  сделай,  чтобы лучше митюнькиного наплавочек (напечатано так! -прим. ск.) был. Ладно?

Домашние,  какие  в  ограде  на  то  время случились, забеспокоились, а Евлаха  сидит  себе,  будто его дело не касается. У него, видишь, повадки не было перед городскими заказчиками лебезить, в строгости их держал.

Заграничный  мастер  постоял у ворот, поогляделся, подошел ко крылечку, снял   свою  белую  шляпу  и  спрашивает  по  всей  французской  вежливости. Дескать,  дозвольте спросить, можно ли видеть каспадин мастер Ефляк, который делает из малякит.

 Евлаха  слышит  по  разговору,  — чужеземный какой-то пришел, и говорит дружественно:

—  Гляди,  коли надобность имеется. Я вот и есть мастер по малахиту. На весь завод один остался. Старики, видишь, поумирали, а молодые еще не дошли. Только,  конечно,  меня  не  Фляком  зовут,  а  попросту  Евлампий Петрович, прозваньем Железко, а по книгам пишусь Медведев.

Француз,  конечно,  понял  с  пятого  на  десятое,  а  все-таки толовой замотал,  перчатку  зеленую  сдернул,  здоровается  с Евлахой за руку, а сам наговаривает   в   том   смысле,   что  напредки,  дескать,  будем  знакомы. Простите-извините,  не  знал,  как  назвать,  звеличать.  И  про  себя  тоже объяснил, что он мастер по брильянтовому делу.

Евлаха похвалил это.

—  Что  ж,  —  говорит,  —  камешок  ничем не похаешь. Недаром он самой высокой  цены, потому — глаз веселит. Известно, всякому камню свое дано. Наш вон много дешевле, а в сердце весну делает, радость человеку дает.

Француз  опять головой мотает и по-своему лепечет: Рад-де побеседовать. Нарочно для того из французской стороны приехал. А Евлаха пошутил:

—  Милости  просим, коли с добрым словом, а ежели с худым, так ворота у меня не заперты, выйти свободно.

Повел  Евлаха  приезжего  в  избу.  Велел  снохе  самоварчик сгоношить, полштофа   на   стол  поставил.  Однем  словом,  принял  гостя  по-хорошему. Побалакали   они  тут,  только  заграничный  мастер  ту  линяю  гнет,  чтобы мастерскую  у  Евлахи поглядеть. Евлахе это подозрительно показалось, только он виду не подал и говорит;

Страницы: 1 2 3 4