Подарок

Автор: Сесилия Ахерн

Жанр: Любовные романы

Год: 2009 год

,

Сесилия Ахерн. Подарок

Благодарности

Рокко и Джей — лучшим из подарков, полученным одновременно.

Весь пыл моей любви — моей семье за дружбу, поддержку и любовь — Мим, папе, Джорджине, Ники, Рокко и Джей. Дэвид, спасибо тебе!
Огромная благодарность всем моим друзьям, дарящим мне радость и украшающим жизнь, Иойо и Леони — за Рантарамас. Спасибо Ахою Маккою — за уроки управления яхтой.
Спасибо коллективу «Харпер энд Коллинз» за поддержку и веру, которая так меня вдохновляла и побуждала к действию. Спасибо Аманде Райдаут и моим редакторам — Линн Дрю и Клер Бонд. Фиона Макинтош и Мойра Рейли — спасибо!
Спасибо Марианне Ганн О’Коннор за то, что она такая, какая она есть. Пэт Линч и Вики Сатлоу — спасибо!
Спасибо всем моим читателям, я буду хранить вечную благодарность вам за вашу поддержку.

1
Воинство секретов

Если рождественским утром вы пройдете по улице вдоль ряда окраинных домиков, то непременно почувствуете сходство их мишурных пряничных фасадов со свертками подарков, что лежат под наряженными елками внутри. Потому что как те, так и другие таят в себе секреты. Тяга прощупать и, проткнув, порвать яркую упаковку, посмотрев, что спрятано под ней, сродни неодолимому желанию заглянуть в щелку меж задернутых штор и застигнуть момент единения семьи в это утро Рождества, момент, обычно скрытый от любопытных глаз. Потому что внешнему миру, погруженному в умиротворяющую и в то же время полную трепетных предчувствий особую тишину этого единственного из всех утра, домики эти видятся нарядными игрушечными солдатиками, стоящими плечом к плечу — грудь вперед, живот втянут, — гордо и зорко охраняющими то, что сокрыто внутри.
Дома в это рождественское утро подобны шкатулкам запрятанных истин. Венок на двери — это палец, прижатый к губам, опущенные жалюзи — как сомкнутые веки. А потом, раньше или позже, за опущенными жалюзи и задернутыми шторами затеплится огонек — слабый признак начавшегося движения.
Как звезды на небе, являющиеся невооруженному глазу одна за другой, как крупицы золота на лотке старателя, за шторами и жалюзи в рассветном полумраке возникают огоньки. И постепенно, подобно небу, загорающемуся звездной россыпью, или счетам миллионера, неуклонно пополняющимся новыми поступлениями, комната за комнатой, дом за домом, улица начинает просыпаться.
В рождественское утро кругом воцаряется покой. Но пустынные улицы не внушают страха, скорее напротив: пустота их — это символ надежности и безопасности, несмотря на зимний холод, она дышит теплом. По разным причинам, но всех в это утро тянет к домашнему очагу. Ведь если снаружи мрачновато, то внутри расцветает мир бешено ярких красок, мир, полный восторга, клочков оберточной бумаги и разлетающихся во все стороны цветных ленточек. Воздух настоян на праздничных ароматах корицы и прочих специй, густо напоен рождественскими мелодиями и радостными ожиданиями. В воздух, как ленты серпантина, несутся веселые возгласы и отзвуки объятий, шутихами взрываются слова благодарности.
В Рождество все становятся домоседами, мало кто грешит бродяжничеством, даже у самых неприкаянных есть какая-никакая крыша над головой.
Лишь редкие черные точки одиноких прохожих на пути из дома в дом испещряют улицы. Подкатывают машины, из которых выгружают подарки.
Из распахнутых дверей в холод улицы доносится шум приветствий, дразня догадками о происходящем внутри. Но только ты на порог, устремившись вслед за ними, только ощутишь себя словно в толпе долгожданных гостей — не чужаком, а одним из приглашенных, — как парадная дверь захлопывается, замыкая остаток дня напоминанием, что не твой это праздник.
И сейчас в этом квартале игрушечных домиков по улицам бредет одинокая душа. Но не любоваться красотой потаенного мира, что прячется за этими стенами, пришла она сюда.

Душа эта изготовилась к войне — распутать бантом завязанный узел, разорвать обертку, раскрыв то, что таится внутри дома под номером двадцать четыре.
Для нее не столь важно, чем заняты сейчас обитатели этого дома, но для особо любопытных скажем, что в этот момент младенец десяти месяцев от роду, ошеломленный выросшим в углу комнаты огромным сверкающе-зеленым и щетинящимся иголками предметом, тянет руку к блестящей красной игрушке, в которой так смешно отражается знакомая пухлая ручка и слюнявый ротик. В это же время двухлетний малыш валяется в ворохах оберточной бумаги и мишуры, подобно принимающему грязевые ванны бегемоту; в свою очередь, отец семейства застегивает бриллиантовое колье на шее матери семейства, и та, прижав руку к груди, изумленно и недоверчиво покачивает головой, как делали героини виденных ею когда-то старых черно-белых кинолент.
Нам это не столь важно, чего не скажешь о мальчугане, стоящем сейчас в палисаднике дома под номером двадцать четыре и силящемся проникнуть взглядом сквозь зашторенные окна гостиной. Что происходит за окном, он видеть не может, но этот четырнадцатилетний подросток, чье сердце уязвлено, а перед глазами стоит образ матери, льющей слезы все дни напролет, способен проявлять догадливость.
И потому, взметнув руки над головой и широко размахнувшись и отведя плечо назад, он делает сильный бросок. Он бросает то, что держит в руках, и, отступив, с горьким злорадством видит, как пятнадцатифунтовая замороженная индейка, разбив стекло, влетает в гостиную дома номер двадцать четыре. Вторая преграда из затянутых штор между ним и теми, кто в гостиной, несколько замедляет полет птицы. Она грохается на пол, но останавливается не сразу, а, вертясь и кувыркаясь, продолжает скользить по полу, пока не замирает, найдя последнее пристанище под рождественской елкой.
Это им подарок от него.
Люди, как и дома, хранят свои секреты. Не то секреты обитают в них, не то сами они обитают в секретах. Они удерживают секреты, крепко прижимая их к груди, язык облекает их в ложь, чтобы невзначай не выболтать. Но время идет, истина побеждает, правда берет свое. Она, извиваясь, корчится, ворочается, растет, натруженный враньем язык уже не в силах скрывать ее далее, и наступает пора, когда приходится выговорить слова, выплюнуть их, дав свободу громовой истине. Время всегда играет на руку истине, соседствуя с ней и поддерживая ее.
Эта история о людях, времени и истине. О людях, которые, подобно сверткам с рождественскими подарками, таят свои секреты, укрытые множеством оберток, пока наконец секреты не явятся тем, кому они предназначены, кто сумеет снять обертку и докопаться до сути. А иной раз стоит и себя подарить кому-то, чтобы понять, кто ты есть на самом деле. Иной раз, чтобы докопаться до сути, тоже приходится снимать обертки.
Наша история повествует о человеке, снимающем обертки. И о человеке, раскрывающемся, обнажающем свою суть перед теми, кому это важно. А те, кому это важно, раскроются в свой черед. Дайте только срок.

2
Утро ухмылок

Сержант Рэфаел О?Рейли медленно и методично расхаживал по тесной служебной кухоньке полицейского участка Хоут-Гарда, вновь и вновь возвращаясь мыслью к утренним открытиям. Его все знали как Рэфи, что следовало произносить: Рейфии; в свои пятьдесят девять он должен был отслужить еще год до выхода на пенсию. Не думал он, что будет с тоской ожидать этого дня, пока не случилось то, что случилось утром, пока произошедшее, ухватив его за плечи, не встряхнуло хорошенько, не перевернуло вверх тормашками, как это делает снегоочиститель с комьями снега, пока все, что он думал раньше, все его предыдущие планы и соображения не разбились, не разлетелись в пух и прах. С каждым шагом теперь он слышал, как поскрипывают под ногами осколки его некогда твердых убеждений.
Он отмерил в кружку две чайные ложечки растворимого кофе. Кружку в виде здания нью-йоркского управления полиции привез ему из Нью-Йорка в качестве рождественского подарка один его сослуживец.

Рэфи притворялся, что подарок оскорбляет его эстетические чувства, но на самом деле кружка была удобна и кофе из нее успокаивал. Сжав ее в руках в то первое утро, он сразу перенесся мыслью на пятьдесят лет назад, когда тоже получил от родителей в подарок на Рождество игрушечную полицейскую машину. Он холил и лелеял этот подарок, пока однажды не оставил машину на дворе на всю ночь и дождь не попортил игрушку, заржавевшую так сильно, что полицейских пришлось досрочно отправить в отставку. И сейчас, держа кружку, он испытывал сильное желание поводить ею по столу, одновременно имитируя звук полицейской сирены, а потом атаковать ею пакет сахара, который, если никого не случится рядом, в конце концов опрокинется, просыпав на машину свое содержимое.
Вместо всего этого, убедившись, что в кухоньке он один, Рэфи всыпал в кружку пол-ложечки сахара. Преисполнившись некоторой уверенности, он кашлянул, дабы заглушить шуршание пакета в тот момент, когда ложка, вновь опустившись в него, вынырнула уже полной с верхом. Не пойманный за этим проступком, он, совершенно обнаглев, опять полез в пакет.
— Бросить оружие, сэр! — властно выкрикнул от дверей женский голос.
Испуганный вторжением, Рэфи вздрогнул, просыпав сахарный песок с ложки. На столе образовалась неряшливая кучка. Пора вызывать подкрепление.
— Пойман на месте преступления, Рэфи! — Подойдя к кухонному столу, его коллега Джессика быстрым движением выхватила у него ложку.
Она достала из шкафчика свою кружку, сувенирную, подарок Криса Крангла, и пододвинула ее через стол к кружке Рэфи. На секунду пышные груди белотелой Джессики уперлись в его полицейскую машину, и у Рэфи мелькнула мальчишеская мысль: как приятно, должно быть, ребятам-полицейским внутри такое прикосновение.
— И мне тоже! — Эти слова прервали цепь его видений — полицейских, обжимающихся с Джессикой Рэбит.
— Пожалуйста, — поправил ее Рэфи.
— Пожалуйста, — повторила она его голосом и закатила глаза.
Джессика была новичком. Она появилась в участке лишь полгода назад, но и за столь короткое время успела едва ли не вскружить голову Рэфи. Он питал слабость к этой двадцатишестилетней, в пять футов четыре дюйма ростом, крепкой блондинке, с такой готовностью и сноровкой выполнявшей любое задание. К тому же он чувствовал, что она привнесла в их полностью мужской коллектив столь необходимый дух женской предприимчивости и энергии. Многие из его товарищей согласились бы с ним, но, может быть, по причинам несколько иным, нежели его собственные. Он относился к ней как к дочери, которой не имел. Или же как к дочери, которую имел, но потерял.
Выкинув из головы ненужные мысли, он стал смотреть на Джессику, стряхивавшую просыпанный сахарный песок со стола.
Несмотря на всю ее напористую энергию, глаза Джессики, миндалевидные, темно-карие почти до черноты, таили в своей глубине что-то невысказанное. Как будто из свежего, недавно нанесенного слоя почвы вот-вот должны проклюнуться ростки — травы или злаков, что ждут своего часа под спудом. В этих глазах была тайна, познать которую он не слишком стремился, довольствуясь твердой убежденностью, что, какова бы ни была эта тайна, именно она побуждает Джессику действовать, толкая вперед, когда самое разумное было бы двигаться в обратном направлении.
— Ну, пол-ложечки меня не убьет, — проворчал он, пригубив кофе и решив, что в самый раз была бы еще ложка.
— Если, прижимая к обочине «порше» на прошлой неделе, вы чуть не окочурились, то вам для этого и пол-ложечки хватит. Вам что, нового сердечного приступа захотелось?
Рэфи вспыхнул.
— Да ерунда все это, сердце просто пошаливает, и не надо так шуметь! — прошипел он.
— Вам нужен покой, — сказала Джессика уже тише.
— Доктор сказал, что у меня все в норме.
— В таком случае ему самому голову проверить не мешает — до нормы вам далеко!
— Ты и знаешь-то меня всего полгода, — буркнул он, передавая ей кружку.

— Доктор сказал, что у меня все в норме.
— В таком случае ему самому голову проверить не мешает — до нормы вам далеко!
— Ты и знаешь-то меня всего полгода, — буркнул он, передавая ей кружку.
— Такие полгода целой жизни стоят, — усмехнулась она. — Ладно, так и быть, возьмите коричневый, — виновато добавила она и, набрав полную с верхом ложку из пакета с коричневым сахаром, высыпала ему в кружку.
— Коричневый сахар, коричневый рис, все коричневое. Помнится, было время, когда жизнь моя наполнялась более радужными тонами.
— Наверняка было время, когда вы и ноги свои видели, поглядев вниз! — моментально парировала она.
Старательно размешивая сахар в его кружке, она устроила в ней маленький водоворот, и, наблюдая это, Рэфи думал, что будет, если нырнуть туда с головой: выпрыгнет ли.
— Если этот кофе вас убьет, чур, я не виновата, — сказала она, передавая ему кружку.
— Если я помру, я стану преследовать тебя — буду являться тебе до самой твоей смерти.
Она улыбнулась, но глаза ее оставались серьезными — улыбка лишь тронула губы и замерла где-то у переносицы.
Он следил за тем, как утихает водоворот в его кружке, а возможность прыжка в другую реальность уносится вместе с поднимающимся вверх паром вверх. Да, чертовски трудное выдалось утро. Не до улыбок. А может, не совсем так. Может, тут уместны ухмылки. Непонятно.
Рэфи передал Джессике кружку с кофе — черным, без сахара, как она любила, и оба склонились над столом друг против друга, каждый дуя на свой кофе, — ноги уперты в землю, душа витает в облаках.
Он глядел на Джессику — обхватив ладонями кружку, она вперилась туда взглядом, словно то был магический кристалл. Как было бы хорошо, если б это было так, если б обладали они даром предвидения, чтобы предотвратить многое из того ужасного, чему оказались свидетелями. Ее щеки были бледны, а глаза окружены розовой тенью — единственный след пережитого утра.
— Ничего себе утречко, верно, дружок?
В миндалевидных глазах что-то блеснуло, но она тут же опомнилась, взяв себя в руки, кивнув и сделав глоток в качестве ответа.
По легкой гримасе, которую она постаралась скрыть, Рэфи понял, что она обожглась, но, словно наперекор очевидному, сделала второй глоток. Даже кофе, и тому она бросает вызов.
— В мое первое дежурство на Рождество я всю смену проиграл в шахматы с сержантом.
— Повезло, — наконец подала она голос.
— Ну да, — задумчиво кивнул он. — Хотя тогда я так не считал. Тогда я рвался действовать.
Сорок лет спустя он с лихвой получил все то, к чему тогда рвался, но с удовольствием отдал бы это назад. Возвратил бы подарок. В обмен на время.
— И выиграли?
Вопрос мгновенно вернул его к реальности.
— Ты про что? Что выиграл?
— Шахматную партию.
— Нет, — хмыкнул он, — поддался сержанту. Она поморщилась.
— Я бы ни за что не поддалась.
— Не сомневаюсь.
Решив, что кофе теперь достаточно остыл, Рэфи наконец сделал первый глоток. Горло перехватило, он закашлялся, поперхнувшись, и, изобразив, что умирает, тут же понял, что, несмотря на все его старания, представление получилось малоубедительным и попахивает дурным вкусом.
Джессика только бровью повела и продолжала пить.
Он засмеялся, а потом наступило молчание.
— У тебя все будет в порядке, — заверил он ее. Она кивнула, отозвавшись коротко, словно и без него это знала.
— Ага. Мэри позвонили? Он кивнул.
— Сразу же. Она у сестры. — Ложь как временная мера, ложь во спасение и во благо в честь Рождества. — А ты кому-нибудь звонила?
Она кивнула и отвела взгляд. Вечно-то она его отводит.
— А вы… вы рассказали ей? Нет.

Нет.
— А скажете?
Он опять уставился куда-то вдаль.
— Не знаю. А ты кому-нибудь расскажешь?
Она пожала плечами, как всегда, с непроницаемым видом и мотнула головой в сторону комнаты для задержанных.
— Тот мальчишка с индейкой все еще ждет там. Рэфи вздохнул.
— Бессмыслица. — Что имелось в виду, жизнь или пустая трата времени, он не уточнил. — Уж ему-то рассказать можно?
Помедлив перед очередным глотком, она взглянула на него поверх кружки своими миндалевидными глазами. Голосом твердым, как вера сестер-монахинь, и без тени сомнения она заявила так решительно и определенно, что было бы нелепо оспорить непреложность этой истины:
— Расскажите ему. Если никогда в жизни мы никому об этом не расскажем, пусть знает хотя бы он.

3
Мальчишка с индейкой

Рэфи вошел в комнату для допросов, как в свою гостиную, точно намереваясь усесться в кресло, задрав ноги, и посидеть так, отдыхая. Внешность его не таила ни малейшей угрозы. Несмотря на внушительный, шесть футов два дюйма, рост, он не выглядел солидным, основательно заполняющим пространство. Голову он по привычке задумчиво клонил к земле. Брови как бы вторили этому движению, нависая над веками и прикрывая небольшие, с горошину, глазки. Он слегка горбился, словно втягивая плечи в некую не очень заметную выпуклую раковину. Другая выпуклость, побольше, намечалась в районе живота. В одной руке он нес пластиковую чашку, в другой свою фигурную кружку с недопитым кофе.
Мальчишка с индейкой воззрился на его кружку.
— Вот это да! А, нет — дешевка!
— Все равно как швырнуть индейку в окно. На такое замечание мальчишка ухмыльнулся и сунул в рот бечевку капюшона от своей куртки.
— Почему ты это сделал?
— Потому что отец мой подонок и тот еще фрукт.
— То, что это не приз в рождественском конкурсе на звание лучшего отца года, я догадался. Но как это тебе в голову пришла индейка?
Мальчишка передернул плечами.
— Мама велела вытащить ее из морозильника, — сказал он как бы в объяснение.
— Но каким образом она очутилась на полу папиной гостиной после того, как ты вытащил ее из морозильника?
— Почти весь путь проехала у меня на руках, а в конце сама полетела, по воздуху.
— Когда должен был состояться рождественский обед?
— В три часа.
— Я имел в виду, на какой день он был намечен. Чтобы разморозить пять фунтов индюшатины, требуется минимум сутки. В вашей индейке пятнадцать фунтов. Если вы собирались есть индейку сегодня, надо было вытащить ее три дня назад.
— Да плевать, какая разница? — Мальчишка глядел на Рэфи как на полоумного. — Что, если б ее бананами начинить, лучше было бы, что ли?
— Я это к тому, что, если б ты вытащил индейку из морозильника вовремя, она успела бы оттаять, не была бы такой твердой и не пробила бы стекло. А значит, присяжные могут усмотреть в твоих действиях умысел. Что же касается бананов, то сочетание их с индейкой — рецепт не слишком удачный.
— Нет, никакого умысла у меня не было! — воскликнул мальчишка, и это прозвучало совсем по-детски.
Рэфи допил свой кофе и взглянул на подростка.
Мальчишка поглядел на поставленную перед ним чашку и поморщился.
— Кофе я не пью.
— Ладно. — Взяв со стола пластмассовую чашку, Рэфи опрокинул ее в свою кружку. — Еще не остыл. Спасибо. Так расскажи мне, как все это было утром. Что на тебя нашло, сынок?
— Вы же не та жирная сволочь, в чье окно я пульнул этой птицей, так нечего меня и сынком называть! И вообще, что это — допрос или сеанс у психотерапевта? Вы обвинение мне собираетесь шить или как?
— Посмотрим, не собирается ли предъявить обвинение тебе твой отец.
— Не собирается.

— Не собирается. — Глаза мальчишки забегали. — Не сможет! Мне еще шестнадцати нет. Так что если вы не отпустите меня сейчас, то лишь время потеряете.
— Я и так потерял его достаточно из-за тебя.
— Сегодня Рождество. Небось, других дел у вас сейчас и нет. — Он покосился на животик Рэфи. — Кроме как булочки жрать.
— Да вот — удивительное дело…
— Ну-ка, ну-ка, удивите!
— Утром один юный кретин швырнул в окно индейку.
Глаза у мальчишки опять забегали и остановились на настенных часах.
— Куда же это мои родители запропастились?
— Счищают жир с пола.
— Это не родители. — Он сплюнул. — Она, по крайней мере, никакая мне не мать. И если он приедет забирать меня вместе с нею, я с места не сдвинусь!
— О, я сильно сомневаюсь, чтобы они приехали забрать тебя к себе в дом. — Сунув руку в карман, Рэфи вытащил оттуда шоколадную конфету. Развернул ее, громко шурша оберткой в тишине комнаты. — Ты обращал внимание, что последними в коробке всегда остаются клубничные? — Он с улыбкой кинул конфету в рот.
— Ну, вы-то небось и клубничные сожрете!
— Твой отец и его подруга…
— Проститутка паршивая, — прервал его мальчишка и, наклонившись к магнитофону, добавил: — Можете и это записать!
— Вот для того, чтобы передать дело в суд, они приехать могут.
— Папа не посмеет, — хрипло сказал мальчишка и досадливо вскинул глаза на Рэфи.
— Но он подумывает об этом.
— Нет, неправда, — захныкал мальчишка. — А если так, значит, это она его науськивает. Сука!
— Скорее это из-за того, что в гостиной у него теперь идет снег.
— Ей-богу? Идет снег? — И снова это прозвучало очень по-детски. Глаза подростка расширились от радостной надежды.
Рэфи пососал конфету.
— Многие предпочитают шоколад кусать, грызть. По мне, так сосать вкуснее.
— Пососи-ка лучше знаешь что? — мальчишка тронул свою ширинку.
— Такие слова ты своим дружкам говори!
— Я не педик! — обиделся мальчишка. И тут же подался вперед, снедаемый детским любопытством: — Нет, серьезно, там у него в гостиной снег идет? Вот бы посмотреть! Опустите, а? Я бы только в окно глянул!
Рэфи проглотил конфету и, опершись локтями о стол, строго сказал:
— Осколки оконного стекла попали на десятимесячного ребенка.
— Да? — недобро усмехнулся мальчишка. Он откинулся теперь на спинку стула, но вид у него стал настороженный. Он тронул заусенец на пальце.
— Младенец находился возле елки, когда туда шлепнулась индейка. К счастью, обошлось без ранений. Я имею в виду ребенка. Индейка как раз пострадала. Думаю, для праздника она теперь не годится.
Мальчишка, похоже, ощутил некоторое облегчение и вместе с тем замешательство.
— Когда мама приедет забрать меня?
— Она уже выехала.
— Девушка с большими буферами, — согнув пальцы чашечками, он прижал их к груди, — уже два часа, как сообщила мне это. Да, кстати, что это у нее с лицом приключилось? Вы что, поцапались? Милые бранятся?
Рэфи не понравилось то, как мальчишка говорит о Джессике. Он нахмурился, но постарался сдержаться. Не стоит этот паренек его нервов! А рассказывать-то ему стоит?
— Наверное, твоя мать едет потихоньку. На дорогах скользко.
Мальчишка взвесил его слова и как будто забеспокоился. Он все теребил заусенец.
— Слишком уж большая была эта индейка, — проговорил он после долгого молчания. Сжал в кулаки руки на столе и опять разжал их. — Она купила такую же, как всегда покупала, когда он еще с нами жил. Думала, может, он вернется.
— Мама твоя на это надеялась, — проговорил Рэфи скорее как утверждение, чем вопросительно.

— Мама твоя на это надеялась, — проговорил Рэфи скорее как утверждение, чем вопросительно.
Мальчишка кивнул.
— Когда я вытащил ее из морозильника, у меня прямо в голове помутилось. Уж слишком она была громадная.
И опять молчание.
— Я не думал, что она разобьет стекло, — сказал мальчишка уже тише и глядя в сторону. — Разве можно себе представить, что индейкой высадишь окно?
Он вскинул глаза на Рэфи, и в них было такое отчаяние, что Рэфи, несмотря на серьезность ситуации, не смог скрыть улыбки — с такой искренней досадой это было сказано.
— Я хотел только напугать их. Знал, что они там собрались, разыгрывают семейную идиллию.
— Ну, теперь-то игра в идиллию кончена. Мальчишка промолчал, но словно расстроился, и Рэфи сказал:
— Но пятнадцатифунтовая индейка для троих — это немного чересчур, правда же?
— Знаете, этот подонок-папочка жрет дай бог как!
Рэфи решил, что зря теряет время. С него довольно. Он встал, чтобы уйти.
— Папина родня тоже каждый год приходила, — добавил мальчишка в попытке удержать Рэфи. — Но на этот раз они решили не являться. А нам вдвоем куда такую громадину! — вновь повторил он и покачал головой. Он отбросил притворную браваду и говорил теперь совсем иначе. — Когда же мама наконец приедет?
Рэфи пожал плечами.
— Не знаю. Наверное, когда ты выучишь свой урок.
— Но сегодня же Рождество!
— В Рождество тоже можно кое-что выучить.
— Уроки — это для малышей. Рэфи улыбнулся такому замечанию.
— Разве не так? — Мальчишка сплюнул, как бы обороняясь.
— Вот я сегодня получил кое-какой урок и выучил его.
— А-а, об отсталых и переростках я не подумал!
Рэфи направился к двери.
— Так какой же это был урок? — торопливо спросил мальчишка, и по тону его Рэфи понял, что он не хочет оставаться в одиночестве.
Помедлив, Рэфи обернулся, понурый, грустный.
— Неприятный урок, должно быть.
— Скоро убедишься: уроки другими не бывают.
Мальчишка сидел нахохлившись, расстегнутая куртка с капюшоном сползла с плеча, сквозь грязные длинные патлы проглядывали розовые ушки, на щеках — россыпь розовых прыщей, а глаза — синие, ясные. Всего лишь ребенок.
Рэфи вздохнул. Как бы до времени не отправили в отставку за этот рассказ. Он придвинул к себе стул, сел.
— Для записи, — сказал Рэфи, — рассказать это просил меня ты.

Начало истории

4
Наблюдатель за обувью

Лу Сафферну вечно надо было находиться в двух местах одновременно. В постели он видел сны. В промежутках между ними он перебирал в памяти события прошедшего дня, в то же время планируя день следующий, поэтому, когда в шесть часов утра раздавался звон будильника, он не чувствовал себя отдохнувшим. Принимая душ, он репетировал речи на презентациях, а иногда, просунув руку из-за банной занавески, отвечал на электронные письма на своем «Блэкбери». Завтракая, он читал газету, а слушая болтовню своей пятилетней дочки, одновременно внимал утренним новостям. Когда его сын, которому был год и месяц, демонстрировал, чему новому он научился, Лу всячески изображал интерес, а сам в это время напряженно размышлял о том, почему не испытывает к этому ни малейшего интереса. Целуя на прощание жену, он думал о другой.
Каждое его действие или свершение, каждый поступок, каждая беседа или мысль имели подкладкой нечто другое. Дорога на работу являлась одновременно совещанием по телефону. Завтраки мешались с обедами, обеды — с коктейлями перед ужином, а ужины — с выпивками после них, те же, в свою очередь… ну, это уж как повезет. А в случаях везенья, где бы он ни находился в этот вечер, в чьей бы квартире, в каком бы отеле или доме, с кем бы ни делил это счастливое времяпрепровождение, он, разумеется, спешил убедить тех, кто не разделял этого счастья, — а именно жену, — что находится в другом месте.

Для них он задерживался на собрании, застревал в аэропорте, доканчивал составление какого-нибудь важного документа или стоял в очередной рождественской пробке — будь они неладны. Волшебным образом в двух местах одновременно.
И все мешалось, наезжало друг на друга, перехлестывало через край. Он постоянно находился в движении, постоянно стремился куда-то в другое место, постоянно желал быть где-то не там, где он есть, или мечтал о некоем спасительном и сверхъестественном вмешательстве в его жизнь, которое позволило бы ему рассредоточиться, находясь сразу там-то и там-то. Людям он уделял как можно меньше времени, давая каждому почувствовать, что с него и этого хватит. Привычки опаздывать у него не было, он был четок и все делал вовремя. На работе он все успевал, но в частной жизни он был как сломанные карманные часы. Он был перфекционистом и тратил уйму энергии, добиваясь успеха. Однако и для него, так страстно желавшего удовлетворять свои растущие аппетиты, существовали пределы, которые мешали карабкаться к новым и новым головокружительным высотам и не позволяли свободно воспарить над повседневными нуждами. В его графике находилось место тем, кто помог бы ему вырасти иначе, но только в карьерном плане, — а на это годилась любая удачная деловая операция.
В одно особенно холодное утро вторника в беспрестанно строящемся и расширяющемся районе дублинских доков черные кожаные, безукоризненно начищенные штиблеты Лу вторглись в поле зрения некоего индивида. Индивид этот следил за поступательным ходом этих штиблет, как делал накануне и как намеревался делать и на следующий день. Обе ноги владельца штиблет не уступали одна другой в прыткости и сноровке. Все шаги были одинаковыми, движения от пятки к носку — четкими: штиблеты устремлялись вперед, сперва упираясь в землю каблуком, а затем отталкиваясь от нее носком где-то в районе большого пальца и сгибая ногу в щиколотке. Каждый раз с безупречной четкостью. Звук шагов по тротуару — тоже ритмически четок. Ничего похожего на тяжелый топот, какой издают порой другие безголовые фигуры, спешащие в этот час мимо — голова каждого из таких прохожих все еще покоилась на подушке, хотя тело уже и разрезало утренний холод. Нет, эти штиблеты лишь негромко постукивали — звук монотонный, назойливый, как капли дождя, падающие на крышу теплицы, низ брючин слегка колышется подобно развевающемуся от легкого ветерка флажку у последней, победной, лунки.
Наблюдателя даже ничуть бы не удивило, если б плиты тротуара вдруг осветились огнями рампы, а владелец штиблет пустился бы отбивать чечетку, возвещая начало славного и приятного денька. Потому что этот день для наблюдателя и вправду обещал быть приятным.
Обычно начищенные до блеска штиблеты под безукоризненными черными брючинами, шикарно проплыв мимо наблюдателя, устремлялись во вращающиеся двери, а оттуда в роскошный мраморный вестибюль современного здания из стекла, втиснутого в расщелину домов на набережной и клином врезанного в дублинское небо. Но в это утро штиблеты встали непосредственно напротив наблюдателя и крутанулись на тротуаре, неприятно скрипнув по мерзлому асфальту.
Наблюдателю ничего не оставалось, как вскинуть взгляд, оторвав его от штиблет.
— Вот, пожалуйста, — сказал Лу, протягивая ему стаканчик. — Кофе «Американо», надеюсь, вы не будете возражать, у них там что-то с машиной, и кофе с молоком — недоступно.
— В таком случае возьмите это назад, — высокомерно бросил наблюдатель, отводя от себя руку с дымящимся кофе.
Реакцией на это было изумленное молчание.
— Просто шучу. — Он засмеялся недоумению незнакомца и на случай, если шутка его не будет должным образом оценена и благородный порыв окажется пресеченным, поспешил взять стаканчик и сжать его в онемевших от холода пальцах. — Разве я похож на человека, который без горячего молока жить не может? — ощерился он, и тут же лицо его выразило благоговейный восторг: — Мм-м… — Он приблизил нос к краю стаканчика, вдыхая аромат, и прикрыл веки, наслаждаясь и не желая отвлекаться зрительными впечатлениями от божественности этого наслаждения.

— Разве я похож на человека, который без горячего молока жить не может? — ощерился он, и тут же лицо его выразило благоговейный восторг: — Мм-м… — Он приблизил нос к краю стаканчика, вдыхая аромат, и прикрыл веки, наслаждаясь и не желая отвлекаться зрительными впечатлениями от божественности этого наслаждения. Картонный стаканчик был таким горячим, а может, руки его так озябли, что его ожгло, словно огнем, и раскаленные жаркие иглы пронизали его тело дрожью. До этого он не сознавал, как ему холодно.
— От всей души благодарю.
— Не за что. Я слышал, радио сообщало, что сегодня ожидается самый холодный день в году.
Сверкающие блеском штиблеты притопнули на плитах тротуара, а кожаные перчатки, словно в подтверждение этих слов, потерлись одна о другую.
— Надо думать, они правы. Не говоря уже о медяках, которые, как лед. Мороз прямо-таки до яиц пробирает. Так что вот это мне в помощь будет.
Наблюдатель осторожно подул на кофе, готовясь сделать первый глоток.
— Он без сахара, — как бы оправдываясь, сказал Лу.
— А-а, ну тогда… — Наблюдатель сделал большие глаза и быстро отнял ото рта стаканчик, словно там была отрава. — Отсутствие молока я еще могу простить, но забыть добавить сахар, это уж чересчур! — И он протянул Лу стаканчик обратно.
На этот раз, распознав шутку, Лу засмеялся.
— Ладно, ладно, все ясно.
— Нищим выбирать не приходится, как говорится. Верно? А те, кто выбирает, могут и обнищать. Так, что ли?
Наблюдатель поднял бровь, улыбнулся и наконец-то отпил из стаканчика. Полностью поглощенный ощущением тепла и током кофеина по жилам озябшего тела, он не замечал, как из наблюдателя вдруг превратился в наблюдаемого.
— Да — я Гейб! — Он протянул руку. — Гэбриел вообще-то, но все, кто меня знает, зовут меня Гейбом.
Лу пожал ему руку. Теплая перчатка притиснулась к холодной коже.
— Я Лу, но все, кто меня знает, зовут меня «фрукт».
Гейб усмехнулся.
— Что ж, по крайней мере, честно. Вы не против, если я стану звать вас «Лу», пока не узнаю покороче?
Они обменялись улыбками и затихли во внезапном приступе неловкости. Двое мальчишек на школьном дворе, желающие подружиться. Ноги в сверкающих штиблетах начали переминаться, делая легкое «топ-а-топ» — не то в желании согреться, не то как выражение нерешительности — уйти или остаться? Штиблеты медленно повернулись носками к зданию рядом. Их владелец вскоре последует в том же направлении.
— Оживленное утро, да? — небрежно бросил Гейб, чем заставил штиблеты опять повернуться в его сторону.
— Рождество не за горами, тут уж всегда толчея и горячка начинаются, — согласился Лу.
— Толчея мне только на руку, — сказал Гейб, провожая взглядом брошенный ему в плошку двадцатицентовик. — Спасибо, — крикнул он вслед даме, подавшей ему милостыню едва ли не на ходу. Исходя из ее жеста, можно было решить, что монетка очутилась в плошке случайно, просто провалившись в дырку подкладки. Гейб взглянул на Лу широко раскрытыми глазами с улыбкой, которая была еще шире.
— Видал? Завтра кофе я угощаю! — хохотнул он. Лу постарался как можно незаметнее заглянуть в его плошку. Двадцатицентовик там лежал на дне в полном одиночестве.
— О, не беспокойтесь! Я просто время от времени опорожняю ее, ссыпая монетки, чтоб люди не считали, что я очень уж благоденствую. Знаете, как это бывает.
Лу согласился с ним, в то же время не чувствуя полного согласия.
— Не могу же я допустить, чтобы узнали о моем пентхаусе, что за рекой, — добавил Гейб, указывая подбородком туда, где должен был находиться пентхаус.
Лу обернулся, глядя на Лиффи и на новехонький небоскреб на набережной, о котором говорил Гейб.

Лу обернулся, глядя на Лиффи и на новехонький небоскреб на набережной, о котором говорил Гейб. Зеркальные панели небоскреба делали его как бы зеркалом дублинского центра. Восстановленный корабль викингов, пришвартованный у причала, административные и торговые здания, строительные краны на берегу и хмурое, затянутое облаками небо над ними — все отражалось на его панелях и, как в плазменном кристалле, улавливалось и вновь отбрасывалось назад, в городскую сутолоку. Выстроенный в форме паруса небоскреб вечерами подсвечивался синими огнями и служил постоянной темой разговоров дублинцев, по крайней мере, в первые месяцы своего возникновения. Но сенсации недолговечны.
— Насчет пентхауса я, конечно, загнул, пошутил то есть, — сказал Гейб, по-видимому, несколько обеспокоенный тем, будет ли принято его щедрое предложение.
— Вам нравится это здание? — спросил Лу, все еще зачарованно глядя на небоскреб.
— Больше всех других, особенно вечерами. Это тоже причина, почему я именно здесь обосновался. А еще потому, что здесь людно. На одном красивом виде деньжатами не разживешься.
— Это мы построили, — сказал Лу, наконец поворачиваясь лицом к собеседнику.
— Серьезно?
Гейб внимательнее оглядел его. Под сорок, нарядный костюм, чисто выбрит, лицо гладкое, как попка у младенца, аккуратно уложенные волосы, тут и там тронутые сединой, как будто в них сыпанули солью из солонки, а вместе с солью в пропорции один к десяти добавили очарования. Лу напоминал героя старых кинолент — умудренный опытом и обходительный, упрятанный, как в футляр, в длинное пальто из черного кашемира.
— Видать, деньжат на этом немало заработала, — рассмеялся Гейб, но в голосе его почувствовался оттенок зависти, и это встревожило его, потому что до того, как он окинул Лу взглядом, ни малейшей зависти он не ощущал. Встреча с Лу продемонстрировала ему две вещи — как можно ни с того ни с сего стать холодным и завистливым, даже если раньше был человеком теплым и вполне довольным своей жизнью. Сознавая это, он понимал, что, если раньше довольствовался обществом себя самого, то теперь, расставшись с новым своим знакомым, он почувствует одиночество — чувство, вовсе ему не свойственное. Зависть, холод и одиночество — вот что отныне ему предстоит. Все, что надо, чтобы состряпать замечательный, но прогорклый пирог.
Благодаря строительству небоскреба Лу не только заработал деньжат, но и получил несколько наград, сумел купить дом в Хоуте и надеялся сразу же после Рождества пересесть за руль последней, усовершенствованной модели «порше», о чем, впрочем, не собирался докладывать человеку на промерзшем тротуаре, кутавшемуся в блохастое одеяло. Вместо этого Лу любезно улыбнулся, то есть сверкнул фарфоровыми коронками, как обычно, делая два дела одновременно — говоря одно, думая другое. Но это межеумочное состояние мог легко уловить Гейб, что привносило в их беседу еще большую степень неловкости, одинаково смущая их обоих.
— Ну, мне пора на работу. Работаю я…
— Рядом. Следующая дверь. Знаю. Ботинки мне ваши знакомы. Все больше они у меня перед глазами. — Гейб улыбнулся. — А вот вчера вы их не надели. На вас другие были — матовой кожи, если не ошибаюсь.
Аккуратно подправленные щипчиками брови Лу поползли вверх, образовав легкую складку, как от брошенного в пруд камешка. От этой складки по его гладкому, еще не знакомому с ботоксом лбу кругами пошла рябь.
— Не беспокойтесь, я не шпионю за вами. — Оторвав одну руку от стаканчика, Гейб поднял ее вверх, словно обороняясь. — Просто я все время здесь, а вы все ходите и ходите мимо, мелькаете перед глазами.
Лу усмехнулся и застенчиво потупился, опустив взгляд на штиблеты, ставшие предметом разговора.
— Невероятно! Никогда не замечал вас здесь, — сказал Лу, как бы размышляя вслух и в то же время воскрешая в памяти один за другим все утра, когда он проходил здесь, спеша на работу.

— Да я здесь каждый день как штык, с утра до вечера, — с наигранной бойкостью заметил Гейб.
— Простите, не обращал внимания. — Лу покачал головой. — Ведь все бегом да бегом, знаете ли, по телефону говоришь или на встречу опаздываешь. Всегда требуется быть разом в двух местах, как говорит моя жена. Иногда просто на части разрываешься, впору чтоб тебя клонировали. — Он усмехнулся.
Гейб с любопытством взглянул на него и улыбнулся.
— Кстати, насчет «все бегом да бегом», — ведь это впервые, когда я вижу этих ваших двух спринтеров, — он кивнул, указывая подбородком на ноги Лу, — в состоянии покоя, а не бегущими опрометью. Я даже не узнал их сперва. Что, пороху сегодня маловато?
Лу рассмеялся.
— Да нет, с порохом у меня, поверьте, все в порядке. — Он дернул плечом, и на секунду рукав его пальто, сдвинувшись, обнажил золотые часы «ролекс» на его запястье — так падает завеса с золотой скульптуры. — Я всегда прихожу на работу первым, так что можно особенно и не спешить. — Он вгляделся в циферблат часов, мысленно уже открывая послеполуденное совещание.
— Но сегодня вы не первый, — сказал Гейб.
— Что? — Совещание оказалось прерванным, и Лу опять очутился на холодной улице перед дверьми офиса, среди толп спешащих на работу, под ветром, резко дующим в лицо.
Гейб прищурился.
— Коричневые мокасины. Я несколько раз видел вас с ним. Сейчас он уже в здании.
— Коричневые мокасины? — Лу засмеялся, но засмеялся смущенно — его удивило и даже озаботило, что кто-то явился в офис раньше него.
— Да вы его знаете. Походка такая особенная, замшевые кисточки на мокасинах подпрыгивают с каждым шагом, эдакий канкан получается, словно он их нарочно вверх так вскидывает. Подошвы мягкие, а ступает тяжело. Нога маленькая, разлапистая, когда идет, ноги выворачивает и подошвы снашивает с наружной стороны.
Лу нахмурился, напряженно соображая.
— А по субботам обувь у него легкая, словно он только-только с борта яхты сошел.
— Альфред! — засмеялся Лу, наконец поняв, кого ему описывают. — Потому что он и вправду может сходить с борта ях… — Он осекся, тут же переспросив: — Так он уже на месте?
— С полчаса назад прибыл. Протопал, словно спешил очень. А с ним вместе еще черные мягкие ботинки прошли.
— Мягкие ботинки?
— Черные, простые такие мужские туфли. Блестят хорошо, но без всяких там финтифлюшек. Туфли как туфли. Особых примет никаких, если не считать, что отставали они от тех, других.
— Вы очень наблюдательны.
Лу оглядел мужчину, прикидывая, кем тот мог быть в прошлом, пока жизнь не бросила его на холодный тротуар перед офисом, и в то же время напрягая мозг в попытке разгадать, кто были те двое, о которых говорил Гейб. Появление Альфреда на работе в такой ранний час смущало. Их общий коллега Клифф пережил недавно нервный срыв, взволновав их всех, да, взволновав, возможностью новой вакансии. В случае, если Клиффу не станет лучше, на что Лу втайне надеялся, в компании ожидались перестановки, и необычное поведение Альфреда вызывало вопросы и недоумения. Строго говоря, поведение Альфреда всегда их вызывало.
Гейб подмигнул.
— Может, наблюдательный человек вам тут не будет лишним, а?
Лу разомкнул свои руки в перчатках.
— К сожалению, будет.
— Ну, не важно. Понадоблюсь, так вы знаете, где меня найти. Я парень в «мартенсах», — засмеялся он и приподнял одеяло, показывая ноги в высоких черных ботинках.
— Не могу понять, чего это они так рано. — Лу взглянул на Гейба, словно тот обладал неким высшим знанием.
— Боюсь, тут я вам помочь не могу. Но на прошлой неделе они обедали вместе.

— Лу взглянул на Гейба, словно тот обладал неким высшим знанием.
— Боюсь, тут я вам помочь не могу. Но на прошлой неделе они обедали вместе. По крайней мере, они вместе вышли из здания в обеденное время и вернулись тоже вместе, когда обеденное время истекло. Ну а уж чем там они занимались в промежутке, можно только догадываться. — Он хохотнул. — Только в такую погоду не до догадок — мозги стынут! — продолжал он.
— Когда был этот их обед, в какой день?
Гейб опять прищурился и закрыл глаза, вспоминая.
— По-моему, в пятницу. Он ваш соперник, этот, что в коричневых мокасинах?
— Да нет, он мой друг. Вернее, приятель. Знакомый, в общем. — Услышанная новость заставила Лу говорить сейчас с некоторым раздражением. — Он мой коллега, но теперь, в связи с болезнью Клиффа, есть большая вероятность для нас обоих… ну, вы понимаете…
— Подсидеть вашего заболевшего приятеля, — с улыбкой докончил за него фразу Гейб. — Очень мило. А знаете, эти неспешные мягкие ботинки, черные, — продолжал он, — они тут намедни с работы с парочкой «лубутенов» уходили.
— Лу… Луб… Как вы сказали?
— Туфли такие, их по лакированной красной подошве всегда признать можно. А та пара была еще и на каблуках в сто двадцать миллиметров.
— Миллиметров? — переспросил Лу. — Красная подошва… Понятно. — Он кивнул, переваривая полученную информацию.
— Вы можете выяснить у вашего друга, то есть знакомого, то есть коллеги, с кем это он проводит время, — предложил Гейб, и глаза его блеснули.
На это Лу ответил уклончиво:
— Конечно. Ну, я побегу. Ждут дела, и люди ждут, и все одновременно, вы просто не поверите. — Он подмигнул: — Спасибо вам за помощь, Гейб. — И он опустил в плошку Гейба банкноту в десять евро.
— Прощай, друг! — расцвел улыбкой Гейб и тут же, схватив банкноту, запихнул ее в карман. И постучал по нему пальцем: — Чтоб не пронюхали, вы понимаете?
— Вы правы, — одобрительно закивал Лу.
Но при этом почувствовал, что вовсе его не одобряет.

5
Тринадцатый этаж

— Наверх?
На этот вопрос, заданный мужчиной, стоявшим на втором этаже и с надеждой вглядывавшимся в заспанные лица людей в битком набитом лифте, ответом было утвердительное бурчание и дружные кивки. Отреагировали все, кроме Лу, который был слишком занят разглядыванием подошв мужчины, перешагивавшего через узкую щель над холодным и темным провалом, отделяющую его от замкнутого пространства лифта. Лу охотился за красными подошвами и мягкими черными ботинками. Альфред приехал рано и обедал в обществе черных башмаков. Черные же башмаки уходили с работы в компании красных подошв. Если ему удастся выследить красные подошвы, он сможет узнать, с кем работает их владелица и с кем тайно встречается Альфред — деталь слишком важная, чтобы просто спросить об этом Альфреда, и дающая достаточно оснований сомневаться в искренности последнего. Обо всем этом он размышлял, в то же время разделяя неловкое молчание, какое порой воцаряется в лифтах, объединяющих незнакомых друг другу людей.
— Какой вам этаж? — раздался придушенный голос человека, совершенно скрытого от глаз и, возможно, притиснутого к стене, но единственного, кто еще имел доступ к кнопкам, а потому вынужденного взять на себя роль распорядителя.
— Тринадцатый, пожалуйста, — сказал вошедший.
Послышались вздохи, и кто-то неодобрительно зацокал языком.
— Тринадцатого нет, — ответствовал придушенный голос.
Дверцы лифта закрылись, и кабина устремилась вверх.
— Ну, решайтесь же поскорее, — торопил придушенный.
— Хм… я… — Мужчина рылся в портфеле в поисках ежедневника.

— Вам нужен либо двенадцатый, либо четырнадцатый, — высказал предположение придушенный. — А тринадцатого здесь нет.
— Ему, должно быть, на четырнадцатый надо, — пришел на помощь другой мужчина. — Четырнадцатый — это, строго говоря, и есть тринадцатый.
— Так мне четырнадцатый нажимать? — спросил придушенный уже довольно раздраженно.
— Хм… — Мужчина все еще рылся в своих бумажках.
Лу не вникал в эту беседу, необычно взволнованную для мирной обстановки лифта, так как был поглощен созерцанием обуви. Черных ботинок было много — на одних кожа с выработкой, на других потерта, одни начищены, другие сильно разношены, на некоторых шнурки развязались, а вот красных подошв — не видно. Он заметил, что ноги вокруг стали слегка поджиматься и переминаться. Одна пара ботинок слегка отодвинулась от него. Голова его дернулась, потому что лифт, зажужжав, встал.
— Наверх? — спросила девушка.
На этот раз утвердительный хор мужских голосов отозвался более любезно.
Войдя, девушка встала напротив Лу, и он принялся изучать ее туфли, тогда как прочие мужчины в лифте занялись изучением различных частей ее фигуры в безмолвии, столь знакомом женщинам, едущим в лифте, битком набитом мужчинами.
Наконец человек, обутый в коричневые грубые башмаки, так ничего и не найдя, вынырнул из своего портфеля и, удрученный сознанием своего поражения, объявил:
— Проектная компания Патерсона!
Лу размышлял над нелепостью ситуации. Не помечать на лифтовой панели тринадцатый этаж было его предложением, хотя, разумеется, этаж этот существовал. Никакого провала и никакой пустоты перед четырнадцатым этажом не было — не на призрачных же кирпичах он крепился, витая в воздухе! Четырнадцатый на самом деле и был тринадцатым этажом, и его контора там и помещалась. Понять, почему это всех ставило в тупик, он не мог — ему самому это казалось ясным как день. Он вышел на четырнадцатом этаже, и ноги его тут же погрузились в упругий плюш ковра.
— Доброе утро, мистер Сафферн, — приветствовала его, не отрываясь от бумаг, секретарша.
Задержавшись возле ее стола, он поглядел на нее с недоумением:
— Пожалуйста, Элисон, называй меня «Лу», как ты всегда делаешь.
— Конечно, мистер Сафферн, — высокомерно бросила она, избегая его взгляда.
Когда Элисон, встав из-за стола, прошла куда-то в угол комнаты, Лу постарался разглядеть ее подошвы. Он все еще стоял возле ее стола, когда она вернулась и, по-прежнему не глядя на него, уселась печатать. Как можно небрежнее Лу нагнулся, словно поправляя шнурки на ботинках, а сам при этом вглядываясь в проем под столом.
Она нахмурилась, скрестила длинные ноги.
— Что-нибудь не так, мистер Сафферн?
— Зови меня Лу, — повторил он, все еще озадаченный.
— Нет, — бросила она довольно капризно и глядя в сторону. И схватила со стола ежедневник. — Может, повторим, что на сегодня назначено?
Встав, она обошла стол.
Узкая шелковая блузка, узкая юбка. Его взгляд, окинув ее всю, переместился вниз, к ее туфлям.
— Какой они высоты?
— Вы о чем?
— Не сто двадцать миллиметров случайно?
— Понятия не имею! Да и кто меряет каблуки миллиметрами?
— Ну, не знаю. Некоторые меряют. Гейб, например. — Улыбаясь, он проследовал за ней в офис, все пытаясь разглядеть ее подошвы.
— Какой еще, бог мой, Гейб?!
— Один бродяга. — Он засмеялся.
Недоуменно обернувшись к нему, она вдруг заметила, с каким напряженным вниманием он ее изучает.
— Вы разглядываете меня, будто картину на стене, — ехидно бросила она.
Современный импрессионизм никогда его не увлекал. Порой он ловил себя на том, что замедляет шаг в коридоре возле того или иного из этих полотен, очередной бессмысленной мазни, предназначенной для украшения стен в офисе.

Линии и цветовые пятна, которые кому-то, наверное, что-то говорили, легко можно было бы поменять местами, сделав верх низом и наоборот, — ничего бы не нарушилось, а ведь сколько денег на них угрохано!
Он разглядывал их, вертя головой туда-сюда, наклоняя ее то к одному, то к другому плечу, как делал это и сейчас, после разговора с Элисон, и ему все виделась за ними какая-то детсадовская учительница рисования, набивающая себе карман денежками, в то время как перемазанные красками четырехлетние несмыслёныши, высунув язык, пыхтят от старания, а в итоге получают за свои труды разве что мягкую игрушку.
— У тебя красные подошвы? — спросил он у Элисон, подходя к своему креслу — кожаному и такому огромному, что в нем уместилась бы семья из четырех человек.
— А что, я вляпалась во что-то? — Приподняв одну ногу и балансируя на другой, она принялась проверять свои подошвы. Как собака, которая ловит свой хвост, подумал Лу.
— Не важно. — Он устало опустился в кресло. С подозрением поглядывая на него, она занялась расписанием на день.
— В восемь тридцать вам предстоит телефонная беседа с Энгусом Салливаном о необходимости свободно изъясняться по-ирландски для покупки земельного участка в Коннемаре. Для вашего удобства я позаботилась о переводчике. — Она ухмыльнулась и, мотнув головой, как норовистая лошадь, откинула с лица пряди осветленных волос. — В восемь сорок пять — встреча с Бэрри Бреннаном. Речь пойдет о находках в Корке.
— Дай бог, чтоб они не представляли исторической ценности.
— Трудно сказать, сэр, может, это касается ваших предков; у вас же в Корке имеются родственники, не так ли? В девять тридцать…
— Погоди-ка… — Зная, что в комнате, кроме них, никого нет, Лу все же огляделся, надеясь на чью-то помощь. — Почему ты вдруг стала называть меня «сэр»? Какая муха сегодня тебя укусила?
Она отвела взгляд, пробормотав что-то вроде «может, кто и укусил, но явно не ты».
— Что ты сказала? — Но дожидаться ответа он не стал. — Знаешь, у меня сегодня дел невпроворот, так что будь любезна, избавь меня от своего сарказма. И с каких это пор мы начинаем день с того, что просматриваем расписание?
— Я подумала, что если зачитать вам вслух, какой насыщенный день вам предстоит, то, может быть, впредь вы разрешите мне по моему усмотрению избавлять вас от некоторых не столь уж важных дел.
— Ты бы хотела поменьше работать, Элисон? В этом все дело?
— Нет, — вспыхнула она. — Вовсе нет. Просто мне казалось, что вам стоит несколько изменить ваши рабочие привычки. Вместо того чтобы крутиться как белка в колесе, хватаясь то за одно, то за другое, вам следовало бы заниматься меньшим числом клиентов, но уделять побольше времени каждому. И клиенты были бы довольны.
— Ага, и мы с Джерри Магуайром жили бы поживали и горя бы не знали. Ты, Элисон, в нашей компании еще новичок, и на первый раз я тебя прощаю, но впредь имей в виду, что таков мой метод работы, ясно? Я люблю дело делать! Мне не нужны двухчасовые обеденные перерывы или время для того, чтобы, примостившись на кухне, проверять, как дети выучили уроки. — Он прищурился. — Ты, кажется, сказала «и клиенты были бы довольны»? Разве кто-то жалуется?
— Ваша мать. Ваша жена, — сказала Элисон сквозь стиснутые зубы. — Ваша сестра. Ваша дочь.
— Моей дочери пять лет.
— И тем не менее она звонила вам, когда в прошлый вторник вы забыли забрать ее с урока народных танцев.
— Это не считается! — Он закатил глаза. — Ведь моя пятилетняя дочь не принесет компании миллионных убытков. — И опять он не стал ждать ответа. — А от людей, не носящих со мною одну фамилию, жалобы поступали?
Элисон напряженно думала, вспоминая, потом сказала:
— Что, ваша сестра после развода сменила фамилию?
Он лишь бросил на нее хмурый взгляд.

— И опять он не стал ждать ответа. — А от людей, не носящих со мною одну фамилию, жалобы поступали?
Элисон напряженно думала, вспоминая, потом сказала:
— Что, ваша сестра после развода сменила фамилию?
Он лишь бросил на нее хмурый взгляд.
— Тогда нет, сэр.
— Что еще за напасть с этим «сэр»!
— Я просто подумала, — она покраснела, — что если вы решили относиться ко мне как к посторонней, то и я буду поступать так же.
— Я отношусь к тебе как к посторонней? В чем это выражается?
Она отвела взгляд. А он понизил голос:
— Мы же находимся в офисе, Элисон. Чего же ты хочешь? Чтобы я прерывал деловые разговоры уверениями, как приятно тебя тискать?
— И ничего такого мы не делали. Мы просто целовались.
— Роли не играет. Так какие жалобы ты имеешь в виду?
Она молчала, но щеки ее пылали.
— Ну, наверное, то, о чем говорил мне Альфред.
Сердце Лу вдруг повело себя необычно. Оно как-то странно затрепетало.
— Что же он говорил?
Она мусолила край бумажного листа, по-прежнему глядя в сторону.
— Насчет какого-то совещания на прошлой неделе, которое вы пропустили.
— Вот про «какое-то совещание» поподробнее, пожалуйста.
Она ощетинилась.
— Ладно. После совещания на той неделе у мистера Салливана он… — как и перед словом «Альфред», она запнулась, — он предложил, чтобы я попробовала немножко вами руководить. Ему известно, что работа эта для меня внове, и он посоветовал мне следить, чтобы впредь вы столь важных совещаний не пропускали.
Кровь бросилась в голову Лу, мысли мчались, обгоняя друг друга. Никогда еще не испытывал он подобного замешательства. Вся его жизнь состояла из беготни — он бросал одно дело, чтобы поспеть к следующему. И так все время, все дни кряду — в вечной погоне за чем-то, чтобы двигаться вперед. Такая нескончаемо трудная, такая утомительная работа. Но работу свою он любил, считал себя настоящим профессионалом, всецело преданным делу во всех его аспектах. Упрек в том, что он пропустил не запланированное заранее совещание в тот день, когда взял отгул, взбесил его. Особенно обидно было то, что произошло это из-за семейных обстоятельств. Если бы он пожертвовал этим совещанием ради какого-то другого, было бы не так досадно. Но он разозлился на мать. Ведь это ее в то утро он забирал из больницы после операции на бедренном суставе. Он злился и на жену, уговорившую его сделать это самому, вместо того чтобы послать за ней машину, как предлагал он, — предложение это жену только рассердило. Он злился и на сестру свою Марсию, и на старшего брата Квентина за то, что они не сделали этого без него. Ведь он же занятой человек, и вот, пожалуйста: единственный раз, когда он семейное дело поставил во главу угла, он за это поплатился. Он встал и начал ходить взад-вперед перед окном, больно кусая губу и чувствуя такую злобу, что впору было схватить телефонную трубку и крикнуть в нее домашним: «Видите? Теперь видите, почему меня вечно нет дома? Видите? А теперь глядите, что вы наделали!»
— Ты что, не сказала ему, что мне надо было мать забирать из больницы? — тихо и словно через силу проговорил он. Ему было крайне неприятно произносить слова, которые он так презирал в устах коллег. Он ненавидел такие оправдания, ненавидел, когда частную жизнь тащили в офис. Ему это казалось признаком непрофессионализма. Уж если ты работаешь, так работай.
— Нет, не сказала, потому что это была моя первая рабочая неделя, а разговор этот был в присутствии мистера Патерсона, и я не знала, как вам будет лучше — говорить или нет.
— С ним был мистер Патерсон? — спросил Лу, и глаза его чуть не выскочили из орбит.
Широко раскрыв глаза, она часто закивала, точно игрушечный зверек с головою на пружинке.

— Так-так.
Сердце его перестало трепыхаться, теперь он начинал понимать что к чему. Его драгоценный Альфред принялся за свои штучки. Причем за такие, на которые, как прежде думал Лу, он не был способен. Альфред ничего не делал так, как положено. Он на все глядел не так, как прочие, словно бы под другим углом, и всегда пытался измыслить какой-нибудь новый, лучший выход из того или иного затруднительного положения.
Лу окинул взглядом свой стол.
— Где моя почта?
— На двенадцатом этаже. Курьер-стажер запутался, потому что тринадцатый этаж отсутствует.
— Он не отсутствует! Мы сидим на тринадцатом этаже! Да что это сегодня со всеми происходит?
— Сидим мы на четырнадцатом, а то, что тринадцатый этаж у нас отсутствует, — серьезное упущение проектировщиков.
— Никакое это не упущение, — попытался защищаться Лу. — Некоторые из известнейших сооружений не имеют тринадцатого этажа.
— И крыши.
— Что?
— У Колизея же нет крыши.
— Что?! — опять рассердился он. — Посоветуй этому курьеру-стажеру отныне взбираться пешком по лестнице и считать этажи. Тогда он не будет путаться в нумерации. А вообще, почему бы курьерам, разнося почту, не передавать ее из рук в руки?
— Гарри говорит, что у них нехватка кадров.
— Нехватка кадров? Но для того, чтобы подняться на лифте и передать мне эту треклятую почту, нужен всего один человек! При чем тут нехватка кадров! — Его голос взлетел вверх, поднявшись до визга. — Такую работу кто угодно может делать! Даже обезьяна! Стоит только свистнуть — на улице полно людей, которые почтут за счастье работать в таком месте, как…
— Как что? — спросила Элисон, но обращаясь только к затылку Лу, потому что Лу, уже отвернувшись, глядел теперь в огромное, от пола до потолка, окно на тротуар внизу. В зеркальной панели отражалось его лицо, и ей хорошо было видно его странное выражение.
Она тихонько отступила, ретируясь и впервые за несколько недель ощутив облегчение при мысли, что их флирт, заключавшийся в нескольких объятиях в потемках, не зашел слишком далеко. Потому что не исключено, что она судила об этом человеке неверно, не сумев разглядеть, что с ним что-то не так. Как новый работник в компании, она и возможности не имела узнать его получше. Она только знала о нем, что он напоминал Белого Кролика из «Алисы в стране чудес» — вечно спешил и опаздывал, но все-таки поспевал всюду вовремя. Он был добродушен и любезен и хорошо делал свое дело. А кроме того, он был красив и обаятелен и ездил на «порше», а такие достоинства в ее глазах были ценнее прочих. Конечно, разговаривая с женой Лу по телефону на прошлой неделе, она чувствовала себя немного виноватой из-за той истории с поцелуями, но чувство вины быстро испарилось, чему способствовала абсолютная, как показалось Элисон, невинность этой женщины и ее полное неведение относительно измен мужа. А потом, у всех есть свои слабости, и слабости такого рода мужчинам следует прощать, в особенности если предметом этой слабости является сама Элисон.
— А какие ботинки носит Альфред? — вдруг спросил Лу, когда она уже закрывала за собой дверь.
Она вернулась в кабинет.
— Какой Альфред?
— Беркли.
— Не знаю. — Она покраснела. — Зачем вам это?
— Хочу сделать ему подарок на Рождество.
— Ботинки? Вы хотите подарить Альфреду ботинки? Но я уже заказала в «Черном Томасе» корзинки с гастрономией для всех, как вы и просили.
— Выведай все-таки это для меня. Не в открытую, конечно. Спроси как бы между прочим. Я хочу сделать ему сюрприз.
Она недоверчиво прищурилась:
— Конечно.
— Да, и еще, эта новенькая из бухгалтерии, как ее? Сандра? Сара?
— Дейрдре.

— Проверь и ее обувь тоже. Если подошвы у нее красные, сообщи мне.
— Не красные. Ее ботильоны в «Топе» куплены. Черная тисненая замша. Я такие в прошлом году носила, когда это было модно.
И с этими словами она вышла.
Вздохнув, Лу тяжело опустился в свое великанское кресло и сжал пальцами переносицу в надежде остановить начинавшуюся мигрень. Похоже, с ним что-то неладно. Он и так уже убил пятнадцать минут своего рабочего утра беседуя с бродягой, что было ему совершенно несвойственно. Но удержаться он не мог — так непреодолимо было желание остановиться возле этого человека и предложить ему кофе.
Заняться текущими делами не получалось, и Лу опять отвернулся к окну и стал глядеть наружу. Внизу сияли праздничным убранством набережные и мосты, над рекой от берега до берега протянулись гирлянды гигантских неоновых колокольчиков и листьев остролиста. Лиффи катила свои полные воды мимо его окна и дальше, к Дублинской бухте. А по тротуарам, в такт течению реки и в том же направлении текли людские потоки. Толпа запруживала улицы, словно влекомая, как электрической тягой, скульптурными фигурами двух изможденных людей, — монумент этот был поставлен в память о голоде, свирепствовавшем здесь когда-то, голоде, побудившем многих отправиться отсюда в эмиграцию. Но вместо скудных пожитков в руках современных ирландцев были пакеты из кафе «Старбакс» и портфели. Женщины шли на работу в кроссовках, сунув туфли-лодочки в сумку. Совершенно другая судьба и неисчислимые возможности открывались перед ними.
Единственно неподвижным среди всей этой толпы оставался Гейб, втиснутый, как в щель, в закоулок перед входом, закутанный, как в кокон, в свое одеяло и пристально рассматривающий обувь, что проплывала мимо него к возможностям, ему недоступным. Хотя с высоты тринадцатого этажа Гейб казался Лу чуть больше точки, он все же мог различить, как поднимается и опускается рука бродяги, прихлебывающего кофе — мерно, неспешно, со смаком, — притом что кофе наверняка был уже холодным как лед. Гейб возбуждал его любопытство. В не малой степени тем, что тот так хорошо помнил обувь сотрудников, с математической точностью отмечая каждую пару; но что вызывало еще и его тревогу, так это то, что синеглазый, с ясным взором бродяга казался Лу удивительно знакомым. Можно даже сказать, что в Гейбе Лу усматривал черты сходства с собой. Оба они были примерно одного возраста, и стоило только привести Гейба в порядок, и его легко можно было бы спутать с Лу — представительный, приятный, энергичный мужчина. С тем же успехом Лу тоже мог бы сидеть на тротуаре, наблюдая проплывающую мимо жизнь. А между тем, как по-разному сложились их судьбы.
В эту секунду, словно почувствовав на себе взгляд Лу, Гейб поднял голову и поглядел вверх. Вознесенному на высоту тринадцати этажей Лу почудилось, будто Гейб заглянул ему прямо в душу, прожег его насквозь своими проницательными глазами.
Это смутило Лу. Участвуя в сооружении этого здания, он не мог не знать с абсолютной точностью, что панели фасада здесь зеркальные. Глядя вверх, Гейб никоим образом не мог видеть Лу, как бы он ни задирал голову и ни прикрывал глаза от света, подняв руку, точно в приветствии. Наверное, он разглядывал какое-то отражение в стекле, возможно, птицу, думал Лу, да, должно быть, это птица привлекла его внимание. Ничем другим это быть не может. Но взгляд Гейба был столь пристален, столь четко устремлял он его на тринадцатый этаж и через окошко прямо в глубину глаз Лу, что это заставило Лу поколебаться в своей уверенности. Он тоже поднял руку и, сухо улыбнувшись, помахал Гейбу. И, не дожидаясь ответного знака, повернулся в кресле спиной к окну. Сердце колотилось так, словно Лу застали за чем-то непристойным.
Зазвонил телефон. Это была Элисон, и голос ее звучал невесело.
— Прежде чем я доложу вам то, что должна доложить, хочу сообщить, что я теперь дипломированный специалист в области делопроизводства и управления.

— Поздравляю. Она кашлянула.
— Ну а теперь вот что. Альфред носит коричневые мокасины восьмого размера. Похоже, что таких мокасинов у него пар десять, так что не думаю, что подарить ему на Рождество еще одну пару — мысль удачная. Фирма — изготовитель мокасинов мне неизвестна, но с прискорбием признаюсь, что выяснить это для вашего удовольствия мне ничего не стоит. — Она перевела дух. — Что же касается туфель с красными подошвами, то Луиза купила такие и всю прошлую неделю их проносила, но они натерли ей ногу, и она отнесла их обратно, однако в магазине их не приняли — было заметно, что они ношены, на красных подошвах виднелись потертости.
— Кто такая Луиза?
— Секретарь мистера Патерсона.
— Мне надо, чтобы ты выяснила у нее, с кем она выходила из здания каждый день на прошлой неделе.
— Это не входит в мои обязанности.
— За это можешь уйти с работы пораньше.
— Так и быть.
— Спасибо, что поддалась уговорам.
— Да пожалуйста — хоть будет время рождественскими подарками заняться.
— Не забудь и о моих поручениях.
Таким образом, хоть узнал Лу и немного, но в сердце его поселилось чувство, которое кое-кто другой мог бы принять за панику. При этом наблюдения Гейба подтвердились, и значит, это не бред сумасшедшего, как втайне подозревал Лу. Ранее в разговоре Гейб спросил Лу, не нужен ли ему в офисе наблюдательный человек, и сейчас, внезапно приняв решение, Лу взялся за телефонную трубку.
— Соедини-ка меня с Гарри из экспедиции и достань в шкафу какую-нибудь из моих запасных рубашек, галстук, брюки и отнеси их парню, что сидит возле дверей. Проводи его сперва в мужской туалет — пусть помоется и почистится, — после чего отведешь его в экспедицию. Зовут его Гейб, и Гарри будет его ждать. Я хочу выправить положение с нехваткой у него кадров.
— Что?
— Гейб. Это уменьшительное от «Гэбриел». Но обращайся к нему «Гейб».
— Нет, я в том смысле, что…
— Сделай, как я сказал. Да, и еще, Элисон…
— Что?
— Мне очень понравилось, как мы целовались на прошлой неделе. И я намерен в ближайшем будущем продолжить это и развить.
Он услышал вырвавшийся у нее смешок, после чего в трубке все стихло.
Ну вот, опять. Говоря ей чистую правду, он не мог отделаться от чувства, что лжет — удивительно нагло и бесстыдно. Как и помогая ближнему — Гейбу, — он, Лу, чувствовал, что помогает и себе самому, ведь добрые дела душеспасительны. Но помимо этого он догадывался, что за всей этой душеспасительной интригой замышляется интрига иного рода, таится зародыш иного спасения. Спасения собственной шкуры. А еще глубже, в самой сердцевине всех этих хитросплетений было ясное понимание того, что его жест продиктован страхом. Не страхом, что прямо сейчас, измени ему благоразумие или удача, он, Лу, может легко оказаться в положении Гейба, а подспудное подозрение, почти неуловимое и уж, конечно, незримое, что в сложной инженерной конструкции своей карьеры Лу допустил какой-то просчет. Он гнал от себя подозрения, но они не отступали. Страх не улетучивался, он был неотвязным, он присутствовал всегда, хоть и оставался скрытым от посторонних глаз.
Совсем как тринадцатый этаж.

6
Решено и подписано

Когда встреча с мистером Бреннаном относительно находок на строительстве в графстве Корк — находок, слава богу, не представляющих исторической ценности, но все-таки вызывающих сомнение, — близилась к концу, в дверях его кабинета возникла Элисон, взволнованная и с ворохом одежды для Гейба в вытянутых руках.
— Простите, Барри, — воскликнул Лу, — мы закругляемся! Мне надо бежать. Меня ждут в двух местах одновременно, а вы сами знаете, какие сейчас пробки.

Меня ждут в двух местах одновременно, а вы сами знаете, какие сейчас пробки.
Блеснули фарфоровые коронки, и после — теплое рукопожатие. Мистер Бреннан опомнился уже в лифте, направлявшемся вниз: зимнее пальто висело у него на руке, портфель, набитый бумагами, был зажат под мышкой. И в то же время впечатление от встречи осталось самое благоприятное.
— Он что, отказался? — спросил Лу у Элисон.
— Кто?
— Гейб. Не хочет поступать на службу?
— Там никого не было. — Вид у нее был смущенный. — Я стояла у конторки ресепшн и называла его имя — так неловко все это было, — но никто не отозвался. Это новый розыгрыш, да, Лу? Не думала я, что после того, как вы заставили меня изобразить цветочницу в кабинете у Альфреда, я куплюсь на нечто подобное.
— Никакой это не розыгрыш. — Взяв ее за руку, он подтащил ее к окну.
— Но никакого мужчины там нет, — сердито сказала она.
Он посмотрел в окно: Гейб был на прежнем месте, сидел на земле. Начавшийся дождик покрывал стекло каплями, вскоре превратившимися в градины, бившие в окно с легким стуком. Гейб передвинулся поближе к дверям и поджал коленки к груди, спасаясь от сырости. Капюшон свитера он надел на голову, покрепче затянув завязки, и эти завязки, преодолев тринадцать этажей, казалось, врезались Лу в самое сердце.
— Так есть там мужчина или нет? — спросил он, тыча пальцем в окно.
Элисон напрягла зрение, прищурилась, уперев нос в стекло.
— Да, есть, но…
Он выхватил у нее из рук одежду.
— Я сам все сделаю, — бросил он.
Как только Лу ступил за вращающуюся дверь вестибюля, в лицо ему ударил ледяной ветер, от которого перехватило дыхание. Капли дождя, как льдинки, кололи кожу. Гейб сосредоточенно разглядывал проплывавшую мимо обувь, явно пытаясь не обращать внимания на разгул стихий. Мыслями он был далеко, где угодно, только не здесь. На пляже, где было так тепло, где песок был мягким, как бархат, а воды Лиффи, катившиеся перед ним, — безбрежными, как море. И в этом воображаемом мире он чувствовал себя почти счастливым, что казалось невероятным в его положении.
Однако на лице его это не отражалось. Теплое выражение довольства, которым оно лучилось утром, теперь исчезло. Глаза глядели холодно и уже не были похожи на теплые синие озера, как раньше, они бесстрастно следили за тем, как штиблеты Лу преодолевают путь от вращающихся дверей до края Гейбова одеяла.
Глядя на эти штиблеты, Гейб воображал, что он валяется на пляже и ждет, когда ему принесут заказанный коктейль, а штиблеты — это обувь официанта, который приближался, держа в шатком равновесии поднос с коктейлем. Официант широко растопыривал руки, что делало их похожими на рожки люстры. Гейб давно уже сделал заказ, но милостиво прощал официанту эту легкую заминку. Густой влажный воздух располагает к медлительности и лени, и песок вокруг усеян распростертыми телами, лоснящимися и источающими запах кокосового масла. Нерасторопность официанта можно объяснить и трудностью лавирования между телами. Ноги приближались, шлепая по песку, и с каждым шагом в воздух взлетали песчинки. Но, достигая его, песчинки превращались в капли дождя, а шлепанцы официанта вдруг превратились в знакомые сверкающие штиблеты. Гейб поднял глаза в надежде увидеть многоцветную радугу коктейля с фруктами и воткнутым в стакан бумажным зонтиком. Но вместо этого перед ним предстал Лу с ворохом одежды в руках, и Гейбу стоило некоторого труда вновь приспособиться к холоду и гулу машин, и к толчее, сменившей картину тропического рая.
Лу тоже выглядел теперь не так, как утром. Его волосы уже не блестели, как у Кэри Гранта, а прическа потеряла изысканную аккуратность, на плечи его, словно перхоть, падали белые ледяные шарики и, уютно забившись в швы, таяли далеко не сразу, а растаяв, оставляли на материи темные пятнышки влаги.

Непривычный ему ветер, изменив его обычно расслабленную походку, заставил его горбиться и поднимать плечи в попытке укрыть уши от холода. Без своего кашемирового пальто он дрожал всем телом и был похож на остриженную овцу — голую, на тонких мосластых ножках.
— Работу хотите? — доверительно спросил Лу, но вышло это у него слишком тихо и робко — ветер заглушил его голос, унеся вопрос мимо Гейба и дальше, вдоль по улице.
Гейб только улыбнулся.
— Вы так думаете?
Смущенный его реакцией, Лу кивнул. Объятий и поцелуев он не ожидал, но его вопроса словно ждали. И это ему не понравилось. Уместнее было бы в ответ запеть от восторга, пуститься в пляс, разохаться, разахаться, рассыпаться в благодарностях и уверениях в вечной признательности. Но ничего такого не последовало. В ответ он получил лишь снисходительную улыбку и, после того как Гейб выпростался наконец из одеяла и поднялся в полный рост, еще лишь твердое, благодарное и, несмотря на холод, очень теплое рукопожатие. Без дальнейших слов и обсуждений все было решено и подписано, сделка состоялась, хоть Лу и не мог припомнить, чтоб вел переговоры.
Когда они оба, одинакового роста, одинаково синеглазые, стояли друг против друга и смотрели друг другу в глаза, и взгляд Гейба из-под капюшона, по-монашески низко нахлобученного на лоб, буквально сверлил Лу, тот, моргнув, даже отвел взгляд. В тот самый момент в его душу закралось сомнение — ведь теперь благородный замысел стал реальностью. Сомнение вторглось непрошеным, как своенравный гость, чей визит не был оговорен заранее, и Лу смутился, не зная, как поступить, куда деть свое сомнение — оставить его при себе или прогнать. У него была масса вопросов к Гейбу, возможно, необходимых, но в голову в этот момент почему-то пришел только один.
— Могу я вам доверять, Гейб? — спросил Лу.
Он хотел обрести уверенность, хотел расслабиться и успокоиться, но вовсе не рассчитывал на такой ответ, какой услышал.
Гейб и глазом не моргнул.
— Во всем, вплоть до собственной жизни. Президентские апартаменты джентльмену и человеку слова!

7
По зрелом размышлении

Покинув холодную улицу, Гейб и Лу ступили в тепло мраморного вестибюля. Стены, полы и гранитные колонны были украшены завитушками кремового и карамельного цветов, а также цвета шоколада «Кэдбери», и Гейбу хотелось их лизнуть. Он понимал, что замерз, но не знал до какой степени, пока не очутился в этом тепле. А Лу чувствовал на себе взгляды — все глядели, как он ведет мимо ресепшн и дальше, в мужской туалет на первом этаже, этого странного оборванца. Сам не зная почему, Лу счел необходимым проверить все туалетные кабинки и лишь потом сказал:
— Вот, это вам. — И он сунул в руки Гейба ворох одежды, которая теперь была чуть влажная на ощупь. — Возьмите и оставьте себе.
И он повернулся к зеркалу, чтобы причесаться, привести волосы в прежнее безукоризненное состояние, смахнуть с плеч ледяные крупинки, вытереть дождевые капли — словом, вернуться к норме, как внешне, так и внутренне, в то время как Гейб стал медленно разбирать вещи: серые брюки от Гуччи, белая рубашка, полосатый серо-белый галстук. Он ощупывал их осторожно, словно боясь, что от малейшего прикосновения все это может рассыпаться в прах.
Пока Гейб, сбросив одеяло в раковину и удалившись в кабинку, переодевался, Лу расхаживал взад-вперед вдоль ряда писсуаров, отвечая на телефонные звонки и мейлы. Он был так поглощен работой, что, когда, подняв взгляд от аппарата, увидел перед собой мужскую фигуру, он не узнал в ней Гейба и снова уткнулся в телефон. Но тут же вновь поднял голову, внезапно осознав, что это Гейб.
Единственной деталью, по которой еще можно было догадаться, что это на самом деле Гейб, были грубые «мартенсы», выглядывавшие из-под брюк Гуччи. Одежда оказалась Гейбу совершенно впору, и, стоя перед зеркалом, он глядел на свое отражение, словно оторопев.

Одежда оказалась Гейбу совершенно впору, и, стоя перед зеркалом, он глядел на свое отражение, словно оторопев. Вязаная шапочка теперь не скрывала его густых черных волос, совсем таких, как у Лу, только сильно спутанных. Застывшее тело отогрелось, губы налились краской, а прежде синеватые озябшие щеки порозовели.
Лу не знал, что и сказать, но после паузы, слишком продолжительной, чтобы казаться приличной, он с места в карьер приступил к делу.
— Помните, вы поделились со мной той историей насчет ботинок?
Гейб кивнул.
— Правильно сделали. Я не против, если вы и впредь станете замечать такого рода вещи. И держать меня в курсе того, что заметили.
Гейб кивнул.
— У вас есть где жить?
— Да. — И он опять покосился в зеркало. Голос его звучал спокойно.
— Значит, вы сможете дать Гарри свой адрес? Гарри — это ваш начальник.
— Разве не вы будете моим начальником?
— Нет. — Лу вытащил из кармана свой «Блэкбери» и стал просматривать какие-то ненужные послания. — Нет. Вы будете работать в другом… отделе.
— Да, конечно. — Гейб напрягся. Казалось, его смутило, что он посмел подумать иначе. — Правильно. Здорово. Большое спасибо, Лу, очень вам благодарен.
Лу смущенно отмахнулся от благодарностей и, глядя в сторону, произнес: «Вот» — и протянул Гейбу свою расческу.
— Спасибо.
Гейб взял расческу, сунул ее под кран и стал расчесывать свои спутанные волосы. Лу, поторопив его, вывел из туалета и через мраморный вестибюль проводил к лифтам.
Гейб хотел вернуть ему расческу, но Лу, покачав головой, замахал руками, в то же время оглядывая ожидающих лифта: не видел ли кто из них эту сцену.
— Оставьте ее себе. У вас есть трудовая книжка, социальная карточка и всякое такое? — быстро проговорил он.
Гейб с озабоченным видом покачал головой. Он теребил галстук, гладя пальцами шелк, словно то был зверек, который мог убежать от него.
— Ничего страшного. Мы все это уладим. Ну а теперь… — Лу сделал несколько шагов в сторону: у него зазвонил телефон. — Мне надо бежать. Мне надо еще в два места прямо сейчас.
— Конечно. И еще раз большое спасибо. Так куда мне теперь…
Но Лу был уже далеко. Он мерил шагами вестибюль, и движения его в этом вечном полутанце всех говорящих на ходу по мобильнику, были нервны. Левая рука его звенела монетками в кармане, а правую он прижимал к уху:
— Да, уже бегу, Майкл! — Он щелкнул крышкой мобильника и неодобрительно фыркнул при виде толпы возле лифтов, которая стала еще больше. — С этим и впрямь надо что-то делать, — вслух проговорил он.
Гейб глядел на него со странным выражением.
— Что такое?
— Куда мне теперь идти? — спросил наконец Гейб.
— О, простите, вам надо спуститься еще на один этаж, в экспедицию.
— О… — Поначалу он казался ошарашенным, но тут же лицо его вновь приняло довольное выражение. — Ладно. Чудесно. Спасибо, — закивал он.
— Приходилось работать в экспедиции? Наверняка это… хм… хорошая работа, как я думаю. — Лу понимал, что, предложив Гейбу место, он совершил благородный поступок, что в предложенной работе действительно ничего плохого нет, но в глубине души он чувствовал, что стоящий перед ним молодой человек не только способен, но и рассчитывает на большее. Никаких разумных оснований для этого странного чувства у Лу не было, потому что Гейб оставался таким же мягким, любезным и благодарным, как в первые минуты их знакомства, но что-то в его поведении… одним словом, что-то все-таки заставляло это подозревать.
— Не хотели бы вместе пообедать? — с надеждой спросил Гейб.
— Исключено, — ответил Лу под трезвон мобильника, опять раздавшийся из его кармана.

— У меня сегодня ужасный день. Я… — Он не докончил, потому что дверцы подошедшего лифта открылись и ожидающие потянулись в кабину.
Гейб тоже вслед за Лу сделал движение к лифту.
— Лифт идет наверх.
Эти сказанные негромко слова, словно барьер, преградили Гейбу вход в кабину.
— А-а, ну хорошо.
Гейб попятился и, прежде чем дверцы лифта закрылись, впустив последних торопливо бегущих к нему пассажиров, спросил:
— Почему вы это для меня делаете?
С трудом сглотнув комок в горле и сунув руки поглубже в карманы, Лу ответил:
— Считайте это подарком. И дверцы закрылись.
Поднявшись наконец на свой четырнадцатый этаж, Лу был несказанно удивлен, увидев там Гейба, толкавшего тележку с почтой и развозившего по кабинетам пакеты и конверты.
Совершенно пораженный, он, открыв рот, смотрел на Гейба, и пытался прикинуть, каким образом тот успел здесь очутиться.
Гейб растерянно озирался по сторонам.
— Это ведь тринадцатый, не так ли?
— Нет, это четырнадцатый этаж, — торопливо, заученно, почти машинально ответил Лу и тут же добавил: — Но все правильно, вам сюда, просто это… — Он пощупал себе лоб. Горячий. Хорошо бы не заболеть после этой прогулки под дождем без пальто. — Вы так быстро сюда поднялись, что я просто… Ну, не важно. — Он покачал головой. — Вот лифты проклятые, — пробормотал он себе под нос, шагая к своей двери.
Элисон, вскочив, преградила ему дорогу.
— Марсия на проводе! — воскликнула она. — Опять!
Гейб вез свою тележку по плюшевому коридору к другой двери; одно колесо громко скрипело. Секунду Лу с удивлением наблюдал за ним, затем переключил внимание:
— Ей-богу, мне некогда, Элисон. Мне надо ехать в одно место, а до этого у меня еще совещание. Где мои ключи? — Он порылся в карманах пальто, висевшего в углу на вешалке.
— Она уже три раза звонила за это утро, — прошипела Элисон, зажимая рукой трубку и держа ее на отлете, словно та была ядовитой. — Наверно, она считает, что я не передаю вам ее сообщения.
— Сообщения? — поддразнил ее Лу. — Не помню я никаких сообщений.
Элисон в панике заверещала что-то и подняла руку, не давая Лу выхватить трубку.
— Как вы можете валить вину на меня! Я на вашем столе три сообщения вам оставила за одно только утро! Ваша семья и без того меня ненавидит!
— Имеют право, не так ли? — Он притиснул ее к столу, сверля ее тяжелым взглядом, от которого она замерла. Он позволил своим пальцам тихонько проползти по ее плечу и затем к руке, державшей телефон, после чего тот оказался уже у него. За своей спиной он услышал покашливание и, быстро отпрянув, приложил трубку к уху и с деланной небрежностью повернулся, будто желая выяснить, кто это ему помешал.
Гейб. Со своей тележкой, приближающийся скрип которой на этот раз почему-то не заставил Лу насторожиться.
— Да, Марсия, — сказал он в трубку. — Разумеется, мне передали всю эту кучу сообщений. Элисон была так любезна, что делала это неукоснительно. — Он ласково улыбнулся Элисон, которая в ответ показала ему язык, после чего сопроводила Гейба в кабинет Лу.
Приободрившись, Лу стал наблюдать за Гейбом. Проследовав за Элисон в просторный кабинет, Гейб стал озираться вокруг с любопытством ребенка, попавшего в зоопарк, по очереди разглядывая все предметы: большой стеллаж справа, гигантские, от пола до потолка окна, откуда виден весь город, громадный рабочий стол из дуба, кресла для отдыха в левом углу, стол для совещаний, за которым могли усесться десять человек, плазменный телевизор с 50-дюймовым экраном на стене. Не всякая квартира в Дублине могла бы потягаться размером с этим кабинетом.
Гейб вертел головой, жадно разглядывая обстановку. Выражение его лица с трудом поддавалось расшифровке, но, поймав взгляд Лу, Гейб улыбнулся.

Гейб вертел головой, жадно разглядывая обстановку. Выражение его лица с трудом поддавалось расшифровке, но, поймав взгляд Лу, Гейб улыбнулся. Улыбка тоже была загадочной. В ней не было явного восхищения, на что так надеялся Лу, и уж конечно никакой ревности. Скорее она выражала некое веселое изумление. Так или иначе, улыбка эта напрочь уничтожала гордость и удовлетворение, которые готовился испытать Лу. Улыбка, по-видимому, предназначалась именно ему, но он не был уверен, имеет ли право разделить с Гейбом его веселость или же Гейб попросту смеется над ним. Испытывая некоторую неуверенность, чувство не слишком ему привычное, он ответил лишь понимающим кивком.
Между тем Марсия продолжала что-то верещать в трубку, и Лу начало казаться, что у него поднимается температура.
— Лу? Лу, ты меня слушаешь? — негромко спросила она своим мягким голосом.
— Конечно, Марсия, но именно сейчас я вынужден прекратить разговор, потому что меня ждут в двух местах и в оба места мне еще надо добираться, — сказал он и, помолчав, издал смешок, чтобы несколько смягчить удар.
— Да, я знаю, что ты очень занят, — сказала она и, вовсе не намереваясь язвить, добавила: — Я бы не стала беспокоить тебя на работе, если б ты хоть иногда заглядывал к нам по воскресеньям.
— Ну вот опять! — Он закатил глаза, приготовившись выслушать очередную порцию упреков.
— Ничего не «опять» и, пожалуйста, выслушай меня, Лу. Мне и вправду тут без тебя не обойтись. Я не стала бы тебя тревожить, но мы с Риком как раз проходим сейчас через все эти бракоразводные процедуры и… — Она вздохнула. — В общем, я хочу сделать как лучше, а одна я сделать это не в состоянии.
— Наверняка так и есть, я тебе верю.
Не зная, что она имеет в виду, он не мог утверждать с полной определенностью, верит он ей или нет, а, кроме того, его все больше беспокоили передвижения Гейба по кабинету.
Натянув провод, он подтащил аппарат в тот угол, где на вешалке висело пальто. Неловко извиваясь, он попытался влезть в рукава, одновременно держа под мышкой телефон, но уронил трубку. Придерживая пальто, он нагнулся и поднял трубку. Марсия все говорила.
— Так можешь ты ответить хотя бы на один-единственный вопрос — о месте проведения?
— О месте проведения, — повторил он. В кармане у него зазвонил мобильник, и он убавил звук в трубке, желая ответить на звонок.
На секунду она замолчала.
— Да. О месте проведения, — сказала она. Сейчас звук ее голоса был таким тихим, что ему приходилось напрягать слух.
— Месте проведения… чего? — Он повернулся к Элисон, всячески изображая панику, и она, перестав следить за Гейбом, подошла к нему с ярко-желтым листочком оставленного сообщения.
— Ага! — воскликнул Лу, вырывая у нее из рук листок, и продолжил, сверяясь с листочком. — Празднования дня рождения вашего, то есть моего отца! Тебе нужно место проведения праздника!
И опять Лу почувствовал у себя за спиной чье-то присутствие.
— Да, — облегченно вздохнула Марсия. — Только места мне не нужно. У нас их целых два, если помнишь. Я же тебе говорила, мне нужно, чтобы ты помог мне выбрать! Квентин хочет одно, а я — Другое, мама же вообще не хочет вмешиваться и…
— Позвони мне на мобильник, Марсия, мне в самом деле пора бежать! Я опаздываю на деловой обед.
— Нет, Лу, скажи мне только…
— Послушай, я знаю потрясающее место, — прервал он ее, вновь поглядев на часы. — Папа будет в восторге, и гости получат огромное удовольствие! — Он торопился поскорее закончить разговор.
— Но я не хочу тут выступать с какими-то новыми предложениями! Ты же знаешь папу! Маленькое торжество в узком семейном кругу и в уютном месте, чтобы он чувствовал себя комфор…
— Уютное и комфортное место.

Понял!
Лу выхватил у Элисон авторучку и сделал пометку, поручая Элисон организацию праздника.
— Прекрасно! На какой день назначаем?
— На день его рождения. — Каждый следующий ответ Марсии звучал все глуше.
— Правильно! На день его рождения! — Лу вопросительно поднял глаза на Элисон, моментально нырнувшую за ежедневником и начавшую лихорадочно его перелистывать. — Я подумал, что неплохо было бы, если б это выпало на конец недели, чтобы все могли оторваться по полной, а дядя Лео — танцевать до упаду.
— У него только что определили рак простаты.
— Не важно, я не о том. Так какие числа у нас ближайшие суббота-воскресенье? — наудачу пискнул он.
— Папин день рождения падает на пятницу, — сказала Марсия потускневшим голосом. — Это двадцать первое декабря, Лу. Как было и в прошлом году, и всегда.
— Двадцать первое декабря, совершенно верно. — Он с упреком взглянул на Элисон, понурившуюся от сознания своей нерасторопности. — Так это ж меньше чем через неделю, Марсия! Почему же ты так затянула с приготовлениями?
— Я не затянула. Говорю же тебе, что обо всем договорено. И в обоих местах готовы принять гостей.
Уже опять не слушая сестру, Лу отобрал у Элисон ежедневник и стал перелистывать странички сам.
— Ах, нет, можешь себе представить, ничего не выйдет. В этот день у нас корпоративная вечеринка и мое присутствие там совершенно обязательно. Приглашены несколько важных клиентов. А папин день рождения можно отпраздновать и в субботу. Для этого мне придется передвинуть кое-какие встречи, но в целом суббота — это вполне реально.
— Отцу исполняется семьдесят, и не станешь же ты переносить юбилей из-за какого-то там корпоратива! — В голосе Марсии сквозило недоверие. — А кроме того, и угощение, и музыка, и все прочее уже заказаны на определенный день. Все, что осталось решить, это место проведения и…
— Ну так отмени все это, — сказал Лу. Спрыгнув с края стола, он уже был готов повесить трубку. — Там, где я предлагаю провести праздник, нас обеспечат и музыкой, и обслуживающим персоналом. Тебе палец о палец не придется ударить, ясно? Так что решено. Все прекрасно. Я свяжу тебя с Элисон, чтобы ты посвятила ее во все детали.
И поставив телефон на стол, он схватил портфель.
Несмотря на присутствие Гейба за спиной, которое он так остро ощущал, он не оглянулся.
— Вы в порядке, Гейб? — спросил он, собирая со стола Элисон папки и засовывая их в еще не закрытый портфель.
— Угу. Все нормально. Я подумал: может, мне спуститься с вами вместе, если нам по пути?
— О… — Лу защелкнул портфель и ринулся к лифту, не умеряя шага, с неожиданной тревогой думая о том, не совершил ли он ненароком большую ошибку и не придется ли ему теперь каким-то образом показать Гейбу, что, предложив ему работу, он вовсе не прочил его к себе в компаньоны. Нажав кнопку, он вызвал лифт и, глядя, как мелькают цифры этажей на панно, достал мобильник.
— Так у вас сестра есть? — раздался негромкий голос Гейба.
— Угу. — Лу все еще возился с мобильником. Внезапно он вновь ощутил себя школяром, пытающимся отделаться от надоедливого приятеля, которого сам же некогда и приваживал. И мобильник как назло что-то не соединял.
— Здорово!
— М-м…
— Что вы сказали?
Вопрос прозвучал так жестко, что Лу вскинул голову.
— Я не расслышал, — учительским тоном пояснил Гейб.
И тут, непонятно почему, Лу охватил стыд. Он положил мобильник в карман.
— Простите, Гейб. — Он вытер пот со лба. — День был такой суматошный. Я сегодня просто сам не свой.
— Чей же вы тогда?
Лу бросил на него смущенный взгляд, но улыбка Гейба была вполне добродушной.

— Вы что-то насчет сестры говорили.
— Правда? Ну, Марсия как Марсия, в своем репертуаре. — Лу вздохнул. — Она меня с ума сведет всеми этими приготовлениями к отцовскому семидесятилетию. И надо ж было так случиться, что как раз в этот день у нас корпоративная вечеринка, и это тоже осложняет дело, как вы понимаете. Корпоративы у нас всегда проходят весело. — Он покосился на Гейба и подмигнул ему. — Сами увидите. В конце концов, я решил взять все хлопоты на себя. Пусть отдохнет немного, — докончил он.
— А вам не кажется, что ей эти хлопоты доставляют удовольствие? — спросил Гейб.
Лу отвел взгляд. Марсия действительно хлопотала с большим удовольствием. Занималась она этими приготовлениями чуть ли не год. А забрав все в свои руки, он на самом деле облегчал жизнь себе. Ему до смерти надоели бесконечные, по двадцать раз на день, звонки с вопросами о сравнительных достоинствах того или иного торта и о том, смогут ли переночевать у него после праздника три немощные старушки — тетушки, и не одолжит ли он на этот вечер ложки для салатов для буфета. После развода она целиком сконцентрировалась на подготовке этого праздника. Если б она и в браке своем проявляла подобную предусмотрительность, ей бы не пришлось теперь плакаться подругам. Заменив ее на поприще организации праздника, он оказал благодеяние не только ей, но и себе. И то и другое одновременно. Как он и любил.
— Но вы все-таки будете на папином дне рождения, не правда ли? — спросил Гейб. — Ведь семидесятилетие — это не шутка! — И он присвистнул. — Такое пропустить — это уж чересчур.
Лу опять ощутил неловкость и раздражение. Он не понимал — поучает ли его Гейб или же просто пытается вести дружескую беседу. Он украдкой бросил взгляд на Гейба, но тот не глядел на него, занятый сортировкой конвертов на своей тележке и решая, на какой этаж ему следует ехать первым делом.
— О, конечно, я там буду. — Лу растянул губы в притворной улыбке. — Заеду на какое-то время, когда сумею вырваться. По-другому я не мыслю. — Ответ прозвучал натянуто. Какого черта он должен еще и оправдываться!
Гейб ничего не сказал, и после нескольких секунд тягостного молчания Лу несколько раз нажал на кнопку вызова.
— Ползут как черепахи эти лифты, — пробормотал он.
Наконец дверцы лифта открылись, и выяснилось, что в переполненную кабину может влезть только один человек.
Гейб и Лу переглянулись.
— Ну, один кто-нибудь, решайтесь же! — грубо поторопил какой-то брюзга.
— Давайте вы, — сказал Гейб. — Я же вот с этим. — Он указал на тележку. — Поеду на следующем.
— Точно?
— Ну оторвитесь же наконец друг от друга! — крикнул кто-то, и остальные засмеялись.
Лу ринулся вперед, не в силах отвести взгляда от Гейба, холодно смотревшего на него, пока не закрылись дверцы и лифт медленно не пополз вниз.
После всего лишь двух остановок лифт достиг нижнего этажа, и Лу, притиснутому к задней стенке, пришлось пропустить всех. Он наблюдал, как бежали к входным дверям служащие — закутанные, готовые к природным катаклизмам, они спешили на обед.
Толпа поредела, и сердце его словно на секунду замерло, когда он увидел Гейба, стоящего со своей тележкой возле стола охранника. Взгляд Гейба выискивал в толпе Лу.
Лу медленно вышел из лифта и направился к Гейбу.
— Я забыл оставить вам на столе вот это. — И Гейб передал ему тонкий конверт. — Он лежал под кипой других, я и не заметил.
Лу взял конверт и, даже не взглянув, торопливо сунул его в карман пальто.
— Что-нибудь не так? — спросил Гейб, но в голосе его не было озабоченности.
— Нет. Все в порядке. — И опять Лу как зачарованный уставился в лицо Гейба. — Как это вы так быстро очутились внизу?
— Тут? — Гейб ткнул пальцем, указывая на пол.

Все в порядке. — И опять Лу как зачарованный уставился в лицо Гейба. — Как это вы так быстро очутились внизу?
— Тут? — Гейб ткнул пальцем, указывая на пол.
— Да, тут, — с ехидцей произнес Лу. — На первом этаже. Ведь вам надо было спуститься на следующем лифте. С четырнадцатого этажа. И всего за полминуты.
— О, конечно! — согласился Гейб и с улыбкой добавил: — Не думаю, правда, что это действительно заняло полминуты.
— И что же?
— А то, что… — Он замялся. — По-моему, я добрался сюда раньше вашего…
И, пожав плечами, он движением ноги отпустил тормоз своей тележки, готовясь двинуться в путь. И тут зазвонил мобильник Лу и одновременно на экране замелькал сигнал нового мейла.
— Ну, бегите, — сказал Гейб, отходя в сторону. — Ждут дела, и люди ждут, — повторил он слова Лу. Он сверкнул белозубой улыбкой, но, не в пример утренней, от этой улыбки на Лу не повеяло теплом. Напротив, она несла в себе заряды страха и беспокойства, нацеленные в самое сердце Лу и в самые его кишки.
В оба места разом. Как всегда, одновременно.

8
Пирог и пудинг

В половине одиннадцатого вечера город выплюнул Лу, бросив на приморское шоссе, ведущее к его дому в Хоуте, Дублинское графство. Вдоль моря, как причудливая рама чудесного акварельного пейзажа, протянулась череда домов. Овеваемые неустанными солеными ветрами, дома эти, следуя духу бодрой американской моды, расцветили свои крыши Санта-Клаусами и оленями. В каждом окне за раздернутыми шторами посверкивали огоньки рождественских елок, и Лу вспомнил, как мальчиком, чтобы скоротать время в пути, считал эти елки и все сбивался со счета. Справа за бухтой глазу открывались Далки и Киллини. За маслянистой и густой чернотой морского простора, как электрические угри на дне колодца, мерцали огни Дублина.
Сколько Лу себя помнил, Хоут был для него самым желанным местом, пределом его мечтаний. Без преувеличений, к жизни он пробудился здесь. Здесь зародились первые его желания, его чувство родины и нерасторжимой связи с ней. Этот рыболовецкий и морской порт на севере графства был также популярным местом отдыха, располагался он к северу от Хоут-Хед, в пятнадцати километрах от Дублина. Поселок имел свою историю, и тропинки, вьющиеся по склону, огибали развалины старинного аббатства и удаленный от моря замок пятнадцатого века, окруженный лужайками рододендронов, а после вели к маякам, тут и там помечавшим береговую линию. Поселок был густонаселенный и шумный, с пабами, отелями и замечательными рыбными ресторанчиками. Отсюда открывались чудесные виды на Дублинскую бухту, горный хребет Виклоу и долину Война за ними. Хоут был полуостровом, соединенным с материком лишь узенькой полоской суши. И только эта узкая полоска соединяла будни Лу с буднями его семьи. Этот жалкий лоскуток то и дело атаковали шторма — в такие неспокойные дни Лу глядел из окна своего кабинета на бурную Лиффи и представлял себе, как яростные волны накатывают, набрасываются на несчастную полоску суши, как они лижут ее подобно языкам пламени, грозя отрезать его семью от остального мира и от него в том числе, отрезать навечно. А в хорошие деньки он бывал вместе с ними, обнимая их и защищая от злых стихий.
За его большим ухоженным садом лежала пустошь, дикая и непроходимая, поросшая лиловым вереском и высокой, по пояс, травой; тянулась она до самой Дублинской бухты. Прямо перед домом широко раскрывалась даль — зеленые просторы центральной части острова, и в ясные дни картина была просто потрясающей: как будто откуда-то с неба, с облаков до самого океана спускался колышущийся зеленый занавес. От гавани тянулся пирс, по которому Лу обожал гулять, особенно в одиночестве. Одинокие прогулки начались не сразу — ведь пирс он полюбил еще в детстве, когда родители привозили по воскресеньям в Хоут его, Марсию и старшего брата Квентина, и всякий раз, в любую погоду, будь то солнце или дождь, они гуляли по пирсу.

Те дни были либо такими знойными, что даже и теперь, едва нога его ступала на пирс, во рту, казалось, возникал вкус мороженого, либо штормовыми, когда приходилось цепляться друг за друга, чтобы ветер не сдул с пирса и не унес в море.
В те дни семейных прогулок Лу обычно уходил в отдельный от всех свой собственный мир. Он становился спасателем, солдатом. Он был китом. Всем, кем только ни пожелаешь. И кем он не был. Каждая такая прогулка начиналась для него с того, что он несколько минут шел задом наперед, глядя на оставленную на стоянке машину, пока красное пятнышко ее не скрывалось из виду, а люди не превращались в пингвинов — черные точки, маячившие вдали, странно колеблющиеся, двигающиеся туда-сюда, едва различимые.
Лу до сих пор любил гулять на пирсе, этой дорожке, ведущей к спокойствию и умиротворению. Он любил разглядывать машины и дома на скалистом берегу, становившемся все туманнее, по мере того как он удалялся от суши и оказывался вровень с маяком, как и он, глядя в море и видимый морю. Здесь после долгой и утомительной рабочей недели Лу сбрасывал с себя все заботы, все беспокойства, швырял их в воду и следил, как плюхаются они прямо в волну, а затем идут на дно.
Но в этот вечер, когда он возвращался домой после знакомства с Гейбом, гулять по пирсу было уже поздно. Ближний свет он выключил, и вокруг была сплошная чернота, прорезаемая время от времени вспышками прожектора на маяке. Несмотря на поздний час и середину недели, поселок не был обычным тихим убежищем. С приближением Рождества рестораны бурлили — устраивались вечеринки, банкеты, ежегодные праздничные ужины. Яхты стояли у причалов, а тюлени ушли от пирса, сытые, с брюхом, набитым макрелью, как пойманной самолично, так и брошенной им щедрыми гостями. Петляющая по холму до самой его вершины дорога была темной и безлюдной, и, чувствуя близость дома и это безлюдье, он нажал на акселератор своего «Порше-911». Он опустил стекло, и волосы его стал ерошить холодный ветерок, и он слушал гул машины, преодолевающей подъемы, пробирающейся меж зарослей вверх по склону. Внизу под ним миллионами огней светился город, зорко следящий за тем, как он взбирается по лесистой горе, петляя, как паук между травинок.
В довершение всего, так сказать, в качестве глазури на торте прекрасного дня, он услышал автомобильный гудок и, взглянув в зеркальце заднего вида, громко чертыхнулся при виде горящих фар патрульной машины. Он снял ногу с акселератора, надеясь, что его обойдут. Но нет — нарушителем, получается, был он. Мигнув фарами и свернув к обочине, он остановился, не снимая рук с руля и глядя, как из патрульной машины вылезает знакомая фигура. Мужчина не спеша обогнул машину Лу, направляясь к дверце водителя. Он поглядывал по сторонам, словно гуляя, что давало Лу время, мучительно напрягая мозг, вспоминать, как зовут этого сержанта. Лу выключил приемник, громкая музыка смолкла, а Лу стал пристально вглядываться в отражение в боковом зеркале, надеясь этим подхлестнуть свою память.
Мужчина остановился возле дверцы Лу и наклонился, заглядывая в открытое окошко.
— Мистер Сафферн, — сказал он, к облегчению Лу, без всякого злорадства.
— Сержант О?Рейли, — отвечал Лу, тут же вспомнив его фамилию. И обнажил зубы в улыбке, напоминающей оскал шимпанзе.
— И опять мы в привычной ситуации. — Сержант О?Рейли поморщился. — Не везет вам, что домой мы с вами возвращаемся в один и тот же час.
— Вы правы, сэр. Приношу свои извинения. Дороги свободны, и я подумал, что превышение скорости мне сойдет с рук. Поскольку нарушителей вокруг вроде бы нет.
— Если только случайные. Но с ними-то вся и сложность.
— Вот и я стал одним из случайных нарушителей, — засмеялся Лу и поднял вверх руки, словно сдаваясь. — Ведь я уже к самому дому подъезжал, еще секунда — и я, ей-богу, стал бы тормозить, но тут как раз вы меня и углядели.

Мне просто поскорей домой хотелось, к домашнему очагу, так сказать.
— Я еще в Саттон-Кроссе услышал шум вашего мотора и ехал на звук. Уж слишком вы громыхали.
— Ветер очень тихий.
— Да нет — просто мотор работал как бешеный. Вы этого не замечали, а я заметил. И не в первый раз, мистер Сафферн, с вами такая история.
— Похоже, на этот раз мне устным предупреждением не отделаться! — Лу улыбнулся, постаравшись вложить в это максимум обаяния и чистосердечия. И того и другого одновременно.
— Полагаю, вам известно, какая здесь предельная скорость?
— Шестьдесят километров.
— А вовсе не сто с…
Сержант внезапно оборвал свою речь и быстро распрямился, так что перед глазами Лу теперь не его лицо, а пряжка ремня. Не уверенный в дальнейших действиях сержанта, Лу остался сидеть, уставясь через окошко в полотно дороги прямо перед собой, лелея надежду не получить очередной прокол. С двенадцатью проколами отбирают права, а количество его нарушений приближалось к опасному числу восемь. Покосившись на сержанта, он увидел, что тот потянулся к левому внутреннему карману.
— Вы ручку ищете? — спросил Лу и тоже полез во внутренний карман.
Сержант отпрянул и повернулся к Лу спиной.
— Эй, с вами все в порядке? — участливо спросил Лу. Он тронул ручку двери, но тут же передумал.
Сержант пробурчал что-то невнятное и, судя по тону, угрожающее. В боковое зеркальце Лу следил, как сержант медленно плетется назад к машине. Но шел он как-то странно, как будто приволакивая левую ногу. Может, он пьян? Затем сержант открыл дверцу, сел в машину, нажал на стартер, резко развернулся и уехал. Лу нахмурился — его день даже в эти сумеречные часы приобретал все более сложные и причудливые очертания.
Лу выехал на подъездную аллею с привычным чувством горделивого удовлетворения, которое испытывал всякий раз, возвращаясь домой. Для средних людей, по крайней мере для большинства, размер значения не имеет, но Лу не хотел причислять себя к средним и потому окружал себя вещами, которые были бы под стать его собственной величине и значимости. Несмотря на то что дом их находился в тихом тупичке, где стояло всего несколько домов, угнездившихся на вершине горы Хоут, он заказал ограду повыше и огромные ворота с электронным запирающим устройством и камерами слежения при входе.
Свет в комнатах детей, выходивших окнами на фасад был потушен, и Лу мгновенно охватило необъяснимое чувство облегчения.
— Я приехал! — крикнул он в тишину.
Из глубины коридора, оттуда, где стоял телевизор, доносились запыхавшийся и довольно истерический женский голос и шум какого-то движения: Рут делала упражнения под DVD. Он ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, сбросил ботинки и, чувствуя приятное тепло мраморного пола с подогревом, стал просматривать почту на столе в холле. Мозг начал постепенно расслабляться, а воспоминания о деловых встречах и телефонных переговорах — медленно тускнеть. Голоса, звучавшие днем, стали глуше и словно спокойнее. С каждым новым предметом, от которого он освобождался, — пальто, брошенным на спинку кресла, пиджаком, кинутым на стол, ботинками, полетевшими друг за другом в угол передней, галстуком, соскользнувшим со стола на пол, портфелем — вот он, сюда его, — мелочью, ключами — их туда, — он чувствовал, как события прошедшего дня постоянно отдаляются от него.
— Привет! — крикнул он на этот раз погромче, поняв, что никто — иными словами, его жена — не вышел его приветствовать. Возможно, Рут приходит в себя, стараясь делать вдохи на счет четыре, как учит ее истеричка с телеэкрана.
— Ш-ш-ш, — услышал он откуда-то сверху. Шипение сопровождалось скрипом половиц под ногами жены, вышедшей на площадку.
Он почувствовал раздражение. Не из-за этого скрипа — дом был старый, и со скрипучим полом приходилось мириться, в раздражение его привело то, что ему затыкают рот.

Он почувствовал раздражение. Не из-за этого скрипа — дом был старый, и со скрипучим полом приходилось мириться, в раздражение его привело то, что ему затыкают рот. За целый день непрестанных разговоров на профессиональном жаргоне, убедительных и умных речей, предваряющих заключение контракта, его продление или прекращение, никто ни разу не сказал ему «ш-ш-ш». Такое уместно разве что в классе или в библиотеке. Взрослым же в их собственном доме так не говорят. Ему показалось, что это сон или что он опять вернулся в детство. Едва ступил за порог родного дома — и уже злится. В последнее время такое с ним случалось нередко.
— Я только что Пуда опять укачала. Он что-то беспокойно спит сегодня, — громким шепотом пояснила Рут с площадки.
Объяснение при всей его понятности Лу не понравилось, как не понравилось и шиканье. Все эти «ш-ш», «тише-тише», все эти разговоры шепотом пристали лишь детям в подростковом возрасте, которые на цыпочках сбегают из дома или крадучись туда возвращаются. Лу не любил, когда стесняли его свободу, тем более если это происходило в его собственном доме.
Вышеупомянутый Пуд был их сыном Россом. В возрасте года с небольшим он сохранял младенческую пухлость, и тельце его напоминало непропеченную булку или пудинг. Отсюда и прозвище Пуд, которое, к несчастью для малыша, которого при крещении нарекли Россом, слишком прочно к нему прилипло.
— Тоже мне новость, — пробормотал Лу, что относилось к привычке Пуда часто просыпаться. Говоря это, Лу продолжал проглядывать почту, выискивая в ней что-либо, кроме счетов. Открыв несколько конвертов, он бросил их на стол в холле. Бумажные клочки, взметнувшись, полетели на пол.
Рут спустилась вниз не то в бархатистом прогулочном костюме, не то в пижаме — он стал плохо разбираться в ее одежде в последнее время. Ее длинные, шоколадного цвета волосы были забраны в высокий конский хвост; она прошаркала к нему в своих шлепанцах — это шарканье было ему неприятно, хуже, чем пылесос, звук которого он до сего времени считал самым отвратительным.
— Привет, — сказала она с улыбкой. С лица ее исчезло усталое выражение, и в ней проглянуло, как бы забрезжило, что-то от прежней Рут, женщины, на которой он некогда женился. Но так же быстро, как появилось, это ушло, оставив Лу в недоумении, было ли это и вправду или же только померещилось. Вновь обозначилось лицо женщины, которую он видел каждый день, оно придвинулось к нему, чтобы поцеловать его в губы.
— Хороший был день? — спросила она.
— Беспокойный.
— Но хороший?
Внимание его было полностью поглощено содержимым одного конверта. Лишь спустя долгую минуту он почувствовал на себе ее пристальный взгляд.
— Да? — Он поднял глаза.
— Я только что спросила, хороший ли был у тебя день.
— Ага, и я ответил: беспокойный.
— Да, а я спросила: но хороший? У тебя все дни беспокойные, но не все из них бывают хорошими. Надеюсь, что этот оказался хорошим, — пояснила она натянутым голосом.
— Не похоже, чтобы ты надеялась, чтобы день мой был хорошим, — отозвался он, не отрывая глаз от конверта.
— Было похоже, когда я это спросила в первый раз, — бросила она с нарочитой небрежностью.
— Я проглядываю почту, Рут!
— Вижу — все приметы налицо, — пробормотала она, наклоняясь, чтобы собрать валяющиеся на полу и на столе конверты.
— Ну а здесь у нас что происходило? — спросил он, открывая очередной конверт, и бумага опять полетела на пол.
— Обычный тарарам, после чего я в который раз вылизала весь дом прямо перед твоим приходом, — сказала она и демонстративно нагнулась за еще одной скомканной бумажкой. — Марсия телефон оборвала, тебя разыскивала. Это когда я наконец отыскала аппарат: Пуд опять его спрятал, и я все перевернула, пока нашла.

Это когда я наконец отыскала аппарат: Пуд опять его спрятал, и я все перевернула, пока нашла. В общем, ей нужна твоя помощь, чтоб определить, где будет справляться юбилей твоего отца. Она — за то, чтобы была наша терраса, а Квентин, разумеется, против. Он предпочитает яхт-клуб. По-моему, отец твой будет рад как в том, так и в другом случае. Нет, вру: как в том, так и в другом случае он будет не рад, но будет счастлив, что, так или иначе, все решили без него. Твоя мать самоустранилась. Так что ты посоветовал сестре?
Молчание. Она терпеливо ждала ответа, пока он дочитывал до конца очередной документ. Дочитав, он аккуратно сложил его и, бросив на стол, принялся за следующий.
— Милый… — Да?
— Я о Марсии тебя спросила, — сквозь стиснутые зубы проговорила она и занялась собиранием с пола новых бумажных клочков.
— Ах, да… — Он развернул еще какую-то официальную бумагу. — Она просто… — И он погрузился в чтение.
— Так что же? — громко спросила она.
Он поднял глаза и уставился на нее так, словно только в эту минуту заметил ее присутствие.
— Она звонила по поводу юбилея. — Он сморщил лицо в гримасе.
— Это мне известно.
— Откуда же? — Он опять с головой ушел в чтение.
— Потому что она… впрочем, не важно. — Начнем сначала. — Она так занята этим юбилеем, правда же? Приятно наблюдать, как она деятельна после такого года, какой она пережила. Она говорила без умолку о меню, о музыке… — Рут затихла.
Молчание.
— Да-а?
— Марсия, — проговорила она и устало потерла глаза. — Мы о ней говорим, но ты так поглощен этим… — И, не докончив фразы, она направилась в кухню.
— Ах, ну да. Я возьму все это на себя. Элисон все устроит.
Рут остановилась.
— Элисон?
— Да. Мой секретарь. Новый. Ты уже познакомилась с ней.
— Нет еще. — Она медленно приблизилась: — Милый, Марсия с таким увлечением занималась этим юбилеем…
— А теперь с таким же увлечением им займется Элисон, — с улыбкой сказал он. И рассмеялся.
Она терпеливо улыбнулась этой нехитрой шутке, хотя на самом деле готова была задушить его за то, что он отобрал организацию вечера у Марсии, передав это в руки секретарши, чужой женщины, совершенно не знавшей человека, который собирался отметить в кругу любящих его близких семидесятилетие своего пребывания на этом свете.
Она сделала глубокий вдох и расслабила плечи на выдохе. Повторила движение.
— Ужин готов. — И она продолжила прерванный путь в кухню. — Сейчас, я только его разогрею. И я купила твой любимый яблочный пирог.
— Я сыт, — сказал он, складывая письмо и разрывая его на клочки. Несколько клочков упало на пол. Не то шуршание бумажек, сыпавшихся на мраморный пол, не то его слова заставили ее остановиться; она замерла.
— Да соберу я эти чертовы бумажки! — в сердцах воскликнул он.
Медленно обернувшись к нему, она проговорила:
— И где же это ты ужинал?
— В «Шэннахане». Отбивной на косточке. Наелся до отвала. — И он рассеянно погладил себя по животу.
— С кем?
— Там было несколько человек.
— Кто именно?
— Это что, допрос у Великого инквизитора?
— Нет, просто жена интересуется, с кем ужинал муж.
— С ребятами из конторы. Ты их не знаешь.
— Мог бы и меня поставить в известность.
— Это было в узком кругу. И жен не приглашали.
— Я не в том смысле. Просто, если бы мне знать заранее, я бы не тратила время на готовку.
— Ей-богу, Рут, мне очень жаль, что тебе пришлось готовить и покупать этот чертов пирог! — вспылил он.

— Ш-ш, — прошипела она и прикрыла глаза, моля, чтоб громкий его крик не разбудил ребенка.
— И никаких «ш-ш»! — возмутился он. — Ясно?
Он ринулся в гостиную, оставив посреди коридора свои тапочки и разбросанные конверты на столе.
Рут, сделав еще один глубокий вдох, отвернулась от этого беспорядка и удалилась в противоположную часть дома.
Когда Лу вернулся к ней, он застал ее за кухонным столом. Она ела лазанью и салат, а рядом ждал своей очереди яблочный пирог. На экране стоявшего в гостином уголке телевизора мельтешили бабы в эластичных спортивных костюмах.
— Я думал, ты с детьми поужинаешь, — сказал он, последив за ней несколько минут.
— Я и поужинала, — сказала она с набитым ртом.
— В таком случае зачем есть опять? — Он посмотрел на часы. — Почти одиннадцать. Не поздновато ли для ужина, а?
— Ты же ешь в это время. — Она нахмурилась.
— Но не я жалуюсь, что толстею, после того как съедаю два ужина, да еще с пирогом! — хихикнул он.
Она проглотила то, что было у нее во рту, но уже с ощущением, будто глотает камни. Эти слова вырвались у него невольно, он не хотел ее обидеть. Он никогда этого не хотел, но тем не менее обижал. После долгого молчания, за время которого гнев Рут поостыл, а аппетит восстановился, Лу присел к ней за стол. За окном к холодному стеклу приникла темнота, ждущая, что ее впустят внутрь. А за ней, на той стороне бухты, как рождественские электрические гирлянды, свесившиеся с темных ветвей, миллионами огней сиял город.
— Странный выдался денек, — наконец проговорил Лу.
— Чем странный?
— Не знаю. — Он вздохнул. — Чудной какой-то. И чувствую я себя как-то не очень.
— Как и я все эти дни, — с улыбкой сказала Рут.
— Наверно, я заболеваю. Что-то мне… не можется.
Она пощупала его лоб.
— Жара у тебя нет.
— Думаешь? — Он изобразил удивление, а потом и вправду его почувствовал. — А кажется, что есть. Это все из-за того парня на работе. — Он покачал головой. — Странный тип.
Рут, нахмурившись, внимательно глядела на него: неумение объясниться было ему несвойственно.
— Поначалу все складывалось как будто хорошо. — Он поболтал вино в рюмке. — Я познакомился у входа в офис с неким Гейбом, бродягой, впрочем, не уверен, он, кажется, сказал, что у него есть крыша над головой, но при этом он сидел на улице и просил милостыню.
Тут раздались сигналы «электронной няньки», потому что Пуд начал подавать голос. Вначале это было лишь сонное кряхтенье. Однако Рут тут же опустила вилку и нож, а тарелку с недоеденным ужином отодвинула в сторону — и замерла с единственным желанием, чтоб звуки эти прекратились.
— Так или иначе, я угостил его кофе, и мы разговорились.
— Очень мило с твоей стороны, — отозвалась Рут. В ней встрепенулся материнский инстинкт, и все, что она слышала теперь, был голос ее ребенка, так как сонное покряхтывание и постанывание прекратились и уже перешли в полнозвучный плач.
— Он показался мне странно похожим на меня, — смущенно продолжал Лу, — и разговор у нас вышел странный: мы обсуждали обувь. — Он засмеялся, вспоминая, как это было. — Этот парень помнил, во что был обут каждый, кто входил в здание, и я его нанял на работу. Нет, не я, конечно, я позвонил Гарри и…
— Лу, милый, — перебила она, — ты что, не слышишь?
Он поглядел на нее непонимающим взглядом, поначалу лишь досадуя, что его прервали, но потом, склонив набок голову, прислушался. Тогда только до его сознания начал доходить этот плач.
— Ладно, давай иди, — вздохнул он и потер себе переносицу. — Но помни только, что я пытался поделиться с тобой тем, как провел день.

— Но помни только, что я пытался поделиться с тобой тем, как провел день. А то ты вечно упрекаешь меня, что я с тобой не делюсь.
— О чем ты говоришь! — Она раздраженно повысила голос. — Твой сын плачет. Так что же, я должна, по-твоему, сидеть тут, когда он просит помощи, и ждать, пока ты кончишь свой рассказ о каком-то помешанном на обуви бродяге? А может, лучше тебе встать и посмотреть, что с ребенком, без моего напоминания? Ты так не считаешь?
— Хорошо, я встану и посмотрю, — сердито буркнул он, не трогаясь с места.
— Нет уж, это сделаю я. — Она встала из-за стола. — Я хочу, чтобы ты это делал сам, по своей воле. Не как одолжение. Чтобы ты сам хотел это сделать.
— По-моему, и ты сейчас не очень-то рвешься к нему, — проворчал он, теребя запонки.
Она была уже возле двери, но остановилась.
— Да знаешь ли ты, что ты не провел с Россом ни единого дня один на один?
— Ты, наверное, очень не в духе, если назвала мальчика его настоящим именем! С чего бы это?
А ее как прорвало:
— Ни разу не сменил ему пеленку, ни разу не покормил!
— Кормил я его, — возразил Лу. Стенания стали громче.
— Ни одной бутылочки не вымыл, ни разу прикорма не приготовил, не гулял, не одевал на прогулки! Не оставался с ним ни разу, чтоб мне не вскакивать каждые пять минут и не забирать его у тебя, потому что тебе надо то мейл послать, то по телефону поговорить! А между тем ребенку уже больше года, понимаешь, Лу? Больше года!
— Ну давай, давай! — Он взъерошил волосы пятерней и застыл так, крепко и сердито зажав в руке пряди. — Ведь ты всегда интересуешься, как я провел день, так почему же мой рассказ так тебя раздражает?
— Ты настолько увлекся рассказом о себе, что даже ребенка не услышал, — устало сказала она, понимая, что этот разговор катится по привычной колее и грозит окончиться тем, чем оканчивался каждый второй из их разговоров, — ссорой.
Лу обвел взглядом комнату и театральным жестом простер руки к публике.
— Ты, наверное, считаешь, что я целыми днями в офисе только штаны просиживаю или в носу ковыряю? Нет, я работаю, тружусь, кручусь как белка в колесе, мечусь, хватаюсь то за одно, то за другое, как жонглер в цирке, ей-богу, чтобы ты и дети ни в чем не нуждались, чтоб было чем кормить Росса, так что можно и извинить меня за то, что я не каждое утро сую ему в рот банановое пюре!
— И никакой жонглер тут ни при чем, Лу, просто это твой выбор. В этом вся разница.
— Я же не могу разорваться, Рут. Если тебе нужна помощь по дому, то, как я тебе уже много раз говорил, скажи только слово, и мы в ту же минуту наймем няньку.
И понимая, что сам же усугубил ситуацию, приготовился к неизбежному взрыву, чуть было не добавив под нарастающие вопли Пуда: «И я обязуюсь с ней не спать!» Так он отвел бы от себя удар.
Но удара не последовало. Напротив — она словно сжалась, сникла и, покинув поле боя, поспешила к ребенку.
Нащупав пульт, Лу нацелил его, как пистолет, на телевизор и сердитым щелчком выключил его. Потные, затянутые в эластик бабы сначала сократились в размерах, превратившись в световое пятнышко в середине экрана, а потом и вовсе исчезли.
Он притянул к себе тарелку с яблочным пирогом и стал отщипывать от него кусочки, недоумевая, как быстро, стоило ему только переступить порог, началась эта ссора. Окончится она тем же, чем обычно кончались все ссоры: он ляжет в постель, а она будет уже спать или притворяться, что спит, и не пройдет и нескольких часов, как он проснется, усталый, невыспавшийся, примет душ и отправится на работу.
Он вздохнул и только тут, за собственным вздохом, различил уже не плач Пуда на мониторе, но потрескивание прибора. Он уже собирался его выключить, но, услышав какие-то новые шумы, прибавил звук. Кухню заполнили приглушенные рыдания Рут, и сердце у него защемило.

Кухню заполнили приглушенные рыдания Рут, и сердце у него защемило.

9
Мальчишка с индейкой 2

— И вы отпустили его? — ворвался в мысли Рэфи мальчишеский голос.
— Что? — Рэфи мигом стряхнул с себя задумчивость и вновь обратил внимание на сидевшего через стол от него подростка.
— Я говорю: и вы его отпустили?
— Кого?
— Того, богатенького, в шикарном «порше». Он превысил скорость, а вы его отпустили.
— Нет, не отпустил.
— Отпустили! Ни прокола ему не влепили, ни штрафа, ничего. Просто дали ему уйти. Вот всегда так с вашим братом — только богатых защищаете. Был бы я на его месте, вы бы меня в тюрьме сгноили. Я всего лишь индейку эту несчастную в окно бросил, так в участке уже целый день сижу. И не в будни — в Рождество, и вообще.
— Прекрати скулеж, ты прекрасно знаешь, мы ждем твою мать, а то, что она не торопится, — не моя вина.
Паренек нахохлился и замолчал.
— Итак, вы поселились здесь недавно. Вы приезжие?
Паренек кивнул.
— А где вы с матерью раньше жили?
— В Жопин-сити!
— Очень остроумно, — съехидничал Рэфи.
— Нет, вы скажите все-таки, почему вы этого, в «порше», мигом отпустили, — наконец прервал молчание паренек: видно, в нем возобладало любопытство. — Струсили или как?
— Не болтай ерунды, сынок. Я сделал ему предупреждение. — Рэфи выпрямился на стуле, словно приготовившись к обороне.
— Но это ж незаконно. Вы должны были влепить ему штраф. Он же мог сбить кого-нибудь, если летел как сумасшедший!
Взгляд Рэфи потемнел, и мальчишка счел за лучшее прекратить поддразнивание.
— Так ты хочешь узнать продолжение или не хочешь?
— Ага, хочу. Продолжайте. — Мальчишка подался вперед над столом и подпер рукой подбородок. — Все равно делать нечего. — И он улыбнулся нахальной улыбкой.

10
На следующее утро

В 5.59 Лу проснулся. Вечером все шло как обычно: когда он забрался в постель, Рут лежала к нему спиной, плотно укутанная в одеяло и недоступная, как изюмина в середине булочки. Поза ясная и красноречивая.
Лу не мог отыскать в себе достаточно нежности, чтобы ее утешить, перейдя за грань, что разделяла их в постели и в жизни, чтобы все наладить. Даже в студенческие годы, когда они так нуждались и жили в условиях хуже некуда, деля с другими студентами одну колонку и ванную, им и то было легче. Они спали на узкой койке в комнате, похожей на пенал, такой тесной, что даже разговаривать в ней было неудобно, но они это переносили легко, им даже нравилось находиться так близко друг к другу. Теперь же у них гигантская, шесть на шесть футов, кровать, такая широкая, что, лежа на спине и протянув руку, они еле-еле могут коснуться друг друга кончиками пальцев. Гигантское пустое и холодное пространство, которое не согреть никакими пледами.
Мысли Лу обратились к самому началу — ко времени его знакомства с Рут; тогда они, молодые, девятнадцатилетние, беззаботные, навеселе, отмечали окончание первой своей зимней сессии. Предвкушая несколько недель рождественских каникул и не слишком озабоченные полученными отметками, оба наслаждались веселым шоу в баре «Международный» на Уиклоу-стрит. После того вечера Лу поехал домой к родителям и все каникулы, каждый день, думал только о Рут. С каждым куском индейки, каждой блестящей конфетной оберткой, каждым спором во время очередной семейной игры в «Монополию» он возвращался мыслями к ней. Из-за нее он даже продул Марсии и Квентину игру в орешки. И сейчас, глядя в потолок, Лу улыбался, вспоминая эту их ежегодную забаву, когда, водрузив на голову бумажный колпак и высунув язык от усердия, каждый из них принимался считать оставшиеся на тарелке орешки от фаршированной индейки и занимался этим еще долгое время после того, как родители, встав из-за праздничного стола, уходили к себе.

Марсия и Квентин объединялись, играя против него, но он, благодаря своему рвению или, как сочли бы некоторые, одержимости, оставался непревзойденным. Однако в тот год Квентин сравнял счет, а потом и победил его, потому что зазвонил телефон, и оказалось, что это она, что она звонит Лу. Детские забавы были в ту же минуту брошены, потому что он стал мужчиной, по крайней мере теоретически. Стал ли он им тогда практически — можно было подвергнуть сомнению.
Господи, как он, девятнадцатилетний, мечтал бы очутиться в будущем, как бы обеими руками ухватился он за такую возможность — лежать с ней в одной постели в красивом доме с двумя чудесными детьми, спящими в соседних комнатах! Она перевернулась на спину и теперь спала, слегка приоткрыв рот, и волосы ее сбились на макушке. Он улыбнулся.
Ту зимнюю сессию она сдала лучше него, что было не так уж трудно, но то же самое повторялось и следующие три года. Учение давалось ей легко, в то время как он должен был прилагать массу усилий, чтобы хоть как-то держаться на плаву. Он понять не мог, откуда у нее бралось время хотя бы сосредоточиться, уж не говоря о том, чтобы выучить что-то, — так много сил тратила она на все развлечения, какие только мог предоставить город. Каждую неделю они допоздна веселились на вечеринках, после чего ночевали бог знает где, на чьих-то пожарных лестницах, но наутро Рут была уже тут как тут на первой лекции, да еще и с выполненным домашним заданием. Она успевала делать все одновременно и во всем оказывалась первой, органически не переваривая безделья и сидения сложа руки.
Ее тянуло к приключениям, к рискованным авантюрам, ко всему экстремальному. Он был повседневностью, она же — душой любого сборища и смыслом каждого дня.
Всякий раз как он проваливал очередной экзамен и был вынужден готовиться к переэкзаменовке, Рут приходила ему на помощь — писала рефераты и конспекты. Каждое лето она превращала подготовку к экзаменам в увлекательную игру, назначала призы и штрафы, придумывала блицтурниры из вопросов и ответов и викторины. Она наряжалась в яркие костюмы, изображая хозяйку лотереи или ведущую телевикторины, и раскладывала перед ним заманчивые предметы, которые он мог выиграть, правильно ответив на вопросы. Она вела подсчет очков, писала карточки с вопросами, обеспечивала музыкальное сопровождение и в случае его успеха разражалась аплодисментами в качестве публики. Ставилось на кон и съестное. Хочешь получить коробку попкорна — так будь любезен, ответь на такой-то вопрос.
— Я пас! — раздраженно говорил он, стараясь при этом всеми правдами и неправдами завладеть коробкой.
— Да брось ты, Лу, ты же отлично это знаешь, — твердо говорила она, выхватывая у него коробку.
А когда он действительно не знал, она втолковывала ему ответ. Она упражняла его ум, раскрывая такие его ресурсы, о которых Лу и не подозревал, и он вдруг понимал, что знает то, о чем, как он считал, и понятия не имеет. Иногда, перед тем как лечь с ним в постель, она вдруг медлила и говорила, отодвигаясь:
— Сначала ответь мне вот на какой вопрос… И, несмотря на все его протесты и насильственные попытки добиться своего, она не сдавалась.
И это заставляло его овладевать знаниями.
По окончании университета они хотели поехать в Австралию. Началом самостоятельной жизни должен был стать год восхитительных приключений вдали от Ирландии. Полные желания преуспеть и подражая друзьям, уже осуществившим подобный план, они начали копить деньги на самолет. Он стал подсоблять бармену в баре, где она обслуживала столики. Они старались вовсю, откладывая деньги, но он провалился на последних экзаменах, которые Рут с блеском выдержала. Он готов был все бросить и послать к черту, но она не позволила ему это сделать, стоя у него над душой и укрепляя его веру в свои силы. В результате он записался на дополнительный семестр, в то время как Рут праздновала блестящее окончание университета и получение диплома с отличием.

В результате он записался на дополнительный семестр, в то время как Рут праздновала блестящее окончание университета и получение диплома с отличием. Заставить себя присутствовать на торжественной церемонии он не мог, ограничился лишь вечеринкой, где здорово надрался, чем доставил Рут немало неприятных хлопот. Хоть этим он сумел ей досадить.
Пока он оканчивал учебу, Рут успела получить докторскую степень по менеджменту. Надо ж ей было чем-то заняться. Но ни разу она не тыкала ему этим в нос, ни разу не заставила его ощутить себя неудачником, не делала попыток утвердиться за его счет. Она неизменно оставалась ему другом, его любовница, одушевлявшая все вокруг, эта отличница и успешнейшая из студенток.
Не тогда ли она впервые стала его раздражать? Неужели уже тогда? И неизвестно почему — от недовольства ли собой и желания ее наказать или же просто так, без всякой психологической подоплеки, а потому, что оказался слаб и эгоистичен, он не мог сказать «нет» ни одной сколько-нибудь привлекательной женщине, которой он приглянулся, и не противился, когда, схватив в охапку вместе с сумочкой его пальто, женщина брала его за руку и вела к себе. Потому что, когда это происходило, у него голова шла кругом. Нет, отличить добро от зла он, конечно, мог и тогда, просто ему становилось на это отличие наплевать. Он чувствовал себя победителем и был уверен, что никаких последствий или осложнений не будет.
Полгода назад Рут застала его с нянькой. Был он с этой нянькой всего-то несколько раз, отчетливо понимая, что, существуй шкала амурных дел, его интрижка с нянькой оценивалась бы самым низшим баллом. После этого никаких романов он себе не позволял, не считая обжиманий с Элисон, которые считал ошибкой. Однако по шкале ошибок извинительных и приемлемых, а подобная шкала в глазах Лу существовала, его флирт с Элисон оценивался по максимуму — ведь он был тогда пьян, она же — привлекательна, в содеянном же он глубоко раскаивался. Словом, это не считалось.
— Лу, — коротко произнесла вдруг Рут, прервав ход его мыслей и испугав его.
Он взглянул на нее.
— Доброе утро. — Он улыбнулся. — Ты никогда не догадаешься, о чем я сейчас ду…
— Ты что, не слышишь? — оборвала она его. — Не слышишь и глядишь в потолок!
— А? — Повернувшись на левый бок, он заметил часы, поставленные на шесть и трезвонившие вовсю. — Ох, прости! — Протянув руку через нее, он отключил звонок.
И, видимо, сделал что-то не то, потому что Рут густо покраснела и, подобно ядру из катапульты, вылетела из комнаты. Волосы ее при этом разлетались во все стороны, словно ее ударило током. Только тогда до слуха его донеслись крики Пуда — ребенок опять плакал.
— Черт… — Он устало потер глаза.
— Ты сказал плохое слово, — произнес тоненький голосок из-за двери.
— Доброе утро, Люси, — улыбнулся он.
После чего в дверях появилась фигурка пятилетней девочки в розовой пижаме и с одеялом, которое волочилось за ней по полу. Большие карие глаза девочки выражали озабоченность. Она подошла к изножью кровати и встала там. Лу ждал, что она скажет.
— Ты ведь приедешь сегодня вечером, правда, папа?
— А что будет вечером?
— Мое выступление в школьном спектакле.
— Ах, да, милая, но неужели тебе так хочется, чтобы я непременно был на этом твоем выступлении?
Она кивнула.
— Но почему? Ты ведь знаешь, как папа занят. Мне будет трудно вырваться.
— Но я так долго репетировала.
— Так почему бы тебе не показать все это сейчас? Тогда мне не пришлось бы смотреть сам спектакль.
— Но здесь у меня нет костюма.
— Ну и пусть. Я включу воображение. Мама же всегда говорит, как полезно бывает включать воображение, помнишь? — Он покосился на дверь — проверить, не слышит ли это Рут.

— Ты могла бы показать мне все это, пока я одеваюсь. Ладно?
Она начала принимать позы и делать какие-то движения, в то время как он, сбросив одеяло, стал натягивать спортивные шорты и футболку.
— Ты не смотришь, папа!
— Смотрю, милая, смотрю. Давай-ка лучше спустись со мной вниз в спортивный зал. Там кругом зеркала, и ты сможешь танцевать перед зеркалом. Вот будет здорово, правда?
Тренируясь на беговой дорожке, он то и дело поглядывал на экран плазменного телевизора, передававшего погоду.
— Но ты же опять не смотришь, папа!
— Смотрю, милая. — Он мельком взглянул на нее: — Что ты изображаешь?
— Листик. Дует ветер, и я падаю с дерева. Я делаю вот так. — Она закружилась по залу, а Лу опять уставился на экран телевизора.
— Какое отношение имеет листик к Иисусу?
— К певцу? — Она перестала кружиться и схватилась за штангу, удерживая равновесие.
Он сдвинул брови.
— Нет, почему «певцу»? О чем пьеса-то?
Она сделала глубокий вдох и затараторила как по писаному:
— Трем мудрецам надо найти звезду.
— Следовать за звездой, — поправил он девочку и прибавил скорость.
— Нет, найти звезду. Ведь они судят конкурс «Найди звезду». Сначала поет Понтий Пилат, и все свистят и шикают на него, потом поет Иуда, и на него тоже шикают, а потом поет Иисус, и все голоса — за него, потому что он и есть самая большая рождественская звезда.
— Иисус Христос? — Лу вытаращил глаза.
— Да. «Иисус Христос, суперзвезда». Так он называется. — Она сделала еще несколько пируэтов.
— Ну а причем тут листик?
Она пожала плечами, и он рассмеялся.
— Так ты приедешь на спектакль, папа? Ну, пожалуйста!
— Ага. — И он вытер лицо полотенцем.
— Честно?
— Ей-богу, — небрежно бросил он. — Приеду. А теперь беги наверх к маме. Мне пора принять душ.
Через двадцать минут Лу, уже одетый для работы, зашел в кухню, чтобы попрощаться. Пуд сидел в своем высоком креслице и сосредоточенно втирал себе в волосы кашу с банановым пюре. Люси, рассеянно держа ложку во рту, смотрела мультики, включив звук на полную мощность. Рут в халате готовила школьный завтрак для Люси. Вид у нее был усталый.
— Пока. — Он чмокнул Люси в макушку, но она, поглощенная мультиками, даже не шевельнулась. Он склонился к Пуду, выискивая у него на лице не измазанное кашей местечко. — Ну, будь здоров. — Он неловко клюнул его в макушку и направился к Рут.
— Как ты хочешь — встретиться со мной в шесть или поедем отсюда?
— Куда?
— В школу.
— Ах, вот ты о чем! — сказал он уныло.
— Но тебе придется поехать, ты обещал. — Она прекратила намазывать бутерброд и бросила на него гневный взгляд.
— Люси показала мне этот танец в спортзале, мы поговорили с ней, так что она не обидится, если я не приеду. — Он схватил с тарелки ломтик ветчины. — Не знаешь, какого черта они всунули в рождественское представление какой-то листик?
Рут хмыкнула:
— Не пытайся увильнуть, Лу! Я еще месяц назад попросила тебя отметить это в твоем ежедневнике.
И на прошлой неделе напомнила тебе — позвонила в офис этой Трейси…
— Так вот, черт возьми, в чем все дело! — Он щелкнул пальцами с выражением радостной догадки. — Проблема связи! Трейси уволилась. На ее место заступила Элисон. Наверное, ты угодила как раз в пересменок. — Он постарался обратить все в шутку, но спокойное довольство Рут постепенно уступило место разочарованию, досаде, ненависти и отвращению — все разом, и все направлено на него.
— Неделю назад я дважды напоминала тебе об этом и вчера утром опять сказала.

— Неделю назад я дважды напоминала тебе об этом и вчера утром опять сказала. Тверди тебе как попугай, не тверди — ты все равно забудешь! Школьный спектакль сегодня, а после него ужин с твоими родителями, Александрой и Квентином. И Марсия, возможно, тоже будет, если ей удастся отменить психотерапевта.
— Нет, нет, отменять психотерапевта ей никак нельзя. И, ей-богу, Рут, мне легче на угольях усидеть, чем с ними всеми за столом.
— Но это же твоя родня, Лу!
— Единственное, о чем можно разговаривать с Квентином, это яхты. Яхты, яхты и еще раз яхты, чтоб их черт побрал! Других тем он не признает. Если разговор не вертится вокруг таких слов, как «гик» или «крюйсов», то это не для него.
— Раньше тебе нравилось ходить на яхте с Квентином, Лу.
— Раньше мне нравилось ходить на яхте, не обязательно с Квентином, а кроме того, это было тысячу лет назад. Теперь я вряд ли отличу крюйсов от гика. — Он со стоном вздохнул. — А что касается Марсии, то не психотерапевт ей нужен, а хорошая трепка! Вот Александра — это дело другое, она, напротив… — Не закончив фразы, он задумался.
— Ну да, яхтам ты предпочитаешь его жену, — саркастически заметила Рут и со значением поглядела на него.
Но Лу либо не расслышал сарказма, либо не обратил на него внимания.
— Никогда не мог понять, что она нашла в Квентине. Она не его поля ягода.
— Не его, а скорее твоего, это ты хочешь сказать? — резко бросила Рут.
— Я хочу сказать лишь, что она похожа на модель.
— Вот как?
— А единственное, что может быть общего у Квентина и модели, это разве только то, что он собирает модели яхт. — Он засмеялся и переменил тему, уже успевшую вызвать обоюдное раздражение. — А что, мама с папой тоже поедут на представление? — спросил он. — С ума сойти!
— Да, немного чересчур, конечно, — сказала она, продолжая намазывать бутерброды. — Люси ждет тебя на представлении, родители сгорают от нетерпения, и мне ты нужен в доме. Не могу же я и на стол накрывать, и гостей развлекать — и все это одна.
— Мама тебе поможет.
— Твоей маме недавно сустав оперировали! — Рут едва сдержалась, чтобы не повысить голос.
— Можно подумать, я этого не знаю! Как будто не я забирал ее из больницы и не мне это стоило неприятностей, в чем я был заранее уверен, — проворчал Лу. — Зато Квентин смог в это время поплавать на яхте!
— У него же были гонки, Лу! — Она отложила нож и, повернувшись к нему, сказала уже мягче: — Приезжай, пожалуйста, очень тебя прошу!
Он поцеловал ее в губы и прикрыл глаза, наслаждаясь редкой минутой нежности.
— Но у меня на работе дел невпроворот, — тихонько проговорил он, не прерывая поцелуя. — И дел, очень для меня важных.
Рут отодвинулась.
— Хоть это у тебя есть, Лу, а то иногда можно подумать, что в тебе уже не осталось ничего человеческого. — Она молча намазывала маслом хлеб, работая ножом так яростно, что он протыкал дырки в ржаных ломтях. Шлепнув сверху кусочки ветчины и сыра, она разрезала хлеб на косые ломтики и стала носиться по кухне, громыхая соковыжималкой и шурша оторванной от рулона фольгой.
— А что не так, собственно говоря?
— Что не так? Да то, что жизнь нам дана не для того, чтобы работать, а для того, чтобы жить. И стараться делать что-то совместно, сообща, а это значит, тебе делать что-то для меня, даже когда не хочется этого делать. И то же самое мне в отношении тебя. А иначе — к чему все это нужно!
— В каком это смысле «то же самое»? Разве я заставляю тебя когда-нибудь делать то, чего ты не хочешь?
— Лу, — и она стиснула зубы, — в конце концов, это твои родственники! Не мои!
— Ну так отмени все это! Мне наплевать!
— Но существуют же семейные обязанности!
— И еще большие обязанности по отношению к работе.

Семья, по крайней мере, не может меня уволить, если я пропущу этот чертов ужин. Ведь правда же?
— Может, Лу, может, — негромко сказала она. — Просто это по-другому называется.
— Это что, угроза? — спросил он яростным шепотом. — Ты не должна бросаться такими словами, Рут. Это несправедливо!
Открыв коробку для завтраков из набора Барби, она в сердцах швырнула ее на кухонный стол, положила в нее сандвичи, шайбочки ананаса и почки с бобами в пластиковом стаканчике и, прикрыв все это кукольной салфеткой, защелкнула коробку. Несмотря на столь бесцеремонное обращение, Барби и глазом не моргнула.
Рут лишь глядела на него и молчала в ожидании того, что ее пристальный взгляд красноречиво скажет все необходимое.
— Ладно, так и быть. Постараюсь приехать, — сказал Лу, чтобы сделать приятное жене и одновременно чтобы поскорее выбраться из дома. Но в словах его не чувствовалось уверенности. И под ее взглядом он поменял ответ: — Я приеду обязательно.
В офис Лу прибыл в восемь часов. Еще целый час здесь никто не появится; ему важно было прийти первым, это преисполняло его уверенности в том, что он самый лучший, самый способный работник, не чета другим. Меряя шагами пустую лифтовую кабину, он думал о том, как было бы хорошо ехать в лифте так каждый день, в одиночестве и без остановок до самого четырнадцатого этажа. Из лифта он вышел в тишину коридора. После вчерашней уборки в коридоре еще пахло чистящими средствами — шампунем для ковров, политурой, освежителями воздуха, — утренний кофе и испарения человеческих тел пока не примешивались к этому запаху. За сверкающими чистотой стеклами, как и всегда в столь ранний утренний час в начале зимы, стояла непроглядная тьма, и от окон несло холодом. Снаружи свирепствовал ветер, и Лу хотелось поскорее проскользнуть этими мрачными коридорами и, очутившись в кабинете, погрузиться в обычную рутину рабочего дня.
Но возле самого кабинета он внезапно замер. Стол Элисон, как и следовало ожидать, в этот ранний час был пуст, но дверь в кабинет была приоткрыта, там горел свет, и сердце Лу заколотилось от бешенства. Потому что по кабинету расхаживал Гейб. Лу с криком бросился к двери и ударом кулака с силой распахнул ее. Он уже открыл было рот, чтоб заорать опять, но не успел, потому что из-за двери вдруг послышался испуганный голос его начальника: «Господи, это еще кто?»
— О, извините меня, мистер Патерсон, — поспешно произнес Лу, удерживая дверь, чтобы она не врезала начальнику по лицу. — Я не знал, что это вы здесь.
И он потер руку: кожу саднило от удара, и в руке уже начала пульсировать боль.
— Сколько раз вам повторять, Лу, — запыхавшись, проговорил мистер Патерсон, который еще не отдышался после того, как ему пришлось резко отскочить от двери, — чтобы вы называли меня Лоренс. Вы сегодня так., полны энергии, правда же? — Он старался оправиться от шока и вернуть себе обычную свою солидную манеру.
— Доброе утро, сэр. — Лу неуверенно переводил взгляд с мистера Патерсона на Гейба и обратно. — Простите, что напугал вас. Я просто подумал, что в кабинете находится кто-то, кому там не место. — И он поглядел на Гейба.
— Доброе утро, Лу, — вежливо поздоровался Гейб.
Лу медленно кивнул, как бы в подтверждение того, что узнал его. Теперь ему ничего так не хотелось, как выяснить, что занесло Гейба в его кабинет в восемь часов утра, да еще в компании начальника.
Он взглянул на тележку Гейба — почты там не было, но на письменном столе Лу лежало несколько незнакомых папок. Он стал вспоминать конец предыдущего рабочего дня, мысленно его проиграл, припомнил, что, закончив с бумагами, как всегда, аккуратно сложил их в папки и убрал, — он органически не терпел оставлять на столе незаконченную работу. Понимая, что ни он сам, ни Элисон, ушедшая из офиса уже в четыре часа, не могли оставить папки на столе, Лу прищурился и с подозрением взглянул на Гейба.

Понимая, что ни он сам, ни Элисон, ушедшая из офиса уже в четыре часа, не могли оставить папки на столе, Лу прищурился и с подозрением взглянул на Гейба.
Гейб, не дрогнув, встретил его взгляд.
— Я просто болтал здесь с нашим юным Гейбом, — объяснил мистер Патерсон. — От него я узнал, что работает он у нас только со вчерашнего дня. Ну разве не чудесно было с его стороны прийти сегодня первым? Ведь это свидетельствует о его преданности работе.
— Первым? Серьезно? — Лу деланно улыбнулся. — Надо же. Похоже, что сегодня вы обскакали меня, — обычно первым прихожу сюда я. — Лу с широкой искренней улыбкой повернулся к мистеру Патерсону: — Но вам-то, Гейб, это уже известно, не правда ли?
Гейб тоже улыбнулся ему в ответ, столь же искренне и широко.
— Знаете, как говорится, ранняя пташка первой червячка ловит.
— Это точно. Ловит. Как пить дать, ловит. — И Лу улыбнулся, смерив Гейба недобрым взглядом. Улыбка и злость. И то и другое одновременно.
Мистер Патерсон со все возраставшим замешательством слушал этот диалог.
— Что ж, уже девятый час. Мне пора.
— Девятый час, говорите? Забавно! — так и вскинулся Лу. — Почта еще не пришла. Так что же, скажите на милость, делаете вы, Гейб, в моем кабинете, а?
Сказано это было так нервно и раздраженно, что мистер Патерсон смутился, в то время как Гейб лишь криво ухмыльнулся.
— Видите ли, я решил прийти пораньше, чтобы ознакомиться с расположением кабинетов в здании. Этажей много, а почту разнести надо быстро, вот мне и пришло на ум заранее посмотреть, где кто сидит.
— Ну разве это не замечательная мысль! — прервал молчание мистер Патерсон.
— Мысль, конечно, замечательная, только вы ведь уже знали, где находится мой кабинет. Его расположение вы изучили уже вчера. И зачем вам понадобилось заходить внутрь?
— Но, Лу, боюсь, что тут я вынужден вмешаться, так как виноват, наверно, я, — конфузливо произнес мистер Патерсон. — Я повстречался с новым сотрудником в коридоре, и мы разговорились. Я попросил его в виде одолжения отнести несколько папок вам в кабинет. Он уже понес их, а я вдруг понял, что забыл одну из папок в коридоре. Но Гейб такой проворный, что, не успел я повернуться, как — ф-фьюить! — его уже и след простыл. Как метеор! — Мистер Патерсон рассмеялся довольным смехом.
— Фьюить! — Гейб осклабился, поглядывая на Лу. — Уж такой я метеор!
— Я ценю в работниках расторопность, но предпочитаю, чтобы наряду с быстротой работу их отличала еще и четкость, — качество, которым, судя по всему, вы и обладаете.
Лу хотел уже поблагодарить начальство, но его опередил Гейб:
— Спасибо, мистер Патерсон, если я понадоблюсь вам еще для чего-нибудь, дайте только знать. В обед я заканчиваю в экспедиции, и в послеобеденное время я к вашим услугам. Буду рад выполнить любое ваше поручение. Я мигом и ждать себя не заставлю!
У Лу заныло в животе.
— Замечательно, Гейб, благодарю вас. Я буду о вас помнить. А теперь, Лу… — Мистер Патерсон повернулся к Лу, и тот подумал, что, раз дальнейшее Гейба уже не касается, тот сейчас уйдет, но не тут-то было! — Я вот что думаю: не смогли бы вы вечерком встретиться с Брюсом Арчером? Ведь вы его помните?
Лу кивнул, и сердце у него упало.
— У меня была назначена встреча с ним, но утром мне напомнили, что мне предстоит другое дело.
— Вечером? — спросил Лу, и мысли его понеслись вскачь.
Обдумывая сделанное ему предложение, он представлял себе Люси в пижаме, кружащуюся в танце по спортзалу, и Рут, какой он ее увидел, открыв глаза во время поцелуя, когда лицо ее показалось ему прежним — прекрасным и умиротворенным.
Он вдруг заметил, что на него внимательно смотрят, — особенно пристальным и сверлящим взглядом уставился на него Гейб.

Он вдруг заметил, что на него внимательно смотрят, — особенно пристальным и сверлящим взглядом уставился на него Гейб.
— Да, сегодня вечером. Только если вы свободны. В противном случае я попрошу Альфреда, так что, пожалуйста, не беспокойтесь. — И мистер Патерсон сделал жест, словно отмахиваясь.
— Нет, нет, — поспешно сказал Лу, — вечером я смогу. И сделаю это с легкостью.
Мысленно он видел Люси, как у нее закружилась голова в танце, и как она чуть не упала на пол, и как Рут прервала их поцелуй и отстранилась, — данное меньше часу назад обещание всплыло в памяти, разрушив все очарование момента.
— Чудесно. Чудесно. Мелисса посвятит вас в детали, сообщит время, место и так далее. А у меня сегодняшний вечер занят. — Он подмигнул Гейбу: — Мой малыш участвует в рождественском спектакле. Я совсем позабыл об этом, пока не увидел его наряженным как звезда, можете вы себе представить? Нет, такое пропустить — это уж увольте! — Мистер Патерсон улыбнулся.
— Да, конечно. — Лу проглотил комок в горле. — Безусловно, дело важное.
— Итак, успеха вам вечером. Вы молодец, что отыскали такого парня. — И мистер Патерсон похлопал Гейба по плечу.
И, глядя сердитым взглядом на Гейба, Лу услышал за спиной знакомое и бодрое:
— Привет, Лоренс!
— А, Альфред, — произнес мистер Патерсон.
Альфред был высоким, очень светловолосым и походил на громадный батончик белого шоколада, слегка подтаявший и подправленный детской ладошкой. Говоря, он то и дело ухмылялся, и выговор его изобличал выпускника английской привилегированной школы, хотя летние месяцы свои он в детстве неизменно проводил в Ирландии, откуда был родом. Нос у него был сломан еще со времен его занятий регби. Когда он быстро вошел в кабинет, кисточки его мокасин, как это и подметил накануне Гейб, взметнулись в воздух.
Взгляд Альфреда остановился на Гейбе, он молча оглядел его с ног до головы, ожидая, когда его представят. Гейб сделал то же самое — не смущаясь, смерил взглядом Альфреда.
— Хорошие ботинки, — сказал Гейб, и Лу поглядел вниз на коричневые мокасины, так хорошо описанные Гейбом накануне.
— Спасибо. — Казалось, Альфред был немного озадачен.
— И ваши ботинки мне нравятся, мистер Патерсон, — добавил Гейб, метнув взгляд на обувь Патерсона.
На какую-то секунду глаза всех присутствующих устремились вниз, к обуви. Что было неожиданно для всех, кроме Лу, сердце которого уже давно колотилось как бешеное при виде черных разношенных ботинок в компании (штиблет) с коричневыми мокасинами. Именно о них прошлым утром и толковал ему Гейб. Значит, Альфред встречался с мистером Патерсоном! Лу переводил взгляд с одного на другого, ощущая себя жертвой предательства. Официально место Клиффа еще никому не передавали, но если передача все же состоялась бы, то Лу имел все основания полагать, что первый кандидат на должность — не Альфред, а он.
Попрощавшись, мистер Патерсон взял свой портфель и, жизнерадостно помахивая им, припустил по коридору.
— Кто вы такой? — Вопрос Альфреда, обращенный к Гейбу, возвратил Лу обратно в кабинет.
— Я Гэбриел. — Гейб протянул ему руку. — Друзья зовут меня «Гейб», для вас же я буду Гэбриелом. — И он улыбнулся.
— Очень приятно, Альфред. — И Альфред пожал протянутую руку.
Рукопожатие вышло холодным, вялым, и руки их быстро вернулись в исходное положение.
Что до Альфреда, так он даже вытер руку о штанину — непонятно, вольно или невольно.
— Но мы уже встречались? — прищурился Альфред.
— Нет, строго говоря, нет, но, возможно, я вам и знаком.
— Откуда бы? Может, вы в каком-нибудь реалити-шоу участвовали или в чем-то подобном?
Альфред опять смерил его взглядом и ухмыльнулся, правда, на этот раз не столь самоуверенно.

— Откуда бы? Может, вы в каком-нибудь реалити-шоу участвовали или в чем-то подобном?
Альфред опять смерил его взглядом и ухмыльнулся, правда, на этот раз не столь самоуверенно.
— Вы проходите мимо меня каждое утро, входя в офис.
Альфред опять с легким прищуром оглядел Гейба, после чего повернулся к Лу. В его улыбке чувствовалась растерянность.
— Я всегда сидел возле соседней двери. А Лу устроил меня на работу.
Надменное лицо Альфреда так и расплылось. Видимо, он испытал облегчение. Вся его повадка переменилась, он вновь верховодил в этом дружеском кругу, и никакой бездомный бродяга не угрожал его лидерству.
Он рассмеялся и, повернувшись к Лу и поморщившись, сказал с издевкой, которую он даже не попытался скрыть от Гейба:
— Ты устроил его на работу, Лу? — И опять посмотрел на Гейба: — Ты что, хотел, чтобы все лопнули со смеху? Как это тебя угораздило?
— Прекрати, Альфред, — смущенно пробормотал Лу.
— Ладно, ладно… — Альфред поднял руки, словно обороняясь, и хохотнул себе под нос: — Знаешь, шок иной раз сказывается весьма неожиданным образом. Можно я воспользуюсь твоим туалетом?
— Что? Нет, Альфред, не здесь, пожалуйста. Пойди в комнату отдыха.
— Да ладно тебе, не дури. — И, давясь от смеха и с трудом выговаривая слова, он продолжал: — Я в один момент. Ну, до встречи, Гейб. Я уж постараюсь подбросить монеток в твою шляпу, когда ты случишься рядом. — Он еще раз смерил Гейба взглядом, ухмыльнулся и, подмигнув Лу, направился в туалет.
Из кабинета Лу и Гейбу было слышно, как он там сопит и фыркает.
— Похоже, нездоровая у нас тут атмосфера, промозглое местечко, — улыбнулся Гейб.
У Лу забегали глаза.
— Послушайте, Гейб, вы уж простите его, не обращайте на него особого внимания.
— О, особого внимания вообще не стоит обращать ни на кого, раз от тебя зависит лишь то, что находится вот здесь, внутри этого круга. — И он очертил круг в непосредственной близости от себя. — Поскольку это так, и изменить это мы не в силах, значит, и не надо обращать ни на кого особого внимания. А вот для вас у меня кое-что есть. Пожалуйста. — Он наклонился к нижней полочке своей тележки и достал оттуда пластиковый стаканчик с кофе. — Мой вчерашний должок. Кофе с молоком, автомат теперь работает исправно.
— О, спасибо. — Лу все больше становилось не по себе — его раздирали противоречивые чувства в отношении этого человека, и он не знал, как с ним разговаривать.
— Значит, вечером вам предстоит ужин? — Гейб снял тележку с тормоза и, собираясь уйти, двинул ее вперед, отчего одно из колес заскрипело.
— Да нет, просто кофе. Какой там ужин… — Он не был уверен, не набивается ли Гейб на приглашение. — Ничего серьезного. Займет у меня час от силы.
— Да бросьте вы, Лу… — Гейб улыбнулся, а тон, каким это было произнесено, пугающе напомнил Рут, когда она говорила: «Да брось ты, Лу, ты же отлично это знаешь». Но тут фраза прозвучала немножко по-иному. -… Ведь вам отлично известно, что такого рода встречи неизбежно перерастают в ужин. — И он продолжал: — За этим следуют напитки, а потом и разное другое. — Он подмигнул. — И дома вас ждут неприятности. Алоизиус, — протянул он нараспев, и от этих слов у Лу мороз пробежал по коже.
Гейб вышел из кабинета и направился к лифту; скрип его тележки гулко разносился в тишине коридора.
— Эй! — крикнул вслед ему Лу, но Гейб не обернулся. — Эй! — повторил он. — Как вы узнали? Ведь этого не знает никто!
Несмотря на то что в офисе Лу находился один, он обежал взглядом помещение, дабы удостовериться, что никто ничего не слышал.
— Расслабьтесь! Я никому не скажу! — крикнул в ответ ему Гейб голосом, ничуть не убедившим Лу.

— Расслабьтесь! Я никому не скажу! — крикнул в ответ ему Гейб голосом, ничуть не убедившим Лу. Он глядел, как Гейб нажимает кнопку вызова и мнется в ожидании поднимавшейся снизу кабинки.
Дверь туалета открылась, выпустив Альфреда, потиравшего шмыгающий нос.
— О чем шум? Эй, а откуда вдруг кофе?
— Гейб, — рассеянно отвечал Лу.
— Кто? А-а, этот бездомный… — равнодушно бросил Альфред. — Нет, действительно, Лу, что это тебе вздумалось? Ведь этот парень может принести тебе погибель.
— В каком смысле?
— Брось, ты что, вчера родился? Ты подбираешь человека без гроша за душой, у которого ничего нет, и приводишь туда, где есть все. Тебе известно, что такое «искушение»? Впрочем, к чему этот вопрос, если я говорю с тобой? — Он подмигнул. — Ведь ты то и дело поддаешься искушению. А бродяга этот, наверное, не слишком от тебя отличается, — добавил он. — На вид вы, во всяком случае, очень схожи. Помнишь зоопарк в «Мэри Поппинс»? «Зверь и птица, звезда и камень — все мы одно…» Вот начнется кормление, тогда мы посмотрим. — Он рассмеялся, дыша тяжело, с присвистом, что было результатом неумеренных возлияний.
— Твое замечание не свидетельствует о большой начитанности, Альфред, если первая твоя ассоциация — это «Мэри Поппинс»! — отрезал Лу.
Одышка Альфреда перешла в покашливание.
— Прости, дружище. Я что, задел тебя за живое?
— Мы с ним ничуть не схожи, — процедил Лу, кинув взгляд в сторону лифтов и Гейба.
Но никакого Гейба там не было. Лифт пришел, кабинка открылась, но она была пуста, и никто в нее так и не вошел. В зеркальной створке лифта Лу увидел свое лицо: оно выражало несказанное недоумение.

11
Жонглер

В пять часов, в то самое время, когда Лу надо было уходить, чтобы успеть домой и на рождественский спектакль Люси, он вместо этого все еще мерил шагами кабинет — от двери к столу и обратно, от стола к двери и вновь к столу. Еще раз и еще. Дверь была широко распахнута в ожидании стремительного, как из катапульты, вылета Лу и вторжения его прямиком к мистеру Патерсону, которому необходимо было объявить, что его встреча с Брюсом Арчером и их совместное кофепитие состояться никак не могут. Что, как и у мистера Патерсона, у Лу есть определенные семейные обязанности. Именно сегодня вечером, Лоренс, дочери его предстоит изобразить листик. Однако странным образом мысль о предстоящем разговоре вызывала у Лу дрожь в коленках. Каждый раз, оказавшись возле двери, он останавливался и, вместо того чтобы вылететь из нее, разворачивался и, возвратившись к столу, принимался бегать вокруг него.
Элисон с любопытством наблюдала за ним со своего рабочего места, отрываясь от печатания каждый раз, как он подходил к двери, пока стук ее акриловых ноготков по клавишам и вовсе не прекратился.
— Я не могу вам чем-нибудь помочь, Лу?
Только тогда он взглянул на нее, как будто впервые поняв, что она здесь, рядом, и уже довольно давно. Он выпрямился, поправил галстук, кашлянул.
— Э… нет, благодарю, Элисон, — произнес он. Ответ прозвучал суше, чем он рассчитывал. Он боялся, что Элисон решит, будто он не в себе и смахивает на пьяного, изо всех сил пытающегося выглядеть трезвым.
Он опять направился было к столу, но заставил себя остановиться и выглянуть за дверь.
— А вообще, Элисон, эта встреча за кофе…
— Да, с Брюсом Арчером.
— Она и вправду предусматривает только кофе и больше ничего?
— Мистер Патерсон так сказал.
— А он знает, что на встрече буду я?
— Кто? Мистер Патерсон?
— Нет. Брюс Арчер.
— Мистер Патерсон позвонил ему днем, специально, чтобы предупредить, что встретиться с ним не сможет, но что его коллега с радостью согласился его заменить.

— Понятно. Значит, собственно, меня он, может быть, и не ждет?
— Желаете, чтобы я уточнила это и подтвердила ваше присутствие на встрече?
— Э… нет. То есть да! — Он обдумывал окончательный ответ, в то время как рука Элисон в нерешительности зависла над аппаратом. — Нет! — сказал он и скрылся в кабинете. Через несколько секунд он вновь высунул голову в дверь: — Да! Уточни! — И он опять нырнул в кабинет.
Шагая там из угла в угол, он услышал веселый голос Элисон:
— Привет, Гейб!
Лу замер и затем, непонятно почему, ринулся к двери, где, прижавшись к стене спиной, стал слушать через открытую дверь их разговор.
— Привет, Элисон.
— Вы такой нарядный сегодня.
— Спасибо. Мистер Патерсон дал мне несколько поручений на верхних этажах, вот я и решил, что в самый раз будет приодеться.
Лу заглянул в щель между дверных петель и увидел Гейба, причесанного в точности как Лу и с новеньким темным костюмом, чрезвычайно похожим на один из костюмов Лу. Костюм был в целлофановом мешке и перекинут через плечо Гейба.
— А новый костюм — тоже для верхних этажей? — спросила Элисон.
— Ах, это? Ну, это просто я на всякий случай прихватил. Разве угадаешь, когда может пригодиться тот или иной костюм? — ответил Гейб, и ответ его показался Лу весьма загадочным. — Так или иначе, к вам я зашел, чтобы передать вот это. По-моему, это чертежи. Кажется, Лу хотел взглянуть на них.
— Где вы их раздобыли?
— Забрал у архитектора.
— Но он сегодня работает дома, — сказала Элисон, недоуменно заглядывая в конверт из плотной бумаги.
— Да. Я забрал их у него дома.
— Но Лу лишь пять минут назад звонил насчет них мистеру Патерсону. Как вы смогли доставить их так молниеносно?
— О, не знаю, просто я, понимаете… — Лу увидел, как Гейб пожимает плечами.
— Нет, не понимаю, — засмеялась Элисон. — Но очень хотела бы понять. Будете так работать, не удивлюсь, если мистер Патерсон переведет вас на должность Лу.
Они посмеялись, а злобно ощетинившийся Лу дал себе зарок отомстить Элисон за разговор, которому стал свидетелем.
— Лу у себя?
— Да. А в чем дело?
— Он встретится сегодня с Брюсом Арчером?
— Да. По крайней мере, я так думаю. А что такое?
— Да ничего. Просто интересуюсь. Альфред вечером свободен?
— Тот же вопрос чуть пораньше задал мне Лу. Забавно. Да. Вечером Альфред свободен. Я узнала это через секретаршу. Ее зовут Луиза. Вам она понравится. — Она кокетливо хихикнула.
— Так, так. Дайте сообразить. Значит, Лу знает, что Альфред сможет встретиться с Брюсом, если сам Лу решит не идти на эту встречу?
— Да, я уже сообщила ему это. А почему вы спрашиваете? Что, собственно, происходит? Что все так всполошились из-за сегодняшнего вечера? И Лу как-то странно нервничает по этому поводу!
— Нервничает? Хм…
Ну хватит. Больше выносить это Лу не мог. Он захлопнул дверь своего кабинета, чем, по-видимому, напугал обоих. Потом сел за стол и поднял трубку.
— Да? — отозвалась Элисон.
— Соедините-ка меня с Гарри из экспедиции, а после позвоните Ронану Пирсону и выясните, забирал ли Гейб чертежи у него лично. Причем так, чтобы Гейб ничего не знал.
— Да, конечно. Минуточку, — сказала она заученно, голосом вышколенной секретарши.
Телефон зазвонил, и Лу, вновь поправив галстук и откашлявшись, резко повернулся в своем огромном кожаном кресле лицом к окну. День был холодный, но ясный и свежий. И тихий — ни малейшего ветерка, только люди снуют взад-вперед; свято преданные обрядам новой рождественской религии, они сгибаются под тяжестью покупок среди сияющих первозданным светом неоновых вывесок.

— Алло, — гаркнул в трубку Гарри.
— Гарри, это Лу.
— Чего? — проорал Гарри. Голос его перекрывали механические голоса на заднем плане и какой-то шум, и Лу ничего не оставалось, как говорить погромче.
Он обернулся — проверить, нет ли кого у него за спиной, и только после этого повторил:
— Это Лу, Гарри.
— Какой Лу?
— Сафферн.
— А-а, Лу, привет, чем могу быть полезен? Опять дневную почту на двенадцатый занесли?
— Нет, нет, я все получил, спасибо.
— Хорошо. Этот новенький, что вы мне прислали, прямо гений какой-то, правда?
— Гений?
— Этот Гейб? Конечно! Кто ни звонит мне, отзывы о нем самые что ни на есть положительные.
Настоящее благословение Божье. Скажу вам, что появился он у нас как нельзя кстати, ей-богу. Мы же света белого не видели, из всех рождественских сезонов этот самый ужасный. Все словно с ума посходили и крутятся как бешеные. И это вовсе не потому, что сам я сбавил темп, это уж точно. Хорошего парня вы мне прислали, Лу. Я ваш должник. И какое у вас ко мне сегодня дело?
— Я по поводу Гейба, знаете ли, — с трудом выговорил Лу, преодолевая сердцебиение. — Известно ли вам, что он выполняет у нас и некоторые другие поручения? Не имеющие отношения к работе в экспедиции?
— Да, слышал. И сегодня утром он был в таком приподнятом настроении. Раздобыл себе новый костюм во время перерыва. Не пойму, как он ухитрился это сделать, другие работники у меня в перерыв даже перекурить не успевают. Проворен, ничего не скажешь. По-моему, у нас он долго не задержится, переберется повыше, поближе к вам. Мистеру Патерсону, похоже, он приглянулся. Что ж, я только рад, парень-то хороший.
— Ну… так или иначе, звоню я, чтобы сказать вам вот что. Я вовсе не хочу, чтоб это мешало его работе в экспедиции. — Лу попробовал приблизиться к вопросу с другого бока. — Ведь и вам, полагаю, не придется по вкусу, если он станет отвлекаться, разбрасываться, думать о том, что предстоит ему сделать на других этажах. Согласны? У нас ведь тоже порядочная круговерть, так что недолго и отвлечься.
— Спасибо за внимание, Лу, но все, чем он занят после часа дня, — его личное дело. По правде говоря, мне даже на руку, что для него нашлись и другие занятия. Ведь с моими заданиями он справляется в мгновение ока, и приходится думать, чем его занять до перерыва.
— Ясно. Ладно. Но если он в чем-то провинится, то вы не стесняйтесь поступать с ним как должно. Понимаете, Гарри, я не хочу, чтобы вы считали себя обязанным из-за меня давать ему поблажки. Ясно?
— Понимаю, Лу, понимаю. Но он парень хороший, вам не о чем волноваться.
— Ладно. Спасибо. И будьте настороже, Гарри. Трубка замолкла. Вздохнув, Лу крутанулся в кресле, чтобы положить трубку на рычаг, и, повернувшись, очутился лицом к лицу с Гейбом, стоявшим возле его стола и пристально глядевшим на Лу.
Лу, подскочив, уронил трубку. Слабо вскрикнув «Господи Боже!», он прижал руку к колотившемуся сердцу.
— Это всего лишь я, — сказал Гейб, пронзая Лу своим синим взглядом.
— Вы когда-нибудь слышали, что, входя, надо стучать? Где Элисон? — Наклонившись вбок, он выглянул из-за стола, проверяя местонахождение секретарши. — И давно вы здесь?
— Достаточно давно. — Голос Гейба звучал спокойно, что еще больше разозлило Лу. — Пытались доставить мне неприятности?
— Что? — Сердце у Лу билось как бешеное, он все еще не оправился от шока, а вдобавок его тревожило отсутствие Элисон и близкое присутствие Гейба. Последнее просто выводило его из себя.
— Нет. — Он сглотнул комок в горле и рассердился на себя за неожиданное свое малодушие. — Я звонил Гарри, просто чтобы узнать, доволен ли он вами.

— Я звонил Гарри, просто чтобы узнать, доволен ли он вами. Вот и все. — Он понимал, что выглядит оправдывающимся школьником.
— И как он, доволен?
— Как выяснилось, да. Но вы же понимаете мою ответственность перед ним, раз это я вас нашел.
— Меня нашел… — Гейб произнес это с улыбкой, как нечто новое, чего ранее не знал и о чем не догадывался.
— Что вас так забавляет в моих словах?
— Ничего. — По-прежнему улыбаясь, Гейб оглядывал кабинет Лу — руки в карманах, вид снисходительный, без малейших признаков зависти, как, впрочем, и восхищения.
— Сейчас пять часов двадцать две минуты и тридцать три секунды, — сказал Гейб, даже не взглянув на часы. — Тридцать четыре… тридцать пять… тридцать шесть. — Он с улыбкой повернулся к Лу: — Так что вам все ясно.
— Что именно?
Лу надел пиджак и тайком покосился на свои часы — проверить время. Ровно пять двадцать две.
— Вам пора уходить, не так ли?
— А я, по-вашему, что делаю?
Пройдя к столу для совещаний, Гейб взял из вазы три фрукта — два апельсина и яблоко — и внимательным образом оглядел их. — Решения… решения… — пробормотал он, по-прежнему держа фрукты в руках.
— Проголодались? — нервно спросил Лу.
— Нет. — Гейб только рассмеялся. — Вы умеете жонглировать?
И опять сердце Лу пронзило щемящее чувство неприязни к Гейбу. Он понял, что было ему неприятно в этом парне. Такие вот его вопросы, замечания и комментарии, которые задевали Лу — не так, как должны бы были.
— Вам полезно будет научиться, — продолжал Гейб.
— Чему научиться?
Но, прежде чем Гейб успел ответить, раздался телефонный звонок, и, несмотря на то что обычно Лу предпочитал, чтобы на телефонные звонки отвечала Элисон, он сам тут же бросился к трубке.
Это была Рут.
— Привет, дорогая.
Он сделал знак Гейбу, чтобы тот удалился, но Гейб в ответ лишь стал жонглировать фруктами. Лу отвернулся от него, но ему было неприятно ощущать за спиной его присутствие, и он вновь встал к нему лицом, чтобы видеть его. И стал говорить вполголоса.
— Да, э-э… насчет сегодняшнего вечера, тут у меня возникло кое-какое дело и…
— Даже и не говори об этом, Лу, — сказала Рут. — Для Люси это будет настоящим горем.
— Но, милая, речь идет всего лишь о представлении, на котором я не смогу присутствовать, а Люси этого и не заметит в темноте зала. Ты скажешь ей, что я там был. А с дальнейшим все будет в порядке. Мистер Патерсон попросил меня о встрече с нашим клиентом. Это важный заказ, и встреча мне зачтется, поможет получить место Клиффа, понимаешь?
— Понимаю, понимаю. Ты получишь повышение, и тогда дома мы тебя вообще не увидим.
— Ничего подобного. Просто сейчас мне надо повкалывать месяц-другой, показать, чего я стою.
— Кому это ты должен показывать, чего ты стоишь? Лоренс и без того знает твои возможности, раз уже пять лет как ты трудишься в компании. Впрочем, сейчас мне не до этого. Будешь ты на представлении или нет?
— На представлении? — Закусив губу, Лу поглядел на часы. — Нет, нет, не успею.
Гейб уронил яблоко, и оно покатилось по ковру к столу Лу, в то время как Гейб продолжал жонглировать апельсинами. Лу же испытал детскую радость от его промаха.
— Но к ужину ты будешь? К ужину с твоими родителями и Квентином с Александрой. Мама только что звонила и говорила, как хочется ей повидаться с тобой. Знаешь, ведь ты у них уже месяц как не был.
— Нет, месяца не прошло, ведь я виделся с папой не далее как… — Он мысленно прикинул: да, пожалуй, почти месяц прошел. — Месяц? Как летит время!
Посещения родителей были для Лу тягостной обязанностью, все равно как застилать постель.

— Месяц? Как летит время!
Посещения родителей были для Лу тягостной обязанностью, все равно как застилать постель. Потянув с этим неприятным занятием и все время представляя себе неопрятную разобранную постель, он, сделав над собой усилие, застилал постель быстро и кое-как, чтобы поскорее с этим покончить. Но после минутного удовлетворения от сознания, что дело сделано, он вспоминал, что вскоре опять настанет утро, и все придется делать заново. Так и сама мысль о том, что он увидит отца и тот станет жаловаться, как редко сын его навещает, вызывала желание бежать в противоположную сторону. Мысль об этой тяжкой обязанности, к которой он был приговорен, свербила в мозгу и сводила с ума.
И хотя какой-то частью сознания он ощущал свою вину, основным желанием было подольше избежать этих встреч, чтобы не слышать жалких слов упрека. Чтобы выслушивать их, надо находиться в соответствующем настроении и уметь абстрагироваться от всяких чувств, тогда не начнешь отбрехиваться, доказывая, как много ты работал и сколько переговоров провел, лишь бы заткнуть рот отцу. Но сегодня он уж явно не в настроении. Возможно, очутившись дома и опрокинув несколько рюмок, он почувствует себя лучше.
— Может, к ужину я и не поспею, но к десерту уж точно буду. Даю слово!
Гейб уронил апельсин, и Лу захотелось испустить победный клич, но вместо этого, едва удержавшись от смеха, он с самым серьезным видом продолжал оправдываться перед Рут, извиняясь буквально за все, кроме вещей, ему совершенно неподвластных. Наконец он повесил трубку и скрестил на груди руки.
— Что вас так веселит? — осведомился Гейб, одной рукой подбрасывая в воздух оставшийся апельсин, другую же не вынимая из кармана.
— Не очень-то вы сильны в жонглировании! — ухмыльнулся Лу.
— Touche . — Гейб улыбнулся. — А вы наблюдательны. Да, я действительно не очень силен в жонглировании, но ведь, собственно говоря, какое же это жонглирование, если я умышленно бросил два предмета, оставив в руке третий? Не так ли?
Лу хмуро выслушал этот странный довод, после чего, повозившись у стола, надел пальто, собираясь уходить.
— Разумеется, Гейб, никакое это не жонглирование, если вы выбираете… — Он осекся, внезапно пораженный мыслью, что повторяет то, что сказала Рут, как бы по ее подсказке. Он вздрогнул, опять ощутив холодный озноб и повернулся к Гейбу, но тот исчез, лишь апельсин одиноко лежал перед Лу на столе.
— Элисон! — Лу поспешил из кабинета с апельсином в руке. — Что, Гейб проходил сейчас здесь?
Элисон подняла вверх палец в знак того, что ему следует подождать: держа возле уха телефонную трубку, она что-то записывала.
— Элисон! — вновь вмешался он, и она, кивнув, заторопилась, стала писать быстрее, в легкой панике подняла вверх на этот раз уже руку. — Элисон! — резко бросил он и, нажав на рычаг, разъединил ее. — Я не намерен ждать целый день!
Открыв рот, она глядела на него вытаращенными глазами.
— Я поверить не могу, что вы сейчас…
— Да, я это сделал, уж как-нибудь переживешь! Гейб здесь проходил? — спросил он торопливо задыхающимся голосом в такт неровно бьющемуся сердцу.
— Э-э… м-м… — протянула она. Ей трудно было собраться с мыслями. — Минут двадцать назад он подошел к моему столу и…
— Да, да, это мне известно. Секунду тому назад он был у меня у кабинете, а потом испарился. Прямо сейчас. Он здесь проходил?
— Ну, наверное, но…
— Ты его видела?
— Нет. Я говорила по телефону и…
— Господи! — Он грохнул по столу кулаком, и рука немедленно отозвалась болью. Дернувшись, он прижал руку к груди.
— В чем дело, Лу? Успокойтесь! Элисон встала и протянула к нему руку. Лу отпрянул.
— Да, кстати… — Он понизил голос и опять приблизился, низко нависнув над ее столом.

Лу отпрянул.
— Да, кстати… — Он понизил голос и опять приблизился, низко нависнув над ее столом. — В моей почте не было конвертов, где значилось бы другое имя?
— Как это? — Она сдвинула брови.
— Ну, знаешь… — Он взглянул налево, потом направо и пробормотал, едва шевеля губами: — Алоизиус.
— Алоизиус? — громко переспросила она. Он метнул в нее взгляд.
— Не так громко, — прошипел он.
— Нет. — Теперь она говорила приглушенно. — Ни на одном из конвертов я не видела имени «Алоизиус».
И после паузы, словно ее слуха не сразу достигли произнесенные ею же слова, она улыбнулась, потом фыркнула, а после расхохоталась.
— Да и зачем бы, черт возьми, оказаться на конверте этому… как его… Алой…
Под его взглядом она осеклась, и улыбка исчезла с ее лица.
— О… господи… это ведь… — вдруг взвизгнула она, — прелестное имя!
Лу шагал по новому пешеходному мосту Шона О?Кейси, соединяющему две обновленные набережные — Северной Стены и Сэра Джона Роджерсона. Пройдя еще сотню метров, он достиг пункта назначения — паба «Паромщик», единственного на этом участке набережных сохранившего свой первозданный вид. Здесь не подавали ни капучино, ни чиабатту, и потому клиентура была своеобразной. Горстка посетителей, уставших от беготни по магазинам, завернула сюда с проторенных дорог, чтобы передохнуть и протереть посиневшими от холода руками запотевшие очки. Кроме этой горстки усталых покупателей помещение заполняли служащие, молодые и старые, решившие расслабиться после рабочего дня. Табуреты и кресла, висящие над ними пиджаки, столики и стойки, сплошь уставленные пинтами и полупинтами. Сразу же после шести люди спешили покинуть деловой район и устремиться в ближайшее место отдохновения, чтобы припасть к текущему из крана благословенному пивному источнику.
Одним из таких расслабляющихся был Брюс Арчер. Примостившись у барной стойки с «Гиннесом» в руке, он громогласно смеялся над чем-то, сказанным соседом, облаченным в такой же костюм. А рядом с ним вплотную — еще такой же. И еще. Подбитые ватой плечи притиснуты друг к другу. Полосатые брюки, носки в крапинку. Море начищенных ботинок и кейсов со смелыми бизнес-проектами, расчетами, рыночными прогнозами. Никто и не думал заказывать кофе. Как мог и предположить Лу. Однако, хотя он этого и не предполагал, теперь, увидев, как хлопают все друг друга по спине и, услышав громкий гогот, он ничуть не удивился — словно заранее знал, что так и будет.
Брюс обернулся и узнал его.
— Лу! Лу Сафферн! — вскричал он через весь зал с густым бостонским прононсом, заставившим остальных посетителей повернуть головы и уставиться — не на Брюса, а на красивого, холеного их земляка, к которому был обращен этот крик. — Рад тебя видеть!
Соскочив с табурета, он с распростертыми объятиями двинулся навстречу Лу, ухватил его за руку, крепко сжал ее и принялся трясти, одновременно хлопая его по спине.
— Позволь, я тебя познакомлю! Ребята, это Лу из «Проектной компании Патерсона». Мы работали с ним вместе над манхэттенским небоскребом, о котором я вам рассказывал, и однажды вечерком мы с Лу здорово гудели, и с нами приключилась одна потрясающая история; дайте только срок, когда-нибудь я вам расскажу, так не поверите. А это Дерек, Лу, из… — И Лу с головой погрузился в море приветствий, имен, которые он забывал в ту же минуту, и образы его жены и дочери тускнели, отодвигаясь все дальше с каждым новым рукопожатием — преувеличенно крепким или вялым и влажным, с каждым дружеским хлопком по спине он гнал от себя мысль о том, что променял семью вот на это застолье. Гнал от себя воспоминание, как они подняли на смех, когда он заказал чашечку кофе, а вместо этого налили ему пива, а его попытка ограничиться одной пинтой и уйти также не увенчалась успехом.

Как и попытка уйти после второй пинты. Равно как и после третьей. Устав от пререканий после каждой новой серии кружек, он не сопротивлялся, когда они заставили его перейти на «Джека Дэниела», и всплесками подросткового веселья, которыми встречали звонки Рут на его мобильник, они убедили не отвечать ей. А потом его и убеждать не пришлось: он был с ними заодно, целиком предавшись веселью. Он поставил телефон на беззвучный сигнал, и мобильник лишь сотрясало от звонков Рут, следовавших один за другим через каждые десять минут. Он преисполнился уверенности, что Рут его поймет, а если не поймет, значит, ей уж совсем отказал здравый смысл.
Он поймал на себе взгляд девушки, сидевшей у стойки неподалеку от него, и на стойке появились еще одно виски и кока-кола. Здравомыслие и рассудительность выдуло из помещения вместе с вышедшими на холод покурить. Первое толкало его вызвать такси; вторая — вернуться домой, к любви и ласке. Кончилось все потасовкой, когда здравомыслие и рассудительность напустились друг на друга с кулаками, а Лу, повернувшись спиной к ним обоим, отдался своим желаниям.

12
Скоростная магистраль

Лу обнаружил, что перебрал и не может увлечь легким флиртом привлекательную особу в баре, строившую ему глазки на протяжении всего вечера, когда, подходя к ее столику, споткнулся о собственные ноги и, ненароком опрокинув стакан ее спутника, вместе со стаканом плюхнулся к ней на колени. Впрочем, колени, как оказалось, принадлежали вовсе и не ей, а ее спутнику. И пока Лу бормотал нечто, казавшееся ему изысканно витиеватым и чрезвычайно вежливым, дама решила, что извинения его небрежны, а сам он груб и невоспитан. Ведь грань между грубостью и легким флиртом становится чрезвычайно эфемерной, когда напиваешься так, как это сделал Лу Сафферн. Судя по всему, он утратил то утонченное очарование, которым в избытке обладал, входя в бар. Брызги от виски и кока-колы, испачкавшие его крахмальную рубашку и галстук, на взгляд интеллектуальных бизнес-леди, его не украшали, а его синие глаза, обычно представлявшиеся большинству женщин синими озерами, в которые так хочется окунуться, теперь были красными, бессмысленно остекленелыми и не производили должного действия. Вместо того чтобы раздевать избранницу глазами, он лишь обратил на нее блуждающий взгляд, и, будучи слишком пьян, чтобы наладить отношения с ней или же с ее спутником, которого пытался сбить с ног после того, как сделал это с его дамой, возвращавшейся из туалета, где она застирывала красные винные пятна, он счел за лучшее ретироваться и потащился к своей машине.
Очутившись наконец на расположенной под его конторой холодной и темной подземной парковке, пешее путешествие к которой заняло у него на двадцать минут больше положенного, он понял, что не помнит, куда поставил машину. Он кружил по парковке, то и дело нажимая на кнопку брелока в надежде, что вой сигнализации или мигание фар укажут ему верный путь. К несчастью, увлеченный процессом кружения, он забывал искать машину. Наконец внимание его привлек какой-то свет, и, разглядев его источник — свою машину в положенном месте, — он зажмурил один глаз и нацелился идти к «порше».
— Привет, малыш! — замурлыкал он, добравшись и ощупывая ее корпус вовсе не в припадке нежности к машине, а чтобы не потерять равновесия. Ткнувшись губами в капот, он кое-как забрался внутрь. Поняв по отсутствию руля, что влез в машину со стороны пассажирского сиденья, он вылез обратно и стал обходить машину, пробираясь к водительскому месту. Попутно он поглядывал на бетонные столбы, подпиравшие свод парковки — они покачивались, и он всей душой пожелал им не рухнуть, когда он будет выезжать наружу. Действительно, это было бы для него крайним невезением, грозившим большими тратами.
Несколько секунд он царапал металл, тщетно пытаясь сунуть ключ в зажигание, пока у него это наконец не получилось. Ключ вошел в предназначенное ему отверстие.

Ключ вошел в предназначенное ему отверстие. Двигатель заработал, и Лу, приободрившись, нажал на акселератор. Вспомнив вдруг, что надо взглянуть, куда едешь, он поднял глаза и взвизгнул от ужаса. Впереди, над самым радиатором машины, нависал Гейб.
— Господи Иисусе! — заорал Лу, отдергивая ногу и грохнув по ветровому стеклу поврежденной правой рукой. — С ума вы спятили, что ли? Хотите под колесами очутиться?
Лицо Гейба расплывалось перед ним, но он мог бы поклясться, что тот улыбается. Затем Лу почувствовал толчок, и машинку тряхнуло. Подняв глаза, Лу увидел лицо Гейба в водительском оконце. Мотор все еще работал, когда Лу немного опустил стекло.
— Привет!
— Привет, Гейб, — отвечал он сонным голосом.
— Никак двигатель не выключите?
— Нет, нет. Я еду домой.
— Ну, далеко вы не уедете, пока рычаг находится в нейтральном положении. А вообще, мне кажется, что ехать вам сейчас домой — идея не из удачных. Может, лучше выйдете, и вызовем такси? — сказал Гейб, открывая дверцу.
— Нет уж. Никаких такси, — пробормотал Лу, передвигая рычаг в положение «вперед». Он нажал на акселератор, и машина с открытой дверцей рванула с места, сделала крен и встала. Гейб, вылупив глаза, как вспугнутый сверчок, прыгнул и повис на пассажирской дверце.
— Ну ладно, — наконец выговорил он, когда машина, немного проехав, — если только это можно было назвать ездой, — замерла возле самого выезда с парковки. — Ладно, я сказал, — повторил он, слегка повысив голос, так как Лу опять потянулся к рулю. — Так и быть, я вас отвезу.
Лу перелез на место пассажира, в то время как Гейб суетливо усаживался на водительское место. Ни поднимать сиденье, ни поправлять зеркала ему не пришлось, так как они с Лу были совершенно одинакового роста.
— Водить-то умеете? — спросил Лу. — Да.
— И такую машину раньше водить приходилось? — продолжал Лу, заливаясь истерическим смехом. — Может, там у вас, в вашем пентхаусе, и лимузин припрятан?
— Пристегнитесь, Лу, — сказал Гейб, пропуская мимо ушей подковырки Лу и всецело занятый одним — доставить его домой в целости и сохранности. Задача эта и вправду была сейчас важнейшей и первоочередной.

14
Мальчишка с индейкой 3

— Стало быть, вы поймали его на превышении скорости? — Мальчишка с индейкой поднял голову — до сих пор он сидел, уткнувшись подбородком в сложенные на столе руки. — И на этот раз вы его задержали? Он ведь опять чуть не раздавил кого-то. А вы-то чего все время там на машине околачивались? Вы что, выслеживаете его, или как?
— Нет, на превышении скорости я его не поймал, — пояснил Рэфи, проигнорировав последний вопрос. — Они проехали на красный свет, и все.
— И все? Я думал, вы задержали этого нахала!
— Ну, сам подумай, как я мог задержать Лу? — сказал Рэфи тоном терпеливого учителя. — Ты совсем не слушаешь, и перестань меня погонять.
— Но вы так тянете с рассказом. Нельзя ли покороче, черт возьми, и сразу перейти к сути?
— Я и перехожу, а если ты будешь так со мной разговаривать, я вообще не стану дальше рассказывать. — Рэфи сурово взглянул на мальчишку, который на этот раз не огрызнулся, и продолжал: — Не Лу поехал на красный свет, потому что, говорю тебе, за рулем был не он.
— Гейб не стал бы ехать на красный свет. Ни за что не стал бы! — пискнул мальчишка.
— Да, но откуда мне было это знать? Парня-то этого я впервые в жизни видел. Ведь так?
— Наверно, ближе к дому они поменялись местами.
— Если учесть их сходство, местами они могли меняться запросто. Знаю только, что Лу сидел на пассажирском сиденье вконец окосевший, с остекленелым взглядом.

Знаю только, что Лу сидел на пассажирском сиденье вконец окосевший, с остекленелым взглядом.
— Как это вас угораздило поймать его опять на том же самом месте?
— Дело в том, что я вел наблюдение за одним домом.
— Какого-нибудь убийцы, да? — Глаза мальчишки загорелись.
— Нет, какой там, к дьяволу, убийца. Просто знакомый мне дом.
— Свою жену выслеживали, да? — встрепенулся мальчишка.
— Что ты имеешь в виду? — Рэфи неловко заерзал на стуле.
— Смотрели, не встречается ли она с любовником.
Рэфи возвел глаза к потолку.
— Ты, сынок, должно быть, телевизора насмотрелся.
— Ну, — мальчишка моментально сник, — так что же вы сделали, когда их поймали?

15
Дом, милый дом

— Здорово, сержант, — сказал Гейб, смело и прямо глядя в лицо Рэфи. Ошарашенный таким точным определением его чина, Рэфи тут же сменил свою обычную строгость на тон легкого упрека.
— Видите ли, вы ехали на красный свет.
— Да, я это знаю, сержант. Тысяча извинений, я не нарочно, уверяю вас, и обещаю, что это не повторится. Свет был желтый, и я подумал, что проскочу.
— Уже загорелся красный, когда вы тронулись.
— Ну, пусть так. — Гейб покосился на сидевшего слева от него Лу. Тот притворялся спящим — храпел и хихикал между всхрапываниями. В руке у него был длинный зонтик.
Задержав взгляд на этом зонтике, Рэфи перевел взгляд туда, куда глядел Гейб, — на акселератор.
— Иисусе, — еле слышно прошептал он.
— Нет, я Гейб, — отозвался тот. — Я сослуживец мистера Сафферна и пытаюсь благополучно доставить его домой. Он выпил немножко, знаете ли.
Как бы в подтверждение Лу громко всхрапнул, после чего присвистнул и засмеялся.
— Вот как?
— В общем, я сейчас вроде как отец при ребенке, — сказал Гейб. — Стараюсь, чтобы с ребенком ничего не случилось. В этом задача, не так ли?
— В каком смысле? — прищурился Рэфи.
— О, думаю, смысл вам ясен, — невиннейшим образом улыбнулся Гейб.
Уперев в него взгляд, Рэфи заговорил более строго, заподозрив Гейба в дерзости:
— Предъявите, пожалуйста, ваши водительские права. — И он протянул руку.
— О, у меня их нет при себе.
— Но они у вас имеются?
— При себе — нет.
— Это я уже слышал. — Рэфи вытащил блокнот и ручку. — В таком случае как ваша фамилия?
— Меня зовут Гейб, сэр.
— Гейб, а как фамилия? — спросил Рэфи, чуть расправив плечи.
— Вы хорошо себя чувствуете?
— Почему вы спрашиваете?
— У вас такой вид, словно вам не можется.
— Я в полном порядке, — сказал Рэфи, слегка попятившись.
— Вам надо сходить проконсультироваться, — крайне озабоченно сказал Гейб.
— Вас это не касается, — рявкнул Рэфи и оглянулся, не слышит ли их кто.
Гейб поглядел в зеркальце заднего вида на патрульную машину. Другого патрульного в ней не было. Ни подмоги, ни свидетелей.
— Вам придется заглянуть в дорожный отдел полицейского отделения в Хоуте на этой неделе, Гейб, представить объяснительную записку и предъявить мне ваши права. Мы определим меру наказания. А сейчас уж позаботьтесь доставить этого паренька домой в лучшем виде.
И, кивнув в сторону Лу, он направился к своей машине.
— Он опять выпивши? — спросил Лу, открыв глаза и обводя все туманным взглядом. Повернувшись назад, он поглядел на идущего к машине Рэфи.
— Нет, он не пьян, — сказал Гейб, следя в зеркальце за медленно двигающейся фигурой.
— А тогда что это он? — вскричал Лу, громко и недовольно.

— Что-то другое.
— Это вы что-то другое. Отвезите-ка меня домой. — Он щелкнул пальцами и рассмеялся. — А вообще, пустите-ка меня за руль, — сварливо проворчал он и заерзал на сиденье, пытаясь вылезти. — Не хочу, чтоб люди думали, что это ваша машина.
— Вести в таком состоянии опасно, Лу. Вы можете разбиться.
— Если это и так, — с детской обидой проговорил Лу, — то это ведь моя проблема, не так ли?
— У меня приятель погиб не так давно, — сказал Гейб, по-прежнему не сводя глаз с патрульной машины, медленно отъезжавшей от них по дороге. — А если вы покойник, то уж, поверьте мне, проблемой это будет уж никак не вашей, кого угодно, только не вашей. И разбираться во всем, что ты после себя оставишь, приходится другим. На вашем месте, Лу, я бы пристегнулся.
— Так кто же погиб? — спросил Лу. Он закрыл глаза и, не вняв совету Гейба, откинулся в кресле, положив голову на подголовник. Идею сесть за руль он оставил.
— Вам, я думаю, он незнаком, — сказал Гейб. Едва патрульная машина скрылась из виду, выехав на дорогу, он включил мотор на полную мощность.
— А как он погиб?
— В автокатастрофе, — сказал Гейб и нажал на акселератор. Машина рванулась вперед, мощный звук двигателя на полном ходу разорвал тишину ночи.
Лу приоткрыл глаза и опасливо взглянул на Гейба:
— Да?
— Именно. Что весьма прискорбно. Такой молодой человек. Женился не так давно. И жена такая милая. И он такой преуспевающий. — Гейб сильнее надавил на акселератор.
Глаза Лу были теперь широко раскрыты.
— Но не это самое прискорбное. Самое прискорбное то, что он не успел составить завещания. Нельзя винить его за это, раз он был молод и не собирался отправляться к праотцам в столь раннем возрасте, но вот лишнее доказательство того, что будущее не в нашей власти и никто не знает своего часа.
Спидометр показывал теперь почти сто километров в час, хотя предельная скорость здесь была в два раза меньше, и Лу, ухватившись за дверную ручку, крепко сжал ее. Он весь напрягся, вжавшись в спинку кресла. Он сидел теперь прямой как палка, не сводя глаз со спидометра и мутных городских огней за бухтой.
Он даже потянулся к ремню безопасности, но Гейб, так же внезапно, как увеличил скорость, вдруг снял ногу с акселератора и, поглядев в боковое зеркальце, резко крутанул влево. Потом бросил взгляд на Лу, чье лицо приобрело ярко-зеленый оттенок, и улыбнулся.
— Дом, милый дом, Лу!
И только несколько дней спустя, когда рассеялся похмельный туман, Лу понял, что ни словом не обмолвился Гейбу, где его дом.
— Мама, папа, Марсия, Квентин, Александра! — громогласно объявил Лу, как только дверь ему открыла испуганная мать. — Я до-ома! — прокричал он нараспев и, обняв мать, чмокнул ее в щеку. — Мне так жаль, что я не успел к ужину, но день в офисе был такой суматошный, просто безумие, а не день!
Но, извиняясь, он никак не мог сохранить серьезность, а войдя в столовую, непрестанно поводил плечами и то и дело прыскал, сдерживая смех под изумленными и холодно-безучастными взглядами всех присутствующих. Рут, застыв, смотрела на мужа со смешанным выражением гнева, обиды и смятения. И подспудной ревности. У нее тоже выдался непростой день с совершенно невыносимой Люси, чье возбуждение достигло предела и выражалось во всех свойственных ребенку формах непослушания, криках, слезах и отказе выйти на сцену, пока не приедет папа. Вернувшись домой по окончании представления и уложив детей, Рут принялась метаться, готовя угощение и убирая комнаты, для того чтобы гости могли остаться на ночь. Сейчас щеки ее пылали после жаркой плиты, пальцы горели, обожженные сковородками. Она запыхалась, устала, вымоталась физически и морально, пытаясь угомонить детей всеми доступными способами — от ползания на коленках по полу вместе с Пудом до утирания слез и уговоров расстроенной Люси, так и не увидевшей в зале отца, несмотря на попытки Рут уверить ее, будто он там был.

Рут глядела на покачивающегося в дверном проеме Лу, на его красное лицо и налитые кровью глаза и мечтала поменяться с ним местами — пусть бы это она шаталась бог знает где, чтобы потом свалиться как снег на голову и выставить себя на посмешище перед гостями! Но это не в ее духе, ни за что на свете она бы так не поступила, и в этом различие между нею и Лу. Вот он — беззаботно порхающий и веселый, как птичка, и вот она — под грузом проблем, глубоко несчастная и недоумевающая, почему именно ей предназначено склеивать и цементировать весь их домашний уклад, почему на ней должно держаться это все.
— Папа! — возгласил Лу. — Тысячу лет тебя не видел! Давненько, правда? — Улыбаясь, он шагнул к отцу и протянул ему руку. Потом опустился в кресло рядом с ним и, царапая пол, подтянул кресло поближе, так, что локти их теперь соприкасались. — Ну, расскажи же мне о себе! О, красного винца я бы сейчас хлебнул с удовольствием! Спасибо! Мое любимое! Угодила, дорогуша! — И, подмигнув Рут, он нетвердой рукой попытался налить себе вина в чистый бокал, отчего почти все оно оказалось на белой скатерти.
— Осторожнее, сынок, — тихо сказал отец и сделал движение, чтобы помочь Лу, удержав его руку в своей.
— Да нет, папа, я в порядке! — Лу вырвал руку, пролив вино на отцовский рукав.
— Ах, Алоизиус! — с упреком сказала мать, и Лу закатил глаза.
— Ничего, милая, ничего, — пробормотал отец, делая вид, что ничего страшного не произошло.
— Но это твоя выходная рубашка… — продолжала сокрушаться мать. Смочив салфетку в своем стакане с водой, она принялась оттирать пятно.
— В конце концов, я же не убил отца, мама, — Лу со смехом обвел глазами стол, — а всего лишь расплескал бокал!
Мать лишь смерила его негодующим взглядом и, отвернувшись, продолжала тереть пятно.
— Может быть, поможет вот это… — Лу дотянулся до солонки и стал щедро посыпать солью отцовский рукав.
— Прекрати это, Лу! — резко бросил Квентин. Лу прекратил сыпать соль и по-детски робко улыбнулся Александре.
— А-а, Квентин, — кивнул он брату. — А я тебя и не заметил! Как яхта? Новых парусов не купил? А чего-нибудь новенького из оборудования? Как насчет призовых мест в гонках?
Квентин прочистил горло, силясь успокоиться.
— Остались две последние регаты в чемпионате…
— Александра! — вдруг радостно воскликнул Лу, прерывая Квентина. — Как же это я не расцеловал прелестную Александру! — Он поднялся и, задевая спинки стульев, стал пробираться к Александре: — Как поживает сегодня прелестная Александра? Выглядит, как всегда, сногсшибательно! — Наклонившись, он схватил ее в охапку и поцеловал в шею.
— Привет, Лу, — улыбнулась Александра. — Хорошо провел вечер?
— О, очень занят был, все с бумагами разбирался. — И, запрокинув голову, он захохотал раскатисто, как пулеметная очередь. — Господи, да что это с вами всеми? Настроение такое, словно в доме покойник! Впору пустить в вас шутихой, встряхнуть маленько! А ну-ка! — задиристо вскрикнул он и хлопнул в ладоши чуть ли не перед самым носом сидевших за столом. — Ску-у-чно! — Потом повернулся и увидел Марсию. — Марсия, — сказал он со вздохом, — Марсия, — повторил он. — Привет. — И, не проронив больше ни слова, пошел к своему креслу, по-детски улыбаясь собственным мыслям.
В дверях столовой, неловко переминаясь с ноги на ногу, возник Гейб, встреченный общим гробовым молчанием.
— Ты кого-то привез с собой, Лу? — прервал молчание Квентин и, протянув руку, двинулся к Гейбу. — Простите, нас, по-моему, не представили друг другу. Я Квентин, брат Лу. А это моя жена Александра.
При последнем слове Лу восхищенно присвистнул и засмеялся.

— Простите, нас, по-моему, не представили друг другу. Я Квентин, брат Лу. А это моя жена Александра.
При последнем слове Лу восхищенно присвистнул и засмеялся.
— Привет. Я Гейб. — Гейб пожал руку Квентину и вошел. Обойдя всех за столом, он обменялся с каждым рукопожатием.
— Лу, — тихо проговорила Рут, — наверное, тебе нужно воды или кофе принести. Пойду сварю кофе.
Лу шумно вздохнул.
— Я, кажется, доставляю тебе хлопоты, Рут? — раздраженно бросил он. — В чем дело? Ты велела мне быть, я и приехал.
Все молчали, сидевшие за столом неловко избегали взглянуть друг на друга. Отец сердито, постепенно наливаясь краской, глядел на Лу. Губы его чуть подрагивали, словно из него вырывались потоки слов, но не было слышно ни звука.
А Гейб между тем продолжал свой обход стола.
— Привет, Рут. Очень рад наконец-то с вами познакомиться.
— Здрасьте, — тихо сказала Рут и вяло, едва взглянув на него, пожала ему руку, и тут же, встав из-за стола, стала собирать тарелки с недоеденным десертом и чашки из-под кофе, чтобы отнести их в кухню.
— Я вам помогу, — вызвался Гейб.
— Нет, нет, сидите, пожалуйста. Нагруженная посудой, она бросилась в кухню. Но Гейб ее не послушался и отправился вслед за ней. Она стояла спиной к нему, склонившись над заставленным посудой кухонным столом. Стояла ссутулившись, понуро свесив голову. Казалось, что в этот момент жизнь и душа покинули ее тело. Поставив тарелки возле раковины, он произвел некий шум, тем самым известив ее о своем присутствии.
Она вздрогнула, встрепенулась, выпрямилась, жизнь и душа после временной отлучки вернулись на свое место, и она обернулась.
— Гейб, — и она скупо улыбнулась, — я же просила вас не беспокоиться.
— Я лишь хотел помочь, — мягко сказал Гейб. — Я очень сожалею, что с Лу так все вышло. Меня не было с ним вечером.
— Не было? — Скрестив руки на груди, она недоуменно взглянула на него.
— Не было. Мы работаем с ним в одном офисе. Я задержался на работе допоздна и оказался рядом, когда он вернулся туда после… после встречи за чашкой кофе.
— Когда он вернулся? А зачем он…
Она по-прежнему ничего не понимала, но постепенно, довольно медленно, в ней проснулась догадка, что и выразилось на ее лице.
— А-а, ясно! Он вернулся, чтобы попытаться поехать домой. — Это не было вопросом, скорее не требующей ответа мыслью вслух, но к Гейбу после этих слов Рут как бы потеплела: — Правильно! Что ж, спасибо, Гейб, что вы его благополучно доставили домой. Простите, что я так невежливо вас приняла, — просто я… ну, вы понимаете… — Голос ее задрожал от волнения, и она замолчала, сосредоточившись на тарелках, с которых соскребала в ведро остатки еды.
— Понимаю. Не надо мне ничего объяснять. Из столовой донесся гогочущий смех Лу, звон разбитого стекла и новые раскаты смеха.
Она перестала очищать тарелки, прикрыла веки и вздохнула.
— Знаете, Лу хороший парень, — мягко сказал Гейб.
— Спасибо, Гейб. Хотите верьте, хотите нет, но это именно то, что мне так необходимо было услышать сейчас, правда, лучше было бы, если б услышала я это не от его товарища по работе. Если б, например, это могла сказать его мать. — Рут подняла на Гейба глаза, в которых поблескивали слезы. — Или если б это могли сказать его отец или дочка. Но нет — на работе, вот там Лу вне конкуренции.
— Я вовсе не его товарищ по работе, поверьте мне. Лу меня терпеть не может. — Она взглянула на него с удивлением. — И работу эту он добыл мне только вчера. Я по утрам всегда сижу там возле входа, а вчера вдруг, как гром среди ясного неба, он остановился возле меня, угостил кофе и предложил работу.
— Он, кажется, упоминал об этом.

— Он, кажется, упоминал об этом. — Рут судорожно пыталась воскресить в памяти тот разговор. — Лу действительно это сделал?
— Вы словно удивлены.
— Нет, конечно. Впрочем, да, удивлена. То есть… а что за работу он вам предложил?
— Работу в экспедиции.
— А ему-то какая в этом выгода? — Она нахмурилась.
Гейб рассмеялся.
— Так вы считаете, что он это сделал ради собственной выгоды?
— О, конечно, это ужасно, что я так сказала. — Она закусила губу, чтобы скрыть улыбку. — Я не имела в виду ничего плохого. Я знаю, что Лу хороший человек, но просто в последнее время он… очень занят, что ли… Или, вернее, рассеян. В том, чтобы быть занятым, нет ничего дурного, пока это не приводит к рассеянности. — Она взмахнула рукой, как бы отгоняя что-то. — Но с ним-то как раз все не так. Он, можно сказать, постоянно находится в двух местах одновременно: телом — с нами, мыслями — где-то еще. Все, что его заботит в последнее время, — это его работа, как бы помочь работе, улучшить ее, как бы успеть с одной встречи на другую в максимально короткий срок. И так постоянно, постоянно… Поэтому, узнав, что он предложил вам работу, я просто подумала, что, слава богу, вы, по-видимому, сумели пробудить в нем хорошее.
— Он хороший парень, — повторил Гейб.
Рут не ответила, но он продолжал, словно прочел ее мысли:
— Но вы хотите, чтобы он стал еще лучше, не так ли?
Она взглянула на него с удивлением.
— Не волнуйтесь. — Он положил на ее руку свою, и жест этот удивительным образом ее успокоил. — Так и будет.
Только когда на следующий день Рут пересказывала своей сестре всю эту историю и этот разговор и та раздумчиво морщила нос, считая все это крайне странным и подозрительным, каким ей казалось почти все на этом свете, Рут вдруг удивилась, почему ей не пришло в голову расспросить Гейба и почему в тот момент она не ощутила никакой странности. Но ведь непроизвольные импульсы важнее, а в тот момент она не почувствовала потребности задавать вопросы. Она поверила ему, или, по крайней мере, ей хотелось поверить. Добрый человек пообещал ей, что ее муж станет еще лучше. Чего же тут думать задним числом?

16
Пробуждение

Наутро Лу проснулся оттого, что голову его с удивительной настойчивостью долбил дятел, стуча ему в макушку. Боль со лба перетекала на виски и охватывала затылок. Где-то за окном просигналила машина, что было странно в этот час, и послышался шум автомобильного мотора. Он опять закрыл глаза и попытался вновь уйти в страну сонных грез, но чувство ответственности, дятел, а также звук, похожий на хлопанье двери, не позволили ему погрузиться в тихую гавань сладких снов.
Во рту было сухо, и он поймал себя на том, что ворочает языком и посасывает десны, пытаясь выжать хоть каплю влаги, чтобы было чем умерить позывы сухой рвоты. А потом рот наполнился слюной, и он очутился в ужаснейшем из мест — между кроватью и унитазом, и его бросило в жар, и замутило, и волнами начала накатывать тошнота. Кое-как выпутавшись из кокона простынь, он кинулся к унитазу и в тяжком благоговейном экстазе упал перед ним на колени. И лишь освободив свой желудок от всего, что накопилось внутри, он, совершенно обессиленный, опустошенный как физически, так и морально, опустился на подогретый кафельный пол и заметил, что утро уже в полном разгаре. В отличие от его обычного в это время года пробуждения в потемках, на этот раз небо было ярко-голубым. И его охватила паника, которая показалась ему ужаснее его недавних мук у унитаза, — паника эта была сродни той, что испытывает ребенок, который опоздал в школу.
С трудом встав с пола, Лу вернулся в спальню с единственным желанием схватить и придушить будильник, на котором нагло светились красным 9 часов. Они все проспали! Не услышали будильника! Нет, проспали, оказывается, не все, потому что Рут в постели не было, и лишь сейчас до сознания его донесся плывущий снизу запах еды: плывя в воздухе, он достигал его ноздрей дразнящими скачками, как в канкане.

Они все проспали! Не услышали будильника! Нет, проспали, оказывается, не все, потому что Рут в постели не было, и лишь сейчас до сознания его донесся плывущий снизу запах еды: плывя в воздухе, он достигал его ноздрей дразнящими скачками, как в канкане. Он услыхал звяканье чашек и блюдец. Гуденье младенца. Утренние звуки. Неторопливые, с ленцой звуки, не предназначенные его слуху. Ему же предназначено было другое — гул факса и ксерокса, шум лифтовой кабины, снующей вверх и вниз в своей шахте и то и дело разражавшейся сигнальным звонком, словно люди внутри жарились в духовке с таймером. Ему полагалось бы слышать постукивание акриловых ноготков Элисон по клавиатуре и скрип тележки Гейба из коридора.
Гейб.
Он натянул халат и, споткнувшись о брошенные им на лестнице ботинки и портфель, ринулся вниз, в кухню. На месте была вся троица подозреваемых — Рут, мама и отец. Гейба, слава богу, видно не было. По поросшей седоватой щетиной щеке отца тек яичный желток, мама читала газету; обе, она и Рут, были еще в халатах. Тишину за столом нарушал один лишь Пуд, что-то напевая, гуля и мурлыча, брови его при этом двигались, сообщая лицу ребенка и издаваемым им звукам даже некоторую осмысленность. Картину эту Лу зрительно воспринял, но оценить ее во всех деталях не сумел.
— Какого черта, Рут! — заорал он так громко, что головы всех присутствующих повернулись к нему.
— Прости, а что такое? — вытаращила на него глаза Рут.
— Девять часов! Черт возьми!
— Тише, Алоизиус! — сердито проговорил отец. Мать глядела на него, совершенно ошарашенная.
— Какого черта ты меня не разбудила! — Он угрожающе надвинулся на нее.
— Почему ты так разговариваешь со мной? — Рут нахмурилась и тут же повернулась к Пуду: — Ну еще пару ложечек, милый!
— Потому что ты, наверно, добиваешься, чтобы меня уволили! Этого ты хочешь, да? Почему, черт тебя побери, ты меня не разбудила?
— Ну, я хотела тебя разбудить, но Гейб сказал, что будить не надо. Сказал, что лучше дать тебе поспать до десяти, что отдых пойдет тебе на пользу, и я согласилась с ним, — как ни в чем не бывало заговорила она, делая вид, что ни капли не обиделась на него за эту сцену в присутствии родителей.
— Гейб? — Он воззрился на нее так, словно ничего смешнее в жизни не слышал. — Гейб?! — вскричал он.
— Лу, — охнула мать, — не смей так кричать!
— Посыльный Гейб? Этот чертов Гейб из экспедиции? — На замечание матери он не обратил внимания. — Так ты его слушаешь? Он же кретин!
— Лу, — опять вмешалась мать. — Сделай же что-нибудь, Фред, — толкнула она мужа локтем.
— Однако этот кретин, — Рут силилась говорить спокойно, — вчера доставил тебя домой, вместо того чтобы пустить тебя за руль и отправить на верную смерть.
Как будто только сейчас вспомнив, что домой его доставил Гейб, Лу кинулся из дома на подъездную аллею. Он обежал машину кругом, поджимая то одну босую ногу, то другую. Его тревога за машину была так велика, что ему было не до острых камешков, впивавшихся в его голые ступни. Он осмотрел со всех сторон свой «порше», погладил его, проверяя, нет ли на корпусе вмятин или царапин. Не найдя никаких повреждений, он несколько успокоился, хотя по-прежнему никак не мог взять в толк, что заставило Рут прислушиваться к мнению Гейба. Что творится в мире, если Гейб теперь за оракула?
Он вернулся в дом, где родители одарили его такими взглядами, что он даже не нашелся, что сказать, и повернулся к ним спиной. Он направился в кухню, где Рут все еще сидела за столом, докармливая Пуда.
— Руги, — он откашлялся, прежде чем приступить к извинениям в особом, присущем ему стиле, без слова «прости», — просто этот Гейб целит на мое место. Ты этого не поняла, знаю, но это так.

Ты этого не поняла, знаю, но это так. Когда он, веселенький и как ни в чем не бывало, отправился на работу пораньше…
— Он ушел пять минут назад, — оборвала его Рут, не оборачиваясь и не глядя на него. — Он переночевал у нас в одной из свободных комнат, потому что, по-моему, другого места, где ночевать, у него не было. Встав, он приготовил для всех нас завтрак, а я вызвала ему такси до работы и оплатила это такси. А ушел он пять минут назад, так что и он тоже на работу опоздал. И можешь оставить все обвинения при себе и перестать скандалить, а катиться за ним на работу и скандалить уже там!
— Рути, я…
— Да, Лу, ты, конечно, прав, а я неправа. Что и доказывает твое поведение сегодня утром. Видно, как ты владеешь собой и как ни капельки не нервничаешь, — саркастически заметила она. — Выходит, я полная дура, что считала, будто тебе хорошо еще часок поспать. Давай, Пуд, — и Рут вытащила малыша из креслица и поцеловала его измазанное личико, — пойдем и хорошенько умоемся.
Пуд захлопал в ладоши, а потом застыл под градом ее звонких поцелуев.
Рут двинулась к Лу с Пудом на руках, и на секунду Лу умилился, взглянув в лицо сына, увидев его улыбку, такую безоглядно широкую, что могла бы осветить небосклон вместо луны. Он уже готов был взять Пуда на руки, но нет — Рут прошла мимо него, прижав к себе ребенка, который так и покатывался от смеха, словно ничего забавнее этих поцелуев в его короткой жизни не бывало. Лу остался с ощущением отвергнутости. Но длилось это ощущение всего лишь секунд пять. Оно тут же сменилось осознанием того, что эти пять секунд он отрывает от времени, необходимого, чтобы добраться до работы. И он ринулся вперед.
В рекордный срок, не в последнюю очередь благодаря отсутствию на дороге сержанта О?Рейли, Лу, нещадно выжимая газ , примчался на работу, очутившись в офисе уже в 10.15 — поздно как никогда.
Он поспел за несколько минут до окончания совещания и даже сумел, поплевав на руку, пригладить немытые волосы и, потерев ладонями небритое лицо и отогнав от себя тошнотворные волны дурноты, в которую его ввергло похмелье, глубоко вздохнуть и войти в зал заседаний.
При виде его присутствующие задержали дыхание. И не то чтобы Лу плохо выглядел, нет, просто вид его не был безупречен. А ведь он всегда выглядел безупречно. Он уселся напротив Альфреда, лучившегося изумлением и явным удовольствием от столь очевидного краха его приятеля.
— Прошу прощения, что опоздал, — обратился Лу к двенадцати коллегам, собравшимся за столом. Он мог показаться спокойнее, чем был на самом деле. — Я всю ночь не спал, животом мучился, но теперь уже все в порядке, как я думаю.
Собравшиеся закивали сочувственно и понимающе.
— Брюс Арчер тоже животом мучается, — ухмыльнулся Альфред и подмигнул мистеру Патерсону.
Выключатель щелкнул, и у Лу начала закипать кровь — казалось, что еще секунда, и она, достигнув точки кипения, с громким свистом хлынет у него через нос. Он сидел, попеременно борясь то с накатывающим жаром, то с тошнотой, и жила у него на лбу заметно пульсировала.
— Итак, от сегодняшнего вечера многое зависит, ребята. — Мистер Патерсон повернулся к Лу, и тот, среагировав, включился в разговор.
— Да, у меня назначено аудиовизуальное совещание с Артуром Линчем, — подал он голос. — Начнется в семь тридцать, и я уверен, что все пройдет без сучка и задоринки. Я всю неделю вел с ним переговоры и сумел развеять все его сомнения. Думаю, больше от нас ничего не потребуется.
— Погодите-ка, погодите… — Мистер Патерсон предостерегающе поднял вверх палец, останавливая его, и только тогда Лу заметил, что щеки Альфреда распирает широкая улыбка.
Лу попытался поймать его взгляд, чтобы прочесть в нем хоть какой-то намек, уловить подсказку, но Альфред избегал его взгляда.

— Нет, Лу, вы и Альфред вечером должны быть на ужине с Томасом Круком и его партнером. Это встреча, которой мы уже год как добиваемся. — Мистер Патерсон нервно захихикал.
Трах-тарарах! Все с треском рушилось и катилось в пропасть. Лу лихорадочно перелистал свой ежедневник, дрожащей пятерней взъерошил волосы и вытер со лба капли пота. Потом еще раз провел пальцем по последним записям ежедневника. Усталые глаза с трудом следили за строками, влажный палец оставлял липкие следы на бумаге. Вот единственное — беседа с Артуром Линчем. Нет этого чертова ужина! Не указано!
— Мне, мистер Патерсон, отлично известно об этой долгожданной встрече с Томасом Круком, — Лу прочистил горло и в замешательстве покосился на Альфреда, — но сегодняшнюю встречу мне никто не подтвердил, а Альфреду я еще на прошлой неделе говорил, что сегодня в семь тридцать у меня перекличка с Артуром Линчем. — И он взволнованно обратился к Альфреду: — Как же это, Альфред? Тебе известно об этом ужине?
— Да, в общем, да, Лу, — насмешливо протянул Альфред, пожимая плечами. — Я освободил место в расписании, как только получил подтверждение о встрече. Это же гигантский шанс для нас по продвижению манхэттенского проекта. Мы уж сколько месяцев это обсуждаем.
Сидевшие за столом конфузливо сжались на стульях, хотя, как был уверен Лу, среди них были и те, кто получал громадное удовольствие от возникшей неловкости; они ловили и запоминали каждый вздох, взгляд, каждое произнесенное слово, чтобы потом, едва выйдя за дверь, передать, слегка переиначив, все это товарищам.
— Все могут возвращаться на свои рабочие места, — озабоченно произнес мистер Патерсон, — а нам необходимо что-нибудь придумать в этом плане и, боюсь, придумать весьма срочно.
Комната опустела, за столом в ней остались только Лу, Альфред и мистер Патерсон, и по лицу Альфреда, по тому, как он себя держал, как теребил короткими пальцами подбородок, Лу моментально понял, что Альфред в результате этой ситуации уже получил моральный перевес и находится в излюбленной своей позиции атакующего.
— Когда ты узнал об этой встрече, Альфред? — спросил Лу. — И почему ничего не сказал мне?
— Я тебе сказал. — Альфред произнес это так, будто говорил со слаборазвитым, с трудом понимающим человеческую речь.
С одной стороны, он, Лу, потный и небритый, с другой же — равнодушно-спокойный, холодноватый Альфред. Лу отлично понимал, сколь невыигрышно для него это сравнение. Перестав ощупывать дрожащими пальцами ежедневник, он стиснул руки.
— Произошла путаница и путаница ужасная. — Мистер Патерсон крепко потер себе подбородок. — Мне на этом ужине нужны вы оба, но я не могу допустить, чтобы вы нарушили договоренность с Артуром. Ужин перенести нельзя, мы слишком долго его добивались. А как насчет беседы с Артуром?
Лу проглотил комок в горле.
— Я попытаюсь.
— Если не получится, то единственное, что нам остается, это пускай Альфред начинает встречу, а как только Лу завершит совещание, он присоединится к Альфреду.
— Лу предстоят серьезные переговоры, так что в ресторан он прибудет в лучшем случае к десерту, да и то если повезет. Я смогу и один провести встречу, Лоренс, — процедил Альфред с прежней ухмылкой, от которой Лу захотелось схватить со стола графин с водой и разбить о его голову. — Это вполне в моих силах.
— Да, но будем надеяться, что Лу побыстрее завершит переговоры и проведет их успешно, иначе весь этот день пойдет насмарку, — отрезал мистер Патерсон и, собрав свои бумаги, встал. Совещание закончилось.
Лу чувствовал себя так, словно вокруг него разворачивается какой-то кошмар — все рушилось, все им наработанное срывалось.
— Да, совещание не задалось. Я-то думал, что он хочет поговорить о своем будущем преемнике, — лениво проговорил Альфред.

Я-то думал, что он хочет поговорить о своем будущем преемнике, — лениво проговорил Альфред. — А он, можешь себе представить, ни слова, как в рот воды набрал! А я ведь всерьез думаю, что пора ему как-то поставить нас в известность об этом. Мой стаж в компании больше твоего, так что…
— Альфред? — Лу с изумлением взглянул на него.
— Что?
Альфред вынул из кармана пачку жевательной резинки и бросил одну штуку в рот. Лу он тоже предложил жвачку, но тот энергично покачал головой.
— Я брожу как в потемках. Что здесь происходит?
— Ты перепил вчера, вот что происходит, и выглядишь ты большим бродягой, чем настоящий бродяга. — Альфред засмеялся. — А взять жвачку я тебе настоятельно рекомендую. — И он протянул ему мятную пастилку. — У тебя изо рта рвотой несет.
Но Лу вновь отмахнулся от него.
— Почему ты не сказал мне насчет ужина, Альфред? — сердито спросил он.
— Я сказал, — отвечал Альфред, перекатывая жвачку во рту. — Сказал, это точно. Не то тебе, не то Элисон. Кажется, это была Элисон. А может, это была не она, а другая — та, с большими титьками. Ну, знаешь? Та, которую ты трахаешь?
Разругавшись с Альфредом и махнув на него рукой, Лу кинулся прямиком к столу Элисон и, отпихнув от клавиатуры руки с акриловыми ноготками, стал вносить в компьютер план предстоящего ужина и своего на нем выступления.
Прищурившись, Элисон стала читать написанное.
— Что это?
— Сегодняшний ужин. Очень важная встреча. В восемь часов. И мне там надо быть.
Пока она читала, он метался перед ней.
— Но вы не можете там быть! У вас же перекличка…
— Знаю, — оборвал он ее, — но я должен быть на этом ужине. — И он ткнул пальцем в напечатанный текст. — Так что будь любезна это устроить.
Он бросился к себе в кабинет и с грохотом захлопнул за собой дверь. И, не дойдя до стола, замер. На столе лежала его почта. Он попятился, потом опять открыл дверь кабинета. Элисон, будучи начеку, быстро повесила трубку и вскинула на него глаза.
— Да? — с готовностью проговорила она.
— Почта…
— И что же?
— Когда прибыла почта?
— Рано утром. Гейб привез ее в обычный час.
— Он не мог этого сделать, — возразил Лу. — Ты его видела?
— Да, — сказала она, и лицо ее выразило озабоченность. — Он еще и кофе мне привез. И было это, думаю, часов около девяти.
— Но он не мог этого сделать. Он был у меня дома, — сказал Лу, обращаясь больше к самому себе.
— Гм… Лу… Пока вы не ушли… Не могли бы мы обсудить с вами некоторые детали праздника в честь вашего отца? Или сейчас не время?
И едва она успела это выговорить, как он ворвался обратно к себе в кабинет, хлопнув дверью.
Существует множество типов пробуждения. Для Лу Сафферна пробуждением являлось каждодневное возвращение к верному своему «Блэкбери». В шесть утра, когда он был еще в постели и видел сны, одновременно планируя наступающий и вспоминая прошедший, раздавался всегда своевременный, но чрезвычайно громкий сигнал его «Блэкбери». Звук был пугающе пронзительный, намеренно неприятный для слуха. Звук этот шел от прикроватной тумбочки и проникал в подсознание, вырывая Лу из спячки и перетаскивая его в мир бодрствующих. Когда раздавался этот звук, Лу пробуждался, и его закрытые глаза открывались. Распростертое на кровати тело покидало кровать, голое, оно облекалось одеждой.
У других пробуждение обретало иные формы. Для Элисон пробуждением явился страх забеременеть в шестнадцать лет, заставивший ее стать разборчивее; для Патерсона пробуждением было рождение его первого ребенка, событие это по-новому приоткрыло ему мир и осветило его новым светом, что повлияло на все решения, принимаемые мистером Патерсоном в дальнейшем.

Для Альфреда пробуждением был финансовый крах отца, когда тот потерял миллионы. Альфреду исполнилось тогда двенадцать лет, и событие это вынудило его один год проучиться в государственной школе, и хотя благосостояние семьи довольно быстро потом было восстановлено, а никто из знакомых, чьим мнением семья дорожила, так никогда и не узнал об этом временном финансовом затруднении, период этот навсегда изменил мировоззрение Альфреда и его отношение к людям. Пробуждение Рут состоялось во время летнего отпуска, когда, войдя однажды в дом, она застала там мужа в постели с их польской няней. А Люси проснулась, когда ей исполнилось всего лишь пять и когда, взглянув со сцены в зал, она увидела там свою мать, а рядом с ней — пустое место. Так что пробуждения могут быть весьма многообразны, и не все они имеют значение.
Но в этот раз Лу пережил пробуждение совершенно особого рода. До этого дня он и понятия не имел, что можно проснуться, даже когда глаза твои широко открыты. Он не знал, что это может произойти, когда ты уже давно не в постели, одет в элегантный костюм, занят делами, сидишь на совещании. Не знал, что это может случиться с человеком, славящимся своим спокойствием, уравновешенностью, энергией во всех житейских делах, умением справляться со всеми трудностями, которые подбрасывает жизнь. Будильник звонил и звонил ему в ухо, все громче и громче, и лишь его подсознание откликалось на этот звук. Он пытался отключить его, нажать кнопку сна и вновь угнездиться в привычном обиходе, в котором было ему так уютно, — но не получалось. А он и не знал, что нельзя диктовать жизни время, когда он готов усвоить урок, не знал, что жизнь сделает все сама, когда ей это будет угодно. Он не знал, что не в его власти нажимать на те или иные кнопки и тем самым, как по волшебству, проникать в суть вещей, не знал, что кнопки находятся в нем самом и нажимать на них будут помимо его воли.
Ничего этого Лу Сафферн не знал.
Но, пробудившись, он лишь слегка коснулся истины.

17. Падение во мрак

В семь часов вечера, когда толпу его сослуживцев, извергнутых из офисного здания, уже засасывало рождественская суматоха, Лу Сафферн все еще сидел в кабинете на своем рабочем месте, чувствуя себя не щеголеватым бизнесменом, а скорее Алоизиусом, школьником, оставленным после уроков, тем самым Алоизиусом, от которого все эти годы он так старался убежать. На папки с делами на его столе Алоизиус смотрел теперь с тем же замешательством, в какое повергала его некогда тарелка с вареным шпинатом: это зеленое месиво обретало над ним власть, парализуя волю. Поняв, что у Лу нет ни малейшей возможности отменить либо перенести беседу, Альфред пришел к нему с видом побитой собаки, изображая искреннее огорчение; он попытался загладить вину, мужественно и покорно глотая все упреки, и стал предлагать разнообразные способы исправить ситуацию. Как всегда, он был очень убедителен и совершенно обезоружил Лу, так что последний и думать забыл о том, как повел себя Альфред вначале, и лишь недоумевал, почему это ему взбрело в голову, будто во всем виноват именно Альфред. Альфред это умел — он в совершенстве овладел этим стилем бумеранга — извалявшись в грязи и бог знает в чем еще, опять вернуться в доверчиво раскрытые ему объятия.
Снаружи было темно и холодно. По набережным и мостам тянулись цепочки машин — люди возвращались домой, вычеркнув еще один день из предрождественской сумятицы. Прав был Гарри — все словно помешались, все бегут — не догнать, и чувства бегут, опережая друг друга, и нарастают так, что в следующую секунду они уже не те, что прежде. Вот и в голове у Лу боль пульсировала сильнее, чем это было утром, и левый глаз дергался — нарастала мигрень. Он притушил настольную лампу — свет резал глаза. Лу был не в состоянии думать, уже не говоря о том, чтобы думать связно, и потому, закутавшись в свое кашемировое пальто и шарф, отлучился из кабинета с намерением заглянуть в ближайшую аптеку и купить что-нибудь от головной боли.

Он понимал, что страдает от похмелья, но также был уверен, что заболевает: в последние несколько дней он сам не свой и явно не в порядке. Вся эта рассеянность, расхлябанность, неуверенность в себе — несомненные признаки болезни.
В коридорах было темно, во всех кабинетах свет был погашен, и тускло горело лишь несколько пожарных лампочек, оставленных для охранников с их дежурными обходами. Он нажал кнопку, вызвав лифт и ожидая услышать в ответ гул машины и подергивание тросов, поднимающих вверх кабину. Но все было тихо. Он вновь нажал кнопку вызова и поглядел на панель с обозначением этажей. Лампочка первого этажа была зажжена, но никакого движения лифта не намечалось. Он еще раз нажал на кнопку. Тишина. Он все жал и жал на кнопку, потом, охваченный гневом, стал молотить по дверце кулаком. Не работает. Чего и следовало ожидать.
Он бросился прочь от лифта в поисках пожарной лестницы, а сердце его все еще гулко билось от гнева. До назначенного совещания оставалось еще полчаса — достаточно времени, чтобы спуститься и потом подняться к себе на этаж уже с пилюлями. Свернув с обычного своего пути по коридорам, он проходил через двери, которых раньше и не замечал, и очутился там, где коридоры были узки и не покрыты ковровыми дорожками. Толстые двери из ореха и деревянные панели исчезли, их сменили беленая штукатурка и фанера, а кабинеты превратились в клетушки. Вместо коллекционных картин, которыми он любовался каждый день, на стенах висели репродукции или машинные оттиски.
Завернув за угол, он остановился и удовлетворенно хмыкнул: вот и разгадка необыкновенного проворства этого Гейба! Перед ним был грузовой лифт, и это все разъяснило. Дверцы были широко раскрыты, а мрачную серую кабину освещал зловещий свет длинной флуоресцентной лампы. Он ступил в кабину, зажмурившись от неприятного света, и, прежде чем успел потянуться к кнопке, дверцы закрылись, и кабина быстро поехала вниз. Скорость этого лифта чуть ли не вдвое превышала скорость обычного, и Лу вновь порадовался своей догадке, почему Гейб так быстро перемещался по зданию.
Уже спускаясь, он нажал кнопку первого этажа, но лампочка этажа не загорелась. Он повторил нажатие несколько раз и посильнее, с тревогой наблюдая, как загораются попеременно цифры каждого из этажей. Двенадцатый, одиннадцатый, десятый… Минуя каждый из них, лифт набирал скорость. Девятый, восьмой, седьмой… Лифт и не думал замедлять ход. Теперь кабина дребезжала, канат трясся от бешеной скорости, и Лу с нарастающей тревогой, а вскоре и в полной панике стал жать на все кнопки, которые ему попадались, в том числе и на аварийную, но все было бесполезно. Кабина продолжала свое падение в шахту, мчась туда, куда ей вздумалось.
Возле первого этажа Лу отпрянул от дверцы и скорчился, забившись в угол кабины. Он втянул голову в плечи и, скрестив пальцы на счастье, приготовился к катастрофе.
Мгновение спустя лифт замедлил ход и внезапно остановился. Перед ним в проеме шахты на самом конце каната болтался противовес, подрагивавший от резкой остановки. Когда Лу приоткрыл крепко сомкнутые веки, то увидел, что находится на подвальном этаже. А лифт между тем как ни в чем не бывало, издав свой обычный веселый звоночек, отворил дверцы. Лу содрогнулся — открывшаяся перед ним картина вовсе не напоминала то дружелюбное помещение, что встречало его каждый день на четырнадцатом этаже, когда он выходил из лифта. В подвале было холодно и темно, цементный пол покрывала пыль. Не желая оставаться здесь ни секунды, он быстро нажал кнопку первого этажа, чтобы поскорее вернуться в царство ковровых дорожек и мрамора, хромированной стали и мягких гардин, но кнопка опять не сработала, лампочка этажа не зажглась, лифт не желал двигаться, и дверцы не закрылись. Лу ничего не оставалось, как, выбравшись из лифта, попробовать поискать пожарную лестницу и подняться по ней на первый этаж. Едва он ступил за пределы кабины, как дверцы закрылись, и лифт стал подниматься вверх.
Подвал был тускло освещен.

Едва он ступил за пределы кабины, как дверцы закрылись, и лифт стал подниматься вверх.
Подвал был тускло освещен. В конце коридора мигала лампа дневного света, от которой у Лу разболелась голова, и он то и дело оступался. В воздухе стоял машинный гул, электропроводка на потолке не была утоплена, и повсюду висели провода. От пола несло холодом, а начищенные до блеска ботинки Лу тут же покрылись густой цементной пылью. Двигаясь по тесному коридору в поисках пожарной лестницы, он вдруг услышал музыку. Звуки неслись из-под двери в конце коридора, там, где коридор сворачивал вправо. «Домой на Рождество» Криса Ри. Там же напротив, в конце коридора, над металлической дверью, он заметил зеленый значок выхода: горевший зеленым светом человечек стремглав бежал куда-то. Но Лу перевел взгляд к той двери, откуда звучала музыка и где внизу виднелась полоска света. Он поглядел на часы. Еще не поздно сбегать в аптеку и не опоздать на совещание, конечно, при условии, что лифт будет работать. Но любопытство возобладало: он направился к манившей его двери и постучал в нее. Музыка была такой громкой, что он едва расслышал собственный стук, поэтому приоткрыл дверь и сунул туда голову.
От увиденного он потерял дар речи, дар этот выскользнул у него изо рта, сгреб под мышку слова и умчался прочь, злорадно хихикая.
За дверью была маленькая подсобка с металлическими полками по стенам, от пола до потолка уставленными всякой всячиной, начиная с запаса лампочек и кончая рулонами туалетной бумаги. Помещение разделяли два прохода, из которых внимание Лу привлек второй. Через щели между секциями с пола пробивался свет, а подойдя поближе, Лу увидел знакомый спальный мешок, брошенный на пол в проходе между стенкой и стеллажом. Лежа на этом мешке, Гейб читал книгу и был так поглощен этим занятием, что даже не поднял глаз, когда Лу подошел к нему. На нижних полках стояли в ряд зажженные свечи, ароматические, из тех, которые можно встретить в офисных туалетах, в углу горела тусклая лампочка без абажура. Гейб был прикрыт грязным одеялом, тем же, что и в день их знакомства. На полке виднелся чайник, а возле Гейба стояла полупустая пластиковая упаковка сандвичей. С полки свешивался и его новый костюм, ненадеванный, в полиэтиленовом чехле. Вид этого чистенького костюма на металлической полке подсобки напомнил Лу бабушкину гостиную, которую она холила и берегла для каких-то торжеств, которые так и не наступали, а если и наступали, то незаметно для окружающих.
Гейб поднял глаза, и книга, выпав из его рук, чуть не загасила свечу. Гейб настороженно привстал, выпрямился.
— Лу, — с опаской произнес он.
— Гейб, — отозвался Лу, но торжества, на которое он имел право, он не почувствовал. Представшая перед ним картина навевала грусть. Неудивительно, что Гейб был на работе первым, а уходил последним. Тесная каморка подсобки, где громоздились захламленные полки, стала его домом.
— А по какому случаю это? — спросил Лу, не сводя глаз с костюма. Костюм казался здесь удивительно не к месту. Среди запустения, замусоренности, заброшенности с деревянных плечиков свисал чистенький дорогой костюм. Несообразность.
— О, хороший костюм всегда может пригодиться, — отвечал Гейб, настороженно поглядывая на Лу. — Донесете? — спросил он затем, но без всякой тревоги, скорее с любопытством.
Прежде чем ответить, Лу оглядел его и вдруг почувствовал жалость.
— Гарри знает, что вы здесь?
Гейб мотнул головой. Немного подумав, Лу сказал:
— Я буду молчать.
— Спасибо.
— Вы всю неделю здесь ночевали?
Гейб кивнул.
— Холодно здесь, однако.
— Угу. Когда все расходятся, отопление отключают.
— Могу принести вам теплые одеяла или гм… что-нибудь вроде электрообогревателя, если пожелаете, — сказал Лу, с каждым словом чувствуя себя все глупее.
— Да, спасибо, было бы неплохо.

— Да, спасибо, было бы неплохо. Садитесь. — И Гейб указал на стоявший на нижней полке ящик.
Прежде чем полезть за ящиком, Лу засучил рукава: ему не хотелось испачкать и запылить костюм. Достав ящик, он осторожно сел на него.
— Кофе хотите? Черный. Боюсь, что автомат кофе с молоком опять вышел из строя.
— Нет, спасибо. Я лишь на минутку — выскочил купить таблеток от головной боли, — рассеянно отвечал Лу, никак не реагируя на шутку и озираясь вокруг. — Спасибо, что вчера привезли меня домой.
— Не стоит благодарности.
— Вы хорошо управлялись с «порше». — Лу внимательно поглядел на него: — Приходилось водить такую машину?
— Ну, конечно. У меня и сейчас стоит такая у задней двери. — И Гейб возвел глаза к потолку.
— Ну да, простите… А как вы узнали, где я живу?
— Догадался, — с издевкой проговорил Гейб, наливая себе кофе. Но, поймав взгляд Лу, добавил: — Из всех домов на вашей улице у вашего дома самые безвкусные ворота, очень дурного стиля. С какой-то птицей наверху. Птица? — И посмотрев на Лу, он поморщился, как будто само упоминание о металлической птице на воротах скверно пахло и могло бы испортить воздух в комнате, не будь в ней зажженных ароматических свечей.
— Это орел, — попытался защититься Лу. — Знаете, вчера вечером я был… — Он хотел было извиниться или, по крайней мере, объяснить свое вчерашнее поведение, но передумал — не в том он был настроении, чтобы объяснять свои действия кому бы то ни было, а в особенности Гейбу, человеку, спящему на полу подсобки в подвале и еще имеющему наглость считать себя выше его, Лу. — Почему вы посоветовали Рут дать мне поспать до десяти часов?
Гейб устремил на Лу взгляд своих синих глаз, и несмотря на то, что жалованье Лу выражалось шестизначным числом, а дом его в одном из богатейших районов Дублина стоил не один миллион евро, в то время как все имущество Гейба было сейчас перед глазами, Лу почувствовал себя бедняком, представшим пред очи судьи.
— Посчитал, что вы нуждаетесь в отдыхе.
— Да кто вы такой, чтоб так решить!
Гейб лишь улыбнулся в ответ.
— И что тут смешного?
— Я неприятен вам, Лу?
Что ж, вопрос был прямой и вполне уместный, задан без обиняков, и Лу это оценил.
— Я не сказал бы, что вы мне неприятны, — ответил Лу.
— Мое присутствие в здании нервирует вас? — продолжал Гейб.
— Нервирует? Нет. Вы можете спать, где вам вздумается. Меня это не волнует.
— Я не про то. Я представляю для вас угрозу? Закинув голову, Лу расхохотался. Смех его мог показаться нарочитым, и он сам это понимал, но ему было на это наплевать. Важно, что он достиг желаемого эффекта — смех наполнил комнату, эхом отразился от бетонных стен и голого, в проводах, потолка, и место, занимаемое Лу в пространстве, увеличилось, заслонив пространство Гейба.
— Вы хотите сказать, что я вас боюсь? Что ж, смотрите сами. — И он обвел рукой каморку Гейба. — Разве нужны другие доказательства?
— О, ясно, ясно! — Гейб широко улыбнулся улыбкой победителя в телевикторине. — У меня меньше вещей, чем у вас! Я забыл, что вы придаете этому значение. — Он тихонько рассмеялся и щелкнул пальцами, отчего Лу почувствовал, что остался в дураках.
— В моей жизни вещи вовсе не играют большой роли, — слабо запротестовал Лу. — Я участвую во многих благотворительных акциях. Я постоянно раздаю вещи.
— Да. — Гейб с важностью кивнул. — И обещания в том числе.
— Что вы имеете в виду?
— Что обещания раздаете так же щедро. И слово свое не держите. — Быстро встав, он порылся в стоявшей на второй полке коробке из-под ботинок.

— Голова все еще болит?
Лу кивнул и устало потер себе глаза.
— Вот. — Перестав рыться в коробке, Гейб извлек оттуда маленький пузырек с таблетками. — Вы всё удивляетесь, как быстро я передвигаюсь с места на место. Примите одну таблетку. — И он небрежно перебросил Лу пузырек.
Лу повертел пузырек. Этикетки не было.
— Что это?
— Волшебное средство. — Он засмеялся. — Примешь — все прояснится.
— Я не употребляю наркотиков. — Лу вернул ему пузырек, положив его на краешек спального мешка.
— Но это не наркотик! — вытаращил глаза Гейб.
— Так что же это за таблетки?
— Я не аптекарь. Возьмите таблетку. Единственное, что я знаю, это то, что средство это действенное.
— Нет, спасибо. — Лу встал, чтобы уйти.
— Знаете, Лу, эти таблетки очень бы вам помогли.
— С чего вы взяли, что я нуждаюсь в помощи? — Лу резко обернулся. — Видите ли, Гейб, вот вы заподозрили, что не нравитесь мне. Это вовсе не так.
Я не имею ничего против вас. Я занятой человек, и вы меня не очень заботите, но вот что мне в вас действительно неприятно, так это ваш снисходительный тон в некоторых случаях. Например, сейчас. Я в полном порядке, большое спасибо. Живу прекрасно. И омрачает мою жизнь в данный момент только лишь головная боль. Только она одна! Понятно?
Гейб лишь молча кивнул, и Лу, повернувшись к нему спиной, пошел к двери вторично.
— Такие, как вы, люди… — начал было Гейб.
— Такие, как я, это кто? — опять развернувшись к нему лицом, бросил Лу, и, с каждой фразой все больше повышая голос, он продолжал: — Это те, кто работает как черт? Кто старается обеспечить семью? Кто не просиживает штаны на тротуаре в ожидании милостыни? Такие, как я, кто помогает таким, как вы? Кто из кожи вон лезет, добывая вам работу, чтоб вам жилось получше?
Выслушай Лу до конца то, что собирался сказать Гейб, он бы понял, что тот не это имел в виду. Гейб говорил о людях, рвущихся вперед. О честолюбцах, думающих не столько о работе, сколько о награде, причитающейся за успешное выполнение этой работы. О тех, кто желает быть в числе первых по причинам не слишком высокого свойства и пользуется любыми средствами, чтобы добиться своего. Но быть в числе первых не лучше, чем в числе средних или же в числе последних. Ведь это всего лишь то или иное положение. Важнее то, что чувствует человек, в каком бы положении он ни был, а также то, почему он в нем оказался.
Гейб хотел объяснить Лу, что такие, как он, вечно косятся на того, кто рядом, глядят, что тот делает, сравнивают себя с ним, желая его превзойти, вырваться вперед. И самое главное, что Гейб хотел сказать Лу, это предостеречь его, потому что людям, подобным ему, вечно косящимся на тех, кто рядом, грозит опасность с треском налететь на что-нибудь крайне опасное, натолкнуться на нечто неожиданное. Насколько же чище и проще станет идти по жизни, если все мы перестанем глядеть по сторонам, а сосредоточимся на себе самом! Но подобное столкновение Лу пока что не грозит, об этом говорить рано, ибо в противном случае был бы испорчен сюжет и нарушена последовательность событий, которые еще только начали разворачиваться. Действительно, Лу еще многое предстоит.
Но выслушать все до конца Лу не пожелал. Он выскочил из подсобки, то есть из спальни Гейба, и, спеша назад по коридору, освещенному неверным светом флуоресцентной лампы, то ослепительным, то сумрачным, недоверчиво покачивал головой, вспоминая невероятное нахальство этого Гейба.
Тепло и полумрак первого этажа сразу же вернули Лу в обычный мир спокойного уюта. Дежурный за столом поднял на него глаза и, видя, что Лу поднялся по лестнице черного хода, нахмурился.
— Лифты что-то барахлят, — бросил Лу, проходя мимо него. Идти в аптеку, если не опаздывать к началу совещания, было уже поздно, придется подниматься к себе на этаж так, как есть, — с дурным самочувствием, жаром и мутной головой, в которой все еще раздавались странные слова Гейба.

Идти в аптеку, если не опаздывать к началу совещания, было уже поздно, придется подниматься к себе на этаж так, как есть, — с дурным самочувствием, жаром и мутной головой, в которой все еще раздавались странные слова Гейба.
— Впервые слышу. — Дежурный шагнул к Лу, после чего нажал моментально загоревшуюся кнопку вызова лифта. Дверца открылась.
Дежурный с подозрением взглянул на Лу.
— Ладно. Не важно. Спасибо. — Лу вошел в лифт и стал подниматься к себе на четырнадцатый этаж. Голову он прислонил к зеркалу и закрыл глаза, мечтая о том, чтобы очутиться в постели с Рут, которая пристроится к нему, обхватит его рукой и положит на него ногу, как всегда делала раньше, засыпая.
Когда звоночек возвестил прибытие на четырнадцатый этаж и дверцы отворились, Лу открыл глаза и, подскочив, вскрикнул от ужаса. В холле прямо перед ним с видом серьезным и важным стоял Гейб, стоял так близко, что нос его почти касался раскрытой дверцы лифта. Он потряс в воздухе пузырьком с таблетками.
— Черт возьми! Гейб!
— Вы забыли это.
— Нет, не забыл.
— Они снимут головную боль.
Лу выхватил у него из рук пузырек и засунул его поглубже в брючный карман.
— Приятного аппетита. — И Гейб улыбнулся довольный.
— Я уже сказал вам, что не употребляю наркотиков. — Говоря это, Лу понизил голос, хотя и знал, что на этаже никого нет.
— А я уже сказал вам, что никакой это не наркотик. Назовем это лекарством на основе трав.
— Лекарством от чего?
— От проблем, которых у вас так много. По-моему, я вам их перечислил.
— И это говорит мне обитатель вонючего подвала, ночующий на полу в подсобке! — прошипел Лу. — Почему бы вам самому не принять таблетку и не наладить свою жизнь? А может, именно из-за этих таблеток вы очутились в столь жалком положении? Знаете, Гейб, мне что-то надоели ваши назидания. Прекратите меня судить и поучать, раз вы находитесь внизу, а я наверху!
Странное выражение лица Гейба, когда он слушал эту тираду, заставило Лу почувствовать себя виноватым.
— Простите, — вздохнул он. В ответ Гейб только кивнул.
Лу ощупывал в кармане пузырек, в то время как голова его, раскалываясь от боли, клонилась к земле.
— С какой стати я должен вам верить?
— Считайте это подарком.
Гейб в точности повторил слова Лу, сказанные несколько дней назад.
От этих слов да еще от странного подарка Гейба у Лу побежали мурашки по спине.

18
Считайте это подарком

У себя в кабинете Лу вытащил из кармана пузырек, поставил его на стол. После чего уронил голову и закрыл глаза.
— Господи, ну и видок! — услышал он над самым ухом и подскочил на месте.
— Альфред. — Он протер глаза. — Который час?
— Семь двадцать пять. Не беспокойся, своего совещания ты не пропустил. Благодаря мне. — Он ухмыльнулся и пошарил по столу своими короткими, с обгрызенными ногтями, в пятнах никотина пальцами. Даже от легкого его прикосновения мутнела полировка и на гладкой поверхности оставался след, что раздражало Лу. Выражение «грязные лапы» тут вполне подходило.
— О, а это что такое?
Альфред схватил пузырек и открыл крышечку.
— Дай-ка сюда.
Лу протянул руку за лекарством, но Альфред увернулся и высыпал немного таблеток в свою липкую ладошку.
— Альфред, отдай сейчас же, — строго приказал Лу, стараясь не сорваться на отчаянный вопль, когда Альфред запрыгал по комнате, размахивая пузырьком перед его носом и дразня его, как это делают вредные мальчишки.
— Ах, Лу… Проказник Лу! Что это у тебя на уме? — нараспев проговорил Альфред тоном легкого упрека, от которого у Лу кровь застыла в жилах.
Зная, что Альфред не постесняется использовать его признание против него, Лу лихорадочно думал, что бы такое сказать.

Зная, что Альфред не постесняется использовать его признание против него, Лу лихорадочно думал, что бы такое сказать.
— Похоже, ты сейчас сочиняешь объяснение. — Альфред улыбнулся. — Я всегда знаю, когда ты врешь. Не раз наблюдал тебя на совещаниях. Неужели я не достоин правдивого ответа?
Лу тоже улыбнулся и сказал небрежно, даже шутливо, хотя оба они были настроены весьма серьезно.
— Положа руку на сердце? Ничего у меня на уме пока нет, но не удивлюсь, если ты разработаешь план, как превратить этот пузырек в оружие против меня.
Альфред рассмеялся.
— Ну хватит! Разве так обращаются со старыми друзьями?
Улыбка сползла с лица Лу.
— Не знаю, Альфред. Может, ты научишь меня обращению со старыми друзьями?
Секунду они пытались заставить друг друга опустить глаза. Наконец Альфред сдался первым.
— Ты что, затаил злобу против меня?
— А ты как думаешь?
— Послушай. — Альфред понурился и, бросив молодцеватую браваду, опять стал сама покорность. — Если это все из-за сегодняшнего ужина, то уверяю тебя, я не ставил тебе никаких ловушек и не вмешивался в твое расписание. Поговори с Луизой. Когда ушла Трейси и на ее место взяли Элисон, то и дело случается путаница. — Он пожал плечами. — Между нами говоря, Элисон, по-моему, несколько с приветом.
— Не надо валить на Элисон, — сказал Лу и скрестил руки на груди.
— И то правда. — Альфред улыбнулся и кивнул как бы своим мыслям. — Я и забыл, что у тебя с ней шуры-муры.
— Ничего такого у нас с ней нет! Не выдумывай ты, ради бога!
— Конечно, конечно, извини. — Альфред крепко сжал губы. — Рут ничего не узнает. Клянусь!
Последний намек особенно возмутил Лу.
— Что это на тебя нашло? — очень серьезно спросил он. — Что с тобой? Стресс? Что ты лезешь со всякой гадостью? Вообще, что происходит? Может, это от близящихся перемен так тебя колбасит?
— Перемены! — фыркнул Альфред. — Я же не баба в менопаузе.
Лу смотрел на него во все глаза.
— Нет, я в полном порядке, — медленно произнес Альфред. — Я такой же, как всегда. А вот ты ведешь себя странно в последнее время. И все об этом говорят, даже мистер Патерсон. Возможно, дело все в этом. — И он потряс перед носом Лу пузырьком с таблетками, как перед этим сделал Гейб.
— Это лекарство от головной боли.
— Но я не вижу этикетки.
— Дети соскоблили. И перестань мусолить это в руках, отдай мне. — И Лу протянул руку за пузырьком.
— Ах, это таблетки от головной боли! — Альфред опять принялся изучать пузырек. — Но так ли это на самом деле? Ведь, как я слышал, этот бродяга называл это лекарством на основе трав, не правда ли?
Лу судорожно глотнул.
— Так ты шпионил за мной, Альфред? Вот, оказывается, до чего ты дошел!
— Нет, — небрежно, со смехом сказал Альфред, — это не в моих правилах. Но несколько таблеточек я заберу проверить ради твоей же пользы. — Взяв одну таблетку, он сунул ее в карман и возвратил пузырек Лу. — Узнаю, не содержится ли тут чего-нибудь покрепче снадобья от головной боли. Лучше полагаться на себя, если друзья лгут.
— Могу согласиться с тобой, — сказал Лу, радуясь возвращению пузырька. — Подобное чувство мне знакомо. Я тоже так подумал, когда узнал о вашей встрече с мистером Патерсоном несколько дней назад и о том, что в пятницу вы с ним обедали.
Альфред выглядел обескураженным, что было для него нехарактерно.
— А ты, — негромко сказал Лу, — и не догадывался, что мне это известно, правда? Прости, пожалуйста. А теперь тебе пора на ужин, а не то закуску пропустишь. Все работать и работать, и никакой тебе икры на ужин — какая скукотища!
Он проводил безмолвного Альфреда до двери, открыл дверь и подмигнул ему, прежде чем тихо затворить дверь перед самым его носом.

Назначенное время — 19.30 — наступило и прошло, а Артур Линч так и не появился на пятидесятидюймовом экране монитора, установленного на столе в зале заседаний. Лу, зная, что в любой момент сам он может появиться на экране любого присутствующего на совещании, попытался расслабиться, но не заснуть, сидя в кресле. В 19.40 секретарь мистера Линча сообщила, что мистер Линч будет с минуты на минуту. В ожидании этого Лу, которого все более клонило в сон, стал представлять себе Альфреда в ресторане, бойкого и, наверное, оживленного, сразу приковывавшего к себе всеобщее внимание, шумного и всячески старающегося быть любезным, пожинающего краденые лавры, обсуждающего контракт, к которому Лу теперь мог получить доступ лишь в случае его, Альфреда, оплошности или неудачи. Не присутствуя на этой встрече, важнейшей встрече года, Лу терял вернейшую возможность предстать перед мистером Патерсоном в выгодном свете. Место Клиффа и его опустевший кабинет день за днем маячили перед ним, дразня его, как дразнят подвешенной на веревочке морковкой. Бывший кабинет Клиффа, находившийся дальше по коридору, рядом с кабинетом мистера Патерсона, стоял теперь пустой, с раздвинутыми шторами. Кабинет побольше его собственного, и освещение там получше. Кабинет манил его. Еще полгода не прошло с того достопамятного утра, когда Клифф слетел с катушек, чему предшествовал долгий период странностей в его поведении. Период этот завершился тем, что Лу, зайдя однажды в кабинет Клиффа, обнаружил своего коллегу под столом: Клифф корчился, трясся и прижимал к груди клавиатуру компьютера. Время от времени пальцы его начинали дрожать, выбивая дробь наподобие некой панической азбуки Морзе. Он все повторял, что за ним сейчас придут. «Вот они, уже идут, идут», — твердил он, глядя на Лу широко раскрытыми испуганными глазами.
Объяснить, кто эти «они», Клифф был не в состоянии. Лу хотел ласково уговорить Клиффа вылезти из-под стола, заставив его надеть башмаки и носки, но едва он приблизился, как Клифф размахнулся и ударил его по лицу компьютерной мышью на проводе, а потом еще и еще раз. Клифф орудовал мышью, как ковбой своим лассо, но боль от ударов была несравнима с той, которую испытывал Лу, видя распад личности такого молодого и такого успешного мужчины. Кабинет с тех пор вот уже который месяц пустовал, и по мере того, как слухи о новом месте пребывания Клиффа распространялись по офису, сочувствие к нему слабело, а борьба за его место крепла и усиливалась. Не так давно Лу услышал, что к Клиффу стали пускать посетителей, и он все собирался посетить его. Он знал, что это его долг, и всей душой стремился выкроить для этого время, но это ему никак не удавалось. Сейчас он со все возрастающей досадой глядел на черный, без признаков жизни экран. Голова раскалывалась так, что трудно было собраться с мыслями, а мигрень все расползалась от затылка к глазам. В отчаянии он достал из кармана пузырек и стал разглядывать таблетки.
Ему вспомнились знакомство Гейба с мистером Патерсоном, и его осведомленность насчет встречи в ресторане, и как тонко разобрался Гейб в ситуации с обувью, и как он утром угощал его кофе, и как он отвез его домой и каким-то образом сумел завоевать расположение Рут. Убедив себя, что во всех этих ситуациях Гейб ни разу его не предал и, значит, можно довериться ему и на этот раз, Лу потряс открытый пузырек, и на его потную ладонь соскользнула белая блестящая таблетка. Сначала он повертел ее в пальцах, потом лизнул и, когда понял, что ничего ужасного не произошло, кинул ее в рот, поспешно запив стаканом воды.
Обеими руками он вцепился в стол для заседаний с такой силой, что на стекле, положенном сверху для сохранности дорогого орехового дерева, проступили отпечатки его потных рук. Он ждал. Но ничего не происходило. Отпустив стол, он осмотрел руки, словно ожидая каких-то видимых изменений или следов на своих ладонях. Однако ничего особенного так и не произошло, никакого перемещения в пространстве, ничего угрожающего, если не считать боли, все еще пульсировавшей в голове.

Отпустив стол, он осмотрел руки, словно ожидая каких-то видимых изменений или следов на своих ладонях. Однако ничего особенного так и не произошло, никакого перемещения в пространстве, ничего угрожающего, если не считать боли, все еще пульсировавшей в голове.
В семь сорок пять ни малейших следов присутствия Артура Линча на экране так и не появилось. Лу нетерпеливо постукивал по стеклу ручкой, не заботясь больше о том, как будет выглядеть на экране и каким предстанет перед собеседниками. У него возникла сумасшедшая идея, что никакого совещания и не предвидится, что Альфред каким-то образом устроил так, чтобы забрать все в свои руки и самому провести переговоры. Но нет, Лу не позволит Альфреду ставить ему палки в колеса и пускать насмарку наработанное тяжким трудом. Он вскочил, схватил пальто и кинулся к двери. Он уже распахнул ее и занес ногу над порогом, когда за спиной у него послышался голос с экрана:
— Приношу свои искренние извинения за опоздание, мистер Сафферн.
Голос остановил Лу. Прикрыв веки, Лу вздрогнул, прощаясь со своей мечтой о повышении, о просторном кабинете с потрясающим видом на Дублин. Он быстро прикидывал, что делать: поспешить, чтобы не опоздать на ужин, или вернуться на место и храбро встретить неизбежное. Но, прежде чем он успел принять решение, он услышал другой голос, звук которого заставил его похолодеть:
— Ничего, мистер Линч. И зовите меня просто Лу, мне знакома ситуация, когда обстоятельства мешают нам быть точными, и не надо извиняться. Давайте лучше начнем совещание, хорошо? Ведь нам так много предстоит обсудить.
— Разумеется, Лу. И, пожалуйста, называйте меня Артуром. Вопросов накопилось много, но прежде чем я представлю вас двум джентльменам, что сидят рядом со мной, может быть, вы завершите то, чем вы заняты сейчас. Я вижу, у вас люди.
— Нет, Артур, я один, — услышал Лу свой собственный голос. — Все остальные вышли.
— Но возле двери стоит человек. Я вижу его на экране.
Изобличенный, Лу медленно обернулся и оказался лицом к лицу с самим собой. Он все еще сидел за столом, там же, где и раньше, до того, как, замыслив побег, схватил пальто и бросился к двери. На обращенном к нему лице также застыло изумление. Пол под ногами Лу зашатался и поплыл, и он ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть.
— Лу? Вы здесь? — спросил Артур, и обе находящиеся в комнате головы повернулись к экрану.
— Да, гм… я здесь, — пробормотал Лу, сидящий за столом. — Простите, Артур, этот джентльмен в комнате… это мой коллега. Он уже уходит. Как я слышал, у него назначена важная встреча за ужином, и он торопится. — Обернувшись, Лу бросил на того Лу, что стоял возле двери, предостерегающий взгляд: — Ведь вы торопитесь?
В ответ другой Лу только кивнул и вышел. Колени его подгибались, ноги дрожали при каждом шаге. У лифтов он схватился за стенку и попытался отдышаться, борясь с дурнотой. Дверцы лифтовой кабины открылись, и он, ввалившись в лифт и надавив на кнопку первого этажа, скорчился в углу тесного пространства, устремляясь вниз, все дальше и дальше от себя, сидящего на четырнадцатом этаже.
В восемь часов, в то время как Лу, находясь в зале заседаний офиса «Проектной компании Патерсона», вел переговоры с Артуром Линчем, а Альфред в числе прочих участников встречи шел к столу, Лу вошел в ресторан. Он отдал швейцару свое кашемировое пальто, поправил галстук, пригладил волосы и тоже направился к столу, сунув в карман одну руку и свободно болтая другой. Тело его было вновь расслаблено, никакого напряжения в нем он не ощущал. Чтобы работать успешно, он всегда должен был ощущать такую свободу и легкость движений, легкость человека, которому, строго говоря, наплевать на любое решение, но который сделает все возможное, чтобы убедить вас в обратном, потому что клиент для него — это все, и единственная его забота — это клиент.

— Простите, джентльмены, за то, что несколько припозднился, — как ни в чем не бывало проговорил он, обращаясь к мужчинам, которые сидели за столом, уткнувшись носом в меню.
Все подняли на него глаза, но особенную радость Лу доставило лицо Альфреда: оно выражало одновременно целую гамму чувств — от удивления до разочарования, возмущения и гнева, как в мексиканских сериалах. И каждое из этих чувств убеждало Лу, что вся эта путаница была устроена намеренно и что устроил ее Альфред. Лу обошел стол, здороваясь с гостями, и, дойдя до Альфреда, он по самодовольному виду приятеля понял, что первоначальный шок у того полностью прошел, — побежденный, он, скуля, уполз куда-то в угол.
— Патерсон убьет тебя. — Сказано это было тихо, уголком рта. — Хоть какая-то польза будет от сегодняшнего вечера. Рад видеть тебя, дружище! — Альфред потряс Лу руку, и лицо его осветила несказанная радость от предвкушения близящегося увольнения приятеля.
— Все под контролем, — только и ответил ему Лу и отвернулся с намерением занять место через несколько человек от Альфреда.
— В каком это смысле? — спросил Альфред таким тоном, словно он позабыл, где находится. Лу ощутил руку Альфреда на своем плече; хватка его была крепкой, и Лу не мог уйти.
Лу с улыбкой оглядел всех присутствующих и хладнокровно, отцепляя от себя один за другим пальцы Альфреда, попытался высвободиться.
— Говорю тебе, все под контролем, — повторил Лу.
— Ты отменил совещание? Не понимаю! — Лицо Альфреда исказила нервная улыбка. — Объясни, как это вышло.
— Нет, нет, совещание я не отменял. Не беспокойся. А теперь, Альфред, не пора ли уделить внимание гостям? Или ты так не считаешь?
И сверкнув своей белоснежной улыбкой, Лу стряхнул с себя наконец руку Альфреда и двинулся к своему креслу.
— Ну, джентльмены, что вкусненького в меню? Могу рекомендовать foie gras . Мне случалось ее здесь пробовать. Отменнейшая вещь. — И одарив собравшихся еще одной улыбкой, он с наслаждением ушел в деловые разговоры.
В девять двадцать вечера, по окончании аудиовизуального совещания с Артуром Линчем, измученный, но оживленный и торжествующий победу Лу стоял возле стеклянной витрины ресторана «Седловина». Он кутался в пальто, так как декабрьский ветер разыгрался не на шутку, шея его была туго обмотана шарфом, однако холода он не чувствовал, увлеченный разглядыванием в стекло витрины себя — светского, умного, обходительного, удерживающего всеобщее внимание смешной историей. Все, кроме Альфреда, слушали его с интересом, и после пяти минут его красноречивой жестикуляции и мимики слушатели разразились смехом. По своим жестам и телодвижениям Лу понимал, что рассказывает, как однажды он и несколько его сослуживцев, будучи в Лондоне и желая посетить бар, где танцуют танец живота, по ошибке попали в бар, облюбованный геями. Глядя на себя самого, рассказывающего эту историю, Лу дал себе слово никогда больше ее не рассказывать. Чтобы не выглядеть дураком.
Почувствовав рядом чье-то присутствие, он, не глядя, мог сказать, кто это.
— Вы выслеживаете меня? — спросил он, продолжая смотреть в витрину.
— Да нет, просто догадался, куда вы направитесь, — отвечал Гейб; он дрожал от холода и грел руки в карманах. — Ну, как вы здесь себя чувствуете? Развлекаете общество, как обычно?
— Что происходит, Гейб?
— С таким вечно занятым человеком, как вы? Вы получили желаемое, добились своего. Теперь вы все успеваете. Но имейте в виду: к утру все это окончится, так что будьте настороже.
— Который из двух «я» настоящий?
— Ни тот ни другой, по-моему.
Лу хмуро взглянул на него:
— Бросьте-ка лучше ваши идиотские психологические экскурсы! Ко мне они не применимы.
Гейб вздохнул:
— Оба они — это вы.

Оба ведут себя, как это свойственно вам. Потом оба они сольются воедино, и все будет тип-топ.
— А вы кто?
Гейб сделал большие глаза.
— Вы, наверное, разных фильмов насмотрелись. Я Гейб. Тот самый парень, которого вы подобрали на улице.
— А что содержится в этих таблетках? Очень они опасны?
— Немножко психологических экскурсов. Такая доза еще никого не убила.
— Но таблетки могли бы принести вам кучу денег. Кому-нибудь о них известно?
— Известно тем, кому должно быть известно, — тем, кто их изготовил. А сколотить на них состояние нечего и пытаться, чтобы не пришлось кое перед кем держать ответ.
На секунду Лу оторопел и несколько сбавил тон:
— Знаете, Гейб, разделив меня надвое, вы вряд ли ожидали, что я восприму это безоговорочно и без вопросов. Это может иметь серьезные последствия для моего здоровья, не говоря уж о кардинальных психологических нарушениях. Скрывать это от мира — чистое безумие. Нам необходимо сесть и обсудить все это.
— Мы это конечно же сделаем. — Гейб смерил его пристальным взглядом. — А потом, когда вы расскажете об этом всем и мир это узнает, вас запрут в палате с мягкими стенками или же в кунсткамере, и газеты станут посвящать вам каждый день одинаковое количество столбцов, как это было с клонированной овечкой Долли. На вашем месте я бы помалкивал и постарался извлечь максимальную выгоду из того, что вам так посчастливилось. Вы такой бледный… Вам нехорошо?
Лу лишь истерически расхохотался в ответ.
— Да! Мне нехорошо! Ведь все это ненормально, так почему же вы ведете себя так, будто ничего особенного не происходит?
Гейб пожал плечами.
— Должно быть, привык.
— Ах, привыкли! — скрипнул зубами Лу. — Ну а мне теперь куда?
— Ну, вы занимались делами в офисе, в то время как ваше «я», похоже, занимается делами здесь. — Гейб улыбнулся. — Стало быть, остается только одно приятное местечко, куда вы можете отправиться.
Лу поразмыслил, и постепенно лицо его прояснилось, в глазах зажегся свет, и он улыбнулся, кажется, впервые за этот вечер поняв Гейба.
— Ладно. Давайте пойдем!
— Что? — Казалось, Гейб опешил. — Пойдем куда?
— В паб! Первая кружка — за мой счет. Господи, как у вас лицо-то вытянулось! А куда, вы думали, мне стоит отправиться?
— Домой, Лу.
— Домой? — Лу поморщился. — С какой это стати мне ехать домой? — Он опять отвернулся к витринному стеклу, где увидел себя, уже начавшего рассказывать другую историю. А-а, это я вспоминаю, как я заблудился в Бостонском аэропорту. Там была еще эта бабенка, которая летела со мной одним рейсом… — Он с улыбкой повернулся к Гейбу, чтобы рассказать эту историю ему, но Гейба уже не было рядом.
— Ну, как знаешь, — буркнул Лу. Он еще немного потрясенно понаблюдал за собой через стекло, так и не зная в точности, не сон ли весь этот вечер. Определенно пинта пива ему не помешает, и если одна его половина после ужина отправляется домой, значит, другая вольна всю ночь шляться где угодно — никто и не заметит. Никто, кроме человека, который был с ним. Вот счастье-то привалило!

19
Лу встречает Лу

Веселый, возбужденный, Лу подкатил к дому и порадовался скрипу колес по гравию подъездной аллеи и виду ворот, закрывающихся за его спиной. Встреча за ужином прошла как нельзя лучше: он царил за столом, вел переговоры, развлекал участников встречи и был убедителен и забавен как никогда. Все смеялись его остротам и историям, из запаса которых он выбрал самые комические, и ловили каждое его слово. Участники встречи встали из-за стола довольные и полные единодушия. Последнюю рюмку, перед тем как ехать домой, он выпил, чокнувшись с Альфредом, также повеселевшим.

Свет внизу был полностью потушен, но наверху, несмотря на поздний час, он горел всюду и ярко — впору самолет сажать на посадочную полосу.
Он ступил во мрак нижнего этажа. Обычно Рут оставляла гореть свет при входе, но сейчас он ощупывал стены в поисках выключателя.
В воздухе чувствовался подозрительный запах.
— Привет! — воскликнул Лу. Голос его эхом отозвался на всех трех этажах до самого смотрового окна в крыше.
В доме был беспорядок, хотя обычно к его приходу все бывало убрано. На полу валялись игрушки. Лу досадливо поцокал языком.
— Эй! — Он начал подниматься по лестнице. — Рут?
Он ожидал ответного «ш-ш!», но его не последовало.
Вместо этого, поднявшись на площадку, он увидел Рут, которая выскочила из комнаты Люси, вытаращив глаза и зажимая рукой рот. Промчавшись мимо него, она бросилась в ванную и захлопнула за собой дверь. Тут же из-за двери послышались звуки рвоты.
С конца коридора доносились крики Люси — она звала мать.
Лу стоял на площадке, переводя взгляд с одной двери на другую, застыв, не зная, что делать.
— Пойди к ней, Лу, — успела выговорить Рут перед тем, как вновь скорчиться перед унитазом.
Он колебался в нерешительности, а между тем крики Люси стали громче.
— Лу! — вскрикнула Рут, на этот раз с большим нетерпением.
Он вздрогнул, испуганный ее тоном, и направился в комнату Люси. Медленно открыл дверь, заглянул внутрь, чувствуя себя каким-то захватчиком в мире, в который редко осмеливался вторгаться. Первая, кто встретила его там, была Дора-путешественница. В комнате дочери сильно и едко пахло рвотой. Кровать Люси была пуста, разобрана, а простыни и розовое пуховое одеяло валялись смятые.
Он пошел на звук ее голоса, доносившийся из ванной, и застал девочку там: она сидела на кафельном полу в тапочках с зайчиками, склонившись головой в унитаз. При этом она тихонько заливалась слезами, потом плевалась, ее рвало, она отфыркивалась и снова плакала, уткнувшись в унитаз.
Лу стоял, озираясь, с портфелем в руке и не знал, как быть. Он достал из кармана платок и закрыл им нос и рот, чтобы самого не затошнило от скверного запаха.
На его счастье вернулась Рут, и, увидев, как он бессмысленно стоит и наблюдает за страданиями пятилетнего ребенка, она, пренебрежительно и брезгливо обойдя его, бросилась на помощь дочери.
— Ничего, ничего, милая! — Рут опустилась на колени и обняла девочку. — Лу, принеси-ка нам два влажных полотенца.
— Влажных?
— Ну, смочи их холодной водой и выжми, чтоб не капало.
— Да, да, конечно! — Он покачал головой, огорченный своей непонятливостью, медленно вышел из спальни и вновь застыл, остановившись на площадке. Поглядел налево, потом направо. И вернулся в спальню.
— Полотенца лежат в…
— Гладильном прессе, — сказала Рут.
— Да, конечно.
Подойдя к прессу, он, все еще с портфелем в руке, стал перебирать свободной рукой разноцветные полотенца — коричневые, белые, кремовые, — не зная, какие взять. Остановив наконец свой выбор на коричневых, он вернулся к Люси и Рут, сунул полотенца под холодный кран и передал их Рут, надеясь, что сделал все как надо.
— Пока рано, — бросила Рут. Она гладила спину дочери во время очередной передышки. — И смени ей постельное белье. Это запачкано.
Люси опять зарыдала, устало приникнув к материнской груди. Лицо Рут было бледно, волосы небрежно стянуты назад, глаза вспухли и покраснели. Похоже, вечер им выдался нелегкий.
— Простыни тоже в гладильном прессе. А деоралит в аптечке в кладовке.
— Что?
— Деоралит. Люси любит смородиновый. О боже! — Она вскочила и, опять зажав себе рот, заторопилась по коридору к их с Лу комнатам.
Лу остался в ванной с Люси.

Лу остался в ванной с Люси. Глаза девочки были закрыты, она сидела, прислонившись спиной к ванне. Потом подняла на него заспанные глаза. Он попятился прочь из ванной и принялся снимать с кровати запачканные простыни. В соседней комнате заплакал Пуд. Лу вздохнул, наконец-то поставил на пол портфель, снял пальто и пиджак и бросил их в палатку Доры. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, ослабил галстук и закатал рукава.
Лу пристально вглядывался в свой стакан «Джека Дэниела» со льдом, не обращая внимания на бармена, который, перегнувшись через стойку, что-то яростно кричал ему в самое ухо.
— Вы меня слышите? — рявкнул бармен.
— Да, да… все равно… — Язык у Лу заплетался, речь его напоминала неровный шаг пятилетнего малыша, у которого развязались шнурки на ботинках. Он никак не мог припомнить, что такое он натворил. Он помахал рукой, словно отгонял муху.
— Нет, не все равно, дружище! Оставь ее в покое, ясно? Ей твои россказни надоели, не желает она тебя слушать, ты ей неинтересен! Понял?
— Ладно, ладно, — забормотал Лу, тут только вспомнив вульгарную блондинку, не обращавшую на него внимания. Да он с радостью оставит ее в покое, все равно из нее слова не вытянешь, да и журналистка, которую он выбрал в собеседницы до нее, тоже, кажется, не заинтересовалась потрясающей историей из его жизни. Он опустил глаза в стакан с виски. Такое невероятное событие только что произошло, а никому и дела нет! Неужели мир с ума стронулся? Неужели все так привыкли к новым изобретениям и научным открытиям, что даже рассказ о клонированном человеке не способен никого поразить? Нет, молодых завсегдатаев этого модного бара, кажется, больше интересуют коктейли, а девушкам лишь бы повертеться в коротких юбочках в середине декабря, посверкивая загорелыми коленками, потряхивая осветленной гривой, покрасоваться, похвастать дизайнерскими сумочками, висящими на их смуглых руках, словно причудливые подвески на канделябрах; сумочками, каждая из которых выглядит диковинкой, такой же нелепой и неуместной, как кокосовый орех на Северном полюсе. Вот что их занимает, а вовсе не великие события, происходящие у них на глазах. Человека клонировали! Вечером по городу расхаживают два Лу Сафферна. Пребывание человека одновременно в двух местах стало явью. Он тихонько фыркнул и весело потряс головой, радуясь случившемуся. Он единственный, кому известны теперь широчайшие возможности человека и тайны мироздания, а узнать это все от него никто не стремится.
Он почувствовал на себе пристальный взгляд бармена и прекратил свое одинокое фырканье, сосредоточившись вместо этого на льдинках в стакане. Он стал следить за их перемещениями и как они вертятся, стараясь улечься поудобнее. От напряженного внимания у него стали слипаться глаза. Бармен в конце концов предоставил его странным его развлечениям и занялся другими клиентами, толпившимися в зале. Вокруг одинокого Лу шумел народ, люди общались, затевая вечерний флирт, вечерние ссоры и споры, за столиками кучковались девушки, они потупляли глазки, когда на них останавливались взгляды парней, а те зыркали по сторонам в беспокойном поиске. На столиках громоздились батареи бутылок и прикрытых подставками пивных кружек. Пустые места за столиками говорили о том, что те, кто заказывал напитки, вышли покурить и завести знакомства в курилке.
Лу огляделся, желая привлечь чье-нибудь внимание. Поначалу он старался, чтобы его конфидент, человек, которому он вновь попытался бы рассказать свою историю, выглядел поприличнее, но потом он решил, что подойдет любой. Уж наверно найдется тот, кого заинтересует произошедшее чудо.
Но единственный, с кем он встретился глазами, был опять-таки бармен.
— Плесни-ка мне еще порцию, — невнятно пробурчал Лу, когда бармен приблизился. — Чистого виски со льдом.
— Я ведь только что плеснул, — отвечал бармен, которого ситуация начинала веселить, — а вы до виски даже не дотронулись.

— Да? — Лу прикрыл один глаз, чтобы сфокусировать зрение.
— Да. Какой смысл заказывать две порции одновременно?
Замечание это вызвало у Лу неудержимый приступ хохота; он охрип, наглотавшись на улице холодного декабрьского воздуха, который скользнул под полы его распахнутого пальто с единственным желанием согреться — так шмыгает через порог напуганная фейерверком кошка.
— Я не понял, в чем тут соль, — улыбнулся бармен.
Возле стойки теперь стало потише, ему не приходилось беспрестанно наливать и разносить спиртное, и он мог уделить время и этому пьянчуге.
— Вот! А им наплевать! — вдруг опять вскипел Лу; он презрительно махнул рукой в сторону толпившихся возле стойки посетителей. — Все их интересы — это секс на пляже, долговременные проценты по закладным и Сен-Тропе! Я слушал их разговоры — других тем у них нет!
Бармен засмеялся.
— Не так громко, пожалуйста. Так на что им наплевать-то?
Лу сразу посерьезнел и устремил на бармена строгий взгляд:
— На клонирование!
Бармен навострил уши, в глазах его зажегся огонек интереса: в кои-то веки пришлось услышать нечто оригинальное, непохожее на обычный пьяный плач.
— Клонирование? Так вот чем, оказывается, вы интересуетесь!
— Интересуюсь? Не то слово! — Лу снисходительно усмехнулся и подмигнул бармену. Потом отхлебнул еще виски и приготовился к исповеди. — Возможно, вам трудно будет в это поверить, но меня… — Он глубоко вздохнул. — Меня клонировали. Один тип дал мне лекарство, и я его принял. — Он икнул. — Наверное, вам это покажется невероятным, но это произошло на самом деле. Видел собственными глазами. — Он показал рукой на глаз, но не рассчитал расстояния и ткнул в него пальцем. После того как боль утихла, а слезы были вытерты, он продолжил нести свою околесицу: — Меня теперь двое. — Он поднял вверх сначала четыре пальца, затем три и наконец остановился на двух.
— Неужели? — протянул бармен; взяв в руки литровую кружку, он нацедил туда «Гиннеса». — А где же второй из вас? Готов поспорить, что он-то трезв, как стеклышко.
Лу засмеялся, по-прежнему хрипло.
— Он дома с моей женой, — проговорил он сквозь смех. — И моими детьми. А я вот здесь. Вот с ней. — Он ткнул большим пальцем влево от себя.
— С кем?
Лу повернул голову и чуть не опрокинул свой табурет.
— О, она… да куда же это она подевалась? — Он опять повернулся к бармену: — Наверно, в туалет пошла. Шикарная баба, и мы так хорошо с ней поболтали. Она журналистка, собирается про это писать. Но не в том суть… А в том, что я здесь веселюсь, а он… — Он опять рассмеялся. — Он сейчас у меня, с моей женой и детьми. А завтра, как только я протру глаза, я обязательно приму еще таблеточку — это не наркотик, нет, это лекарство на основе трав, от головы помогает. — Он с суровым видом показал на свою голову. — И я буду дрыхнуть в постели, а он пусть корячится на работе. Ха! Чего только я теперь не сделаю! Например… — Он тяжело задумался, но так ничего и не придумал. — Например… Ну, чего угодно сделаю! Объезжу хоть весь мир! Это ведь чудо, настоящее чудо! Вы хоть знаете, черт возьми, когда я в последний раз брал выходной?
— Когда же?
Лу мучительно вспоминал.
— На прошлое Рождество, вот когда! Без звонков, без компьютера. На Рождество!
Бармен с сомнением покачал головой.
— Так что же, в этом году вы и отпуска не брали?
— Недельный. С детьми. — Он поморщился. — Повсюду этот проклятый песок. В аппаратуру забивается. В телефон — в этот вот. — Он пошарил в кармане, вытащил «Блэкбери» и грохнул им по барной стойке.

В телефон — в этот вот. — Он пошарил в кармане, вытащил «Блэкбери» и грохнул им по барной стойке.
— Осторожно.
— Вот он. Всегда со мной. С песком внутри, а работает! Общенациональный наркотик.
Ощупывая аппарат, он случайно нажал какие-то кнопки, и экран засветился. С экрана улыбались ему Рут и дети. Пуд с его беззубой улыбкой. Большие карие глаза Люси, выглядывающие из-под челки, Рут, обнимающая детей. Сплачивающая воедино все их семейство. Несколько секунд он разглядывал изображение и улыбался. Потом свет погас, картинка померкла, ушла в черноту, и на него теперь глядела машина.
— На Багамах меня и то достали, — продолжал он. — Бип-бип. Нашли-таки! Настигли! Вечно это бип-бип. И красный огонек! Мне он и во сне является! И в душе! Стоит только закрыть глаза — и бип-бип. Ненавижу это проклятое бип-бип!
— Так возьмите выходной, — предложил бармен.
— Не могу. Работы много.
— Ну теперь-то, когда вас клонировали, вы можете взять сколько угодно выходных, — сострил бармен и огляделся, не слышит ли кто.
— Ага. — Лу мечтательно улыбнулся. — Ведь столько всего хочется!
— Например? Чего вам хочется больше всего на свете?
Лу закрыл глаза, и, воспользовавшись этим, на него мгновенно накатила дурнота, чуть не сбившая его с табурета.
— Ох! — Он быстро открыл глаза. — Мне хочется вернуться домой, но это невозможно. Он не пускает меня. Я позвонил ему, сказал, что устал и хочу домой. Но он не пускает. — Лу шмыгнул носом. — Его Всемогущее Высочество говорит «нет».
— Кто говорит «нет»?
— Мое второе «я».
— Второе «я» не велело вам возвращаться домой? — Бармен с трудом сдерживал смех.
— Ведь дома-то он, а двоим нам там не место. Но я так устал. — Веки его тяжело опустились. Но внезапно глаза вновь широко открылись от какой-то мысли. Он придвинулся поближе к бармену и понизил голос: — Знаете, я видел его через стекло.
— Ваше второе «я»?
— Ну вот, наконец-то вы начинаете меня понимать. Я поехал домой и наблюдал за ним снаружи. Он был в доме, бегал там с простынями, полотенцами, по лестнице вверх-вниз, носился взад-вперед, из комнаты в комнату, как угорелый. — Лу шмыгнул носом. — Видишь, как он рассказывает какие-то идиотские байки за ужином в ресторане, а через минуту он уже стелет постели у меня дома. Возомнил, что может разом делать и то и другое! — Лу вытаращил глаза. — Вот я и вернулся сюда.
— А если он и вправду может? — с улыбкой проговорил бармен.
— Что «может»?
— Разом делать и то и другое. — Бармен подмигнул Лу. — Идите-ка домой, — сказал он, забрал пустой стакан и опустил прилавок, чтобы пойти обслужить очередного клиента.
Пока юный клиент громогласно делал заказ, Лу сидел, погрузившись в тяжкое раздумье. Если не домой, то идти ему было некуда.
— Ничего, лапочка, ничего! Папа здесь, с тобой! — приговаривал Лу, отводя волосы Люси от ее лица и гладя ей спину, в то время как она, согнувшись перед унитазом, в двадцатый раз за эту ночь корчилась в приступах рвоты. Он сидел прямо на кафельном полу ванной в майке и трусах, сидел, опершись на ванну, а хрупкое тельце рядом конвульсивно дергалось, извергая рвоту еще и еще.
— Папа… — слабым голосом сквозь слезы проговорила Люси.
— Ничего, лапочка, я здесь, я с тобой… — монотонно спросонья твердил он. — Сейчас это кончится. — Должно же это когда-то кончиться, сколько может извергнуть из себя такая кроха!
Ночь он провел, просыпаясь в кровати Люси через каждые двадцать минут, чтобы проводить ее в ванную, где ее рвало, бросая то в жар, то в холод.

Обычно не спать ночь из-за детей, когда они болели или с ними еще что-нибудь приключалось, было привилегией Рут, но на этот раз, к несчастью для Лу и для нее самой, с Рут происходило то же самое, что и с Люси, только в другой ванной дальше по коридору. Гастроэнтерит — вечный рождественский подарок тем, чей организм спешит сказать «прости» старому году раньше времени.
В который раз неся Люси в постель, Лу чувствовал, как ее маленькие ручки обвивают его шею. Она уснула мгновенно еще у него на руках, измученная страданиями, которые принесла ей ночь. Опустив ее на кровать, он хорошенько укутал озябшее, как это казалось в тот момент, тельце девочки и подложил ей под бочок ее любимца — медведя, сделав так, как показала ему Рут, прежде чем опять ринуться в уборную. На прикроватной тумбочке розовой принцессы вновь затрясся, завибрировал его мобильник. В четыре утра ему в пятый раз позвонил он сам. Бросив взгляд на дисплей вызова, он увидел на экране свое собственное лицо.
— Ну что теперь? — шепнул он в аппарат, стараясь приглушить как голос, так и злость.
— Лу! Это я, Лу! — донеслось до него пьяное бормотание, за чем последовал раскатистый смех.
— Перестань мне звонить, — сказал он, на этот раз громче.
На заднем плане громыхала музыка, слышались громкие голоса, невнятный гул разговоров. Он различил позвякивание стаканов, взрывы смеха, то тут то там возгласы разной степени громкости. Казалось, что алкогольные пары, сочась через телефон, проникают в тихий и незамутненный мир его дочери. Инстинктивным движением он прикрыл аппарат рукой, как бы защищая Люси от вторгающегося в ее сонное царство захватчика.
— Где ты находишься?
— Лизон-стрит, где-то в этом районе, — прокричал голос. — У меня здесь свидание! Девушка, черт возьми, просто класс! Делает мне честь! Нет, тебе это делает честь… — И опять этот раскатистый смех.
— Что?! — гаркнул Лу. — Нет! Не смей!
От его крика веки Люси затрепетали и глаза раскрылись — большие, карие, похожие на бабочек глаза взглянули на него с испугом, но тревога тут же исчезла: Люси убедилась, что это он, папа, и, слабо улыбнувшись, опять закрыла глаза. И этот взгляд, полный доверия, этот наивный взгляд перевернул что-то в его душе. Он понял, что он — ее защитник, способный прогонять страх и вызывать на лице улыбку, и осознание этого принесло ему радость, равной которой он еще не испытывал. Радость большую, чем от удачно проведенной за ужином сделки, чем от выражения лица Альфреда, которое он увидел, войдя в ресторан. И эта радость заставляла его ненавидеть человека, чей голос он слышал в телефоне, ненавидеть до желания убить. Его дочь дома мучается, ее выворачивает наизнанку, она ослабела так, что глаз открыть не может, на ногах не стоит, а он пьянствует неизвестно где, волочится за первой попавшейся юбкой, надеясь, что Рут со всем справиться и без него! Он ненавидел человека в телефоне.
— Но цыпочка — что надо, стоит того, чтоб ее увидеть, — забормотал он.
— Не смей и думать, — пригрозил он суровым шепотом. — Если только ты себе что-нибудь позволишь, то, ей-богу, я…
— И что ты сделаешь? Убьешь меня, да? — Новый взрыв хохота. — Да это все равно что нос себе отрезать — дескать, пусть лицу будет хуже! А куда, черт возьми, мне податься? Не скажешь? Домой нельзя, на работу тоже…
Дверь тихонько отворилась, и в комнату вошла Рут, тоже едва державшаяся на ногах.
— Я перезвоню. — И он быстро нажал отбой.
— Кто это звонил среди ночи? — равнодушно спросила она. На ней был халат, она зябко ежилась, обхватив себя руками. Глаза Рут были мутными, опухшими, волосы затянуты в конский хвост. Она казалась такой хрупкой, словно, всего лишь повысив голос, можно было сбить ее с ног и переломить пополам.

И снова, второй раз за эту ночь, он растаял и потеплел и, двинувшись к ней, распахнул объятия.
— Да так, один знакомый, — шепнул он, гладя ее волосы. — Пьет где-то, вот и названивает. Надоел. Бедолага несчастный, — тихо докончил он и, щелкнув крышкой мобильника, кинул его в груду плюшевых медведей. — Ты-то как? — Он чуть отстранился, вглядываясь в ее лицо. Голова ее горела, ее бил озноб, и она дрожала в его объятиях.
— В порядке. — Она криво улыбнулась.
— Ни в каком ты не в порядке, возвращайся назад в постель, а я принесу тебе полотенце.
И он нежно поцеловал ее в лоб. Она прикрыла глаза и обмякла в его руках.
А он чуть не разомкнул объятие, чтобы огласить комнату воплем торжества оттого, что впервые за долгое время почувствовал, что она прекращает вражду с ним. Ведь уже полгода, как, даже отдаваясь ему в постели, она оставалась холодной и неуступчивой, словно выражая этим свой протест, неприятие всех его свойств и привычек. И сейчас он наслаждался этим моментом, сознанием, что она наконец-то сменила гнев на милость.
Тут засигналил брошенный в груду плюшевых медведей мобильник; он дрожал, вибрировал в лапах медвежонка Паддингтона. На дисплее высветилось лицо Лу, и он отвел глаза, не в силах вынести собственный вид. Теперь он понимал чувства Рут.
— Опять этот твой приятель, — сказала Рут, слегка отстраняясь, чтобы он мог взять телефон.
— Нет, ну его! — Не желая отвечать на звонок, он опять привлек ее к себе. — Рут, — ласково сказал он и взял ее за подбородок, чтобы видеть ее газа, — прости меня.
Рут взглянула на него сначала с изумлением, а потом пристально и с подозрением, словно ожидая подвоха. Какой-то подвох, несомненно, тут был, если Лу Сафферн попросил прощения. Слова «прости» в его лексиконе вообще не было!
Краем глаза Лу видел, как дрожит мобильник, переместившийся из лап медвежонка Паддингтона на голову Винни-Пуха, — мобильник двигался, катаясь между медведями наподобие горячей картофелины. Временами сигнал прекращался, и тут же вновь возобновлялось движение, и на дисплее высвечивалось собственное его лицо — оно насмешливо улыбалось ему, издеваясь над его слабостью, мягкотелостью. Он боролся с этой стороной своей души, с пьяной, глупой, детски наивной, неразумной ее стороной и потому не хотел отвечать на звонок, не хотел отпускать от себя жену. Он проглотил комок в горле.
— Знаешь, я люблю тебя.
Эти слова прозвучали как будто впервые. Словно она и Лу вернулись в то первое их совместное Рождество, когда они сидели возле рождественского древа в доме ее родителей в Голуэе, кот свернулся клубком возле камина на своей любимой подушке, а на заднем дворе лаяла на все, что движется и что не движется, полоумная собака-перестарок, задержавшаяся на этом свете. Лу сказал Рут эти слова, сидя с ней возле искусственного снежно-белого рождественского древа, всего лишь за несколько часов до этого послужившего предметом разногласий между ее родителями: мистер О?Доннел мечтал видеть в доме на Рождество настоящую сосну, в то время как миссис О?Доннел вовсе не мечтала убиваться, пылесося пол и выметая сосновые иголки. На довольно-таки безвкусном дереве медленно загорались зеленые, красные и синие лампочки, а потом так же медленно лампочки гасли. Это повторялось вновь и вновь, и, несмотря на уродливость дерева, вид его и смена огоньков, это чередование разноцветных волн, похожее на мерно вздымающуюся грудь, действовали умиротворяюще. Тогда впервые в их распоряжении был целый день, который они могли провести вместе, до того как ему предстояло отправиться на кушетку, а Рут — в ее комнату. Он не собирался говорить этих слов, он вообще не думал, что скажет это когда-либо, но слова выскочили из него сами, как дитя у роженицы. Он еще пытался бороться с ними, мял их во рту, толкая назад, мешал им явиться на свет, не осмеливался их произнести.

Но, когда слова эти произнеслись, все в его жизни переменилось как по волшебству. И через двадцать лет, в комнате дочери, они почувствовали, что вновь переживают то же мгновение, и на лице Рут были написаны те же радость и удивление.
— О Лу, — мягко сказала Рут и закрыла глаза, наслаждаясь этим мгновением.
Потом вдруг глаза ее широко распахнулись, и в них мелькнула тревога, до смерти напугавшая Лу: что-то она скажет? Не узнала ли чего? Ошибки прошлого в этот панический миг накинулись на него, как стайка пираний, преследуя его, кусая за пятки. Он вспомнил о второй своей стороне, той, что, пьяная, шаталась где-то, возможно, разрушая ту новую близость с женой, то новое единение, которое им обоим такого труда стоило восстановить. Ему привиделись два Лу: один — строящий кирпичную стену, другой — идущий за ним по пятам с молотком и разрушающий все то, что успевает построить первый. Ведь в действительности именно этим Лу и занимался — одной рукой строил семью, другой же разрушал все им созданное своими поступками и образом жизни.
Рут вырвалась из его рук и кинулась прочь от него в ванную, откуда до его слуха донеслись сначала стук сбрасываемого стульчака, а затем звуки рвоты. Не желая допускать кого бы то ни было в свидетели такого унижения, Рут, поднаторевшая в решении нескольких задач одновременно, все же ухитрилась, несмотря на корчи, движением ноги захлопнуть дверь ванной.
Лу со вздохом тяжело опустился на пол прямо на груду медведей. И поднял зажужжавший уже в пятый раз мобильник.
— Ну а сейчас в чем дело? — спросил он унылым голосом, ожидая услышать в аппарате пьяного себя самого. Но этого не произошло.

20
Мальчишка с индейкой 4

— Ерунда, — изрек мальчишка, когда Рэфи сделал паузу, чтобы передохнуть.
Рэфи промолчал, выжидая, не вылетит ли из уст мальчишки что-нибудь более определенное.
— Ерунда на постном масле, — сказал мальчишка.
— Ладно, хватит, — сказал Рэфи. Он встал и сгреб со стола кружку, пластиковую чашечку и конфетные обертки, которые он покусывал во время рассказа. — Сиди один и жди мать.
— Нет, погодите-ка! — вскричал мальчишка. Рэфи пошел к двери, не обращая на него внимания.
— Нельзя же вот так все и закончить, — недоверчиво протянул мальчишка, — и оставить меня в неизвестности!
— Поделом тебе за твою неблагодарность. — Рэфи передернул плечом. — И за то, что швыряешься индейками в окна!
И Рэфи покинул комнату для допросов.
Джессику он застал на служебной кухоньке, где она пила очередной кофе. Веки у нее были ярко-красные, а синяки под глазами потемнели.
— Уже перерыв на кофе? — Он притворился, что не замечает ее усталости.
— Вы совсем там застряли.
Подув, она делала глоток и, не отнимая от рта кружки, следила за бегущей строкой новостей в телетайпе.
— Как лицо? Заживает?
Она ответила коротким кивком, видимо, не желая более подробно комментировать порезы и ссадины, исполосовавшие ее лицо, и тут же сменила тему.
— Далеко продвинулись в рассказе?
— До первого раздвоения Лу Сафферна.
— И как он отреагировал?
— Помнится, ограничился словом «ерунда», вслед за тем дополнив его «ерундой на постном масле».
Чуть улыбнувшись, Джессика опять принялась дуть на кофе и отхлебывать.
— Думала, вы прерветесь раньше. Хорошо бы показать ему видеозапись.
— Уже получена запись с камеры слежения в пабе? — Рэфи опять включил чайник. — Кто же это в Рождество так расстарался, черт возьми? Может, Санта-Клаус?
— Нет. Записи у нас еще нет. Но на отснятом аудиовизуальном совещании отчетливо виден выходящий из офиса мужчина, и он вылитый Лу. Похоже, некоторые сотрудники «Проектной компании Патерсона» напрочь забыли, что такое отдых.

Похоже, некоторые сотрудники «Проектной компании Патерсона» напрочь забыли, что такое отдых. — Она закатила глаза. — А ведь Рождество, кажется.
— На перекличке мог быть и Гейб, раз они похожи.
— Не исключено.
— Где он, кстати? Он должен был прибыть к нам еще час назад.
Джессика пожала плечами.
— Ну, лучше ему протрясти свою задницу и поскорее явиться к нам. И заодно прихватить с собой водительские права, как я ему велел, — вспылил Рэфи, — а не то я…
— Не то вы что?
— Не то я притащу его сюда за шкирку.
Она медленно опустила кружку, и внимательные, непроницаемо темные ее глаза заглянули в самую глубь его глаз.
— Притащите его сюда за шкирку, а за какое такое преступление, Рэфи?
Не удостоив ее ответом, Рэфи налил себе еще кофе, положил туда два куска сахара, против чего Джессика, чувствуя его настроение, не стала возражать, наполнил водой пластиковую чашечку и, шаркая, пошел по коридору.
— Куда вы? — крикнула она ему вслед.
— Заканчивать историю, — проворчал он.

Продолжение истории

21
Герой дня

Вставать-вставать! Эти сказанные нараспев слова вторглись в пьяные сновидения Лу, где в который раз прокручивались недавние события: вот он вытирает пот со лба Люси, сует в рот Пуду выпавшую соску, отводит свесившиеся туда пряди волос Люси, прижимает к себе обмякшее тело жены и опять — к Люси — вытереть пот с горячего лба девочки, Пуд снова выплевывает соску. Улыбка Рут, когда он сказал, что любит ее.
Прямо у себя под носом он чувствует запах кофе. Наконец он открывает глаза и вздрагивает в испуге от представшей ему картины, больно ударяя свою и без того больную голову о бетон стены.
Свыкнуться с увиденным ему удается не сразу. Утренние пробуждения проходили у него по-разному, иногда перед его открывшимися глазами возникало нечто отрадное, но чаще — наоборот. Теперь это была кружка кофе у самого носа, но чаще всего Лу просыпался под журчание воды в унитазе — это был как бы сигнал к подъему. Иной раз появления в спальне таинственной особы, спустившей воду в унитазе, приходилось ждать раздражающе долго, и бывало, правда нечасто, что Лу старался поскорее выбраться из постели и спешил убраться из дома, лишая тем самым незнакомку удовольствия сунуться в спальню.
Однако в то утро после первого раздвоения Лу Сафферна пробуждение его в корне отличалось от обычного, потому что перед ним предстал мужчин одного с ним возраста; мужчина этот протягивая ему кружку кофе, и на лице его застыло довольное выражение. Что было, конечно, совершенно невиданно и удивительно. Но удивление, по счастью, умерялось тем, что мужчиной этим был не кто иной, как Гейб, и, как быстро, к своему облегчению, обнаружил Лу, оба они, и он и Гейб, были полностью одеты, и звука спускаемой воды тоже не было слышно. С раскалывающейся головой и привкусом дохлых мышей во рту Лу оглядел помещение, осваиваясь в нем, как осваивается в зале, где ему предстоит выступить, кандидат в президенты во время предвыборного марафона.
Находился он в подвале, на что ясно указывали бетонные стены и расстояние до сочившегося влагой потолка с огромными свисающими с него проводами. Лежать Лу было жестко, хотя под ним и был спальный мешок. Шея затекла, так как спал он в неудобной позе, упираясь головой в бетонную стену. Над ним до самого потолка громоздились металлические полки — тяжелые, серые, холодные и унылые, они напоминали подъемные краны, заслоняющие дублинский небосклон в районах новостроек. Голая лампочка слева не столько давала свет, сколько целила своими слепящими белыми лучами непосредственно в голову Лу, словно из дула пистолета. С мрачной очевидностью явствовало, что находится Лу в подсобке Гейба на подвальном этаже. Стоя над Лу, Гейб протягивал ему дымящийся кофе.

Картина знакомая — зеркальное отражение того, что было неделю назад, когда Лу остановился возле Гейба на улице и предложил ему кофе. Только на этот раз зеркало отражало все в искаженном виде, потому что, когда Лу смог оценить расположение фигур, он увидел, что внизу теперь был он, Лу, Гейб же находился над ним и выше.
— Спасибо. — Он взял кружку и обхватил ее холеными пальцами, согревая их на теплом фарфоре. Его пробрала дрожь — ну и холодища же тут!
Первые слова, которые он произнес, вышли хриплыми, а сев, он почувствовал себя так, будто мир с грохотом обрушился ему на голову, а похмелье, длившееся второй день подряд, убеждало, что к преимуществам, которые принес с собой возраст, — а таковых было немало, взять хотя бы нос, который с годами стал не так выделяться на лице, — оно, похмелье, уж никак не принадлежало.
— Между прочим, кто-то пообещал мне электрообогреватель, и я еще не теряю надежды! — осклабился Гейб. — Ладно, не утруждайте себя, как я слышал, синий цвет губ в этом сезоне как раз самый писк моды.
— О, простите, я поручу это Элисон, — пробормотал Лу и отхлебнул черного кофе. Теперь, когда сумбур первых впечатлений улегся и он понял, где находится, он мог расслабиться и даже выпить кофе. Но первый же глоток поставил его лицом к лицу с другой проблемой.
— Какого черта я здесь делаю?
Он уселся получше, изготовившись поймать любую подсказку. Одет он был во вчерашний костюм, теперь измятый, испещренный странными, но весьма красноречивыми пятнами на рубашке и пиджаке. Строго говоря, куда ни кинь взгляд, все вокруг него было грязно и замызгано.
— И чем это воняет?
— Думаю, это от вас. — Гейб улыбнулся. — Я нашел вас ночью на заднем дворе офиса, где вас рвало в мусорный бак.
— О боже! — прошептал Лу и прикрыл лицо руками, но тут же в замешательстве поднял взгляд: — Но я же ночью был дома с Рут и Люси. Им было плохо, а как только они уснули, проснулся Пуд. — Лу устало потер себе виски. — Неужели мне все это приснилось?
— Никоим образом, — весело отвечал Гейб, подливая кипятку себе в кружку с растворимым кофе. — И это все было с вами тоже на самом деле. Суматошная выдалась ночка, не помните?
Лу не сразу ясно припомнились все события прошлой ночи, но натиск воспоминаний о самом главном — таблетке, раздвоении, — вдруг нахлынувших на него, был столь оглушителен, что за ним, как градины после бури или как монетки из прохудившегося кошелька, посыпалось остальное.
— А эта девушка, которую я встретил?.. — Он осекся, желая и одновременно не желая узнать ответ. Какой-то частью сознания он был уверен в своей невиновности, в то время как другой его частью он готов был выволочь все наружу и надавать пощечин себе самому за то, что вновь поставил под удар прочность семейных уз. Его прошиб холодный пот, что добавило новый оттенок в исходившую от его тела сложную смесь запахов.
Гейб, не мешая ему некоторое время покрываться испариной, мелкими глотками попивал кофе — так мышь потихоньку, сладострастно пощипывает вкусный кусочек сыра.
— Вы встретили девушку? — с невинным видом спросил он и удивленно раскрыл глаза.
— Ну… да, хм… в общем, это не так важно, но… Я, разве был один, когда вы меня нашли, а? — Один и тот же вопрос, но выраженный другими словами. И то и другое одновременно.
— Ну конечно, вы были один. Но скучно вам не было — казалось, вы вполне довольны, оставшись наедине с самим собой, но что-то бормоча о девушке, — подколол его Гейб. — Похоже было, что вы ее потеряли, позабыв, где ее искать. Однако в мусорном баке вы ее не нашли, хотя, если порыться в нем и счистить вашу рвоту, возможно, на дне и может оказаться ваша избранница.
— А что я сказал? Не в точности, а говорил я что-нибудь о том, что… ну, вы понимаете… черт! Если я что себе позволил, Рут убьет меня! — Глаза его наполнились слезами.

— А что я сказал? Не в точности, а говорил я что-нибудь о том, что… ну, вы понимаете… черт! Если я что себе позволил, Рут убьет меня! — Глаза его наполнились слезами. — Ну и кретин же я, дубина стоеросовая!
Он раздраженно пнул ящик, стоявший в изножье спального мешка. Из уважения к чувствам Лу Гейб перестал улыбаться.
— Вы ничего себе с ней не позволили.
— Вам-то откуда это знать?
— Знаю.
Лу пристально поглядел на него — опасливо, с любопытством, недоверчиво и одновременно всецело доверяя ему. Гейб был сейчас для него всем — родным отцом и похитителем его души, который нравился ему все больше и больше, единственным человеком на свете, понимавшим его положение — которое сам же и создал. Опасная взаимосвязь.
— Гейб, нам и вправду надо серьезно поговорить об этих таблетках. Я больше не хочу их принимать. — Он вынул из кармана пузырек. — То есть прошлая ночь была, конечно, необыкновенной, во многих смыслах настоящим откровением. — Он устало потер глаза, вспомнив пьяный голос в телефоне. — Я что хочу сказать, меня сейчас тоже два?
— Нет, вы опять воссоединились, — пояснил Гейб. — Ничего себе кувырок, правда?
— Но как же Рут? — продолжал свое Лу. — Она проснется, а меня нет. Она же забеспокоится, заволнуется, куда я делся!
— Она проснется и увидит, что вы уже уехали на работу. Как всегда.
Усвоив сказанное, он немножко успокоился.
— Но это дико, нелепо. Нам надо выяснить, где вы раздобыли эти таблетки.
— Вы правы. Мы это выясним, — серьезно заявил Гейб, забирая у Лу пузырек и засовывая его в карман. — Но не сейчас. Еще не пришло время.
— Что значит «не пришло время»? Чего вы тянете?
— Дело в том, что сейчас уже почти половина девятого и вам надо поспеть на совещание раньше, чем туда вкатится Альфред и пожнет все лавры.
При этих словах кофе был немедленно поставлен на полку между удлинителем и мышеловками, а сам Лу вскочил, тут же позабыв все свои тревоги по поводу странных таблеток, равно как и удивление, откуда Гейб может знать о совещании, назначенном на восемь тридцать.
— Вы правы. Мне лучше поторопиться. Но позже мы еще вернемся к этому разговору.
— Но вы не можете идти в таком виде, — ухмыльнулся Гейб и окинул взглядом помятый и измазанный костюм Лу. — От вас пахнет рвотой. И кошачьей мочой. Поверьте мне, уж в этих-то запахах я разбираюсь.
— Я приведу себя в порядок. — Лу стал снимать пиджак, одновременно глядя на часы. — Быстренько приму душ в офисе и переоденусь в запасной костюм.
— Невозможно. Запасной костюм-то на мне. Лу взглянул на Гейба и тут же вспомнил, как в первый день его работы отдал Гейбу свою одежду. Наверняка Элисон ничем ее не заменила — новенькая, где ж ей догадаться!
— Черт! Черт побери! — Он метался из угла в угол подсобки, кусая свои отполированные ногти — грызя и выплевывая, грызя и выплевывая.
— Не волнуйтесь. Мой лакей свое дело знает и вычистит костюм как надо, — пошутил Гейб, следя за полетом обгрызенных ногтей.
На это Лу не откликнулся, продолжая метаться по тесной каморке.
— Магазины открываются только в девять. Где же, черт возьми, раздобыть мне костюм?
— Спокойствие. Думаю, в моей гардеробной для вас кое-что найдется. — С этими словами Гейб исчез в ближайшем проходе и тут же появился опять с новым костюмом в целлофановом чехле. — Как я и говорил, хороший костюм всегда может пригодиться. Вот, прошу — размер в точности ваш, только подумайте! Как будто на вас сшит. — Он подмигнул Лу. — Бот теперь ваша внешняя красота будет под стать внутренней. — И он протянул Лу костюм.
— Да, конечно.

Спасибо, — неуверенно сказал тот, торопливо забирая у Гейба костюм.
В пустом служебном лифте Лу поглядел на себя в зеркало. В нем трудно было узнать человека, еще только полчаса назад валявшегося на полу в подвале. Костюм, который одолжил ему Гейб, несмотря на неизвестную марку, о которой Лу и не слыхивал, сидел на нем как влитой и шел ему так, как ни один костюм до этого. Темно-синие брюки и пиджак отлично гармонировали с голубой рубашкой и синим галстуком. Глаза Лу на фоне этой голубизны посверкивали невинной ясностью и ангельской чистотой.
Дела у Лу Сафферна в этот день складывались отлично. Он вернулся к своему безукоризненно аккуратному и ухоженному внешнему виду, вычищенные Гейбом штиблеты вновь сияли; он шел, как всегда, постукивая каблуками, левая рука была небрежно засунута в карман, в то время как правая свободно болталась у бедра в такт легкой походке, готовая в любую минуту ухватить мобильник или (а может быть, и вдобавок) ответить на рукопожатие. После телефонного разговора с женой и Люси он ощутил себя примерным отцом, и шансы его стать примерным мужем также значительно возросли. Он был в превосходном настроении и весело насвистывал, не прерываясь даже, когда Элисон объявила ему, что на проводе его сестра. Он весело схватил трубку и присел на угол стола Элисон.
— Доброе утро, Марсия, — бодро сказал он.
— Я слышу, у тебя сегодня хорошее настроение, Лу. Ты, конечно, очень занят, так что я постараюсь тебя не задерживать. Хочу только сказать тебе, что получены приглашения на папин день рождения и что текст написан прекрасно, очень мило и изысканно, не совсем в том ключе, в каком предпочла бы я, но очень, очень хорошие приглашения. Правда, несколько человек мне позвонили сказать, что приглашений они еще не получили.
— О, должно быть, на почте задержались, — сказал Лу, — надо будет послать им их заново.
— Но речь идет о завтрашнем дне, Лу.
— Что? — Он нахмурился и, сощурив глаза, взглянул на настенный календарь.
— Да. День рождения-то завтра, — сказала она голосом, в котором чувствовалась легкая паника. — Даже если ты пошлешь приглашения прямо сейчас, они не успеют их получить. Я звоню просто посоветоваться — не слишком ли неприлично будет, если они приедут без приглашений, учитывая, что праздник-то все-таки семейный.
— Не беспокойся. Пошли нам мейлом список гостей, и мы вывесим его на двери. У нас все предусмотрено и все под контролем.
— Я могла бы привезти несколько…
— Все предусмотрено и под контролем, — повторил он уже более твердо.
Он глядел, как в зал заседаний тянутся по коридору его коллеги. Позади всех плелся Альфред в слаксах и блейзере с большими золотыми пуговицами — точно яхтой командовать собрался.
— А что именно предусмотрено? Что будет на празднике, Лу? — обеспокоенно спросила Марсия.
— Что будет? — Лу засмеялся. — Ну, хватит пытать меня, Марсия! Пусть это для всех будет сюрпризом.
— Но ты-то знаешь, что будет?
— Знаю ли я? Ты что, беспокоишься, хороший ли я организатор?
— Я беспокоюсь, что ты повторяешь каждый мой вопрос, словно хочешь выиграть время для ответа, — моментально отпарировала она.
— Разумеется, я знаю все, что там будет. Неужели ты думаешь, что я все взвалил на одну Элисон, а сам остался в стороне? — Он засмеялся. — Она ведь с папой даже не знакома, — добавил он, повторяя слова, услышанные дома.
— Да, Лу, важно, чтобы подключился и кто-то из семьи. Эта Элисон очень милая девушка, но ведь она совершенно не знает папу, правда же? Я звонила ей, хотела как-то помочь, но она, кажется, не очень склонна к общению. А мне так хочется доставить удовольствие папе.
— Он и получит удовольствие, Марсия, не сомневаюсь. — В животе у Лу что-то неприятно шевельнулось, подкатывая.

— И все мы повеселимся всласть, обещаю. Но знаешь, к началу праздника я не поспею, потому что тут этот корпоратив затесался. Мне придется побыть на нем немного, но потом я обязательно приеду.
— Понимаю, конечно. О господи, Лу, мне хочется доставить папе радость! Чтобы он в кои-то веки расслабился и отдохнул как следует.
— Ну да, — Лу сглотнул, и его слегка передернуло. — Мне тоже этого хочется. Ладно. Мне пора. Надо бежать на совещание. Завтра все увидимся, да?
Он передал трубку Элисон и уже без улыбки спросил:
— Ведь все под контролем, да?
— Что именно?
— Праздник, — твердо сказал он. — Папин день рождения.
— Я все пытаюсь выяснить у вас некоторые вещи, Лу, спросить о том, как…
— Ведь все под контролем? Если нет, ты же мне скажешь, не так ли?
— Разумеется. — Элисон нервно улыбнулась. — Место, которое вы выбрали для проведения, очень… хм… шикарное место, у них там есть специальные устроители юбилеев. Да я уже говорила вам все это и не один раз за эту неделю. А еще я оставляла вам на столе вопросы насчет блюд — тех или иных, и какую музыку выбрать, чтобы вы решили, а когда вы так и не решили ничего, мне пришлось самой принимать реш…
— Ладно, Элисон, на будущее запомни, пожалуйста, когда я спрашиваю, все ли находится под контролем, в ответ мне требуется только «да» или «нет», — сказал Лу вежливо, но твердо. — Потому что времени отвечать на вопросы и записочки у меня, ей-богу, нет, а все, что мне нужно знать, это в состоянии ли ты сделать то или иное или не в состоянии. Если не в состоянии — хорошо, мы как-нибудь все переиначим. Ясно?
Она поспешно кивнула.
— Вот и чудненько! — И хлопнув в ладоши, он соскочил со стола. — Потопаю-ка я на совещание!
— Пожалуйста. — Она вручила ему папку. — И примите мои поздравления по поводу двух вчерашних сделок, все только и говорят о них.
— Правда?
— Да! И даже поговаривают, — она сделала большие глаза, — что вас посадят на место Клиффа.
Эти слова прозвучали музыкой для слуха Лу, но он постарался притушить свое ликование.
— Ну, Элисон, давай не будем торопить события. Ведь все мы желаем Клиффу скорейшего выздоровления.
— Это, конечно, так, но… все-таки… — Она улыбнулась. — Ну, до встречи на завтрашнем корпоративе. Будете?
— Конечно. — Он улыбнулся ей в ответ и, уже направившись в зал заседаний, до конца понял значение ее слов.
Когда Лу вошел в зал заседаний, все двенадцать человек, сидевшие за столом, поднялись и зааплодировали; их широкие, от уха до уха, белозубые улыбки не совсем гармонировали с усталыми, несмотря на утренний час, глазами и частичками перхоти на согбенных, натруженных, остро нуждающихся в хорошем массаже плечах. Это была общая проблема всего его окружения — недосыпание, невозможность оторваться от работы и связанных с ней приборов: ноутбуков, мобильников, электронных записных книжек, всех этих технических игрушек, которые их домашние охотно спустили бы в унитаз. Конечно, коллеги были рады за него — рады радостью автоматической, питавшейся привычным и слишком легким доступом к электронным и механическим средствам связи. Они все делали по привычке, чтобы выжить и остаться на плаву, чтобы платить по закладным, присутствовать на презентациях, соблюдать квоты, ублажать шефа, выезжать пораньше, чтобы не попасть в пробки, возвращаться с работы попозже, когда пробки уже рассосутся. Каждый из присутствовавших в зале из кожи вон лез, пытаясь покончить с делами до Рождества, а в результате список дел в их личных инбоксах разрастался до невиданных размеров. Дела откладывались до окончания каникул, которые наконец-то посвящались семье, праздничным хлопотам и всему, от чего они отмахивались в течение года.

Наступало время праздничных сумасбродств.
Первым стал аплодировать сияющий мистер Патерсон, а за ним и все остальные, кроме Альфреда, который встал с опозданием. Когда другие уже поднялись, он только отодвигал стул. Когда все захлопали, он принялся поправлять галстук и тереть золотые пуговицы. Хлопнул в ладоши он только раз, когда аплодисменты уже стихали, и одинокий этот хлопок был похож на звук лопнувшего шарика.
Лу обошел стол, принимая рукопожатия, поцелуи, хлопки по спине и отвечая на них. Когда он добрался до Альфреда, тот уже успел сесть, но протянул Лу вялую потную ладонь.
— А-а, герой дня! — радостно воскликнул мистер Патерсон, тепло пожимая Лу руку и похлопывая его по плечу. Потом он отступил назад и с гордостью оглядел Лу: так мог бы глядеть дед на своего внука в день его первого причастия — с восхищением и гордостью.
— Нам с вами потом надо будет поговорить, — сказал мистер Патерсон, когда еще продолжался общий разговор. — Вы, конечно, знаете, что после Рождества намечаются кадровые перестановки. Это ведь давно уже не секрет. — Говорил он с важностью, подчеркивая свое уважительное отношение к Клиффу.
— Да, — заговорщически кивнул Лу. Втайне ему льстило, что его так доверительно посвящают в тайну, несмотря на то что тайной она уже не являлась.
— Ну, поговорим, да? — решительно сказал мистер Патерсон и сел среди сменившего болтовню общего молчания.
Чувствуя себя как на крыльях, Лу сел, совершенно не способный включиться в обычные утренние разговоры. Краем глаза он видел, что Альфред, подхватив реплику мистера Патерсона, что-то говорит.
— Ты выглядишь утомленным, Лу, что, праздновал вечером, что ли, допоздна? — спросил его коллега.
— Да нет, просто из-за дочки почти не спал. Рвало ее, и жену тоже рвало, так что всю ночь на ногах провел. — И он улыбнулся, вспомнив, как укрывал Люси одеялом, вспомнив ее закрывавшую пол-лица густую челку.
Альфред громко захохотал, и в комнате раздалось его тяжкое сопение.
— У моего сынишки тоже это было на прошлой неделе, — не обращая внимания на хохот Альфреда, сказал мистер Патерсон. — Видимо, зараза какая-то носится в воздухе.
— Да, похоже, зараза какая-то, — повторил Альфред, косясь на Лу.
От Альфреда исходили волны враждебности, он так и пышел ею, она курилась над ним, как марево над шоссе, проложенном в пустыне. Враждебность сочилась из него, искажая пропорции окружающих предметов, и Лу казалось удивительным, что сидевшие за столом этого вроде не замечали. Лу даже жалко его стало, настолько потерянным и испуганным, видно, он был.
— Не только меня вам следует поздравить, — сказал Лу, — Альфред тоже работал над нью-йоркским контрактом и очень много сделал для него.
— Точно! — Альфред так и просиял. К нему вернулась его обычная уверенность. Он поигрывал галстуком — жест, вызывавший у Лу беспокойство. — И было так приятно, что Лу все-таки присоединился к нам под конец и видел, как я все это провернул.
Сидевшие за столом засмеялись, а Лу ощутил боль — удар перенес его в другое место, когда боль его была такой же острой. Звался он тогда Алоизиусом, было ему восемь, и играл он в футбол с мальчишками. Когда до конца матча и финального свистка судьи оставалось всего несколько минут, он украл у команды эти минуты, потому что один из его товарищей по команде, злившийся на него за то, что Лу забил больше голов, чем он, ударил его ногой в пах, отчего Лу, охнув и переменившись в лице, рухнул на колени и чуть не потерял сознание от тошнотворной боли, которую причинял даже не столько сам удар, сколько факт, что ударил его свой же товарищ и по причине столь низкой. Лу весь в поту катался по траве и прикрывал ладонями промежность, мучаясь нестерпимой досадой, в то время как другие игроки команды толпились вокруг и, глядя на его мучения, подозревали в притворстве.

— Ну, заслугу Альфреда мы уже отметили, — сказал, не поднимая глаз, мистер Патерсон, — но провести две сделки одновременно… Лу, как вам это удалось? Нам всем известна ваша способность всюду успевать, но здесь вы превзошли самого себя в потрясающем умении распределять время и в мастерстве переговорщика.
— Да, умение потрясающее, — согласился Альфред. Сказано это было шутливо, но в тоне его чувствовался яд. — Почти невероятно и, может быть, даже неестественно. Откуда взялась такая скорость, Лу?
Послышались нервные смешки, покашливание, а затем все стихло. Мистер Патерсон разрядил обстановку, начав совещание, но дело было сделано — зерно сомнения брошено. После слов Альфреда в воздухе повисло напряжение. Всеобщий восторг сменился легким недоумением, в голове каждого застрял вопрос, и впредь при каждом упоминании имени Лу или его достижений сознательно или бессознательно сомнение оживало, росло и тянуло из грязной почвы свой безобразный росток.
За все старания в ущерб домашним делам и праздникам, за ранние вставания, торопливое чмоканье Рут в щечку ради долгих и прочувствованных рукопожатий с чужими людьми в офисе он наконец-то получил свое. Аплодисменты и рукопожатия в течение двух минут. А затем — росток сомнения.
— У вас такой довольный вид, — заметил Гейб, кладя пакет на соседний стол.
— Гейб, дружище, я обязан вам таким счастьем! — Вернувшись с совещания, Лу сиял и, кажется, был готов броситься на шею Гейбу. — А нельзя ли мне… — Он понизил голос. — Получить обратно тот пузырек, а? Утром я был просто усталый и раздраженный, не знаю, какая муха меня укусила, ведь я же, разумеется, верю в лекарства на основе трав!
Гейб не отозвался. Он продолжал молча раскладывать по столам все новые пакеты, а Лу следил за ним с выражением надежды на лице — так ожидающая прогулки собака ждет, когда хозяин возьмет в руки поводок.
— Дело в том, что, думаю, мне понадобятся еще такие штучки, и лучше побольше, знаете ли. — И он подмигнул Гейбу.
Гейб как будто смутился.
— Клифф не вернется, — еще тише и пряча волнение, проговорил Лу. — Он совсем с катушек слетел.
— А-а, это тот бедняга, у которого был нервный срыв, — сказал Гейб, не прерывая своего занятия.
— Да! — чуть не взвизгнул от возбуждения Лу. — Только не говорите никому того, что я вам сказал!
— Насчет того, что Клифф не вернется?
— Да, и потом… — Он оглянулся по сторонам. — Есть и еще кое-что. Возможно, новая работа наклевывается, и не просто повышение. Значительная прибавка в жалованье. — Он растянул губы в улыбке. — Мистер Патерсон собирается скоро говорить со мной об этом. — Лу прочистил горло. — Словом, что бы он там ни припас для меня, мне понадобятся эти прелестные травяные штучки, потому что соответствовать моему прежнему рабочему расписанию я больше не могу, иначе мне грозит либо развод, либо гибель.
— А-а, понятно. Вам таблетки нужны. Нет, дать их вам я не могу.
Гейб ушел, толкая свою тележку. А Лу едва поспевал за ним, путаясь у него в ногах, как Джек Рассел, бегущий за почтальоном.
— Ну, бросьте… Я заплачу вам за них, сколько скажете. Сколько вы хотите?
— Ничего я не хочу.
— Понятно. Вы, наверно, для себя их бережете. Тогда скажите, по крайней мере, где вы их берете, где я мог бы их получить?
— Получить их вы не можете. Я их выбросил. Вы были правы: вредная это вещь, на психику действует, и кто знает, какие побочные эффекты может дать такое лекарство. Если принимать его долго, последствия могут оказаться очень серьезными. Не думаю, что таблетки эти предназначены долговременного использования. Может быть, это вообще экспериментальный образец, каким-то образом покинувший стены лаборатории.

Не думаю, что таблетки эти предназначены долговременного использования. Может быть, это вообще экспериментальный образец, каким-то образом покинувший стены лаборатории.
— Что вы с ними сделали? — в панике спросил Лу, совершенно пропустив мимо ушей дальнейшие объяснения Гейба. — Куда вы их дели?
— Бросил в мусорный бак.
— Будьте любезны их достать! — сердито вскричал Лу. — Если вы бросили их в бак сегодня утром, сейчас они все еще там. Лезьте в бак и доставайте! И поторопитесь-ка лучше! — Он подтолкнул Гейба в спину.
— Их не достать, Лу. Я открыл пузырек и высыпал таблетки прямо в бак. А если вспомнить, как вас вчера выворачивало, я могу считать себя свободным.
Но Лу схватил его за плечо и потащил к служебному лифту.
— Покажите мне этот бак!
Во дворе Гейб показал Лу бак — большой и грязно-желтый. Лу склонился над ним. Пузырек лежал наверху так близко, что до него можно было дотронуться рукой, а рядом с пузырьком в зеленовато-коричневой жиже виднелись таблетки. Они плавали в этой жиже, и сердце у Лу упало. Он скинул пиджак, бросил его на руки Гейбу. Потом засучил рукава рубашки, готовый погрузить руки в мерзко пахнущую вонючую массу. Помедлив, спросил:
— А если я их не достану, где взять такие же?
— Нигде.
Гейб стоял у задней двери и, скрестив руки, со скучающим видом наблюдал за происходящим.
— Что? — Вскинувшись, Лу повернулся к нему лицом: — Кто их произвел? Я заплачу за новую партию!
Паническая сцена длилась недолго, пока из расспросов Гейба Лу не выяснил, что единственное, что остается ему делать, это попытаться достать те таблетки, что маячили непосредственно перед его носом. Наконец он, преодолев смущение, решил, что окунуться в помойку — это все-таки не смерть.
— Черт… Может, я их как-нибудь отмою. — Сделав шаг поближе к баку, он опять наклонился и сунул голову внутрь. От вони его чуть не вырвало. — Какого черта… — Поборов рвотный позыв, он опять отступил. — Проклятье! — Он пнул ногой бак и пожалел об этом, так как ногу пронзила боль.
— Поглядите-ка, — скучливым тоном произнес Гейб, — похоже, одну таблетку я уронил на землю.
— Что? Где?
Лу моментально позабыл о боли в ступне и вновь кинулся к баку, как кидаются к последнему оставшемуся стулу в игре «Кому не хватит места». Он жадно оглядывал землю возле баков и наконец в щели между плитами заметил какую-то белую крупинку. Наклонившись, он понял, что это таблетка.
— Ага! Вот она!
— Ну да. Я бросал их издали, чтобы не дышать этой вонью, — пояснил Гейб. — Вот с несколькими и промахнулся.
— С несколькими? А со сколькими? Встав на четвереньки, Лу теперь шарил по земле, продолжая поиски.
— Ей-богу, Лу, вам лучше вернуться на работу. У вас был сегодня такой хороший день. Почему: не оставить все как есть? Поняли, в чем тут деле и хватит. Проплыли, пора двигаться дальше.
— Я понял только одно, — пробормотал Лу едва ли не водя носом по земле, — понял, что это штучки меня прославили. Ага, вот еще одна!
Удовольствовавшись двумя таблетками, добытыми без того, чтоб лезть в бак, он завернул в носовой платок и положил в карман, потом встал и отряхнул колени.
— Двух пока будет достаточно, — сказал и вытер платком пот со лба. — Там, под баком, углядел еще две таблеточки, но пусть пока полежат до лучших времен.
Он разогнулся. Брюки его были запачканы коленях, волосы растрепались. Он повернулся, чтобы уйти, и увидел, что наблюдателей прибавилось. Рядом с Гейбом стоял Альфред. Его руки тоже были скрещены, а на губах играла самодовольна улыбка.
— Ты что-то обронил, Лу? Нет, вы только поглядите на него! Вот он, герой дня!

22
Время для…

Ведь ты приедешь, правда, Лу? — спросила Рут, очень стараясь говорить спокойно и не выказывать тревоги.

Она металась взад-вперед по спальне босиком, и босые ноги шлепали по паркету, как будто по воде. Длинные волосы были накручены на бигуди, она куталась в полотенце, и непросохшие капли, когда на них падал луч света, посверкивали на ее плечах.
Лежа в кровати, Лу наблюдал за движениями этой женщины, которая вот уже десять лет была его женой, и голова его тоже поворачивалась туда-сюда, как у зрителя теннисного матча. В город им предстояло ехать на разных машинах и в разное время: ему надлежало присутствовать на корпоративе и лишь потом присоединиться к вечеринке в честь дня рождения отца. Домой он заехал лишь ненадолго, только чтобы принять душ и переодеться, не больше чем на двадцать минут, но, вместо того чтобы, как обычно, нетерпеливо начать мерить шагами комнату, ожидая жену, он почему-то предпочел лечь на кровать и следить за ее движениями. Он вдруг понял, что следить и наблюдать гораздо занимательнее, чем, закипая гневом, бегать по комнате. Спустя какое-то время Люси тоже легла рядом с ним, уютно завернувшись в одеяло. Она была после ванны, одета в пижаму и так вкусно пахла клубникой, что хотелось ее проглотить.
— Конечно, приеду, — ответил он и улыбнулся Рут.
— Я в том смысле, что тебе надо было выехать из дома еще полчаса тому назад и в общем-то ты опаздываешь. — Она торопливо шмыгнула мимо него и исчезла в гардеробной. Вместе с ней исчез в гардеробной и конец фразы, а в спальню долетело лишь приглушенное бормотание, в то время как слова повисли на вешалках и остались лежать на полках. Он откинулся на подушки, скрестив руки на затылке, и засмеялся.
— Сыплет словами, как пулемет, — шепнула Люси.
— Точно, — согласился он и, протянув руку, заправил за ухо Люси выбившуюся прядь.
В комнате появилась Рут в нижнем белье.
— Ты чудесно выглядишь, — с улыбкой сказал Лу.
— Папа! — так и прыснула Люси. — Да мама в одних трусиках!
— Ну да, трусики ей очень идут. — Он не сводил глаз с Рут, в то время как Люси каталась по кровати, хохоча над таким странным высказыванием.
Рут обернулась и быстро смерила его взглядом. Лу увидел, что она взволнованно сглотнула: его внимание было ей непривычно, и она забеспокоилась, не свидетельство ли это какой-то вины, а другая часть ее сознания, боясь надеяться, преисполнилась смутных подозрений, не является ли этот всплеск чувств прелюдией к последующему их затуханию. На несколько минут она ретировалась в ванную, а потом опять запрыгала по комнате в одном белье.
Лу и Люси со смехом наблюдали за ее странными телодвижениями.
— Что ты делаешь? — удивился Лу.
— Сушу увлажняющий лосьон! — мгновенно ответила она и засмеялась.
Люси тут же вскочила и тоже стала с визгом прыгать и плясать вместе с матерью, пока не решила, что увлажняющий лосьон высох, и не вернулась назад на кровать к отцу.
— Так почему же ты все еще здесь? — осторожно спросила Рут. — Ты же не хочешь опоздать на корпоратив с мистером Патерсоном.
— Здесь веселее.
— Лу, — засмеялась она, — мне очень приятно, что в кои-то веки, наверно, впервые за десять лет, ты не бежишь и не торопишься, но тебе ведь и вправду пора уезжать. Я помню, что вечером ты обещал приехать, и…
— Я и приеду, — обиженно ответил он.
— Хорошо, только постарайся, чтобы это было не слишком поздно, — продолжала она, мельтеша по комнате. — Большинству гостей за семьдесят, они могут уснуть или уехать домой раньше, чем ты решишь, что вечер только начинается.
Она опять метнулась в гардеробную.
— Я приеду, — заверил он ее, а в основном себя самого.
Он слышал, как она роется в ящиках, устанавливает гладильный пресс. Стукнулась обо что-то, выругалась, уронила какую-то вещь и появилась в спальне уже в черном платье для коктейля.

Он слышал, как она роется в ящиках, устанавливает гладильный пресс. Стукнулась обо что-то, выругалась, уронила какую-то вещь и появилась в спальне уже в черном платье для коктейля.
Обычно он говорил ей, как прекрасно она глядит, механически, почти не глядя. Он считал это своим долгом — говорить то, что она хочет услышать, с тайной мыслью, что это поможет ему поскорее выбраться из дома или улучшит ее настроение в машине, но в этот вечер он просто онемел — потому что она действительно была прекрасна. Словно зная всю жизнь, что небо голубое, он впервые поднял к нему глаза и убедился в этом на деле. Почему же раньше он не удосуживался взглянуть? Он перевернулся на живот и подпер голову руками. Люси немедленно повторила эту позу. И они вдвоем принялись глядеть на это чудо — Рут. Десять лет оно было у него перед глазами, а он лишь бегал по комнате и огрызался.
— И не забудь, — она опять прошмыгнула мимо, на ходу застегивая молнию на спине, — что даришь ты отцу на день рождения морской круиз.
— Я считал, что подарком от нас будет членство в гольф-клубе!
— Но, Лу, он же ненавидит гольф!
— Дедушка ненавидит гольф, — подтвердила Люси.
— А он всегда мечтал побывать на Санта-чии. Помнишь, как Дуглас и Энн выиграли это путешествие? Выигрыш был на упаковке с хлопьями. Сколько было разговоров!
— Не помню, — нахмурился Лу.
— Конкурс устроила компания-производитель. — Она замерла на бегу в гардеробную и удивленно взглянула на него: — Не помнишь?
— Ну, пусть так. И что же?
— То, что папа все время вспоминает эту историю. Рассказывает о том, как Дуглас и Энн приняли участие в конкурсе и выиграли тур на Санта-Лючию… Ну, теперь-то вспомнил? — Она оглядела его, ожидая огонька воспоминания в его глазах.
Лу покачал головой.
— Ну как же ты можешь этого не помнить! — И она опять рванула в гардеробную. — Это ж его любимый рассказ. Он будет в восторге.
— Не будет. Папа ни от чего не приходит в восторг.
Рут скрылась в гардеробной и появилась вновь в одной туфле, другую она держала под мышкой. Она сновала взад-вперед по комнате, пока не очутилась возле туалетного столика.
Люси хихикнула.
Рут надела драгоценности: серьги, браслет — и только после этого вторую туфлю.
Лу с улыбкой глядел, как она потрусила в ванную.
— Да! — громко раздалось оттуда, — когда увидишься с Мэри Уолш, не упоминай имени Патрика. — Она высунулась из ванной. Половина головы у нее была еще в бигуди, половина — в локонах. — Он бросил ее, — печально добавила она.
— Ладно. — Он кивнул, стараясь сохранять серьезность.
Когда голова Рут всунулась обратно в ванную, Лу повернулся к Люси.
— Патрик бросил Мэри Уолш, — сказал он. — Тебе это известно?
Люси энергично качнула головой.
— Это твоих рук дело?
Она опять покачала головой и засмеялась.
— Кто бы мог подумать!
Люси пожала плечами:
— Может быть, сама Мэри могла. Лу засмеялся.
— Может быть, и так.
— О, и еще, пожалуйста, не спрашивай Лору, — продолжала Рут, — не похудела ли она. Ты вечно пристаешь к ней с этим вопросом, а она сердится.
— Разве это такой уж неприличный вопрос? Он сдвинул брови.
Рут засмеялась.
— Милый, последние десять лет она все толстеет и толстеет. Когда ты спрашиваешь ее, не похудела ли она, она считает, что ты издеваешься.
— Толстуха Лора! — шепнул он Люси, и она со смехом повалилась на кровать.
Он посмотрел на часы, глубоко вздохнул и почувствовал, как внутрь заползает какой-то странный трепет.
— Ладно. Мне действительно пора. Увидимся завтра, — сказал он Люси и поцеловал ее в голову.

— Я теперь опять тебя полюбила, папа, — весело прощебетала она.
Лу застыл, поднимаясь с кровати.
— Что ты сказала?
— Сказала, что я теперь опять тебя полюбила. — Она улыбнулась, и он увидел, что у нее нет одного из нижних зубов. — Мы с мамой и Пудом завтра собираемся на каток. Пойдешь с нами?
Все еще под впечатлением от ее признаний и от действия, какое они оказали на него, он смог лишь выговорить:
— Да, конечно. Рут вновь появилась в комнате, внеся с собой аромат духов; завитые локоны прикрывают плечи, лицо накрашено безукоризненно и в меру. Он не мог отвести от нее глаз.
— Мамочка, мамочка! — Люси вскочила и стала прыгать на кровати. — Папа идет с нами на каток!
— Слезь с кровати, Люси. Я не разрешаю на ней прыгать. Слезь, лапочка! Ну, вот так, спасибо. Помнишь, я ведь говорила тебе, как папа занят и что он не может…
— Я пойду на каток, — прервал ее Лу. У Рут отвисла челюсть.
— О-о…
— Ты не против?
— Нет, конечно, просто я… Нет, совершенно не против. Я рада. — И кивнув, она, ошеломленная, пошла куда-то, куда не собиралась идти. Дверь ванной тихо закрылась за ней.
Он выждал пять минут, но потом не вытерпел:
— Рут! — Лу слегка тронул дверь ванной и постучал. — Ты в порядке?
— Да, все прекрасно. — Она откашлялась и с непреднамеренной резкостью добавила: — Мне просто высморкаться надо! — И он услышал громкое сморкание.
— Ладно. Увидимся, — сказал он. Ему хотелось зайти и поцеловать ее на прощание, но он понимал, что она откроет дверь, лишь когда сама захочет.
— Ладно, — отозвалась она, на этот раз не столь резко. — Увидимся на празднике.
Дверь так и не открылась, и он уехал.
В помещениях «Проектной компании Патерсона» в разной степени разброда толпились сослуживцы Лу Сафферна. Было только семь тридцать вечера, но некоторые уже настроились на праздник. В отличие от Лу, который после работы поехал домой, большинство сотрудников отправились в паб, а затем вернулись в контору, чтобы продолжить начатое. В глаза бросались женщины, совершенно неузнаваемые в платьях, подчеркивающих и обнажающих тело, о существовании которого под деловым костюмом совершенно забывалось, тело, которое у некоторых словно и создано было исключительно для этого костюма. Унылое дневное единодушие было сломлено, в воздухе веяло юностью, желанием покрасоваться и показать, кто ты есть на самом деле. Настало время нарушить все правила и установления, прямо выражать свои чувства, что придавало атмосфере привкус опасности. Почти с каждой притолоки свешивались ветви остролиста. И, едва ступив из лифта, Лу получил два поцелуя от слонявшихся по площадке искательниц приключений.
Пиджаки были сняты, повсюду маячили яркие новомодные галстуки, санта-клаусовские колпаки и рога на головах. У многих женщин, а также некоторых мужчин за ухом были елочные украшения. Все присутствовавшие трудились на полную катушку, а теперь хотели оторваться, тоже по полной.
— Где мистер Патерсон? — спросил Лу у Элисон, которую застал сидящей на коленях у пятого из встреченных Санта-Клаусов. Она взглянула на него осоловелыми и слегка косящими глазами. Узкое красное платье облегало каждую выпуклость и каждый изгиб ее тела. Он с трудом заставил себя отвести от нее взгляд.
— А ты какой подарок хочешь на Рождество, мальчик? — рявкнул кто-то из-под маски.
— Привет, Джеймс! — вежливо поздоровался Лу.
— Новое повышение, вот что он хочет! — крикнул кто-то из толпы, и послышались смешки.
— Не просто повышение, а место Клиффа, — заметил некто с рогами на голове, и присутствующие вновь рассмеялись.
Улыбнувшись, чтоб скрыть досаду и легкое смущение, Лу присоединился к общему веселью, а вскоре, когда беседа перешла на другую тему, он незаметно ретировался.

Улыбнувшись, чтоб скрыть досаду и легкое смущение, Лу присоединился к общему веселью, а вскоре, когда беседа перешла на другую тему, он незаметно ретировался. Он вернулся к себе в кабинет, где было тихо и спокойно и глаз не мозолили ни остролист, ни серебряная фольга. Он сел, подперев голову руками и слушая, как горланят в коридоре «Бабку раздавил олень», и стал ждать мистера Патерсона. Внезапно музыка стала громче, потому что дверь кабинета открылась и тут же вновь закрылась, приглушив музыку. Еще не взглянув, он догадался, кто это.
Элисон приближалась к нему со стаканом красного вина в одной руке и виски в другой, ее обтянутые красным шелком бедра слегка покачивались, вторя движению какой-то блестящей висюльки на шее. Икры слегка подрагивали от неверных шагов на высоких платформах, и вино в стакане выплескивалось на большой палец руки.
— Осторожно. — Лу следил за каждым ее движением, не сводя с нее глаз, с уверенностью и в то же время неуверенно.
— Ничего. — Она поставила стакан на стол и соблазнительно сунула в рот палец, слизывая с него капли вина и кокетливо поглядывая на Лу. — Я вам виски принесла, — сказала она и, передав Лу стакан, уселась на край стола. — Ваше здоровье! — И чокнувшись с ним и продолжая пристально глядеть на него, она осушила свой стакан.
Лу кашлянул и, внезапно ощутив некую неловкость, отодвинул подальше свой стул. Но Элисон, неверно поняв его движение, поерзала по столу и очутилась прямо перед ним. Ее грудь оказалась на уровне его глаз, и он, отведя взгляд, устремил его на дверь. Он находился в опасной ситуации и выглядел не очень хорошо. Но чувствовал он себя превосходно.
— Мы так и не закончили начатое. — Она улыбнулась. — А ведь все старались разобрать свои столы до Рождества. — Ее голос был тих и хрипловат. — Я подумала, что могу вам помочь.
И она скинула со стола несколько папок. Папки упали, и на пол посыпались бумаги.
— Вот так! — Она улыбалась, сидя перед ним. Короткое красное платье задралось еще выше на бедрах, обнажив длинные загорелые ноги.
У Лу выступил пот на лбу. Он лихорадочно перебирал в уме варианты. Он мог встать и отправиться на поиски мистера Патерсона. Мог остаться в кабинете с Элисон. Две таблетки, найденные им возле мусорного бака, были при нем — аккуратно завернутые в платок, они находились у него в кармане. Он мог принять таблетку и сделать то и другое одновременно. Установить последовательность: побыть с Элисон и отправиться на день рождения к отцу. Нет, лучше побыть с мистером Патерсоном и отправиться на день рождения. Одновременно.
Расцепив скрещенные ноги, Элисон одной ногой стала подталкивать его кресло поближе к столу. Краешек красного кружева между ее ляжек приветствовал его приближение. Теперь она сидела на самом краю стола, а ее платье было задрано еще выше. Можно принять таблетку и быть с Элисон и с Рут одновременно.
Рут.
Элисон подняла руки и притянула его к себе, обхватив ладонями его голову. Он ощутил на лице прикосновение акриловых ноготков, каждодневный стук которых по клавиатуре так его раздражал. Вот они, на его щеках, на его груди, они ощупывают его всего, бродят по его телу, царапают ткань его костюма, того самого, который должен был обеспечить его внешнюю, под стать внутренней, красоту.
— Я женат, — пробормотал он, когда ее рука скользнула к его промежности.
Он был в панике, и это прозвучало так по-детски — слабое возражение, которое так легко отбросить.
Элисон запрокинула голову и расхохоталась.
— Знаю, — промурлыкала она, а пальцы ее все блуждали по его телу.
— Я не шучу, — решительно сказал он, и она на мгновение замерла, подняв на него взгляд. Он встретил этот взгляд, и секунду они смотрели друг на друга. Уголки губ Элисон чуть-чуть дрогнули в желании сдержать улыбку. И потом, не в силах более терпеть, она разразилась смехом.

И потом, не в силах более терпеть, она разразилась смехом. Длинные русые локоны упали на столешницу и запрыгали по ней, когда, откинувшись назад, она от души хохотала.
— О Лу, — вздохнула она, вытирая выступившие слезы.
— Я не шучу, — повторил он еще строже, уверенно и с достоинством. За эти пять минут мужество в нем значительно укрепилось.
Поняв, что он и не думает ее дразнить, Элисон тоже посерьезнела, и улыбка сошла с ее лица.
— Не шутите? — Она подняла бровь и устремила на него пристальный взгляд. — Это вы ее можете дурачить, Лу, а нас — не получится.
— Нас?
— Да, нас. — Она небрежно махнула рукой, указывая куда-то позади себя. — Всех нас. Кто бы там ни был.
Оттолкнувшись, он отъехал от стола.
— Хотите поименно? Что ж, можно и поименно. Джемма из бухгалтерии. Буфетчица Ребекка. Луиза из спортзала. Трейси, ваша секретарша до меня. Ну а как звали вашу няньку, я так и не выяснила. Продолжать? — Она улыбнулась и, не сводя с него глаз, отхлебнула вина. Ее глаза были влажны и чуть покраснели, словно вино воздействовало непосредственно на ее роговицу, окрашивая ее в красные тона. — Припоминаете?
— Это так. — Лу стало трудно дышать, и он проглотил комок в горле. — Но столько времени прошло… Я не тот, что прежде.
— Няня была всего полгода назад, — усмехнулась Элисон. — Ей-богу, Лу, неужели вы и вправду считаете, что за полгода можно измениться, если это вообще возможно?
Внезапно Лу почувствовал тошноту, его замутило. В страхе он провел по волосам потными ладонями. За что ему это?
— И впредь помните одно, — дерзко продолжала она. — Когда вы станете первым замом, вы сможете выбрать себе любую помощницу, но помните, что преимущество тут за мной. — Хохотнув, она поставила на стол свой стакан с вином и вытянула ногу, вновь подтаскивая к себе его кресло. — Если выберете меня, я стану исполнять все, что только пожелаете.
Она взяла у него из рук стакан и поставила его на стол. Потянув Лу за руку, заставила подняться. Он повиновался — безмолвный, покорный, как тряпичная кукла. Проведя ладонями по его груди, она ухватила его за лацканы, притянула поближе к себе, и, когда их губы уже готовы были сомкнуться в поцелуе, он опомнился и, отклонившись, шепнул ей на ухо:
— Мой брак не шутка, Элисон. Шутка — это ты. А такой женщиной, как моя жена, ты можешь стать разве только в мечтах.
И с этими словами он отвернулся от нее и отошел.
Элисон замерла на краю стола. Только губы ее чуть шевельнулись, и рот изумленно приоткрылся, а потом зашевелилась рука, теребя край юбки.
— Да, — сказал он, глядя, как она поправляет платье. — Прикройся-ка лучше. Приди в себя, а перед уходом собери и положи на стол папки.
Голос его был спокоен, и, сунув руки в карманы, чтобы скрыть дрожь, он вышел из кабинета и очутился в центре караоке, где кривлялся пьяный бухгалтер Алекс, вместе с Мэрайей Кэри исполнявший «Все, что желаю на Рождество». Вокруг Лу вились ленты серпантина, а бородатые мужчины и нетрезвые женщины, едва он появился, накинулись на него с поцелуями и чуть не задушили в объятиях.
— Мне надо пройти, — говорил он, ни к кому не обращаясь и пытаясь протиснуться сквозь толпу к лифтам. Чьи-то руки хватали его, не пускали, вовлекали в танец, кто-то преграждал ему путь, проливая вино на его костюм.
— Мне надо пройти, — повторял он все настойчивее.
У него колотилось сердце, волнами подкатывала тошнота, казалось, кто-то чужой оккупировал его тело и всячески портит ему жизнь, ведя к погибели.
— У отца семидесятилетие, мне надо там быть, — говорил он, проталкиваясь к лифтам. Наконец он добрался до лифтов, нажал кнопку вызова и, не оборачиваясь, понуро стал ждать.

— Лу! — Он услышал, что его зовут, но не обернулся на зов. — Лу! Можно вас на минутку? — Но и тут он не обернулся, продолжая следить за мелькавшими на панели этажами и нетерпеливо дергая ногой от желания поскорее, пока не поздно, укрыться в кабине лифта.
Он почувствовал на плече чью-то руку.
— Лу! Я же звал вас. — Сказано это было вполне дружелюбно.
Он обернулся.
— А-а, мистер Патерсон! Здравствуйте. — Лу понимал, что говорит раздраженно, но единственным его желанием было уехать из офиса. Он обещал это Рут и потому поспешно потянулся к кнопке. — Я немножко тороплюсь, знаете ли, у моего отца юб…
— Я не задержу вас. Обещаю. Честное слово. — Лу ощутил руку мистера Патерсона на своем плече.
— Хорошо. — Закусив губу, Лу повернулся к нему.
— Ну, надеюсь, если вы не против, мы сможем поговорить в моем кабинете, — улыбнулся мистер Патерсон. — Вы хорошо себя чувствуете? А то вид у вас какой-то встрепанный.
— Нет, все в порядке. Просто я тороплюсь очень, — Он позволил начальнику взять его под руку.
— Да, конечно. Вы же всегда торопитесь, — засмеялся мистер Патерсон.
Он провел Лу в свой кабинет, и они уселись друг против друга в старые кресла, обитые коричневой кожей, в уголке кабинета. На лбу Лу сверкали капли пота. Он чувствовал запах своего пота и надеялся только, что мистер Патерсон этого не чует. Он потянулся к стоявшему перед ним стакану с водой, дрожащей рукой поднес его ко рту и стал жадно пить под пристальным взглядом мистера Патерсона.
— Может, хотите чего-нибудь покрепче, Лу?
— Нет, мистер Патерсон. Спасибо.
— Зовите меня Лоренсом, пожалуйста. — Мистер Патерсон покачал головой. — Честное слово, Лу, обращаясь ко мне «мистер», вы заставляете меня чувствовать себя каким-то учителем на кафедре.
— Простите, мистер Пат…
— Ну а я все же выпью. — И встав, мистер Патерсон направился к бару и налил себе из хрустального графина коньяку. — Так вы уверены, что не хотите? — предложил он опять. — «Реми XO»! — И он потряс в воздухе графином, как бы дразня Лу.
— Хорошо, спасибо, я выпью тоже.
Лу улыбнулся, чуть успокоившись. Паническое желание во что бы то ни стало поскорее бежать несколько улеглось.
— Вот и чудесно, — улыбнулся мистер Патерсон. — А теперь, Лу, давайте поговорим с вами о вашем будущем. Каким временем вы располагаете?
Лу сделал глоток дорогого коньяка и, вернувшись в комнату, к действительности, прикрыл часы манжетой, чтобы не отвлекаться. Он приготовился получить повышение, приготовился к тому, что его отменно начищенные ботинки пойдут по стопам Клиффа, но не в направлении лечебного учреждения, в котором тот теперь находился, а к его кабинету наверху, кабинету, откуда открывался такой замечательный вид на Дублин. Дыша всей грудью, Лу отводил взгляд от тикающих на стене часов и старался выкинуть из головы мысль о празднике в честь отца. Дело того стоило. Все его поймут. Да в сутолоке праздника, среди веселья, они и не заметят его отсутствия.
— Любым, какое вам будет угодно мне уделить, — нервно ответил Лу, гоня от себя настойчиво вопивший в его уши голос.

23
Сюрприз!

Когда Лу прибыл к месту проведения юбилейного ужина — прибыл с опозданием, — он был весь мокрый от пота, как это бывает, когда отступает лихорадка, и это несмотря на декабрьский холод, пробиравший до костей, холод, от которого немели суставы, а все тело сотрясалось, словно подхваченное вихрем. Он запыхался, и одновременно его тошнило. Он был возбужден и испытывал облегчение и в то же время мучительную усталость.
Он принял решение праздновать юбилей отца в знаменитом здании, которым так восхищался Гейб в день их первого знакомства.

Выстроенное в форме паруса, подсвеченное синими прожекторами, здание, за проектирование которого их компания получила награду, несомненно должно было поразить и отца, и их съехавшихся из разных мест родственников. Прямо перед фронтоном сияла рождественскими огнями корабельная мачта — это был корабль викингов.
Возле входа он увидел Марсию — стоя снаружи, она пререкалась с коренастым, облаченным в черное швейцаром. Рядом переминалась с ноги на ногу, желая согреться, толпа человек из двадцати. Люди кутались в пальто и шарфы и, видно, сильно мерзли.
— Привет, Марсия! — весело воскликнул Лу. Ему не терпелось прервать их спор, тут же объявив Марсии о своем повышении, но он прикусил язык — первой об этом надлежало узнать Рут.
Марсия повернулась к нему лицом, и он увидел, что глаза у нее покраснели и вспухли, а тушь на ресницах размазалась.
— Лу, — сквозь зубы проговорила она.
Ее раздражение не только не прошло, но усилилось и было теперь направлено на него.
Сердце его екнуло и ушло в пятки, что было странно, так как обычно его не очень заботило мнение сестры и ее отношение к нему. Но сегодня это его почему-то задело.
— Что не так?
Она отделилась от толпы и устремилась к нему.
— Я уже час пытаюсь до тебя дозвониться!
— Я был на корпоративе. Я же предупреждал. А в чем дело?
— Дело в тебе! — Голос ее дрожал, и говорила она сердито и грустно. Потом она глубоко вздохнула, медленно перевела дух. — У папы день рождения, и это праздник в его честь. Я не стану портить ему праздник, испорченный и без того, затевая ссору с тобой, и поэтому попрошу только, чтобы ты приказал этому хаму впустить на праздник наших родных! Родных… — она повысила голос почти до визга, — съехавшихся сюда со всей страны, чтобы разделить с нами радость! — Теперь она чуть не плакала. — Чтобы провести этот вечер с папой! А вместо этого он сидит там, наверху, в одиночестве, а его гостей гонят от дверей! Пятеро из них уже отправились домой!
— Что? Что? — Сердце Лу запрыгало где-то в горле. Он кинулся к толпившейся в дверях прислуге. — Привет, мальчики! Я Лу Сафферн! — И он протянул им руку, которую двое из них пожали с холодностью снулой рыбы. — Я организатор и заказчик сегодняшнего вечера. — За его спиной раздраженно что-то бурчала Марсия. — В чем, собственно, дело?
Он огляделся, всматриваясь в толпу. Все лица были знакомыми — это были друзья дома, у которых он привык гостить в детстве, всем им было за шестьдесят — ровесники отца или даже старше. Они стояли на промозглом декабрьском холоде — пожилые пары, старики, цеплявшиеся друг за друга, дрожавшие от холода, некоторые с палками и на костылях, один мужчина — в коляске. В руках у них были сверкающие праздничным блеском свертки и картонки, бутылки вина и шампанского, подарки, старательно и заботливо упакованные, заготовленные для этого торжественного случая. И вот они стоят перед входом, и им отказано в присутствии на дне рождения старинного их друга.
— Без приглашений не впускаем, — объяснил служитель.
Одна из пар, махнув таксисту, медленно двинулась в сторону подъехавшей к тротуару машины, и Марсия бросилась за ними, уговаривая остаться.
Лу сердито хмыкнул.
— Но, джентльмены, неужели вы считаете, что эти люди ломятся куда их не просят? — Он понизил голос: — Да бросьте — взгляните на них! Мой отец справляет свое семидесятилетие, а это его друзья. Видимо, с приглашениями произошла накладка. Я договорился с моим секретарем Элисон, что будет список гостей.
— Этих людей нет в списке. А у нас строгие правила относительно того, кто входит в зда…
— К черту ваши правила! — злобно прошипел он, не раскрывая рта, чтобы стоящие за его спиной ничего не расслышали.

— У моего отца день рождения, и это его гости. — Теперь он говорил решительно и сердито. — Ив качестве заказчика, а также строителя этого здания я велю вам их пропустить!
Не прошло и минуты, как гости, шаркая ногами, потянулись через вестибюль к лифтам на верхний этаж. Старики ежились, пытаясь согреть озябшие тела.
— Можешь успокоиться, Марсия, — теперь все улажено, — сказал Лу Марсии, пытаясь задобрить ее, когда они с ней вдвоем поднимались в кабине лифта, потому что в те десять минут, пока они распределяли по кабинкам и поднимали наверх гостей, Марсия отказывалась не только говорить с ним, но даже и глядеть в его сторону. — Ну, хватит, Марсия, перестань! — сказал он весело. — Не надо так.
Взгляда, которым она его окинула, было достаточно для того, чтобы улыбка сползла с его лица, в горле застрял комок.
— Я понимаю, что ты считаешь, будто я излишне все драматизирую, надоедаю тем, что всем командую и распоряжаюсь, и считаешь еще много такого, чего я и знать не хочу. Но я ничего не драматизирую, просто мне больно, и не за себя, а за папу с мамой. — Ее глаза вновь наполнились слезами, а голос, обычно такой мягкий, сочувственный, стал неузнаваемо резким. — Из всех проявлений твоего чудовищного эгоизма это — самое ужасное. Я не вмешивалась, а молчала, прикусив язык, когда ты направо-налево изменял жене, неприлично вел себя в отношении папы с мамой, когда ты глумился над братом, дразнил его, флиртуя с его женой, когда ты не занимался детьми и пользовался малейшей возможностью, чтобы подколоть меня. Я все терпела, все сносила безропотно, но теперь — хватит! Ты не достоин нашей любви. Сегодняшний вечер переполнил чашу терпения. Ты обидел папу с мамой, и ты мне больше не брат.
— Ой, ой, ну перестань же, Марсия!
Его словно ударили под дых. Никогда и ни от кого он еще не слышал подобных слов, и они произвели на него впечатление разорвавшейся бомбы. Ему стало трудно дышать. Проглотив комок в горле, он сказал:
— Я понимаю: то, что задержали гостей при входе, — это ужасно, но я же все сделал. Так что же теперь тебе надо?
Марсия горько усмехнулась.
— То, что ты видел при входе, — это еще цветочки. — Она фыркнула. — Тебя ожидает сюрприз. — И она улыбнулась. Двери лифта раскрылись, и они очутились в банкетном зале.
И сердце у Лу моментально упало — оно опустилось куда-то вниз, к животу, где его, как огнем, ожгло какой-то горечью. В зале были расставлены карточные столы и стол для рулетки, а полуголые официантки разносили на подносах коктейли. Вечер был организован на широкую ногу в точности так же, как это было на праздновании завершения строительства, что совершенно, как это понимал Лу, не подходило для семидесятилетнего отцовского юбилея. Его отцу все это было крайне чуждо. Он вообще не любил сборищ в свою честь, а в качестве развлечения предпочитал одинокую рыбалку. Скромнейший человек, он не хотел праздновать свою круглую дату, но домашние уговорили его в первый раз в жизни отпраздновать свой день рождения, созвать родных и друзей — пусть приедут отовсюду, чтобы порадоваться вместе с ним. Он не хотел, но его уговаривали, и постепенно он смирился с этой идеей, и вот он стоит в казино, наряженный в лучший свой костюм, а вокруг него мельтешат официантки в мини-юбках и лакеи в красных бантах, диджей наяривает танцевальные ритмы, а минимальная ставка, чтобы попытать счастья у игральных столов, — 25 фунтов, а нет — так и не суйся. На одном из столов среди сладостей и фруктов разлегся почти совершенно голый мужчина.
Родные Лу смущенно жались в уголке. Мать, с красивой прической и в новом сиреневом брючном костюме с изящно завязанным вокруг шеи шарфом и сумочкой через плечо, нервно тискала в руках сумочку и неуверенно озиралась. Рядом стоял отец с единственными дожившими до его юбилея братом и сестрой: он — священник, она — монахиня.

Вид у отца был растерянный и в этом антураже крайне нелепый. Таким Лу его еще никогда не видел.
Каждый из родственников окинул взглядом вошедшего Лу и тут же опять отвел глаза, отчего он чуть сквозь землю не провалился. Единственным, кто одарил его легкой улыбкой, был его отец, кивнувший ему и поднявший руку в приветствии.
Лу поискал взглядом Рут. Она стояла в дальнем углу, развлекая любезным разговором другую группу гостей, также чувствовавших себя весьма неуютно. Когда они встретились глазами, взгляд ее был холоден. В зале царила неловкая напряженность, и это было всецело на его совести! Он сконфузился, более того — устыдился. Ему хотелось как-то загладить свою вину перед этими людьми, перед всеми и каждым из них.
— Простите, — обратился он к стоявшему неподалеку мужчине в костюме, оглядывавшему зал хозяйским взглядом. — Вы здесь ответственное лицо?
— Да, Джейкоб Моррисон, управляющий. — Мужчина протянул руку. — А вы Лу Сафферн. Я видел вас на открытии месяц-другой назад. Помнится, разошлись тогда чуть ли не под утро. — И он подмигнул Лу.
— Да, помню, — ответил Лу, хоть ничегошеньки и не помнил. — Не могли бы вы помочь мне внести некоторые поправки в этот праздник?
— О, — видимо, слегка опешив, произнес Джейкоб, — мы, конечно, постараемся сделать все возможное, чтобы вы хорошо себя чувствовали. Что вам угодно?
— Стулья, — произнес Лу, стараясь приглушить резкость тона. — Моему отцу исполнилось семьдесят лет, так что нельзя ли выдать стулья ему и его гостям?
— О… — Джейкоб поморщился. — Но заказан фуршет. Стулья не входили в стоимость и…
— Я заплачу, конечно, сколько бы это ни стоило. — Лу сверкнул на него белоснежной улыбкой. — Лишь бы те, кто еще не на колясках, могли сесть.
— Да, конечно. — Джейкоб хотел отойти, но Лу вернул его.
— И еще музыка, — сказал Лу. — Есть у вас что-нибудь более традиционное?
— Традиционное? — Джейкоб недоуменно улыбнулся.
— Да, традиционное ирландское. Для моего отца, которому семьдесят лет. — Лу проговорил это сквозь зубы. — Что-нибудь взамен этого развратного джаза, в котором мой отец ничего не смыслит.
— Посмотрю, что тут можно придумать. Между ними возникла некоторая напряженность.
— А еще я по поводу еды. Элисон договаривалась насчет еды? Будет что-нибудь кроме этого голого мужика во взбитых сливках, возле которого случайно оказалась моя мать?
— Да, конечно. У нас подают пастуший пирог, лазанью и прочее в этом роде.
Лу только расхохотался.
— Понимаете, мы ведь все это согласовали с Элисон, — пояснил Джейкоб.
— Согласовали?
— Именно. Дело в том, что юбилейные вечера мы здесь обычно не проводим. — Он коротко улыбнулся. — У нас существует только стандартный набор блюд, на период Рождества — тем более. — Горделивым жестом он обвел рукой зал. — Вот для проведения корпоративов и других подобных праздников наше казино и его меню подходит как нельзя лучше.
— Понятно. Было бы неплохо узнать все это заранее, — вкрадчиво проговорил Лу.
— Но вы все санкционировали своей подписью, — заверил его Джейкоб. — Мы же предупреждали Элисон, что все бумаги должны быть вами подписаны.
— Да-да. — Лу с трудом проглотил комок в горле, и глаза его забегали по залу. — Конечно. Все правильно. Очевидно, я просто запамятовал. Спасибо.
Когда Лу приблизился к родственникам, те шарахнулись от него, как от дурного запаха. Шарахнулись и отошли в сторону. Но отец, разумеется, не шелохнулся, а остался на месте — поприветствовать улыбкой среднего из своих детей.
— С днем рождения, папа! — тихо сказал Лу и протянул отцу руку.

— С днем рождения, папа! — тихо сказал Лу и протянул отцу руку.
— Спасибо. — И, улыбнувшись, отец пожал руку сыну.
Вопреки всему произошедшему, вопреки всему, что Лу наделал, отец еще улыбался!
— Разреши мне угостить тебя «Гиннесом», — сказал Лу и оглянулся в поисках бара.
— Да у них нет «Гиннеса».
— Что?
— Есть пиво, шампанское и еще какой-то странного вида зеленый коктейль, — сказал отец, попивая из стакана. — В общем, я пью воду. А мама довольна, ей нравится шампанское, хотя взрощена она и не на этом напитке, — сказал он со смехом, видимо, пытаясь как-то разрядить ситуацию.
Услышав, что говорят о ней, мать Лу обернулась и бросила на сына взгляд, заставивший его съежиться.
— Но, строго говоря, — добродушно продолжал отец, — я вообще сегодня пить не должен. Завтра иду на яхте с Квентином. В Брасс-Манкиз гонки, а у него в экипаже человека не хватает, так что заменяет недостающего ваш покорный слуга. — И он ткнул себя в грудь.
— Ты не станешь принимать участие в гонках, Фред! — Мать Лу сделала большие глаза. — Тебя же в ветреный день даже на суше шатает, не говоря уже о яхте. А сейчас декабрь, штормит.
— Мне семьдесят лет, и я имею право поступать, как мне хочется.
— Тебе семьдесят лет, и как раз поэтому тебе пора прекратить поступать, как тебе хочется, если собираешься дожить до семидесяти одного года, — отрезала мать, а все засмеялись — все, включая Лу. — А тебе, дорогой, придется подыскать еще кого-нибудь. — И она взглянула на Квентина, лицо которого вытянулось.
— Это могу быть я, — сказала Александра, обнимая мужа. И Лу поймал себя на том, что отводит глаза, так как в нем шевельнулась ревность.
— Но ты никогда еще не участвовала в гонках, — улыбнулся Квентин. — Это нереально.
— В котором часу начинаются гонки? — спросил Лу.
Никто не ответил ему.
— Да я справлюсь, — улыбнулась Александра. — Что тут такого особенного? Надену бикини, а другие члены экипажа пусть позаботятся о клубнике и шампанском.
Домашние рассмеялись.
— Так на какой час назначены гонки? — опять спросил Лу.
— Ну, если будешь в бикини, так и быть — я тебя возьму, — пошутил Квентин.
И опять все засмеялись.
А Квентин, словно вдруг услышав вопрос Лу, но по-прежнему не глядя на него, ответил:
— Гонки начинаются в одиннадцать. Может быть, мне стоит позвонить Стивену. — И он вытащил из кармана мобильник.
— Я поучаствую, — сказал Лу, и все изумленно вытаращили на него глаза. — Я поучаствую, — с улыбкой повторил он.
— Может быть, ты все-таки позвонишь сначала Стивену, — мягко посоветовала Александра.
— Да, — отозвался Квентин, возвращаясь к идее мобильника. — Это правильная мысль. Я позвоню там, где потише. — И пройдя мимо Лу, он вышел из зала.
Лу был уязвлен тем, что родные вновь отвергли его, а те, отвернувшись от него, вспоминали места, ему незнакомые, людей, которых он в глаза не видел. Он стоял, чувствуя себя лишним, в то время как они смеялись шуткам, ему непонятным, и веселились над чем-то, что веселило только их узкий семейный круг. Казалось, они говорят на каком-то тайном языке, неведомом Лу. Вскоре он перестал задавать вопросы, на которые не получал ответов, а потом и слушать перестал, поняв, что никому и дела нет, вникает ли он в суть разговора. Он слишком отдалился от семьи, и трудно было предполагать, что за один вечер можно возвратиться туда, где все места уже заняты.

24
Душа нагоняет упущенное

Стоя рядом с Лу, отец озирался, как заблудившийся ребенок; по-видимому, он нервничал, чувствуя неловкость от сознания того, что все эти люди собрались ради него, и втайне надеялся, что среди присутствующих может объявиться еще какой-нибудь юбиляр, чтобы часть общего внимания переключилась на него.

— Где Рут? — спросил отец.
— Хм… — Лу в который раз поискал глазами Рут и, не найдя ее, ответил: — С гостями болтает.
— Ну, хорошо. Вид отсюда замечательный. — Отец кивнул в сторону окна. — Город-то как разросся теперь!
— Да. Я так и думал, что вид тебе понравится, — сказал Лу, радуясь, что сумел угодить хоть этим.
— Ив котором же из них твой офис? — спросил отец, глядя на другой берег Лиффи, где вздымались ввысь, горя огнями в этот поздний час, административные здания.
— Вот тут, прямо напротив, — указал рукой Лу. — На тринадцатом этаже, который зовется четырнадцатым.
Отец искоса окинул его взглядом, видимо, посчитав такое определение несколько странным, и Лу впервые почувствовал, что это действительно может показаться странным и нелепым. Он это понял и рассердился. Ведь раньше он был уверен в обратном.
— Вон то здание, где огни горят, — объяснил Лу уже по-другому. — Там сейчас корпоратив.
Отец кивнул.
— А-а, вот ты где обитаешь. Где все и происходит.
— Да, — горделиво подтвердил Лу. — Я сегодня получил повышение, папа. — Он улыбнулся. — Никому еще не рассказал об этом. Тебе первому. Ты ведь сегодня у нас юбиляр, — добавил он, переводя разговор на другое.
— Повышение? — Кустистые брови отца слегка приподнялись.
— Да.
— Больше работы будет?
— Кабинет будет больше, а значит, и светлее и веселее, — пошутил Лу, но видя, что отец не поддержал шутку, посерьезнел и сам: — Да, конечно, работы будет больше, времени будет больше отнимать.
— Понятно, — сказал отец и замолчал.
Лу почувствовал, как в нем закипает гнев: поздравить его тоже было бы нелишне!
— Значит, ты доволен своей работой? — небрежно спросил отец, все еще не отрывая взгляда от окна, в стекле которого отражалась их вечеринка. — Ведь трудно работать как вол, если ты не доволен и работа не нравится, — продолжал он, — потому, что под конец тогда думаешь: к чему все это было, к чему старания? Правда?
Лу задумался, раздосадованный отсутствием похвал и озадаченный ходом мысли отца.
— Но ты всегда учил меня работать как вол, — сказал он, чувствуя непонятное раздражение. — Ты всегда говорил, как я припоминаю, что нельзя ни на секунду довольствоваться достигнутым, нельзя почивать на лаврах. — Он улыбнулся, но улыбка вышла натянутой и вымученной.
— Да уж, конечно, я не хотел, чтобы ты рос лентяем, — ответил отец и, внезапно обернувшись к Лу, взглянул ему прямо в глаза. — И относилось это не только к работе, но и ко всем сторонам жизни вообще. Любой канатоходец учится ровно идти, одновременно балансируя шестом. А тренироваться им приходится на канате, протянутом на головокружительной высоте, — добавил он.
В последовавшее затем напряженное молчание вторглась женщина-администратор со стулом в руке.
— Простите, для кого стул? — спросила она, оглядывая собравшихся. — Босс сказал, что кто-то здесь заказывал стул.
— Хм… это я заказывал, — сердито бросил Лу. — Но заказывал я не стул, а стулья. Во множественном числе! Для каждого из здесь присутствующих!
— О, но такого количества стульев у нас просто нет, — оправдывалась администратор. — Так кто же сядет на этот стул?
— Мама сядет, — быстро проговорил отец, желая прекратить перепалку. — Пусть это будет она.
— Нет, Фред, мне и так хорошо, — возразила мать. — Это твой день рождения, и на стул сядешь ты.
Лу прикрыл глаза, часто и глубоко дыша. Оказывается, он выложил двенадцать тысяч евро за то, чтобы его родные спорили из-за стула.
— А еще диджей сказал, что из традиционного у него имеется только ирландский гимн.

— Нет, Фред, мне и так хорошо, — возразила мать. — Это твой день рождения, и на стул сядешь ты.
Лу прикрыл глаза, часто и глубоко дыша. Оказывается, он выложил двенадцать тысяч евро за то, чтобы его родные спорили из-за стула.
— А еще диджей сказал, что из традиционного у него имеется только ирландский гимн. Хотите послушать?
— Что? — вскинулся Лу.
— Обычно он его ставит под конец, но других ирландских песен у него нет, — извиняющимся тоном сказала администраторша. — Так мне распорядиться, чтоб поставили?
— Нет! — отрезал Лу. — Это смешно! Передайте ему, что не надо.
— Отнесите ему вот это, хорошо? — мягко проговорила Марсия, шаря в стоящей под столом возле нее картонной коробке и извлекая оттуда по очереди флажки, мотки серпантина, маскарадные головные уборы. Лу углядел в картонке даже пирог, а также диск, который Марсия и протянула администраторше. Это были любимые песни отца. Передавая диск, Марсия мельком взглянула на Лу.
— Взято на случай, если ты и тут напортачишь, — сказала она и отвернулась.
И это короткое замечание, сделанное таким спокойным голосом, задело его куда сильнее, чем все обидные слова, которые она адресовала ему в тот вечер. Он считал себя хорошим организатором, способным устроить праздник, доставить людям приятное, пустить пыль в глаза. И пока он занимался тем, что доказывал это, его родственники, оказывается, втихую заготавливали запасной вариант на случай, если он сядет в калошу. И загружали картонные коробки.
Внезапно по залу волной пронеслось оживление: из лифта вышел Квентин вместе с Гейбом, про приглашение которого на вечер Лу даже и не знал. Оба они тащили по нескольку стульев.
— Там и еще стулья своей очереди дожидаются! — объявил Квентин, и присутствующие приободрились: на лицах, знакомых Лу с детства, кроме страдания, показались проблески детской радости.
— Лу! — Лицо Гейба при виде Лу осветилось. — Я так рад, что вы здесь. — Поставив стулья нескольким пожилым гостям рядом, он шагнул к Лу, протянув руку так радушно, что тот даже смутился, подумав, уж не Гейб ли здесь хозяин. Гейб наклонился к самому его уху.
— Вы раздвоились? — спросил он.
— Что? Нет. — Лу раздраженно мотнул головой.
— Но в последний раз, когда я вас видел, — с удивлением сказал Гейб, — вы были с Элисон на корпоративе! Я не знал, что вы покинули его.
— Конечно, я уехал. К чему предполагать худшее — что мне пришлось принять эту ужасную таблетку для того, чтоб появиться на дне рождения собственного отца? — сказал он, притворяясь оскорбленным.
Но Гейб в ответ лишь улыбнулся.
— Забавно, как иной раз поворачивается жизнь, правда? — И он игриво ткнул Лу локтем.
— В каком это смысле?
— Ну вот, вы наверху, а через минуту — глянь, вы уже внизу, ведь так? — И выдержав недобрый взгляд Лу, он продолжал: — Я ведь что говорю? Что, когда мы с вами познакомились, я находился внизу и, поглядывая вверх, даже мечтать не смел о том, чтобы здесь очутиться. А теперь — вот он я. Забавно, как все переменилось: я очутился в пентхаусе, и мистер Патерсон дал мне новую работу.
— Что? Что он вам дал?
— Новую работу. — Гейб ощерился и подмигнул. — Так сказать, повышение.
Но прежде чем Лу успел как-то отреагировать, к ним подошла администраторша с подносом.
— Может быть, кто-нибудь хочет закусить? — с улыбкой спросила она.
— Нет, спасибо. Я подожду пастушьего пирога, — улыбнулась ей в ответ мать Лу.
— Это и есть пастуший пирог! — И женщина указала на маленький картофельный комок в миниатюрной формочке.
Последовало минутное молчание, и сердце у Лу заколотилось так, что, казалось, оно вот-вот прорвет тонкий слой кожи и выпрыгнет наружу.

— А будет потом что-нибудь еще из еды? — спросила Марсия.
— Кроме сладкого пирога? Нет. — Администраторша покачала головой. — Это на весь вечер — подносы с закуской. — И она улыбнулась еще раз, не замечая неодобрительного ропота, волнами прокатившегося по залу.
— А не могли бы вы, — с наигранной бодростью спросил отец Лу, — оставить этот поднос здесь?
— Целый поднос? — Она неуверенно оглянулась на выросшего за ее спиной управляющего, ища поддержки.
— Да, у нас тут голодающие собрались, — сказал Фред и, взяв из ее рук поднос, поставил его на высокий прилавок, так что желающим взять еду надо было встать со стула.
— Ну, ладно. — Проводив глазами поднос, она отступила с пустыми руками.
— Вы что-то сказали о сладком пироге? — спросила Марсия высоким пронзительным голосом. Она была расстроена и возмущена всей этой неразберихой, тем, что все оказалось не так, как задумывалось.
— Да.
— Разрешите мне взглянуть, — сказала она, испуганно косясь на Лу. — На что он похож? С чем он? Нет ли в нем изюма? Папа терпеть не может изюм, — говорила она уже на ходу, следуя за администраторшей в кухню с коробкой, наполненной разнообразными элементами спасительного запасного варианта.
— Так кто же пригласил вас, Гейб? — Лу чувствовал себя обиженным и не желал обсуждать полученное Гейбом повышение, боясь не выдержать и отвесить ему хорошую оплеуху, такую, что он отлетит к противоположной стене.
— Меня пригласила Рут, — отвечал Гейб и потянулся за крохотным пастушьим пирогом.
— О, неужели? Трудно поверить! — усмехнулся Лу.
— Почему же трудно? — Гейб пожал плечами. — Она пригласила меня в тот вечер, когда я ужинал у вас и остался на ночь.
— Как вы можете так это называть? Не говорите так! — по-детски придирчиво поправил его Лу. — На ужин в мой дом вас никто не звал. Просто вы довезли меня, и вас угостили остатками.
Гейб с любопытством взглянул на него:
— Ладно. Пусть так.
— А где, кстати, Рут? Весь вечер ее не видно.
— О, мы проболтали с ней все это время на балконе. Она так нравится мне, — ответил Гейб. Он жевал пирог, и картофельное пюре капало с его подбородка на галстук. Галстук, одолженный ему Лу.
Лу стиснул челюсти.
— Так, значит, она вам нравится? Серьезно? Вам нравится моя жена? Представьте себе, мне тоже она нравится! Ведь мы с вами так дьявольски похожи, не правда ли?
— Лу, — Гейб нервно улыбнулся, — вам, наверное, следует говорить потише.
Лу огляделся, но лишь улыбнулся, увидев, что разговор их привлекает общее внимание. Приобняв Гейба за плечи, он повернулся к нему, и улыбка сошла с его лица.
— Вам не терпится заступить на мое место в жизни, да, Гейб?
Казалось, Гейб опешил, но ответить он не успел, так как дверцы лифтов тут внезапно раскрылись, а из кабин вывалились Альфред и Элисон вместе с целой толпой участников корпоратива; в костюмах Санта-Клауса, с причудливыми шляпами и колпаками на головах, они громогласно возвестили о своем приходе, перекрывая звуки любимых мелодий юбиляра; они дудели в дудки в ухо каждому, кто глядел на них с неодобрением.
Отделившись от группы родственников, Лу молнией кинулся к лифтам, преграждая путь Альфреду.
— Чего это вы все сюда заявились?
— Чтобы тоже поучаствовать, друг мой, — отвечал Альфред, слегка покачиваясь и дуя в дуду чуть ли не в лицо Лу.
— Но тебя же не приглашали! — вскричал Лу.
— Элисон пригласила меня, — со смехом отвечал Альфред. — А тебе ли не знать, как трудно бывает отвертеться от ее приглашения! Правда, я сам не прочь немного поразвлечься. — Он покачнулся и, чуть не упав, рассмеялся.

— Он покачнулся и, чуть не упав, рассмеялся. Взгляд его метнулся куда-то за спину Лу, и выражение лица у него стало совсем другим.
— Рут? Как поживаешь?
— Альфред.
Скрестив руки, Рут пристально глядела на мужа.
Воцарилось напряженное молчание.
— Ну, нехорошо как-то, — неуверенно произнес Альфред. — Наверное, мне лучше отойти и присоединиться к другим гостям, а вы уж деритесь как хотите, без свидетелей.
И Альфред исчез, оставив Рут и Лу наедине; взгляд Рут пронзал Лу точно кинжал, нацеленный ему в самое сердце. Легче было бы снести ее гнев.
— Рут, — сказал он, — я весь вечер искал тебя.
— Вижу, что наша устроительница Элисон тоже тут как тут, — сказала Рут. Голос ее дрожал, хотя она и старалась быть твердой.
Лу взглянул через плечо и увидел Элисон: длинноногая, в короткой юбке, она извивалась в танце, соблазняя Санта-Клауса.
Рут вопросительно глядела на него.
— Ничего не было, — сказал он. Ему не хотелось ни задираться, ни спорить, хотелось покончить с тем, кем он был прежде. — Ей-богу, готов поклясться, что у меня ничего с ней не было.
— Зато у нее, готова поклясться, с тобой было! — горько усмехнулась Рут.
— Да нет же, клянусь!
— Ничего и никогда? — Она пристально вглядывалась в его лицо, явно ненавидя себя за это, злясь, что вынуждена задавать ему такие вопросы.
Он проглотил комок в горле. Терять ее он не желал, но лгать не желал тоже.
— Целовались. Всего один раз. А больше ничего не было. — И быстро добавил в испуге: — Но теперь я переменился, Рут. Я теперь совсем другой.
Но она больше не слушала, она отвернулась, пряча от него лицо и свои слезы. Она открыла дверь на балкон, и Лу обдало порывом холодного ветра. Балкон был пуст: курильщики перебрались в зал и лакомились крохотными пастушьими пирогами, глотая их один за другим.
— Рут… — Он попытался ухватить ее за руку и потянуть назад, в зал.
— Пусти меня, Лу, ей-богу, я не в том настроении, чтобы говорить сейчас с тобой, — сердито сказала она.
Вслед за нею он вышел на балкон, и они отошли подальше, чтобы их не было видно через стекло. Он подошел к ней вплотную и прижал ее к себе, не выпуская ее из своих объятий, хотя она и не отзывалась на его прикосновения.
— Помоги мне, — шепнул он ей, чуть не плача. — Пожалуйста, Рут, помоги мне все исправить.
Она вздохнула, еще не уняв в себе гнев.
— Да на что ты, черт возьми, надеялся? Мы же тебе все уши прожужжали, втолковывая, как важно устроить этот вечер как следует!
— Да, конечно, я это знаю, — промямлил он. Мысли мельтешили в голове, обгоняя друг друга. — Я старался доказать всем вам, что я в состоянии…
— Прекрати лгать мне, слышишь? — оборвала его Рут. — Меньше всего ты собирался что-то нам доказывать. Тебе надоели бесконечные звонки Марсии и ее старания угодить отцу. Ты был занят и..
— Ну, пожалуйста, не могу я сейчас все это выслушивать, не время сейчас для этого! — Он поморщился, точно каждое ее слово вызывало у него мигрень.
— Как раз время, и будь любезен выслушать. Ты был, видите ли, крайне занят на работе, чтобы позаботиться об отце и вникнуть в планы Марсии. И ты перепоручил все чужому человеку, которому и дела не было до твоего отца с его юбилеем. Вот ей перепоручил! — И она ткнула пальцем в стекло, указывая туда, где под стойкой с фондюшницей отплясывала какой-то сложный акробатический танец Элисон, не тая красных кружев своего нижнего белья от всех, кому угодно было ими любоваться. — Отдал все на откуп этой поблядушке, которую, наверное, трахал, диктуя ей список гостей! — Последние слова она процедила сквозь зубы, презрительно, словно выплюнула.

Лу мог бы возразить Рут, сказав, что Элисон — высококлассный секретарь, имеющий диплом в области делопроизводства, что, не считая осечки с устройством этого праздника, она работник хороший и квалифицированный. Но защищать честь Элисон было вряд ли уместно, если все ее поведение в офисе и на этом вечере не делало ей чести.
— В общем, ничего между нами не было, клянусь, — сказал он. — Но я понимаю, что все испортил, и очень сожалею об этом. Прости меня. — Слова извинения теперь выговаривались более легко и привычно.
— И ради чего это все было? Ради повышения? Увеличения жалованья, которое тебе не так уж и нужно? Или увеличения количества рабочих часов, что нереально и выше человеческих возможностей? Когда же ты остановишься? Когда решишь, что с тебя хватит? Когда прекратишь карабкаться вверх, а, Лу? Помнишь, как на прошлой неделе ты сказал, что работу ты можешь потерять, в отличие от семьи, которая никуда не денется, не может тебя уволить? Но мне кажется, что сейчас ты подошел к рубежу, когда жизнь способна доказать тебе и обратное.
— Рут… — Он зажмурился, готовый сигануть вниз с балкона, если она скажет, что бросает его. — Пожалуйста, не бросай меня.
— Я не о себе говорю, Лу, а о них.
Он обернулся и увидел, как его родные присоединились к цепочке танцующих — они шли по залу, через каждые несколько шагов вскидывая то одну, то другую ногу.
— Завтра я пойду на яхте с Квентином. Буду участвовать с ним в гонках. — И он покосился, ожидая похвалы.
— Но, по-моему, Гейб вызвался это сделать? — недоуменно проговорила Рут. — Только что в моем присутствии он предложил Квентину свои услуги. И Квентин принял его предложение.
Кровь бросилась в лицо Лу, он покраснел от гнева.
— Нет, уж конечно это сделаю я. — Уж тут-то он постарается!
— Серьезно? И когда ты собираешься это сделать? До того, как пойдешь на каток со мной и детьми, или после? — И она ушла, оставив его в одиночестве проклинать свое неосторожное обещание Люси и свою забывчивость.
Когда Рут открыла дверь на балкон, музыка смолкла, уступив место порывам холодного ветра. Сейчас дверь опять закрылась, и он ощутил за спиной чье-то присутствие. Значит, она не ушла в зал. Она не оставила его.
— Мне очень жаль, что так у меня получилось. Мне хочется все исправить, — устало сказал он. — Я измучился и хочу все исправить. Хочу, чтоб все знали, как я сожалею и как раскаиваюсь. Я сделаю все что угодно, чтобы они это поняли и поверили мне. Прошу тебя, пожалуйста, помоги мне все исправить, — опять повторил он.
Если б Лу обернулся, он тотчас бы увидел, что жена ушла — покинула его, чтоб в укромном уголке выплакаться всласть, оплакать человека, который всего лишь несколькими часами раньше уверял ее в их спальне, что он изменился и что отныне все пойдет по-другому, увидел бы, что, оказывается, когда жена кинулась от него прочь, ее место заступил Гейб, и это к нему обращал Лу на балконе свои признания. Гейб знал, как устал Лу Сафферн, — ведь сколько лет он торопил часы и минуты, торопил мгновения. Мчался без остановки, не замечая жизни вокруг. Внешность, поступки, чувства окружающих давно не имели для него никакого значения. Он и не видел их вовсе. Поначалу им двигала страсть, но, устремившись к своей мечте, он забыл о ней. Он мчался вперед так быстро, что не позволял себе даже передохнуть, его душа не поспевала за ним, не попадала в ритм этого движения.
Но сейчас, дыша холодным декабрьским воздухом, подняв глаза и подставив лицо ветру, когда он почувствовал с благодарностью прикосновение к коже холодных дождевых капель, он понял, что душа наконец-то догнала, настигла его.
Он это почувствовал.

25
Лучший из дней

Наутро после семидесятого дня рождения отца, в девять часов, Лу Сафферн сидел у себя в заднем дворике и, запрокинув голову и закрыв глаза, подставлял лицо утреннему солнцу.

Он перелез через изгородь, отделявшую два акра возделанной земли с дорожками, усыпанными галькой, с клумбами и растениями в больших горшках в качестве вех и ориентиров от земли необработанной, не знавшей прикосновения человеческих рук. Там и сям виднелись желтые пятна утесника, как будто кто-то в Далки, играя в пейнтбол, обстрелял северную сторону мыса. Дом Лу и Рут стоял на вершине холма, а их задний двор находился на северном склоне с широким видом на Хоут внизу, бухту и дальше, до самого Ирландского Ока. Нередко вдали можно было даже различить Сноудон и Национальный парк Уэллса в 138 километрах от них. А в этот ясный день Лу Сафферн как раз и глядел в ту сторону.
Лу сидел на камне, дыша свежим воздухом. Из заложенного носа текло, щеки застыли от холода, уши кусал ветер. Пальцы стали лилово-синими, словно их прищемили. Погода тяжелая для организма, но идеальная для хождения на яхте. В отличие от аккуратного, ухоженного садика Лу и таких же садиков по соседству, утесник рос как бог на душу положит, что казалось даже лучше и живописнее, — так растет второй ребенок в семье, ребенок, которому дают больше воли, не сковывая правилами и запретами. Утесник карабкался по склону, захватывая все вокруг властно и неудержимо. Ландшафт был холмистым и неровным, возвышенные участки совершенно непредсказуемо чередовались с впадинами и ямами, грозя опасностью путникам. Пейзаж казался мирным, но таил в себе неожиданности — так озорник с последней парты тихо ждет щелчка запрятанного им в классе капкана. Несмотря на таинственную дикость холмов и сутолоку рыбацкой деревушки, жизнь в самом Хоуте дышала спокойствием и уютной патриархальностью — спокойствием веяло от маяков, освещавших жителям путь к причалам, спокойствием веяло от незыблемых скал, высившихся подобно строю спартанских воинов, вздымающих мускулистую грудь и раздувающих ноздри в ожидании схватки с силами природы. Посредником между морем и сушей служил пирс, усердно тасовавший людей, направлявшихся туда-сюда, на фоне башни Мартелло, стоявшей в отдалении одиноким часовым, солдатом-ветераном, не желающим покидать свой пост, хотя война давно уже завершилась. Несмотря на вечные набеги ветров на берег, городок держался стойко и не сдавался.
Лу не один обдумывал сейчас свою жизнь. Рядом с ним сидел он сам. Одеты они были по-разному: один приготовился идти на яхте с братом, другой — отправляться на каток с женой и детьми. Оба глядели на море, устремляли взгляд к сиянию солнца, встающего на горизонте. Диск его был похож на гигантскую серебряную монету, брошенную на счастье и поблескивающую из водной глубины.
Они сидели и сидели так молча и недвижно, довольствуясь обществом друг друга.
Сидевший на мшистой кочке Лу взглянул на Лу, примостившегося на камне, и улыбнулся.
— Знаешь, как мне хорошо сейчас? Я просто вне себя! — Он весело хохотнул.
Но сидевший на камне Лу не ответил ему улыбкой.
— Чем больше собственных шуток я слышу, тем яснее понимаю, что шутки мои не смешны.
— Ага, как это понимаю и я. — Лу вырвал длинный стебелек травы и сейчас теребил его посиневшими пальцами. — Но еще я вижу, что я чертовски красивый парень!
И оба они рассмеялись.
— Но уж слишком ты разговорчив в обществе, — заметил Лу, сидевший на камне, вспоминая, как часто его второе «я» без особой нужды притягивает к себе внимание за столом.
— От меня это не укрылось. Мне и вправду стоит…
— И ведь ты не умеешь слушать, — задумчиво добавил Лу, сидевший на камне. — А анекдоты твои слишком длинны. Собеседникам они не так интересны, как это тебе кажется. Ты никогда и никого ни о чем не расспрашиваешь. Пора тебе научиться это делать.
— Позаботься-ка лучше о себе, — бесстрастно возразил Лу, сидевший на кочке.
— Этим и занимаюсь.
Они посидели, опять погрузившись в молчание, потому что Лу Сафферну внезапно открылась благотворность и величие тишины.

— Этим и занимаюсь.
Они посидели, опять погрузившись в молчание, потому что Лу Сафферну внезапно открылась благотворность и величие тишины. Чайка метнулась вниз, закричала, с подозрением взглянула на них и улетела прочь.
— Она отправилась рассказать о нас своим подружкам, — сказал Лу, сидевший на камне.
— Что бы там ни было, давай не принимать их толки близко к сердцу, — ответил другой Лу.
И оба они снова рассмеялись.
— Не могу поверить, что смеюсь собственным шуткам. — Сидевший на кочке Лу потер глаза. — Меня это ставит в тупик.
— Что происходит, как ты думаешь? — серьезно спросил Лу, сидевший на камне.
— Если ты этого не понимаешь, то не понимаю и я.
— Да, но у тебя, как и у меня, должны быть на этот счет определенные теории.
Они переглянулись, в точности зная мысли друг друга.
Аккуратно подбирая слова, перекатывая их во рту и как бы пробуя каждое на вкус, Лу сказал:
— Я не суеверен, но думаю, что мы должны держать свои теории при себе. Согласен? Что есть, то есть. Остановимся на этом.
— Я не хочу вреда окружающим, — проговорил Лу, сидевший на кочке.
— Слышишь, что я сказал? — сердито повысил голос второй Лу. — Я велел тебе помалкивать!
— Лу! — раздался голос Рут из сада. Она звала его, и ее зов прервал их тайную беседу.
— Иду! — крикнул он, высунув голову из-за изгороди.
Он увидел Пуда. Тот вырвался на свободу из кухонной двери и ковылял сейчас по лужайке, нетвердо держась на ногах. Так катится по земле яйцо с еще не до конца вылупившимся из скорлупы цыпленком. Мальчик догонял катившийся мячик, он хотел схватить его, но всякий раз толкал мячик неверными ногами, отпихивая его от себя еще дальше. Поняв, наконец, в чем тут дело, он остановился и стал осторожно тянуть руки к мячу, словно боясь, что тот, как живой, отпрыгнет от него сам. Подняв ногу, он сделал шаг и, не умея сохранять равновесие, упал на траву, приземлившись на толстую, в подгузнике, попу. На двор выбежала Люси в шапочке и шарфе и стала загонять Пуда обратно.
— Она так похожа на Рут, — услышал он голос над ухом и понял, что другой Лу стоит теперь рядом.
— Я знаю. Погляди, какое у нее выражение лица.
Они наблюдали за Люси, выговаривающей Пуду за его баловство, и оба одинаково смеялись, глядя на ее строгую мину.
Люси пыталась взять Пуда за руку и увести в дом, а он отчаянно визжал. Затем он вырвался и, замахнувшись на нее в припадке раздражения, пошел к дому самостоятельно.
— А кого он тебе напоминает? — спросил Лу.
— Ладно, нам пора. Ты идешь к бухте, а я везу Рут и детей в город. Смотри, не опаздывай. Мне пришлось долго уговаривать Квентина взять меня сегодня ему в помощь.
— Буду вовремя, не сомневайся. Не сломай се ноги.
— А ты не утони.
— Ну, счастливо!
Лу протянул руку и обменялся рукопожатием с самим собой. Рукопожатие перетекло в объятие — Лу стоял на склоне, крепко обнимая себя с сердечностью, давно уже им позабытой.
Лу прибыл на место за два часа до начала гонок. Он не участвовал в них уже много лет и хотел успеть освоиться, прислушаться к разговорам, привыкнуть к колебанию палубного настила под ногами. К тому же необходимо было наладить контакт с другими членами экипажа: ведь взаимопонимание — это ключ к победе, а он не хотел подводить команду. Вернее, он не хотел подводить Квентина. Он отыскал «Александру», сорокафутовую яхту, купленную Квентином пять лет назад и с тех пор отнимавшую у него каждый пенни и занимавшую каждую минуту его времени. Квентин был уже на борту вместе с тесной группкой из пяти человек; собравшись вместе, они обсуждали курс и тактику.
Лу быстро произвел нехитрый подсчет: на яхте должны были находиться шестеро.

Лу быстро произвел нехитрый подсчет: на яхте должны были находиться шестеро. Вместе с Лу их теперь получалось семь.
— Привет всем, — сказал он, приблизившись.
— Лу? — Квентин с удивлением вскинул на него взгляд, и Лу понял, почему на борту и без него оказалось шестеро. Квентин не поверил, что он будет участвовать в гонках.
— Надеюсь, я не опоздал? — осведомился Лу. — Ты вроде бы говорил о девяти тридцати. — Он старался не выдать своего разочарования.
— Да, все так, конечно… — Квентин тоже постарался скрыть удивление. — Только я, признаться… — Он обернулся к другим участникам гонок, застывшим в ожидании: — Разреши представить тебя экипажу. Это, ребята, мой брат Лу. На лицах некоторых мелькнуло удивление.
— А мы и не знали, что у тебя брат есть, — сказал один из команды, выступив вперед и протягивая руку. — Я Джеф. Добро пожаловать. Надеюсь, что с яхтами вы на дружеской ноге.
— Был когда-то, — ответил Лу и неуверенно покосился на Квентина. — В свое время мы с Квентином немало миль исходили, а такое не забывается. Это как велосипед, знаете ли…
Они засмеялись, приглашая его на борт.
— Куда ты хочешь, чтобы я встал? — Лу взглянул на Квентина.
— Ты и вправду думаешь, что сможешь поучаствовать? — спросил тот тихонько, чтоб не слышали другие.
— Конечно. — Лу сделал вид, что не обиделся. — Пойду, как всегда, на прежнем месте?
— Впередсмотрящим, да? — сказал Квентин.
— Так точно, капитан! — сказал Лу и с улыбкой отдал ему честь.
Квентин засмеялся, а затем опять повернулся J другим членам команды:
— Итак, ребята, я хочу, чтоб работали вы слаженно и дружно. Помните, что все следует передавать по цепочке, с тем чтобы вся информация шла ко мне и от меня. Если вы не выполнили команды, кричите, чтоб я был в курсе того, что происходит на борту. Если мы выиграем, для начала ставлю всем по кружке.
Известие всех приободрило.
— Ты молодец, Лу, — сказал Квентин и подмигнул брату: — Я знаю, как долго ты ждал этого дня.
И хотя было это абсолютной неправдой, Лу почувствовал, что возразить было бы неуместно.
— Наконец-то ты дорвешься до нашей «Александры».
В ответ на это Лу шутливо толкнул брата локтем в бок.
Рут провезла коляску Пуда под аркой Стрелков, после чего они очутились в Сент-Стивен-Грин, парке в самом центре Дублина. Здесь был устроен каток, манивший как покупателей из окрестных магазинов, так и приезжих из всех уголков страны приобщиться к этому необычному удовольствию. Пройдя мимо пруда с утками, а затем по мосту О?Коннела, они вскоре оказались в сказочной стране. На месте обычных ухоженных газонов раскинулся рождественский базар; в праздничном убранстве он казался экранным изображением рождественского веселья, декорацией, созданной специально для кино. В торговых павильонах торговали горячим шоколадом и зефиром, сладкими пирожками и кексами с изюмом и цукатами. Воздух был напоен запахом корицы и гвоздики, марципановым духом. Каждый торговец был наряжен эльфом, из рупоров неслись рождественские песнопения, а с крыш падали хлопья искусственного, машинного происхождения, снега.
Центром притяжения была хижина Санты. Перед ней змеилась очередь стремящихся попасть внутрь, и эльфы в зеленых одеждах и остроконечных туфлях из кожи вон лезли, развлекая толпу ожидающих. Вход в хижину окаймляла арка из гигантских красных в белую полоску леденцов, а из трубы в воздух летели мыльные пузыри. На клочке лужайки группа детей перетягивала канат, соревнуясь с громадной рождественской хлопушкой. Арбитром выступал эльф. В центре было воздвигнуто рождественское древо в двадцать футов высотой, украшенное огромными шарами и мишурой. С ветвей свисали водяные шары, атакуемые детьми, а чаще — взрослыми дяденьками, кидавшими в них разукрашенные шарики в надежде продырявить шары и получить заключенный внутри каждого приз.

С ветвей свисали водяные шары, атакуемые детьми, а чаще — взрослыми дяденьками, кидавшими в них разукрашенные шарики в надежде продырявить шары и получить заключенный внутри каждого приз. Краснорожий эльф, мокрый от льющейся из лопнувших шаров воды, бегал, собирая с пола призы, в то время как его товарищ наполнял новые шары и передавал их третьему члену команды для развешивания. Работали они не покладая рук, как заведенные.
Пухлым пальчиком Пуд то и дело тыкал из стороны в сторону, указывая на все новые и новые привлекшие его внимание предметы. Болтушка Люси неожиданно притихла. Шоколадного цвета волосы, постриженные под скобку, болтались у подбородка, челка едва не прикрывала огромные карие глаза. На ней было красное, до колен, пальтишко, двубортное, с несоразмерно большими черными пуговицами и с черным меховым воротничком, кремового цвета колготки и черные лакированные туфельки. Держась одной рукой за ручку коляски, она шла рядом с родителями, одновременно как бы витая в одном ей ведомом волшебном мире. Время от времени она видела там что-то, отчего поднимала глаза на Лу и Рут и широко и радостно улыбалась. Никто не произносил ни слова. Слова были не нужны, и все они это понимали.
За рождественским базаром открывался каток, где катались сотни людей, молодых и старых. На каток тянулась длинная очередь желающих, так что каждое падение на льду сопровождалось хохотом зрителей, потешавшихся над неуклюжестью того, кто упал.
— Почему бы вам пока не посмотреть представление? — предложил Лу, имея в виду разыгрывавшуюся на эстраде пантомиму. Зрителями были несколько десятков детей, сидевших на складных креслицах и, как зачарованные, следивших за действием, которое разворачивалось перед их глазами. — А я пока постою в очереди.
Предложение было великодушным и в то же время не без примеси эгоизма, так как перемениться сразу и вдруг Лу Сафферн все-таки не сумел. Он искренне хотел провести день в кругу семьи, но «Блэкбери» его уже раскалялся в кармане и мог прожечь там дыру, а то и попросту взорваться, не прими он соответствующих предупредительных мер.
— Ладно, спасибо, — сказала Рут, проталкивая коляску с Пудом к тому месту в очереди, где стоял Лу. — Мы ненадолго.
— Что это такое ты делаешь?! — в панике воскликнул Лу.
— Собираюсь на представление.
— Разве ты не берешь его с собой?
— Нет. Он же спит. И спокойно проспит все это время.
И она удалилась за руку с бежавшей вприпрыжку Люси, оставив Лу, который в тихой панике глядел на Пуда и возносил к небу единственную молитву: чтобы ребенок не проснулся. Одним глазом он косился на «Блэкбери», другой не сводил с Пуда, в то время как третий его глаз, о существовании которого у себя он даже не подозревал, был устремлен на стоявшую перед ним компанию тинейджеров, внезапно принявшихся вопить и прыгать от неожиданного гормонального всплеска, каждым криком своим и неуклюжим размахиванием рук грозя разбудить спящего ребенка. Только сейчас он осознал, как громки звуки «Джингл белз», несущиеся из репродуктора, и что информация о потерявшемся члене семейства, ожидающем возле «Страны эльфов», напоминает гудение пяти грузовиков, застрявших в пробке. Каждый звук отзывался в нем; каждый вопль ребенка на катке, каждый крик шлепнувшегося на лед родителя, каждый скрип суставов катающихся. Чуткий «Блэкбери», словно изготовившись отразить атаку, опять принялся мигать в его кармане красным огоньком. Очередь медленно подвигалась, и он двигался вместе с ней, толкая коляску.
Стоявший перед ним подросток что-то рассказывал приятелям, сопровождая рассказ пронзительными восклицаниями и судорожными, как у эпилептика, движениями рук. Дойдя до сюжетного центра своего повествования, парнишка отпрыгнул назад, задев коляску.
— Простите, — сказал он, обернувшись и потирая ушибленную руку. — Простите, мистер, с ребенком ничего не случилось?
Лу покачал головой, сделав судорожный глоток.

— Простите, мистер, с ребенком ничего не случилось?
Лу покачал головой, сделав судорожный глоток. Он готов был задушить парнишку, кинуться к его родителям, устроить им выволочку за то, что не научили сына рассказывать, не размахивая руками, без воплей и брызганья слюной. Он украдкой заглянул в коляску к Пуду. Чудовище проснулось. Глаза Пуда, осовелые, заспанные, еще не совсем готовые пробудиться, медленно раскрылись, посмотрели направо, налево. Лу затаил дыхание. Секунду они с Пудом напряженно вглядывались друг в друга, а потом, видимо, не одобрив испуганное выражение отцовского лица, Пуд выплюнул соску и заорал. Заорал во всю мочь.
— Ш-ш, — неловко принялся уговаривать его Лу, не наклоняясь к коляске.
Пуд закричал еще громче. В заспанных глазах показались крупные слезы.
— Хм… ну, перестань, Пуд! — Лу улыбнулся, одарив Пуда милейшей из своих фарфоровых улыбок, действовавших так безотказно на его деловых партнеров.
Пуд заплакал еще громче.
Лу оглянулся, как бы чувствуя себя виноватым перед всеми невольными свидетелями этой сцены, в особенности перед самодовольного вида папашей с ребенком в кенгурятнике на животе и двумя детьми по бокам, каждого из которых он вел за руку. Буркнув что-то нечленораздельное этому папаше, Лу повернулся к нему спиной и попытался угомонить орущего от ужаса ребенка катанием коляски взад-вперед, туда-сюда и побыстрее, намеренно наезжая на пятки чумазому подростку, подвергшему его этому испытанию. Он попытался всунуть соску в широко разинутый рот. Безрезультатно. Попытался прикрыть рукой глаза Пуда — может быть, в темноте он уснет. Не помогло. Ребенок судорожно выгибался, стараясь освободиться от стягивавших его ремней подобно Халку, скидывающему с себя одежду, и продолжал выть, как воет кошка, которую за хвост волочат купаться. Роясь в мешке, он вынимал из него и совал ему все новые игрушки, чтобы отвлечь малыша, но мальчик с яростью вышвыривал их из коляски на землю.
Самодовольный Папаша с кенгурятником на животе наклонился, помогая Лу собрать игрушки. Лу брал их из его рук не глядя, бормоча благодарности. Растеряв большую часть игрушек, Лу решился освободить чудовище от его ремней. Повозившись некоторое время с замком под усилившиеся вопли Пуда и ловя на себе все более недоуменные взгляды окружающих и уже готовый прибегнуть к помощи кого-нибудь из обслуги, он наконец открыл замок и освободил Пуда. Но тот не замолчал, а продолжал вопить, пуская из носа пузыри, красный как рак.
В течение десяти минут Лу отвлекал ребенка, указывая ему на все, что видел вокруг, — деревья, собак, самолеты, птиц, рождественские деревья, подарки, эльфов, на все, что движется, и все, что не движется, но Пуд не умолкал.
Прибежали Рут и Люси.
— Что случилось?
— Проснулся, как только вы ушли, и никак не уймется, — объяснил взмокший и растрепанный Лу.
Едва завидев Рут, Пуд потянулся к ней, чуть не выпав из объятий Лу. Крики немедленно прекратились, ребенок захлопал в ладоши, лицо его приобрело обычный свой цвет. Он принялся гулить, умильно глядя на мать, и как ни в чем не бывало играть ее бусами.
Лу мог бы побиться об заклад, что Пуд исподтишка с дерзкой улыбкой поглядывает на него.
Лу чувствовал себя в родной стихии, и сердце его тем больше полнилось радостным предвкушением, чем дальше отходили они от берега к месту старта.
На конце пирса у маяка собралась группа поддержки — родные и друзья с биноклями в руках.
Море обладает свойством притягивать к себе людей. Оно манит их жить на берегу, плавать по волам, плескаться в нем, глядеть на него. Это живое существо, такое же непредсказуемое, как большой актер на сцене. Оно может быть мирным и доброжелательным, простирающим свои объятия публике, чтобы в следующую секунду взорваться вспышкой ярости, расшвыряв всех направо и налево, гнать их от себя и преследовать, набегая на берег, затопляя острова.

А порой ему приходит охота поиграть и позабавиться, оно радуется многолюдью, качает на волнах детей, шалит, переворачивая надувные матрасы, окатывая пеной моряков на палубе, — и все это с добродушием и тайной усмешкой. Для Лу не было ничего приятнее ощущения ветра в волосах, радости скольжения по волнам под моросящим дождем или яркими лучами солнца. Он давно уже не ходил под парусом — хотя, конечно, они с Рут нередко гостили на яхтах у друзей, но биться за первенство в единой команде — в прямом и переносном смысле — ему не приходилось уже долгие годы. И сейчас он мечтал ринуться в битву, сразиться не только с тридцатью другими яхтами, но и с морской стихией, ветром и прочими силами природы.
Достигнув района старта, надо было отметиться у устроителей на главной судейской яхте «Свободная». Линия старта проходила между красно-белым шестом на «Свободной» и цилиндром оранжевого буйка слева от него. Лу занял свое место на носу, и они принялись нарезать круги в стартовой зоне, стараясь занять наиболее выгодную позицию, чтобы пересечь стартовую линию вовремя. Дул северо-восточный, довольно свежий ветер, был прилив, и море было неспокойно. Приходилось быть начеку, преодолевая барашки волн. В свое время Лу и Квентин ко всему этому приноровились, выработали совместную тактику и знали, что делать. Пересечь стартовую линию раньше времени — значит потерять очки, и обязанностью Лу было все просчитать, правильно поставить судно и просигналить рулевому, то есть Квентину. Подростками они наловчились проделывать это безукоризненно. Они много соревновались тогда и могли стартовать с закрытыми глазами, чувствуя направление ветра, но все это было давно, и взаимопонимание между ними с тех пор трагическим образом было утеряно.
В 11.25 появился сигнал «внимание», и Лу мысленно перекрестился. Они двинулись вперед, стараясь пересечь стартовую линию в числе первых. В 11.26 взвился флажок «приготовиться». В 11.29 вниз поползла «минутная готовность». Лу бешено замахал руками, показывая Квентину, куда рулить.
— Право руля! Право руля, Квентин! — вопил он, махая правой рукой. — Угол тридцать секунд!
Они шли в опасной близости к другой яхте, и это было упущением Лу.
— Эй, лево руля! Левее! На двадцать секунд! — заорал он.
Каждое судно старалось занять позицию повыгоднее, но с тридцатью яхтами — участниками гонок — пересечь стартовую линию в преимущественном положении, поближе к судейской, могли лишь немногие. Остальным предстояло ловить попутный ветер.
В 11.30 взвился сигнал старта, и по меньшей мере десять соперников сумели пересечь стартовую линию, опередив их. Начало не слишком удачное, но Лу не позволял себе пасть духом. Он отвык, он растренировался, но и времени тренироваться у него не было, и это его извиняло.
Они шли вперед, с Ирландским Оком по правому борту и мысом по левую, но любоваться видом было недосуг. Лу словно прирос к палубе, глядя на суда вокруг; ветер трепал его волосы, кровь кипела, и он как никогда чувствовал в себе бурление жизни. Все возвращалось, он вспоминал это чувство — идти на яхте. Возможно, сноровку он и утратил, но чутья не потерял. Они шли вперед, нос судна вздымался на волнах, они держали курс к первому бую, находившемуся в миле от стартовой линии.
— Поворот! — крикнул Квентин, берясь за штурвал, и все приготовились. Алан натянул ходовые концы. Люк проверил шкот и раза два повернул лебедку. Лу, застыв, вспоминал, что ему следует делать, зорко следя за теснившимися вокруг яхтами соперников. Интуиция подсказывала ему, что те пойдут левее и преимущества над яхтой справа получить не смогут. К нему быстро возвращался его прежний талант тактика, и он, внутренне радуясь тому, как умело поставил яхту в отношении первого буя, чувствовал, что, ловким маневром освободив яхте путь к ориентиру, вновь завоевал доверие Квентина.

Квентин теперь убедился, что Лу не согласится ни на какое место, кроме первого.
Увидев, что пространства для смены галса у них достаточно, Квентин начал поворот. Джеф, покинув кокпит, шагнул к парусу и, по мере того как парус отнимал ветер, стал опускать его. Судно пошло против ветра, грота-шкот был отпущен на пару футов, гик начал поворачиваться. Люк тянул что было силы, а когда выдохся, пару раз повернул лебедку, и смена галса завершилась. Квентин направил судно по новому курсу.
— Опустить борт! — крикнул Лу, и они наперегонки ринулись на борт, направляя яхту против ветра с наветренной стороны. Квентин ухнул, а Лу рассмеялся в лицо ветру.
Обойдя первый буй, они направились ко второму под ветром, дующим им в борт. Лу увидел, что пора поднимать спинакер, и дал «добро» Квентину. Команда засуетилась — каждому нашлось дело. Лу действовал не слишком ловко, но с грехом пополам все сладилось.
— Есть! — радостно крикнул Лу, когда парус был поднят и Алан с Робертом установили его против ветра. Они пошли очень быстро, и Лу подставлял лицо ветру и хохотал от счастья. Когда спинакер надулся от ветра, как ветровой конус, и с ветром на парусах они полетели к следующему бую, Квентин позволил себе оглянуться и бросить взгляд на корму, полюбовавшись захватывающим зрелищем: яхт двадцать пять, надув паруса, мчались по волнам, силясь их догнать. Неплохо. Он переглянулся с Лу, и они обменялись улыбками. Ни тот ни другой не сказали ни слова. В словах они не нуждались. И без слов все было понятно.
После получасового стояния в очереди Лу с семейством наконец попали на каток.
— Вы давайте веселитесь, — сказал Лу, хлопая руками и притопывая от холода, — а я — в кофейню и буду смотреть, как вы катаетесь.
— А я-то рассчитывала, что и ты встанешь на коньки, — рассмеялась Рут.
— Нет. — Он поморщился. — Вот уж полчаса, к я гляжу на пожилых людей на льду, некоторые из них даже постарше меня, и должен сказать, что вид у них дурацкий. Что, если меня увидит какой-нибудь знакомый? Нет, спасибо, лучше уж я здесь побуду. А потом, они новые и только что из чистки. — Последнее относилось к брюкам.
— Ладно, — решительно сказала Рут, — тогда, будь любезен, присмотри за Пудом, пока мы с Люси будем кататься.
— Пойдем-ка, Люси! — Он поспешно взял за руку дочь. — Пойдем, возьмем коньки. — И подмигнув смеющейся Рут, он отправился за коньками.
На пути к выдаче он сумел опередить Самодовольного Папашу, ведшего теперь за собой, как крысолов с дудочкой, целую толпу детей. Он молча торжествовал победу, пробившись к конькам первым. Лед был совсем рядом, и в Лу взыграл мальчишка.
— Размер? — спросил мужчина за стойкой.
— Десятый, пожалуйста, — ответил Лу и опустил взгляд вниз, на Люси, ожидая, что она сама скажет свой размер. Но большие карие глаза глядели на него непонимающе.
— Скажи дяде свой размер, милая, — проговорил Лу, чувствуя, как самодовольный папаша дышит ему в затылок.
— Я не знаю, папа, — почти шепотом ответила Люси.
— Тебе ведь четыре года, да?
— Пять. — Она нахмурилась.
— Ей пять лет, — сказал Лу, обращаясь к мужчине. — Какой размер обычно бывает у пятилетних?
— Смотря какой ребенок.
Вздохнув, Лу вытащил свой «Блэкбери», но очереди, однако, не уступил. Стоявший за ним с кенгурятником на животе Самодовольный Папаша сказал поверх его головы:
— Две пары четвертого размера, одна третьего и одиннадцатый, пожалуйста.
В ожидании ответа на «Блэкбери» Лу таращил глаза и гримасничал, изображая Самодовольного Папашу. Люси, посмеиваясь, тоже стала гримасничать.
— Алло?
— Какой размер у Люси? Рут засмеялась.
— Двадцать шесть.

— Двадцать шесть.
— Ладно. Спасибо. — Он дал отбой.
Выйдя на лед, Лу сразу же ухватился за бортик. Взяв за руку Люси, он повел ее по льду. Рут стояла с Пудом, который брыкался и, возбужденно прыгая в коляске, тыкал пальцем вокруг.
— Погоди, милая. — И голос, и ноги в щиколотках у него дрожали. — Лед — штука опасная, надо двигаться осторожно. Держись-ка лучше за бортик, ладно?
Люси взялась одной рукой за бортик и медленно заковыляла по льду, пока Лу балансировал на тонких лезвиях.
Потом Люси попробовала двигаться быстрее.
— Осторожно, лапочка, — дрожащим голосом сказал Лу, с опаской глядя на холодный твердый лед, — страшно было вообразить, чем может обернуться падение на этот лед. Он даже и вспомнить не мог, когда падал в последний раз — должно быть, в детстве, ведь падения — это неизбежный спутник детства.
Расстояние между ним и Люси все росло.
— Не отставай от нее, Лу! — крикнула Рут, находившаяся по другую сторону бортика. Она шла там с ним вровень, и он различал в ее голосе усмешку.
— Тебе, кажется, это доставляет удовольствие. — Он даже глаз на нее не поднимал, настолько поглощен был своими стараниями устоять на ногах.
— Конечно.
Оттолкнувшись левой ногой движением, которое вышло более размашистым, чем он намеревался, он чуть не рухнул на лед. Чувствуя себя каким-то Бемби, делающим первые шаги, он заковылял вперед, вихляясь и беспорядочно дергаясь всем телом, как муха, попавшая в липкий джем. Совсем близко от него раздавался теперь уже отчетливый смех Рут. Но он все-таки продвигался вперед. Оторвав наконец взгляд ото льда, он не сводил его с Люси: еле видимая теперь в своем красном пальто, она была уже на середине катка.
Самодовольный Папаша промчался мимо него, мерно взмахивая руками — эдакий бобслеист на соревнованиях. В своем стремительном скольжении он чуть не сбил Лу с ног. Следом за отцом катили его детишки. Они держались за руки и — не почудилось ли это Лу? — пели. Да, пели! Осторожно оторвавшись от бортика, он выпрямился, стараясь сохранить равновесие. Затем очень постепенно сделал скользящий шаг вперед и чуть не упал навзничь, спина его выгнулась, и еще секунда — и он оказался бы в позе краба, но он удержался на ногах.
— Привет, папа! — крикнула Люси. Она проехала мимо, завершая первый круг.
Лу отъехал от бортика и от неуклюжих новичков, ковылявших рядом; он вознамерился сравняться с Самодовольным Папашей и победить его, катавшегося как заправский спортсмен.
Теперь и Лу находился почти на середине. Приободрившись и почувствовав себя увереннее, он двинулся дальше, стараясь помогать себе руками, как это делали другие. Он набирал скорость. Обходя детей и увертываясь от стариков, он скользил по льду, согнувшись в три погибели и размахивая руками, больше похожий на хоккеиста, чем на грациозного конькобежца. То и дело он натыкался на детей, сбивая с ног некоторых из них. Какой-то ребенок даже заплакал. Он врезался в катавшуюся взявшись за руки парочку. Занятый тем, чтоб не упасть, он не имел даже времени извиняться. Он проехал мимо Люси, но остановиться не смог, он катил все быстрее и быстрее, нарезая круги. Свет фонариков на деревьях расплывался перед глазами. Звуки и фигуры катающихся сливались, кружа вокруг. Как будто крутишься на карусели. Он улыбался, с каждым кругом напряжение ослабевало. Он миновал Самодовольного Папашу, промчался мимо Рут, окликнувшей его и щелкнувшей снимок. Остановиться он не мог. Он и не хотел останавливаться, не зная, как это сделать. Он радовался ветру, ерошившему его волосы, городским огням вокруг, свежему морозному воздуху, небу и звездам, зажигавшимся на нем с наступлением вечера и темноты, сгустившейся в этот ранний час. Он чувствовал свободу и был полон жизни, что не случалось с ним уже давно. Он кружил еще и еще.
«Александра» и ее экипаж в третий, и последний, раз переменили курс.

«Александра» и ее экипаж в третий, и последний, раз переменили курс. За последний час скорость и согласованность их действий увеличились, и Лу справлялся со всем, что вызывало заминки ранее.
Они подходили к последнему бую, и надо было еще раз опустить спинакер.
Лу проверил концы. Джеф поднял парус, Лу привел его в бейдевинд, а Люк снял его с крюйсов. Роберт изготовился принять свободный конец грота-шкота, чтобы им можно было тащить спинакер. Как только он занял свое место, работа закипела. Джеф отпустил фал и помог стащить вниз спинакер. Джой отпустил ванту, чтобы спинакер мог болтаться, как флаг, за бортом судна. Когда спинакер был втянут на яхту, Люк установил парус к ветру, меняя курс, Джой сделал то же самое с миттель-шпангоутом, Джеф спустил мачту, и Лу уложил ее.
Со спущенным напоследок спинакером и приближаясь к линии финиша, они радировали дежурному на полосе частот 37 и стали ждать результата. Они были не первыми, но радовались и тому, как все вышло. На финише Лу взглянул на Квентина, и они обменялись улыбками. Ни тот ни другой не сказали ни слова. В словах они не нуждались. И без слов все было понятно.
Лежа на спине посреди катка и глядя на проносящихся мимо него людей, Лу хватался руками за ноющую грудь, стараясь унять смех, и не мог. С ним случилось то, чего он всю жизнь так боялся, — он упал самым трагическим и самым смешным образом. Он валялся посреди катка, и Люси, тоже смеясь, тянула его за руку, пытаясь поднять. Они скользили с ней по кругу, когда Лу в припадке самонадеянности споткнулся и упал на спину. К счастью, он ничего себе не сломал, пострадала лишь его гордость, но даже это не слишком его опечалило.
Он позволял Люси думать, будто она помогает ему подняться, таща его за руку. Он взглянул на Рут и увидел вспышку: она сделала новый кадр. Он поймал ее взгляд и улыбнулся.
За весь вечер они ничего не сказали друг другу о проведенном дне. В словах они не нуждались. И без слов все было понятно.
Это был лучший день в их жизни.

26
Все началось с мыши

В понедельник, наступивший после тех выходных, когда Лу Сафферн ходил на яхте и катался на коньках, он плыл по коридору, направляясь к кабинету с большим столом и лучшим освещением. Был канун Рождества, и в офисе было почти пусто. Но те немногие, в будничной одежде, кто встретился ему в холлах и приемных, хлопали его по спине, крепко жали ему руку и поздравляли. Свершилось. Шедший за ним Гейб, помогая ему, тащил коробку с папками. Канун Рождества был последним днем перед каникулами, когда Лу имел возможность все разобрать и приготовить для работы. Рут хотела, чтобы он поехал с ней и детьми в город — побродить там и окунуться в праздничную атмосферу, но вместо этого он счел за лучшее ознакомиться с новой своей работой, с тем чтобы, вернувшись в Новом году, не тратить время, раскачиваясь и приноравливаясь. Будь то канун Рождества или нет, откладывать намеченное он не собирался.
Дойдя до своего нового просторного и лучше освещенного кабинета, он открыл дверь, они вошли, и в уши Лу полились звуки ангельских песнопений, когда он увидел дорожку из солнечных бликов, протянувшуюся от двери к письменному столу, и сияющее в солнечных лучах, как видение, громадных размеров кожаное кресло. Свершилось! И хотя теперь он и мог с облегчением перевести дух, разумнее было бы набрать в легкие побольше воздуха для возникших перед ним новых и трудных задач. При всем том, чего он достиг, надо было стремиться к большему, и так без конца. Ему виделась лестница, верхними ступенями теряющаяся где-то в облаках, лестница шаткая и ненадежная, готовая в любую минуту рухнуть, увлекая вниз и его вместе с собой. Поглядеть вниз с этой лестницы он не смел, боясь застыть от ужаса. Смотреть надо было только вверх. Вперед и выше.
Гейб поставил коробку туда, куда указал ему Лу, и, оглядевшись, присвистнул.
— Вот так кабинетик!
— Да уж.

— Широко улыбаясь, Лу рассматривал помещение.
— Здесь очень мило, — добавил Гейб. Сунув руки в карманы, он прошелся по кабинету.
Лу нахмурился.
— «Мило», мне кажется, не совсем уместным определением для такого… — он обвел руками пространство, — чертовски грандиозного кабинета!
И он засмеялся, чувствуя головокружение. Его обуревали усталость и волнение, гордость с примесью страха, и он пытался совладать со всем разнообразием этих чувств.
— Так в чем же теперь непосредственные ваши обязанности?
— Я главный менеджер проектов, то есть получил в свое распоряжение разных мелких говнюков, чтобы указывать каждому из них, что делать.
— «Мелких говнюков» — это таких, как вы? Дернувшись, Лу повернулся к Гейбу лицом — так, уловив сигнал, поворачивается радар.
— То есть я хочу сказать, что всего несколько дней назад вы были в числе тех, кому указывают, что… Впрочем, не важно. — Гейб оборвал объяснение. — А как отнесся к этому Клифф?
— К чему отнесся?
— К потере должности.
— Ах, это… — Лу поднял глаза и пожал плечами. — Не знаю. Я с ним не говорил.
Молчание.
— Не думаю, что он уже достаточно поправился для разговоров, — добавил Лу, чувствуя необходимость что-то объяснить.
— Но посетителей к нему пускают, — сказал Гейб.
— Откуда вы это знаете?
— Знаю. Вам стоит пойти повидаться с ним. Он может дать вам хороший совет. Многому научить.
В ответ на такое замечание Лу лишь засмеялся. Гейб принял это, не моргнув глазом. Стоял и молча смотрел на него. Лу смущенно кашлянул.
— Сегодня канун Рождества, Лу. Чем вы занимаетесь? — мягко спросил Гейб.
— А что, разве не видно? — удивленно всплеснул руками Лу. — Работаю!
— Но кроме дежурных охранников единственный человек в здании — это вы. Остальные ушли.
Не заметили? Все уже там. — И Гейб показал за окно.
— Значит, все не до такой степени заняты, как занят я, — с детской обидой возразил Лу. — А потом, вы ведь тоже здесь, не так ли?
— Я не в счет.
— Забавный ответ. В таком случае и я тоже не в счет.
— Если так пойдет, то вы и вправду скоро станете не в счет. Знаете, как говорил Уолт Дисней, успешнейший бизнесмен, между прочим, владелец многих компаний? Он говорил, — Гейб улыбнулся, — что мужчина никогда не должен пренебрегать семейными обязанностями ради обязанностей служебных.
Последовала долгая неловкая пауза, во время которой Лу стискивал зубы и размышлял, что предпочтительнее: попросить Гейба уйти или собственноручно вышвырнуть его из кабинета.
— А еще он говорил… — Гейб засмеялся, — что все началось с мыши.
— Ладно. А теперь мне пора за работу, Гейб. Желаю вам веселого Рождества. — Лу старался держать себя в руках и говорил если не весело, то, по крайней мере, не показывая, как сильно хочется ему придушить Гейба.
— Спасибо, Лу. И вам тоже желаю счастливейшего Рождества. И поздравляю вас с таким милым, чертовски грандиозным кабинетом!
Лу невольно засмеялся на эти слова. Дверь за Гейбом закрылась, и он впервые остался один в новом своем кабинете. Пройдя к столу, он провел пальцем по его ореховому краю, погладил крытую свиной кожей столешницу. На столе стоял лишь большой белый компьютер с клавиатурой и мышью.
Он сел в кожаное кресло и, развернувшись к окну, стал наблюдать, как готовится к празднику раскинувшийся внизу город. Какая-то часть его существа рвалась туда, но он был пойман и помещен за стекло, туда, где мог видеть окружающий мир, но не мог до него дотронуться. Он нередко чувствовал себя заключенным как бы внутри гигантского стеклянного шара с сыплющимися на него обязанностями, ошибками и недочетами.

И он сидел так за столом с час или больше, сидел и размышлял. Он думал о Клиффе, о событиях последних недель, о недавно пережитом счастливейшем из дней. Думал обо всем, пока им не овладела легкая паника, и тогда, крутанувшись в кресле, он вернулся мыслями обратно в офис, к тому, что его там ожидало.
Он глядел на клавиатуру компьютера. Пристально глядел на нее. Потом перевел взгляд на тонкий белый провод мыши. Ему вспомнился Клифф, вспомнилось, как тот сидел под этим же столом, прижимая к груди эту самую клавиатуру, как, размахнувшись, он швырнул в Лу вот этой мышью и какие широко открытые от ужаса, какие затравленные были у него при этом глаза.
И в честь Клиффа он сделал то, что не позволил бы себе раньше, — скинул с ног ботинки, отключил от компьютера клавиатуру и отодвинул стул. Встав на четвереньки, он полез под стол, прижимая к себе клавиатуру. Он глядел в громадное, от пола до потолка, окно, глядел на мельтешение людей и машин внизу. Он просидел так еще час, размышляя.
В тишине громко тикали часы на стене. Не было слышно обычного офисного шума — телефонных звонков, гула компьютеров, гудения ксероксов, голосов, топота ног, спешащих по коридору. Не глядя на часы, он не замечал их тиканья, но, взглянув, услышал — как будто тиканье стало громче, когда он обратил на него внимание. Лу бросил взгляд на клавиатуру, на мышь, и его будто стукнуло, будто второй раз в него запустили этой мышью — до него наконец дошло, что имел в виду Клифф, что его так страшило, откуда он ждал угрозы. Уж конечно ему, Лу, не хочется, чтобы это настигло и его.
Он выбрался из-под стола, сунул ноги в до блеска отполированные штиблеты и вышел из офиса.

27
Накануне Рождества

Пешеходная Графтон-стрит в Дублине была запружена народом, делавшим последние предрождественские покупки. Жадные руки хватали все, что еще оставалось на полках, всякие разумные соображения, всякое стремление экономить и уложиться в бюджет летели к черту. Решения принимались мгновенно, с зависимости только лишь от запаса времени и доступности товара, порою даже без учета того, кому предназначался подарок. Сперва подарок, а кому — сообразим после.
В кои-то веки неспешно, не поддаваясь царившей вокруг панике, Лу и Рут бродили под ручку по дублинским улицам, предоставляя другим сколько угодно толкаться и бежать как угорелые. У Лу было полно времени. Рут была более чем удивлена, когда Лу, еще недавно сухо отказав ей, вдруг сам предложил с ней встретиться, но вопросов она, как и обычно, задавать не стала. Произошедшая с ним перемена была ей чрезвычайно приятна, но к радости примешивался скепсис, в котором она ни за что бы не призналась. Лу Сафферну предстояло еще многое ей доказать.
Они спустились по Генри-стрит, заставленной лотками и передвижными киосками, в которых торговцы распродавали последнее: игрушки, рулоны подарочной оберточной бумаги, шары, радиоуправляемые машинки, которые проверялись здесь же на улице, и елочную мишуру — все, что могло понадобиться в сумасшедшей лихорадке последних предрождественских часов. На вечно меняющей свой облик Мор-стрит наряду с обычными торговыми заведениями товар свой предлагали африканские и азиатские лавочники. Лу купил брюссельскую капусту у словоохотливого торговца, чье безудержное острословие немало веселило прохожих. Они сходили к ранней рождественской службе и пообедали в Вестин-отеле, разместившемся в Колледж-Грин, старинном, девятнадцатого века здании, бывшем некогда банком, а затем превратившемся в пятизвездочный отель. Обедали они в главном банковском зале, и Пуд, выгибаясь, задирал голову к потолку и с благоговейным изумлением разглядывал затейливый резной орнамент ручной работы и люстры, горевшие тысячами хрустальных граней, раз за разом издавая все новые вопли, только чтобы слушать отдающееся в высоком потолке эхо.
Лу Сафферн видел мир совершенно по-новому. Не с высоты тринадцатого этажа через толстое тонированное стекло и не из громоздкого кожаного кресла, ведь он решился влиться в толпу.

Не с высоты тринадцатого этажа через толстое тонированное стекло и не из громоздкого кожаного кресла, ведь он решился влиться в толпу. Гейб был прав насчет мыши. Гейб был прав насчет того, что Клифф может многому его научить. Собственно говоря, началось все еще раньше, уже полгода назад, когда мышью смазали ему по лицу, и в Лу после долгой спячки проснулась совесть вместе со страхами. Вообще, если подумать, Гейб был во многом прав. Его назойливо лезущий в уши голос говорил слова, которые Лу не хотелось слушать. Лу был очень обязан Гейбу. С наступлением темноты, когда детям пора было возвращаться домой, а Санте — отправляться в полет, Лу поцеловал на прощание Рут и детей, усадил их в машину и направился обратно в офис. Там ему предстояло еще одно дело.
Он ждал в вестибюле лифт, когда дверцы лифта внезапно открылись, и в то время, как Лу сделал шаг по направлению к кабинке, из нее вышел мистер Патерсон.
— Лу, — сказал он удивленно. — Не верю собственным глазам! Неужели вы сегодня работаете? Поразительное трудолюбие! — Он окинул взглядом коробку в руках Лу.
— О нет, я не на работе. Хотя еще и не ушел. — Лу улыбнулся. Он старался говорить внушительно, пытаясь выработать тон, уместный для него в новом его качестве. — Мне просто пришлось., хм… — Ему не хотелось подводить Гейба, раскрывая его обиталище. — Я забыл кое-что в кабинете.
— Хорошо, хорошо. — Мистер Патерсон устало потер глаза. — Но, боюсь, мне надо вам кое-что сказать. Я думал, стоит ли, и решил, что лучше будет сказать. Я ведь тоже не для работы приехал сюда вечером. Меня вызвал Альфред. Сказал, что это срочно. А после случая с Клиффом у всех нас нервы пошаливают. Вот я и прискакал опрометью.
— Я весь внимание, — сказал Лу, в душе которого зашевелилось беспокойство. Дверцы лифта опять закрылись. Путь к бегству был прегражден.
— Он хотел побеседовать со мной насчет… насчет вас.
— Да, — протянул Лу.
— Он вот что мне принес. — Мистер Патерсон сунул руку в карман и вытащил оттуда пузырек, который Гейб дал Лу. Там внутри была таблетка. Подлец Альфред, желая уничтожить Лу, видимо, слазал в мусорный бак за уликой.
Лу потрясенно глядел на пузырек, спешно решая как быть — отрицать ли все или же признаться. Над верхней губой у него проступили капельки пота, пока он перебирал версии. Это для отца. Нет. Для матери. От ее бедра. Нет. У него самого болит поясница. Он понял, что мистер Патерсон что-то говорит, и заставил себя вслушаться.
— Он сказал, что нашел таблетки под мусорным баком. Не знаю уж каким образом, — мистер Патерсон сдвинул брови, — но он выяснил, что это ваши… — Он испытующе смотрел на Лу — узнает ли тот пузырек.
У Лу заколотилось сердце.
— Мне известно, что вы друзья с Альфредом, — смущенно проговорил мистер Патерсон, и на лице его внезапно проступили шестьдесят пять его прожитых лет. — Но его забота о вас, по-моему, проявляется несколько странно. Мне кажется, что его цель — доставить вам неприятности.
— Хм… — Не сводя глаз с коричневого пузырька, Лу проглотил комок в горле. — Это не… хм… вовсе не что-то… — запинаясь, проговорил он, пытаясь сформулировать связный ответ.
— Не в моих правилах, Лу, лезть в личную жизнь сотрудников. Чем занимаются мои коллеги свободное время — это их дело, коль скоро это каким-то образом не вредит компании. Поэтому поступок Альфреда мне не очень-то пришелся по душе. — Мистер Патерсон нахмурился. Когда Лу ничего не ответил, лишь продолжая обильно потеть, мистер Патерсон добавил: — Но, может быть, вы сами хотели, чтобы он передал мне эти таблетки? — Похоже, мистер Патерсон пытался хоть как-то объяснить себе поведение Альфреда.
— Что? — Лу вытер пот со лба.

— Что? — Лу вытер пот со лба. — Зачем бы мне могло понадобиться такое?
Мистер Патерсон пронзил Лу внимательным взглядом. Губы его чуть дрогнули.
— Не знаю, Лу, но вы ведь у нас умница.
— Что? — смущенно отозвался Лу. — Не понимаю!
— Поправьте меня, если я не прав, но я-то заключил, — дрогнувшие губы вдруг расплылись в улыбке, — что вы намеренно пытались ввести Альфреда в заблуждение относительно этих таблеток. Пытались уверить его, что с ними что-то не то. Правильно?
Открыв рот, Лу с удивлением глядел на начальника.
— Я догадался. — Мистер Патерсон хохотнул и покачал головой. — Вы умница и хитрец, но меня не перехитрить. Я обо всем догадался по синему штемпелю, — пояснил он.
— Про что вы говорите? Какой синий штемпель?
— Вам не удалось до конца стереть его с таблеток, — объяснил мистер Патерсон. Открыв пузырек, он перевернул его, и таблетка упала на ладонь. — Видите этот синий штемпель? А если приглядеться, можно различить на положенном ей месте и букву «Д». Уж мне ли не понять такого, столько лет проработав с моими сотрудниками!
— Это единственная таблетка с синим штемпелем? — с трудом выговорил Лу.
Альфред и тут поленился. Не полез в помойку. Да он и для спасения собственной шкуры этого бы не сделал. Он просто частично соскреб штемпель с простой таблетки от головной боли.
— Нет, таблеток было две. И обе с синим значком. Я взял одну себе, надеюсь, вы мне это простите. С помойки они или нет, мне было не важно — так болела голова. Эти проклятые предрождественские дни меня в гроб загонят.
— Вы приняли таблетку? — ахнул Лу.
— Я возмещу вам ее. — Он небрежно махнул рукой. — Такие в любой аптеке продаются. И даже в газетных киосках. Они в свободной продаже, без рецепта.
— И что было потом, когда вы приняли таблетку?
— Ну, боль прошла, как и положено, не правда ли? — сказал мистер Патерсон. — Хотя, по правде говоря, если в течение ближайшего часа я не выберусь домой, мне придется срочно принять еще одну. — И он бросил взгляд на часы.
Лу потрясенно молчал.
— Так или иначе, я хочу, чтобы вы знали, что мне очень не понравилась эта попытка Альфреда. Я вовсе не считаю, что вы… э… такой, каким Альфред хочет вас передо мной выставить. А вот таким, как он, у нас в компании не место, и мне придется его уволить. Вся эта предрождественская суматоха, в придачу к работе, иногда превращает нас в чудовищ, — сказал он устало, выглядя теперь старше своих шестидесяти пяти лет.
Лу молчал, но в мозгу его бешено вертелись вопросы. Либо Альфред подменил таблетки, либо Лу в тех двух случаях, когда он раздвоился, принимал обычные таблетки от головной боли. Лу вынул из кармана платок и, развернув его, стал разглядывать оставшуюся у него таблетку. Сердце у него замерло в груди. На ней тоже виднелась еле заметная буковка, какой помечают таблетки от головной боли. Как же это он не увидел раньше эту буковку?
— А-а, я вижу, у вас есть еще одна такая! — засмеялся мистер Патерсон. — Ну вот вы и пойманы на месте преступления! Вот, пожалуйста. Можете взять и ту, что осталась. Прибавьте ее к вашей коллекции. — И он протянул ему пузырек.
А Лу лишь глядел на него, открывая и закрывая рот, как это делают рыбки в аквариуме. Слова не шли ему на язык, и он молча взял у мистера Патерсона таблетку.
— Ну, мне пора. — Мистер Патерсон попятился к двери. — Мне еще железную дорогу собирать и батарейки вставить в Мисс-как-ее-там, болтающую всякий вздор, который теперь, уж конечно, меня заставят слушать целую неделю кряду. Счастливого Рождества, Лу, — и он протянул ему руку.
Лу судорожно сглотнул. Мысли его все еще беспорядочно крутились вокруг таблеток.

Может быть, у него аллергия на них? Может быть, раздвоение было своего рода побочным эффектом? Или все это ему просто почудилось? Нет, это было в действительности. Рут и дети могут засвидетельствовать его пребывание с ними в обоих случаях. Значит, дело не в таблетках, дело в…
— Лу… — произнес мистер Патерсон, чья рука, протянутая ему, все еще болталась в воздухе.
— Пока, — хрипло выговорил Лу. Потом откашлялся: — То есть счастливого Рождества. — И он пожал руку начальнику.
Едва расставшись с мистером Патерсоном, Лу ринулся к черной лестнице и по ступенькам сбежал в подвал. Там было холоднее, чем обычно, но свет в конце коридора починили, и он больше не мигал таинственно и призрачно. Из-под двери неслись звуки «Домой на Рождество» Криса Ри, отдаваясь эхом от холодных голых стен.
Лу вбежал без стука. Дверь он толкнул ногой, так как руки были заняты коробкой. Помещение показалось ему еще пустыннее, чем раньше. Гейб скорчился во втором проходе, сворачивая спальный мешок и одеяло.
— Привет, Лу, — не оборачиваясь, сказал он.
— Кто вы такой? — дрожащим голосом возопил Лу, ставя на полку коробку.
Гейб распрямился и вышел из прохода.
— Ну вот, — медленно сказал он, оглядывая Лу с ног до головы, — неплохое начало беседы! — Он покосился на стоявшую на полке коробку и улыбнулся. — Это подарок мне? — негромко осведомился он. — Ну зачем вы беспокоились… — И он шагнул вперед, чтобы взять коробку, в то время как Лу попятился, со страхом глядя на него.
— Хм, — хмыкнул Гейб. Потом взглянул на завернутую в подарочную бумагу коробку: — Можно открыть сейчас?
Лу не ответил. Лицо его лоснилось от пота, глаза настороженно бегали, следя за каждым движением Гейба.
Гейб не спеша, аккуратно разворачивал идеально завернутую бумагу. Осторожно, начиная с концов, снял с нее клейкую ленту, стараясь не порвать бумагу.
— Люблю делать подарки, — сказал он и тем же небрежным тоном продолжал: — А вот получать их мне доводилось нечасто. Но вы — другое дело, Лу. Я всегда так думал. — Он улыбнулся Лу, потом развернул коробку и открыл подарок — электрообогреватель для его подсобки. — О, очень предусмотрительно с вашей стороны. Спасибо. Он будет согревать меня на следующем из моих биваков, но не здесь, потому что, к несчастью, я съезжаю.
Лу прислонился к стенке, отодвинувшись от Гейба как можно дальше, прежде чем вымолвить дрожащим голосом:
— Таблетки, что вы мне дали, были от головной боли.
Гейб продолжал разглядывать обогреватель.
— Подозреваю, что вы узнали это от мистера Патерсона.
Ответ ошеломил Лу, который ожидал, что Гейб начнет спорить и отрицать сказанное.
— Альфред отыскал их в помойке и передал мистеру Патерсону.
— Вот подлец какой! — покачал головой Гейб и улыбнулся: — Старина Альфред в своем репертуаре! Я это предполагал. Что ж, можем присудить ему несколько очков за упорство и последовательность. Он, кажется, всерьез вознамерился не допустить вас к новой должности, правда?
И, не дождавшись от Лу ответа, он продолжал:
— Бьюсь об заклад, что кляуза, с которой он притащился к мистеру Патерсону, не очень-то ему помогла. Ведь так?
— Мистер Патерсон уволил его, — негромко сказал Лу, все еще пытаясь понять, что к чему.
Гейб улыбнулся, не выказав ни малейшего удивления, но с довольным видом — довольный в том числе и самим собой.
— Расскажите мне, что это за таблетки. — Лу чувствовал, как дрожит его голос.
— Ладно… Это была упаковка таблеток от головной боли, купленная мной в газетном киоске. Но соскрести с них маленькие буковки оказалось очень непросто. Видите ли, в наши дни почти на всех таблетках есть эти знаки.

Видите ли, в наши дни почти на всех таблетках есть эти знаки.
— Кто вы такой?! — воскликнул Лу, и в голосе его был неподдельный ужас.
Гейб вздрогнул, и лицо его выразило озабоченность.
— Я теперь внушаю вам страх? Из-за того, что выяснилось, что вас клонировали вовсе не таблетками? Господи, что творят люди с наукой! Хватаются за нее, готовы поверить в любые научные открытия, в любые новинки — таблетки от того, от другого. Похудеть — таблетки, отрастить новые волосы — таблетки, и так без конца. Верят во что угодно, как сумасшедшие. — Он покачал головой. — Если бы чудеса можно было записать при помощи химических формул, люди веровали бы в них с большей готовностью. Прямо руки опускаются! Мне пришлось сослаться на таблетки, Лу, потому что иначе вы бы мне не поверили. И ведь я оказался прав, не так ли?
— В каком смысле «не поверил бы вам»? Кто вы, возьми, на самом-то деле? И что это все за петрушка?
— Но теперь-то, — сказал Гейб, грустно глядя на Лу, — все по-моему, ясно?
— Ясно? Мне? Наоборот — все окончательно запуталось!
— Таблетки были лишь стимулятором. Стимулятором сознания. Вспомогательным средством. — Он улыбнулся.
Лу потер себе лицо — усталый, сбитый с толку, напуганный.
— Они были нужны, чтобы дать вам шанс, Лу. Получить шанс заслуживает каждый. И даже вы, что бы вы ни считали по этому поводу.
— Шанс? Какой шанс? Шанс на что? — выкрикнул он.
От следующих слов Гейба у него побежали мурашки по коже и захотелось немедленно бежать домой, к семье.
— Брось, Лу. Ты же это знаешь.
Это были слова Рут. Гейб повторил их! Лу затрясло, как в лихорадке, а Гейб между тем продолжал:
— Шанс побыть в кругу семьи, шанс узнать родных получше, прежде чем… ну, просто побыть с ними.
— Узнать их получше, прежде чем что? — спросил Лу на этот раз очень тихим голосом.
Гейб не ответил, он отвел глаза, посчитав, что и без того сказал слишком много.
— Прежде чем что? — вновь выкрикнул Лу, надвигаясь на Гейба.
Гейб молчал и лишь сверлил Лу своими ясными синими глазами.
— Им что, грозит опасность, с ними что-то случится? — Его голос задрожал, он был на грани паники. — Я так и думал! Я боялся этого! Что с ними будет? — Он скрипнул зубами. — Если вы что-то сделали с ними, я вас…
— С вашей семьей, Лу, ничего не произошло, — произнес Гейб.
— Я вам не верю! — в панике воскликнул Лу и выхватил из кармана свой «Блэкбери». Взглянул на дисплей — пропущенных звонков не было. Он быстро набрал свой домашний номер, одновременно пятясь из подсобки. Окинув Гейба напоследок злобным взглядом, он повернулся и бросился бежать.
— Не забудьте пристегнуться, Лу! — крикнул вслед ему Гейб, и этот крик раздавался у него в ушах, пока Лу со всех ног мчался к подземной парковке. Поставив «Блэкбери» на автодозвон, Лу на бешеной скорости выехал с парковки. По ветровому стеклу барабанили тяжелые капли дождя. Включив «дворники» на предельную мощность, он выехал на пустынную улицу и нажал на акселератор. Предупредительные сигналы непристегнутого ремня безопасности из-под сиденья становились все громче и громче, но от волнения он их не слышал. Колеса «порше» чуть скользили на мокром асфальте объездов возле набережной, а потом на Клонтарф-Коуст-роуд, ведущей к Хоуту. Над морем высились красно-белые трубы электростанции, они вытянулись вверх на 680 метров и были похожи на два огромных пальца, грозящих Лу. Дождь припустил не на шутку, и видимость была плохая, но Лу ездил здесь всю свою жизнь, и единственной его задачей было поскорее проскочить узкую полоску суши, отделявшую его от его семьи. Было половина седьмого, и совсем стемнело.

Народ в основном был либо у мессы, либо сидел по пабам, перед тем как разложить подарки и выставить стакан молока с куском рождественского пирога Санте и несколько морковок его водителю. Семейство Лу сидело дома за ужином, к которому Лу обещал подъехать, но на телефонные звонки оно не отвечало. Лу бросил взгляд на «Блэкбери», проверяя, включен ли он, и на секунду отвлекся от дороги. Машина вильнула и выехала на среднюю полосу. Встречная машина громко просигналила, и он поспешил убраться на свою полосу. Он промчался мимо отеля «Морской» в Саттон-Кросс, там все гудело от праздничных приготовлений. Видя, что дорога свободна, он поднажал. Машина, как вихрь, пролетела Саттонскую церковь, школу и выехала на взморье, где на фасадах уютных домиков в окнах горели свечи, сверкали рождественские деревца, а на крышах болтались Санты. На подъемных кранах, окаймлявших береговую линию Дублинской бухты, были зажжены лампочки иллюминации. Распрощавшись с бухтой, он въехал на круто забиравшую вверх дорогу к дому. Дождь лил как из ведра, сплошной стеной закрывая обзор. Ветровое стекло запотело, и он наклонился, чтобы протереть его рукавом своего кашемирового пальто. Он жал на кнопки приборной доски в надежде улучшить видимость. В уши назойливо лез сигнал ремня безопасности, а стекло запотевало тем больше, чем жарче становилось в салоне. Но он не сбавлял скорости, подгоняемый писком мобильника и желанием скорее оказаться дома, с семьей, желанием, пересиливавшим все прочие эмоции. Добраться до своей улицы заняло у него лишь двенадцать минут быстрой езды по пустынным дорогам.
Наконец телефон просигналил, что на звонок ответили. На экране дисплея показалось лицо Рут — широкая улыбка, карие глаза, мягкий приветливый взгляд. Обрадовавшись, что она, по крайней мере, в состоянии ответить на его звонок, он облегченно опустил глаза к мобильнику и протянул к нему руку.
«Порше 911 Каррера 4S» имеет уникальную систему сцепления, превосходящую даже систему сцепления спортивных машин. В зависимости от устойчивости задних колес, от пяти до сорока пяти процентов мощности может направляться на передние колеса. Поэтому на резких поворотах мощность передних колес увеличивается, толкая машину в нужном направлении. Такая система обеспечивает «Каррере 4S» устойчивость на обледенелых трассах даже большую, чем у большинства спортивных машин.
К сожалению, в распоряжении Лу пока что была другая модель. Хотя новый «порше» он уже заказал и должен был получить машину уже через неделю.
И поэтому, бросив взгляд на экранчик «Блэкбери» и бурно радуясь появлению там лица Рут, он на секунду перестал следить за дорогой и поторопился со следующим поворотом. Он автоматически убрал ногу с акселератора, высвобождая задние колеса и тем самым перенося весь вес машины на передние, и тут же опять нажал на акселератор, делая поворот. Сцепление хвостовой части было нарушено, и его вынесло на другую сторону дороги, где начинался крутой скат.
Последующие мгновения были так полны ужаса и смятения, что он даже не почувствовал особой боли — шок притупил ее. Машина перевернулась раз, другой, третий. На каждом кувырке Лу испускал дикий вопль, размахивая и колотясь руками и головой о стенки салона, как кукла, попавшая в стиральную машину. Подушкой безопасности его ударило по лицу, из носа потекла кровь, и на несколько секунд он отключился, погрузившись в недвижную кровавую кашу.
Спустя какое-то время Лу открыл глаза и попытался оглядеться и оценить ситуацию. Но не смог. Его окружала тьма, и двигаться он был не в состоянии. Один глаз залепила какая-то вязкая густая масса, и он ничего не видел. Одной рукой, которой Лу еще мог слегка пошевелить, он ощупал себя и понял, что и все его тело увязло в этой массе. Он провел языком по деснам — во рту был вкус ржавого железа, и он понял, что это кровь. Он попытался шевельнуться и не смог. Из рук слегка двигалась одна. Он крепился, чтобы не паниковать, и старался решить, что делать.

Он крепился, чтобы не паниковать, и старался решить, что делать. Впервые в жизни в голову не приходила ни одна связная мысль, а когда прошел шок и он понял, что произошло, на него со всей силой нахлынула боль. Перед ним маячил образ Рут. Образы Люси и Пуда. Его родителей. Они были так недалеко от него, на вершине холма, который он почти преодолел. Лежа в темноте в разбитой машине, среди зарослей утесника и каких-то трав, на склоне холма в Хоуте, Лу Сафферн тихонько заплакал.
Рэфи и Джессика совершали свой обычный патрульный объезд, пререкаясь по поводу диска с музыкой кантри, которой Рэфи, как обычно, мучил Джессику, когда машина их поравнялась с тем местом, где слетела с дороги машина Лу.
— Погодите-ка, Рэфи, — прервала Джессика громогласные сетования Рэфи насчет его разбитого сердца и так далее, вторившие звукам магнитолы.
Он запел еще громче.
— Рэфи! — крикнула она, выключая музыку. Он удивленно воззрился на нее:
— Ладно, ладно, ставь своих стандартных «Обезьянок» или как там их…
— Остановите машину, Рэфи, — сказала она тоном, заставившим его сразу подрулить к обочине.
Она выпрыгнула из машины и пробежала несколько шагов назад к месту, которое привлекло ее внимание тем, что деревья там были поломаны и искорежены. Она вытащила фонарик и посветила на скат холма.
— О господи, Рэфи, надо вызвать спасателей, — крикнула она, — «скорую» и пожарных!
Он было потрусил к ней, но остановился, повернул назад к машине и рации.
— Я спущусь! — крикнула она, уже начав продираться сквозь поломанные сучья по крутизне.
— Не надо, Джессика, — донесся до нее голос Рэфи, но она не слушала его. — Вернись, это опасно!
Она различила эти слова, но вскоре была уже далеко, там, где до нее не долетали крики, а слышалось только ее учащенное хриплое дыхание. Стук сердца отдавался в ушах. Будучи во взводе новичком, Джессика не должна была раньше наблюдать подобное зрелище — искореженной до неузнаваемости машины, лежащей вверх колесами. Но она такое уже видела. Это зрелище было слишком знакомо ей, оно являлось ей в ночных кошмарах и преследовало ее наяву. Столкнувшись сейчас с той же картиной, которую назойливо, вновь и вновь рисовала ее память, она почувствовала дурноту, такую, что вынуждена была опуститься на землю и спрятать голову между колен. У Джессики были свои секреты, и один из них сейчас вернулся, настигнув ее. Она молилась, чтобы машина оказалась пуста. Искореженная до неузнаваемости, без водительской лицензии, в темноте трудно было даже понять, какого она цвета — синего или черного.
На четвереньках она облазила машину кругом, под дождем, промокшая до нитки. Земля была мокрой и вязкой, Джессика поминутно скользила и теряла равновесие, сердце ее колотилось, как сумасшедшее, потому что в ней ожило давнее воспоминание, и она переживала его вновь, не обращая внимания ни на боль в подвернувшейся ноге, ни на сучья и ветки, царапавшие ее лицо, ни на притаившиеся среди утесника камни, натыкаясь на которые она набивала синяки на ногах.
У противоположной стенки салона скрючился человек. Вернее, тело, и сердце у Джессики упало. Она посветила фонариком. Человек был в крови. Весь. Дверца была захлопнута, и открыть ее она не могла, но стекло окошка со стороны водителя выбило ударом, и она могла добраться по крайней мере до верхней половины его туловища. Стараясь не терять присутствия духа, она опять посветила фонариком.
— Тони, — еле слышно шепнула она при виде тела в машине. — Тони! — На глаза навернулись слезы. — Тони. — Она вцепилась в него, гладила его лицо, тормошила лежащего, желая привести его в чувство. — Тони, это я, — бормотала она. — Я здесь.
Мужчина застонал, но глаз не открыл.
— Я вытащу тебя отсюда, — шепнула она в самое его ухо и поцеловала в лоб.

— Я привезу тебя домой.
Он медленно открыл глаза, и она вздрогнула, как от удара. Глаза были синие. Не карие. У Тони были карие глаза.
Он глядел на нее, она — на него, освобождаясь от кошмара.
— Сэр, — сказала она, и голос ее неожиданно задрожал. Она глубоко вздохнула и начала заново: — Сэр, вы слышите меня? Меня зовут Джессика, вы меня слышите? Помощь уже едет, понятно? Мы поможем вам.
Он со стоном прикрыл веки.
— Выехали! — задыхаясь, крикнул откуда-то сверху Рэфи и начал спускаться к машине.
— Осторожно, Рэфи, здесь очень скользко, лучше оставайтесь наверху, чтобы они увидели вас.
— Живые есть? — спросил он, не обращая внимания на ее слова и продолжая спуск — очень осторожно, мелкими шажками.
— Да, — отозвалась она. — Дайте мне руку, сэр! — Она посветила фонариком на его руку, и от увиденного у нее что-то оборвалось внутри. Насилу справившись с дыханием, она опять подняла фонарик. — Возьмите меня за руку, сэр. Вот я, здесь. Чувствуете? — Она крепко ухватила его руку.
Он застонал.
— Держитесь. Сейчас мы вас вытащим.
Он опять застонал.
— Что? Я не понима… не волнуйтесь, сэр, «скорая» уже в пути.
— Кто он? — окликнул ее Рэфи. — Узнала?
— Нет, — коротко отвечала она, не спуская глаз с пострадавшего и молясь, чтобы он опять не потерял сознание.
— Моя жена, — услышала она шепот, такой тихий, что его можно было принять за вздох. Она приблизила ухо к его рту, так, что губы его коснулись ее мочки, и ощутила на коже липкую кровь.
— У вас есть жена? — ласково спросила она. — Вы увидите ее, обещаю! Обязательно увидите. Как вас зовут?
— Лу, — сказал он и заплакал, заплакал тихо, но даже такое усилие оказалось для него чрезмерным, и он затих.
— Держитесь, Лу, пожалуйста, держитесь! Борясь со слезами, она опять приблизила ухо к самому его рту, потому что опять послышался тихий шепот:
— Таблетку? У меня нет никаких..
Внезапно он выпустил ее руку и слабой безжизненной рукой стал шарить у себя по пальто с таким усилием, словно заводил тяжелый грузовик. Он рычал и выл от боли. Сунув руку в его мокрый от крови нагрудный карман, Джессика извлекла оттуда пузырек. В пузырьке была одна-единственная белая таблетка.
— Это ваше лекарство, Лу? — неуверенно спросила она. — Мне надо?.. — Она подняла глаза на Рэфи, размышлявшего, как бы ему половчее спуститься по мокрому склону. — Не знаю, надо ли мне вам помочь…
Лу схватил ее руку и сжал с такой силой, что она немедленно дрожащей рукой открыла пузырек и вытрясла оттуда ему на ладонь таблетку. Плохо слушающимися пальцами она приоткрыла ему рот, положила на его язык таблетку и закрыла ему рот. Быстро оглянулась, не видел ли Рэфи. Но он был все еще где-то на середине пути.
Когда она вновь обратила взгляд к Лу, он смотрел на нее широко раскрытыми глазами. И такая любовь, такая благодарность читались в этом взгляде, что сердце ее преисполнилось надежды. Потом он сделал глубокий вдох, тело его содрогнулось, он закрыл глаза и отошел.

28
Во имя прошлого

В тот самый час, когда Лу Сафферн отошел в мир иной, он стоял в садике перед своим домом в Хоуте, промокший до нитки. От только что пережитого его била дрожь. Времени у него оставалось немного, но самым желанным местом на земле был сейчас для него этот дом, этот и никакой другой.
Он вошел в дом через парадную дверь, хлюпая ботинками по мраморным плиткам. В гостиной потрескивал огонь в камине, на полу под рождественским древом теснились перевязанные нарядными ленточками подарки. Люси и Пуд были пока что единственными детьми в семье, и по традиции родители Лу, Квентин с Александрой, а в этом году и недавно разведенная Марсия, в эту ночь оставались в доме Лу.

Невозможно было лишить их удовольствия видеть, как радуется Люси подаркам в утро Рождества. Лу не мог и представить себе, что проведет эту ночь не с ними, ничто другое не способно было принести ему большую радость. Он вошел в столовую, надеясь, что они увидят его, что последний чудодейственный дар Гейба и на этот раз его не подведет.
— Лу! — Рут первая подняла глаза от стола и увидела. Она вскочила и бросилась к нему: — Лу, милый, с тобой все в порядке? Что-нибудь случилось?
Мать кинулась за полотенцем для него.
— Я прекрасно себя чувствую! — Он шмыгнул носом и, взяв ее обеими руками за подбородок, пристально взглянул ей в глаза. — Сейчас все хорошо. Я звонил, — шепнул он, — а ты не отвечала.
— Пуд опять спрятал телефон, — сказала она, с тревогой глядя на него. — Ты выпил? — шепотом спросила она.
— Нет. — Он засмеялся. — Я влюблен, — шепнул он в ответ и тут же, уже громко, чтобы все в комнате могли его слышать, повторил: — Я влюблен в мою красавицу жену. — Он крепко поцеловал ее в губы, потом, зарывшись в ее волосы, поцеловал ее в шею и осыпал поцелуями ее лицо, не обращая внимания на присутствие свидетелей. — Прости, — шепнул он ей. Ему трудно было говорить, так душили его слезы.
— За что простить? Что случилось?
— Прости за то, как я вел себя с тобой. За то, каким я был. Я люблю тебя. Я не хотел причинять тебе боль.
Глаза Рут увлажнились.
— О, я знаю это, дорогой, ты уже мне это говорил, я знаю.
— Я понял, что без тебя я становлюсь жестоким. — Он улыбнулся, и мать, только что вернувшаяся с полотенцем, захлопала в ладоши, а потом, схватив руку мужа, пожала ее.
— И всем вам скажу, — он оторвался от Рут, но руки ее по-прежнему не отпускал, — простите меня, я так перед вами виноват.
— Мы всё понимаем, Лу. — Квентин улыбнулся. Голос его был хриплым от волнения. — Все это прошло и быльем поросло. Не будем ворошить прошлое, ладно? Не волнуйся. Сядь за стол, поужинай. Все в порядке.
Лу взглянул на родителей. Те с улыбкой кивали. Глаза отца были мокрыми от слез. Он усиленно кивал — дескать, все хорошо, все в порядке. Сестра Марсия моргала, прогоняя слезы, и передвигала разложенные на столе приборы.
Они сушили костюм Лу, они целовали его, ласкали, старались накормить его, но ел он немного. В ответ он все уверял их в своей любви и говорил им, как любит их, повторяя это вновь и вновь, пока они со смехом не приказали ему замолчать. Он отправился переодеться, чтобы, как сказала мать, не свалиться с воспалением легких. Наверху он услышал плач Пуда и тут же поспешил из спальни в комнату сына.
Там было темно и горел только ночник. Он увидел, что Пуд совершенно проснулся и стоит в своей кроватке, держась за перильца, как бодрствующий за решеткой в плену у сна. Лу зажег свет и прошел в комнату. Поначалу Пуд встретил его сердито.
— Эй, малыш, — ласково заговорил с ним Лу. — Ты почему не спишь?
В ответ мальчик жалобно застонал.
— Ну идем.
Лу склонился над кроваткой, поднял на руки малыша и стал его баюкать, прижимая к себе. Впервые тот не поднял рев на весь дом при приближении отца. Наоборот, он заулыбался, тыча пальцем в глаз Лу, в его нос, а затем и в рот, откуда попытался вытащить зубы. Лу засмеялся.
— Эй, эти зубы ты взять не можешь. У тебя скоро свои вырастут. — Он поцеловал щеку Пуда. — Станешь большим, с тобой много чего произойдет, вот увидишь. — Он грустно поглядел на сына, думая о том, что все это будет уже без него. — Позаботься о маме вместо меня, хорошо? — шепнул он дрожащим голосом.
Пуд засмеялся, неожиданно громко, пуская пузыри.
От этого смеха слезы у Лу моментально высохли. Он поднял мальчика, положил его животом себе на голову и стал кружить.

От этого смеха слезы у Лу моментально высохли. Он поднял мальчика, положил его животом себе на голову и стал кружить. Пуд так. заливался смехом, что Лу не оставалось ничего другого, как разделить это веселье. Уголком глаза он увидел, что Люси, стоя в дверях, наблюдает эту сцену.
— А теперь, Пуд, — громко сказал он, — как тебе идея пройти в комнату Люси и попрыгать там на кровати, чтобы разбудить ее?
— Нет, папа! — Люси со смехом ворвалась в комнату. — Я и так не сплю.
— Ах, так и ты не спишь тоже! Вы что — эльфы, помогаете Санте подарки раскладывать?
— Нет, — засмеялась Люси.
Пуд тоже засмеялся.
— Ну, тогда марш в постель, а не то Санта не придет, если вы оба спать не будете и он это увидит.
— А если он тебя увидит? — спросила она.
— Ну, тогда он оставит лишние подарки и на мою долю.
Она поморщилась:
— От Пуда каками пахнет. Я позову маму.
— Не надо. Я и без нее справлюсь. — Он взглянул на Пуда, и тот ответил ему улыбкой.
Люси вытаращила на него глаза, как на умалишенного.
— Не таращись на меня так! — засмеялся он. — Дело-то пустяковое. А теперь давай, дружище, подсоби-ка мне! — Он нервно улыбнулся Пуду, а тот игриво шлепнул его по щеке. Люси так и покатилась со смеху.
Лу опустил Пуда на пол, чтобы тот не скатился с пеленального столика, который Рут обычно в таких случаях использовала.
— Мама его на столик кладет.
— Ну а папа не кладет, — объявил он, прикидывая, как бы расстегнуть пижамку сыну.
— Там пуговицы на попке, — сказала Люси, присев на пол рядом с ним.
— О, вот спасибо! — Он расстегнул пуговицы, закатав низ пижамы, достал запачканный памперс. Взял чистый, медленно развернул его. Повертел в руках, пытаясь догадаться, где тут зад, где перед.
— Фу, гадость какая! — Люси отшатнулась, зажимая рот рукой. — Поросенок спереди должен быть, — сказала она, не разжимая пальцев.
Лу судорожно пытался взять ситуацию под контроль, пока Люси прыгала вокруг и каталась по полу, обмахиваясь с преувеличенной брезгливостью. Не вытерпев проволочки, Пуд стал брыкаться, отталкивая его, и Лу вынужден был отступить. Пуд уползал на коленках прочь от отца, а тот тянулся к нему с салфеткой, чтобы подтереть. Но легкие, как перышки, касания тут не помогали. Пуд нуждался в решительных действиях. Собравшись с духом, Лу приступил к ним. И как только Пуд почувствовал твердость его руки, он присмирел и занялся каким-то шариком, привлекшим к себе его внимание. Люси ассистировала отцу, подавая ему нужные предметы.
— Сейчас детским кремом смазать нужно, — подсказала она.
— Спасибо. Ты позаботишься о Пуде, правда, Люси?
Она с важностью кивнула.
— И о маме ты тоже позаботишься?
— Да, — сказала она, горделиво вздернув нос.
— А Пуд с мамой позаботятся о тебе, — сказал он, наконец ухватив Пуда за пухлые ножки и выволакивая его из-под кроватки. Он тащил мальчика по ковру, а тот визжал, как поросенок.
— А еще мы все позаботимся о папе! — ликующим голосом возвестила она, прыгая вокруг.
— Ты о папе не волнуйся, — негромко сказал он, думая, как надеть памперс. Наконец он справился с этим и быстро застегнул пуговички. — Сегодня пусть он поспит без пижамки, — сказал Лу, стараясь, чтобы это прозвучало уверенно.
— Мама свет выключает, чтобы он заснул, — прошептала Люси.
— О, хорошо, мы тоже так сделаем, — пробормотал он и выключил свет, оставив только ночник в виде Винни-Пуха.
Пуд гукал, сучил ножками и бормотал что-то невнятное, глядя на тени на потолке.
Лу опустился на ковер, в темноте притянул к себе Люси и, обняв девочку, стал следить, как глупый мишка с опилками в голове уплетает мед из горшочка.

Лучшего времени сказать ей не будет.
— Знаешь, где бы папа ни находился, что бы ни случилось с тобой в жизни, в радости или в горе, какой бы одинокой и потерянной ты себя не чувствовала, помни, что я с тобой, вот здесь. — Он тронул ее голову. — И здесь. — Он коснулся ее груди. — Помни, что я гляжу на тебя, горжусь тобой и всем, что бы ты ни делала, а если когда-нибудь ты усомнишься в моих чувствах, вспомни, что я тебе сейчас сказал, вспомни, что я люблю тебя, детка. Папа тебя любит, будешь помнить?
— Да, папа, — грустно сказала она. — А если я буду не слушаться? Ты будешь меня любить, когда я не буду слушаться?
— Когда ты не будешь слушаться, — сказал он, взвешивая каждое слово, — помни только, что папа, где бы он ни был, хочет, чтобы ты была самой лучшей девочкой на свете.
— А где ты будешь?
— Если не здесь, то где-нибудь еще.
— А где это «где-нибудь еще»?
— Это секрет, — шепнул он, стараясь не заплакать.
— В секретном где-нибудь еще, — шепнула она, обдавая его лицо теплым дыханием.
— Ага. — Он крепко обнял ее, роняя крупные тяжелые слезы и стараясь плакать беззвучно.
Внизу, в столовой, все плакали, слыша этот разговор по электронной связи с детской. Для Саффернов это были слезы радости, потому что их сын, брат и муж наконец-то вернулся к ним.
В ту ночь Лу Сафферн спал со своей женой, а после обнимал ее и гладил шелковистые волосы, пока не начал уплывать куда-то, и даже тогда он чувствовал кончиками пальцев овал ее лица и ее черты — чуть вздернутый нос, высокие скулы, подбородок; он гладил ее лицо, ощупывал его, ощупывал волосы, как делает это слепец при первом знакомстве.
— Я буду любить тебя вечно, — шептал он ей, и она улыбалась, погружаясь в этот волшебный полусон.
Но среди ночи волшебство разбилось в прах: Рут разбудил звонок от калитки. Спросонок, в халате, она провела в дом Рэфи и Джессику. С нею были Квентин и отец Лу, настороженно глядевшие на незнакомцев; они хотели защитить Рут от этого неурочного вторжения. Но защитить ее от того, что последовало, они не могли.
— Здравствуйте, — сурово сказал Рэфи, когда они все собрались в гостиной. — Простите, что побеспокоил вас в такой поздний час.
Рут разглядывала молоденькую женщину в синей полицейской форме, ее холодные грустные глаза, ее ботинки, на которых налипла засохшая грязь вперемешку с травой, грязью измазаны были и ее брюки. Рут заметила царапины на ее лице и шрам, который та пыталась скрыть за волосами.
— Что случилось? — прошептала Рут. Слова застревали в горле. — Скажите мне. Пожалуйста.
— Миссис Сафферн, думаю, вам лучше сесть, — мягко произнес Рэфи.
— Надо позвать Лу, — прошептала Рут, косясь на Квентина. — Когда я проснулась, в постели его не было, наверное, он в кабинете.
— Рут, — сказала женщина-полицейский, сказала так ласково, что сердце у Рут упало, и она, вся обмякнув, позволила Квентину уложить себя на диван, а он и отец Лу присели рядом. Они сжали друг другу руки, сцепившись так крепко, словно прикованные друг к другу, и стали слушать, как Рэфи и Джессика говорят им о том, что жизнь их теперь изменилась круто и непонятно, о том, что их сын, брат и муж оставил их так же внезапно, как только что вернулся к ним.
Когда Санта разложил подарки в каждом доме по всей стране, когда огни в окнах стали меркнуть, венки над дверью стали словно в прижатые к губам пальцы, шторы и жалюзи опустились на окна, как веки погружающегося в сон человека, за несколько часов до того, как индейка проломила окно другого дома на другом конце города, Рут Сафферн пришла к новому осознанию того, что, несмотря на потерю мужа, у нее остались дети от него, а вся семья Лу поняла в эту волшебнейшую из всех ночей в году ночь, какой необыкновенный подарок получили они от Лу в предрассветный час рождественского утра.

29
Мальчишка с индейкой 5

Рэфи внимательно глядел на мальчишку, желая узнать, как отреагирует тот на рассказанную ему историю. Наступило молчание.
— Как вы все это узнали?
— Сложили сегодня из обрывков того, что рассказали его домашние и коллеги.
— А с Гейбом вы не говорили?
— Раньше и очень коротко. Он должен прибыть к нам в отделение.
— И вы утром заезжали к Лу домой?
— Да.
— И дома его не было?
— Ни малейшего следа. Хотя постель, на которой он лежал, была еще теплая.
— Вы все это придумали?
— Ни слова не придумал.
— Считаете, что я вам поверю?
— Нет, не считаю.
— Так зачем тогда это все?
— Рассказчик рассказывает, а верить ему или нет — дело слушателей. Рассказчику это все равно.
— Но сам-то рассказчик верить должен?
— Должен он только рассказывать, — и Рэфи подмигнул мальчику.
— Но вы верите?
Рэфи оглядел комнату, проверяя, не пробрался ли в нее кто-нибудь без его ведома. Смущенно пожал плечами, покачивая головой.
— Один ведет рассказ об уроке, полученном кем-то другим, а сам рассказ может стать уроком еще кому-то.
— Ну и что это значит?
Рэфи попробовал избежать ответа, отхлебнув вместо этого кофе.
— Вы сказали, что это урок. Какой же?
— Ну, если ты настаиваешь, мальчик мой… — Рэфи сделал большие глаза.
— Давайте, выкладывайте!
— Урок в том, чтобы дорожить теми, кого любишь, — смущенно начал Рэфи. — Понять, кто в жизни для тебя главный и что действительно важно, и сосредоточиться на этом. — Он кашлянул и отвел глаза, непривычный к тому, чтобы поучать и произносить проповеди.
Мальчишка закатил глаза и притворно зевнул.
И Рэфи, отбросив смущение, уцепился за последнюю возможность достучаться до подростка, прежде чем сдаться окончательно и прекратить разговор. Лучше бы ему отправиться домой, чтобы поспеть к рождественскому ужину, хотя бы ко второй перемене, вместо того чтобы торчать здесь с этим трудным парнишкой.
Он наклонился к столу.
— Гейб сделал Лу подарок, подарок особый и очень ценный. Я не стану мучить тебя загадками, потому что собираюсь уехать и оставить тебя поразмышлять в одиночестве над тем, что ты сделал. Но если ты пропустишь мимо ушей мои слова, то так и останешься до конца своих дней обозленным на весь мир, так и пойдешь по жизни.
— Ладно, — сказал мальчишка и выпрямился, словно готовясь к обороне, словно перед учителем, собирающимся сделать ему выговор.
— Гейб подарил Лу время, сынок. Мальчишка сморщил нос.
— О, тебе сейчас четырнадцать, и ты думаешь, что времени у тебя в запасе навалом. Но это не так. Времени нам всем не хватает. А тратим мы его напропалую, тратим нещадно, с энергией и неразборчивостью покупателей на рождественской распродаже. Начиная с этого дня они станут толпиться на улицах и осаждать магазины, они раскроют кошельки и вытрясут оттуда все до последнего. — На секунду Рэфи словно бы уполз в свою скорлупу, как черепаха в свой защитный панцирь, спрятал глаза за густыми седоватыми бровями.
Мальчишка подался вперед и взглянул на него со злорадством: это внезапное проявление чувства лишь позабавило его.
— Но денег можно заработать вновь, и все это знают.
Рэфи тут же опомнился и поднял глаза на мальчика, словно только сейчас заметил его присутствие в комнате.
— Вот почему время и ценнее, не так ли? Оно дороже денег, дороже всего на свете. Время нельзя заработать вновь. Прошедший час, прошедшие недели, месяцы, годы уже не вернешь. Лу Сафферну не хватало времени, и Гейб добавил ему еще немного, чтобы помочь ему завершить все дела как положено. Вот в чем состоял его подарок.

Время нельзя заработать вновь. Прошедший час, прошедшие недели, месяцы, годы уже не вернешь. Лу Сафферну не хватало времени, и Гейб добавил ему еще немного, чтобы помочь ему завершить все дела как положено. Вот в чем состоял его подарок. — Сердце у Рэфи колотилось как бешеное. Он опустил глаза к чашке с кофе и отодвинул ее, чувствуя, как в груди опять что-то сжалось. — Чтобы можно было все исправить и наладить, прежде чем…
Задыхаясь, он ждал, пока отпустит спазм.
— Думаете, сейчас уже поздно? Ну, вы понимаете… — Мальчишка повертел в руках завязку капюшона и смущенно пробормотал: — Ну, чтобы мне исправить все с моим…
— С твоим отцом?
Мальчишка пожал плечами и отвел глаза, не желая ответить утвердительно.
— Исправить никогда не поздно. — Рэфи неожиданно осекся, словно от какой-то внезапной мысли, потом кивнул, как бы окончательно с ней соглашаясь. Шаркая ногами по полу, он отодвинулся на своем стуле, встал:
— Погодите, куда это вы?
— Наладить кое-что, сынок. Исправить. Хорошо бы ты сделал то же самое, когда появится твоя мама.
В ответ на это голубые глаза парнишки заморгали, и в них сверкнуло детское наивное простодушие, ранее заслоненное гневом и смятением.
Рэфи шел по коридору, на ходу ослабляя галстук. Он слышал, что его окликнули, но не остановился. Вышел из служебных помещений в приемную, пустовавшую в этот рождественский день.
— Рэфи! — Его догоняла Джессика.
— Да. — Он наконец обернулся, чуть запыхавшись.
— Вы хорошо себя чувствуете? У вас вид, как будто вы привидение увидели. Что-нибудь с сердцем? Все в порядке?
— Я прекрасно себя чувствую, — сказал он. — Все нормально. Что ты так взбаламутилась?
Джессика, прищурившись, смерила его взглядом. Она догадывалась, что он лжет.
— Это мальчишка так вас расстроил?
— Нет. С ним все в порядке. Теперь он ласков, как котенок.
— Тогда куда вы так припустили?
— Куда? — Он посмотрел на дверь, готовясь придумать еще одну ложь, подобную тем, что он говорил всем уже десятый год. Но вздохнув долгим вздохом с облегчением, в котором он отказывал себе все эти годы, он сдался, и правдивый ответ, впервые сорвавшись с языка, смутил его и в то же время снял с него огромный груз.
— Я собираюсь домой, — сказал он, внезапно словно постарев. — Я хочу сегодня закруглиться пораньше, чтобы поспеть домой к жене. И к дочке.
— У вас есть дочь? — с удивлением спросила она.
— Да, — просто, но с чувством ответил он. — Есть. Она живет там, наверху, в Хоуте. Вот почему вечерами я там патрулирую. Чтобы видеть ее. Хотя она этого и не знает.
Они глядели друг на друга, чувствуя, что этим утром в жизнь их вторглось нечто странное, навсегда изменившее их обоих.
— А у меня муж был, — наконец выговорила она. — До автокатастрофы. Я была там. Держала его за руку. Как и сегодня утром. — Она проглотила комок в горле и понизила голос. — Я всегда говорила, что отдала бы все на свете, чтобы подарить ему еще хоть несколько часов. — И тут она решилась: — Я дала Лу таблетку, — сказала она твердо, глядя теперь прямо ему в глаза. — Я знаю, что не должна была этого делать, но таблетку я ему дала. Не знаю, правда или нет все, что нам наговорили об этих таблетках, — найти Гейба нам так и не удалось, — но если я помогла этим Лу провести еще несколько часов с семьей, то я счастлива и сделаю это вновь, если кто-то меня попросит.
Рэфи лишь кивнул, оценив оба ее признания. Он должен будет поместить все это в их совместный рапорт, но предупреждать ее об этом было излишне. Она и так это знала.
Они лишь глядели друг на друга, глядели пристально, но невидящим взглядом. Мысли их были далеко, обращенные в прошлое, к времени, которого не вернуть.

Мысли их были далеко, обращенные в прошлое, к времени, которого не вернуть.
— Где мой сын? — тишину прервал нетерпеливый женский голос. Дверь открылась. Темнота озарилась светом. С ним в помещение проник холод улицы. На волосах женщины таяли снежинки. Когда она топнула ногой, с ботинок посыпался снег. — Он же еще ребенок! — со слезами в голосе вскричала она. — Ему только четырнадцать лет! — Голос ее задрожал. — Я послала его купить концентрат для подливки. А теперь индейка пропала! — Она говорила бессвязно, точно в бреду.
— Я займусь этим. — Джессика кивнула Рэфи. — А вы поезжайте.
Он так и сделал.
Бывают важные вещи, затрагивающие лишь немногих. И наоборот, какая-нибудь мелочь может затронуть большое число людей. Но и мелочь, и важное событие способны оказывать влияние на группы людей, образуя из них некую цепь. Происшествия могут сплачивать нас воедино — ведь все мы в общем-то из одного теста. Когда что-то случается, в нас пробуждается наша общность, соединяя нас с другими людьми гирляндой свечей на рождественском древе — оно может крениться, ломаться, но будет держать эту гирлянду свечей. Какие-то из них могут гаснуть, другие мигать, но прочие — гореть ярко и красиво, ибо все мы в единой цепи.
В начале нашего повествования было сказано, что это история о человеке, познающем людей. О человеке, который раскрывается и обнажает свою сущность перед всеми, кому это важно. И те, кто важен ему, раскрываются в свой черед. Вы подумали, что речь идет о Лу Сафферне, не так ли? Нет, речь идет о вас.
Урок сведен к общему знаменателю. Знаменатель найден: все мы соединены общей цепью. На кончике цепи болтаются часы, на циферблате которых отсчитывается время. Мы слышим негромкое тиканье этих часов, взрывающих тишину, мы видим и циферблат, но часто не чувствуем бега времени. Каждая прожитая секунда оставляет свою отметину на каждом из нас; она приходит и уходит незаметно, скромно, тает в воздухе, как пар от горячего рождественского пудинга. Обилие времени обдает нас жаром, время уходит, и нам становится зябко. Время, оно драгоценнее золота, дороже бриллиантов, дороже нефти, дороже всех земных сокровищ. Времени нам никогда не хватает, мы отвоевываем его в борьбе с самим собой, и потому мы должны тратить его с толком. Его не запакуешь в красивую коробку, не перевяжешь ленточкой, не положишь под деревцем под Рождество. Подарить его кому-то нельзя, но уделить, разделить с кем-то можно.