Жил-был в старину один датский король. А как звали короля — никто теперь уже и не помнит. Сказывают только — была у того короля одна-единственная дочка.
Всем взяла молодая принцесса — и умом, и красотой, и добрым нравом. Только вот беда: печальней ее на всем свете не было. Не засмеется, бывало, принцесса, не улыбнется даже — что хочешь делай!
День-деньской плачет да горюет, хмурится да куксится. Так и прозвали ее — принцесса Кукса.
Сам-то король был человек веселый. Однако, глядя на дочь, и он сам не свой стал: брюзжит, ворчит, все-то не по нем. И то сказать: детей у него — одна дочка. Значит, ей и королевой после него быть. А как ей государство доверить, когда она только и умеет, что плакать да вздыхать. Не ровен час — и вовсе от печали умрет!
Испугался король и объявил: «Всякий, кто рассмешит принцессу, получит ее в жены и полкоролевства в придачу».
Отыскалось тут немало охотников счастья попытать. Как только не потешали они королевскую дочь, как не веселили! И притчи сказывали, и загадки загадывали, и пели, и плясали. А все зря! Принцесса и не улыбнется. Так и отъезжали все женихи со двора не солоно хлебавши.
До того нагляделся король на эти потехи, до того наслушался разных шуток-прибауток, что ни видеть, ни слышать их больше не мог. А пуще всего надоела ему родная дочка. Как ни веселили ее, как ни потешали, она все плакала да куксилась.
И вот, чтоб поменьше докучали ему бесталанные женихи, издал король новый указ:
«Всякий, кто рассмешит принцессу, получит ее в жены и полкоролевства в придачу. А не рассмешит — горе ему! Окунут его в смолу, вываляют в перьях и прогонят с позором со двора».
Женихов сразу поубавилось. А принцесса как была, так и осталась Кукса.
Жил в той самой стране один человек, и было у него три сына: Педер, Палле и Еспер, по прозвищу Настырный.
Жили они в глуши, так что немалый срок прошел, покуда они про королевский указ прослышали.
Смекнули тут братья разом: «Счастье само нам в руки идет. Всего-то и дела — принцессу рассмешить!»
«Уж я-то в забавах толк знаю»,- подумал Педер и тут же собрался счастья попытать. Дала ему мать на дорогу котомку со всякой снедью, а отец — кошелек с далерами.
Идет Педер путем-дорогою, а как дошел до курганов Ос, что меж Северным морем и Лимфьордом, глядь — идет навстречу ему старушка, бедная, в лохмотьях, саночки за собой волочит.
— Здравствуй, добрый человек! — говорит старушка. — Не подашь ли хлебца да скиллинг на бедность?
— Ишь чего захотела старая карга! — обозлился Педер.- Хлеба и денег у меня самого в обрез, а путь еще неблизкий!
— Не будет тебе пути! — молвила старушка.
Махнул Педер рукой на старушкины речи.
«Пусть ее, старая ведьма, болтает!» — подумал они
Шел Педер, шел, близко ли, далеко ли, пришел наконец на королевский двор и говорит:
— Зовут меня — Педер, и хочу я принцессу рассмешить.
Введи его в королевские покои, стал он королю и ее дочке свое искусство показывать. А умел Педер самые потешные на свете песни петь. Крепко он на них надеялся, когда в замок шел. Пел он теперь эти песни, пел одну за другой. А толку — ни на грош! Хоть бы улыбнулась принцесса. Окунули тут Педера в смолу, вываляли в перьях и прогнав с позором с королевского двора.
Добрую четверть постного масла извела мать, покуда смолу с Педера смыла.
«Педеру не повезло, авось Палле счастье улыбнется» — решили старики.
Собрали они Палле в дорогу. Дала ему мать котомку со снедью, а отец — кошелек с далерами. Отправился и он в путь-дорогу, и ему у курганов старушка с саночками повстречалась.
— Здравствуй, добрый человек! — говорит старушка.
Не подашь ли хлебца да скиллинг на бедность?
Но и Палле отговорился и ничего ей не дал.
— Не будет тебе пути! — молвила старушка.
Махнул рукой на старушкины речи Палле.
«Пусть ее, старая ведьма, болтает» — подумал он.
Шел Палле, шел, близко ли, далеко ли, пришел наконец на королевский двор и говорит:
— Зовут меня Палле, и хочу я принцессу рассмешите
Ввели его в королевские покои, стал он королю и ее дочке свое искусство показывать. А умел Палле самые потешные небылицы плести. Плетет он, бывало, свои небылицами, плетет, все кругом, со смеху помирают. Вот и теперь, кия стал он сказывать, сам хохочет, король хохочет, а принцессе только от скуки позевывает.
Отпотчевали тут Палле так же, как и Педера: окунули в смолу, вываляли в перьях, и вернулся он домой — глядеть жалко.
А Есперу хоть бы что! Не боится он, что и его участь постигнет. Заладил одно:
— Пойду на королевский двор принцессу смешить!
— Эх, дурень ты горемычный! — сказали отец с матерью. — Неужто, по-твоему, ты удачливее братьев? Куда тебе до них! И песни они поют, и небылицы плетут. А с тобой — один грех! Ничего-то ты не умеешь, только на потеху себя выставишь!
— Этого-то мне и надо! — обрадовался Еспер.
Отговаривали его старики по-всякому, только Еспер знай свое твердит:
— Пойду на королевский двор принцессу смешить!
Махнул рукой на старушкины речи Палле.
«Пусть ее, старая ведьма, болтает, — подумал он.
Шел Палле, шел, близко ли, далеко ли, пришел наконец на королевский двор и говорит: