Новая Магдалина

Автор: Уильям Уилки Коллинз

Жанр: Детективы

Год: 2005 год

,,,,

Уильям Уилки Коллинз. Новая Магдалина

ПЕРВАЯ СЦЕНА — Домик на границе

ВСТУПЛЕНИЕ

Место действия — Франция. Время действия — осень.
Год тысяча восемьсот семидесятый — год войны между Францией и Германией.

Действующие лица: капитан французской армии АРНО, доктор французского госпиталя СЮРВИЛЬ, доктор немецкой армии ВЕЦЕЛЬ, сиделка во французском госпитале МЕРСИ МЕРИК, дама, едущая в Англию, ГРЭС РОЗБЕРИ

Глава I
ДВЕ ЖЕНЩИНЫ

Стояла темная ночь, не переставая лил дождь.
Поздним вечером солдаты передовых отрядов французов и немцев случайно столкнулись возле маленькой деревеньки Лагранж, близ германской границы. В последовавшей затем стычке французы (в первый раз) одержали победу над неприятелем. По крайней мере несколько сот нападающих были отброшены за границу. Победа была пустяковая, по сравнению с недавней большой победой немцев при Вейсенбурге, и газеты оставили это без внимания.
Капитан Арно, командовавший отрядом французов, в одиночестве сидел в деревенской хижине, принадлежавшей мельнику этого округа. Капитан читал при свете одинокой сальной свечи захваченные в последнем бою депеши противника. Вскоре погас огонь, разведенный в длинной большой открытой печке; только догорающие угольки слабо освещали часть комнаты. На полу за спиной капитана лежали пустые мешки из под муки. В углу напротив него стояла крепкая, из орехового дерева кровать мельника. На стенах вокруг висели раскрашенные гравюры, представлявшие причудливую смесь набожных и домашних сюжетов. Дверь, ведущая из кухни в хижину, была сорвана с петель — на ней выносили раненых с поля боя. К этому времени они находились на кухне под надзором французского врача и английской сиделки, работавшей в этом походном госпитале. Кусок грубого холста закрывал вместо двери проход из кухни в комнату. Другая дверь, ведущая из спальни на двор, была заперта, деревянный ставень, закрывавший единственное окно в комнате, был тщательно закрыт. Парные часовые были выставлены на всех передовых постах. Капитан Арно не пренебрег никакими предосторожностями, которые могли обеспечить ему и его подчиненным спокойную и безопасную ночь.
Он все еще был погружен в чтение депеш и время от времени делал отметки в документах, которые читал, с помощью письменных принадлежностей, лежавших возле него, когда занятие его было прервано появлением вошедшего в комнату врача. Доктор Сюрвиль, выйдя из кухни, отдернул холстинную занавесь и приблизился к круглому столику, у которого сидел его начальник.
— Что такое? — грубо спросил капитан.
— Я должен задать вам один вопрос, — ответил доктор — мы в безопасности на эту ночь?
— Для чего вам это нужно знать? — с усмешкой спросил капитан.
Доктор указал на кухню, превращенную в госпиталь, забитую ранеными.
— Несчастные тревожатся о том, что будет через несколько часов, — ответил он, — они опасаются неожиданного нападения и спрашивают меня, есть ли надежда провести спокойно ночь. Что вы думаете об этом?
Капитан пожал плечами. Доктор настаивал.
— Безусловно, вы должны знать, — сказал он.
— Я знаю, что мы удерживаем деревню, — ответил капитан Арно. — Что будет дальше, я не знаю. Вот бумаги неприятеля.
Он поднял их и с досадою тряхнул головой.
— Они не содержат никаких сведений, на которые я мог бы опереться. Сколько мне известно, главные силы немцев, превышающие наши числом раз в десять, может быть, ближе к этой хижине, чем главные силы французской армии. Сделайте сами выводы. Мне нечего больше сказать.
Ответив доктору столь неопределенно, капитан Арно встал, накинул на голову капюшон шинели и закурил от свечи сигару.
— Куда вы идете? — спросил доктор.
— Осмотреть форпосты.
— Вам скоро будет нужна эта комната?
— Не раньше чем через несколько часов.

Вы думаете перенести сюда раненых?
— Я думаю об англичанке, — ответил доктор. — Кухня не место для нее. Ей будет здесь гораздо удобнее, а английская сиделка расположится с нею.
Капитан Арно саркастически улыбнулся.
— Это две красивые женщины, — сказал он, — а доктор Сюрвиль дамский угодник. Пускай перейдут сюда, если они настолько опрометчивы, что решатся остаться здесь с вами.
Он остановился на пороге и с тревогой оглянулся на зажженную свечу.
— Предостерегите женщин, — сказал он, — от излишнего любопытства в этой комнате.
— Что вы хотите сказать?
Капитан указал пальцем на закрытый ставень.
— Знали ли вы когда женщину, которая могла бы удержаться, чтобы не выглянуть из окна? — спросил он. — Как ни темно, а рано или поздно этим вашим дамам захочется отворить ставень. Скажите им, что я не хочу, чтобы огонь в окне позволил немецким наблюдателям обнаружить нашу главную квартиру, Какая погода? Все еще идет дождь?
— Проливной.
— Тем лучше. Немцы нас не увидят.
С этим успокоительным замечанием он отворил дверь, которая вела на двор, и вышел.
Доктор поднял холстяную занавес и обратился с вопросом на кухню:
— Мисс Мерик, есть у вас время немножко отдохнуть?
— Много времени, — ответил нежный голос с оттенком грусти, очень заметной, хотя были произнесены только два слова.
— Зайдите сюда, — продолжал доктор, — и приведите с собой английскую даму. — Здесь у вас будет спокойная комнатка для вас одних.
Он придержал холстинную занавесь и обе женщины вошли в комнату.
Сиделка шла впереди — высокая, гибкая, грациозная — в своем мундире из опрятной чистой материи, с простым полотняным воротничком и манжетками, с красным крестом Женевской конвенции, вышитым на ее левом плече.
Она была бледна и грустна, а выражение ее лица и обращение красноречиво показывали сдержанное страдание и горе. В движении головы этой женщины было врожденное благородство, во взгляде ее больших серых глаз, в чертах тонко обрисованного лица врожденное величие, делавшее ее непреодолимо привлекательной и прелестной при каких бы то ни было обстоятельствах и в какой бы то ни было одежде.
Ее спутница была смуглее и ниже ростом, но обладала такой привлекательной внешностью, которая могла объяснить проявленную доктором заботу о размещении ее в комнате капитана. По общему согласию все мужчины назвали бы ее необыкновенно хорошенькой женщиной.
На английской даме был широкий серый плащ, покрывавший ее с головы до ног с грацией, придававшей привлекательность этому простому и даже поношенному костюму. Томность ее движений и негромкий голос, которым она поблагодарила доктора, обнаруживали, что англичанка страдала от усталости. Ее черные глаза робко осмотрели тускло освещенную комнату, и она крепко держалась за руку сиделки с видом женщины, нервы которой были сильно расстроены каким то недавним испугом.
— Вам нужно помнить одно, — сказал доктор. — Остерегайтесь отворять ставень, чтобы немцы не увидели свет в окне. А во всем другом мы можем устроиться здесь очень удобно. Успокойтесь и положитесь на покровительство француза, преданного вам.
Он явно придал особое значение своим последним словам, поднеся к губам руку англичанки. В эту самую минуту холстинная занавесь снова отдернулась. Вошел госпитальный служитель и доложил, что соскочила повязка у одного из раненых, он заливается кровью. Доктор, покоряясь судьбе весьма неохотно, выпустил руку очаровательной англичанки и вернулся к своим обязанностям на кухню. Женщины остались в комнате вдвоем.
— Угодно вам сесть, сударыня? — спросила сиделка.
— Не называйте меня «сударыней», — дружелюбно ответила молодая англичанка. — Меня зовут Грэс Розбери. А вас как? Сиделка колебалась.

— Меня зовут Грэс Розбери. А вас как? Сиделка колебалась.
— У меня не такое хорошенькое имя, как у вас, — сказала она, все еще колеблясь. — Называйте меня Мерси Мерик, — прибавила она после минутного соображения.
Назвала ли она фальшивое имя? Не соединялось ли с ее настоящим именем имя какой нибудь несчастной знаменитости? Мисс Розбери не медлила задать себе эти вопросы.
— Чем я могу отблагодарить, — воскликнула она с признательностью, — за вашу сестринскую доброту к такой посторонней женщине, как я?
— Я только исполнила свою обязанность, — ответила Мерси Мерик довольно холодно. — Не говорите об этом…
— Я должна говорить. В каком положении нашли вы меня, когда французские солдаты прогнали немцев! Мой дорожный экипаж был остановлен, лошади угнаны, сама я находилась в незнакомой стране, ночью, деньги и вещи у меня отняли, я промокла до костей от проливного дождя. Я обязана вам приютом в этом месте — я надела ваше платье, — я умерла бы от испуга и стыда, если бы не вы. Чем я могу вас отблагодарить за такую любезность?
Мерси поставила стул для своей гостьи возле стола капитана, а сама села несколько поодаль на старый сундук в углу комнаты.
— Могу я задать вам вопрос? — спросила она вдруг.
— Сто вопросов, если вы хотите! — вскричала Грэс. Она посмотрела на угасающий огонь в печи и на смутно видневшуюся фигуру своей собеседницы, сидевшей в самом темном углу комнаты.
— Эта жалкая свеча почти не светит, — сказала Грэс с тревогой. — Она не долго прогорит. Не можем ли мы сделать эту комнату повеселее? Выйдите из вашего угла. Прикажите принести дров и свечей.
Мерси осталась сидеть в своем углу и покачала головою.
— Свечи и дрова здесь редкость, — ответила она. — Мы должны иметь терпение, если и останемся в темноте. Скажите мне, — продолжала она, чуть чуть повысив свей тихий голос, — как это вы рискнули переезжать границу во время войны?
Голос Грэс задрожал, когда она ответила на этот вопрос. Минутная оживленность обращения Грэс вдруг оставила ее.
— У меня были побудительные причины вернуться в Англию, — сказала она.
— Одна? — удивилась Мэрси. — С вами не было никого?
Голова Грэс опустилась на грудь.
— Я оставила моего единственного покровителя — моего отца на английском кладбище в Риме, — ответила она просто. — Мать моя умерла несколько лет тому назад в Канаде.
Туманная фигура сиделки вдруг переменила свое положение на сундуке. Она вздрогнула, когда последние слое а сорвались с губ мисс Розбери.
— Вы знаете Канаду? — спросила Грэс.
— Хорошо, — прозвучал короткий ответ — дан он был неохотно, как ни был короток.
— Бывали вы близ Порта Логана?
— Я жила в нескольких милях от Порта Логана.
— Когда?
— Некоторое время тому назад.
С этими словами Мэрси Мерик опять отодвинулась в свой угол и переменила тему разговора.
— Ваши родственники в Англии должны очень беспокоиться о вас, — сказала она.
Грэс вздохнула.
— У меня нет родственников в Англии. Вы не можете себе представить женщину более одинокую, чем я. Когда здоровье моего отца расстроилось, мы уехали из Канады по совету доктора, надеясь на благотворное влияние итальянского климата. Его смерть оставила меня не только одинокой, но и бедной.
Она замолчала и вынула кожаный бумажник из широкого серого плаща, который дала ей сиделка.
— Все мои надежды в жизни, — продолжала она, — заключаются в этом маленьком бумажнике. Это единственное сокровище удалось мне скрыть, когда отняли у меня другие вещи.
Мерси едва могла рассмотреть бумажник, когда Грэс показывала его в сгущающейся темноте комнаты.

— У вас тут деньги? — спросила она.
— Нет, только фамильные бумаги и рекомендательное письмо моего отца к одной пожилой даме в Англии — его родственнице по ее мужу, которой я никогда не видела. Дама эта согласилась принять меня компаньонкой и чтицей. Если я не вернусь в Англию вскоре, кто нибудь другой может занять мое место.
— Разве у вас нет никаких средств на жизнь?
— Никаких. Мое воспитание было весьма поверхностное — мы вели дикую жизнь на дальнем западе. Я совершенно неспособна поступить в гувернантки. Я целиком завишу от этой незнакомой женщины, которая берет меня к себе из за моего отца.
Она опять положила бумажник в карман плаща и закончила свой маленький рассказ так же чистосердечно, как начала его.
— Грустна моя история, не правда ли? — сказала она. Сиделка ответила ей внезапно полными горечи словами:
— Есть истории грустнее вашей. Есть тысячи жалких женщин, которые сочли бы за величайшее счастье поменяться местом с вами.
Грэс вздрогнула.
— Что может быть завидного в такой участи, как моя?
— Ваша незапятнанная репутация и ваши надежды прилично устроиться в уважаемом доме.
Грэс повернулась на стуле и с удивлением посмотрела в темный угол комнаты.
— Как странно вы говорите это! — воскликнула она.
Ответа не было. Туманная фигура на сундуке не шевелилась. Грэс встала с искренним сочувствием и придвинула свой стул к сиделке.
— Не было ли романа в вашей жизни? — спросила она. — Для чего вы принесли себя в жертву ужасным обязанностям, которые вы исполняете здесь? Вы чрезвычайно интересуете меня, дайте мне вашу руку.
Мерси отодвинулась назад и не пожала протянутую руку.
— Разве мы не друзья? — с удивлением спросила Грэс.
— Мы никогда не можем быть друзьями.
— Почему?
Сиделка осталась нема. Грэс вспомнила нерешительность, с которой она назвала свое имя, и сделала из этого новое заключение.
— Правильно ли угадаю я, — спросила она с жаром, — если я угадаю в вас переодетую знатную даму?
Мерси засмеялась про себя тихо и горько.
— Я знатная дама! — усмехнулась она презрительно. — Ради Бога будем говорить о чем нибудь другом!
Любопытство Грэс было сильно возбуждено. Она настаивала.
— Еще раз прошу вас, — шепнула она с чувством, — будем друзьями.
С этими словами Грэс ласково положила руку на плечо Мерси. Та грубо стряхнула эту руку со своего плеча. В этом движении была такая неучтивость, которая могла оскорбить самую терпеливую женщину на свете. Грэс с негодованием подалась назад.
— Ах! — вскричала она, — Вы жестоки!
— Я добра, — ответила сиделка суровее прежнего.
— Доброта ли это отталкивать меня? Я вам рассказала свою историю.
Голос сиделки возвысился с волнением:
— Не искушайте меня говорить, — сказала она, — вы пожалеете об этом.
Грэс не захотела прислушаться к этому предостережению.
— Я оказала вам доверие, — продолжала она. — Не великодушно сначала помочь мне, а потом лишать меня вашего доверия.
— Вы так хотите? — спросила Мерси Мерик. — Ваше желание исполнится. Садитесь.
Сердце Грэс начало сильно биться в ожидании предстоящего открытия. Она придвинула свой стул ближе к сундуку, на котором сидела сиделка. Твердой рукой Мерси отодвинула стул от сундука.
— Не так близко ко мне, — сказала она сурово.
— Почему?
— Не так близко, — повторила она сурово и решительно. — Подождите, пока не услышите того, что я расскажу.
Грэс повиновалась, не сказав более ни слова. Наступило минутное молчание. Слабая вспышка света от погасающей свечи озарила Мерси, согнувшуюся на сундуке, опиравшуюся локтями о колени, закрывшую лицо руками.

Наступило минутное молчание. Слабая вспышка света от погасающей свечи озарила Мерси, согнувшуюся на сундуке, опиравшуюся локтями о колени, закрывшую лицо руками. Через минуту комната погрузилась в темноту. Когда темнота окутала обеих женщин, сиделка начала говорить.

Глава II
СОВРЕМЕННАЯ МАГДАЛИНА

— Когда ваша мать была жива, ходили ли вы с нею ночью по улицам большого города?
С такого странного вопроса Мерси Мерик начала откровенную беседу, к которой Грэс Розбери насильно принудила ее. Грэс ответила просто:
— Я вас не понимаю.
— Я задам этот вопрос по другому, — сказала сиделка.
Прежняя жестокость и суровость в ее голосе сменилась на, видимо, присущую ему кротость и грусть, когда она произносила эти слова.
— Вы читаете газеты, как все другие люди, — продолжала она, — читали вы когда нибудь о ваших несчастных ближних (умирающих от голода отверженниц общества), которых нужда довела до греха.
Недоумевая и удивляясь, Грэс отвечала, что она часто читала о таких вещах в газетах и книгах.
— Слышали вы о приютах, учрежденных для этих умирающих с голода грешниц?
Удивление Грэс прошло, и смутное подозрение чего то тягостного заняло его место.
— Какие непонятные вопросы! — сказала она с тревогой. — Что вы хотите сказать?
— Отвечайте мне, — настаивала сиделка. — Слышали вы о приютах, слышали вы о женщинах?
— Да.
— Отодвиньте ваш стул немного подальше от меня.
Она помолчала. Голос ее снова стал тверже, низкие тона зазвучали в нем.
— Я принадлежала когда то к этим женщинам, — сказала Мэрси Мэрик спокойно.
Грэс вскочила со слабым криком. Она стояла как окаменелая — неспособная произнести слово.
— Я была в приюте, — продолжал снова нежный, грустный голос другой женщины. — Я была в тюрьме. Вы все еще хотите быть моим другом? Вы вес еще настаиваете, чтобы сидеть возле меня и держать меня за руку?
Она ждала ответа, ответа не было.
— Видите, что вы ошибались, — продолжала она кротко, — когда называли меня жестокой, а я была права, когда говорила вам, что я добра.
При этих словах Грэс успокоилась и заговорила.
— Я не желаю вас оскорблять, — сказала она смущенно.
Мерси Мерик остановила ее.
— Вы не оскорбляете меня, — сказала она без малейшего неудовольствия в голосе. — Я привыкла стоять у позорного столба моей прошлой жизни. Я иногда спрашиваю себя, моя ли это вина. Я иногда задаю себе вопросы, не имело ли общество обязанностей ко мне, когда я ребенком продавала спички на улице, когда я девушкой трудилась, лишаясь чувств за шитьем от голода.
Голос ее стал слабеть, когда Мэрси произнесла эти слова, но она подождала минуту и взяла себя в руки.
— Слишком поздно распространяться теперь об этих вещах, — сказала она с безропотной покорностью, — общество может по подписке способствовать моему исправлению, но общество не может взять меня назад. Вы видите меня здесь на доверенном месте — терпеливо, смиренно старающуюся принести пользу, какую только могу. Но это не значит ничего! Здесь или в другом месте, то, что я теперь, не может изменить того, чем я была. Три года сряду я делала все, что может сделать искренне раскаивающаяся женщина. Но это не значит ничего! Как только станет известна моя прошлая история и тень ее покроет меня, самые добрые люди будут гнушаться мною.
Она опять ждала. Утешит ли ее слово сочувствия другой женщины? Нет! Мисс Розбери была возмущена, мисс Розбери была сконфужена.
— Мне вас жаль, — вот все, что могла сказать мисс Розбери.
— Меня все жалеют, — ответила сиделка так же спокойно, как всегда, — все ко мне добры. Но потерянного места в обществе возвратить нельзя.

Я не могу вернуться назад! Я не могу вернуться назад! — вскричала она в горячей вспышке отчаяния и остановилась в ту самую минуту, когда эти слова невольно вырвались у нее.
— Сказать вам, что я испытала? — продолжала Мэрси. — Выслушаете вы историю современной Магдалины?
Грэс отступила на шаг. Мерси тотчас поняла ее.
— Я не стану рассказывать ничего такого, что вам стыдно было бы слышать, — сказала она. — Женщина в вашем положении не поймет испытаний и борьбы, через которые я прошла. Моя история начинается в приюте. Смотрительница послала меня служить с аттестатом, честно заслуженным мною, — с аттестатом исправившейся женщины. Я оправдала доверие, оказанное мне, я была верной служанкой. Однажды госпожа моя послала за мной — она была добрая госпожа.
— Мерси, мне жаль вас! Стало известно, что я взяла вас из приюта. Я лишусь всех слуг в доме, вы должны уйти.
Я вернулась к смотрительнице — тоже доброй женщине. Она приняла меня как мать.
— Мы опять попробуем, Мерси, не унывайте. Я говорила вам, что я была в Канаде?
Грэс начала невольно интересоваться. Она ответила с какой то теплотой в голосе. Она вернулась к своему стулу и поставила его на значительном расстоянии от сундука.
Сиделка продолжала:
— Мое второе место было в Канаде, у жены офицера, переселившихся туда дворян. Они были еще добрее, и на этот раз жизнь моя была приятная и спокойная. Я говорила себе: «Возвратила ли потерянное место? Вернулась ли я назад? » Госпожа моя умерла. Новые люди поселились у нас по соседству. Между ними была молодая девушка — мой господин начал подумывать о второй жене. Я имела несчастье (в моем положении) быть, что называется, красивой женщиной, я возбуждала любопытство посторонних. Новые люди расспрашивали обо мне, ответы моего господина не удовлетворяли их. Словом, разузнали, кто я. Опять старая история!
« — Мерси, мне очень жаль, сплетни коснулись вас и меня, мы невинны, но делать нечего — мы должны расстаться». Я оставила это место, получив некоторую пользу за время моего пребывания в Канаде, которая стала мне очень кстати здесь.
— Что это такое?
— Наши ближайшие соседи были французские канадцы. Я научилась говорить по французски.
— Вы вернулись в Лондон?
— Куда больше могла я ехать, не имея аттестата? — грустно ответила Мерси. — Я опять вернулась к смотрительнице. В приюте начались болезни, и я оказалась полезной сиделкой. Один из докторов пленился мною — влюбился в меня, как говорится. Он хотел жениться на мне. Сиделка, как честная женщина, обязана была сказать ему правду. Он более не появлялся. Старая история! Мне надоело говорить себе: «Я не могу вернуться назад! Я не могу вернуться назад! » Отчаяние овладело мной, отчаяние, ожесточающее сердце. Я могла бы совершить самоубийство, я могла бы даже опять вернуться к прежней жизни — если бы не один человек.
При этих последних словах ее голос — тихий и ровный в начале ее грустного рассказа — начал опять ослабевать. Она остановилась, мысленно следя за воспоминаниями, пробужденными в ней ее словами. Забыла ли она присутствие другого лица в комнате? Любопытство заставило Грэс спросить:
— Кто этот человек? Как он оказал вам услугу?
— Он оказал мне услугу? Он даже не знает о моем существовании.
Этот странный ответ, довольно загадочный, только увеличил желание Грэс узнать побольше.
— Вы сейчас сказали… — начала она.
— Я сейчас сказала, что он меня спас. Он спас меня, вы услышите каким образом. В одно воскресенье наш священник в приюте служить не мог. Место его занял незнакомый, очень молодой человек. Смотрительница сказала нам, что его зовут Джулиан Грэй. Я сидела в заднем ряду, под тенью галереи, откуда могла видеть его, а он меня не мог.

Основную идею его проповеди выражали слова: «На небесах радуются одному раскаивающемуся грешнику больше, чем девяносто девяти праведникам, не нуждающимся в раскаянии». Что более счастливые женщины могли думать о его проповеди, сказать я не могу, но у нас в приюте не осталось сухих глаз. Мое же сердце он тронул так, как ни один человек не трогал до тех пор. Суровое отчаяние растаяло во мне при звуке его голоса, скучная рутина моей жизни выказала свою благородную сторону, пока он говорил. С того времени я покорилась моей роковой участи, я стала терпеливой женщиной. Я могла бы даже стать счастливою, если бы могла принудить себя заговорить с Джулианом Грэем.
— Что вам помешало заговорить с ним?
— Я боялась.
— Чего?
— Боялась сделать мою тяжелую жизнь еще тяжелее. Женщина, которая могла бы ей симпатизировать, может быть, угадала бы значение этих слов. Грэс просто была приведена в смущение, Грэс не угадала.
— Я вас не понимаю, — сказала она. Мэрси не оставалось другого выбора, как только прямо сказать правду. Она вздохнула и сказала:
— Я боялась заинтересовать его моими горестями и взамен этого отдать ему мое сердце.
Совершенное отсутствие сочувствия к ней Грэс бессознательно выразилось в следующее мгновение.
— Вы? — воскликнула она тоном крайнего изумления. Сиделка медленно встала. Выражение удивления Грэс сказало ей прямо, почти грубо, что ее признания зашли достаточно далеко.
— Я удивляю вас? — сказала она. — Ах! Молодая девица, вы не знаете, какие тяжелые испытания может вынести женское сердце и все оставаться верным. Прежде чем я увидела Джулиана Грэя, я только знала мужчин, служивших для меня предметом отвращения. Оставим этот разговор. Проповедник в приюте теперь только одно воспоминание — единственное приятное воспоминание моей жизни. Мне нечего больше вам говорить. Вы непременно хотели выслушать мою историю — вы ее услышали.
— Я не слышала от вас, как вы нашли здесь работу, — сказала Грэс, продолжая разговор и стараясь быть деликатной, как умела.
Мэрси подошла к печке и медленно размешала последние остатки тлеющей золы.
— Смотрительница имела друзей во Франции, — ответила она, — которые служили в военных госпиталях. Следовательно, для меня не трудно было найти место. Я могу здесь приносить пользу обществу. Моя рука легка, мои слова утешения так же приятны для этих несчастных страдальцев, — она указала на комнату, в которой лежали раненые, — как если бы я была самая уважаемая женщина на свете. И если какая нибудь пуля попадет в меня до окончания войны — что ж, общество освободится от меня очень легко.
Она стояла и задумчиво смотрела на угасающий огонь — как будто видела в нем остатки своей угасающей жизни. Самое простое человеколюбие делало необходимым сказать ей что нибудь. Грэс сообразила — сделала к ней шаг — остановилась — и прибегла к самой пошлой из всех обыкновенных фраз, которые одно человеческое существо может сказать другому.
— Если я могу сделать что нибудь для вас… — начала она.
Это фраза не была закончена. Мисс Розбери была настолько милосердна к несчастной женщине, которая спасла и приютила ее, что почувствовала, как бесполезно говорить более.
Сиделка подняла свою благородную голову и медленно пошла к холстинной занавеси, чтобы вернуться к своим обязанностям.
«Мисс Розбери могла бы взять меня за руку? — думала она с горечью». Нет! Мисс Розбери стояла поодаль и не знала, что ей сказать.
— Что вы можете сделать для меня? — спросила Мерси, уязвленная холодной вежливостью своей собеседницы до того, что была доведена до минутной вспышки презрения. — Можете вы изменить мою личность? Можете вы дать мне имя и место невинной женщины? Если бы у меня была возможность вести такую жизнь, как вы! Если бы я имела вашу репутацию и ваши надежды!
Она приложила руку к груди и сдержала себя.

— Останьтесь здесь, продолжала она, — а я вернусь к моей работе. Я посмотрю, не высохло ли ваше платье. Вы будете носить ваше платье так недолго, как только возможно.
С этими грустными словами, трогательно, а не горько произнесенными, она пошла в кухню, когда заметила, что не слышно более стука капель дождя в окно. Опустив холстинную занавесь, она воротилась назад и, отворив деревянный ставень, выглянула из окна.
Луна тускло светила в разрывах облаков; дождь перестал; спасительная темнота, скрывавшая позиции французов от немецких наблюдателей, рассеивалась каждую минуту. Через несколько часов (если не случится ничего) англичанка могла продолжать свое путешествие. Через несколько часов начнет рассветать.
Мэрси приподняла руку, чтобы закрыть ставень. Прежде чем она успела запереть его, звук ружейного выстрела долетел до хижины из отдаленного поста. За ним почти немедленно последовал второй выстрел, ближе и громче первого. Мэрси остановилась со ставнем в руках и внимательно прислушивалась к этим звукам.

Глава III
НЕМЕЦКАЯ ГРАНАТА

Третий ружейный выстрел прогремел в ночной тиши возле домика. Грэс вздрогнула и с испугом подошла к окну.
— Что значит эта стрельба? — спросила она.
— Сигналы с форпостов, — спокойно ответила сиделка.
— Это опасно? Немцы вернулись?
Доктор Сюрвиль ответил на этот вопрос. Он приподнял холстинную занавесь и заглянул в комнату в то время, когда мисс Розбери говорила.
— Немцы идут к нам, — сказал он. — Их авангард уже виден.
Грэс опустилась на стул, дрожа всем телом. Мерси подошла к доктору и задала ему прямой вопрос.
— Мы будем защищать позицию? — спросила она.
— Это невозможно! — Нас, по обыкновению, в десять раз меньше числом.
Громкий бой французских барабанов послышался на улице.
— Вот бьют отступление! — сказал доктор — Капитан не такой человек, чтобы обдумывать два раза свои поступки. Нас оставляют заботиться о самих себе. Через пять минут мы должны отсюда выбраться.
Ружейные залпы раздались с разных направлений, пока он говорил. Немецкий авангард атаковал французские передовые посты. Грэс с умоляющим видом схватила доктора за руку — — Возьмите меня с собой! — воскликнула она. — О! Я уже пострадала от немцев! Не бросайте меня, если они вернутся!
Доктор не растерялся. Он приложил к своей груди руку хорошенькой англичанки.
— Не бойтесь ничего, — сказал он с таким видом, как будто мог уничтожить всю немецкую армию своей непобедимой рукой. — Французское сердце бьется под вашей рукой. Французская верность защищает вас.
Голова Грэс опустилась на его плечо. Сюрвиль чувствовал, что он проявил себя как следует. Он с надеждою оглянулся на Мэрси. Она также была привлекательная женщина. Другое плечо француза было к ее услугам. К несчастью, в комнате было темно — взгляд его пропал для Мэрси. Она думала о несчастных людях, лежавших в другой комнате, и спокойно напомнила доктору о его обязанностях.
— Что будет с больными и ранеными? — спросила она. Сюрвиль пожал одним плечом — тем, которое оставалось свободным.
— Тех, которые покрепче, мы можем взять с собой, — сказал он, — а других надо оставить здесь. Не бойтесь ничего за себя. Для вас будет место в багажной повозке.
— И для меня также? — умоляющим голосом спросила Грэс.
Непобедимая рука доктора обвила стан молодой девицы и безмолвно отвечала страстным пожатием.
— Возьмите ее с собой, — сказала Мэрси. — Мое место с теми, кого вы оставите здесь.
Грэс слушала ее с изумлением.
— Подумайте, чем вы рискуете, — сказала она, — если останетесь здесь.
Мерси указала па свое левое плечо.
— Не бойтесь за меня, — ответила она.

— Подумайте, чем вы рискуете, — сказала она, — если останетесь здесь.
Мерси указала па свое левое плечо.
— Не бойтесь за меня, — ответила она. — Красный крест защитит меня.
Новый гром барабанов заставил чувствительного доктора занять свое место главного распорядителя походного госпиталя без дальнейших проволочек. Он отвел Грэс к стулу и на этот раз прижал обе ее руки к своему сердцу, чтобы примирить ее с несчастьем его отсутствия.
— Подождите здесь, пока я вернусь к вам, — шепнул он. — Не бойтесь ничего, мой очаровательный друг. Скажите себе:
— Сюрвиль душа чести! Сюрвиль предан мне!
Он ударил себя в грудь, он опять забыл о темноте в комнате и бросил взгляд невыразимого восторга на своего очаровательного друга.
— До скорого свидания! — вскричал он, поцеловал ее руку и исчез.
Когда холстинная занавесь опустилась за ним, громкий звук ружейных выстрелов внезапно был заглушен громом пушек. Через минуту граната разорвалась в саду в нескольких шагах от окна.
Грэс упала на колени с криком ужаса. Мерси, не потеряв самообладание, подошла к окну и выглянула.
— Взошла луна, — сказала она, — немцы сыпят гранаты на деревню.
Грэс встала и подбежала к ней, ища защиты.
— Уведите меня отсюда! — кричала она. — Нас убьют, если мы останемся здесь.
Она остановилась, смотря с изумлением на фигуру сиделки, неподвижно стоявшей у окна.
— Из железа что ли вы созданы? — воскликнула она. — Неужели ничего не может вас испугать?
Мэрси грустно улыбнулась.
— Для чего мне бояться лишиться жизни? — ответила она. — Мне не для чего жить.
Гром пушек потряс домик во второй раз. Вторая граната разорвалась на дворе с противоположной стороны здания.
Оглушенная взрывом, пораженная ужасом, в минуту, когда опасность от разрывов гранат все больше угрожали домику, Грэс обвила руками сиделку и цеплялась в безумном страхе за женщину, руку которой гнушалась пожать пять минут тому назад.
— Где всего безопаснее? — кричала она. — Где я могу спрятаться?
— Почему я могу знать, где упадет следующая граната? — спокойно ответила Мерси.
Твердое спокойствие одной женщины как будто сводило с ума другую. Выпустив сиделку, Грэс дико осмотрелась вокруг, отыскивая способ убежать из домика. Бросившись сперва в кухню, она была прогнана назад шумом и суматохой при перенесении тех раненых, которых можно было поместить в повозке. Новый взгляд вокруг показал ей дверь, ведущую на двор. Она бросилась туда с криком облегчения. Только что она взялась за замок, когда раздался третий пушечный залп.
Отскочив назад, Грэс машинально поднесла руки к ушам. В эту самую минуту третья граната пробила крышу домика и разорвалась в комнате, как раз у двери. Мерси отскочила невредимой от своего места у окна. Горящие осколки гранаты уже зажгли сухой деревянный пол, и среди них смутно просматривалось сквозь дым бесчувственное тело ее собеседницы. Даже в эту ужасную минуту присутствие духа сиделки не изменило ей. Поспешив обратно к тому месту, от которого она только что отскочила и около которого она уже приметила пустые мешки из под муки, сложенные в кучу, она схватила два мешка и, бросив их на тлеющий пол, затоптала огонь. Сделав это, она стала на колени возле бесчувственной женщины и приподняла ее голову.
Ранена она или умерла?
Мерси приподняла беспомощную руку и пощупала пульс. Пока она напрасно старалась уловить биение пульса, доктор Сюрвиль (испуганный за дам) поспешил узнать, не нанес ли разрыв гранаты вреда.
Мерси позвала его.
— Я боюсь, что осколки гранаты попали в нее, — сказала она, уступая ему свое место. — Посмотрите, опасно ли она ранена.
Беспокойство доктора об его очаровательной пациентке кратко выразилось ругательством.

— Снимите с нее плащ! — закричал он, поднося руку к ее шее. — Бедный ангел! Она повернулась, падая, петля обвилась вокруг ее горла.
Мерси сняла плащ. Он упал на пол, когда доктор брал Грэс на руки.
Принесите свечу, — сказал он нетерпеливо, — вам Дадут в кухне.
Он старался нащупать пульс, но его рука дрожала, шум и суматоха в кухне оглушали его.
— Праведное небо! — воскликнул он. — Мое волнение пересиливает меня!
Мерси подошла к нему со свечой. При свете они увидели страшную рану, нанесенную осколком гранаты, в голове англичанки. Состояние доктора Сюрвиля изменилось тотчас. Выражение беспокойства покинуло его лицо, спокойствие врача закрыло его вдруг как маска. Каким был теперь предмет его восторга? Бесчувственное тело на руках — ¦ больше ничего.
Перемена на его лице не ускользнула от Мерси. Ее большие серые глаза внимательно наблюдали за ним.
— Она серьезно ранена? — спросила она.
— Не трудитесь держать свечку, — холодно ответил он, — все кончено, я ничего не могу сделать для нее.
— Умерла?
Доктор Сюрвиль кивнул головой и погрозил кулаком по направлению к противнику.
— Проклятые немцы! — вскричал он, посмотрел на мертвое лицо, лежавшее на его руке, и безропотно пожал плечами. — Судьба войны! — сказал он, кладя тело на постель в углу комнаты. — В следующий раз, сиделка, может быть, настанет очередь ваша или моя. Кто знает? Ба! Проблема человеческой судьбы внушает мне отвращение.
Он отошел от постели и выразил отвращение к немцам, плюнув на осколки разорвавшейся гранаты.
— Мы должны оставить ее здесь, — продолжал доктор. — Она была когда то очаровательной особой — теперь она ничто. Пойдемте отсюда, мисс Мерси, пока еще не поздно.
Он предложил руку сиделке. Стук колес багажных повозок, трогавшихся в путь, и в третий раз бой барабанов раздался вдали. Началось отступление.
Мерси отдернула холстинную занавесь и увидела тяжело раненных, оставленных на их соломенных постилках на милость неприятеля. Она отказалась от предложенной руки Сюрвиля.
— Я уже говорила вам, что останусь здесь, — отвечала она. Сюрвиль поднял руки с вежливым возражением. Мер приподняла занавесь и указала на дверь из домика.
— Ступайте, — сказала она. — Я решилась.
Даже в эту трагическую минуту француз остался французом. Он удалился с неподражаемой грацией и достоинством.
— Милостивая государыня, — сказал он — вы великолепны!
С этим прощальным комплиментом дамский угодник — верный до последнего своей любви к женскому полу — поклонился, приложив руку к сердцу, и вышел из домика.
Мерси опустила холстинный занавесь. Она осталась одна с умершей женщиной.
Последние звуки шагов, последний стук повозок замерли вдали, и стрельба с позиции, занимаемой неприятелем, не нарушала более наступившей тишины. Немцы знали, что французы отступили. Через несколько минут они займут брошенную деревню. Звуки их приближения будут слышны в домике. Пока же тишина была ужасной. Даже несчастные раненые, оставленные в кухне, молча ждали своей участи.
Оставшись одна в комнате, Мерси прежде всего взглянула на кровать. Обе женщины встретились в суматохе первой стычки после сумерек. Разлученные, по прибытии в домик, обязанностями сиделки, они опять встретились в комнате капитана. Знакомство между ними было короткое и не обещало перейти в дружбу. Но роковое несчастье пробудило участие Мерси к незнакомой женщине. Она взяла свечу и подошла к женщине, которая была убита буквально возле нее.
Она стояла возле кровати, смотря в ночной тишине на неподвижное, мертвое лицо.
Это было лицо поразительное — раз увидев его (живое или мертвое), его нельзя было забыть. Лоб очень низкий и широкий, глаза необыкновенно далеки друга от друга, рот и подбородок замечательно малы.

Лоб очень низкий и широкий, глаза необыкновенно далеки друга от друга, рот и подбородок замечательно малы. Нежными руками Мерси разгладила растрепанные волосы и поправила смятое платье.
— Не более пяти минут тому назад, — думала она, — я желала поменяться местом с то6ою!
Она отвернулась от кровати со вздохом и тихо сказала:
— И теперь я желала бы поменяться местами.
Тишина начала давить ее. Мерси медленно перешла на другой конец комнаты.
Плащ на полу — ее собственный плащ, который она дала мисс Розбери, — привлек ее внимание, когда она проходила мимо него. Она подняла плащ, смахнула с него пыль и повесила на стул. Сделав это, Мерси опять поставила свечу на стол и, подойдя к окну, прислушивалась к первым звукам приближения немцев. Слабый шелест ветра в ближайших Деревьях был единственным звуком, донесшимся до ее слуха. Она отошла от окна и села у стола, думая:
— Не осталась ли еще какая нибудь неисполненная христианская обязанность к умершей? Не нужно ли было сделать еще что нибудь до появления немцев?
Мерси припомнила разговор, происходивший между ее несчастной собеседницей и ею. Мисс Розбери говорила о цели ее возвращения в Англию. Она упомянула об одной даме — родственнице, которая ее не знала, но ждала ее Кто нибудь, знающий, как умерла бедняжка, должен написать ее единственному другу. Кто это сделает? Никто не мог этого сделать, кроме единственной свидетельницы катастрофы, теперь оставшейся в домике, — самой Мерси.
Она взяла плащ со стула и вынула из кармана кожаный бумажник, который Грэс показывала ей. Единственная возможность узнать адрес, по которому писать в Англию, состояла в том, чтобы открыть бумажник и рассмотреть бумаги. Мерси раскрыла бумажник — и остановилась, чувствуя странное нежелание продолжать осмотр.
Минутное соображение подсказало ей, что ее совестливость неуместна. Если она не тронет бумажник, немцы конечно осмотрят его, а немцы вряд ли побеспокоятся написать в Англию. Чьим глазам приличнее осмотреть бумаги умершей — глазам мужчин и иностранцев или соотечественницы? Мерси перестала колебаться. Она высыпала все, находившееся в бумажнике, на стол.

Глава IV
ИСКУШЕНИЕ

Несколько писем, связанных лентой, привлекли прежде всего внимание Мерси. Чернила, которыми написаны были адреса, побледнели от времени. Письма, адресованные к полковнику Розбери и к мистрис Розбери, заключал: в себе переписку между мужем и женой в то время, когда военные обязанности полковника заставляли его отлучаться из дома. Мерси опять связала письма и перешла к бумагам, лежавшим по порядку под ее рукой.
Эти бумаги состояли из нескольких листочков, зашпиленных вместе и озаглавленных (женским почерком): «Мой дневник в Риме». Краткий осмотр показал, что дневник был написан мисс Розбери и в основном посвящен описанию последних дней жизни ее отца.
Когда дневник и письма были положены в бумажник, единственной бумагой, оставшейся на столе, было письмо. На конверте, в котором лежало это письмо, стоял адрес:
— Леди Джэнет Рой, дом Мэбльторнский, Кенсингтон, Лондон.
Мерси вынула письмо из незапечатанного конверта. Первые строчки показали ей, что это рекомендательное письмо полковника, поручающего свою дочь ее покровительнице по приезде в Англию.
Мерси прочла все письмо. Писавший называл его последним посланием умирающего. Полковник Розбери с любовью писал о достоинствах своей дочери и с сожалением о ее небрежном воспитании — приписывая последнее денежным потерям, принудившим его переселиться в Канаду с репутацией бедняка. Затем следовали горячие выражения признательности леди Джэнет.
— Я обязан вам, — говорилось в письме в заключение, — что умираю спокойный относительно будущего моей милой девочки. Вашему великодушному покровительству поручаю я единственное сокровище, оставляемое мною на земле.

Во всю вашу продолжительную жизнь вы благородно употребляли ваше высокое звание и огромное богатство на то, чтобы делать добро. Думаю, что не меньшей вашей добродетелью будет считаться и то, что вы утешили последние часы старого воина, раскрыв ваше сердце и ваш дом его осиротевшей дочери.
Тут кончалось письмо. Мерси положила его с тяжелым сердцем. Какого случая лишилась молодая девушка! Женщина знатная и богатая ждала ее — женщина такая сострадательная и великодушная, что ее отец был спокоен на смертном одре за свою дочь, и эта дочь лежала, не нуждаясь ни в доброте, ни в помощи леди Джэнет!
Письменные принадлежности французского капитана остались на столе. Мерси перевернула письмо, чтобы написать известие о смерти мисс Розбери на пустой странице в конце. Она еще соображала, какие выражения употребить, когда звук жалостных голосов из смежной комнаты долетел до ее слуха. Оставленные раненые просили помощи — брошенные солдаты лишились наконец твердости.
Она вошла в кухню. Крик восторга встретил ее появление — один вид ее успокоил больных. От одной соломенной постели к другой она переходила со словами утешения, словами, подававшими им надежду, с искусными и нежными руками, от прикосновения которых утихала их боль. Они целовали подол ее черного платья, называли ее ангелом хранителем, когда это прелестное создание двигалось между ними и наклоняло над их жестким изголовьем свое кроткое, сострадательное лицо.
— Я буду с вами, когда придут немцы, — сказала она оставляя их, чтобы вернуться к своему ненаписанному письму. — Мужайтесь, бедняжки! Ваша сиделка не бросила вас.
— Мужайтесь, сударыня, — отвечали раненые, — и Господь да благословит вас!
Если бы стрельба опять началась в эту минуту, если бы граната убила ее, когда она помогала несчастным, какой христианин поколебался бы объявить, что место этой женщины будет на небесах? Но если война кончится и оставит ее в живых, где будет место ее на земле? Где будут ее надежды? Где будет ее дом?
Она вернулась к письму. Вместо того, однако, чтобы сесть писать, она стояла у стола, рассеянно смотря па бумагу.
Странная фантазия зародилась в ее голове, когда Мерси вошла в комнату, она сама слабо улыбнулась сумасбродству этой фантазии. Что если она попросит леди Джэнет позволить ей занять место мисс Розбери? Она встретилась с мисс Розбери в критических обстоятельствах и сделала все, что женщина может сделать, чтобы помочь другой женщине. Это обстоятельство давало ей некоторое право, может быть, если леди Джэнет не имела в виду другой компаньонки и чтицы. Что если она отважится сама попросить за себя — что сделает благородная и сострадательная дама? Она ответит:
— Пришлите мне аттестат, и я посмотрю, что могу сделать. Аттестаты! Мерси горько засмеялась и села написать в коротких словах все, что требовалось от нее, — простое изложение фактов.
Нет! Ни одной строчки не могла она написать. Фантазию свою она не могла прогнать. Мысли ее были теперь целиком заняты воображаемой картиной красоты Мэбльторнского дома, удобством и изяществом жизни, которую там вели. Опять подумала она о случае, которого лишилась мисс Розбери. Несчастное существо! Какой дом был бы для нее открыт, если бы граната упала у окна, а не на дворе!
Мерси отодвинула от себя письмо и стала нетерпеливо ходить взад и вперед по комнате.
Тревожное направление ее мыслей нельзя было преодолеть таким образом. Воображение ее рисовало одну бесполезную картину для размышлений только для того, чтобы заняться другой. Она теперь заглядывала в свое будущее.
Каковы были ее надежды (если она доживет), когда кончится война? Прошлая опытность обозначала с безжалостной верностью печальную сцену. Куда бы она ни отправилась, чем бы ни занялась, все кончится одинаково. Красота ее возбудит любопытство и восторг, станут расспрашивать о ней; узнают историю прошлого, общество сострадательно пожалеет о ней, общество великодушно составит подписку для нее, а все таки в конце окажется один результат — тень прежнего бесславия окружит ее, как чума, разъединит ее с другими женщинами, заклеймит, даже когда она вымолит прощение в глазах Божьих, печатью неизгладимого бесславия в глазах людских — вот ее надежды! А ей только двадцать пять лет.

Она находится в полном расцвете здоровья и силы. Она может прожить по закону природы еще пятьдесят лет!
Мерси опять остановилась у кровати. Она опять посмотрела на лицо погибшей.
Почему граната убила женщину, имевшую надежды в жизни, и пощадила ту, у которой не было никаких? Слова, сказанные Грэс Розбери, вспомнились ею.
«Если бы у меня была возможность вести такую жизнь! Если бы я имела вашу репутацию и ваши надежды! «
И вот такая возможность пропала! Завидная надежда уничтожена осколком гранаты! Можно было сойти с ума, глядя на тело Грэс, осознавая свое положение так, как она осознавала его. С горькой насмешкой отчаяния наклонилась Мерси над безжизненной фигурой, заговорила с ней, как будто та могла ее слышать.
— О, — сказала она с завистью, — если бы ты могла сделаться Мерси Мерик, а я Грэс Розбери теперь!
Как только эти слова сорвались с ее губ, Мерси вздрогнула и выпрямилась. Она стояла у постели, дико устремив глаза в пустое пространство, мозг ее пылал, сердце так билось, что она задыхалась.
«Если бы ты могла сделаться Мерси Мерик, а я Грэс Розбери теперь! «
В одно мгновение эта мысль приняла новое развитие в ее голове. В одно мгновение убеждение в реальности такого плана поразило ее как электрическая искра. Она может сделаться Грэс Розбери, если осмелится. Решительно ничто не могло помешать ей явиться к леди Джэнет Рой под именем Грэс Розбери.
В чем состоял риск? Где была слабая сторона этого плана?
Грэс сама ясно сказала, что она и леди Джэнет никогда не видели друг друга. Друзья ее были в Канаде, родственники в Англии умерли. Мерси знала место, где она жила, место, называемое Порт Логан, так же хорошо, как знала его Грэс. Мерси стоило только прочесть рукописный дневник, чтобы иметь возможность отвечать на все вопросы, относившиеся до поездки в Рим и до смерти полковника Розбери. Ей не нужно было представлять образованную девушку. Грэс сама говорила — в письме отца также говорилось в ясных выражениях — о ее небрежном воспитании. Все, буквально все, было в пользу сиделки Мерси. Люди, которые знали ее в госпитале, уехали и не возвратятся более. Ее белье с ее меткой было в эту минуту на мисс Розбери. Белье мисс Розбери с ее меткой сушилось в смежной комнате и находилось в распоряжении Мерси. Способ избавиться от нестерпимого унижения ее настоящей жизни открылся перед нею наконец. Какая это была перспектива? Новая личность, в которой она может быть признанной повсюду! Новое безупречное имя! Новая прошлая жизнь, которую все могут разыскивать сколько угодно!
Румянец вспыхнул на щеках Мерси, глаза ее засверкали. Она никогда не была так привлекательно прекрасна, как в эту минуту, когда новое будущее открылось перед нею, сияя новой надеждой.
Она подождала с минуту, чтобы взглянуть на свой смелый план с другой точки зрения. Что в нем было дурного? Что говорила ее совесть?
Во первых, относительно Грэс. Какой вред делала она умершей женщине? Вопрос сам давал ответ. Никакого вреда ни ей, ни ее родным. Ее родные также умерли.
Во вторых, леди Джэнет. Если она будет служить верно своей новой госпоже, если она честно станет занимать свое новое место, если она будет внимательно исполнять распоряжения и будет признательна за доброту, если, одним словом, она будет такова, какою может и захочет быть в блаженном спокойствии и безопасности своей новой жизни, какой вред сделает она леди Джэнет? Опять вопрос сам за себя ответил. Она может и захочет дать леди Джэнет повод благословлять день, в который она вошла в ее дом.
Мерси схватила письмо полковника Розбери и положила его в бумажник с другими бумагами. Случай представился ей, вероятность успеха большая, все было в ее пользу, ее совесть ничего не говорила против этого смелого плана. Она решила тут же: «Я сделаю это».
Что то восстало в ее сознании, что то оскорбило ее пылкую натуру, когда она положила бумажник в карман своего платья.

Мерси схватила письмо полковника Розбери и положила его в бумажник с другими бумагами. Случай представился ей, вероятность успеха большая, все было в ее пользу, ее совесть ничего не говорила против этого смелого плана. Она решила тут же: «Я сделаю это».
Что то восстало в ее сознании, что то оскорбило ее пылкую натуру, когда она положила бумажник в карман своего платья. Мерси решилась, а между тем была неспокойна. Она не была уверена, искренне ли допросила свою совесть. Что если она опять положит бумажник на стол и подождет, пока пройдет ее волнение, а потом представит свой задуманный план на суд перед собственными понятиями о добре и зле?
Она подумала раз — и поколебалась. Прежде чем она могла подумать в другой раз, отдаленный шум шагов и топот лошадиных копыт донеслись до нее в ночном воздухе. Немцы вступали в деревню. Через несколько минут они явятся в домик и заставят ее сказать, кто она. Не было времени ждать, пока она успокоится. Что будет — новая жизнь в лице Грэс Розбери или жизнь старая — в лице Мерси Мерик?
Она взглянула на постель в последний раз. Жизнь Грэс кончилась, будущее Грэс находилось в ее распоряжении. Ее решительная натура, принужденная к немедленному выбору, перешла на сторону смелого плана. Она осталась при намерении занять место Грэс.
Шум приближения немцев доносился все сильнее и ближе. Слышались голоса офицеров, отдававших приказания.
Мерси села у стола и ждала, что будет.
Присущая всем женщинам привычка заставила ее взглянуть на свою одежду до появления немцев. Когда она проверяла, все ли в порядке, взгляд ее упал на красный крест на ее левом плече. В одно мгновение Мерси поразила мысль, что костюм сиделки может привести ее к ненужному риску. Он давал ей положение представителя Красного креста, это могло повести к расспросам впоследствии, и эти расспросы могли выдать ее.
Мерси осмотрелась вокруг. Серый плащ, который она дала Грэс, привлек ее внимание. Она взяла плащ и закрылась им с ног до головы.
Только Мерси Мерик завернулась с плащ, как услышала стук отворяемой наружной двери, голоса, говорившие на иностранном языке, и звон оружия, складываемого в задней комнате. Ждать, пока ее найдут, или показаться самой? Для такой натуры, как она, было менее тягостно показаться, чем ждать. Она пошла в кухню. Холстинная занавесь, когда она протянула к ней руку, была вдруг отдернута с другой стороны и три мужчины очутились лицом к лицу с нею в дверях.

Глава V
НЕМЕЦКИЙ ДОКТОР

Самый младший из трех незнакомцев, судя по чертам, цвету лица и обращению, был, очевидно, англичанином. На нем была военная фуражка и военные сапоги, но остальная одежда была штатская. Возле него стоял офицер в прусском мундире, а возле офицера третий и самый старший из троих. Он также был в мундире, но его наружность вовсе не показывала военного. Он хромал на одну ногу, горбился и вместо шпаги на боку держал в руке палку. Зорко взглянув сквозь черепаховые очки сперва на Мерси, потом на кровать, потом осмотрев всю комнату, он невозмутимо обратился к прусскому офицеру и прервал молчание такими словами:
— Больная женщина на кровати, другая женщина ухаживает за нею, и никого больше в комнате нет. Нужно ли, майор, ставить здесь караул?
— Вовсе не нужно, — ответил майор.
Он козырнул и вернулся на кухню. Немецкий доктор сделал несколько шагов, побуждаемый долгом своей профессии, к кровати. Молодой англичанин, глаза которого с восторгом были прикованы к Мерси, задернул занавесь в дверях и почтительно заговорил с ней по французски.
— Могу я спросить, с француженкой ли я говорю? — сказал он.
— Я англичанка, — ответила Мерси.
Доктор услышал ответ. Остановившись по пути к посте ли, он указал на фигуру, лежавшую на ней, и спроси. Мерси на английском языке с сильным немецким акцентом.
— Могу я быть полезен?
Его обращение было подчеркнуто вежливым, тон сурового голоса был злобно насмешливый.

Мерси тотчас почувствовала отвращение к этому хромому, безобразному старику, нагло уставившемуся на нее сквозь черепаховые очки.
— Вы не можете быть полезны здесь, — сказала он, коротко. — Дама эта была убита, когда ваши войска сыпали гранаты на этот домик.
Англичанин вздрогнул и сострадательно посмотрел на кровать. Немец освежился щепоткой табака и задал другой вопрос.
— Тело осматривал какой нибудь доктор? — спросил он.
Мерси нелюбезно ограничила свой ответ одним необходимым словом:
— Да.
Доктор этот был не такой человек, чтобы испугаться женского отвращения к себе. Он продолжал свой допрос.
— Кто осматривал тело? — спросил он сурово.
Мерси ответила:
— Доктор, служащий при французском госпитале.
Немец заворчал с презрением, не одобряя всех французов и все французские учреждения. Англичанин воспользовался представившимся случаем снова обратиться к Мерси.
— Эта дама ваша соотечественница? — спросил он.
Мерси сообразила, прежде чем ответила. С целью, которую она имела в виду, серьезные причины могли требовать, чтобы она говорила о Грэс с чрезвычайной осторожностью.
— Я полагаю, — сказала она. — Мы встретились здесь случайно. Я ничего не знаю о ней.
— Даже ее имя? — спросил немецкий доктор.
Решимость Мерси еще не дошла до того, чтобы открыто назвать Грэс своим именем. Она прибегла к решительному отрицанию.
— Даже ее имя, — повторила она твердо.
Старик уставился на нее бесцеремоннее прежнего, подумал и веял свечу со стола. Англичанин продолжал разговор, уже не скрывая, что он заинтересовался прелестной женщиной, стоявшей перед ним.
— Извините меня, — сказал он, — вы очень молоды для того, чтобы находиться одной в таком месте в военное время.
Внезапная суматоха в кухне избавила Мерси от немедленной необходимости отвечать ему. Она услышала голоса раненых, пытавшихся что то возражать, и грозные окрики немецких офицеров, заставлявших их молчать. Благородное стремление женщины защитить несчастных тотчас одержало верх над личным соображением, предписываемым ей положением, которое она заняла. Не заботясь о том, изменит она себе или нет, как сиделка французского госпиталя, она немедленно раздвинула холстинную занавесь, для того чтобы войти в кухню. Немецкий часовой загородил ей дорогу и объявил на своем языке, что посторонних не пускают. Англичанин, вежливо вмешавшись, спросил, имеет ли она какую нибудь особенную цель желать войти в ту комнату.
— Бедные французы! — сказала она с жаром, и сердце упрекнуло ее в том, что она забыла о них. — Бедные раненые французы!
Немецкий доктор отошел от кровати и распорядился, прежде чем англичанин успел вставить слово.
— Вам нет никакого дела до раненых французов, это мое дело, а не ваше. Они наши пленные, и их переводят в наш госпиталь. Я Игнациус Вецель, начальник медицинского штаба — и говорю вам это. Молчите!
Он обернулся к часовому и прибавил по немецки:
— Задерните опять занавесь, и если эта женщина будет настаивать, просто втолкните ее в эту комнату.
Мерси пыталась возражать. Англичанин почтительно взял ее за руку и отвел от часового.
— Бесполезно сопротивляться, — сказал он. — Немецкая дисциплина непреклонна. Вам нет никакой причины тревожиться о французах. Госпиталь, под надзором доктора Вецеля, прекрасно устроен. Я ручаюсь, что с ранеными будут обходиться хорошо.
Он увидел слезы на ее глазах при этих словах, и его восхищение Мерси все усиливалось.
«Добра столько же, сколько прекрасна, — подумал он. — Какое очаровательное создание! «
— Ну? — сказал Игнациус Вецель, смотря сурово на Мерси сквозь очки. — Довольны вы? И будете вы молчать?
Она уступила, очевидно, было бесполезно настаивать.

— Довольны вы? И будете вы молчать?
Она уступила, очевидно, было бесполезно настаивать. Если бы не сопротивление доктора, ее преданность раненым могла бы остановить ее на тернистом пути, по которому она шла. Если бы она могла только опять погрузиться и душевно, и телесно в свое доброе дело как сиделка, может быть, она осталась бы тверда против искушения. Гибельная строгость немецкой дисциплины разорвала последнюю связь, соединявшую Мерси с ее благороднейшими чувствами. Лицо Мерси посуровело, когда она гордо отошла от доктора Вецеля и села на стул.
Англичанин пошел за ней и вернулся к вопросу о ее настоящем положении в домике.
— Не предполагайте, что я желаю вас напугать, — сказал он — повторяю, вам нечего беспокоиться о французах, но есть серьезная причина беспокоиться о вас самих. Боевые действия возобновятся около этой деревни на рассвете. Вам непременно нужно быть в безопасном месте. Я офицер английской армии, меня зовут Орас Голмкрофт.
Я буду рад быть вам полезен и могу, если вы позволите мне. Могу я вас спросить, вы путешествуете?
Мерси еще больше завернулась в плащ, скрывавший одежду сиделки, и молча сделала первый шаг к обману Она утвердительно склонила голову.
— Вы едете в Англию?
— Да.
— В таком случае я могу провести вас через немецкие боевые порядки и дать вам возможность продолжать путь.
Мерси посмотрела на него с нескрываемым удивлением. Его сильное участие к ней сдерживалось в строгих границах благовоспитанности. Он был неоспоримо джентльмен. Действительно ли говорил он правду?
— Вы можете провести меня через расположение немецкой армии? — переспросила она. — Вы должны иметь для этого на немцев большое влияние.
Орас Голмкрофт улыбнулся.
— Я обладаю влиянием, которому никто не может сопротивляться, — ответил он, — влиянием печати. Я служу здесь военным корреспондентом для одной из наших влиятельных английских газет. Если я попрошу, ответственный немецкий офицер даст нам пропуск. Он недалеко отсюда. Что вы на это скажете?
Она мобилизовала всю свою решимость не без затруднения даже теперь и ухватилась за его слова.
— Я с признательностью принимаю ваше предложение, сэр.
Он сделал шаг к кухне и остановился.
— Может быть, лучше сделать это тайно, — сказал он. — Если я пройду через эту комнату, меня станут расспрашивать. Нет ли другой дороги из этого домика?
Мерси показала ему дверь, которая вела на двор. Он поклонился и оставил ее.
Мерси украдкой посмотрела на немецкого доктора. Игнациус Вецель опять стоял у постели, наклонившись над телом Грэс, по видимому, погрузился в изучение раны, сделанной осколками гранаты. Инстинктивное отвращение Мерси к старику увеличилось в десять раз теперь, когда она осталась с ним одна. Она тревожно отошла к окну и стала смотреть на лунный свет.
Компрометировала ли она уже себя обманом? Пока еще нет. Она компрометировала себя только необходимостью вернуться в Англию — не более. Пока еще не было никакой необходимости явиться в Мэбльторнский дом вместо Грэс.
Еще было время обдумать свое намерение, еще было время написать о несчастье, как она предполагала, и послать эти письма с бумажником к леди Джэнет Рой. Что если она, окончательно решится на это, что будет с нею, когда она опять очутится в Англии? Тогда не останется другого выбора, как опять обратиться к своему другу смотрительнице. Для нее ничего более не останется, как вернуться в приют.
В приют! К смотрительнице! Какие прошлые воспоминания, соединенные с этими двумя именами, явились теперь непрошеные и заняли главное место в ее мыслях? О ком думала она теперь, в этом чужом месте и в этом кризисе своей жизни? О человеке, слова которого нашли путь к ее сердцу, влияние которого укрепило и утешило ее в капелле приюта. Одно из прекраснейших мест проповеди было посвящено Джулианом Грэем предостережению прихожанок, к которым он обращался, против унизительного влияния лжи и обмана.

Одно из прекраснейших мест проповеди было посвящено Джулианом Грэем предостережению прихожанок, к которым он обращался, против унизительного влияния лжи и обмана. Выражения, в которых он обращался к жалким женщинам, окружавшим его, выражения сочувствия и поощрения, в каких никто не говорил с ними прежде, вспомнились Мерси Мерик, как будто она слышала их только час тому назад. Она смертельно побледнела, когда они теперь опять представились ей.
О! Шепнула она себе, думая о том, на что она решилась, что я сделала? Что я сделала?
Она отошла от окна с неясным намерением сейчас же пойти за Голмкрофтом и вернуть его. Когда она повернулась к постели, то очутилась лицом к лицу с Игнациусом Вецелем. Он подходил к ней с белым носовым платком, тем носовым платком, который она дала Грэс — и который теперь он держал в руках.
— Я нашел это в ее кармане, — сказал он, — тут написано ее имя. Она, должно быть, ваша соотечественница.
Доктор с некоторым затруднением прочитал метку на платке.
— Ее имя — Мерси Мерик.
Его губы сказали это — не ее! Он дал ей это имя.
— Мерси Мерик, английское имя, — продолжал Игнациус Вецель, пристально глядя на нее. — Не так ли?
Влияние на ее мысли прошлых воспоминаний о Джулиане Грэе начали ослабевать. Один настоящий настоятельный вопрос теперь занял главное место в ее мыслях. Поправит ли она ошибку немца? Настало время — говорить и объявить свою личность или молчать и совершить обман.
Орас Голмкрофт опять вошел в комнату в ту минуту, когда пристальные глаза доктора Вецеля все еще были устремлены на нее в ожидании ее ответа.
— Я не преувеличил моего влияния, — сказал Голмкрофт, указывая на маленькую бумажку, которую он держал в руке. — Вот пропуск. Есть у вас перо и чернила? Я должен заполнить бланки.
Мерси указала на письменные принадлежности на столе. Орас сел и обмакнул перо в чернила.
— Пожалуйста, не думайте, чтобы я хотел вмешаться в ваши дела, — сказал он. — Я вынужден задать вам два простых вопроса. Как ваше имя?
Внезапный трепет овладел ею. Она прислонилась к спинке постели. Вся ее будущая жизнь зависела от этого ответа. Она была неспособна произнести слово.
Игнациус Вецель опять оказал ей услугу. Его ворчливый голос нарушил молчание именно в надлежащее время. Он упорно держал носовой платок перед глазами Мерси. Он упрямо повторил:
— Мерси Мерик английское имя, не так ли?
Орас Голмкрофт поднял глаза от стола.
— Мерси Мерик? — спросил он. — Кто это Мерси Мерик?
Доктор Вецель указал на труп, лежавший на постели.
— Я нашел это имя на носовом платке, — сказал он. — Эта дама не проявила даже любопытства взглянуть на имя своей соотечественницы.
Он сделал этот насмешливый намек на Мерси тоном полным подозрительности и одарил взглядом, который выражал явное презрение. Ее запальчивый характер тотчас заставил рассердиться на невежливость, предметом которой она была. Минутное раздражение — так часто самые безобидные причины толкают на самые серьезные человеческие поступки — заставило ее выбрать путь, по которому она должна идти. Мерси презрительно повернулась спиной к грубому старику и оставила его в той обманчивой уверенности в том, что он узнал имя покойницы.
Орас вернулся к своему занятию заполнять бланки.
— Извините меня, что я настаиваю на вопросе, — сказал он. — Вы знаете, какова немецкая аккуратность. Как ваше имя?
Она отвечала ему беззаботно, доверчиво, почти не сознавая, что она делает.
— Грэс Розбери, — назвалась она.
Только что слова эти сорвались с ее губ, как она отдала бы все на свете, чтобы вернуть их.
— Мисс? — спросил Орас, улыбаясь.
Она могла ответить ему только наклонением головы.
Он написал: «Мисс Грэс Розбери», подумал с минуту, а потом прибавил вопросительно: «Возвращающаяся к своим друзьям в Англию? «.

Он написал: «Мисс Грэс Розбери», подумал с минуту, а потом прибавил вопросительно: «Возвращающаяся к своим друзьям в Англию? «.
К ее друзьям в Англию! Сердце Мерси замерло, она молча опять ответила наклоном головы. Он написал эти слова после имени и опрокинул песочницу на еще не просохшие чернила.
— Этого довольно, — сказал он, вставая и подавая пропуск Мерси, — я проведу вас сам через боевые порядки и устрою, чтобы вас отправили по железной дороге. Где ваши вещи?
Мерси указала на дверь дома.
— В сарае, на дворе, — ответила она. — У меня вещей немного, я могу все сделать сама, если часовой пропустит меня через кухню.
Орас указал на бумагу, которую держал в руке.
— Вы можете идти теперь куда хотите, — сказал он. — Где мне вас подождать, здесь или на дворе?
Мерси недоверчиво взглянула на Игнациуса Вецеля. Он продолжал свой нескончаемый осмотр трупа на постели. Если она оставит его одного с Голмкрофтом, нельзя узнать, что этот ненавистный старик скажет о ней. Она ответила:
— Подождите меня на улице. Пожалуйста.
Часовой отдал честь и отступил при виде пропуска. Все французские пленные были уже перевезены. В кухне оставалось только человек шесть немцев, почти все они спали. Мерси взяла одежду мисс Розбери из угла, в котором она была повешена сушиться, и пошла к сараю, грубой деревянной постройке, пристроенной к стене домика. У передней двери она встретила второго часового и во второй раз показала свой пропуск. Она спросила этого солдата, понимает ли он по французски. Тот ответил, что немного понимает. Мерси дала ему денег и сказала:
— Я буду укладывать мои вещи в сарае. Пожалуйста, позаботьтесь, чтобы мне никто на помешал.
Часовой поклонился в знак того, что он понял. Мерси исчезла в темном сарае.
Оставшись один с доктором Вецелем, Орас приметил, что странный старик все еще стоит, внимательно склонившись над англичанкой, убитой осколком гранаты.
— Разве есть что нибудь замечательное, — спросил он, — в смерти этой несчастной женщины?
— Ничего такого, о чем стоило бы писать в газетах, — возразил доктор, продолжая свои исследования внимательнее прежнего.
— Интересно для доктора? — сказал Орас.
— Да. Интересно для доктора, — последовал грубый ответ. Орас добродушно принял намек, заключавшийся в этих словах. Он вышел из комнаты в дверь, ведущую на двор, и ждал очаровательную англичанку, как ему было велено, на улице.
Оставшись один, Игнациус Вецель, осторожно осмотревшись вокруг, расстегнул верхнюю часть платья Грэс и приложил свою левую руку к ее сердцу. Вынув из кармана жилета другой рукой небольшой стальной инструмент, он старательно приложил его к ране — приподнял часть разбитой и прижатой кости черепа и ждал результата.
— Ага! — закричал он, обращаясь с дикой веселостью к бесчувственному существу, лежавшему перед ним, — француз говорит, что ты умерла, милочка, он говорит? Француз осел!
Он приподнял голову и позвал с кухни:
— Макс!
Сонный молодой немец в переднике от подбородка до ног отдернул занавесь и застыл ожидая приказаний.
— Принеси мне мой черный мешок, — сказал Игнациус Вецель.
Отдав это приказание, он весело потер руки и отряхнулся как собака.
— Теперь я совершенно счастлив, — закаркал странный старик, косясь на постель своими свирепыми глазами.
— Моя милая умершая англичанка, я отдал бы все деньги, какие у меня есть, только бы не пропустить этой встречи с тобою. А! Проклятый французский шарлатан, ты называешь это смертью, называешь? А я называю это приостановленным движением дыхания от сдавливания мозга!
Макс подошел с черным мешком.
Игнациус Вецель выбрал два страшных инструмента, блестящие и новые, и прижал их к своей груди.

— Сынишки мои, — сказал он нежно, точно будто это были его дети, — мои милые сынишки, принимайтесь за работу!
Он повернулся к своему помощнику.
— Помнишь сражение при Сольферино , Макс, и австрийского солдата, которому я сделал операцию на голове?
Сонные глаза помощника раскрылись широко, он, очевидно, заинтересовался.
— Помню, — сказал он, — я подержу свечу.
Доктор подошел к кровати.
— Я недоволен результатом операции при Сольферино, — сказал он, — с тех самых пор мне хотелось попробовать опять. Правда, я спас жизнь этого человека, но мне не удалось возвратить ему рассудок. Должно быть, операция была сделана не так, или в человеке оказалось что нибудь неладное. Что бы то ни было, а он будет жить и умрет сумасшедшим. Посмотри, Макс, на эту милую молодую девицу, лежащую на постели. Она доставляет мне именно то, чего мне было нужно, теперь повторяется опять случай при Сольферино. Ты опять будешь держать свечу, мой добрый мальчик, стой здесь и смотри во все глаза. Я попытаюсь, не могу ли на этот раз спасти и жизнь и рассудок.
Он снял манжетки со своих рукавов и начал операцию. Когда его страшный инструмент дотронулся до головы Грэс, раздался голос часового у ближайшего форпоста, произносивший то слово по немецки, которое позволяло Мерси сделать первый шаг на пути в Англию.
— Пропустите англичанку!
Операция продолжалась. Голос часового на следующем посту был слышен еще слабее, но произнес в свою очередь:
— Пропустите англичанку!
Операция закончилась. Игнациус Вецель поднял свою руку в знак молчания и приложился ухом к устам больной.
Первое слабое дыхание возвращающейся жизни затрепетало на губах Грэс Розбери и коснулось морщинистой щеки старика.
— Ага! — закричал он. — Добрая девушка! Ты дышишь — ты живешь!
Когда он это сказал, голос часового на последнем посту немецкой линии (чуть слышный вдали) произнес в последний раз:
— Пропустите англичанку!

ВТОРАЯ СЦЕНА — Мэбльторнский дом

ВСТУПЛЕНИЕ

Место действия — Англия Бремя действия — зима. Год тысяча восемьсот семидесятый.

Действующие лица: ДЖУЛИАН ГРЭЙ, ОРАС ГОЛМКРОФТ, ЛЕДИ ДЖЭНЕТ РОЙ, ГРЭС РОЗБЕРИ и МЕРСИ МЕРИК.

Глава VI
КОМПАНЬОНКА ЛЕДИ ДЖЭНЕТ

Великолепный зимний день. Небо ясное, сильный мороз. Водоемы покрыты льдом, много катающихся на коньках.
Столовая в старинном отеле, называемом Мэбльторнский дом и находящемся в лондонском предместье Кенсингтон, известна среди художников и других представителей искусства своей деревянной резьбой итальянской работы, покрывающей стены с трех сторон. На четвертой стороне, как дань современной моде, вносит в общую картину разнообразие и красоту прекрасная оранжерея, служащая входом в комнату через зимний сад, полный редких растений и цветов. С правой стороны, если вы стоите перед оранжереей, однообразие деревянной стены смягчается дверью оригинального фасона из старинной деревянной мозаики, ведущей в библиотеку, а оттуда, через большую переднюю, в другие приемные комнаты. Точно такая же дверь с левой стороны ведет в бильярдную, в курительную комнату возле бильярдной и в маленькую переднюю возле черного входа. С левой стороны также находятся большой камин с мраморной доской в вычурном стиле, господствовавшем восемьдесят лет тому назад. Для глаз ученого человека столовая, с ее современной мебелью и оранжереей, с ее старинными стенами и дверьми, с ее высоким камином (не очень старым, но и не очень новым) представляет поразительную смесь работы декораторов совершенно различных школ. Для глаз несведущего единственный результат осмотра дома производит впечатление полнейшей роскоши и комфорта, соединенных в самой изысканной комбинации и развитых в высшей степени.
На часах в описываемый день только что пробило два.

На часах в описываемый день только что пробило два. Стол был накрыт для завтрака.
За столом сидели трое. Во первых, леди Джэнет Рой. Во вторых, молодая девушка, ее чтица и компаньонка. В — третьих, гость, уже появлявшийся на этих страницах под именем Ораса Голмкрофта, находившегося при немецкой армии в должности корреспондента английской газеты.
Леди Джэнет Рой не требует большой рекомендации. Всем, имеющим хоть малейшее притязание на знание лондонского общества, известна леди Джэнет Рой.
Кто не слышал о ее старинных кружевах и ее бесценных рубинах? Кто не любовался ее величественной фигурой, ее великолепно причесанными роскошными волосами, ее чудными черными глазами, которые еще сохраняют блеск молодости, хотя впервые увидели свет семьдесят лет тому назад? Кто не чувствовал очарования ее откровенного, непринужденного разговора, ее неистощимой энергии, ее добродушной, любезной общительности? Где тот современный затворник, который если не знаком коротко, то, по крайней мере, понаслышке, с оригинальной новизной и чувством юмора ее суждений, с ее великодушной поддержкой всяких начинающих талантов, всяких званий, и высоких и низких, с ее благотворительностью, не делающей различия между своими и чужими, с ее большим снисхождением к окружающим, которого не может смутить никакая неблагодарность, не может обмануть никакое раболепство? Все знают о славной старушке, о бездетной вдове давно забытого лорда. Все знают леди Джэнет Рой.
Но кто знает красивую молодую женщину, сидящую по правую ее руку, которая почти не дотрагивается до завтрака? Никто не знает ее коротко.
Она очень мило одета в серое поплиновое платье, обшитое серым бархатом, с темно красным бантом у шеи. Она почти так же высока и стройна, как леди Джэнет, грациозна, с тонким станом, который не всегда можно увидеть у женщин выше среднего роста. Чувствовалось какое то врожденное величие в поворотах головы и в выражении огромных грустных серых глаз. Люди, которые верят в то, что внешность может говорить о происхождении, были готовы угадать в ней также знатную даму. Ах! Она всего навсего компаньонка и чтица леди Джэнет. Голова ее, увенчанная прелестными светло каштановыми волосами, всякий раз наклоняется с вниманием и уважением, когда леди Джэнет начинала говорить. Ее красивые и нежные руки легко и быстро помогали исполнять малейшие желания леди Джэнет. Старушка просто и доброжелательно разговаривает с нею, как с приемной дочерью. Но прелестная компаньонка всегда сдержанно выражает свою признательность леди Джэнет. Улыбка прелестной компаньонки всегда грустна, даже когда она отвечает на искренний смех леди Джэнет. Не кроется ли что нибудь неприятное под этой сдержанностью? Не страдает ли она душой? Не страдает ли она телом? Что происходит с ней?
Ее терзает тайное угрызение. Это деликатное и прелестное создание испытывает страдания от постоянных упреков совести.
Для хозяйки этого дома, для всех, кто живет или бывает в нем, она известна как Грэс Розбери, сирота и родственница по мужу леди Джэнет Рой. Для себя одной известна она как отверженница лондонских улиц, как обитательница лондонского приюта, пропащая женщина, воровски вернувшаяся после напрасных попыток проложить себе путь к домашнему крову и к честному имени. Вот она сидит под тяжелым прессом своей страшной тайны, скрывающаяся под чужой личностью и занявшая чужое место. Мерси Мерик стоило только осмелиться, чтобы стать Грэс Розбери, если бы она захотела. Она осмелилась, и уже почти четыре месяца она всем известна как Грэс Розбери.
В эту минуту, когда леди Джэнет разговаривает с Орасом Голмкрофтом, что то в беседе между ними заставило ее подумать о том дне, когда она сделала первый гибельный шаг, который довел ее до обмана.
Как изумительно легко было выдать себя за другую! При первом взгляде леди Джэнет поддалась очарованию этого благородного и интересного лица. Никакой не было надобности представлять украденное письмо, никакой не было надобности повторять приготовленный рассказ.

Старушка отложила письмо, не распечатав его, и остановила рассказ на первых же словах:
— Ваше лицо рекомендует вас, душа моя, ваш отец ничего не может сказать за вас такого, чего бы вы не сказали уже сами.
Эти приветливые слова с самого начала утвердили ее фальшивую личность. Благодаря своей опытности, благодаря дневнику о событиях в Риме, на вопросы об ее жизни в Канаде, о болезни полковника Розбери у нее были готовы ответы, которые (даже если бы подозрение существовало) обезоружили бы леди Джэнет тотчас. Между тем пока настоящая Грэс медленно и мучительно возвращалась к жизни на постели в немецком госпитале, ложная Грэс была представлена друзьям леди Джэнет как родственница по мужу хозяйки Мэбльторнского дома. С того времени ничего не случилось такого, что возбудило бы в ней малейшее подозрение в том, что Грэс Розбери не умерла и не похоронена. Она знала, как знали теперь все, что она могла бы прожить всю жизнь совершенно спокойно (если совесть позволит ей) в уважении, в отличии, в любви, в том положении, которое она заняла незаконно.
Грэс вдруг встала из за стола. Главное ее усилие в жизни было стараться освободиться от воспоминаний, постоянно преследовавших ее. Ее воспоминание было самым худшим врагом, единственной возможностью избавиться от этого была перемена занятий и перемена места.
— Могу я пойти в оранжерею, леди Джэнет? — спросила она.
— Конечно, душа моя.
Она наклонила голову к своей покровительнице, посмотрела минуту с участием и нежностью на Ораса Голмкрофта и, медленно пройдя через комнату, вошла в зимний сад. Глаза Ораса следили за нею, пока она была на виду, с непонятным, противоречивым выражением восторга и неодобрения. Когда она скрылась из вида, восторг во взгляде исчез, а неодобрение осталось. Лицо молодого человека нахмурилось, он сидел молча, с вилкою в руке, рассеянно доедая остатки кушанья на своей тарелке.
— Возьмите французского пирога, Орас, — сказала леди Джэнет.
— Нет, благодарю.
— Тогда еще цыпленка?
— Не хочу больше цыпленка.
— Неужели ничего на столе вас не заинтересует?
— Я выпью еще вина, если вы позволите.
Он налил в рюмку (в пятый или шестой раз) бордоского и с угрюмым видом опорожнил ее разом. Блестящие глаза леди Джэнет наблюдали за ним с пристальным вниманием, находчивая на язык леди Джэнет высказала по обыкновению непринужденно все, что происходило в ее душе в то время.
— Кенсингтонский воздух, кажется, не годится для вас, мой юный друг, — сказала она. — Чем дольше вы у меня гостите, тем чаще наполняете вашу рюмку и опорожняете вашу сигарницу. Это дурные приметы в молодом человеке. Вы приехали сюда, страдая от раны. На вашем месте я не подвергала бы себя опасности быть застреленным только для того, чтобы описать сражение в газете. Я полагаю, вкусы бывают разные. Не больны ли вы? Не мучает ли вас рана?
— Нисколько.
— Вы не в духе?
Орас Голмкрофт выронил вилку, облокотился о стол и ответил:
— Страшно.
Даже большая терпимость леди Джэнет имела свои границы. Она прощала обиды всякого рода, кроме нарушения хороших манер. Она схватила ближайшее оружие наказания, находившиееся у нее под рукой, столовую ложку, и довольно чувствительно постучала ею по руке молодого человека.
— Вы сидите за моим столом, а не в клубе, — сказала старушка. — Поднимите вашу голову, не смотрите на вашу вилку, посмотрите на меня. Я никому не позволяю быть не в духе в моем доме. Я считаю, что это плохо отражается на мне. Если наша спокойная жизнь не нравится вам, скажите прямо и поищите себе что нибудь другое. Я полагаю, вы можете найти себе занятие, если захотите поискать его. Перестаньте улыбаться. Я не желаю видеть ваши зубы — я желаю получить ответ.
Орас согласился с мнением старой леди о том, что занятие можно найти. Он заметил, что война между Францией и Германией еще продолжается, и газета опять предлагала ему стать ее корреспондентом.

Он заметил, что война между Францией и Германией еще продолжается, и газета опять предлагала ему стать ее корреспондентом.
— Не говорите о газетах и о войне! — вскричала леди Джэнет, охваченная внезапной вспышкой гнева, который на этот раз был гневом искренним. — Терпеть не могу я эти газеты. Не позволю я ни одной газете войти в этот дом. Им я приписываю всю вину за кровь, пролитую между Францией и Германией.
Орас с изумлением вытаращил глаза. Старушка, очевидно, говорила серьезно.
— Что вы хотите сказать? — спросил он. — Разве газеты виноваты в этой войне?
— Полностью, — ответила леди Джэнет. — Как вы не понимаете, в каком веке мы живем! Разве кто нибудь делает что нибудь в нынешнее время (включая и войну), чтобы не захотеть увидеть это в газетах? Я подписываюсь на какое нибудь благотворительное дело; тебе дается аттестат; он говорит проповедь; мы терпим обиды; вы делаете открытие; они едут в церковь и венчаются. И я, ты, он, мы, вы, они, все желают одного и того же — желают видеть это в газетах. Составляют ли короли, солдаты, дипломаты исключение в общем правиле человечества? Нет! Говорю вам серьезно, если бы европейские газеты заодно решили не обращать ни малейшего внимания на своих страницах на войну между Францией и Германией, я твердо убеждена, что война давным давно окончилась бы из за недостатка поощрения. Пусть перо перестанет объявлять о шпаге, и я первая предвижу результат. Не будет объявлений — не будет и войны.
— Ваши взгляды имеют достоинство новизны, — сказал Орас.
— Вы, может быть, желаете видеть их в газетах?
Леди Джэнет победила своего молодого друга его же собственным оружием.
— Ведь я живу в последней половине девятнадцатого столетия, — сказала она. — Вы говорите о газетах. Напечатайте самым крупным шрифтом, Орас, если вы любите меня!
Орас переменил тему разговора.
— Вы меня браните за то, что я не в духе, — сказал он, — и, кажется, думаете, будто это оттого, что мне надоела спокойная жизнь в Мэбльторнском доме. Она мне вовсе не надоела, леди Джэнет.
Он посмотрел на оранжерею, лицо его опять нахмурилось.
— Дело в том, — продолжал он, — что я недоволен Грэс Розбери.
— Что сделала Грэс?
— Она настаивает на продолжении нашей помолвки. Ничем не убедишь ее назначить день нашей свадьбы.
Это была правда. Мерси имела сумасбродство выслушать его признание и сама полюбила его. Но Мерси была не до такой степени подла, чтобы обвенчаться с ним под чужим именем. Прошло три или четыре месяца после того, как Орас приехал с войны домой раненый и нашел прелестную англичанку, которой он услужил во Франции, поселившуюся в Мэбльторнском доме. Приглашенный погостить у леди Джэнет (будучи в школе, он проводил праздники в доме леди Джэнет) — он проводил свободное время в дни выздоровления с утра до вечера в обществе Мерси. Впечатление, вначале произведенное на него во французском домике, скоро перешло в любовь. Не прошло и месяца, Орас объяснился и узнал, что его выслушали охотно. С той минуты вопрос состоял только в том, чтобы настойчиво и решительно добиться своей цели. Помолвка была скреплена очень неохотно со стороны невесты, и всякие дальнейшие успехи сватовства Ораса Голмкрофта окончились. Как он ни старался, ему не удавалось уговорить свою невесту назначить день свадьбы. Никаких препятствий не было. У нее не было близких родственников, с которыми ей надо было бы советоваться. Как родственницу по мужу леди Джэнет, мать и отец Ораса готовы были принять ее со всеми должными почестями новому члену семьи. Никакие денежные соображения не делали необходимым в этом случае ждать более благоприятного времени. Орас был единственный сын и получил в наследство поместье отца с большим доходом. С обеих сторон ничто не мешало молодым людям обвенчаться тотчас по изготовлении брачного контракта.

А между тем, по видимому, предстояла продолжительная помолвка без всякой основательной причины, кроме непонятной настойчивости невесты не давать объяснения этой задержке.
— Не можете ли вы объяснить поведение Грэс? — спросила леди Джэнет.
Ее обращение переменилось, когда она задавала этот вопрос. Она глядела и говорила как женщина, находящаяся в недоумении и раздосадованная.
— Мне не хочется признаться, — сказал Орас, — но мне кажется, что у нее есть какая то причина откладывать нашу свадьбу, которую она не хочет сказать ни вам, ни мне.
Леди Джэнет вздрогнула.
— Что заставляет вас думать так? — спросила она.
— Я раза два заставал ее в слезах. Время от времени, иногда, когда она разговаривает совершенно весело, она вдруг изменяется в лице, становится молчалива и уныла. Вот сейчас, когда она встала из за стола (разве вы не обратили внимание?), она посмотрела на меня очень странно — точно ей жаль меня. Что значит все это?
Ответ Ораса, вместо того чтобы увеличить беспокойство леди Джэнет, как будто облегчил его. Он не приметил ничего такого, что бы не приметила она сама.
— Глупый мальчик! — сказала она. — Причина довольно ясна. Грэс была нездорова уже некоторое время. Доктора предписали ей перемену климата. Я увезу ее отсюда.
— Было бы гораздо ближе к цели, — сказал Орас, — если бы я увез ее. Она, может быть, согласится, если вы употребите ваше влияние. Могу ли я попросить вас уговорить ее? Моя мать и сестры писали ей, но это не произвело никакого действия. Сделайте мне величайшее одолжение, поговорите с ней сегодня.
Он замолчал и, взяв руку леди Джэнет, с умоляющим видом пожал ее.
— Вы всегда были так добры ко мне! — сказал он нежно и опять пожал ее руку.
Старушка посмотрела на него. Невозможно было оспаривать, что в лице Ораса Голмкрофта была такая привлекательность, что на него стоило смотреть. Многие женщины могли бы позавидовать его чистому цвету лица, его блестящим голубым глазам и теплому, янтарному оттенку светлых саксонских волос. Мужчины, особенно те, которые обладали искусством наблюдать физиономии, могли бы приметить в очерке лба и в линиях верхней губы признаки, показывающие недостаток обширности в нравственной натуре — душу, легко доступную сильным предубеждениям и упорно поддерживающую эти предубеждения наперекор самой очевидности. Для наблюдательности женщин эти отдаленные недостатки лежали слишком низко под поверхностью для того, чтобы быть очевидными. Он очаровывал женщин в основном своей привлекательной внешностью и любезным, деликатным обращением. Для леди Джэнет он был мил не только по своим собственным достоинствам, но и по старым воспоминаниям, которые соединялись с ним. Отец его был одним из ее многочисленных поклонников в ее молодости. Обстоятельства разлучили их. Брак ее с другим был бездетным. В прошлое время, когда мальчик приходил к ней из школы, она тайно лелеяла фантазию (слишком нелепую, чтобы ее можно было сообщить кому бы то ни было), что ему следовало быть ее сыном, и он мог бы быть ее сыном, если бы она вышла за его отца.
Она очаровательно улыбнулась. Как ни была стара, она уступила, как уступила бы его мать, когда молодой человек взял ее за руку и умолял заинтересоваться его браком.
— Неужели я должна говорить с Грэс? — спросила она по дружески, с простотой, вовсе не показывающей хозяйку Мэбльторнского дома.
Орас увидел, что он достиг цели. Он вскочил, глаза его нетерпеливо обратились к оранжерее, его красивое лицо сияло надеждой. Леди Джэнет (с мыслями, наполненными его отцом) бросила на него украдкой последние взгляд, вздохнула, подумав об исчезнувших днях, и опомнилась.
— Ступайте в курительную комнату, — сказала она, подтолкнув его к двери. — Прочь отсюда! Предавайтесь любимому пороку девятнадцатого столетия.
Орас пытался выразить свою признательность.

Орас пытался выразить свою признательность.
— Ступайте и курите! — вот все, что она сказала, тонкая его вон. — Ступайте и курите!
Оставшись одна, леди Джэнет прошлась по комнате соображая.
Неудовольствие Ораса не было необоснованным. Действительно, не было предлога для задержки, на которую он жаловался. Точно ли молодая девушка имела особенную причину медлить, или она тревожилась оттого, что сама еще не разобралась в своих чувствах, во всяком случае необходимо было, наконец, разрешить рано или поздно вопрос о свадьбе. Затруднение состояло в том, как начать этот разговор, не обидев Грэс.
«Я не понимаю молодых женщин настоящего поколения, — думала леди Джэнет, — в мое время, когда мы любили мужчину, мы готовы были обвенчаться с ним хоть сию минуту. А это век прогресса! Им следовало бы еще скорее быть готовыми».
Дойдя с помощью своих собственных выводов до этого заключения, она решилась попробовать, что может сделать ее влияние, и положиться на вдохновение минуты.
— Грэс! — позвала она, подходя к двери оранжереи.
Высокая, стройная фигура в сером платье приблизилась, отделяясь от зелени деревьев зимнего сада.
— Ваше сиятельство звали меня?
— Да, я хочу говорить с вами. Подойдите сюда и сядьте возле меня.
С этими словами леди Джэнет пошла к дивану и усадила свою компаньонку возле себя.

Глава VII
ЧЕЛОВЕК ПРИБЛИЖАЕТСЯ

— Вы очень бледны, дитя мое.
Мерси уныло вздохнула.
— Я нездорова, — ответила она. — Малейший шум пугает меня. Я устаю, даже если только пройду через комнату.
Леди Джэнет ласково потрепала ее по плечу.
— Мы должны попробовать, не поможет ли вам перемена климата. Куда нам поехать — за границу или к морю?
— Ваше сиятельство очень добры ко мне.
— С вами невозможно быть иначе.
Мерси вздрогнула. Очаровательный румянец залил ее бледное лицо.
— О! — воскликнула она с пылкостью, — повторите это опять!
— Повторить опять? — переспросила леди Джэнет с изумлением.
— Да! Не считайте меня самонадеянной, только считайте меня тщеславной. Мне хочется слышать как можно чаще, что вы привыкли любить меня. Действительно ли вам приятно иметь меня в доме? Действительно ли я всегда хорошо вела себя с тех пор, как я у вас живу?
(Единственное извинение в том, что она выдала себя за другую, если извинение быть могло, заключалось в утвердительном ответе на эти вопросы. Конечно, сказать о ложной Грэс, что настоящая Грэс не могла быть достойнее сделанного ей приема, если бы настоящая Грэс была принята в Мэбльторнском доме, значило что нибудь.) Леди Джэнет отчасти тронула, отчасти насмешила необыкновенная серьезность вопроса, поставленного перед ней.
— Хорошо ли вы себя вели? — повторила она. — Душа моя, вы говорите как ребенок!
Она ласково положила руку на руку Мерси и продолжала более серьезным тоном:
— Вряд ли много будет сказать, Грэс, что я благословляю тот день, когда вы в первый раз явились ко мне. Я думаю, что вряд ли могла любить вас больше, если бы вы были моя родная дочь.
Мерси вдруг отвернулась, чтобы скрыть свое лицо. Леди Джэнет, все еще держа ее за руку, почувствовала, что она дрожит.
— Что с вами, — спросила она по своему, резко и прямо.
— Я только очень признательна вашему сиятельству — вот и все.
Слова были сказаны слабым, прерывистым голосом. Лицо Грэс было повернуто в сторону, чтобы леди Джэнет не видела его.
«Чем мои слова вызвали это? — удивлялась мысленно старушка. — В нормальном ли расположении духа она сегодня? Если так, то теперь пора замолвить слово за Ораса».
Имея в виду эту прекрасную цель, леди Джэнет приблизилась к щекотливому предмету со всеми необходимыми предосторожностями.

— Мы так хорошо уживаемся, — продолжала она, — что ни одной из нас не будет легко примириться с переменой в нашей жизни. В мои лета для меня это будет тяжелее, чем для вас. Что я буду делать, Грэс, когда настанет день для разлуки с моей приемной дочерью?
Мерси вздрогнула и опять повернулась лицом к леди Джэнет. Следы слез были на ее глазах.
— Зачем мне оставлять вас? — спросила она с испугом.
— Наверно, вы это знаете! — воскликнула леди Джэнет.
— Право, не знаю. Скажите мне зачем.
— Просите Ораса сказать вам. — Последний намек был так прям, что его нельзя было не понять. Голова Мерси опустилась. Она начала опять дрожать. Леди Джэнет посмотрела на нее с крайним изумлением.
— Не случилось ли чего нибудь неприятного между Орасом и вами? — спросила она.
— Нет.
— Знаете ли вы свое сердце, милое дитя? Конечно, вы не подали надежды Орасу, не любя его?
— О, нет!
— Между тем…
Первый раз Мерси осмелилась перебить свою благодетельницу.
— Любезная леди Джэнет, — кротко возразила она, — я не тороплюсь выходить замуж. Еще много времени впереди, рано говорить об этом. Вы, кажется, что то хотели мне сказать, что же?
Нелегко было смутить леди Джэнет Рой. Но этот последний вопрос просто заставил ее замолчать. После всего, что произошло, ее молодая компаньонка не имела ни малейшего подозрения о том предмете, о котором им надлежало рассуждать.
«Как рассуждают о браке молодые женщины в настоящее время? » — думала старушка, совершенно не зная, что сказать.
Мерси ждала со своей стороны с величайшим терпением, которое только увеличивало затруднительность положения. Молчание скоро угрожало прервать разговор внезапно и преждевременно, когда дверь библиотеки отворилась и слуга, с маленьким серебряным подносом в руке, вошел в комнату.
Возрастающее раздражение леди Джэнет внезапно выбрало себе в жертву слугу.
— Что вам нужно? — спросила она резко. — Я не звонила.
— Письмо, миледи. Посланный ждет ответа.
Слуга подал поднос, на котором лежало письмо, и ушел. Леди Джэнет с удивлением узнала почерк на адресе.
— Извините меня, душа моя, — сказала она с своей обычной вежливостью, прежде чем распечатала конверт.
Мерси ответила, что подобает в этом случае, и отошла на другой конец комнаты, вовсе не думая, что это письмо приведет к кризису в ее жизни. Леди Джэнет надела очки.
— Странно, что он уже возвратился, — сказала она, — бросив пустой конверт на стол.
Написавший письмо был не кто иной, как тот человек, который читал проповедь в капелле приюта. В письме говорилось следующее:

«Любезная тетушка!
Я возвратился в Лондон раньше срока. Друг мой ректор сократил свой отдых и приступил в своим обязанностям в деревне. Я боюсь, что вы будете бранить меня, когда узнаете о причинах, ускоривших мое возвращение. Чем скорее признаюсь я вам, тем легче будет мне на сердце. Кроме того, у меня есть особая цель желать увидеть вас, как можно скорее. Могу я прийти вслед за моим письмом в Мэбльторнский дом? И могу ли я представить вам особу, совершенно постороннюю, в которой я принимаю участие? Пожалуйста, скажите да посланному, и вы обяжете вашего любящего племянника Джулиана Грея».

Леди Джэнет опять подозрительно посмотрела на ту фразу в письме, где упоминалось об «особе».
Джулиан Грэй был единственный ее племянник, оставшийся в живых, племянник любимой сестры, которой она лишилась. Он занимал бы не весьма высокое положение в уважении тетки, которая смотрела на его мнения о политике и религии с сильнейшим отвращением, если бы не его замечательное сходство с матерью. Это говорило в его пользу в глазах старушки, этому способствовала также гордость, внушаемая известностью, которую молодой пастор достиг как писатель и проповедник.

Это говорило в его пользу в глазах старушки, этому способствовала также гордость, внушаемая известностью, которую молодой пастор достиг как писатель и проповедник. По милости этих смягчающих обстоятельств и неистощимой веселости Джулиана тетка и племянник всегда были в хороших отношениях. Помимо того, что она называла его «отвратительными мнениями», леди Джэнет достаточно интересовалась Джулианом для того, чтобы почувствовать некоторое любопытство о «таинственной даме», о которой упоминалось в письме. Не решился ли он пристроиться? Не сделан ли уже его выбор? И если так, могут ли родные одобрить этот выбор? На веселом лице леди Джэнет появились признаки сомнения, когда она задала себе этот последний вопрос. Либеральные взгляды Джулиана очень могли довести его до опасных крайностей. Тетка зловеще качала головой, вставая с дивана и подходя к двери библиотеки.
— Грэс, — сказала она, — остановившись и обернувшись, — я должна написать записку моему племяннику. Я сейчас вернусь.
Мерси подошла к ней с противоположного конца комнаты с восклицанием удивления.
— К вашему племяннику? — спросила она. — Ваше сиятельство никогда не говорили мне, что у вас есть племянник.
Леди Джэнет засмеялась.
— Должно быть, у меня было несколько раз на языке, чтобы сказать вам, — ответила она. — Но у нас так много было о чем говорить, сказать по правде, мой племянник составляет не любимый предмет для разговора. Я не говорю, чтобы я его не любила, я только терпеть не могу его правил, душа моя. Впрочем, вы сами составите о нем мнение. Он будет у меня сегодня. Подождите, пока я вернусь, я еще кое что скажу вам об Орасе.
Мерси отворила для нее дверь библиотеки, опять затворила и медленно начала ходить по комнате в раздумье.
О племяннике ли леди Джэнет думала она? Нет. Вкратце намекнув на своего родственника, леди Джэнет не назвала его по имени. Мерси все еще не знала, что проповедник в приюте и племянник ее благодетельницы был один и тот же человек. Она теперь думала о тех лестных словах, которые леди Джэнет сказала в начале их разговора. «Вряд ли много будет сказать, Грэс, что я благословляю тот день, когда вы в первый раз явились ко мне».
С той минуты воспоминания об этих словах для ее раненой души стали бальзамом. Сама Грэс Розбери не могла бы заслужить более сладостной похвалы. Через минуту ею овладел внезапный ужас при мысли о своем успешном обмане. Никогда чувство ее унижения не было так горько для нее, как в эту минуту. Если бы она могла сказать правду, если бы могла невинно наслаждаться своей спокойной жизнью в Мэбльторнском доме — какою признательной, счастливой женщиной могла она быть! Возможно ли (если она признается) сослаться в извинение за свое хорошее поведение? Нет! При более спокойном обдумывании она увидела, что на это надежды нет. Место, приобретенное ею, честно приобретенное, во мнении леди Джэнет, досталось ей посредством обмана. Ничто не может переменить, ничто не может изменить этого.
Она вынула носовой платок и отерла бесполезные слезы, навернувшиеся на глазах ее, и старалась обратить свои мысли на другое. Что сказала леди Джэнет, входя в библиотеку? Она сказала, что вернется поговорить об Орасе. Мерси угадала, о чем она хочет говорить. Она знала очень хорошо, чего Орас хочет от нее. Как она справится с этим непредвиденным обстоятельством? Ради Бога, что должна она делать? Может ли она допустить человека, который любит ее, человека, которого она любила, вступить очертя голову в брак с такою женщиной, какой она была? Нет! Она была обязана предупредить его. Как? Могла ли она разбить его сердце, могла ли она испортить его жизнь, сказав жестокие слова, которые могли разлучить их навсегда?
— Я не могу сказать ему! Я не хочу сказать ему! — закричала она горячо, — Бесславие убьет меня!
Ее обычная сдержанность изменила, когда эти слова сорвались с ее губ.

Беззаботное пренебрежение своими лучшими чувствами — этот самый печальный из всех видов, которыми может выразиться женское горе, — наполнило ее сердце своей ядовитой горечью. Она опять села на диван со сверкающими глазами и со щеками, залитыми гневным румянцем.
«Я не хуже всякой другой женщины, — думала она, — а другая женщина вышла бы за него из за денег».
Через минуту жалкая недостаточность ее извинения в том, что она обманывала его, сама обнаружила свою фальшивость. Она закрыла лицо руками и нашла прибежище там, где часто находила его прежде в беспомощной безропотности отчаяния.
«О, зачем я не умерла прежде, чем вошла в этот дом? О! Зачем я не могу умереть и положить всему конец сию минуту! «
Таким образом уже раз сто кончалась ее борьба с собою. Так она кончилась и теперь.
Дверь, ведущая в биллиардную, тихо отворилась. Орас Голмкрофт ждал результата заступничества за него леди Джэнет, он пока не мог ждать большего.
Орас осторожно заглянул, готовясь уйти неприметно, если они обе еще разговаривают. Отсутствие леди Джэнет показало, что разговор окончился. Не ждала ли его невеста, чтобы поговорить с ним, когда он вернется в комнату? Он сделал несколько шагов. Она не пошевелилась, она сидела, не обращая на него внимания, погруженная в свои мысли. К нему ли относились эти мысли? Он подошел несколько ближе и позвал ее:
— Грэс!
Она вскочила со слабым криком.
— Зачем вы испугали меня? — сказала она раздраженно, опять опускаясь на диван. — Всякий неожиданный испуг заставляет мое сердце забиться с такой силой, что я задыхаюсь.
Орас попросил прощения со смирением жениха. Нервы ее находились в таком напряжении, что ее нельзя было смягчить. Она молча отвернулась. Ничего не зная о внезапном приступе сильного нравственного страдания, которому она только что подверглась, Орас сел возле нее и тихо спросил, не видела ли она леди Джэнет. Она дала утвердительный ответ с безрассудным раздражением в тоне и в обращении, которое могло бы служить предостережением для человека старше и опытнее, о том, что надо дать ей время успокоиться, прежде чем опять заговорить с нею. Орас был молод и измучен неизвестностью, которую он терпел в другой комнате. Он небрагоразумно пристал к ней с новым вопросом.
— Говорила вам леди Джэнет что нибудь…
Мерси сердито повернулась к нему, прежде чем он успел закончить фразу.
— Вы пытались заставить ее поторопить меня обвенчаться с вами, — вспылила она. — Я вижу это по вашему лицу!
Как ни ясно было предостережение на этот раз, Орас все же не сумел перетолковать его надлежащим образом.
— Не сердитесь! — сказал он добродушно, — разве просить леди Джэнет ходатайствовать обо мне такая непростительная вина? Я старался напрасно убедить вас. Моя мать и мои сестры ходатайствовали за меня, а вы оставались глухи…
Она не могла дольше вытерпеть. Она топнула ногой с истерической горячностью.
— Мне надоело слышать о вашей матери и о ваших сестрах! — запальчиво воскликнула она. — Вы только о них и говорите.
Оставалось возможным сделать еще одну ошибку, и Орас сделал ее. Он обиделся и встал с дивана. Его мать и сестры были авторитетами в его мнении. Они, каждая по своему, представляли его идеал совершенных женщин. Он ушел на противоположный конец комнаты и сделал самый строгий упрек, какой только мог прийти ему в голову в эту минуту.
— Хорошо было бы, Грэс, если бы вы последовали примеру, который вам подают моя мать и мои сестры, — сказал он. — Они не имеют привычки говорить жестокие вещи тем, кто любит их.
По всему видно, упрек не произвел ни малейшего действия. Мерси осталась так же равнодушна к нему, как будто не слышала его. В ней было чувство — чувство жалкое, вынесенное ею из своего горького жизненного опыта, которое возмущалось против привычки Ораса расхваливать своих родных.

«Мне противно, — думала она, — слышать о добродетелях женщин, никогда не подвергавшихся искушению! Где же заслуга жить порядочно, когда ваша жизнь состоит только из благополучия и наслаждения? Разве его мать умирала с голода? Разве его сестры были брошены на улице? «
Сердце ее ожесточалось, она почти мирилась с тем, что она обманывала его, когда он выставлял своих родственниц за образец. Неужели он никогда не поймет, что женщины терпеть не могут, когда других женщин ставят им в пример? Она оглянулась на него с чувством нетерпеливого удивления. Он сидел за столом, повернувшись к ней спиной и положив голову на руку — Если бы он вздумал подойти к ней, она оттолкнула бы его, если бы он заговорил с ней, она ответила бы ему резко… Он сидел поодаль от нее, не произнося ни слова. Молчание мужчины — самый страшный протест против любящей его женщины. Запальчивость она перенести может. На слова она всегда ответит такими же словами. Молчание побеждает ее.
После минутной нерешительности Мерси встала с дивана и покорно подошла к столу. Она оскорбила его, она одна была виновата. Как он мог знать, бедняжка, что невольно оскорбил ее? Шаг за шагом она придвигалась все ближе. Он не оглядывался, он не шевелился. Она робко положила руку на плечо его.
— Простите меня, Орас, — шепнула она на ухо ему, — мне нездоровится сегодня, я сама не своя. Я совсем не думала того, что говорила. Пожалуйста, простите меня.
Нельзя было устоять против ласковой нежности в голосе и обращении, которая сопровождала эти слова. Он поднял глаза, он взял ее за руку. Она наклонилась к нему и коснулась губами его лба.
— Прощена я? — спросила она.
— О, моя дорогая, — сказал он, — если, бы вы знали, как я вас люблю.
— Знаю, — покорно ответила она, обвивая его волосы вокруг своего пальца и приглаживая их на лбу, на том месте, где ее рука растрепала их.
Они оба так были заняты друг другом, что не услышали, как отворилась дверь библиотеки на другом конце комнаты.
Леди Джэнет написала необходимый ответ племяннику и вернулась, верная своему обещанию, ходатайствовать за Ораса. Первое, что бросилось ей в глаза, был ее клиент, ходатайствовавший с очевидным успехом за самого себя!
«Кажется, я не нужна», — подумала старушка. Тихо затворила она опять дверь и оставила любовников одних.
Орас вернулся с неблагоразумной настойчивостью к вопросу об отложенной свадьбе. При первых словах, произнесенных им, она тотчас отступила назад — с грустью, не сердито.
— Не приставайте ко мне сегодня, — сказала она, — я не совсем здорова.
Он встал и тревожно посмотрел на нее.
— Могу я поговорить об этом завтра?
— Да, завтра.
Она вернулась к дивану и переменила тему разговора.
— Как долго нет леди Джэнет! — сказала она. — Что может задерживать ее так долго?
Орас употребил все силы, чтобы показать, будто он интересуется продолжительным отсутствием леди Джэнет.
— Зачем она оставила вас? — спросил он, стоя за спинкой дивана и наклоняясь к Мерси.
— Она пошла в библиотеку написать записку к своему племяннику. Кстати, кто ее племянник?
— Неужели вы не знаете?
— Право, не знаю.
— Вы, без сомнения, слышали о нем, — сказал Орас. — Племянник леди Джэнет знаменитый человек.
Он замолчал и, наклонившись ближе к Мерси, приподнял локон, лежавший на ее плече, и прижал его к губам.
— Племянник леди Джэнет, — продолжал он, — Джулиан Грэй.
Она вскочила и оглянулась на него со смущением, изумлением, страхом, как бы сомневалась в здравости своего ума. Орас был также приведен в крайнее изумление.
— Любезная Грэс, — воскликнул он, — что я сказал или сделал такое, что вы так испугались?
Она молча протянула руку.

— Любезная Грэс, — воскликнул он, — что я сказал или сделал такое, что вы так испугались?
Она молча протянула руку.
— Племянник леди Джэнет Джулиан Грэй, — повторила она медленно, — а я узнала об этом только теперь!
Недоумение Ораса увеличилось.
— Моя дорогая, теперь, когда вы знаете это, что вас пугает? — спросил он.
Было отчего испугаться самой смелой женщине на свете в таком положении и с таким темпераментом, как у нее. Для ее воображения представление личности Грэс Розбери вдруг приняло новый вид, вид предопределения. Оно слепо привело ее в тот дом, в котором она должна была встретить проповедника приюта. Он приближался — тот человек, который затронул самую глубину ее сердца, который повлиял на всю ее жизнь! Неужели день расчета приближается вместе с ним?
— Не обращайте на меня внимания, — сказала она слабым голосом, — я была больна все утро. Вы видели это сами, когда вошли сюда, даже звук вашего голоса испугал меня. Мне сейчас будет лучше. Я боюсь, что испугала вас.
— Милая Грэс, по выражению вашего лица было видно, что вы как будто испугались звука имени Джулиана. Я знаю, что он знаменит, и я видел, как женщины вздрагивали и не спускали с него глаз, когда он входил в комнату. Но вы казались поражены испугом.
Она собралась с мужеством, с отчаянным усилием она засмеялась — жестким, тревожным смехом — и остановила Ораса, закрыв ему рот рукою.
— Вздор! — сказала она небрежно, — как будто мистер Джулиан Грэй имеет какое нибудь отношение к моему лицу! Мне уже лучше. Посмотрите сами.
Она посмотрела на него с призрачной веселостью и улыбнулась в отчаянной попытке показаться равнодушной к племяннику леди Джэнет.
— Разумеется, я слышала о нем, — сказала она. — Вы знаете, что его ждут сюда сегодня. Не стойте позади меня — так трудно говорить с вами. Подойдите сюда и сядьте.
Он повиновался, но она еще не была им довольна. Лицо его еще не потеряло выражения беспокойства и удивления. Она настойчиво играла свою роль, решившись уничтожить в нем всякое подозрение в том, что она имеет причины бояться Джулиана Грэя.
— Расскажите мне об этом знаменитом человеке, — попросила она, непринужденно взяв Ораса под руку, — каков он?
Ласковое прикосновение и непринужденный тон произвели свое действие на Ораса. Его лицо начало проясняться, он также небрежно ответил:
— Приготовьтесь увидеть самого нерелигиозного пастора. Джулиан — заблудшая овца между пасторами и заноза в боку его епископа. Проповедует, если его попросят, в капелле диссидентов. Отказывается от всяких притязаний на пасторскую власть и пасторское влияние. Делает добро по собственному своему плану. Твердо решил никогда не занимать высокий пост в своей профессии, говорит, что для него довольно высокое место быть архидиаконом огорченных, деканом голодных и епископом бедных. При всех своих странностях добрейший человек. Чрезвычайно любим женщинами, они все обращаются к нему за советами. Я желал бы, чтобы и вы обратились.
Мерси изменилась в лице.
— Что вы хотите сказать? — спросила она резко.
— Джулиан славится силою своих убеждений, — сказал Орас улыбаясь. — Если он заговорит с вами, Грэс, он уговорит вас назначить день нашей свадьбы. Не попросить ли мне Джулиана походатайствовать за меня?
Он сделал это предложение в шутку. Беспокойное воображение Мерси приняло его всерьез.
«Он это сделает, — подумала она с чувством несказанного ужаса, — если я его не остановлю! «
У нее была только одна возможность для этого. Единственный верный способ не дать возможность Орасу обратиться к Джулиану состоял в том, чтобы исполнить желание Ораса прежде, чем его друг войдет в дом. Она положила руку на его плечо, она скрыла страшное беспокойство, терзавшее ее, под видом притворного кокетства, на которое и тяжело, и жалко было смотреть.

— Не говорите пустяков! — сказала она весело. — О чем мы сейчас говорили, раньше чем начали говорить о мистере Джулиане Грэе?
— Мы удивлялись, куда девалась леди Джэнет, — ответил Орас.
Она нетерпеливо хлопнула его по плечу. — Нет! нет! Вы что то говорили до этого.
Глаза ее дополнили то, что слова недосказали. Орас обнял ее за талию.
— Я говорил, что люблю вас, — ответил он шепотом.
— Только это?
Она очаровательно улыбнулась.
— Вы точно серьезно желаете…
Она остановилась и отвернулась.
— Нашей свадьбы?
— Да.
— Это самое дорогое желание мое.
— В самом деле?
— В самом деле!
Наступило молчание. Пальцы Мерси нервно играли брелками, висевшими на ее цепочке от часов.
— Когда вы хотите? — спросила она очень тихо, устремив все свое внимание на цепочку от часов.
Она никогда не говорила, никогда не смотрела так, как теперь. Орас боялся поверить своему счастью.
— О, Грэс! — воскликнул он. — Вы не шутите со мною?
— Что заставляет вас думать, будто я шучу с вами? Орас был настолько наивен, что ответил ей серьезно.
— Вы не позволяли мне сейчас заговорить о нашем браке, — сказал он.
— Не обращайте внимания на то, что я сейчас сказала, — возразила она с раздражением, — говорят, женщины изменчивы. Это — один из недостатков нашего пола.
— Хвала небу за этот недостаток! — вскричал Орас с неподдельной искренностью. — Вы точно предоставляете мне решить?
— Если вы настаиваете.
Орас соображал с минуту о брачных законах.
— Мы можем обвенчаться по увольнению от оглашения через две недели, — сказал он, — я назначу день нашей свадьбы ровно через две недели.
Мерси подняла руку в знак несогласия.
— Почему же нет? У моего поверенного все готово. Никаких других приготовлений делать не надо. Вы сказали, когда приняли мое предложение, что свадьба наша будет тихая.
Мерси была принуждена сознаться, что она сказала это.
— Мы можем обвенчаться сейчас, если закон позволит нам. Через две недели! Скажите — да!
Он привлек ее ближе к себе. Наступило молчание. Маска кокетства, плохо надетая с самого начала, свалилась с Мерси. Ее грустные серые глаза сострадательно остановились на его пылающем лице.
— Не глядите так серьезно! — сказал он. — Только одно словечко, Грэс! Только одно: да.
Она вздохнула и сказала. Он страстно поцеловал ее. Только решительным усилием высвободилась она из его объятий.
— Оставьте меня, — сказала она слабым голосом, — пожалуйста, оставьте меня одну!
Она говорила серьезно — необыкновенно серьезно. Она дрожала с головы до ног. Орас встал, чтобы оставить се.
— Я отыщу леди Джэнет, — сказал он, — я желаю показать милой старушке, что я повеселел, и сообщить ей почему.
Он повернулся к двери библиотеки.
— Вы не уйдете? Вы позволите увидеть вас опять, когда успокоитесь?
— Я буду здесь ждать, — сказала Мерси.
Довольный этим ответом, он вышел из комнаты.
Руки ее опустились на колени, голова бессильно откинулась на подушки дивана. Ею овладело какое то помрачение, душа ее как будто отуманилась. Она смутно спрашивала себя, наяву ли было это, или во сне. Точно ли она сказала слово, которое обязывало ее обвенчаться с Орасом Голмкрофтом через две недели? Через две недели! Что нибудь может случиться в это время, чтобы этому помешать? Может быть, за две недели она выпутается из страшного положения, в которое она поставлена. Как бы то ни было, она сделала этот выбор предпочтительно перед разговором наедине с Джулианом Грэем. Она вздохнула и приподнялась, когда мысль об этом свидании, прогнанная несколько минут тому назад, опять овладела ее душою.

Как бы то ни было, она сделала этот выбор предпочтительно перед разговором наедине с Джулианом Грэем. Она вздохнула и приподнялась, когда мысль об этом свидании, прогнанная несколько минут тому назад, опять овладела ее душою. Ее взволнованное воображение представило Джулиана Грэя в этой комнате в ту же самую минуту разговаривавшим с нею, как предлагал Орас. Она увидела его сидящим возле себя — этого человека, который потряс ее до глубины души, когда говорил с кафедры, когда она слушала его (невидимо) с другого конца капеллы, — она видела его возле себя смотрящим проницательно на ее лицо, видящим ее постыдную тайну в глазах ее, слышащим ее в ее голосе, чувствующим ее в ее трепещущих руках, выпытывающим ее у нее слово за словом, пока она не упадет к его ногам с признанием своего обмана. Голова ее опять опустилась на подушки, она спрятала лицо, ужасаясь сцены, которую вызвало ее взволнованное воображение. Даже теперь, когда она сделала ненужным этот страшный разговор, могла ли она быть уверена (если она даже встретится с ним, не вступая в какие либо отношения), что она не изменит себе? Она не могла быть уверена. Что то трепетало в ней и замирало от одной мысли остаться с ним в одной комнате. Она это чувствовала, она это знала; ее виновная совесть сознавала своего властелина Джулиана Грэя и боялась его!
Минуты проходили. Пережитые волнения начали сказываться физически на ее ослабевшем организме.
Она плакала молча, сама не зная о чем. В голове была тяжесть, во всем теле утомление. Она ниже опустилась на подушки, с закрытыми глазами, однообразный стук часов на камине все слабее и слабее раздавался в ее ушах. Мало помалу она впала в дремоту такую легкую, что вздрагивала всякий раз, когда уголь вываливался из камина или когда птички начинали чирикать в своем садке в зимнем саду.
Леди Джэнет и Орас вошли. Мерси слабо сознавала чье то присутствие в комнате. Спустя некоторое время она раскрыла глаза и приподнялась, чтобы заговорить. Комната опять была пуста. Они тихо вышли и оставили ее отдыхать. Глаза Мерси снова закрылись. Она опять впала в дремоту, а из дремоты в глубокий и спокойный сон.

Глава VIII
ЧЕЛОВЕК ЯВЛЯЕТСЯ

Сладко спящую Мерси разбудил стук затворявшейся стеклянной двери в дальнем конце оранжереи. Дверь эта, отворявшаяся в сад, служила только для обитателей дома или друзей, которым позволялось входить в приемные комнаты этой дорогою. Предположив, что или Орас, или леди Джэнет возвращались в столовую, Мерси приподнялась на диване и невольно прислушалась.
Голос одного из слуг долетел до ее слуха, ему отвечал другой голос, который заставил ее задрожать всем телом.
Она вздрогнула и опять прислушалась в безмолвном ужасе. Да! Нельзя было ошибиться. Голос, отвечавший слуге, был тот незабвенный голос, который она слышала в приюте. Гость, вошедший в стеклянную дверь, был Джулиан Грэй!
Его быстрые шаги все приближались к столовой. Мерси оправилась от испуга настолько, что смогла поспешить к двери библиотеки. Рука ее дрожала так, что она сначала не могла отворить дверь. Она только что успела отворить, когда опять услышала его голос, говорящий с ней.
— Пожалуйста, не убегайте! Я вовсе не так грозен. Я только племянник леди Джэнет — Джулиан Грэй.
Она медленно обернулась, очарованная его голосом, и молча встретилась с ним лицом к лицу.
Он стоял, со шляпой в руке, у входа в оранжерею, не было ничего специально клерикального в фасоне его костюма. Как ни был он молод, на его лице проступали уже следы забот, а волосы преждевременно выпали и были особенно редки около его высокого лба. Его легкая, подвижная фигура была не выше среднего роста. Цвет лица его — бледный. Нижняя часть лица, без бороды и бакенбард, ничем не приметна. Обыкновенный наблюдатель прошел бы мимо него без внимания — если бы не глаза. Они одни делали его примечательным человеком. Необыкновенная величина глаз сама по себе привлекала внимание.

Она придавала голове величие, которого голова, хотя и обладала правильными пропорциями, не имела. А что касается самих глаз, то нежный светлый блеск их не поддавался анализу. Относительно их цвета никто не мог согласиться, мнения расходились. Одни считали их темно серыми, другие черными. Живописцы старались их изобразить и отказывались с отчаянием уловить хоть одно выражение из изумительного разнообразия выражений, которое они представляли взору, эти глаза могли очаровывать в одну минуту и ужасать в другую. Эти глаза могли заставлять людей смеяться или плакать почти по своей воле. И в движении, и в отдохновении они были равно непреодолимы. Когда глаза приметили Мерси, бегущую к двери, они засияли веселостью ребенка. Когда она обернулась, они тотчас изменились, смягчаясь и сверкая при безмолвном сознании интереса и восторга, которые при первом взгляде на нее были в нем возбуждены. Его тон и обращение изменились в то же время. Он обратился к ней с глубочайшим уважением, когда сказал следующие слова:
— Позвольте мне умолять вас сделать мне одолжение сесть на ваше место и позвольте мне попросить у вас прощения, если я нечаянно помешал вам.
Он остановился, ожидая ее ответа, прежде чем вошел в комнату. Все еще очарованной его голосом, Мерси настолько хватило самообладания, чтобы поклониться ему и опять занять свое место на диване. Теперь невозможно было оставить его. Посмотрев на нее с минуту, он вошел в комнату, не заговаривая с ней опять. Она начала не только интересовать его, но и приводить в недоумение.
«Необыкновенное горе, — думал он, — запечатлело свои следы на лице этой женщины. Необыкновенное сердце бьется в груди этой женщины. Кто она? «
Мерси собралась с мужеством и принудила себя заговорить с ним.
— Леди Джэнет, кажется, в библиотеке, — сказала она робко, — сказать ей, что вы здесь?
— Не тревожьте леди Джэнет и не тревожьтесь сами.
С этим ответом он подошел к столу, деликатно давая ей время оправиться от замешательства. Он взял бутылку с остатками бордоского после Ораса и налил себе рюмку.
— Бордоское тетушки будет пока ее представителем, — сказал он, улыбаясь и опять обращаясь к Мерси. — Я много ходил пешком и могу осмелиться сам угостить себя в этом доме без приглашения. Можно предложить вам что нибудь?
Мерси дала отрицательный ответ. Она начала уже удивляться, вспоминая то, что она знала о нем прежде, его непринужденному обращению и небрежному разговору.
Джулиан опорожнил рюмку с видом человека, вполне понимавшего и ценившего хорошее вино.
— Бордоское тетушки достойно ее, — сказал он с комической серьезностью, поставив рюмку на стол, — оба подлинные произведения природы.
Он сел за стол и критически осмотрел различные блюда, оставшиеся на нем. Особенно одно блюдо привлекло его внимание.
— Это что такое? — продолжал он, — французский пирог? Грубо и несправедливо было бы попробовать французского вина и оставить без внимания французский пирог. Он взял ножик и вилку и съел пирог с таким же удовольствием, как выпил вино.
— Достоин великой нации! — воскликнул он с энтузиазмом. — Vive la France! Мерси слушала и смотрела с невыразимым изумлением.
Он вовсе не походил на тот образ, в котором ее воображение представляло его ей в повседневной жизни. Снимите его белый галстук, и никто не узнал бы, что это знаменитый проповедник пастор.
Он наложил себе еще полную тарелку пирога и снова заговорил с Мерси, уплетая пирог и разговаривая так спокойно и приятно, как будто они знали друг друга несколько лет.
— Я пришел сюда через Кенсингтонский сад, — сказал он. — Некоторое время я жил в плоском, некрасивом, обнаженном земледельческом округе. Вы не можете себе представить, как приятен показался мне сад по контрасту. Дамы в богатых зимних платьях, щеголеватые няни, хиленькие дети, вечно движущаяся толпа катающихся на коньках по льду Круглого пруда — все было так весело после того, к чему я привык, что я, право, начал свистеть, шагая по этой блестящей сцене.

В мое время мальчики всегда свистели, когда им было весело, и я еще не потерял этой привычки. Кого, вы думаете, я встретил в самый разгар насвистываемой мной песни?
Насколько ей позволяло изумление, Мерси извинилась за то, что не может угадать. Она никогда в жизни ни с кем не говорила с таким смущением и так невнятно, как говорила теперь с Джулианом Грэем.
Он продолжал веселее прежнего, по видимому, не примечая того впечатления, которое производил на нее.
— Кого я встретил, — повторил он, — когда гулял? Моего епископа! Если бы я насвистывал священную мелодию, его преосвященство, может быть, извинил бы пошлость моего пения из уважения к моей музыке. К несчастью, сочинение, исполняемое мною в ту минуту (никто на свете не свистит так громко, как я), было «La Donna e mobile» Верди — без сомнения, знакомое его преосвященству по уличным шарманкам. Он узнал мотив, бедняжка, и когда я ему поклонился, он стал смотреть в другую сторону.
Странно в таком свете, который переполнен грехом и горем, обращать серьезное внимание на такую безделицу, как насвистывание мотива веселым пастором!
Он оттолкнул от себя тарелку, произнося последние слова, и продолжал просто и серьезно совсем другим тоном:
— Я никогда не мог понять, зачем мы должны выдавать себя между другими людьми как бы принадлежащими к особенной касте и почему нам должно быть запрещено в безвредных вещах поступать, как поступают другие. В старину служители церкви нам не подавали подобных примеров. Тогда люди были умнее и лучше нас. Я осмелюсь сказать, что одно из самых трудных препятствий делать добро нашим ближним состоит в том, что мы принимаем клерикальное обращение и клерикальный голос. Я, со своей стороны, не предъявляю притязания казаться священнее и внушать более благоговения, чем всякий друг мой христианин, который делает какое может добро.
Он весело взглянул на Мерси, которая смотрела на него с недоумением. Он заговорил опять шутливым тоном.
— Вы радикалка? — спросил Джулиан с насмешливым выражением в своих больших блестящих глазах. — Я радикал!
Мерси очень старалась понять его, но напрасно. Неужели это тот проповедник, слова которого очаровали, очистили, облагородили ее? Неужели это тот человек, проповедь которого заставляла плакать женщин, которые, как ей было известно, были бесстыдными и закоренелыми преступницами? Да! Глаза, теперь смотревшие на нее с насмешкой, были те самые прелестные глаза, которые когда то заглядывали в ее душу. Голос, обратившийся к ней сейчас с шутливым вопросом, был тот самый глубокий и мягкий голос, который когда то заставил затрепетать ее сердце. На кафедре он был ангелом милосердия, не на кафедре — мальчиком, вырвавшимся из школы.
— Не пугайтесь! — сказал он добродушно, приметив ее замешательство. — Общественное мнение прозвало меня более суровым именем чем «радикал». Я последнее время находился, как говорил вам, в земледельческом округе, Я исполнял там обязанности ректора, которому захотелось погулять. Как, вы думаете, кончился опыт? Сквайр назвал меня коммунистом, фермеры донесли на меня как на зажигателя, другой ректор был призван назад, и я теперь имею честь разговаривать с вами в качестве изгнанника, которому неловко было оставаться в порядочной местности.
С этим откровенным признанием он встал из за стола и сел возле Мерси.
— Вы, конечно, полюбопытствуете узнать, — сказал он, — в чем состояла моя вина. Вы понимаете политическую экономию и законы спроса и предложения?
Мерси призналась, что не понимает их.
— И я также не понимаю в христианской стране, — сказал он. — Вот в чем состояла моя вина. Вы услышите мое признание (точь в точь как узнает его тетушка) в двух словах.
Он немного помолчал, его изменчивое обращение опять переменилось. Мерси, застенчиво смотря на него, увидела новое выражение в его глазах — выражение, вызвавшее ее первое воспоминание о нем так, как ничего еще не вызывало его до сих пор.

— Вот в чем состояла моя вина. Вы услышите мое признание (точь в точь как узнает его тетушка) в двух словах.
Он немного помолчал, его изменчивое обращение опять переменилось. Мерси, застенчиво смотря на него, увидела новое выражение в его глазах — выражение, вызвавшее ее первое воспоминание о нем так, как ничего еще не вызывало его до сих пор.
— Я не имел ни малейшего понятия, — продолжал он, — до тех пор, пока не принял на себя обязанности ректора, о том, какова жизнь земледельца в некоторых частях Англии. Никогда прежде не видел я такой ужасной бедности, какую увидел в коттеджах. Никогда прежде не встречал я такого благородного терпения в страданиях, какое нашел между этими людьми. Прежние мученики могли терпеть и умирать. Я спрашивал себя, могли ли они терпеть и жить как мученики, которых я видел около себя — жить неделя за неделей, месяц за месяцем, год за годом, чуть не умирая с голоду. Жить и видеть, как вырастают около них чахоточные дети, для того, чтобы работать и нуждаться в свою очередь, жить для того, чтобы кончить жизнь в приходской тюрьме, когда голод и трудности доведут их до этого! Разве божья прелестная земля была создана для того, чтобы терпеть на себе такие бедствия. Я не могу думать об этом, я не могу говорить об этом даже теперь с сухими глазами!
Голова его опустилась на грудь. Он ждал, преодолевая свое волнение, прежде чем заговорить опять. Теперь, наконец, она узнала его опять. Теперь это был тот человек, которого она ожидала увидеть. Бессознательно она сидела и слушала, устремив глаза на его лицо, с замиранием сердца слушая его слова, в той самой позе, когда она слушала его в первый раз.
— Я сделал все, что мог, ходатайствуя за несчастных, — продолжал он. — Я обошел землевладельцев, чтобы замолвить слово за возделывателей земли.
«Этим терпеливым людям не много нужно, — говорил я, — Христа ради, дайте им столько, чтобы они могли жить! » Политическая экономия вскрикнула при этом ужасном предложении. Законы спроса и предложения со смятением закрыли свои величественные лица. Мне сказали, что этого скудного жалования слишком достаточно. Почему? Потому, что земледелец обязан принять его! Я решил, насколько один человек может это сделать, что земледелец не будет обязан принять его. Я собрал свои средства, написал к моим друзьям — и отправил некоторых из этих бедняков в такие части Англии, где их работа лучше оплачивалась. Этот поступок был причиною того, что мне невозможно было оставаться в тех местах. Пусть будет так! Я намерен продолжать. Я известен в Лондоне, я могу собрать подписку. Гнусные законы спроса и предложения найдут мало работников в том земледельческом округе, а безжалостная политическая экономия истратит несколько лишних шиллингов на бедных. Это видно так же, как то, что я радикал, коммунист и поджигатель — Джулиан Грэй!
Он встал, провел рукой по лицу, чтобы остыть от жара, с которым говорил, и прошелся по комнате. Захваченная его энтузиазмом, Мерси шла за ним, она держала кошелек в руке, когда он обернулся к ней.
— Позвольте мне предложить мою маленькую дань, какова бы она ни была! — сказала она с жаром.
Минутный румянец разлился по его бледным щекам, когда он взглянул на прелестное, сострадательное лицо, умолявшее его.
— Нет! Нет! — сказал он улыбаясь. — Хотя я пастор, я не повсюду таскаю с собой суму для пожертвований.
Мерси пыталась навязать ему кошелек. Странный юмор опять начал сверкать в его глазах, когда он круто отступил.
— Не искушайте меня! — сказал он. — Ни одного человека на свете нельзя так легко искусить, как пастора подпиской.
Мерси настаивала и одержала победу. Она заставила его доказать истину его глубокого наблюдения клерикальной натуры, принудив его взять монету из ее кошелька.
— Нечего делать, если уж должен взять, — заметил он.

— Благодарю вас за то, что вы подаете хороший пример. Благодарю вас за то, что вы подаете помощь. Кстати, чье имя должен я записать в моем списке?
Бедная Мерси со смущением отвернулась от него.
— Ничье, — сказала она тихим голосом, — моя подписка безымянная.
Когда она произнесла эти слова, дверь библиотеки отворилась. К ее чрезвычайному облегчению, к тайной досаде Джулиана, леди Джэнет и Орас Голмкрофт вместе вошли в комнату.
— Джулиан! — воскликнула леди Джэнет, с изумлением подняв кверху руки.
Он поцеловал тетку в щеку.
— Ваше сиятельство, вы очаровательно выглядите.
Он подал руку Орасу. Орас пожал ее и подошел к Мерси. Они медленно ушли на другой конец комнаты. Джулиан воспользовался этим случаем, чтобы поговорить по секрету с теткой.
— Я пришел через оранжерею, — сказал он, — и нашел здесь эту молодую девицу. Кто она?
— Ты очень ею интересуешься? — спросила леди Джэнет со своей обычной иронической улыбкой.
Джулиан ответил одним словом:
— Невыразимо!
Леди Джэнет подозвала к себе Мерси.
— Душа моя, — сказала она, — позвольте мне формально представить вам моего племянника. Джулиан, это мисс Грэс Розбери…
Леди Джэнет вдруг остановилась. Как только она произнесла это имя, Джулиан вздрогнул, как будто она удивила его.
— Что с тобой? — спросила она резко.
— Ничего, — ответил он, кланяясь Мерси с заметным отсутствием его прежней непринужденности.
Она ответила на вежливый поклон несколько сдержанно со своей стороны. Она тоже видела, как он вздрогнул, когда леди Джэнет произнесла имя, под которым она была известна. Это вздрагивание что нибудь означало. Что могло это быть? Затем он отвернулся, поклонившись ей, и обратился к Орасу с рассеянным выражением на лице, как будто его мысли были далеки от его слов. С ним произошла решительная перемена, и она началась с той минуты, когда его тетка произнесла имя, которое не принадлежало ей, — имя, украденное ею.
Леди Джэнет привлекла внимание Джулиана и предоставила Орасу свободу вернуться к Мерси.
— Твоя комната готова для тебя, — сказала она. — Ты, разумеется, останешься здесь?
Джулиан принял приглашение с видом человека, мысли которого заняты другим. Вместо того чтобы посмотреть на тетку, когда он давал ответ, он оглянулся на Мерси с волнением и любопытством на лице, очень странным для присутствующих. Леди Джэнет нетерпеливо ударила его по плечу.
— Я люблю, чтобы на меня смотрели, когда со мною говорят, — сказала она, — для чего ты вытаращил глаза на мою, приемную дочь?
— На вашу приемную дочь? — повторил Джулиан, смотря на тетку на этот раз, и смотря очень серьезно.
— Конечно! Как дочь полковника Розбери, она мне родственница по моему мужу. Неужели ты думаешь, что я подцепила подкидыша?
Лицо Джулиана прояснилось, он как будто почувствовал облегчение.
— Я забыл о полковнике, — ответил он, — разумеется, эта молодая девица нам родня, как вы говорите.
— Очень рада, если доказала тебе, что Грэс не самозванка, — сказала леди Джэнет с насмешливым смирением.
Она взяла Джулиана за руку и отвела его подальше от Ораса и Мерси.
— Что же насчет твоего письма, — продолжала она, — в нем есть одна строчка, возбуждающая мое любопытство. Кто эта таинственная особа, которую ты желаешь представить мне?
Джулиан вздрогнул и изменился в лице.
— Не могу сказать вам теперь, — проговорил он шепотом.
— Почему?
К невыразимому удивлению леди Джэнет, Джулиан, вместо того чтобы отвечать, опять оглянулся на ее приемную дочь.
— Ей какое до этого дело? — спросила старушка, потеряв с ним всякое терпение.
— Я не могу сказать вам, — ответил он серьезно, — пока мисс Розбери находится в этой комнате.

— Я не могу сказать вам, — ответил он серьезно, — пока мисс Розбери находится в этой комнате.

Глава IX
ИЗВЕСТИЯ ИЗ МАНГЕЙМА

Любопытство леди Джэнет в это время было возбуждено вполне. Когда она потребовала, чтоб Джулиан объяснил, о какой особе упоминал он в своем письме, он посмотрел на ее приемную дочь. Когда она просила потом объяснить, какое дело до этого ее приемной дочери, он объявил, что не может отвечать, пока мисс Розбери находится в комнате.
Что это значило? Леди Джэнет решилась узнать.
— Я ненавижу всякие таинственности, — сказала она Джулиану, — а секреты я считаю одним из видов дурного воспитания. Люди нашего положения не должны унижать себя до того, чтобы шептаться в углах. Если ты непременно хочешь секретничать, я могу предложить тебе уголок в библиотеке. Пойдем со мною.
Джулиан очень неохотно пошел за теткой. В чем ни состояла бы тайна, он, очевидно, находился в затруднении рассказать ее тотчас же. Леди Джэнет села на свое кресло, приготовляясь допросить своего племянника, когда на другом конце библиотеки появилось препятствие в виде слуги с докладом. Одна из соседок леди Джэнет приехала, по договоренности, везти ее на собрание комитета, собиравшегося в тот день. Слуга доложил, что соседка, пожилая дама, ждала в экипаже у подъезда.
Находчивость леди Джэнет сняла препятствие тотчас же. Она велела слуге попросить гостью в гостиную и сказать, что ее неожиданно задержали, но что мисс Розбери выйдет сейчас. Потом она обернулась к Джулиану и сказала с самой иронической выразительностью в тоне и обращении:
— Не будет ли еще удобнее, если мисс Розбери не только не будет в комнате, но даже и в доме, прежде чем ты откроешь свой секрет?
Джулиан ответил серьезно:
— Может статься, и хорошо, если мисс Розбери не будет в доме.
Леди Джэнет вернулась в столовую.
— Любезная Грэс, — сказала она, — вы были в жару и в лихорадочном волнении, когда я увидела вас спящей на диване. Вам не повредит прогулка на свежем воздухе. Наша приятельница заехала за мною, мы едем с ней на собрание комитета. Я послала сказать, что я занята. Я буду очень вам обязана, если вы поедете вместо меня.
На лице Мерси появился испуг.
— Ваше сиятельство изволите говорить о собрании комитета общества Самаритянского приюта для выздоравливающих? Я слышала, что члены должны решить выбор нового плана для здания. Не могу же я подать голос вместо вас!
Вы можете подать голос точно так же, как и я, — ответила старушка. — Архитектура — одно из потерянных искусств. Вы ничего в этом не понимаете, и я ничего не понимаю, и архитекторы ничего не понимают. Вероятно, все планы никуда не годятся. Подайте голос, как я подала бы, с большинством. Или, как говорил бедный, милый доктор Джонсон: «Кричите с теми, кто громче кричит». Прочь отсюда, не заставляйте ждать членов комитета.
Орас поспешил отворить дверь Мерси.
— Долго ли вы будете в отсутствии? — спросил он. — Я хотел сказать вам тысячу разных разностей, и нас прервали.
— Я возвращусь через час.
— Тогда мы в этой комнате будем одни. Приходите сюда, когда вернетесь. Я буду здесь ждать вас.
Мерси значительно пожала ему руку и ушла. Леди Джэнет обратилась к Джулиану, который до сих пор оставался на заднем плане, по видимому, по прежнему не желая разъяснить дело тетке.
— Ну? — сказала она. — Что теперь связывает твой язык? Грэс ушла, почему ты не начинаешь? Или тебе мешает Орас?
— Вовсе нет. Я только немного беспокоюсь…
— На счет чего?
— Я боюсь, что вы подвергли это очаровательное существо какому нибудь неудобству, отослав ее отсюда именно в это время.
Орас вдруг вспыхнул и поднял глаза.
— Я полагаю, что вы мисс Розбери называете очаровательным существом? — спросил он резко.

— Конечно, — ответил Джулиан, — что же тут такого?
— Потише, Джулиан, — вмешалась леди Джэнет. — Грэс до сих пор была представлена тебе только как моя приемная дочь…
— И кажется пора, — надменно прибавил Орас, — чтоб я представил ее как мою невесту.
Джулиан посмотрел на Ораса так, как будто не верил своим собственным ушам.
— Вашу невесту! — воскликнул он с неудержимым порывом досады и удивления.
— Да, как мою невесту, — возразил Орас, — мы венчаемся через две недели. Могу я спросить, — прибавил он с гневным смирением, — вы не одобряете этот брак?
Леди Джэнет вмешалась опять.
— Какой вздор, Орас! — сказала она. — Разумеется, Джулиан поздравляет тебя.
Джулиан холодно и рассеянно повторил эти слова.
— О, да! Разумеется, я поздравляю вас.
Леди Джэнет вернулась к главному предмету разговора.
— Теперь, когда мы вполне понимаем друг друга, — сказала она, — будем говорить об особе, ускользнувшей из нашего разговора. Я говорю, Джулиан, о таинственной даме в твоем письме. Мы одни, как ты желал. Приподними покрывало, мой преподобный племянник, скрывающее ее от смертных глаз. Красней, если хочешь — и можешь. Это будущая мистрис Джулиан Грэй?
— Она совершенно посторонняя для меня, — спокойно ответил Джулиан.
— Совершенно посторонняя! А ты мне писал, что интересуешься ею.
— Я интересуюсь ею. И мало того, вы ею интересуетесь. Леди Джэнет нетерпеливо забарабанила пальцами по столу.
— Не предупредила ли я тебя, Джулиан, что я терпеть не могу таинственностей? Хочешь ты или нет объясниться?
Прежде чем Джулиан ответил, Орас встал с своего стула.
— Может быть, я мешаю, — сказал он.
Джулиан сделал ему знак сесть опять.
— Я уже говорил леди Джэнет, что вы не мешаете, — ответил он. — А теперь я вам скажу, как будущему мужу мисс Розбери, что вам интересно будет услышать то, что я вам скажу.
Орас, сел на свое место с видом подозрительного удивления. Джулиан обратился к леди Джэнет.
— Вы часто слышали от меня, — начал он, — о моем старом приятеле и школьном товарище Джоне Кресингаме.
— Да. Это английский консул в Мангейме?
— Он самый. Когда я вернулся из деревни, я нашел между другими моими письмами длинное письмо от консула. Я принес его с собою и предлагаю прочесть из него несколько мест, в которых рассказана очень странная история гораздо ясней и правдоподобней, чем я могу рассказать ее своими словами.
— Очень долго это будет? — осведомилась леди Джэнет, смотря с испугом на мелко исписанные листы, которые ее племянник разложил перед собой.
Орас со своей стороны задал вопрос.
— Точно ли вы уверены, что это интересно для меня? — спросил он. — Консул в Мангейме совсем мне незнаком.
— Я ручаюсь за это, — ответил Джулиан, — ни тетушкино терпение, ни ваше, Орас, не пропадут даром, если вы согласитесь внимательно послушать то, что я хочу прочесть.
Этими словами он начал свое первое извлечение из письма консула:

«Память у меня дурная на числа. Но, должно быть, прошло три месяца после того, как ко мне было прислано извещение об одной больной англичанке, принятой в здешний госпиталь, о которой мне, как английскому консулу, интересно было разузнать.
Я отправился в тот же день в госпиталь, и меня привели к постели больной.
Больная была женщина молодая и (когда была здорова), мне кажется, была очень хорошенькая. Когда я увидел ее в первый раз, она показалась моим неученым глазам похожею на мертвую. Я приметил, что голова ее была обвязана, и спросил, какою болезнью она страдала. Мне отвечали, что это бедное создание присутствовало, никто не знал зачем и для чего, при стычке или ночной атаке между немцами и французами и что рана на ее голове нанесена осколком немецкой гранаты».

Мне отвечали, что это бедное создание присутствовало, никто не знал зачем и для чего, при стычке или ночной атаке между немцами и французами и что рана на ее голове нанесена осколком немецкой гранаты».

Орас, до сих пор сидевший небрежно откинувшись на спинку кресла, вдруг приподнялся и воскликнул:
— Боже мой! Неужели это та самая женщина, которую я принял за мертвую во французском домике?
— Этого я не могу сказать, — ответил Джулиан, — послушайте остальное. Письмо консула, может быть, ответит на ваш вопрос.
Он продолжал читать:

«Раненая женщина была сочтена мертвой и оставлена ретировавшимися французами в то время, когда немцы заняли позицию неприятеля. Она была найдена на постели в домике начальником немецкого лазарета… «

— Игнациусом Вецелем? — вскричал Орас.
— Игнациусом Вецелем, — повторил Джулиан, смотря на письмо.
— Это она! — сказал Орас. — Леди Джэнет, для вас действительно это будет интересно. Помните, я вам говорил, как я в первый раз встретился с Грэс, и, конечно, он подробнее слышал об этом от самой Грэс.
— Она терпеть не может говорить о своем путешествии, — ответила леди Джэнет. — Она упоминала, что была остановлена на границе и случайно очутилась в обществе другой англичанки, совершенно незнакомой ей. Я натурально задала несколько вопросов и с ужасом услышала, что она видела, как эта женщина была убита немецкой гранатой возле нее. Ни она, ни я не имели никакого желания возвращаться к этому предмету. Ты совершенно прав, Джулиан, что не хотел говорить об этом, пока она находилась в комнате. Теперь я понимаю все. Должно быть, Грэс упомянула мое имя своей спутнице. Эта женщина, конечно, нуждается в помощи и обращается ко мне через тебя. Я помогу ей, но она не должна приходить сюда, пока я не приготовлю Грэс увидеть ее живою. Пока я не вижу никакой причины, для чего им встречаться.
— Насчет этого я не уверен, — сказал Джулиан тихим голосом, не поднимая глаз на тетку.
— Что ты хочешь сказать? Разве тайна еще не раскрыта?
— Тайна еще не раскрыта. Пусть продолжает мой приятель консул.
Джулиан вернулся к извлечению из письма:

«Старательно рассмотрев мнимый труп, немецкий доктор сделал заключение, что при торопливом отступлении французов потеря сознания была принята за смерть. Заинтересовавшись этим случаем как врач, он решился на практике проверить правильность своего мнения. Он сделал успешную операцию этой раненой женщине. После операции он несколько дней сам наблюдал за ней, а потом перевел ее в ближайший госпиталь — в Мангейм. Он был принужден вернуться к своим обязанностям военного врача и оставил свою пациентку в том положении, в котором я увидел ее бесчувственной на постели. Ни он, ни госпитальное начальство ничего не знали об этой женщине. При ней не было найдено никаких бумаг. Доктора могли только, когда я спросил у них, нет ли сведений для того, чтобы дать знать ее друзьям, показать мне ее белье с ее меткой. Я вышел из госпиталя, записав ее имя в моей записной книжке. Звали ее Мерси Мерик».

Леди Джэнет вынула свою записную книжку.
— Дайте мне записать это имя, — сказала она, — я никогда не слышала о нем прежде и могу забыть. Продолжай, Джулиан.
Джулиан перешел ко второй выписке из письма консула:

«В таких обстоятельствах я мог только подождать, тюка узнаю в госпитале, когда больная оправится настолько, чтобы поговорить со мной. Прошло несколько недель, прежде чем я получил известие от докторов. Когда я приехал навести справки, мне сказали, что больная лежит в горячке и что эта бедная женщина находится попеременно то в бесчувственности, то в бреду. В минуты бреда имя ее тетки, леди Джэнет Рой, часто срывалось с ее губ. А вообще ее бред был по большей части совершенно непонятен людям, ухаживавшим за нею.

А вообще ее бред был по большей части совершенно непонятен людям, ухаживавшим за нею. Я думал, было, написать вам и просить вас поговорить с леди Джэнет. Но так как доктора сказали мне, что теперь нельзя решить, останется ли она жива или умрет, то я решился ждать до тех пор, пока время решит, надо ли беспокоит вас, или нет».

— Тебе это лучше известно, — сказала леди Джэнет. — Но признаюсь, я не вижу, в каком отношении я заинтересована в этой истории.
— Вот именно, что я хотел сказать, — прибавил Орас.
— Конечно, это очень грустно. Но нам какое до этого дело?
— Позвольте мне прочесть третье извлечение, — ответил Джулиан, — и вы увидите.
Он вернулся к третьему извлечению и прочел:
«Наконец я получил известие из госпиталя, что Мерси Мерик вне опасности и что она может (хотя еще очень слаба) отвечать на все вопросы, которые я сочту нужным предложить ей. По прибытии моем в госпиталь меня попросили к главному доктору в его комнату.

«Я считаю нужным, — сказал этот господин, — предупредить вас, прежде чем вы увидитесь с больной, чтобы вы очень осторожно говорили с ней и не раздражали ее, выказывая удивление или выражая сомнение, если она станет говорить с вами сумасбродно. Мы здесь не сходимся во мнениях насчет нее. Некоторые из нас (я сам в том числе) сомневаются, возвратится ли к ней рассудок с возвращением физических сил. Не называя ее сумасшедшей — она очень кротка и безвредна, — мы тем не менее придерживаемся того мнения, что она страдает помрачением рассудка. Помните мое предостережение, а теперь ступайте к ней и судите сами.
Я повиновался с некоторым недоумением и изумлением. Больная, когда я подошел к постели, была очень слаба и изнурена, но, насколько я мог судить, казалась в полном рассудке. Ее тон и обращение показывали образованную женщину. Объяснив ей в коротких выражениях, кто я, я уверил ее, что буду очень рад, и официально, и лично, если могу быть полезен ей. Говоря эти пустые слова, я назвал ее тем именем, которым было помечено ее белье. Как только слова: «мисс Мерик» сорвались с моих губ, дикое, мстительное выражение появилось в ее глазах.
— Не называйте меня этим ненавистным именем. Это не мое имя. Все здесь преследуют меня, называя Мерси Мерик. А когда я сердилась на них, они показывали мне мое платье. Не делайте этого, если желаете быть со мной в дружеских отношениях.
Помня, что доктор сказал мне, я извинился и постарался успокоить ее. Не возвращаясь к ее имени, так как этот предмет раздражал ее, я только спросил, в чем состояли ее планы, и уверил ее, что она может распоряжаться моими услугами, если они ей нужны.
— Для чего вам нужно знать мои планы? — спросила она подозрительно. Я напомнил ей, что я английский консул и что моя цель, если возможно, оказать ей помощь.
— Вы можете оказать мне величайшую помощь, — сказала она с жаром. — Отыщите Мерси Мерик!
Я увидел, что мстительное выражение вернулось в ее глаза и гневный румянец вспыхнул на ее бледных щеках. Удержавшись от выражения удивления, я спросил ее, кто эта Мерси Мерик.
— Гнусная женщина, по ее собственному признанию, — ответила она с живостью.
— Как я ее отыщу? — спросил я потом.
— Отыщите женщину в черном платье, с красным женевским крестом на плече, она сиделка во французском лазарете.
— Что она сделала?
— Я лишилась моих бумаг, я лишилась моего белья и платья. Мерси Мерик взяла их.
— Почему вы знаете, что их взяла Мерси Мерик?
— Никто другой не мог их взять — вот почему я это знаю. Верите вы мне или нет?
Она опять начала волноваться. Я уверил ее, что тотчас пошлю навести справки о Мерси Мерик. Она с удовольствием повернулась на изголовье.
— Вот какой вы добрый! — сказала она.

— Вернитесь и скажите мне, когда вы ее поймаете.
Таково было мое первое свидание с больной англичанкой в мангеймском госпитале. Бесполезно говорить, что я сомневался в существовании отсутствующей женщины, названной сиделкой. Однако навести справки было можно, обратившись к врачу Игнациусу Вецелю, местопребывание которого было известно его друзьям в Мангейме. Я написал к нему и получил его ответ. После той ночной атаки, когда немцы овладели французской позицией, он вошел в домик, занимаемый французским лазаретом. Он нашел раненую француженку, оставленную там, но не видал сиделки в черном платье с красным крестом на плече. Единственная живая женщина, находившаяся там, была молодая англичанка в сером дорожном плаще, которая была остановлена на границе и опять отправлена в путь военным корреспондентом английской газеты».

— Это была Грэс, — сказала леди Джэнет.
— А корреспондент — я, — прибавил Орас.
— Еще несколько слов, — сказал Джулиан, — и вы поймете, для чего я прошу вас обратить на это внимание.
Он вернулся к письму в последний раз и заключил свои извлечения из него следующим:

«Вместо того, чтоб отправиться в госпиталь самому, я письменно сообщил о своей неудачной попытке найти пропавшую сиделку. Некоторое время после этого я ничего не слышал о больной женщине, которую я все же буду называть Мерси Мерик. Только вчера получил я новое приглашение посетить больную. Она в это время уже выздоровела и объявила о своем намерении вернуться в Англию. Главный доктор, чувствуя на себе некоторую ответственность, послал за мною. Вследствие различия мнений докторов о ее болезни, ее невозможно было удерживать на том основании, что ее нельзя выпустить на свободу. Можно было только дать мне знать и передать все дело в мои руки. Увидев ее во второй раз, я нашел ее угрюмой и сдержанной. Она прямо приписала недостатку моего усердия к ее интересам мою неудачу отыскать сиделку. Я, со своей стороны, не имел никакой власти удерживать се. Я мог только осведомиться, достаточно ли у нее денег на дорожные издержки. Из ответа я узнал, что капеллан госпиталя рассказал в городе о ее одиноком положении и что англичане собрали по подписке небольшую сумму, которая позволяла ей вернуться на родину. Успокоившись на этот счет, я спросил и о том, есть ли у нее в Англии друзья.
— У меня есть один друг, — ответила она, — который стоит множества других, — леди Джэнет Рой.
Вы можете представить мое удивление, когда я это услышал. Я подумал, что мои расспросы о том, как она познакомилась с вашей теткой, ожидает ли ее ваша тетка и т, д. были совершенно бесполезны. Мои вопросы, очевидно, оскорбляли ее. Она выслушивала их в угрюмом молчании. Поэтому, хорошо зная, что я могу безусловно положиться на ваше человеколюбие, сострадание к несчастным, я решил (после некоторых размышлений) обеспечить безопасность этой бедной женщины по приезде ее в Лондон, дав ей письмо к вам. Вы услышите, что она скажет, и лучше меня будете иметь возможность узнать, имеет ли она какие нибудь права на знакомство с леди Джэнет Рой. Еще одно слово, которое может быть необходимо прибавить, и я закончу это необыкновенно длинное письмо. При первом свидании с ней я воздерживался, как уже говорил вам, раздражать ее расспросами об ее имени. Во второй раз, однако, я решился задать этот вопрос».

Читая эти последние слова, Джулиан заприметил внезапное движение со стороны тетки. Леди Джэнет тихо приподнялась со своего кресла и встала позади него для того, чтобы самой прочесть письмо консула через плечо племянника. Джулиан заприметил это движение как раз вовремя, чтоб помешать намерению леди Джэнет, и закрыл рукой последние две строчки письма.
— Для чего ты это делаешь? — Спросила его тетка.
— Извольте, леди Джэнет, читать сами окончание письма, — ответил Джулиан. — Но прежде чем вы это сделаете, я желаю приготовить вас к очень странному сообщению.

— Но прежде чем вы это сделаете, я желаю приготовить вас к очень странному сообщению. Успокойтесь и позвольте мне читать медленно, а сами смотрите на меня, пока я не открою последних двух слов, заключающих письмо моего приятеля.
Он прочел конец письма, вот что в нем говорилось:

«Я прямо посмотрел в лицо этой женщины и сказал ей:
— Вы отказываетесь от имени, которым помечено белье, бывшее на вас, когда вас привезли сюда. Если вы не Мерси Мерик, то кто же вы?
Она тотчас отвечала:
— Меня зовут…»

Джулиан снял руку со страницы. Леди Джэнет посмотрела на следующие два слова и отпрянула с громким криком изумления, который заставил Ораса вскочить.
— Скажет ли мне кто нибудь из вас, — воскликнул он, — каким именем она назвалась?
Джулиан сказал ему:
— Грэс Розбери!

Глава X
СОВЕТ ТРЕХ

С минуту Орас стоял как бы пораженный громом, смотря с изумлением на леди Джэнет. Его первые слова, как только он оправился от услышанного, обращались к Джулиану:
— Это шутка? — спросил он сурово. — Если это так, то я, по крайней мере, не вижу в ней никакого юмора.
Джулиан указал на мелко исписанное письмо консула.
— Человек пишет серьезно, — сказал он, — когда пишет так длинно. Эта женщина действительно назвала себя Грэс Розбери и уехала из Мангейма в Англию с намерением явиться к леди Джэнет Рой.
Он обернулся к тетке.
— Вы видели, как я вздрогнул, — продолжал он, — когда вы в первый раз назвали мисс Розбери при мне. Теперь вы знаете почему.
Он опять обратился к Орасу:
— Вы слышали, как я сказал, что вы, как будущий муж мисс Розбери, должны быть заинтересованы моим разговором с леди Джэнет. Теперь вы знаете почему.
— Очевидно, эта женщина сумасшедшая, — сказала леди Джэнет. — Но этот вид помешательства не может не испугать, когда слышишь о нем в первый раз. Разумеется, мы должны, по крайней мере теперь, скрыть это от Грэс.
— Не может быть никакого сомнения, — согласился Орас, — что при теперешнем состоянии здоровья Грэс она не должна ничего знать об этом. Слуг надо предупредить заранее на случай, если эта искательница приключений или сумасшедшая, Бог ее знает, кто она такая, будет пытаться пробраться сюда.
— Это будет сделано немедленно, — сказала леди Джэнет. — А меня удивляет, Джулиан (пожалуйста позвони в колокольчик), как это ты написал в письме, что интересуешься этой особой.
Джулиан ответил, не звоня в колокольчик.
— Я интересуюсь более прежнего, — сказала он, — теперь, когда нахожу, что мисс Розбери гостит у вас в Мэбльторнском доме.
— Ты всегда был капризен, Джулиан, как ребенок, в твоем пристрастии и отвращении, — возразила леди Джэнет. — Почему ты не звонишь в колокольчик?
— По одной основательной причине, милая тетушка. Я не желаю, чтобы вы приказали вашим слугам не впускать к вам это одинокое существо.
Леди Джэнет бросила на племянника взгляд, ясно выражавший, что она находит его поступок неприличной вольностью.
— Неужели ты ожидаешь, что я приму эту женщину? — спросила она с холодным удивлением.
— Я надеюсь, что вы не откажетесь принять ее, — спокойно ответил Джулиан. — Меня не было дома, когда она была у меня. Я должен выслушать, что она хочет сказать мне. Предпочитаю выслушать это в вашем присутствии. Когда я выслушал ваш ответ на мое письмо, позволяющее мне представить ее вам, я написал ей тотчас, назначив ей свидание.
Леди Джэнет подняла свои блестящие черные глаза с немым упреком на резные купидоны и гирлянды на потолке в столовой.
— Когда эта дама сделает мне честь своим визитом? — спросила она с иронией.
— Сегодня, — ответил ей племянник с невозмутимым видом.

— Сегодня, — ответил ей племянник с невозмутимым видом.
— В котором часу?
Джулиан спокойно посмотрел на свои часы.
— Она опоздала на десять минут, — сказал он и опять положил часы в карман.
В эту самую минуту вошел слуга и подал Джулиану на маленьком серебряном подносе визитную карточку.
— Вас желает видеть дама, сэр.
Джулиан взял карточку и, поклонившись, подал ее тетке.
— Вот она и пришла, — сказал он так же спокойно, как и прежде.
Леди Джэнет взглянула на карточку и с негодованием швырнула ее племяннику.
— Мисс Розбери! — воскликнула она. — Напечатано, просто напечатано на ее карточке! Джулиан, даже мое терпение имеет свои границы. Я не хочу видеть ее!
Слуга все ждал не как человеческое существо, интересовавшееся тем, что происходило, но (как приличествовало вполне выдержанному лакею) как мебель, искусно сделанная, для того чтобы приходить и уходить по приказанию. Джулиан спросил, назвав удивительно сделанного автомата Джэмсом:
— Где теперь эта дама?
— В чайной комнате, сэр.
— Пожалуйста, оставьте ее там и ждите за дверью, пока не услышите звонок.
Ноги мебели лакея пришли в движение и тихо вывели его из комнаты. Джулиан повернулся к тетке.
— Простите мне, — сказал он, — что я осмелился дать этому человеку приказание в вашем присутствии. Я очень беспокоился, чтоб вы не решили опрометчиво. Конечно, мы должны выслушать, что скажет эта женщина.
Орас не соглашался с мнением своего друга.
— Слушать, что она будет говорить, — оскорбительно для Грэс, — перебил он его горячо.
Леди Джэнет с полным одобрением кивнула головой.
— Я тоже это думаю, — сказала ее сиятельство, решительно скрестив на груди свои прекрасные старые руки.
Джулиан прежде всего поспешил ответить Орасу.
— Простите меня, — сказал он, — я не имею намерения обижать мисс Розбери и даже вовсе не желаю вводить ее в это дело. Консул в письме своем, — продолжал он, обращаясь к тетке, — упоминает, если вы помните, что мнение мангеймских врачей разделилось относительно болезни их пациентки. Некоторые, и в числе их был главный доктор, думают, что рассудок не вернется с выздоровлением тела.
— Другими словами, — заметила леди Джэнет, — в моем доме находится сумасшедшая и хотят, чтобы я приняла ее!
— Не будем преувеличивать, — спокойно сказал Джулиан, — в этом серьезном деле преувеличение не приведет ни к чему. Консул уверяет нас, основываясь на словах доктора, что она спокойна и совершенно безвредна. Если эта бедная женщина действительно жертва умственного расстройства, то она заслуживает сострадания и ее следует поместить под надлежащий надзор. Спросите ваше доброе сердце, милая тетушка, не жестоко ли будет выгнать эту одинокую женщину на все четыре стороны, не наведя прежде справок?
Леди Джэнет, по врожденному чувству справедливости, согласилась — не весьма охотно — с рассудительностью и человеколюбием этих слов.
— Это отчасти правда, Джулиан, — сказала она, тревожно повертываясь на кресле и смотря на Ораса. — И вы тоже это думаете? — прибавила она.
— Не могу этого сказать, — ответил Орас твердым голосом человека, упорство которого не поддается никаким убеждениям.
Терпение Джулиана могло сравниться в твердости с упорством Ораса.
— Во всяком случае, — продолжал он все с той же веселостью, — мы все трое равно заинтересованы тем, чтоб разобрать это дело. Спрашиваю вас, леди Джэнет, не благоприятствует ли нам в эту счастливую минуту тот самый удобный случай, который нам нужен? Мисс Розбери не только нет в этой комнате, ее нет даже в доме. Если мы пропустим этот случай, кто знает, какая неловкая случайность может ждать нас через несколько дней?
— Пусть войдет эта женщина! — вскричала леди Джэнет, решившись вдруг с своим обычным нетерпением ко всякой медлительности.

— Сейчас, Джулиан, прежде чем Грэс вернется. Позвонишь ты в колокольчик на этот раз?
На этот раз Джулиан позвонил.
— Могу я дать этому человеку приказания? — почтительно осведомился он у тетки.
— Отдавай ему что хочешь и чтоб, наконец, был конец всему этому! — закричала раздраженно старушка, вскочив на ноги и прохаживаясь по комнате, чтоб успокоиться.
Слуга ушел с приказанием привести гостью.
В то же время Орас прошел через комнату, очевидно, с намерением выйти в дверь на ее противоположном конце.
— Вы уходите? — воскликнула леди Джэнет.
— Я не вижу, для чего мне оставаться здесь, — ответил Орас не очень любезно.
— В таком случае, — возразила леди Джэнет, — останьтесь здесь для того, что я этого желаю.
— Конечно — если вы этого желаете. Только помните, — прибавил он упорнее прежнего, — что я совершенно несогласен с мнением Джулиана. По моему мнению, эта женщина не имеет никаких прав на нас.
Мимолетная тень раздражения мелькнула на лице у Джулиана в первый раз.
— Не будьте жестоки, Орас, — сказал он резко, — всякая женщина имеет на нас права.
В пылу этого маленького спора они бессознательно сошлись вместе, спиною к двери библиотеки. При последних словах упрека, сделанного Джулианом Орасу, внимание их было привлечено легким стуком отворившейся двери. Как бы по взаимному согласию все трое повернулись и посмотрели в том направлении, откуда раздался этот звук.

Глава XI
ВОСКРЕСШАЯ ПОКОЙНИЦА

В дверях появилась фигурка маленькой женщины в простом и бедном черном платье. Она молча приподняла свою черную тюлевую вуаль, и все увидели печальное, бледное, изнуренное, усталое лицо. Лоб был низок и широк, глаза необыкновенно далеки один от другого, ниже черты лица мелки и нежны. Здоровая (как заметил мангеймский консул), эта женщина должна была обладать если не замечательной красотой, то по крайней мере редкой привлекательностью, одной ей свойственной. Теперь же страдание — угрюмое, безмолвное, сдержанное страдание — испортило красоту ее лица. Внимание и даже любопытство оно могло еще вызывать, восторг или интерес вызвать уже не могло.
Маленькая, худощавая черная фигурка неподвижно стояла в дверях. Печальное, изнуренное, бледное лицо молча смотрело на трех лиц, находившихся в комнате.
Три лица, находившиеся в комнате, со своей стороны оставались с минуту неподвижны и молча смотрели на незнакомку, стоявшую на пороге. Что то, или в самой женщине, или в внезапном, неслышном появлении ее в комнате, леденило, как бы прикосновением невидимой холодной руки, сочувствие всех троих. Привыкшие к свету, обыкновенно чувствовавшие себя свободно во всяком не предвиденном в жизни случае, они теперь, возможно, в первый раз почувствовали серьезное смущение, которого не испытывали с детства, в присутствии посторонней.
Не возбудило ли в их душе появление настоящей Грэс Розбери подозрение к женщине, укравшей ее имя и занявшей ее место в этом доме?
Ни малейшей тени подозрения к Мерси не таилось в том странном тревожном ощущении, которое теперь отняло от них обычную вежливость и обычное присутствие духа. Каждому из этих трех лиц так же практически было невозможно сомневаться в личности приемной дочери леди Джэнет, как для вас, читающих эти строки, невозможно сомневаться в личности самого близкого и дорогого на свете вашего родственника. Обстоятельства укрепили за Мерси самое сильное из всех человеческих прав — право первого владения. Обстоятельства вооружили ее самой непреодолимой из всех природных сил — силою первых отношений и первой привычки. Ни на волос не поколебало положение ложной Грэс Розбери первое появление настоящей Грэс Розбери в дверях Мэбльторнского дома. Леди Джэнет вдруг почувствовала отвращение, сама не зная почему. Джулиан и Орас — почувствовали отвращение, сами не зная почему.

Леди Джэнет вдруг почувствовала отвращение, сама не зная почему. Джулиан и Орас — почувствовали отвращение, сами не зная почему. Если б их попросили описать свои ощущения в эту минуту, они с отчаянием покачали бы головой и ответили бы в следующих словах: смутное предчувствие какого то несчастья вошло в комнату вместе с этой женщиной в черном платье. Но оно двигалось невидимо и говорило, как говорят все предчувствия, на неизвестном языке.
Прошла минута. Единственные звуки, слышные в комнате, были треск огня в камине и стук маятника.
Голос гостьи, твердый, чистый и спокойный, первый нарушил молчание.
— Мистер Джулиан Грэй? — спросила она, вопросительно смотря то на одного, то на другого из двух мужчин, находившихся в комнате. Джулиан сделал несколько шагов, тотчас возвратив свое самообладание.
— Я очень жалею, что меня не оказалось дома, — сказал он, — когда вы были у меня с письмом от консула. Не угодно ли вам сесть?
Как бы подавая пример, леди Джэнет села немного поодаль. Орас остался стоять возле нее. Она поклонилась незнакомке с подчеркнутой вежливостью, но не сказала ни слова, перед тем как сесть на кресло.
«Я принуждена выслушать эту женщину, — думала старушка. — Но я не принуждена говорить с нею. Это дело Джулиана — не мое».
— Не стойте, Орас! Вы расстраиваете мне нервы. Сядьте. Вооружившись заранее своей политикой молчания, леди Джэнет по обыкновению сложила свои прекрасные руки и ждала, чтобы дело началось, как судья в суде.
— Угодно вам сесть? — повторил Джулиан, заметив, что гостья, по видимому, не обратила внимания и не слышала его первых слов.
При этом втором приглашении она заговорила с ним.
— Это леди Джэнет Рой? — спросила она, устремив взгляд на хозяйку дома.
Джулиан ответил и отступил посмотреть, что будет дальше. Женщина в бедном черном платье в первый раз переменила свою позу. Она медленно перешла через комнату к тому месту, где сидела леди Джэнет, и заговорила с нею почтительно, с полным самообладанием. Все ее обращение с той минуты, как она появилась в дверях, выражало, вместе и прямо, и прилично, уверенность в приеме, ожидавшем ее.
— Одними из последних слов моего отца перед смертью, — начала она, — были о том, что я могу ожидать от вас покровительства и доброты.
Леди Джэнет не намерена была говорить. Она слушала с покорным вниманием. Она ждала с упорным молчанием, что будет дальше.
Грэс Розбери сделала шаг назад, не с робостью, а только с досадой и удивлением.
— Неужели отец мой ошибался? — спросила она с большим достоинством в тоне и обращении, принудившим леди Джэнет против воли отказаться от своей политики молчания.
— Кто был ваш отец? — спросила она холодно.
Грэс Розбери ответила на вопрос тоном сурового удивления.
— Разве слуга не отдал вам мою карточку? — сказала она. — Разве вы не знаете мое имя?
— Которое? — возразила леди Джэнет.
— Я не понимаю вашего сиятельства.
— Я объясню. Вы спросили меня, знаю ли я ваше имя. Я спрашиваю вас в свою очередь: которое имя? На вашей карточке стоит: «Мисс Розбери», а ваше белье, которое было на вас в госпитале, было помечено именем «Мерси Мерик».
Самообладание, сохраняемое Грэс с той минуты, когда она вошла в столовую, теперь в первый раз готово было ей изменить. Она обернулась и с умоляющим видом посмотрела на Джулиана, который до сих пор стоял поодаль и внимательно слушал.
— Наверно, — сказала она, — ваш приятель консул сказал вам в своем письме о метке на белье?
Та девическая нерешительность и робость, которые отличали ее обращение во время встречи с Мерси во французском домике, опять появились в ее тоне и обращении, когда она произнесла эти слова. Перемены, по большей части к худшему, сделанные в ней страданием, которое она перенесла с тех пор, теперь (в эту минуту) изгладились.

Перемены, по большей части к худшему, сделанные в ней страданием, которое она перенесла с тех пор, теперь (в эту минуту) изгладились. Все, что осталось от лучшей и бесхитростной стороны ее характера, обнаружилось в наивном вопросе, который она задала Джулиану. До сих пор он чувствовал к ней отвращение. Теперь он начал чувствовать к ней некоторое сострадательное участие.
— Консул сообщил мне, что вы сказали ему, — ответил он ласково. — Но если вы послушаетесь моего совета, я посоветую рассказать вашу историю леди Джэнет.
Грэс очень неохотно, но покорно обратилась к леди Джэнет.
— Белье, о котором ваше сиятельство говорили, — сказала она, — принадлежало другой женщине. Шел проливной дождь, когда солдаты задержали меня на границе. Я несколько часов была под дождем и промокла до костей. Белье с меткой «Мерси Мерик» дала мне сама Мерси Мерик, пока сушились мои вещи. Я была ранена гранатой в этом белье. Меня унесли без чувств в этом белье после операции, сделанной во французском доме.
Леди Джэнет слушала с вниманием — и только. Она обернулась к Орасу и сказала ему тихо, с свойственной ей милой иронией:
— Она находчива на объяснения.
Орас отвечал таким же тоном:
— Чересчур находчива.
Грэс посмотрела попеременно на обоих. Слабый румянец показался на ее лице в первый раз.
— Неужели я должна понять, что вы не верите мне? — спросила она с гордым спокойствием.
Леди Джэнет по прежнему поддерживала политику молчания. Она вежливо указала рукой на Джулиана, как бы говоря: «Обратитесь с расспросами к господину, который представил вас».
Джулиан, заметив это движение и румянец, выступивший на щеках Грэс, тотчас вмешался в интересах мира.
— Леди Джэнет задала вам сейчас вопрос, — сказал он; — леди Джэнет спросила, кто ваш отец.
— Отец мой был покойный полковник Розбери.
Леди Джэнет с негодованием взглянула на Ораса.
— Ее самоуверенность изумляет меня! — воскликнула она. Джулиан вмешался, прежде чем его тетка успела прибавить еще хоть слово.
— Пожалуйста, выслушайте ее, — сказал он с мольбой в голосе, в котором на этот раз было нечто повелительное.
Он обернулся к Грэс.
— Можете вы представить доказательство, — прибавил он более ласковым голосом, — которое убедило бы нас, что вы дочь полковника Розбери?
Грэс с негодованием посмотрела на него.
— Доказательство? — повторила она, — разве недостаточно моего слова?
Джулиан нисколько не рассердился.
— Извините меня, — возразил он, — но вы забываете, что леди Джэнет видит вас в первый раз. Постарайтесь поставить себя на место моей тетушки. Откуда она может знать, что вы дочь полковника Розбери?
Грэс опустила голову на грудь и села на ближайший стул. Выражение ее лица из рассерженного перешло к унынию.
— Ах! — воскликнула она с горечью. — Если б у меня были письма, которые украли у меня!
— Письма рекомендательные к леди Джэнет? — спросил Джулиан.
— Позвольте мне рассказать вам, как я их лишилась, — сказала она в первый раз умоляющим тоном.
Леди Джэнет колебалась. Ее великодушная натура не могла сопротивляться просьбе, с которой обращались к ней. Сочувствие Ораса не так легко было получить. Он небрежно пустил новую сатирическую стрелу — собственно для забавы леди Джэнет.
— Еще объяснение! — воскликнул он с видом комической покорности.
Джулиан услышал эти слова. Его большие, красивые глаза смотрели на Ораса с выражением безграничного презрения.
— Вы могли бы, по крайней мере, не раздражать ее, — сказал он сурово, — ее так легко обидеть!
Он опять обратился к Грэс, стараясь другим способом помочь ей выпутаться из затруднения.

— Оставьте пока объяснения, — сказал он, — за неимением писем, нет ли у вас кого нибудь в Лондоне, кто мог бы удостоверить вашу личность?
Грэс грустно покачала головой.
— У меня нет друзей в Лондоне, — ответила она.
Леди Джэнет, никогда не слышавшая, чтоб у кого нибудь не было в Лондоне друзей, не могла оставить этого без внимания.
— Нет друзей в Лондоне! — повторила она, обращаясь к Орасу.
Орас пустил новую стрелу едкой сатиры.
— Разумеется, нет! — возразил он.
Грэс увидела, что они обмениваются замечаниями.
— Мои друзья в Канаде, — вспылила она, — у меня там много друзей, которые могли бы заступиться за меня, если б я могла привезти их сюда.
Нельзя не согласиться, что когда в столичном городе Англии ссылаются на Канаду, то можно против этого протестовать на основании дальнего расстояния. У Ораса была готова новая ядовитая стрела.
— Это довольно далеко, — сказал он.
— Действительно, довольно далеко, как вы говорите, — согласилась леди Джэнет.
Еще раз благородный Джулиан попытался заставить выслушать незнакомку, вверенную его попечению.
— Имейте немножко терпения, леди Джэнет, — упрашивал он. — Будьте более внимательны, Орас, к этой одинокой женщине.
— Благодарю вас, сэр, — сказала Грэс, — вы очень добры, стараясь помочь мне, но это бесполезно. Меня не хотят даже выслушать.
Она хотела встать со стула, произнеся последние слова. Джулиан ласково положил руку на ее плечо и принудил ее сесть на прежнее место.
— Я вас выслушаю, — сказал он. — Вы напомнили мне сейчас письмо консула. Консул писал мне, что вы подозреваете кого то в краже ваших бумаг и вашего белья.
— Я не подозреваю, — быстро ответила она, — я это знаю точно. Говорю вам определенно, что украла это Мерси Мерик. Она была одна со мной, когда граната попала в дом. Она одна знала, что у меня есть рекомендательные письма. Она сама созналась мне, что была дурного поведения — сидела в тюрьме, вышла из приюта.
Джулиан остановил ее одним простым вопросом, набросившим тень сомнения на всю эту историю.
— Консул сообщил мне, что вы просили его отыскать Мерси Мерик, — сказал он. — Правда ли, что он наводил справки и не оказалось никаких следов подобной женщины?
— Консул не потрудился отыскать ее, — сердито ответила Грэс, — он вместе со всеми другими был в заговоре, чтоб бросить меня без всякого внимания и ложно обо мне судить.
Леди Джэнет и Орас переглянулись. На этот раз Джулиану невозможно было осуждать их. Чем далее подвигался рассказ незнакомки, тем менее достойным серьезного внимания находил он его. Чем больше она говорила, тем невыгоднее становилось сравнение ее с отсутствующей женщиной, имя которой она так упорно и дерзко приписывала себе.
— Если все правда, что вы сказали, — продолжал Джулиан, теряя терпение, — какую пользу Мерси Мерик могла извлечь из ваших писем и вашего белья?
— Какую пользу? — повторила Грэс, удивляясь, что он не видит положения дела так, как она, — мое белье замечено моим именем. В моих бумагах было рекомендательное письмо моего отца к леди Джэнет. Женщина из приюта, безусловно, способна явиться сюда вместо меня.
Сказанные совершенно наудачу, не поддержанные никакими доказательствами, эти последние слова все таки произвели впечатление. Они набросили тень подозрения на приемную дочь леди Джэнет, которое было так оскорбительно, что его невозможно было перенести. Леди Джэнет тотчас встала.
— Дайте мне вашу руку, Орас, — сказала она, повернувшись, чтобы выйти из комнаты, — я слышала достаточно.
Орас почтительно предложил свою руку.
— Ваше сиятельство совершенно правы, — ответил он, — более чудовищной истории никогда не было изобретено.

Орас почтительно предложил свою руку.
— Ваше сиятельство совершенно правы, — ответил он, — более чудовищной истории никогда не было изобретено.
Он говорил в пылу негодования и довольно громко, так что Грэс услышала его.
— Что же тут чудовищного? — спросила она, смело делая к нему шаг.
Джулиан остановил ее. Он также, хотя он только один раз видел Мерси, рассердился на оскорбление, нанесенное прелестному созданию, заинтересовавшему его при первом взгляде на нее.
— Молчите, — сказал он, сурово заговорив с Грэс в первый раз. — Вы оскорбляете, жестоко оскорбляете леди Джэнет. Вы говорите более чем нелепо, вы говорите оскорбительно, когда уверяете, будто другая женщина явилась сюда вместо вас.
Кровь Грэс закипела. Уязвленная упреком Джулиана, она бросила на него почти яростный взгляд.
— Вы пастор? Вы человек образованный? — спросила она. — Неужели вы никогда не читали в газетах и книгах о случаях присвоения чужого имени? Я слепо доверилась Мерси Мерик, прежде чем узнала, кто она в действительности. Она оставила домик, я это знаю от доктора, который возвратил меня к жизни, в твердом убеждении, что осколок гранаты убил меня. Мои бумаги и мои вещи исчезли в то же время. Разве в этих обстоятельствах нет ничего подозрительного? В госпитале были люди, находившие их чрезвычайно подозрительными, люди, предупреждавшие меня, что я могу найти на моем месте самозванку.
Она вдруг замолчала. Шелест шелкового платья долетел до ее слуха. Леди Джэнет выходила с Орасом через оранжерею. С последним отчаянным усилием решимости Грэс бросилась вперед и стала перед ними.
— Одно слово, леди Джэнет, прежде чем вы повернетесь ко мне спиной, — сказала она твердо. — Одно слово и для меня довольно. Получено в этом доме или нет письмо полковника Розбери? Если получено, вам принесла его женщина?
Леди Джэнет посмотрела, как только может смотреть знатная дама, когда женщина ниже ее социальным положением осмеливается проявить неуважение к ней.
— Вам, вероятно, неизвестно, — сказала она с ледяным спокойствием, — что эти вопросы оскорбительны для меня?
— И хуже чем оскорбительны для Грэс, — горячо прибавил Орас.
Маленькая, решительная черная фигурка (все еще загораживавшая дорогу в оранжерею) вдруг затряслась с головы до ног. Глаза этой женщины смотрели то на леди Джэнет, то на Ораса, полные новым подозрением.
— Грэс! — воскликнула она. — Какая Грэс? Это мое имя. Леди Джэнет, вы получили письмо! Эта женщина здесь!
Леди Джэнет выпустила руку Ораса и вернулась к тому месту, где стоял ее племянник.
— Джулиан, — сказала она, — ты принуждаешь меня первый раз в жизни напомнить тебе о том уважении, которое все обязаны оказывать мне в моем собственном доме. Вышли отсюда эту женщину.
Не ожидая ответа, она опять повернулась и опять взяла Ораса за руку.
— Пожалуйста посторонитесь, — спокойно сказала она Грэс.
Грэс продолжала стоять.
— Эта женщина здесь! — повторила она. — Организуйте мне с ней очную ставку, а потом выгоняйте меня, если хотите.
Джулиан подошел и твердо взял ее за руку.
— Вы забываете об уважении к леди Джэнет, — сказал он, отводя Грэс в сторону, — вы забываете об уважении к самой себе.
С отчаянным усилием Грэс вырвалась из его рук и остановила леди Джэнет на пороге двери оранжереи.
— Будьте справедливы! — вскричала она, с яростью потрясая в воздухе сжатыми кулаками. — Я требую права встретиться с этой женщиной лицом к лицу? Где она? Сведите меня с ней! Сведите меня с ней!
В то время, когда эти безумные слова срывалась с ее губ, стук колес послышался на дороге перед домом. При всем драматизме волнения этой минуты стук колес (за которым последовал стук отворившейся двери подъезда) остался незамеченным людьми, находившимися в столовой.

Голос Ораса все еще сердито протестовал против оскорбления, нанесенного леди Джэнет. Сама леди Джэнет (оставив его во второй раз) изо всех сил звонила в колокольчик, чтоб позвать слуг. Джулиан снова взял взбешенную женщину за руку и напрасно старался успокоить ее, когда дверь библиотеки спокойно отворила молодая девушка в манто и шляпке. Мерси Мерик (выполняя обещание, данное Орасу) вошла в комнату.
Раньше всех ее присутствие заметила Грэс Розбери. Сильно вздрогнув в тот момент, когда Джулиан еще держал ее, она указала на дверь библиотеки.
— Ах! — вскричала она с мстительной радостью. — Вот она!
Мерси повернулась, услышав крик в комнате, и встретила устремленный на нее с диким торжеством взгляд живой женщины, личность которой она украла, чье тело она посчитала мертвым. В момент этого ужасного открытия, устремив взор на свирепые глаза, отыскавшие ее, она упала без чувств на пол.

Глава XII
ДЖУЛИАН УДАЛЯЕТСЯ

Джулиан стоял ближе всех к Мерси. Он первый очутился возле нее, когда она упала.
В крике испуга, вырвавшемся у Мерси, когда он поднял ее, в выражении его глаз, когда он смотрел на ее бледное как смерть лицо, обнаруживалось ясное, слишком ясное, сознание участия, которое он испытывал к ней, восторга, который она возбудила в нем. Орас заметил это. В том движении, с которым он подошел к Джулиану, чувствовалось возникшее ревнивое подозрение, в тоне, которым он произнес слова «Оставьте ее мне», это явно ощущалось. Джулиан молча передал ему Мерси. Слабый румянец вспыхнул на его бледном лице, когда он отступил назад, между тем как Орас относил ее на диван. Джулиан потупил глаза, он как будто упрекал себя, размышлял о тоне, которым его друг говорил с ним. Сначала он принимал деятельное участие в случившейся неприятности, но теперь, по видимому, оставался нечувствителен ко всему, что происходило в комнате.
Прикосновение к его плечу заставило Джулиана опомниться.
Он обернулся и посмотрел. Женщина, виновница всех этих неприятностей, незнакомка в бедном черном платье, стояла позади него. С безжалостной улыбкой указала она на фигуру женщины, распростертую на диване.
— Вам нужно было доказательство, — сказала она, — вот оно!
Орас услышал ее. Он вдруг отошел от дивана и приблизился к Джулиану. Его лицо, обыкновенно румяное, было бледно от сдерживаемой ярости.
— Уведите отсюда эту тварь, — сказал он, — сию минуту! Или я не отвечаю за то, что могу сделать!
Его слова заставили Джулиана опомниться. Он оглянулся вокруг. Леди Джэнет вместе с ключницей ухаживала за лежавшей в обмороке женщиной. Испуганные слуги толпились в дверях библиотеки. Один предложил сбегать за ближайшим доктором, другой предлагал сходить за полицией. Джулиан движением руки заставил их замолчать и обернулся к Орасу.
— Успокойтесь, — сказал он, — предоставьте мне спокойно вывести ее из дома.
Он взял Грэс за руку. Она колебалась и старалась высвободиться. Джулиан указал на группу у дивана и на смотревших слуг.
— Вы всех в этой комнате сделали своими врагами, — сказал он, — и в Лондоне у вас нет ни одного друга. Вы и меня желаете сделать своим врагом?
Голова ее опустилась, она не отвечала, она ждала, безмолвно, повинуясь воле более твердой, чем ее. Джулиан приказал уйти слугам, собравшимся в дверях. Он пошел за ними в библиотеку, ведя Грэс за собой за руку. Прежде чем затворить дверь, Джулиан остановился и оглянулся в столовую.
— Приходит она в себя? — спросил он после минутной нерешительности.
Голос леди Джэнет ответил ему:
— Нет еще.
— Не послать ли мне за ближайшим доктором?
Орас вмешался. Он не захотел допускать Джулиана участвовать даже косвенно в выздоровлении Мерси.
— Если доктор нужен, — сказал он, — я сам за ним схожу.
Джулиан запер дверь библиотеки.

— Если доктор нужен, — сказал он, — я сам за ним схожу.
Джулиан запер дверь библиотеки. Он рассеянно выпустил руку Грэс, машинально указал ей на стул. Она села в безмолвном удивлении, следя глазами, как он медленно ходил взад и вперед по комнате.
С минуту мысли его отдалились от нее и от всего, что случилось после ее появления в доме. Человек с его тонкой проницательностью не мог не понять, что значило обращение Ораса с ним. Он допрашивал свое сердце о Мерси сурово и искренне, по своему обыкновению.
«Я только раз видел ее, — думал он, — неужели она произвела на меня такое впечатление, что Орас мог заметить это, прежде чем я сам стал подозревать? Неужели настало то время, когда я обязан для своего друга не видеть ее более? «
Он с досадой остановился посередине комнаты. Как человек, преданный своему серьезному призванию в жизни, Джулиан считал обидой для чувства собственного уважения одно только подозрение, что он может оказаться виновен в чисто сентиментальном сумасбродстве, называемом «любовью с первого взгляда».
Он остановился как раз против того кресла, на котором сидела Грэс. Молчание наскучило ей, и она воспользовалась этим случаем, чтобы заговорить с Джулианом.
— Я пришла сюда, как вы желали, — сказала она, — хотите вы помочь мне? Могу я рассчитывать на вас как на друга?
Он рассеянно посмотрел на нее. Он с усилием мог принудить себя обратить на нее внимание.
— Вы жестоко поступили со мной, — продолжала Грэс, — но вы сначала были ко мне добры, вы старались заставить их выслушать меня. Спрашиваю вас как человека справедливого, сомневаетесь вы теперь, что женщина, лежащая на диване в смежной комнате, самозванка, занявшая мое место? Могла ли она яснее сознаться, что она Мерси Мерик? Вы это видели, они это видели. Она упала в обморок, увидев меня.
Джулиан перешел через комнату, все еще не отвечая ей, и позвонил в колокольчик. Когда слуга пришел, он приказал ему вызвать кеб.
Грэс встала со стула.
— Для кого этот кеб? — спросила она резко.
— Для вас и для меня, — ответил Джулиан, — я отвезу вас домой.
— Я не поеду. Мое место в этом доме. Ни леди Джэнет, ни вы не можете отвергнуть простых фактов. Я просила только очной ставки с нею. А что она сделала, когда вошла в комнату? Она упала в обморок, увидев меня.
Повторив с торжеством свое уверение, она устремила на Джулиана взгляд, говоривший ясно: отвечайте на это, если можете. Из сострадания к ней Джулиан ответил тотчас же:
— Насколько я понимаю, вы, кажется, убеждены, что невинная женщина, не могла упасть в обморок, увидев вас. Я скажу вам кое что такое, что изменит ваше мнение. По приезде в Англию эта девица сказала моей тетке, что встретилась с вами случайно на французской границе и что она видела, как вас убило осколками гранаты на месте возле нее. Вспомните это и то, что случилось теперь. Ей ни слова не было сказано о вашем возвращении к жизни, и вдруг она очутилась лицом к лицу с вами, с живою — и в такое время, когда всякому, кто на нее взглянет, легко видеть, что она слабого здоровья. Что же удивительного, что же невероятного в ее обмороке при подобных обстоятельствах?
Вопрос был поставлен прямо. Какой был ответ?
Ответа не было. Откровенный рассказ Мерси о том, как она встретилась с Грэс и о последовавшем затем несчастье слишком хорошо послужил в пользу Мерси. Людям, которым был известен этот рассказ, невозможно было поверить в истинную причину обморока. Ложная Грэс Розбери по прежнему была далека от подозрения, а настоящая Грэс была достаточно проницательна, чтоб видеть это. Она опустилась на стул, с которого встала, и руки ее с отчаянием опустились на колени.
— Все против меня, — сказала она, — даже правда делается лживою и берет ее сторону.
Она замолчала и собрала все свое ослабевающее мужество.

— Нет! — вскричала она решительно. — Я не позволю, чтоб гнусная искательница приключений отняла у меня мое имя и мое место! Говорите что хотите, а я хочу открыть, кто она. Я не выйду из этого дома!
Слуга вошел в комнату и доложил, что кеб стоит у дверей.
Грэс повернулась к Джулиану, махнув рукой с угрозой.
— Я не стану задерживать вас, — сказала она. — Я вижу, что не могу ожидать ни помощи, ни совета от мистера Джулиана Грэя.
Джулиан знаком отослал слугу в угол комнаты.
— Вы не знаете, послали ли за доктором? — спросил он.
— Кажется нет, сэр. В людской говорили, что доктора не нужно.
Джулиан был слишком встревожен для того, чтоб удовольствоваться известиями из людской. Он торопливо написал на лоскутке бумажки: «Лучше ей? » и отдал записку лакею с приказанием отнести к леди Джэнет.
— Слышали вы, что я сказала? — спросила Грэс, пока посланный ходил в столовую.
— Я сейчас вам отвечу, — сказал Джулиан.
Лакей вернулся, пока он говорил, с несколькими строками, написанными леди Джэнет на обороте записки Джулиана:
«Слава Богу, мы привели ее в чувство. Через некоторое время надеемся отвести Грэс в ее комнату».
Ближайший путь к комнате Мерси был через библиотеку. Теперь становилось решительно необходимо удалить Грэс. Джулиан постарался устранить затруднение, как только остался вдвоем в Грэс.
— Выслушайте меня, — сказал он. — Кеб ждет, и я говорю с вами последний раз. По милости рекомендации консула вы теперь находитесь на моем попечении. Решайте тотчас, хотите вы остаться под покровительством моим или полиции?
Грэс вздрогнула.
— Что вы хотите сказать? — спросила она сердито.
— Если вы желаете остаться под покровительством моим, — продолжал Джулиан, — то сейчас пойдемте со мною к кебу. В таком случае я предоставлю вам возможность рассказать вашу историю моему поверенному по делам. Он может лучше посоветовать вам, чем я. Меня ничто не заставит поверить, будто девица, которую вы обвиняете, ввела или способна ввести в обман, в котором вы обвиняете ее. Вы услышите, что думает юрист, если поедете со мной. Если вы не согласитесь, мне ничего больше не останется, как послать сказать в соседнюю комнату, что вы еще здесь. Результатом будет то, что вы попадете в руки полиции. Решайтесь на что хотите, я даю вам минуту на то, чтобы сделать выбор. Помните вот что: если я выражаюсь сурово, ваше поведение принуждает меня к тому. Я доброжелательно к вам расположен, я советую вам по совести для вашей пользы.
Он вынул часы, чтобы сосчитать минуту.
Грэс украдкой взглянула на его твердое, решительное лицо. Ее нисколько не тронуло внимание к ней Джулиана, выразившееся в его последних словах. Она поняла только, что с этим человеком шутить нельзя. Представятся другие случаи тайно вернуться в этот дом. Она решилась уступить и обмануть его.
— Я готова ехать, — сказала она, вставая с угрюмой покорностью. — Теперь твоя очередь, — пробормотала она про себя, смотрясь в зеркало и поправляя шаль, — моя очередь придет.
Джулиан подошел к ней как бы для того, чтобы предложить ей руку, но удержался. Твердо убежденный, что она помешана — хотя охотно допуская, что она имеет право по своей болезни на всякое снисхождение, — он чувствовал отвращение при мысли дотронуться до нее. Образ прелестного создания, бывшего предметом ее чудовищного обвинения, — образ Мерси, лежавшей одно мгновение без чувств на его руках, — живо представлялся его воображению, пока он отворял дверь, ведущую в переднюю, и посторонился пропустить Грэс вперед. Он предоставил слуге посадить ее в кеб. Слуга почтительно обратился к нему, когда он сел напротив Грэс.
— Мне приказано сказать, что комната для вас готова и ее сиятельство ждет вас обедать.

Занятый событиями, последовавшими за приглашением тетки, Джулиан забыл данное обещание остаться в Мэбльторнском доме. Мог ли он вернуться, зная теперь, что чувствует собственное сердце? Мог ли он оставаться по совести, может быть на несколько недель, в обществе Мерси, сознавая, какое впечатление она произвела на него? Нет. Единственный честный поступок, на который он мог решиться, состоял в том, чтобы найти предлог отказаться от данного обещания.
— Попросите ее сиятельство не ждать меня к обеду, — сказал он, — я напишу и извинюсь.
Кеб отъехал. Удивленный лакей остался у подъезда и посмотрел вслед.
«Не хотелось бы мне быть на месте мистера Джулиана, — подумал он, размышляя о затруднительном положения молодого пастора. — Вот она сидит с ним в кебе. После то что он с ней сделает? «
Сам Джулиан, если бы ему предложили такой вопрос в эту минуту, не смог бы ответить на него.

* * *

Беспокойство леди Джэнет не облегчилось, когда Мерси пришла в себя и была отведена в ее комнату.
Мерси оставалась в непонятной тревоге, которую невозможно было развеять. Ей беспрестанно повторяли, что женщина, испугавшая ее, уехала и что ей никогда больше не позволят войти в этот дом. Ее беспрестанно уверяли, что все не считали достойным даже одной минуты серьезного внимания уделить сумасбродным уверениям незнакомки. Она все сомневалась, правду ли ей говорят. Недоверие к ее друзьям овладело ею. Она вздрагивала, когда леди Джэнет подходила к ее постели. Она наотрез отказала Орасу в позволении видеться с нею. Она задавала престранные вопросы о Джулиане Грэе и подозрительно качала головой, когда ей сказали, что он уехал. По временам она прятала лицо под одеяло и жалобно шептала про себя:
— О! Что я буду делать? Что я буду делать?
В другое время она только просила оставить ее одну.
— Мне никого не нужно в моей комнате, — угрюмо говорила она, — никого не нужно!
Настал вечер, а перемены к лучшему не было. Леди Джэнет, по совету Ораса, послала за своим доктором.
Доктор покачал головой. Он сказал, что симптомы указывают на серьезное потрясение нервной системы. Он прописал успокоительное лекарство и (понятным языком) подал несколько основательных советов. Они вкратце состояли в следующем:
— Увезите ее к морю.
Леди Джэнет со своей обычной энергией немедленно последовала этому совету. Она дала необходимые приказания уложиться ночью и решилась уехать с Мерси из Мэбльторна на следующее утро.
Вскоре после отъезда доктора посыльный принес леди Джэнет письмо от Джулиана.
Письмо начиналось извинениями за отсутствие и продолжалось в следующих выражениях:
«Прежде чем я позволил моей спутнице поехать со мной в контору поверенного, я почувствовал необходимость посоветоваться с ним о ней.
Я сказал ему и нахожу нужным повторить это вам, что не считаю себя вправе поступать, основываясь на одном своем мнении, что ее рассудок расстроен. Для этой одинокой женщины мне нужно мнение доктора, и даже более, мне нужно положительное доказательство, чтобы успокоить мою совесть и подтвердить мое мнение.
Видя мое упорство в этом отношении, стряпчий решил посоветоваться с доктором, привыкшим обращаться с помешанными.
Послав записку к доктору и получив ответ, он сказал:
— Привезите девушку сюда через полчаса, она расскажет свою историю доктору, а не мне. Это предложение несколько озадачило меня, я спросил, как убедить ее сделать это. Он засмеялся и ответил:
— Я представлю доктора как моего старшего товарища, мой старший товарищ лучше других может подать ей совет.
Вы знаете, что я ненавижу всякие обманы — даже когда цель оправдывает их. Однако в этом случае ничего больше не оставалось, как предоставить поверенному поступить по его усмотрению — или подвергнуться риску задержать выяснения, а это может иметь очень серьезные последствия.

Я один ждал в комнате (чувствуя большое беспокойство, сознаюсь), пока доктор пришел ко мне по окончании свидания.
Вот вкратце его мнение.
Внимательно рассмотрев это несчастное создание, он находит в ней несомненные признаки умственного расстройства. Но как далеко зашло оно и достаточно ли важно, чтобы сделать необходимым надзор, он положительно не мог сказать, так как мы совершенно не знаем обстоятельств.
— Нам ничего неизвестно, — заметил он, — о том помешательстве, которое относится к Мерси Мерик. Решение затруднения можно найти только там. Я совершенно согласен с этой девицей, что справки мангеймского консула далеко не удовлетворительны. Доставьте мне убедительное доказательство, существует или, нет Мерси Мерик, и я изложу вам окончательное мнение о больной.
Эти слова заставили меня решиться ехать за границу и возобновить поиски Мерси Мерик.
Приятель, мой поверенный, в шутку осведомляется, в здравом ли уме нахожусь я. Он советует обратиться к ближайшему судье и освободить и себя, и вас от всех дальнейших хлопот в этом отношении.
Может быть, вы согласны с ним? Милая тетушка (вы сами часто говорили), я непохож на других. Меня интересует это дело. Я не могу предоставить одинокую женщину, порученную мне, любому произволу посторонних, пока есть надежда сделать открытия, которые могут повести к возвращению ей рассудка, а может быть, также возвращению к ее друзьям.
Я еду сегодня вечером с почтовым поездом. Мой план состоит в том, чтобы заехать сначала в Мангейм и посоветоваться с консулом и госпитальными докторами, потом отыскать немецкого доктора и расспросить его, после этого сделать последнее и самое трудное усилие — отыскать французский лазарет и разъяснить тайну сиделки Мерси Мерик.
Тотчас по возвращении я явлюсь к вам и скажу, что я сделал или какая преследовала меня неудача.
Пока, пожалуйста, не бойтесь появления этой несчастной женщины в вашем доме. Она пишет (по моему совету) к своим друзьям в Канаду, и за ней наблюдает хозяйка ее квартиры — опытная и надежная женщина, заверившая доктора и меня в своей способности исполнить возложенную на нее обязанность.
Пожалуйста, упомяните об этом мисс Розбери (когда найдете это нужным) с почтительным выражением моего сочувствия и моих пожеланий скорого выздоровления. Еще раз простите, что необходимость не позволяет мне воспользоваться гостеприимством Мэбльторна».
Леди Джэнет сложила письмо Джулиана, оставшись вовсе не довольна им. Она сидела некоторое время, размышляя о том, что племянник написал ей.
«Одно из двух, — думала проницательная старушка, — или поверенный прав и Джулиан годится в товарищи сумасшедшей, которую он взял на свое попечение, или у него есть другая причина для этого нелепого путешествия, о которой он воздержался упомянуть в своем письме. Какая это может быть причина? «
Время от времени ночью этот вопрос приходил в голову ее сиятельству. Несмотря на усиленное напряжение своего проницательного ума, она не могла ответить на него, и ей осталось только терпеливо ждать возвращения Джулиана и тогда, по ее любимому выражению, «выпытать у него».
На следующее утро леди Джэнет и ее приемная дочь уехали из Мэбльторна в Брайтон. Орас (просивший позволения ехать с ними) был приговорен остаться в Лондоне по непременному желанию Мерси. Почему — никто угадать не мог, а Мерси говорить не хотела.

Глава XIII
ДЖУЛИАН ПОЯВЛЯЕТСЯ

Прошла неделя. Сцена опять открывается в столовой Мэбльторна.
На гостеприимном столе опять расставлены всякие вкусные вещи для завтрака. Но на этот раз леди Джэнет сидит одна. Она разделяет свое внимание между чтением газеты и кормлением кота. Кот с лоснящейся шерстью — великолепно откормленное животное. Он держит хвост трубой. Он лениво валяется на мягком ковре. Он приближается к своей госпоже, кокетливо выгибая спину.

Он держит хвост трубой. Он лениво валяется на мягком ковре. Он приближается к своей госпоже, кокетливо выгибая спину. Он обнюхивает с разборчивостью гурмана отборные куски, предлагаемые ему. Мелодичное однообразие его мурлыканья успокоительно действует на нервы ее сиятельства. Она останавливается в середине передовой статьи и смотрит с озабоченным лицом на счастливого кота.
— Честное слово, — вскрикивает леди Джэнет, думая со своей обычной иронией о заботах, волнующих ее, — приняв все в соображение, Том, я желала бы быть на твоем месте.
Кот вздрагивает — не от лестных слов своей госпожи, а от стука в дверь, последовавшего за ее словами. Леди Джэнет говорит довольно небрежно: «Войдите», — беспечно оглядывается посмотреть, кто это, и вздрагивает, как кот, когда дверь отворяется и появляется Джулиан Грэй!
— Ты — или твой призрак? — восклицает она.
Она уже приметила, что Джулиан бледнее обыкновенного и что в его наружности есть что то тревожное и сдержанное — совершенно несвойственное ему в другое время. Он садится возле тетки и целует ее руку. Но в первый раз с тех пор, как она его знала, он отказался от вкусного завтрака и не приласкал кота. Это оставленное без внимания животное устроилось на коленях леди Джэнет. Та, устремив глаза на племянника (решившись все выпытать у него при первом удобном случае), ждет, что он ей скажет. Джулиану ничего не оставалось, как прервать молчание и начать рассказ.
— Я вчера вечером вернулся из за границы, — начал он, — и тотчас по возвращении явился сюда. Как ваше сиятельство поживаете? Как здоровье мисс Розбери?
Леди Джэнет приложилась пальцем к кружевной пелерине, украшавшей верхнюю часть ее одежды.
— Здесь старуха здорова, — ответила она и указала на комнату, находившуюся над ними, — а там молодая девица больна. А с тобою что, Джулиан?
— Я, может быть, немножко устал после дороги. Не обращайте на меня внимания. Мисс Розбери все еще страдает от потрясения?
— От чего другого ей страдать? Я никогда не прощу тебе, Джулиан, что ты привел ко мне в дом эту сумасшедшую самозванку.
— Любезная тетушка, когда я был невинным орудием ее появления в вашем доме, я не имел ни малейшего понятия о том, что существует мисс Розбери. Никто искреннее меня не сожалеет о том, что случилось. Вы советовались с доктором?
— Я по совету доктора возила ее к морю.
— А разве перемена воздуха не принесла ей пользы?
— Никакой. Скорее перемена воздуха повредила ей. Иногда она сидит по целым часам бледная как смерть, не смотря ни на что, не произнося ни слова. Иногда развеселится и как будто хочет сказать что то, а потом, Богу известно отчего, вдруг остановится, как будто боится заговорить. Это я могу переносить. Но вот что пронзает мне сердце, Джулиан, — она не верит мне и не любит меня как прежде. Она как будто сомневается во мне, она как будто боится меня. Если бы я не знала, что это решительно невозможно, я, право, подумала бы, будто она подозревает, что я верю тому, что эта тварь сказала о ней. Словом (но это между нами), я начинаю бояться, что она не оправится никогда от испуга, вызвавшего этот обморок. Тут кроется какая то серьезная неприятность — и как я ни стараюсь разузнать ее, эту неприятность, открыть я не могу.
— Неужели доктор не может сделать ничего?
Блестящие, черные глаза леди Джэнет ответили, прежде чем она дала ответ словами, с выражением крайнего презрения.
— Доктор! — повторила она с пренебрежением. — Я с отчаянием привезла Грэс вчера назад и послала за доктором — сегодня. Он считается сильнейшим в своей профессии, говорят, что он зарабатывает десять, тысяч в год, а знает не больше меня. Я говорю совершенно серьезно. Знаменитый доктор уехал сейчас с двумя гинеями в кармане. Одну гинею получил за то, что подал мне совет окружить Грэс спокойствием, другую гинею за то, что посоветовал мне положиться на время.

Ты удивляешься, как он может преуспевать таким образом? Милый мой, они все поступают так. Доктора наживаются на двух неизлечимых современных болезнях: мужской и женской. Женская болезнь — нервное расстройство; мужская — подагра. Лекарства: одна гинея, если вы пойдете к доктору, две гинеи, если доктор приедет к вам. Я могла бы купить новую шляпку, — с негодованием вскричала ее сиятельство, на деньги, которые отдала этому человеку! Переменим разговор. Я выхожу из себя, когда думаю об этом. Кроме того, я хочу узнать кое что. Зачем ты ездил за границу?
При этом прямом вопросе на лице Джулиана появилось непритворное удивление.
— Я вам объяснил в письме, — сказал он, — разве вы не получали моего письма?
— О! Письмо я получила. Оно было довольно длинно, а все таки не сказало мне именно того, что я желала знать.
— Что же это?
Ответ леди Джэнет намекал, сначала не очень явно, на вторую причину поездки Джулиана, которую, как она подозревала, Джулиан скрывает от нее.
— Я хочу знать, — сказала она, — для чего ты вздумал лично наводить справки за границей? Ты знаешь, где найти моего старого курьера. Ты сам говорил, что это очень умный и надежный человек. Отвечай мне по совести — разве ты не мог послать его вместо себя?
— Я мог послать его, — согласился Джулиан не совсем охотно.
— Ты мог послать курьера и дал слово погостить у меня. Отвечай мне опять по совести. Зачем ты уехал?
Джулиан колебался. Леди Джэнет замолчала с видом женщины, готовой (если будет необходимо) ждать ответа до вечера.
— Я имел причину для отъезда, — сказал наконец Джулиан.
— Да? — проговорила леди Джэнет, готовая ждать (если будет необходимо) до следующего утра.
— Причину, — продолжал Джулиан, — о которой предпочел бы не упоминать.
— О! — сказала леди Джэнет. — Еще тайна? И, конечно, за нею скрывается другая женщина? Спасибо, этого довольно, я получила достаточный ответ. Неудивительно, что, будучи пастором, ты немножко конфузишься. При подобных обстоятельствах казаться сконфуженным даже довольно мило. Мы опять переменим разговор. Теперь, так как ты вернулся, ты, разумеется, останешься здесь?
Опять знаменитый оратор с кафедры как будто стал в тупик и не знал, что сказать. Опять леди Джэнет решилась ждать (если будет необходимо) до середины следующей недели.
Джулиан дал ответ, достойный самого пошлого человека во всем цивилизованном мире.
— Я прошу ваше сиятельство принять мою благодарность и мои извинения, — сказал он.
Пальцы леди Джэнет, унизанные перстнями, машинально гладили кота, лежавшего у ней на коленях, но вдруг начали гладить его против шерсти. Неистощимое терпение леди Джэнет обнаруживало признаки лопнуть наконец.
— Чрезвычайно вежливо, конечно, — сказала она. — Доверши. Скажи: мистер Джулиан Грэй имеет честь кланяться леди Джэнет Рой и сожалеет, что прежде данное слово… Джулиан! — воскликнула старушка, вдруг столкнув кота с колен и перестав скрывать свою досаду, — Джулиан, я не позволю шутить с собой! Твое поведение может иметь только одно объяснение. — Ты, очевидно, избегаешь моего дома. Ты кого нибудь терпеть не можешь в нем. Не меня ли?
Джулиан показал взмахом руки, что последний вопрос тетки нелеп.
Обиженный кот изогнул спину, медленно замахал хвостом, отошел к камину и лениво разлегся на ковре.
Леди Джэнет настаивала.
— Или Грэс Розбери? — спросила она прямо.
Даже терпение Джулиана начало истощаться. Он, видимо, внезапно на что то решился, голос его зазвучал громче.
— Вы непременно хотите знать? Точно, это мисс Розбери.
— Ты ее не любишь? — вскричала леди Джэнет в внезапном порыве гневного негодования.
Джулиан со своей стороны тоже вспылил.

Джулиан со своей стороны тоже вспылил.
— Если я еще увижу ее, — ответил он, и румянец, редко появлявшийся на его лице, ярко выступил на его щеках, — я буду несчастнейшим человеком на свете. Если я ее увижу, я поступлю вероломно с моим старым другом, который хочет жениться на ней. Держите нас в разлуке. Если вы имеете хоть какое нибудь сострадание к моему душевному спокойствию, держите нас в разлуке.
Невыразимое изумление выразилось в поднятых руках его тетки. Непреодолимое любопытство обнаружилось в следующих словах:
— Неужели ты влюблен в Грэс?
Джулиан вскочил и потревожил кота у камина.
Кот вышел из комнаты.
— Я, право, не знаю, что сказать вам, — ответил он, — я не могу этого понять. Никакая другая женщина не возбуждала во мне того чувства, которое эта женщина вызвала в одно мгновение. В надежде забыть ее я нарушил слово, данное вам. Я с умыслом воспользовался случаем навести справки за границей. Совершенно бесполезно. Я думаю о ней утром, в полдень и вечером. Я вижу и слышу ее в эту минуту так ясно, как вижу и слышу вас. Она стала частью моей личности. Я не представляю жизни без нее. Сила воли пропала у меня. Я говорил себе сегодня утром: «Я напишу к тетушке, я не хочу возвращаться в Мэбльторн». И вот я в Мэбльторне и придумал увертку для оправдания своей совести: «Я обязан навестить тетушку». Вот что я говорил себе, отправляясь сюда, и втайне надеялся все время, что она войдет в комнату, когда я буду здесь. Я и теперь надеюсь. А она помолвлена с Орасом Голмкрофтом — самым старым, самым лучшим моим другом! Отъявленный я негодяй? Или слабый дурак? Это известно Богу, а не мне. Сохраните мою тайну, тетушка. Я искренно стыжусь себя. Я прежде думал, что лучше создан. Не говорите ни слова Орасу. Я должен и хочу преодолеть это. Позвольте мне уйти.
Он схватил шляпу. Леди Джэнет вскочила с проворством молодой женщины, погналась за ним через комнату и остановила в дверях.
— Нет, — ответила решительная старушка, — я тебя не отпущу. Вернись.
Сказав эти слова, она приметила с материнской гордостью алый румянец, выступивший на его щеках, — его яркость придала новый блеск глазам. По ее мнению, он никогда не казался таким красивым. Она взяла его за руку и привела к креслам, с которых они только что встали. Это было неприятно, это было дурно (она мысленно сознавалась), смотреть на Мерси при существующих обстоятельствах другими глазами, чем брата и друга. В пасторе (может быть) вдвойне неприятно, вдвойне нехорошо, но при всем своем уважении к интересам Ораса леди Джэнет не могла осуждать Джулиана. Еще хуже, она втайне сознавалась, что он скорее возвысился, чем упал в ее уважении в последнюю минуту. Кто мог оспаривать, что ее приемная дочь была создание очаровательное? Кто мог удивляться, что мужчина с утонченным вкусом восхищался ею? Ее сиятельство человеколюбиво решила, что ее племянника следует скорее жалеть, чем осуждать. Какая дочь Евы (все равно, семнадцать или семьдесят ей лет) могла бы по совести сделать другое заключение? Что бы ни сделал мужчина, пусть он окажется виновным в заблуждении или преступлении, пока в этом замешана женщина, в сердце всякой другой женщины кроется неистощимый запас всепрощения.
— Сядь, — сказала леди Джэнет, невольно улыбаясь, — и не говори такие ужасные слова. Мужчина, Джулиан, особенно такой знаменитый, как ты, должен уметь сдерживать себя. Джулиан разразился громким хохотом.
— Пошлите наверх за моей сдержанностью, — сказал он, — она в ее руках — не в моих. Прощайте, тетушка!
Он встал. Леди Джэнет тотчас опять усадила его на кресло.
— Я настаиваю, чтобы ты остался, — сказала она, — хотя бы только на несколько минут. Я должна сказать тебе кое что.
— Это относится к мисс Розбери?
— Это относится к противной женщине, которая напугала мисс Розбери.

Доволен ты теперь?
Джулиан поклонился и сел.
— Мне неприятно сознаваться, — продолжала его тетка, — но я хочу заставить тебя понять, что я буду говорить серьезно хоть раз в жизни. Джулиан, эта тварь не только пугает Грэс — она пугает меня.
— Пугает вас? Она совершенно безвредна, бедняжка!
— Бедняжка! — повторила леди Джэнет. — Ты, кажется, сказал: бедняжка?
— Неужели ты жалеешь ее?
— Всем своим сердцем.
Старушка опять рассердилась на этот ответ.
— Ненавижу я человека, который не может ненавидеть никого! — вспылила она. — Будь ты древний римлянин, Джулиан, мне кажется, ты пожалел бы самого Нерона.
Джулиан искренно согласился с нею.
— Кажется так, — сказал он спокойно, — все грешны, тетушка, более или менее несчастны. Нерон, наверно, был самый несчастный человек.
— Несчастный! — воскликнула леди Джэнет. — Нерон несчастный! Человек, совершивший воровство и убийство под аккомпанемент своей скрипки, только несчастный! Еще что желала бы я знать? Когда современная филантропия начнет извинять Нерона, до хорошего, значит, она дошла! Мы скоро услышим, что кровожадная королева Мария была шаловлива как котенок, а если бедный Генрих VIII прибегал к крайним мерам, то это от избытка домашних добродетелей. Ах, как я ненавижу лицемерие! О чем это мы говорили теперь? Ты отступил от предмета, Джулиан. У тебя, как говорится, ум за разум зашел. Право я забыла, что хотела сказать тебе. Нет, не напоминай. Я, может быть, старуха, но еще не выжила из ума. Ну что ты сидишь вытаращив глаза? Неужели ничего не можешь сказать? Неужели ты лишился языка?
Прекрасный характер Джулиана и полное знание характера тетки дали ему возможность утишить, сдержать бурю. Он успел незаметно возвратить леди Джэнет к потерянному предмету разговора, поспешно намекнув на рассказ, до сих пор отлагаемый, — рассказ об его приключениях за границей.
— Я многое должен рассказать вам, тетушка, — ответил он. — Я еще не рассказывал вам о моих открытиях за границей.
Леди Джэнет тотчас попалась на удочку.
— Я знаю, что мы забыли что то, — сказала она. — Сколько времени ты здесь, а еще не сказал мне ничего! Начинай сейчас.
Терпеливый Джулиан начал.

Глава XIV
НАСТУПАЮЩИЕ СОБЫТИЯ БРОСАЮТ ВПЕРЕД ТЕНЬ

— Я вначале поехал в Мангейм, леди Джэнет, как рассказывал вам в моем письме, и выслушал все, что консул и госпитальные доктора могли мне сказать. Не обнаружилось ни одного хоть сколько нибудь важного обстоятельства. Я получил сведения, как отыскать немецкого доктора, и отправился к нему попытаться что либо узнать от человека, делавшего операцию. На вопрос о личности его пациентки он (как совершенно незнакомый с ней) ничего не мог сказать мне. На вопрос об ее умственном состоянии, однако, он сделал очень важное заявление. Он признался мне, что делал операцию другому человеку, раненному гранатой в голову при Сольферино, и что пациент (также выздоровевший) сошел с ума. Это замечательное признание, как вы думаете?
Расположение духа леди Джэнет еще не успело понизиться до своего обычного уровня.
— Очень замечательное, конечно, — ответила она, — для людей, которые чувствуют хоть малейшее сомнение относительно того, что эта твоя жалкая дама сумасшедшая. Я сомнения не чувствую и до сих пор нахожу рассказ твой, Джулиан, скучным до крайности. Дойди до конца. Ты нашел Мерси Мерик?
— Нет.
— Слышал что нибудь о ней?
— Ничего. Затруднения преследовали меня со всех сторон. Французский лазарет разделил бедствия Франции — он распался. Раненые французы находились в плену где то в Германии, но никто не знал где именно. Французский доктор был убит в бою, его помощники разбрелись и, по всей вероятности, скрывались.

Французский доктор был убит в бою, его помощники разбрелись и, по всей вероятности, скрывались. Я начинал отчаиваться узнать что нибудь, когда случай свел меня с двумя прусскими солдатами, находившимися во французском доме. Они подтвердили, что немецкий доктор сказал консулу и что Орас сказал мне, то есть что сиделки в черном платье там не было. Если бы там была такая женщина, ее, наверно, нашли бы (так пруссаки сказали мне) ухаживающею за ранеными французами. Креста женевской конвенции было бы достаточно, чтобы защитить ее, ни одна женщина, носящая этот почетный знак, не обесславила бы себя, бросив раненых, прежде чем вошли немцы.
— Словом, — перебила леди Джэнет, — Мерси Мерик вовсе не существует.
— Я не могу сделать никакого другого заключения, — сказал Джулиан, — разве только мысль английского доктора справедлива. Выслушав все, что я сейчас сказал вам, он думает, что она сама Мерси Мерик.
Леди Джэнет подняла руку в знак того, что она хочет возразить.
— Вы с доктором, кажется, все решили к удовольствию обеих сторон, — сказала она. — Но одно затруднение никто из вас еще не объяснил.
— Что такое, тетушка?
— Ты говоришь довольно бегло, Джулиан, об уверении этой сумасшедшей женщины, что Грэс — пропавшая сиделка, а она — Грэс. Но ты еще не объяснил, каким образом эта мысль вошла к ней в голову и, мало того, как она узнала мое имя и мой адрес и вполне знакома с бумагами Грэс и с ее делами. Эти вещи загадочны для женщины такой недалекой, как я. Может твой умный друг доктор это объяснить?
— Сказать вам, что он говорил, когда я виделся с ним сегодня утром?
— Долго это будет?
— Не более минуты.
— Ты приятно удивляешь меня. Продолжай.
— Вы желаете знать, как она узнала ваше имя и дела мисс Розбери, — продолжал Джулиан. — Доктор говорит одно из двух. Или мисс Розбери говорила о вас и о своих делах, когда находилась с незнакомкой во французском домике, или незнакомка тайком рассматривала бумаги мисс Розбери. Вы согласны с этим?
Леди Джэнет заинтересовалась в первый раз.
— Вполне — сказала она. — Я не сомневаюсь, что Грэс опрометчиво говорила о вещах, которые женщина постарше и благоразумнее держала бы про себя.
— Очень хорошо. Вы соглашаетесь также, что последняя мысль в голове этой женщины, когда она была ранена осколком гранаты, могла быть вполне (правдоподобно) о личности и делах мисс Розбери? Вы считаете это вероятным? Но что же случилось после этого? Раненая женщина оживает после операции и начинает бредить в мангеймском госпитале. Во время ее бреда мысль о личности мисс Розбери засела в ее мозгу и приняла извращенную форму. В этой форме она и осталась. Как необходимое последствие, она перевернула две личности. Она говорит, что она — мисс Розбери, а Грэс Розбери — Мерси Мерик. Вот объяснение доктора. Что вы думаете об этом?
— Очень замысловато, конечно. Однако доктор не вполне удовлетворил меня. Я думаю…
Тому, что леди Джэнет думала, не суждено было выразиться словами. Она вдруг остановилась и во второй раз подняла руку.
— Еще возражение? — спросил Джулиан.
— Молчи! — закричала старушка. — Если ты скажешь еще одно слово, я опять забуду.
— Что вы забудете, тетушка?
— То, что я хотела сказать тебе Бог знает как давно. Я опять вспомнила — это начинается вопросом. О докторе больше не слова! Он мне надоел. Где твоя жалкая девица, моя сумасшедшая тварь, где она теперь? Еще в Лондоне?
— Да.
— И все на свободе?
— У своей хозяйки, на квартире.
— Очень хорошо. Теперь отвечай мне, что помешает ей сделать новую попытку пробраться насильно или украдкой ко мне в дом? Как я защищу Грэс, как защищу себя, если она явится сюда опять?
— Так вы об этом хотели со мною говорить?
— Об этом, только об этом.

Они оба были так заинтересованы своим разговором, что не смотрели на оранжерею и не заметили одного господина между растениями и цветами, который вошел из сада. Тихо подвигаясь по индийской циновке, господин этот явно обнаруживал фигуру и черты Ораса Голмкрофта. Прежде чем войти в столовую, он остановился, пытливо устремив взор на спину гостя леди Джэнет — он мог видеть только спину в том положении, которое гость занимал. После минутного молчания гость заговорил, и Голмкрофт узнал Джулиана. Орас, однако, не вошел в комнату. Он испытывал ревнивую недоверчивость к тому, что Джулиан скажет глаз на глаз тетке, и ждал, не оправдаются ли его подозрения.
— Ни вы, ни мисс Розбери не нуждаетесь в защите от бедной помешанной, — продолжал Джулиан. — Я приобрел над ней большое влияние и убедил ее, что бесполезно приходить сюда опять.
— Извините, — перебил Орас из оранжереи, — вы не сделали ничего подобного.
Он слышал слова Джулиана и убедился, что разговор не принимает того оборота, которого ожидали его подозрения.
Вдобавок, ему показалось, что представился удобный случай обвинить Джулиана.
— Боже небесный, Орас! — воскликнула леди Джэнет. — Откуда вы? И что вы хотите сказать?
— Я слышал от привратника сада, что ваше сиятельство и Грэс вернулись вчера. Я тотчас вошел, не тревожа слуг, кратчайшей дорогой.
Орас обернулся к Джулиану.
— Женщина, о которой вы сейчас говорили, — продолжал он, — опять была здесь в отсутствие леди Джэнет.
Леди Джэнет тотчас взглянула на племянника. Джулиан успокоил ее движением руки.
— Это невозможно, — сказал он, — тут, должно быть, какая нибудь ошибка.
— Ошибки нет, — возразил Орас, — я повторяю то, что сейчас слышал от самого привратника. Он не решился сказать об этом леди Джэнет, опасаясь испугать ее. Не далее как три дня тому назад эта женщина имела дерзость спросить у него адрес ее сиятельства в приморском городе. Разумеется, он не дал.
— Ты слышишь, Джулиан? — спросила леди Джэнет.
Никакие признаки гнева или досады не обнаружились в Джулиане. Выражение его лица в эту минуту показывало искреннее огорчение.
— Пожалуйста, не пугайтесь, — говорил он тетке самым спокойным тоном, — если она попытается обеспокоить опять вас или мисс Розбери, я имею возможность тотчас остановить это.
— Каким образом? — спросила леди Джэнет.
— В самом деле как? — повторил Орас. — Если передадим ее под надзор полиции, мы сделаемся предметом публичной огласки.
— Мне удалось избегнуть всякой огласки, — ответил Джулиан, и выражение огорчения на его лице делалось все заметнее по мере того, как он говорил, — прежде чем отправиться сюда сегодня, я имел секретное совещание с судьей округа и условился с ближайшей полицией. Получив мою карточку, опытный инспектор в партикулярном платье явится по указанному мною адресу и спокойно выведет ее. Судья выслушает мое заявление в своем кабинете и рассмотрит доказательства, представленные мной о том, что она не может отвечать за свои поступки. Доктор даст официальное показание, и закон отправит ее под надлежащий надзор.
Леди Джэнет и Орас с изумлением переглянулись. По их мнению, Джулиан менее всех на свете был способен принять такие умные и строгие меры. Леди Джэнет настаивала на объяснении:
— Почему я слышу об этом в первый раз? — спросила она. — Почему ты раньше не сказал мне, что принял эти предосторожности?
Джулиан отвечал откровенно и грустно:
— Потому что я надеялся, что не будет необходимости прибегать к крайностям. Вы теперь принуждаете меня признаться, что доктор и поверенный (я обоих видел сегодня утром) думают, так же как и вы, что на нее положиться нельзя.
Это по их совету отправился я к судье.

Это по их совету отправился я к судье. Они спросили меня, не подтверждали ли мои справки за границей — как ни были они неудовлетворительны в других отношениях — предположение, что эта бедная женщина не в здравом уме. Я принужден был по совести сознаться, что это действительно так. Сознавшись в этом, я был обязан принять такие предосторожности, какие поверенный и доктор находят необходимыми. Я исполнил свои обязанности совершенно против моей воли. Это слабость, конечно, но мне нестерпима мысль обращаться жестоко с этой несчастной женщиной. Ее обманчивая мечта так безнадежна! Ее положение такое жалкое!
Голос его ослабел. Он отвернулся и взял свою шляпу. Леди Джэнет пошла за ним и стала говорить с ним в дверях. Орас ехидно улыбнулся и пошел греться у камина.
— Ты уходишь, Джулиан?
— Я иду только к привратнику. Я хочу предостеречь его на случай, если он увидит ее опять.
— Ты вернешься сюда?
Леди Джэнет понизила голос до шепота.
— Право, есть причина, Джулиан, по которой ты не должен уехать отсюда.
— Я обещаю не уходить, тетушка, пока не обеспечу ваше спокойствие. Если вы или ваша приемная дочь будете испуганы новым появлением, даю вам честное слово, что моя карточка будет отправлена в полицию — как ни тягостно было бы это для меня.
Он тоже понизил голос при следующих словах:
— А пока помните то, в чем я признался вам, когда мы были одни. Для моего спокойствия позвольте мне видеться с мисс Розбери как можно меньше. Я найду вас в этой комнате, когда вернусь?
— Да.
— Одну?
Он сделал сильное ударение и голосом и взглядом на это слово. Леди Джэнет поняла.
— Неужели ты до такой степени влюблен в Грэс? — шепнула она. Джулиан одной рукой дотронулся до руки тетки, а другой указал на Ораса, стоявшего спиной к ним и гревшего ноги на каминной решетке.
— Ну? — сказала леди Джэнет.
— Ну, — сказал Джулиан с улыбкой на губах и со слезами на глазах, — я никогда никому не завидовал так как ему! — С этими словами он вышел из комнаты.

Глава ХV
УГРЫЗЕНИЯ ЖЕНЩИН

Согрев ноги, Орас отошел от камина и увидел, что остался с леди Джэнет вдвоем.
— Могу я видеть Грэс? — спросил он.
Непринужденный тон, которым он задал этот вопрос, тон, так сказать, подчеркивающий право собственности над Грэс, неприятно поразил в эту минуту слух леди Джэнет. Первый раз в жизни она стала сравнивать Ораса с Джулианом — к невыгоде Ораса. Он был богат, дворянин древнего рода, пользовался безукоризненной репутацией. Но у кого было более великодушное сердце? Кто из них двоих более заслуживал звание человека?
— Никто не может видеть ее, — ответила леди Джэнет. — Даже вы.
Тон ответа был резкий, с оттенком иронии. Но какой современный молодой человек, обладающий здоровьем и независимым доходом, способен понять, что к нему может относиться ирония? Орас (очень вежливо) не принял это за ответ.
— Ваше сиятельство хотите сказать, что мисс Розбери в постели? — спросил он.
— Я хочу сказать, что мисс Розбери в своей комнате. Я хочу сказать, что я два раза старалась уговорить мисс Розбери одеться и сойти вниз, и старалась напрасно. Я хочу сказать, что вряд ли мисс Розбери сделает для вас то, что она отказалась сделать для меня…
Сколько еще доказательств привела бы леди Джэнет, пересчитать нелегко. На третьей фразе шум из библиотеки долетел до ее слуха через неплотно притворенную дверь и слова застыли на ее губах. Орас также услышал этот шум. Это был шелест (все приближавшийся по ковру в библиотеке) шелкового платья.
В то время, когда наступающее событие остается еще неизвестным, к чему влечет неизбежная наклонность каждого англичанина? Неизбежная наклонность заставляет его просить кого нибудь держать с ним пари.

Он так же мало может устоять против этого, как не может не поднять трости или зонтика, за неимением ружья, и сделать вид, будто стреляет, если мимо него пролетит птица, когда он гуляет.
— Угодно, ваше сиятельство, держать пари, что это Грэс? — вскричал Орас.
Ее сиятельство не обратила внимания на это предложение; ее внимание было устремлено на дверь библиотеки. Шелест затих на минуту. Дверь тихо отворилась. Мнимая Грэс Розбери вошла в комнату.
Орас пошел навстречу к ней, раскрыл рот, чтобы заговорить, и остановился, пораженный переменой в своей невесте с тех пор, как он видел ее в последний раз. Какое то ужасное уныние как будто овладело ею. Как будто и ростом она стала меньше, и осунулась. Она шла медленнее обыкновенного, говорила медленнее и более тихим голосом. Для тех, кто видел ее до рокового появления мангеймской незнакомки, это был призрак ее, а не сама она. И все таки прежнее очарование оставалось: чарующая прелесть глаз, нежная симметрия черт, неподражаемая грация каждого движения, словом, непобедимая красота, которую страдание уничтожить не может и даже время не имеет силы уменьшить.
Леди Джэнет подошла к ней и с сердечной добротой взяла ее за обе руки.
— Милое дитя, добро пожаловать к нам! Вы сошли вниз, чтобы доставить удовольствие мне?
Она молча наклонила голову в знак согласия. Леди Джэнет указала на Ораса.
— Вот кто желает видеть вас, Грэс.
Она не поднимала глаз, она стояла покорно, устремив взгляд на корзиночку с разноцветной шерстью, висящую на ее руке. — Благодарю вас, леди Джэнет, — сказала она слабым голосом.
— Благодарю вас, Орас.
Орас взял ее под руку и подвел к дивану. Она задрожала, когда села и осмотрелась вокруг. В первый раз видела она столовую после того, как очутилась лицом к лицу с воскресшей покойницей.
— Зачем вы пришли сюда, мой ангел? — спросила леди Джэнет. — В гостиной было бы для вас теплее и приятнее.
— Я увидела экипаж у подъезда. Я боялась встретиться с гостями в гостиной.
Когда она это ответила, вошел лакей и доложил о приехавших гостях. Леди Джэнет вздохнула устало.
— Я должна пойти и выпроводить их, — сказала она, покоряясь обстоятельствам. — А вы что будете делать, Грэс?
— Я останусь здесь, если вы позволите.
— А я посижу с ней, — прибавил Орас.
Леди Джэнет колебалась. Она обещала увидеться с племянником в столовой, когда он вернется, — увидеться наедине. Успеет ли она выпроводить гостей и увести свою приемную дочь в гостиную до прихода Джулиана? До домика привратника было десять минут ходьбы и Джулиан должен был еще толковать с привратником. Леди Джэнет решила, что времени у нее достаточно. Она ласково кивнула Мерси и оставила ее наедине с женихом.
Орас сел рядом с Мерси на диване. Насколько допускала его натура, он был предан Мерси.
— С прискорбием вижу, как вы страдали, — сказал он, с искренним огорчением в лице смотря на нее. — Постарайтесь забыть, что случилось.
— Я стараюсь. А вы много думаете об этом?
— Душа моя, стоит ли об этом думать?
Она поставила корзину на колени. Ее исхудалые пальцы стали сортировать шерсть.
— Видели вы мистера Джулиана Грэя? — спросила она вдруг.
— Видел.
— Что он об этом говорит?
Она взглянула на Ораса в первый раз, пристально рассматривая его лицо. Ответ Ораса был уклончив.
— Право, я не спрашивал мнения Джулиана, — сказал он.
Мерси вновь опустила глаза со вздохом на корзину, подумала и опять стала допытываться.
— Почему мистер Джулиан Грэй не был здесь целую неделю? — продолжала она. — Слуги говорят, что он уехал за границу. Правда это?
Бесполезно было отпираться. Орас согласился, что слуги сказали правду.
Пальцы Мерси Мерик вдруг прекратили свою тревожную работу с шерстью, дыхание ее заметно участилось.

Правда это?
Бесполезно было отпираться. Орас согласился, что слуги сказали правду.
Пальцы Мерси Мерик вдруг прекратили свою тревожную работу с шерстью, дыхание ее заметно участилось. Что Джулиан Грэй делал за границей? Наводил справки? Неужели он один из всех, присутствовавших при этой ужасной встрече, подозревал ее? Да, он был умнее, он имел опыт лондонского пастора, знающего об обманах и о вероломствах, и о женщинах, решавшихся на них. Нечего теперь сомневаться, Джулиан подозревал ее.
— Когда он вернется? — спросила она таким тоном, что Орас едва мог расслышать.
— Он уже вчера вернулся.
Слабый румянец медленно выступил на ее бледном лице. Она вдруг оставила корзинку и сложила руки, чтоб скрыть трепет их, прежде чем задала следующий вопрос:
— Где?..
Она остановилась, чтобы придать твердость голосу.
— Где та женщина, — продолжала она, — которая пришла сюда и испугала меня?
Орас поспешил успокоить ее.
— Эта женщина больше не придет, — сказал он, — не говорите о ней, не думайте о ней!
Она покачала головой.
— Я хочу знать, — настаивала она, — каким образом мистер Джулиан Грэй познакомился с ней?
На это ответить было легко. Орас рассказал о консуле в Мангейме и о рекомендательном письме. Она слушала внимательно и сказала, когда Орас замолчал, более твердым и громким голосом:
— Стало быть, она была совершенно незнакома мистеру Джулиану Грэю до этого?
— Совершенно незнакома, — ответил Орас. — Не задавайте больше вопросов, не говорите больше ни слова о ней, Грэс! Я запрещаю разговаривать на эту тему. Полно, моя дорогая! — сказал он, взяв ее за руку и нежно наклоняясь к ней. — Развеселитесь! Мы молоды, мы любим друг друга, теперь пора нам быть счастливыми!
Ее рука вдруг похолодела и задрожала в его руке. Голова бессильно опустилась на грудь. Орас вскочил в испуге.
— Вам холодно — вам дурно, — спросил он. — Позвольте мне принести вам рюмку вина. Позвольте мне поправить огонь в камине!
Графины еще стояли на столе. Орас заставил ее выпить портвейна. Она выпила полрюмки. Даже это небольшое количество вина сказалось на ее чувствительном организме. Оно пробудило ослабевшую энергию ее души и тела. Орас с тревогой наблюдал за ней, не привлекая ее внимания, и опять оставил Мерси, чтобы поправить огонь в камине на другом конце комнаты. Глаза ее следили за ним устало, с суровым и безмолвным отчаянием.
— Развеселитесь! — повторила она про себя шепотом. — Мне развеселиться! О, Боже!
Мерси посмотрела вокруг на роскошь и красоту этой комнаты, как смотрят те, кто прощаются со знакомыми местами. Через минуту взгляд ее остановился на богатом платье, которое было на ней, — подарке леди Джэнет. Она подумала о прошлом, она подумала о будущем. Неужели близко то время, когда она опять очутится в приюте или на улицах? Она, приемная дочь леди Джэнет, невеста Ораса Голмкрофта! Внезапный приступ беспечности овладел ею при мысли о наступающем конце. Орас прав. Почему не развеселиться? Почему не воспользоваться оставшимся временем? Последние часы ее жизни в этом доме приближаются к концу. Почему не наслаждаться ей украденным положением, пока она может?
«Искательница приключений, — шептал внутри нее насмешливый голос, — будь верна твоему характеру. Отгони от себя угрызения совести. Угрызения — это роскошь честной женщины».
Она схватила свою корзинку с шерстью, вдохновленная новой мыслью.
— Позвоните в колокольчик! — закричала она Орасу, стоявшему у камина.
Он оглянулся с удивлением. Звук ее голоса изменился до такой степени, что ему показалось, будто в комнате должна быть другая женщина.
— Позвоните в колокольчик! — повторила она. — Я оставила мою работу наверху.

Если вы хотите, чтобы я была в настроении, то у меня должна быть моя работа.
Удивленно смотря на нее, Орас машинально протянул руку к колокольчику и позвонил. Вошел слуга.
— Сходите наверх и спросите у горничной мою работу, — сказала она резко.
Даже слуга удивился. Она имела обыкновение говорить со слугами тихо и уважительно, чем давно привлекла к себе их сердца.
— Вы слышите? — спросила она нетерпеливо. Слуга поклонился и вышел исполнять данное ему приказание.
Она обернулась к Орасу с сверкающими глазами и с лихорадочным румянцем на щеках.
— Как прекрасно, — сказала она, — принадлежать к высшему сословию! У бедной женщины нет горничной, чтобы одевать ее, лакея, чтобы посылать наверх. Стоит ли жить, Орас, не имея пяти тысяч фунтов годового дохода?
Слуга вернулся с вышивкой. Мерси взяла ее с каким то вызовом и велела принести скамеечку. Лакей повиновался. Она швырнула вышивку на диван.
— Я передумала и не хочу работать, — сказала она, — отнесите назад.
Прекрасно вышколенный слуга, втайне удивляясь, опять повиновался. Орас с безмолвным удивлением подошел к дивану, внимательнее посмотрев на свою невесту.
— Какой серьезный у вас вид! — воскликнула она с видом веселым и беззаботным. — Может быть, вы не одобряете моей лености? Я на все готова, чтобы угодить вам. Но я не стану подниматься на лестницу и опять спускаться. Позвоните в колокольчик.
— Милая Грэс, — серьезно возразил Орас, — вы очень ошибаетесь. Я даже и не думал о вашей работе.
— Это все равно, нельзя посылать за работой, а потом отсылать ее назад. Позвоните в колокольчик.
Орас смотрел на нее не шевелясь.
— Грэс! — сказал он. — Что случилось с вами?
— Откуда я знаю? — возразила она небрежно. — Ведь вы мне сказали, чтобы я развеселилась? Позвоните вы в колокольчик? Или позвонить мне?
Орас покорился. Он нахмурился, когда возвращался к колокольчику. Он принадлежал к числу того множества людей, которые инстинктивно сердятся на все новое для них. Эта странная вспышка была для него совершенной новостью. Первый раз в жизни он сочувствовал слуге, когда многострадалец появился опять.
— Отнесите назад мою работу, я передумала.
С этим коротким объяснением она с наслаждением откинулась на мягкие подушки дивана, размахивая мотком шерсти над головой и лениво смотря на него.
— Я хочу сделать замечание, Орас, — продолжала она, когда за посланным затворилась дверь. — Только люди нашего звания могут иметь хороших слуг. Заметили вы? Ничто не раздражает этого человека. Слуга у бедных людей наговорил бы дерзостей, простая служанка стала бы спрашивать, когда я наконец образумлюсь.
Слуга вернулся с вышивкой. На этот раз она приняла его любезно и поблагодарила.
— Давно вы видели вашу мать, Орас? — вдруг спросила она, привстав и занявшись работой.
— Я видел ее вчера, — ответил Орас.
— Надеюсь, она понимает, что нездоровье не позволяет мне быть у нее. Она на меня не сердится?
Спокойствие вернулось к Орасу. Уважение к матери, заключавшееся в вопросе Мерси, польстило его самолюбию. Он опять сел на свое прежнее место на диван.
— Сердится на вас! — ответил он улыбаясь. — Милая Грэс, она просила меня передать вам ее любовь. Мало того, она приготовила для вас свадебный подарок.
Мерси, по видимому, прилежно занялась своей работой. Она ниже наклонилась над вышиванием, так низко, что Орас не мог видеть ее лицо.
— Вы знаете, какой это подарок? — спросила она рассеянно тихим голосом.
— Нет. Я знаю только, что он ждет вас. Сходить мне за ним сегодня?
Она не приняла этого предложения и не отказалась от него — она продолжала заниматься своей работой прилежнее прежнего.

— Времени много, — настаивал Орас, — я могу сходить до обеда.
Она все не обращала внимания, она все не поднимала глаз.
— Ваша мать очень добра ко мне, — сказала она вдруг. — Я боялась одно время, что она не сочтет меня достойной быть вашей женой.
Орас снисходительно засмеялся, его самолюбию это льстило больше прежнего.
— Какая нелепость! — воскликнул он. — Дорогая моя, вы родственница леди Джэнет Рой, ваша фамилия почти так же хороша, как и наша.
— Почти? — повторила Марси. — Только почти?
Минутная веселость сразу исчезла с лица Ораса. Вопрос о фамилии был так серьезен, что о нем легкомысленно говорить было нельзя. Благопристойность и торжественность появилась в его обращении. Он имел такой вид, как будто этот день был воскресеньем и он собрался в церковь.
— В нашей фамилии, — начал он, — мы происходим с двух сторон: по отцу — от саксонцев, по матери — от нормандцев. Фамилия леди Джэнет старинная — только с ее стороны.
Мерси опустила свое вышивание и посмотрела Орасу прямо в лицо. Она также придавала немалую важность тому, что хотела сказать дальше.
— Если бы я не была родственница леди Джэнет, — г начала она, — захотели ли бы вы жениться на мне?
— Мой ангел! К чему спрашивать? Вы родственница леди Джэнет.
Она не дала ему возможности уклониться с помощью этого ответа.
— Положим, что я не родственница леди Джэнет, — настаивала она. — Положим, что я только хорошая девушка и ничего не имею, кроме собственного достоинства. Что ваша мать сказала бы тогда?
Орас все уклонялся от ответа — только затем, чтобы к нему приставали еще больше.
— Для чего вы спрашиваете? — спросил он.
— Для того, чтобы вы мне ответили, — ответила она. — Приятно было бы вашей матери, если бы вы женились на бедной девушке незнатного происхождения, в пользу которой не говорило бы ничего, кроме ее собственных добродетелей?
Орас был просто прижат к стене.
— Если вы хотите знать, — ответил он, — то я вам скажу, что моя мать не одобрила бы такого брака.
— Неважно нет, хороша или нет была бы девушка?
В ее тоне было что то вызывающее — почти угрожающее. Орас был раздосадован и выказал это, когда заговорил.
— Моя мать уважала бы эту девушку, не переставая уважать сама себя, — сказал он. — Моя мать помнила бы о своих обязанностях к фамильному имени.
— И сказала бы нет?
— Она сказала бы нет!
— А!
В этом восклицании были и боль и презрение, заставившие Ораса вздрогнуть.
— Что с вами? — спросил он.
— Ничего, — ответила она и опять взяла свое вышивание.
Он сидел возле и тревожно смотрел на нее, все его надежды сосредоточились в этом браке. Через неделю, если захочет, она может вступить его женой в эту старинную фамилию, о которой он говорил с такой гордостью.
«О! — подумала она, — если бы я его не любила! Если бы я могла думать только об его безжалостной матери!
С тревогой сознавая, что между ними возникло какое то отчуждение, Орас заговорил опять.
— Надеюсь, я вас не оскорбил, — сказал он.
Она опять обернулась к нему. Работа незаметно упала на ее колени. Ее большие глаза с нежностью смотрели на Ораса. Улыбка грустно задрожала на красивых губах. Она ласково положила руку на его плечо. Вся задушевность ее голоса придала очарование следующим словам, которые она сказала ему. Несчастное сердце этой женщины жаждало слов утешения, которые могли сойти только с его губ.
— Вы любили бы меня, Орас, — не терзаясь мыслью о фамильном имени?
Опять фамильное имя! С какой странной настойчивостью возвращалась она к этому! Орас смотрел на нее, не отвечая, но напрасно стараясь разобраться, что происходило в ее душе.

Она взяла его за руку и крепко сжала ее — как будто хотела вырвать у него ответ таким образом.
— Вы любили бы меня? — повторила она.
Неотразимые чары ее голоса и прикосновения покорили его. Он ответил горячо:
— При всех возможных обстоятельствах! Под всяким именем!
Ее руки обвились вокруг шеи Ораса, и ее взгляд устремился на него.
— Правда это? — спросила она.
— Правда, как то, что над нами небо.
Она с жадным восторгом упивалась этой пошлой фразой. Она заставила Ораса повторить их по новому.
— Все равно, кто бы я ни была? Для меня одной?
— Для вас одной!
Она вновь обняла его обеими руками и страстно положила голову на его грудь.
— Я люблю вас! Я люблю вас!! Я люблю вас!!!
Голос ее возвышался с истерической пылкостью при каждом повторении этих слов, а потом вдруг понизился до хриплого крика, ярости и отчаяния. Сознание ее настоящего положения открылось во всем своем ужасе, когда признание в любви сорвалось с ее губ. Руки ее опустились, она откинулась на подушки дивана и закрыла лицо руками.
— О, оставьте меня! — слабо простонала она. — Уйдите! Уйдите!
Орас старался обнять ее и приподнять. Она вскочила и оттолкнула его от себя диким движением, как будто испугалась его.
— Свадебный подарок! — вскричала она, ухватившись за первый предлог, пришедший ей в голову. — Вы предлагали принести мне подарок вашей матери. Я умираю от желания посмотреть, что это. Ступайте и принесите!
Орас старался успокоить ее. Это было все равно, как если бы он старался успокоить ветер и море.
— Ступайте! — повторила она, прижимая к груди сжатые в кулаки руки. — Я нездорова. Разговор волнует меня, я в истерике, мне лучше остаться одной. Принесите мне подарок. Ступайте!
— Прислать к вам леди Джэнет? Вызвать горничную?
— Не присылайте никого! Не звоните никому! Если вы любите меня, оставьте меня здесь одну. Оставьте меня сейчас!
— Увижу я вас, когда вернусь?
— Да! Да!
Ничего больше не оставалось, как повиноваться ей. Неохотно и с неприятным предчувствием Орас вышел из комнаты.
Она вздохнула с облегчением и опустилась на ближайшее кресло. Останься Орас еще минуту, она чувствовала, она знала — ее душа не выдержала бы, она открыла бы ему страшную истину.
«О, — подумала она, прижимая холодные руки к пылающим глазам, — если бы я могла поплакать теперь, когда никто меня не видит! «
Комната была пуста, Мерси имела основательные причины заключить, что она одна. А между тем в эту самую минуту были уши, слушавшие ее, были глаза, ожидавшие увидеть ее. Мало помалу дверь позади нее, находившаяся напротив библиотеки, ведущей в бильярдную, тихо отворялась понемногу. Рука в черной перчатке и в черном рукаве отворяла дверь. Прошла минута. Показалось изнуренное, бледное лицо Грэс Розбери, украдкой заглядывавшей в столовую.
Глаза ее сверкнули мстительным огнем, когда она увидела Мерси, сидящую одну в дальнем конце комнаты. Понемногу Грэс отворила дверь шире, сделала шаг вперед и остановилась. Звук, чуть слышный на другом конце оранжереи, долетел до ее слуха.
Она прислушалась, удостоверилась, что не ошибается, и, нахмурившись, с неудовольствием отступила назад, тихо затворив дверь снова так, чтобы ее не видели. Звук, потревоживший ее, был отдаленным разговором мужских голосов (по видимому, двух), тихо разговаривавших у входа в оранжерею из сада.
Кто были эти мужчины? И что они делают? Они могли сделать одно из двух: войти в гостиную или уйти опять через сад. Став на колени за дверью, приложившись ухом к замочной скважине, Грэс Розбери ждала, что будет.

Глава XVI
ОПЯТЬ ВСТРЕЧАЮТСЯ

Погруженная в себя, Мерси не приметила отворившейся двери и не могла слышать голоса в оранжерее.

Глава XVI
ОПЯТЬ ВСТРЕЧАЮТСЯ

Погруженная в себя, Мерси не приметила отворившейся двери и не могла слышать голоса в оранжерее.
Ужасная необходимость, то и дело приходящая ей на ум в течение последней недели, владела ею в тот момент. Она должна была восстановить справедливость и, хоть и запоздала уже с этим, сказать правду о Грэс Розбери. Чем дольше она будет откладывать признание, тем больше боли причинит этой женщине. Женщине, чье имя она присвоила себе, женщине, у которой нет ни друзей, которые могли бы выступить свидетелями, ни бумаг, чтобы исправить свою собственную ошибку.
Но несмотря на остроту, с которой она ощущала эту необходимость, Мерси в то же время не могла совладать с ужасом от мысли о неизбежном признании. Проходил день за днем, и каждый раз, когда вспоминала об этой необходимости, она сжималась в комок от невыносимых страданий, как, впрочем, было и сейчас, и откладывала признание.
Был ли это страх за самою себя, что сдерживал ее?
Она вздрагивала, как вздрагивал бы любой человек на ее месте, от одной мысли о том, что может быть выброшенной снова в мир, в котором для нее нет ни места, ни надежды. Но она могла бы смириться с этой ужасной перспективой, могла бы покориться такой судьбе. Не страх перед признанием как таковым, не страх перед последствиями заставлял ее молчать. Страх перед тем, что ей придется признаться Орасу и леди Джэнет в том, что она обманула их любовь, — вот что прежде всего останавливало ее.
Леди Джэнет с каждым днем становилась к ней все добрей и добрей. Орасу она с каждым днем нравилась все больше и больше. Как ей сказать обо всем леди Джэнет? Как ей сказать Орасу о том, что она обманула их? «Я не могу этого сделать! Они так добры ко мне. Я не могу этого сделать! » — говорила она. Вот так и кончилось все в течение прошедших дней. И теперь вот все выглядит так же безысходно.

* * *

Голоса в дальнем конце оранжереи затихли. Дверь бильярдной начала снова потихоньку отворяться.
Мерси все еще оставалась на своем месте, не замечая ничего вокруг. Под грузом тягостных переживаний ее мысли понемногу стали менять направление. Впервые она вдруг отважилась по новому представить себе будущее. Допустим, она сделала признание, или допустим, что женщина, которой она назвалась, нашла способ разоблачить обман. Какую выгоду, спрашивала она сама себя, мисс Розбери извлечет из того, что выставит ее на позор?
Сможет ли леди Джэнет испытывать такое же расположение к своей родственнице по браку, какое испытывает сейчас к женщине, назвавшейся ее родственницей? Нет! Ни за что на свете не сможет она заменить в своем сердце фальшивую Грэс настоящей Грэс. Те добродетели, которыми Мерси покорила сердце леди Джэнет, это ее добродетели. Леди Джэнет может сурово осудить ее, но без оглядки отдать свое сердце незнакомке во второй раз она не сможет. Грэс Розбери будет официально признана таковой, но на этом все и кончится.
Дает ли этот новый подход какую либо надежду? Да, дает! Есть, пусть мнимая, надежда на то, что для расплаты не обязательно признаваться в обмане.
Что, собственно, потеряла Грэс Розбери из за обмана на ее счет? Заработок, который она получала бы в качестве компаньонки и чтицы у леди Джэнет? Если ей нужны деньги, то у Мерси есть сбережения, накопленные за счет содержания, которое великодушно выделила ей леди Джэнет. Мерси может предложить деньги. Если же Грэс Розбери захочет получить место, то, используя связь с леди Джэнет, Мерси могла бы предложить любое место, стоит им только договориться.
Укрепившись духом от этой новой перспективы, Мерси взволнованно поднялась с места. Ей захотелось немедленно выйти вон из этой пустой комнаты, захотелось действовать. Всего несколько минут назад пугавшаяся даже мысли об их новой встрече, теперь она вдруг начала думать о том, как найти Грэс и затеять с ней разговор один на один. Надо, если можно, не теряя времени, встретиться с ней сегодня же, максимум — завтра.

Она непроизвольно оглянулась вокруг себя, раздумывая, как ей начать осуществлять свой план. Взгляд ее случайно задержался на двери в бильярдную. Что это? Не привиделось ли ей? Действительно ли дверь сначала чуточку отворилась, а затем быстро закрылась вновь?
Что это? Не послышалось ли ей? На самом ли деле из оранжереи послышался голос?
Она застыла и, повернулась в сторону оранжереи, напряженно прислушалась. Голос, если она на самом деле его слышала, больше не повторялся. Она направилась к бильярдной, чтобы развеять свое второе сомнение. Она протянула было руку, чтобы открыть дверь, когда голоса (различимые на этот раз как голоса двух мужчин) снова достигли ее слуха.
На этот раз она была в состоянии различить слова.
— Прикажете еще что нибудь, сэр? — спросил один из мужчин.
— Ничего более, — ответил другой.
Мерси слегка покраснела, услышав голос другого мужчины. Она стояла в нерешительности около двери в бильярдную, не зная, что делать дальше.
Через некоторое время голос, заставивший ее покраснеть, послышался снова, уже ближе к столовой.
— Вы тут, тетя? — спросил он предупредительно.
Последовала пауза, затем голос послышался в третий раз, еще громче и ближе.
— Вы тут? Мне надо вам кое что сказать.
Мерси набралась решимости и ответила:
— Леди Джэнет здесь нет.
Говоря это, она направилась к двери в оранжерею и на пороге оказалась перед Джулианом Грэем.
Они посмотрели друг на друга, не говоря ни слова. Оба, по разным причинам, были смущены.
Джулиан оказался вдруг липом к лицу с лей, так недоступной и так любимой им.
Мерси оказалась вдруг лицом к лицу с ним, с мужчиной, которого она очень боялась. Все его действия, как она их понимала, показывали, что он подозревает ее.
Внешне и на этот раз в точности повторялись все детали их первой встречи, с той лишь разницей, что порыв немедленно уйти проявился сейчас со стороны Джулиана, а не со стороны Мерси, как было в первый раз. Мерси заговорила первой.
— Вы думали, что леди Джэнет здесь? — немного запинаясь, спросила она.
— Ничего, ничего, — ответил он в еще большем смущении. — В другой раз…
Отвечая, он подался немного назад. Она в отчаянии приблизилась к нему с явным намерением задержать его, завязать разговор.
Его попытка немедленно уйти, сдержанность и смущение, проявившиеся в ответе на ее вопрос, утвердили ее в подозрении, что он, и он один, догадывается об истинном положении вещей. Если она права, если он тайно провел расследование и она теперь полностью в его руках, то какая тогда польза от попытки склонить Грэс к компромиссному соглашению? Абсолютно никакой пользы от этого не будет. Ей во что бы то ни стало надо сейчас выяснить, что на самом деле думает о ней Джулиан Грэй. Мучительная неопределенность, заставляющая ее холодеть с головы до ног, побудила ее остановить его, не дать ему уйти. С жалким подобием улыбки на лице она заговорила:
— У леди Джэнет сейчас гости, — сказала она. — Вы могли бы подождать, она скоро будет здесь.
Усилие скрыть от него свое волнение вылилось легким румянцем на ее щеках. Несмотря на то что она была крайне уставшей и изнуренной, обаяние ее красоты было настолько сильным, что он остался против своей воли.
Ему только и надо было, что сказать леди Джэнет, что он увидел в оранжерее одного из садовников и выговорил ему, а также привратнику. Можно было бы написать об этом и оставить тете записку. Ради своего собственного душевного спокойствия, ради долга перед Орасом он вдвойне был обязан под любым вежливым предлогом немедленно уйти. Нельзя ему оставаться наедине с Мерси.
Он хотел было откланяться, но задержался и, презирая себя за слабость, позволил себе взглянуть на нее. Их глаза встретились, и Джулиан вошел в столовую.
— Если не помешаю, — сказал он, сильно смущаясь, — то, пожалуй, я воспользуюсь вашим любезным приглашением и подожду здесь.

— Если не помешаю, — сказал он, сильно смущаясь, — то, пожалуй, я воспользуюсь вашим любезным приглашением и подожду здесь.
Она приметила его смущение, она видела, что он старается не смотреть на нее. Она сама потупила глаза, когда сделала это открытие. Говорить она не могла, сердце ее билось сильнее и сильнее.
«Если я опять взгляну на него (мелькнула мысль в голове ее) я упаду к его ногам и скажу ему все, что я сделала! «
«Если я опять взгляну на нее (мелькнула мысль в голове его), я упаду к ее ногам и признаюсь, что влюблен в нее! «
С потупленными глазами поставил он для нее стул. С потупленными глазами она поклонилась и села. Наступила мертвая тишина. Никогда не возникало недоразумения крупнее того, которое случилось теперь между этими двумя лицами.
Рабочая корзинка Мерси стояла возле нее. Она взяла ее и выиграла время, чтобы успокоиться, сделав вид, будто приводит в порядок шерсть. Он стоял за ее стулом и смотрел на грациозный поворот ее головы, на ее прекрасные волосы. Он называл себя малодушнейшим человеком на свете, вероломнейшим другом за то, что оставался с нею, — и все таки оставался.
Молчание продолжалось. Дверь бильярдной опять тихо отворилась.
Лицо подслушивающей женщины украдкой показалось за ней.
В ту же минуту Мерси опомнилась и заговорила.
— Что же вы не садитесь? — сказала она тихо, все не оглядываясь на него, все еще прилежно занимаясь корзинкой с шерстью.
Он обернулся взять стул, обернулся так быстро, что увидел, как дверь бильярдной двинулась, когда Грэс Розбери затворила ее опять.
— В той комнате кто нибудь есть? — спросил он Мерси.
— Не знаю, — отвечала она. — Мне показалось, что дверь отворилась и затворилась только что.
Он тотчас пошел, чтобы заглянуть в комнату. В это время Мерси уронила клубок шерсти. Он остановился, поднял клубок, а затем отворил дверь и заглянул в бильярдную. Она была пуста.
Слушал ли кто нибудь и успел ускользнуть вовремя?
Дверь, отворенная в курительную, показывала, что эта комната тоже пуста. Третья дверь была отворена — дверь в боковую переднюю, ведущую в парк. Джулиан запер ее и вернулся в столовую.
— Я могу только предположить, — сказал он Мерси, — что дверь бильярдной не была заперта и сквозной ветер из передней отворил ее.
Она молча приняла это объяснение. Он, по всему видимому, сам был недоволен им. Минуты две он тревожно осматривался вокруг. Потом прежнее обаяние опять овладело им. Опять посмотрел он на грациозный поворот головы, на красивые, пышные ее волосы. Мужество задать ему критический вопрос, теперь когда она убедила его остаться, изменило ей. Она по прежнему прилежно занималась своей работой, так прилежно, что не могла на него глядеть, так прилежно, что не могла с ним говорить. Молчание стало невыносимо. Он прервал его, задав пошлый вопрос о ее здоровье.
— Я настолько здорова, чтоб стыдиться беспокойства, которое причинила, и хлопот, которые наделала, — отвечала она. — Сегодня я сошла вниз в первый раз. Я стараюсь немножко заняться работой.
Она смотрела в корзинку. Различные образчики шерсти лежали там, отчасти клубками, отчасти неразмотанными мотками. Мотки были смешаны и спутаны.
— Какая страшная путаница! — воскликнула она робко, с слабой улыбкой. — Как мне привести все это в порядок?
— Позвольте мне помочь вам, — сказал Джулиан.
— Вам?
— Почему бы и нет? — спросил он с мимолетным возвращением присущего ему юмора, который она помнила так хорошо. — Вы забываете, что я пастор. Пасторы пользуются преимуществом оказываться полезными молодым девицам. Позвольте мне попробовать.
Он сел на скамеечку у ее ног и начал распутывать один моток. Через минуту шерсть была надета на руки ему и найден конец, чтобы Мерси могла мотать.

В этом ничтожном поступке и в простом внимании, которое заключалось в нем, было что то успокоившее ее страх. Она начала сматывать шерсть с его рук. Занятая таким образом, она сказала смелые слова, которые должны были мало помалу заставить его обнаружить свои подозрения, если он действительно подозревал истину.

Глава XVII
ДОБРЫЙ ГЕНИЙ

— Вы были тут, когда я упала в обморок? — начала Мерси. — Вы должны считать меня страшной трусихой.
Он покачал головой.
— Я вовсе этого не думаю, — возразил он. — Никакое мужество не могло выдержать потрясения, поразившего вас. Я не удивляюсь, что вы упали в обморок. Я не удивляюсь, что вы были больны.
Она молчала и разматывала шерсть. Что значили эти слова, выражавшие неожиданное сочувствие? Не расставлял ли он ей ловушку? Побуждаемая этим серьезным сомнением, она стала смелее расспрашивать его.
— Орас сказал мне, что вы были за границей, — продолжала она. — Доставила вам удовольствие эта поездка?
— Удовольствия никакого не было. Я поехал за границу навести справки…
Он остановился, не желая возвращаться к предмету, неприятному для нее.
Голос ее стал тише, пальцы дрожали, разматывая моток, — но она продолжала.
— Добились вы какого нибудь результата? — спросила она.
— Никакого, о котором стоило бы упоминать.
Осторожность этого ответа возбудила ее подозрения.
С отчаяния она заговорила яснее.
— Я желаю знать ваше мнение… — начала она.
— Осторожнее! — сказал Джулиан. — Вы опять спутали шерсть.
— Я желала бы знать ваше мнение о той особе, которая так ужасно напугала меня. Находите ли вы ее…
— Нахожу ли я ее.., чем?
— Находите ли вы ее искательницей приключений?
Когда она сказала эти слова, ветви куста в оранжерее тихо раздвинула рука в черной перчатке. Лицо Грэс Розбери показалось за листьями. Неприметно ускользнула она из бильярдной и прокралась в оранжерею как в более безопасное место. За кустом она могла и видеть и слышать. За кустом она ждала подходящего момента с прежним терпением.
— Взгляд мой сострадательнее, — ответил Джулиан, — я думаю, что она действует под влиянием помешательства. Я не осуждаю ее, я сожалею о ней.
— Вы сожалеете о ней?
Когда Мерси повторила эти слова, она сорвала с рук Джулиана последние нитки остававшейся шерсти и бросила не совсем размотанный моток в корзинку.
— Это значит, — продолжала она резко, — что вы верите ей. Джулиан встал со своего места и с изумлением посмотрел на Мерси.
— Боже мой! Мисс Розбери, как могла прийти вам в голову такая мысль?
— Вы меня не знаете, — отвечала она, пытаясь с усилием принять веселый тон, — вы встретили эту женщину прежде меня. От сострадания до доверия недалеко. Как я могу быть уверена, что вы не подозреваете меня?
— Подозреваю вас! — воскликнул он. — Вы не знаете, как огорчаете и оскорбляете меня. Подозреваю вас! Даже мысль об этом не приходила мне в голову. Нет человека на свете, который доверял бы вам больше, который был бы вам преданнее меня.
Его глаза, голос, обращение — все говорило ей, что эти слова выходили из сердца. Она сравнила его великодушное доверие к ней (доверие, которого она была недостойна) с ее нелюбезным недоверием к нему. Она не только обидела Грэс Розбери — она обидела Джулиана Грэя. Могла ли она обманывать его, как обманывала других? Могла ли она низко принимать это абсолютное доверие, эту преданную веру? Никогда не чувствовала она низкие увертки, к которым ее обман вынуждал ее прибегать, с таким отвращением, как теперь. Ужасаясь себя, она отвернулась и опасалась взглядом встретиться с его глазами. Он заметил это движение и растолковал его по своему.

Он заметил это движение и растолковал его по своему. Придвинувшись ближе, он тревожно спросил, не оскорбил ли ее.
— Вы не знаете, как ваше доверие трогает меня, — сказала она, не смотря на него, — вы не представляете, как сильно я чувствую вашу доброту.
Она вдруг остановилась. Присущий ей такт подсказывал, что она говорила слишком горячо, что выражение ее признательности могло поразить его своей странной преувеличенностью. Она подала ему свою рабочую корзинку, прежде чем он успел заговорить опять.
— Пожалуйста, поставьте ее на столик, — сказала она более спокойным тоном, — я не расположена теперь работать.
Он на минуту повернулся к ней спиной, чтобы поставить корзинку на боковой столик. В это мгновение мысли ее вдруг перескочили от настоящего к будущему. Случай может предоставить настоящей Грэс доказательства, в которых она нуждалась, и представить Джулиану Грэю ложную Грэс в ее собственной личине. Что будет он думать о ней тогда? Могла ли она заставить его сказать ей это, не выдав себя. Она решилась попробовать.
— Дети славятся своим ненасытным любопытством, если отвечают на их вопросы, а женщины ничем не лучше их в этом отношении, — сказала она, когда Джулиан вернулся к ней. — Выдержит ваше терпение, если я в третий раз вернусь к женщине, о которой мы говорили?
— Испытайте, — ответил он с улыбкой.
— Положим, что вы смотрите на нее не с сострадательной точки зрения.
— Ну с?
— Положим, вы верите, что она умышленно обманула других для своей цели, не отшатнетесь ли вы от этой женщины с ужасом и отвращением?
— Сохрани меня Бог отшатнуться от какого нибудь человеческого существа! — ответил он серьезно. — Кто из нас имеет право поступать таким образом?
Она не смела поверить ему.
— Вы все таки будете сожалеть о ней? — настойчиво добивалась она.
— От всего моего сердца.
— О, как вы добры!
Он приподнял руку, как бы предостерегая. Голос его понизился, глаза ярко заблестели. Она оживила в глубине этого великого сердца веру, которой жил этот человек, — твердые правила, руководившие его скромной и благородной жизнью.
— Нет! — вскричал он. — Не говорите этого! Скажите, что я стараюсь любить моих ближних, как самого себя. Кто, кроме фарисеев, может считать себя лучше других? Самые лучшие между нами сегодня без милосердия Господа могут стать хуже других завтра. Настоящая христианская добродетель никогда не отчаивается в исправлении ближнего. Настоящая христианская религия верит не только в Бога, но и в человека. Как мы ни слабы, как мы ни пали, но мы можем надеяться подняться на крыльях раскаяния от земли к небу. Человечество священно. Человечество имеет свою бессмертную судьбу. Кто осмелится сказать мужчине или женщине: «Для тебя нет более надежды? » Кто осмелится сказать, что это существо никуда не годится, когда на этом существе лежит печать руки Создателя?
Он отвернулся на минуту, преодолевая волнение, которое Мерси возбудила в нем.
Глаза ее, следуя за ним, блеснули минутным энтузиазмом потом уныло опустились с напрасным сожалением, которое явилось слишком поздно. Ах, если бы он мог быть ее другом и советником в тот гибельный день, когда она направила стопы к Мэбльторну! Она горько вздохнула, когда это безнадежное стремление поразило ее сердце. Он услышал этот вздох и, опять обернувшись, посмотрел на нее с большим участием.
— Мисс Розбери! — сказал он.
Она все еще была погружена в горькие воспоминания о прошлом, она не слышала его.
— Мисс Розбери! — повторил он, подходя к ней.
Она взглянула на него вздрогнув:
— Могу я осмелиться спросить вас кое о чем? — спросил он тихо.
Она задрожала задав этот вопрос.
— Не думайте, чтобы я говорил из пустого любопытства, — продолжал он, — и, пожалуйста, не отвечайте мне, если не можете ответить, не изменив доверию, которое могло быть оказано вам.

— Доверяю! — повторила она. — О каком доверии говорите вы?
— Мне пришло в голову, что вы, может быть, проявляете более чем обыкновенный интерес к вопросам, которые вы задавали мне несколько минут назад, — ответил он. — Не говорили ли вы, может быть, о какой нибудь несчастной женщине — не о той, которая напугала вас, разумеется, но о какой нибудь другой, которую вы знаете?
Сердце Мерси замерло в груди. Ясно, он не подозревал, что она говорит о себе. Его тон, характер, его обращение говорили о том, что его доверие к ней было сильно по прежнему. Все таки эти последние слова заставили ее задрожать, она не могла решиться отвечать.
Он счел за ответ наклонение ее головы.
— Вы интересуетесь этой женщиной? — спросил Джулиан.
Она на этот раз ответила слабым голосом:
— Да, интересуюсь.
— Ободряли ли вы ее?
— Я не смела ее ободрять.
Мерси заметно повеселела.
— Ступайте к ней, — сказал Джулиан, — и позвольте мне идти с вами и помочь вам.
Мерси ответила тихо и печально:
— Она упала слишком низко для этого!
Он перебил ее с нетерпением.
— Что она сделала? — спросил Джулиан.
— Она обманула, низко обманула невинных, доверившихся ей. Она причинила вред, большой вред, другой женщине.
В первый раз Джулиан сел возле Мерси. Участие, которое она теперь возбуждала в нем, все усиливалось. Он мог говорить с Мерси совершенно свободно, он мог смотреть в глаза Мерси с чистой совестью.
— Вы судите о ней очень строго, — сказал Джулиан, — знаете ли вы, какому она могла подвергаться искушению?
Ответа не последовало.
— Скажите мне, — продолжал он, — жива ли еще та женщина, которой она причинила вред?
— Жива.
— Если она еще жива, она может загладить свою вину. Может быть, придет время, когда эта грешница может заслужить наше прощение и уважение.
— Можете вы уважать ее? — грустно спросила Мерси. — Может такой ум, как ваш, понять, что она перенесла?
Улыбка, добрая и умная, осветила на мгновение его лицо.
— Вы забываете мой грустный опыт, — ответил он. — Хотя я и молод, но встречал очень многих мужчин и женщин, страдавших и грешивших. Даже после того немногого, что вы сказали, мне думается, я могу поставить себя на се место. Я могу хорошо понять, например, что она подвергалась искушению свыше человеческих сил. Прав ли я?
— Вы правы.
— Может быть, ей некому было посоветовать, предостеречь ее, спасти. Правда это?
— Правда.
— Искушаемая и одинокая, — предоставленная дурному побуждению, эта женщина могла необдуманно совершить проступок, в котором теперь напрасно раскаивается. Она, может быть, желает загладить свою вину и не знает, как это сделать. Может быть, вся ее энергия подавлена отчаянием и негодованием на саму себя, из которого выходит истинное раскаяние. Разве такая женщина совершенно неисправима? Я это решительно отрицаю. У нее, может быть, благородная натура, и она может еще благородно проявить ее. Предоставьте ей удобный случай, она в нем очень нуждается, и наша бедная павшая ближняя может опять занять свое место среди лучших из нас, уважаемая, беспорочная, счастливая вновь!
Глаза Мерси, жадно устремленные на него, пока он говорил, опять уныло опустились, когда он закончил.
— Такой будущности быть не может, — отвечала она, — для той женщины, о которой я думаю. Она потеряла представившийся удобный случай. Она лишилась всякой надежды.
Джулиан с минуту серьезно соображал.
— Поймем друг друга, — сказал он. — Она совершила обман, причинивший вред другой женщине. Вы это сказали мне?
— Да, это.
— И она через обман извлекла пользу для себя?
— Да, извлекла.

— Она совершила обман, причинивший вред другой женщине. Вы это сказали мне?
— Да, это.
— И она через обман извлекла пользу для себя?
— Да, извлекла.
— Ей угрожает разоблачение?
— Она от этого спасена — пока.
— Пока она молчит?
— Вот удобный для нее случай! — вскрикнул Джулиан. — Ее будущность заставит нее. Она не лишилась надежды!
Сложив руки на груди, в страшном волнении, Мерси смотрела на его вдохновенное лицо и прислушивалась к этим обнадеживающим словам.
— Объясните, — попросила она. — Передайте ей через меня, что она должна делать.
— Пусть она признается, — отвечал Джулиан, — без малодушного опасения, что ее принуждает к этому необходимость. Пусть она искупит вред, который нанесла этой женщине, пока та еще не имеет возможности обнаружить ее обман. Пусть она пожертвует всем, что получила благодаря этому обману, ради священной обязанности загладить свою вину. Если она может это сделать, ради спокойствия своей совести и жалости к ближней, несмотря на потери, стыд, позор, — тогда это раскаяние раскроет благороднейшие черты ее натуры, тогда эта женщина окажется достойна доверия, уважения, любви. Если я увижу, что фарисеи и фанатики пройдут мимо нее с презрением, я протяну ей руку при всех них. Я скажу этой женщине в ее одиночестве и огорчении: «Встань, бедное раненое сердце! Прекрасная очищенная душа, да возрадуются над тобою ангелы Господни! Займи свое место между благороднейшими созданиями Господа! «
В последних фразах он бессознательно повторил то, что говорил год тому назад своим прихожанам в капелле приюта. С десятикратной силой и с десятикратным убеждением эти слова нашли путь к сердцу Мерси. Незаметно в ней произошла перемена. Ее прелестное лицо стало спокойно Выражение страха и недоумения исчезло из ее больших серых глаз, в них засветилась надежда и твердая решимость.
После его слов наступило минутное молчание. Они оба нуждались в нем. Джулиан первый заговорил опять.
— Убедил я вас, что удобный случай еще сопутствует ей? — спросил он. — Чувствуете вы, как я, что она не лишилась надежды?
— Вы убедили меня в том, что на всем свете у нее нет друга вернее вас, — с признательностью ответила Мерси. — Она будет достойна вашего великодушного доверия к ней. Она докажет вам, что вы говорили не напрасно.
Все еще не понимая ее, Джулиан пошел к двери.
— Не теряйте драгоценного времени, — сказал он, — не оставляйте ее наедине с самой собой. Если вы не можете пойти к ней, позвольте мне отправиться вместо вас.
Она остановила его движением руки. Он отступил на шаг назад и замер, замечая с удивлением, что она не вставала со стула, на котором сидела.
— Останьтесь здесь, — сказала она ему вдруг изменившимся голосом.
— Извините, — возразил он, — я не понимаю вас.
— Вы сейчас поймете меня. Дайте мне подумать.
Он все еще стоял около двери, вопросительно устремив взгляд на Мерси. Человек с натурой менее благородной или веривший Мерси не так беспредельно, как он, теперь почувствовал бы подозрение. Джулиан по прежнему был далек от подозрения.
— Желаете вы остаться одна? — спросил он с участием. — Не оставить ли мне вас на время и опять вернуться?
Она с ужасом подняла на него глаза.
— Оставить меня? — повторила она и едва удержалась, чтобы не сказать более.
Почти половина комнаты разделяла их друг от друга. Слова, которые она хотела ему сказать, никогда не сорвутся с ее губ, если она не увидит поддержки на его лице.
— Нет! — закричала она испуганно. — Не оставляйте меня! Вернитесь ко мне!
Джулиан повиновался ей. Молча движением руки указала она ему на стул возле себя. Он сел. Мерси посмотрела на него и опять заколебалась, решившись сделать свое страшное признание, она не знала, как ей начать.

Он сел. Мерси посмотрела на него и опять заколебалась, решившись сделать свое страшное признание, она не знала, как ей начать. Ее женский инстинкт шептал: «Найди мужество в его прикосновении». Она сказала ему, просто и искренне сказала ему:
— Ободрите меня. Дайте мне силы. Позвольте мне взять вашу руку.
Джулиан не отвечал и не шевелился. Мысли его как будто были далеки, глаза его рассеянно смотрели на Мерси. Он готов был угадать ее тайну, через минуту он добрался бы до истины. В ту минуту спокойно, как сестра, она взяла его за руку. Нежное пожатие пальцев Мерси возбудило чувства Джулиана, воспламенило его страсть к ней, заставило забыть его чистые стремления, наполнявшие его за минуту перед тем, лишило его проницательности именно в то мгновение, когда он проникал в тайну ее непонятного обращения и странных слов. Он буквально задрожал от нежного ее прикосновения. Но мысль об Орасе не покидала Джулиана, его рука бесстрастно лежала в ее руке, глаза его старательно избегали встречи с ее глазами.
Мерси крепче сжала его руку. Она невинно сказала ему:
— Не отвертывайтесь от меня, ваши глаза придают мне мужество.
Рука его ответила ей пожатием. Он испытывал огромную радость глядя на нее. Он утратил сдержанность, лишился самообладания. Мысль об Орасе, чувство чести отошли на второй план. Еще минута, и он мог бы сказать слова, о которых сожалел бы всю жизнь, если бы она не остановила его, заговорив первая.
— Я еще должна сказать вам, — вдруг произнесла она, почувствовав горячую решимость открыть ему наконец свое сердце, — больше, гораздо больше того, что я вам сказала. Великодушный, сострадательный друг, позвольте мне сказать это здесь!
Она хотела броситься на колени к его ногам. Он вскочил и удержал ее обеими руками, приподняв ее, когда сам приподнялся. В словах, вырвавшихся у нее, в поступке, сопровождавшем их, истина озарила его. Бедная женщина, о которой она говорила, была она сама!
Пока Мерси почти лежала в его объятиях, когда ее грудь почти касалась его груди, прежде чем с ее губ успело сорваться решающее слово, дверь библиотеки отворилась.
Леди Джэнет Рой вошла в комнату.

Глава XVIII
ПОИСКИ В ПАРКЕ

Грэс Розбери, все слышавшая из оранжереи, увидела, как отворилась дверь, и узнала хозяйку дома. Она тихо отступила назад и спряталась подальше за кустом, чтобы ее нельзя было увидеть из столовой.
Леди Джэнет не пошла дальше порога. Она остановилась и смотрела на своего племянника и свою приемную дочь в суровом молчании.
Мерси опустилась на стул, стоявший рядом. Джулиан оставался возле нее. Он был еще ошеломлен своим открытием, глаза его еще с ужасом смотрели на Мерси. Он был так поглощен своим лицезрением, как будто они еще находились одни в комнате.
Леди Джэнет заговорила первая. Она обратилась к племяннику.
— Вы были правы, мистер Джулиан Грэй, — сказала она ледяным голосом, — вам не следовало, вернувшись, найти в этой комнате никого, кроме меня. Я не удерживаю вас больше. Вы можете оставить мой дом.
Джулиан оглянулся на тетку. Она указывала ему на дверь. В возбужденном состоянии, в котором Джулиан находился в эту минуту, ее слова задели его за живое. Он ответил без своего обычного уважения к возрасту его тетки и ее положению относительно него.
— Вы, кажется, забываете, леди Джэнет, — сказал он, — что говорите не с вашим лакеем. Есть серьезные причины (о которых вы не знаете ничего), чтобы я еще остался в вашем доме на некоторое время. Вы можете быть уверены, что я воспользуюсь вашим гостеприимством как можно меньше.
Джулиан снова обернулся к Мерси, произнося эти слова, и увидел, что она робко смотрит на него. В ту минуту когда глаза их встретились, буря волнений, боровших л в нем, вдруг утихла. Огорчение за нее, душевную боль почувствовал он, печаль наполнила его сердце. Теперь, и только теперь, он мог прочесть на ее исхудалом, милом лице, как она страдала.

Теперь, и только теперь, он мог прочесть на ее исхудалом, милом лице, как она страдала. Сострадание, которое он испытывал к неизвестной женщине, стало сильнее во много раз к Мерси. Вера в возможность избавления от греха, которую он выразил, выразил искренне, по отношению к неизвестной женщине, увеличились во много раз к Мерси. Он обратился к тетке более спокойным тоном.
— Эта девица, — продолжал он, — хочет сказать мне наедине то, что она не успела еще мне сказать. Вот та причина, по которой я немедленно не оставлю ваш дом.
Все еще находясь под впечатлением того, что она увидела при входе в комнату, леди Джэнет посмотрела на него с гневным изумлением. Неужели Джулиан действительно не обращает внимание на права Ораса Голмкрофта в присутствии его невесты? Она обратилась к своей приемной дочери.
— Грэс! — воскликнула она. — Вы слышали, что он сказал? Неужели вы ничего не можете сказать? Должна ли я напомнить вам…
Она остановилась. Первый раз с тех пор, как леди Джэнет узнала свою молодую компаньонку, Мерси оставалась глуха к ее словам. Мерси была неспособна ее слушать. Глаза Джулиана сказали ей, что он понял ее наконец.
Леди Джэнет опять обратилась к племяннику и сказала ему такие суровые слова, каких еще не говорила сыну своей сестры.
— Если у тебя есть хоть малейшее чувство приличия, я уже не говорю — чести, ты оставишь этот дом и твое знакомство с этой девицей прекратится. Избавь меня от твоих уверений и извинений. Я могу только одним растолковать то, что видела, когда отворила дверь.
— Вы совершенно не понимаете того, что видели, когда отворили дверь, — спокойно ответил Джулиан.
— Может быть, я также не понимаю признания, которое ты сделал мне час тому назад? — возразила леди Джэнет.
Джулиан с испугом взглянул на Мерси.
— Не говорите об этом, — сказал он шепотом, — она может услышать вас.
— Ты хочешь сказать, будто она не знает, что ты в нее влюблен?
— Слава Богу, она не имеет ни малейшего представления об этом!
Нельзя было ошибиться в искренности, с которой он ответил. Джулиан доказывал его невиновность, как никто другой не мог доказать. Леди Джэнет отступила шаг назад в совершенном изумлении, решительно не понимая, что ей говорить и что делать.
Наступившее за тем молчание было прервано стуком в дверь библиотеки. Слуга, с известием, и известием дурным, ясно написанным на его расстроенном лице и в его поведении, вошел в комнату.
Будучи крайне взволнована и раздражена, леди Джэнет рассердилась на появившегося слугу, как будто почувствовала оскорбление со стороны этого невинного человека.
— Кто вас послал? — спросила она резко. — С какой стати вы явились сюда?
Слуга отвечал явно растерявшись.
— Извините, ваше сиятельство, я осмеливаюсь.., я желал бы говорить с мистером Джулианом Грэем.
— О чем? — спросил Джулиан.
Слуга тревожно посмотрел на леди Джэнет, заколебался и взглянул на дверь, как бы желая выйти из комнаты.
— Я, право, не знаю, могу ли сказать вам, сэр, при ее сиятельстве, — ответил он.
Леди Джэнет тотчас угадала тайну нерешимости слуги.
— Я знаю, что случилось, — сказала она, — эта противная женщина опять пробралась сюда. Права я?
Глаза слуги с отчаянием допрашивали Джулиана.
— Да или нет? — повысила голос леди Джэнет.
— Да, миледи.
Джулиан тотчас перехватил инициативу и начал задавать необходимые вопросы.
— Где она? — спросил он.
— Где то в парке, кажется, сэр.
— Вы видели ее?
— Нет, сэр.
— Кто ее видел?
— Жена привратника.
Это было уже серьезно. Жена привратника присутствовала при том, когда Джулиан отдавал приказания ее мужу.

Она не могла ошибиться в личности женщины, замеченной ей.
— Когда это было? — спросил Джулиан.
— Не очень давно, сэр.
— Говорите яснее. Как давно?
— Я не слышал, сэр.
— Жена привратника говорила с этой женщиной, когда увидела ее?
— Нет, сэр. Ей это не удалось, как я понял. Она женщина толстая, если вы помните. Другая, проворнее ее, увидела ее, сэр, и, как говорится, улепетнула от нее.
— В какой части парка это случилось?
Слуга указал по направлению к боковой передней.
— В этой части, сэр, или в голландском саду, или в кустарнике, точно не знаю.
Ясно было на этот раз, что сведения, сообщаемые слугой, были так неполны, что, опираясь на них, нельзя было принять план практических действий. Джулиан спросил, в доме ли жена привратника.
— Нет, сэр. Муж ее пошел искать в парке вместо нее, а она осталась у ворот. Они прислали сюда своего сына. Из того, что я мог понять со слов мальчика, они желали бы посоветоваться с вами, сэр.
Джулиан подумал с минуту. Насколько он мог судить, вероятнее всего, что приезжая из Мангейма уже пробралась в дом, что она подслушивала в бильярдной, что успела ускользнуть от него, когда он подошел отворить дверь, и что скрывается теперь (по выражению слуги) «где то в парке», ускользнув от погони жены привратника.
Дело было серьезное, малейшая ошибка могла повести к весьма печальным последствиям.
Если Джулиан правильно понял признание, которое Мерси чуть было не сделала ему, та женщина, которую он представил в этот дом, была, как она напрасно старалась уверить, не кто другой, как настоящая Грэс Розбери.
Если принять это за достоверное, то было чрезвычайно важно, чтобы Джулиан успел поговорить с Грэс наедине, прежде чем она успеет скомпрометировать себя новым опрометчивым притязанием на свои права и прежде чем успеет найти доступ к приемной дочери леди Джэнет. Хозяйка ее квартиры уже предостерегала Джулиана, что она собирается украдкой пробраться к «мисс Розбери», когда леди Джэнет тут не будет, чтобы заступиться за нее, и когда мужчин не будет рядом, чтобы защитить ее.
— Только бы мне встретиться с ней лицом к лицу, — говорила она, — и я заставлю ее саму сознаться, что она обманщица!
В том положении, в каком находилось дело, следовало как можно серьезнее отнестись к последствиям, которые могут быть от подобной встречи. Все теперь зависело от искусства Джулиана справиться с разгневанной женщиной, а в эту минуту никто не знал, где находится эта женщина.
В таком положении дела, как Джулиан понимал его, не было другого выбора, как тотчас пойти выяснить все у привратника, а потом самому лично распоряжаться поисками.
Он посмотрел на то место, где сидела Мерси, когда принял это решение. Ему приходилось терять возможность раскрыть тайну Мерси, откладывая продолжение разговора с ней, прерванного появлением леди Джэнет в самом критическом месте.
Мерси встала, пока он расспрашивал слугу. Она не обратила внимания на то, что происходило между ним и теткой, но слышала те отрывочные сведения, которые он добился от слуги. Лицо ее ясно показывало, что она слушала с таким же вниманием, как и леди Джэнет, с той разительной разницей, что леди Джэнет казалась испугана, а компаньонка леди Джэнет не проявляла никаких признаков испуга. Она казалась заинтересованной, может быть, встревоженной — и больше ничего.
Джулиан сказал на прощание тетке:
— Пожалуйста, успокойтесь. Я нисколько не сомневаюсь, когда выясню подробности, что мы легко найдем эту женщину в парке. Нет никакой причины тревожиться. Я сам буду распоряжаться поисками. Я вернусь к вам очень скоро.
Леди Джэнет слушала рассеянно. В глазах ее было выражение, говорившее Джулиану, что мысли ее были заняты каким то планом. Он остановился, проходя мимо Мерси, по дороге к двери бильярдной. Ему стоило большого труда сдержать волнение, которое теперь один взгляд на нее возбуждал в нем.

Ему стоило большого труда сдержать волнение, которое теперь один взгляд на нее возбуждал в нем. Сердце его забилось сильно, голос задрожал, когда он заговорил с нею.
— Вы опять меня увидите, — сказал он, — я никогда серьезнее не обещал вам своей помощи и сочувствия, как обещаю вам теперь.
Она поняла его. Грудь ее тяжело поднималась, глаза потупились — она не отвечала. Слезы выступили на глазах Джулиана, когда он посмотрел на нее. Он торопливо вышел из комнаты.
Когда Джулиан обернулся, чтобы затворить дверь бильярдной, он услышал, что леди Джэнет говорит:
— Я сейчас вернусь к вам, Грэс, не уходите.
Поняв эти слова так, что его тетка хочет заняться чем нибудь в библиотеке, он запер дверь.
Только что он вошел в курительную, как ему показалось, будто дверь отворилась опять. Он обернулся. Леди Джэнет шла за ним.
— Вы желаете говорить со мной? — спросил он.
— Я хочу попросить тебя кое о чем, — ответила леди Джэнет, — прежде чем ты уйдешь.
— Что вам нужно?
— Твоя карточка.
— Моя карточка?
— Ты сейчас просил меня не тревожиться, — сказала старушка, — а я все таки тревожусь. Я не так уверена, как ты, что эта женщина в парке. Она, может быть, спряталась где нибудь в доме и явится, как только ты уйдешь. Помни, что ты мне сказал.
Джулиан понял намек. Он не отвечал.
— Полицейским в ближайшей конторе, — продолжала леди Джэнет, — сказано, что они должны прислать опытного человека в партикулярном платье по адресу, написанному на твоей карточке, как только получат ее. Ты так сказал мне. Для защиты Грэс я желаю, чтобы ты оставил мне твою карточку.
Джулиану невозможно было упомянуть о причинах, не позволявших ему теперь воспользоваться принятыми им предосторожностями ввиду того самого непредвиденного обстоятельства, для которого именно и приняты были они. Как мог он объявить настоящую Грэс Розбери? С другой стороны, он лично обязался (когда обстоятельства потребуют) дать тетке средство законно защитить ее от оскорблений и неприятностей. А тут перед ним стояла леди Джэнет, не привыкшая, чтобы ее желания не исполнялись кем бы то ни было, с протянутой рукой, ожидая его карточки.
Что делать? Единственный способ выпутаться из затруднения состоял в том, чтобы пока покориться. Если ему удастся найти спрятавшуюся женщину, ему будет легко избавить ее от бесполезных оскорблений. Если ей удалось прокрасться в дом во время его отсутствия, он может принять меры и в этой ситуации, послав другую карточку в полицию и запретив действовать, пока не получит дальнейших распоряжений. Джулиан поставил только одно условие, прежде чем отдал карточку тетке.
— Я уверен, что вы не воспользуетесь ею без крайней необходимости, — сказал он. — Но я должен поставить одно условие. Обещайте мне строго держать в тайне мой план в отношении услуг полиции…
— В строгой тайне от Грэс? — перебила леди Джэнет.
Джулиан наклонил голову.
— Ты полагаешь, что я хочу напугать ее. Неужели ты думаешь, что я еще недостаточно о ней беспокоюсь. Разумеется, я скрою это от Грэс!
Успокоившись на этот счет, Джулиан поспешил в парк. Как только он ушел, леди Джэнет приподняла золотой карандаш, висевший на ее цепочке, и написала на карточке племянника (для полицейского в партикулярном платье): «Вас требуют в Мэбльторн». Сделав это, она положила карточку в накладной карман своего платья и вернулась в столовую.
Грэс ждала, повинуясь полученному приказанию.
Первые две минуты ни слова не было сказано ни с той, ни с другой стороны. Теперь, когда леди Джэнет осталась одна со своей приемной дочерью, холодность и суровость начали ощущаться в обращении леди Джэнет. Открытие, сделанное ею, когда она отворила дверь гостиной, все еще было у нее на душе. Джулиан, конечно, убедил ее, что она перетолковала иначе виденное ею, но он убедил ее против ее воли.

Джулиан, конечно, убедил ее, что она перетолковала иначе виденное ею, но он убедил ее против ее воли. Она нашла Мерси в глубоком волнении, подозрительно молчаливой. Джулиан мог быть невиновен (она соглашалась) — сумасбродства мужчин были необъяснимы. Но Мерси — другое дело. Женщины не лежат в объятиях мужчин, не зная, что делают. Оправдав Джулиана, леди Джэнет не хотела оправдать Мерси.
«Между ними есть какое то недоразумение, — думала старушка, — а виновата она, женщины всегда виноваты! «
Мерси все ожидала, чтобы с нею заговорили, бледная и спокойная, молчаливая и покорная. Леди Джэнет, в большой нерешительсти, была принуждена начать.
— Душа моя! — сказала она громко.
— Что такое, леди Джэнет?
— Сколько времени еще будете вы сидеть, закрыв рот и уставившись глазами на ковер? Неужели вы не можете высказать ваше мнение об этом странном положении дела? Вы слышали, что сказал этот человек Джулиану, — я видела, что вы слушали. Вы ужасно испугались?
— Нет, леди Джэнет.
— А я не предполагала бы в вас такого мужества после того, что видела неделю тому назад. Поздравляю вас с выздоровлением. Слышите? Поздравляю вас с выздоровлением — Благодарю вас, леди Джэнет.
— Я не так спокойна, как вы. Мы были очень впечатлительны в моей молодости — и я еще не избавилась от своей впечатлительности. Я боюсь. Слышите ли, я боюсь?
— Мне очень жаль, леди Джэнет.
— Вы очень добры. Знаете, что я хочу сделать?
— Нет, леди Джэнет.
— Я хочу созвать всю прислугу. Когда говорю о прислуге, я подразумеваю мужчин — женщины бесполезны. Я боюсь, что вы не слушаете меня.
— Я слушаю вас очень внимательно, леди Джэнет.
— Вы опять очень добры. Я сказала, что женщины бесполезны.
— Да, леди Джэнет.
— Я хочу поставить человека у каждого входа в дом. Я пойду сейчас распорядиться об этом. Пойдете вы со мною?
— Могу я быть полезна вашему сиятельству, если пойду?
— Вы не можете быть полезны мне ни в чем. Приказания в этом доме отдаю я — я, а не вы… Я имею в виду совсем другую причину для того, чтобы просить вас идти со мной. Я внимательнее к вам, чем вы думаете, я не желаю оставлять вас одну. Вы понимаете?
— Я очень обязана вашему сиятельству. Я хотела бы остаться одна.
— Вы хотели бы? Никогда не слыхивала о подобном героизме — разве что читала в романах. Но если эта сумасшедшая тварь проберется сюда?
— На этот раз она не напугает меня, как прежде.
— Не торопитесь, милостивая государыня! Что если… Боже, мне теперь пришла в голову оранжерея. Что если она спряталась там? Джулиан обыскивает парк. Кто обыщет оранжерею?
— С позволения вашего сиятельства оранжерею обыщу я.
— Вы!!!
— С позволения вашего сиятельства.
— Едва верю ушам! Ну, «живи и учись» говорит старая пословица. Я думала, что знаю ваш характер. В вас произошла перемена.
— Вы забываете, леди Джэнет (если осмелюсь это сказать), что обстоятельства переменились. Я увидела ее нечаянно в первый раз, теперь я приготовлена к встрече с нею.
— Неужели вы так хладнокровно чувствуете, как говорите?
— Да, леди Джэнет.
— Так делайте как знаете. Однако я сделаю одно на случай, если вы слишком положились на мое мужество. Я поставлю одного человека в библиотеку. Вам стоит только позвонить, если случится что нибудь. Он поднимет тревогу — и я поступлю, соображаясь с этим. У меня есть свой план, — сказала ее сиятельство, с удовольствием ощущая присутствие карточки в своем кармане. — Не смотрите так, как будто вы желаете знать, что это. Я не имею намерения говорить об этом, кроме того, что это будет хорошо. Еще раз, и в последний — остаетесь вы здесь или идете со мной?
— Остаюсь здесь.

Она почтительно отворила дверь библиотеки для леди Джэнет, когда ответила ей. Во время этого разговора она старательно показывала свое уважение, она ни разу не посмотрела в глаза леди Джэнет. Убеждение, что через несколько часов, по всей вероятности, она будет изгнана из этого дома, невольно связывало каждое слово, произносимое ею, нравственно разъединило ее уже с оскорбленной хозяйкой, любовь которой она заслужила под чужим именем. Совершенно неспособная приписать перемену своей молодой компаньонки настоящей причине, леди Джэнет вышла из комнаты позвать свой домашний гарнизон в совершенном недоумении и (как необходимое последствие этого состояния) в полном неудовольствии.
Все еще держа в руке дверь библиотеки, Мерси стояла и смотрела с тяжелым сердцем, как ее благодетельница проходила через всю комнату к большой передней. Она искренно любила и уважала добросердечную, вспыльчивую старушку. Сильно терзала ее мысль о том времени, когда даже случайное упоминание ее имени станет непростительным оскорблением в доме леди Джэнет.
Но теперь она не отступала перед пыткой признания. Она не только тревожилась, она с нетерпением ждала возвращения Джулиана. Она не заснет в эту ночь, прежде чем не заслужит доверия, оказанного ей Джулианом.
«Пусть она признается без малодушного опасения, что ее принудит к этому необходимость. Пусть она искупит вред, который нанесла этой женщине, пока та еще не имеет возможности обнаружить ее обман. Пусть она пожертвует всем, что получила благодаря этому обману, ради священной обязанности загладить свою вину. Если она может это сделать, тогда это раскаяние раскроет благороднейшие черты ее натуры, тогда эта женщина окажется достойна доверия, уважения, любви». Эти слова так живо вспоминались ей, будто она еще слышала, как он произносил их. Другие слова, последовавшие за ними, так же величественно, как и прежде, звучали в ее ушах: «Встань, бедное, раненое сердце! Прекрасная, очищенная душа, да возрадуются над тобою ангелы Господни! Займи твое место между благороднейшими созданиями Господа! » Есть ли на свете женщина, которая могла бы слышать это от Джулиана Грэя и не решиться ценой любых жертв, любых потерь оправдать его доверие?
«О! — думала Мерси тоскливо, следя глазами за леди Джэнет до конца библиотеки. — Если бы могли оправдаться ваши подозрения! Если бы я могла увидеть Грэс Розбери в этой комнате, как бесстрашно встретилась бы я с ней теперь! «
Она затворила дверь библиотеки в то время, как леди Джэнет отворяла другую дверь, которая вела в переднюю.
Когда Мерси повернулась назад в столовую, крик удивления вырвался у нее.
В ответ на желание, исполнения которого только что она так искренно хотела, на стуле, с которого она, только что встала, с торжеством сидела Грэс Розбери, в зловещем молчании ожидая ее.

Глава XIX
ЗЛОЙ ГЕНИЙ

Опомнившись от удивления, Мерси быстро подошла, с нетерпением желая сказать первые слова раскаяния. Грэс остановила ее, повелительно подняв руку.
— Не подходите ко мне, — сказала она, бросив на Мерси презрительный взгляд. — Оставайтесь на своем месте.
Мерси остановилась. Слова Грэс изумили ее. Она инстинктивно села на стул, ближайший к ней, чтобы удержаться на ногах. Грэс во второй раз подняла руку и отдала новое приказание:
— Я запрещаю вам сидеть в моем присутствии. Вы не имеете права сидеть в этом доме. Вспомните, пожалуйста, кто вы и кто я.
Тон, которым были произнесены эти слова, был оскорбителен сам по себе. Мерси вдруг подняла голову, сердитый ответ был на ее губах. Она удержалась и покорилась молча.
«Я буду достойна доверия Джулиана Грэя, — думала она, стоя терпеливо у стула, — я все перенесу от женщины, которой принесла вред».
Молча смотрели они друг на друга. Они были одни в первый раз после того, как встретились во французском домике.

Они были одни в первый раз после того, как встретились во французском домике. Странно было смотреть на контраст в их внешности. Грэс Розбери, сидящая на стуле, маленькая, худенькая, с нездоровым цветом лица, с суровым, угрожающим выражением на нем, одетая в скромное черное платье, казалась существом из какого то низшего общества по сравнению с Мерси Мерик, стройной, в богатом шелковом платье. Высокая фигура Мерси возвышалась над маленьким существом, сидевшим перед нею, ее прелестная головка склонилась с покорностью. Это была милая, терпеливая, прелестная женщина, на которую смотреть было приятно, которой восхищаться можно было бесконечно. Если рассказать постороннему, что обе эти женщины играли ведущие роли в романе, вернее в драме, что она из них была связана узами родства с леди Джэнет Рой, а другая успешно выдавала себя за нее, он непременно, если бы ему предоставлено было угадывать, счел бы Грэс обманщицей, а Мерси настоящей героиней.
Грэс прервала молчание. Она не раскрывала рта, пока не осмотрела с ног до головы свою побежденную соперницу с подчеркнутым презрением.
— Стойте тут. Мне приятно смотреть на вас, — сказала она, безмерно наслаждаясь своими собственными жестокими словами. — Ни к чему падать тебе в обморок. Здесь нет леди Джэнет Рой, чтобы приводить вас в чувство. Здесь нет сегодня мужчин, я нашла вас наконец. Слава Богу, настала моя очередь! Вы не можете ускользнуть от меня теперь!
Вся мелочность ее натуры, обнаружившаяся в Грэс при встрече в домике, когда Мерси рассказала историю своей жизни, теперь проявилась опять. Женщина, которая в ту трагическую ночь не почувствовала побуждения взять страдающее и раскаивающееся существо за руку, была та самая женщина, которая теперь не могла чувствовать сострадания, воздержаться от злобного торжества. Мерси ответила ей терпеливо, тихо, умоляюще.
— Я вас не избегала, — сказала она, — я сама пошла бы к вам, если бы знала, что вы здесь. Я стремилась всем сердцем признаться, что виновата перед вами и загладить мою вину как только могу. Я так хотела заслужить ваше прощение, что не могла бояться видеть вас.
Как ни примирителен был ответ, он был произнесен с чувством собственного достоинства, которое распалило ярость Грэс.
— Как вы смеете говорить со мной как с равной? — вспылила она. — Вы стоите тут и отвечаете мне, как будто имеете право занимать место в этом доме. Дерзкая женщина! Я имею право занимать здесь место, и что я принуждена делать? Я принуждена шататься около дома, бегать от слуг, прятаться как воровка и ждать как нищая, для чего? Для того, чтобы иметь возможность поговорить с вами. Да! С вами, сударыня, пропитанной воздухом приюта и покрытой уличной грязью!
Голова Мерси опустилась ниже, рука ее, державшаяся за спинку стула, задрожала.
Тяжело было переносить наносимые оскорбления, но влияние Джулиана еще давало себя чувствовать. Она ответила по прежнему терпеливо.
— Если вам приятно говорить мне жестокие вещи, — сказала она, — я не имею права сердиться на них.
— Вы ни на что не имеете права! — возразила Грэс. — Вы не имеете права на платье, которое надето на вас. Посмотрите на себя и на меня!
Глаза ее с свирепостью тигрицы устремились на дорогое шелковое платье Мерси.
— Кто подарил вам это платье? Кто подарил вам эти вещицы? Я знаю! Леди Джэнет подарила их Грэс Розбери. А разве ем Грэс Розбери? Это платье мое. Снимите ваши браслеты и вашу брошку. Они предназначались для меня.
— Вы скоро можете получить их, мисс Розбери. Немного времени они еще останутся у меня.
— Что вы хотите сказать?
— Как ни жестоко обращаетесь вы со мной, я обязана загладить причиненный мной вред. Я обязана восстановить справедливость. Я решилась признаться.
Грэс презрительно улыбнулась.
— Вы признаетесь! — сказала она. — Неужели вы думаете, будто я так глупа, что поверю этому? Вы с ног до головы наглая лгунья! Такая ли вы женщина, чтобы отдать свои шелка и бриллианты и положение ваше в этом доме и вернуться в приют добровольно? Нет, вы не такая.

Первый слабый румянец снова медленно выступил на лице Грэс, но она все еще находилась под благотворительным влиянием, которое Джулиан оказал на нее. Она все еще могла сказать себе: «Готова на все, чтобы не обмануть ожидания Джулиана Грэя! » Поддерживаемая мужеством, которое, он вызвал в ней, она покорилась своему мужеству с прежней храбростью. Но теперь в ней произошла зловещая перемена. Она могла только покориться молча, она не могла решиться отвечать.
Терпение и выдержка Мерси раздражали Грэс Розбери все больше.
— Вы не признаетесь, — продолжала она, — у вас была целая неделя на то, чтобы признаться, а вы не признались. Нет, нет! Вы из той породы женщин, которые обманывают и лгут до конца. Я этому рада, я буду иметь удовольствие сама выставить вас в этом свете перед всем домом. Я буду иметь приятнейший способ выбросить вас опять на улицу. О! Почти стоило перенести все, что перенесла я, для того чтобы увидеть вас под руку с полицейским, а народ будет указывать на вас пальцами и насмехаться над вами, когда вас поведут в тюрьму!
На этот раз жало вонзилось глубоко. Снести оскорбление было свыше сил. Мерси дала женщине, умышленно оскорблявшей ее беспрестанно, первое предостережение.
— Мисс Розбери, — сказала она, — я переносила без ропота самые горькие слова, какие говорили вы. Избавьте меня от дальнейших оскорблений. Право, я с нетерпением желаю возвратить вам ваши права. От всего сердца говорю вам — я решилась сознаться во всем.
Она говорила с трудом, дрожащим голосом. Грэс слушала с жестокой улыбкой и с презрительным взглядом.
— Вы недалеко от колокольчика, — сказала она, — позвоните.
Мерси посмотрела на нее с безмолвным удивлением.
— Вы совершеннейшее изображение раскаяния, вы умираете от нетерпения признаться, — продолжала Грэс насмешливо. — Признайтесь при всех, признайтесь сейчас. Позовите леди Джэнет, позовите мистера Грэя и мистера Голмкрофта, позовите слуг. Станьте на колени и признайте себя самозванкой при всех. Тогда я поверю вам, а не раньше.
— Не восстанавливайте меня против себя! — умоляющим тоном вскричала Мерси.
— Что мне за нужда, против меня вы или нет?
Перестаньте.., собственно для себя перестаньте раздражать меня!
— Собственно для себя? Дерзкая тварь! И вы еще угрожаете мне?
С последним отчаянным усилием, хотя сердце ее билось все сильнее, хотя кровь все горячее приливала к щекам, Мерси все еще сдерживала себя.
Имейте сострадание ко мне! — умоляла она. — Как Дурно ни поступила я с вами, я все таки такая же женщина, как и вы. Я не могу подвергнуться стыду признания при всех. Леди Джэнет обращается со мною как с дочерью, мистер Голмкрофт помолвлен со мною. Я не могу сказать леди Джэнет и мистеру Голмкрофту в глаза, что я обманом заслужила их любовь. Но они это узнают. Я могу и хочу, прежде чем лягу спать сегодня, сказать всю правду мистеру Джулиану Грэю.
Грэс расхохоталась.
— Ага! — воскликнула она в циничном порыве веселости. — Теперь мы дошли до этого наконец!
— Остерегайтесь! — сказала Мерси. — Остерегайтесь!
— Мистер Джулиан Грэй! Я была за дверью бильярдной, я видела, как вы улестили мистера Джулиана Грэя, чтобы он вошел. Признание теряет весь свой ужас и становится наслаждением с мистером Джулианом Грэем!
— Перестаньте, мисс Розбери! Перестаньте! Ради Бога не выводите меня из себя! Вы уже достаточно истерзали меня.
— Вы недаром же таскались по улицам. Вы женщина находчивая. Вы знаете, как хорошо иметь две тетивы на одном луке. Если мистер Голмкрофт вас бросит, у вас останется мистер Джулиан Грэй. Ах! Мне тошно вас слушать. Я позабочусь открыть глаза мистеру Голмкрофту! Он узнает, на какой женщине женился бы он, если бы не я…
Она замолчала. Новое оскорбление не успело сорваться с ее губ.

Ах! Мне тошно вас слушать. Я позабочусь открыть глаза мистеру Голмкрофту! Он узнает, на какой женщине женился бы он, если бы не я…
Она замолчала. Новое оскорбление не успело сорваться с ее губ.
Женщина, которую она оскорбляла, вдруг подошла к ней. Глаза Розбери расширились от испуга. Они увидели лицо Мерси Мерик, бледное от страшного гнева, от которого кровь приливает к сердцу, с угрозой наклонившееся к ней.
— Вы позаботитесь открыть глаза мистеру Голмкрофту, — медленно повторила Мерси, — он узнает, на какой женщине он женился бы, если б не вы!
Она помолчала и после этих слов задала вопрос, от которого ужас сковал Грэс Розбери с головы до ног.
— А вы кто?
Сдерживаемая ярость во взгляде и в тоне, сопровождавшая этот вопрос, говорила сильнее всяких слов, что терпение Мерси вышло, наконец, из границ. В отсутствие доброго гения злой гений сделал свое мерзкое дело. Благороднейшие черты натуры, оживленные Джулианом Грэем, ослабли, отравленные гнусным ядом злого языка женщины. Легкий и страшный способ отомстить за оскорбления был в руках у Мерси, если бы она захотела воспользоваться им. В неистовстве негодования она не колебалась — она воспользовалась этим способом.
— Кто вы? — спросила она во второй раз.
Грэс опомнилась и хотела отвечать. Мерси остановила ее презрительным движением руки.
— Я помню, — продолжала она с той же едва сдерживаемой яростью. — Вы сумасшедшая из немецкого госпиталя, приходившая сюда неделю тому назад. Я вас теперь не боюсь. Сидите и отдыхайте, Мерси Мерик.
Прямо назвав ее этим именем, Мерси отвернулась от нее и села на стул, на который Грэс запретила ей садиться, когда началось свидание.
Грэс вскочила.
— Что это значит? — спросила она.
— Это значит, — презрительно отвечала Мерси, — что я беру назад все, что говорила вам до сих пор. Это значит то, что я решилась оставаться на своем месте в этом доме.
— Вы помешались?
— Вы недалеко от колокольчика. Позвоните. Сделайте то, что вы просили сделать меня. Позовите весь дом и спросите, кто из нас сумасшедшая — вы или я?
— Мерси Мерик, вы станете раскаиваться в этом до последнего часа вашей жизни!
Мерси встала опять и устремила свои сверкающие глаза на женщину, которая все продолжала идти ей наперекор.
— Вы мне надоели! — сказала она. — Уходите, пока можете уйти. Если останетесь здесь, я пошлю за леди Джэнет Рой.
— Вы не можете послать за ней! Вы не смеете!
— Могу и смею. Вы не имеете ни малейших доказательств против меня. Бумаги у меня, место занимаю я, и я приобрела доверие леди Джэнет. Я намерена заслужить ваше мнение обо мне — я оставлю у себя платья, вещи и мое положение в доме. Я опровергаю свои слова о том, что поступила дурно. Общество жестоко обошлось со мной, я ничем не обязана обществу. Я имею право пользоваться всеми выгодами, какими могу. Я опровергаю, что причинила вам вред. Откуда я могла знать, что вы воскреснете? Разве я унизила ваше имя и вашу репутацию? Я сделала честь обоим. Я приобрела расположение и уважение всех. Неужели вы думаете, что леди Джэнет полюбила бы вас так, как меня? Нет! Говорю вам в глаза, я занимала должное положение с большей честью, чем вы заняли бы настоящее, и намерена сохранить его. Я не откажусь от вашего имени, не возвращу вам вашей личности! Делайте что хотите, я иду вам наперекор!
Она высказала это так быстро, что ее прервать было нельзя. Отвечать ей не было возможности, пока она не остановилась, чтобы перевести дух. Грэс ухватилась за эту удобную минуту, как только она представилась ей.
— Вы идете мне наперекор? — возразила она решительно. — Вам не долго придется идти мне наперекор. Я написала в Канаду. Мои друзья заступятся за меня.
— А что выйдет, если и заступятся? Ваших друзей здесь не знают.

— А что выйдет, если и заступятся? Ваших друзей здесь не знают. Я приемная дочь леди Джэнет. И вы думаете, что она поверит вашим друзьям? Она поверит мне. Она сожжет их письма, если они будут писать. Она не пустит их в дом, если они приедут. Я через неделю стану мистрис Орас Голмкрофт. Кто может поколебать мое положение? Кто может сделать вред мне?
— Подождите. Вы забываете смотрительницу приюта.
— Найдите ее, если сможете. Я не сказала вам ее имени. Я не говорила вам, где этот приют.
— Я объявлю в газетах ваше имя и найду смотрительницу таким образом.
— Объявляйте во всех лондонских газетах. Неужели вы думаете, что я сказала такой посторонней женщине, как вы, то имя, которое я носила в приюте? Я сказала вам то имя, которое приняла, когда оставляла Англию. Смотрительница не знает никакой Мерси Мерик. Мистер Голмкрофт тоже ее не знает. Он видел меня во французском домике, когда вы лежали замертво на кровати. На мне был серый плащ, ни он и никто не видел меня в одежде сиделки. Обо мне наводили справки за границей — и (я это узнала от того, кто наводил) без всяких последствий. Я безопасно занимаю ваше место, я известна под вашим именем. Я Грэс Розбери, а вы Мерси Мерик. Опровергайте, если можете.
Еще раз подчеркнув абсолютную безопасность своего ложного положения в этих последних словах, Мерси решительно указала на дверь бильярдной.
— Вы прятались здесь, по вашему собственному признанию, — сказала она, — вы знаете дорогу из этой двери. Уйдете вы из этой комнаты?
— Я не сделаю ни одного шага!
Мерси подошла к боковому столику и позвонила в колокольчик, стоявший на нем.
В эту минуту дверь бильярдной отворилась. Вошел Джулиан Грэй, возвратившийся из своих бесполезных поисков в парке.
Только что он переступил за порог, как дверь библиотеки отворил слуга, поставленный там. Он почтительно отступил и дал дорогу леди Джэнет Рой. За нею шел Орас Голмкрофт со свадебным подарком Мерси от своей матери.

Глава XX
ПОЛИСМЕН В ПАРТИКУЛЯРНОМ ПЛАТЬЕ

Джулиан оглянулся вокруг и остановился в дверях, которые только что отворил.
Глаза его устремились сначала на Мерси, потом на Грэс.
Расстроенные лица обоих женщин сказали ему слишком ясно, что беда, которой он опасался, уже случилась. Они встретились без присутствия третьего лица. К каким крайностям это враждебное свидание могло привести, невозможно было ему угадать. В присутствии тетки он мог только ждать случая поговорить с Мерси и быть готовым вмешаться, если по неведению будет сделано что нибудь такое, что могло подать повод Грэс обидеться.
Поступок леди Джэнет, когда она вошла в столовую, совершенно согласовался с ее характером.
Тотчас увидев непрошеную гостью, она сердито посмотрела на Мерси.
— Что я вам говорила? — спросила она. — Вы испугались? Нет? Нисколько не испугались? Удивительно!
Она обернулась к слуге.
— Ждите в библиотеке, вы, может быть, опять понадобитесь мне.
Она посмотрела на Джулиана.
— Предоставь все мне, я могу с этим справиться.
Она сделала знак Орасу.
— Оставайтесь на своем месте и молчите.
Сказав теперь всем, что было необходимо, она подошла к той части комнаты, где стояла Грэс с нахмуренными бровями и твердо сжатыми губами, вызывая на бой каждого.
Я не имею желания оскорблять вас или жестоко поступить с вами, — начала ее сиятельство очень спокойно я только указываю вам, что ваши визиты в мой дом не могут привести ни к каким положительным последствиям. л надеюсь, что вы не принудите меня сказать более жестокие слова, надеюсь, вы поймете мое желание, чтобы вы ушли.
Приказание уходить не могло быть дано с более человеколюбивым вниманием к предполагаемому умственному недугу той, к которой оно относилось. Грэс тотчас воспротивилась этому в самых ясных выражениях.

— Из справедливости к памяти моего отца, из справедливости ко мне, — ответила она, — я настаиваю, чтобы меня выслушали. Я отказываюсь уйти.
Она решительно взяла стул и села в присутствии хозяйки дома.
Леди Джэнет подождала с минуту, терпеливо сдерживая свой гнев. В промежуток времени молчания Джулиан воспользовался случаем сделать увещание Грэс.
— А вы что обещали мне? — спросил он спокойно. — Вы дали мне слово, что не вернетесь в Мэбльторн.
Прежде чем он успел сказать более, леди Джэнет дала волю своему гневу. Она начала свой ответ Грэс тем, что повелительно указала пальцем на дверь библиотеки.
— Если вы не последуете моему совету, пока я дойду до этой двери, — сказала она, — я лишу вас всякой возможности идти мне наперекор. Я привыкла, чтобы мне повиновались, и требую повиновения. Вы принуждаете меня употреблять жестокие слова. Я предостерегаю вас, пока еще не поздно. Ступайте.
Она медленно пошла к библиотеке. Джулиан пытался опять увещевать Грэс. Тетка остановила его движением, ясно говорившим: «Я настаиваю, чтобы действовать самой».
Он посмотрел на Мерси. Неужели она останется бесстрастной? Да. Она не поднимала головы, она не сходила с того места, на котором стояла поодаль от остальных. Сам Орас напрасно старался привлечь ее внимание.
Дойдя до двери библиотеки, леди Джэнет взглянула через плечо на маленькую неподвижную черную фигуру, сидевшую на стуле.
— Вы уйдете? — спросила она в последний раз.
Грэс сердито вскочила со своего места и бросила на Мерси свой ехидный взгляд.
— Я не хочу быть выгнанной из дома вашего сиятельства в присутствии этой самозванки, — сказала она. — Я могу уступить силе, но не уступлю ничему другому. Я настаиваю на моем праве занимать то место, которое она украла у меня. Ни к чему бранить меня, — прибавила она, угрюмо обратившись к Джулиану. — Пока эта женщина здесь под моим именем, я не могу и не хочу уйти из этого дома. Я предостерегаю ее, что написала к моим друзьям в Канаду! Я призываю ее перед всеми вами отказаться от того, что она отверженная обществом и авантюристка Мерси Мерик!
Вызов этот принудил Мерси принять участие в происходящем для своей защиты. Она решилась победить Грэс Розбери. Она хотела заговорить, но Орас остановил ее.
— Вы унижаете себя, отвечая ей, — сказал он. — Возьмите меня под руку и уйдем отсюда.
— Вы! Выведите ее! — закричала Грэс. — Ей должно быть стыдно находиться в одной комнате с честной женщиной. Она должна уйти отсюда, а не я.
Мерси выдернула свою руку из руки Ораса.
— Я не пойду из этой комнаты, — сказала она спокойно.
Орас все старался уговорить ее уйти.
— Я не могу выносить, чтоб вас оскорбляли, — возразил он. — Эта женщина оскорбляет меня, хотя я знаю, что она не знает сама, что говорит.
— Ничье терпение не будет подвергаться дальнейшему испытанию, — сказала леди Джэнет.
Она посмотрела на Джулиана и, вынув из кармана карточку, которую он дал ей, отворила дверь библиотеки.
— Ступайте в полицию, — сказала она слуге вполголоса, — и отдайте эту карточку дежурному инспектору. Скажите ему, что нельзя терять ни минуты.
— Постойте! — сказал Джулиан, прежде чем его тетка успела опять затворить дверь.
— Постойте! — резко повторила леди Джэнет. — Я отдала приказание этому человеку. Ты что хочешь сказать?
— Прежде чем вы пошлете карточку, я хочу сказать наедине несколько слов этой даме, — ответил Джулиан, указывая на Грэс. — Когда это будет сделано, — продолжал он, подходя к Мерси, — я обращусь к вам с просьбой, я попрошу вас предоставить мне случай поговорить с вами без помехи.
Тон его голоса заключал в себе намек.

Мерси не решалась взглянуть на него. Признаки тягостного волнения начали проявляться в ее изменяющемся лице и тревожном молчании. Пробужденные многозначительным намеком Джулиана на то, что произошло между ними, лучшие побуждения ее сердца уже пытались возвратить свое влияние на нее. В эту критическую минуту она, может быть, уступила бы более благородным побуждениям своей натуры — она, может быть, стала бы выше недобрых воспоминаний об оскорблениях, которыми она была осыпана, — если б злость Грэс не увидела в нерешительности Мерси средство оскорбительно намекнуть на ее свидание с Джулианом Грэем.
— Пожалуйста, не колеблясь оставьте его наедине со мной, — сказала она с насмешливо притворной вежливостью, — мне нет никакого смысла пленять мистера Джулиана Грэя.
Ревнивое недоверие Ораса (уже возбужденное просьбой Джулиана) уже готово была открыто проявить себя. Прежде чем он успел заговорить, негодование, владевшее Мерси, подсказало ей ответ.
— Я очень вам обязана, мистер Грэй, — обратилась она к Джулиану (но все не поднимая на него глаз), — мне нечего больше вам сказать. Мне ни к чему беспокоить вас опять.
Этими опрометчивыми словами она отказалась от признания, которое собиралась сделать. Этими опрометчивыми словами она показала, что хочет сохранить положение, незаконно занятое ею, в присутствии женщины, у которой она отняла его.
Орас принужден был замолчать, но не остался доволен. Он видел, что глаза Джулиана смотрели с грустью и проницательностью на лицо Мерси, пока она говорила. Он слышал, как Джулиан вздохнул, когда Мерси кончила говорить. Он приметил, как Джулиан, после минуты серьезного размышления и бросив взгляд на незнакомку в черном платье, поднял голову с видом человека, принявшего внезапное решение.
— Дайте мне сейчас эту карточку, — сказал он слуге.
Тон его голоса показывал, что с ним нельзя шутить.
Слуга повиновался.
Не отвечая леди Джэнет, которая все решительно настаивала на своем праве действовать самой, Джулиан вынул карандаш из записной книжки и прибавил свою подпись к словам, уже написанным на карточке. Когда он отдал карточку обратно слуге, он извинился перед теткой.
— Простите, что я осмеливаюсь вмешиваться, — сказал он, — на это есть серьезные причины, которые я вам объясню в более удобное время. Пока я не препятствую более тому, что вы намереваетесь сделать, напротив, я сейчас помог вам достигнуть цели, которую вы имеете в виду.
Говоря это, он поднял карандаш, которым подписал свое имя.
Леди Джэнет, естественно, приведенная в недоумение и (может быть, основательно) также оскорбленная, не отвечала. Она махнула рукой слуге и отослала его с карточкой.
В комнате наступило молчание. Глаза всех присутствующих смотрели с большим или меньшим беспокойством на Джулиана. Мерси была удивлена и испугана. Орас, так же как леди Джэнет, оскорблялся, сам не зная хорошенько почему. Даже Грэс Розбери поддалась предчувствию чьего то приближающего вмешательства, для которого она не была совсем подготовлена. Слова и поступки Джулиана с той минуты, как он расписался на карточке, были окружены таинственностью, которую не мог разгадать никто из окружающих его.
Причину его поведения можно, однако, описать в двух словах. Джулиан все еще верил врожденному благородству характера Мерси.
Он без особого затруднения сделал заключение из тех слов, какие Грэс сказала при нем Мерси, что оскорбленная женщина воспользовалась безжалостным преимуществом своего положения при свидании, которое он прервал. Вместо того чтобы обратиться к состраданию и чувству справедливости Мерси, вместо того чтобы принять выражение ее искреннего раскаяния и поощрить ее стремление загладить свою вину как можно скорее, Грэс, очевидно, оскорбила и обидела ее. Как неизбежный результат, терпение ее лопнуло от чувства справедливого гнева и нестерпимой обиды.
Поправить вред, таким образом нанесенный, можно было (как Джулиан тотчас приметил), поговорив наедине с Грэс.

Поправить вред, таким образом нанесенный, можно было (как Джулиан тотчас приметил), поговорив наедине с Грэс. Надо только успокоить Грэс признанием, что его мнение о справедливости ее прав переменилось в ее пользу, а потом убедить Грэс в том, что для ее собственной выгоды необходимо позволить ему передать Мерси такие выражения извинения и сожаления, какие могут привести к дружескому соглашению между ними.
Побуждаемый этими причинами, он высказал просьбу поговорить отдельно с той и другой. Сцена, последовавшая затем, новое оскорбление, нанесенное Грэс, и ответ, который она вырвала у Мерси, убедили Джулиана, что такое вмешательство, какое он задумал, имеет весьма мало надежды на успех.
Теперь оставалось только попробовать предоставить все естественному ходу событий и, безусловно, положиться на благородный характер Мерси.
Пусть она увидит, как полицейский в партикулярном платье войдет в комнату. Пусть она ясно поймет, каков будет результат его вмешательства. Пусть она увидит выбор между тем, чтобы засадить Грэс Розбери в дом умалишенных и чтоб сознаться в правде, — что случится тогда? Если доверие Джулиана к ней было основательно, она благородно простит оскорбления, которыми осыпали ее, и будет справедлива к женщине, которую обидела.
Если, с другой стороны, его доверие к ней не что иное, как слепое доверие обольщенного человека, если она сделала выбор и все будет настаивать на своей личности, что тогда?
Доверие Джулиана к Мерси отказывалось дать место в его мыслях этой мрачной стороне вопроса. Решительно от него зависело впустить или нет полицейского в дом. Он помешал леди Джэнет применить на практике его карточку, послав в полицию предупреждение не обращать внимания на уведомление, если на карточке не будет его подписи. Зная ответственность, которую он берет на себя, зная, что Мерси не сделала ему никакого признания, на которое он мог бы сослаться, Джулиан подписал карточку без минуты колебания, и вот теперь стоял и смотрел на женщину, благороднейшие черты натуры которой он решился оправдать, будучи из всех присутствующих один спокоен в этой комнате.
Ревность Ораса увидела нечто подозрительное в том внимании, с которым Джулиан смотрел на потупленное лицо Мерси. Не имея предлога для открытого вмешательства, он сделал усилие, чтобы разлучить их.
— Вы сейчас говорили, — сказал он Джулиану, — что хотите сказать несколько слов наедине этой особе.
Он указал на Грэс.
— Не уйти ли нам, или вы уведете ее в библиотеку?
— Я не хочу ни о чем говорить с ним, — вспылила Грэс, прежде чем Джулиан успел ответить, — я знаю, что он менее всех способен быть ко мне справедливым. Ему просто завязали глаза. Если уж надо говорить с кем нибудь наедине, то с вами. Вы имеете больше всех прав узнать правду.
— Что вы хотите сказать?
— Желаете вы жениться на уличной женщине?
Орас сделал шаг к ней. На лице его было выражение, ясно показывавшее, что он способен выгнать ее из дома собственными руками. Леди Джэнет остановила его.
— Вы были правы, предлагая сейчас Грэс уйти отсюда, — сказала она, — уйдем все трое. Джулиан останется здесь и отдаст этому человеку нужные распоряжения, когда он придет. Пойдемте.
Нет. По странному противоречию, теперь Орас не хотел, чтобы Мерси ушла из комнаты. В пылу негодования он потерял всякое чувство собственного достоинства, опустился до уровня той женщины, рассудок которой считал расстроенным. К удивлению всех присутствующих, Орас отступил назад и взял со стола футляр, который поставил туда, когда вошел в комнату. Это был свадебный подарок, подарок его матери, который он принес своей невесте. Его оскорбленному самолюбию представился случай оправдать Мерси, публично сделав ей этот подарок.
— Подождите! — произнес он сурово. — Эта тварь получит ответ. У нее достаточно разума, чтобы видеть, и достаточно разума, чтобы слышать.

Пусть она видит и слышит!
Он раскрыл футляр и вынул оттуда великолепное жемчужное ожерелье в старинной оправе.
— Грэс, — сказал он с большим чувством, — моя мать с любовью поздравляет вас с нашей наступающей свадьбой. Она просит вас принять как часть вашего подвенечного наряда этот жемчуг. Она сама в нем венчалась. Он несколько столетий находится в нашей старинной фамилии. Как члену нашей фамилии, уважаемому и любимому, моя мать дарит их моей жене.
Он поднял ожерелье, чтобы застегнуть его на шее Мерси.
Джулиан смотрел на нее, затаив дыхание. Выдержит она испытание, которому Орас невольно подвергнул ее?
Да! При столь дерзком поведении Грэс Розбери чего она только не могла выдержать? Ее гордость восторжествовала! Ее прелестные глаза сверкнули, как только могут сверкать глаза женщины, когда они видят драгоценные камни. Ее прелестная головка грациозно наклонилась принять ожерелье. Лицо Мерси покрылось румянцем, ее красота как бы собрала все свое очарование. Ее торжество над Грэс Розбери было полное. Голова Джулиана опустилась. В эту грустную минуту задал он себе вопрос:
«Неужели я в ней ошибся? «
Орас надел ей жемчуг.
Ваш будущий муж надевает вам на шею этот жемчуг, мой ангел, — сказал он гордо и остановился посмотреть на нее. Теперь, — прибавил он, бросив презрительный взгляд на Грэс, — мы можем пойти в библиотеку. Она все видела и слышала.
Он думал, что заставил ее замолчать. На самом деле он просто дал себя ужалить ее ядовитому языку.
— Вы услышите и вы увидите, когда мои доказательства придут из Канады, — возразила она. — Вы услышите, что ваша жена украла у меня мое имя. Вы увидите, как вашу жену выгонят из этого дома!
Мерси повернулась к ней в страшном порыве гнева.
— Вы помешаны! — закричала она.
Леди Джэнет не выдержала этой напряженной атмосферы, повисшей в воздухе комнаты. Она также обернулась к Грэс. Она также сказала:
— Вы помешаны!
Орас последовал примеру леди Джэнет. Он был вне себя. Он устремил взгляд, полный презрения и гнева, на Грэс и повторил те же слова:
— Вы помешаны!
Грэс замолчала, она была напугана, наконец. Тройное обвинение показало ей в первый раз существование страшного подозрения, которому она подвергнула себя. Она отступила назад с тихим криком ужаса и наткнулась на стул. Она упала бы, если б Джулиан не бросился и не подхватил ее.
Леди Джэнет пошла в библиотеку. Она отворила дверь, вздрогнула и вдруг отступила, чтобы оставить свободным проход.
В отворенных дверях показался человек.
Это был не джентльмен, это был не работник, это был не слуга. Он был одет дурно, в платье из лоснистого грубого черного сукна. Его фрак висел на нем, как на вешалке. Жилет его был слишком короток и узок. Панталоны напоминали безобразные черные мешки. Перчатки слишком велики. Начищенные сапоги отвратительно скрипели, когда он передвигался. У него были очень зоркие глаза — глаза, казавшиеся способными видеть сквозь замочные скважины. Его большие уши, торчавшие по сторонам, как у обезьяны, были созданы для подслушивания под дверьми. Его обращение было хладнокровно бесцеремонно, когда он говорил, скрытно и самоуверенно, когда он молчал. Этого человека с головы до ног окружала какая то атмосфера секретности — так казалось присутствующим. Он осмотрел кругом великолепную комнату, не обнаруживая ни удивления, ни восторга. Он внимательно рассмотрел каждого в этой комнате пристальным взглядом своих хитро зорких глаз. Поклонившись леди Джэнет, он не отрекомендовался, а вместо этого показал ей карточку, призвавшую его. Чувствовал он себя непринужденно, всем стало ясно, что эта зловещая личность — полицейский в партикулярном платье.
Никто с ним не говорил. Все внутренне брезговали им, как будто в комнату вползла гадина.
Он продолжал осматриваться без всякого замешательства, стоя между Джулианом и Орасом.

Он продолжал осматриваться без всякого замешательства, стоя между Джулианом и Орасом.
— Мистер Джулиан Грэй здесь? — спросил он.
Джулиан подвел Грэс к креслу. Взгляд ее был устремлен на этого человека. Она дрожала, она шептала:
— Кто это?
Джулиан заговорил с полицейским, не отвечая ей.
— Подождите, — сказал он, указывая на стул в самом отдаленном углу комнаты, — я сейчас буду с вами говорить.
Полицейский подошел к стулу, скрипя сапогами. Он прикидывал, шагая по ковру, сколько стоит ярд. Он оценил и стул, когда сел на него, подсчитал — почем дюжина. Полицейский чувствовал себя совершенно свободно. Ему было все равно — ждать и не делать ничего или разбираться в частных отношениях каждого в этой комнате, только бы ему платили за это.
Даже намерение леди Джэнет действовать самой не могло выдержать появления полицейского в партикулярном платье. Она предоставила своему племяннику распоряжаться. Джулиан посмотрел на Мерси, прежде чем сделал следующий шаг в этом деле. Он знал, что конец зависит теперь не от него, а от нее.
Мерси чувствовала на себе его взгляд, между тем как сама смотрела на полицейского. Она повернула голову, колебалась и вдруг подошла к Джулиану. Так же как и Грэс Розбери, она дрожала. Так же как и Грэс, она прошептала:
— Кто это?
Джулиан прямо сказал ей кто.
— Зачем он здесь?
— Не можете ли вы отгадать?
— Нет.
Орас оставил леди Джэнет и подошел к Мерси и Джулиану, чтобы услышать содержание разговора между ними.
— Я вам не мешаю? — осведомился он.
Джулиан отступил немного назад. Он прекрасно понял Ораса. Джулиан оглянулся на Грэс. Почти вся длина обширной комнаты отделяла их от того места, где она сидела. Она не пошевелилась с тех пор, как он посадил ее на кресло. Самый ужасный страх овладел ею — страх неизвестной опасности. Нечего было бояться, что она вмешается, нечего было бояться, что она услышит, что они говорят, пока они будут говорить негромко. Джулиан подал пример, понизив голос.
— Спросите Ораса, зачем здесь полицейский, — сказал он Мерси.
Она тотчас задала вопрос.
— Зачем он здесь?
Орас посмотрел на Грэс и ответил:
— Он здесь для того, чтобы освободить нас от этой женщины.
— Вы хотите сказать, что он ее уведет?
— Да.
— Куда он ее отведет?
— В полицию.
Мерси вздрогнула и посмотрела на Джулиана. Он внимательно наблюдал за малейшими переменами в ее лице. Она опять взглянула на Ораса.
— В полицию! — повторила она. — Для чего?
— Как вы можете задавать этот вопрос? — раздраженно ответил Орас. — Разумеется, для того, чтобы отдать ее под надзор.
— Вы хотите сказать — в тюрьму?
— Я хочу сказать — в дом умалишенных.
Опять Мерси повернулась к Джулиану. На лице ее теперь выражались и удивление, и ужас.
— О! — сказала она ему. — Орас, наверно, ошибается. Этого быть не может!
Джулиан опять предоставил Орасу отвечать. Все его внимание все еще было поглощено наблюдением за лицом Мерси. Она была вынуждена опять обратиться к Орасу.
— Неужели в дом умалишенных? — спросила она.
— Конечно, — отвечал он. — Чему вы удивляетесь? Вы сами сказали ей, что она помешана. Боже великий, как вы бледны! Что с вами?
Она обернулась к Джулиану в третий раз. Страшный выбор, предоставленный ей, стал очевидным без всяких секретов. Возвратить Грэс украденную личность или запереть ее в дом умалишенных — надо было выбирать! В этом виде вырисовывалось сложившееся положение в ее уме. Мерси выбрала тотчас же. Прежде чем она заговорила, ее благородное решение Джулиан прочитал в глазах Мерси. Присущий им внутренний блеск, который он видел в них уже однажды, опять засиял ярче и чище прежнего.

Совесть, которую он укрепил, душа, которую он спас, глядела на него и говорила: «Не сомневайся в нас более! «
— Отошлите этого человека.
Это были ее первые слова. Она заговорила (указав на полицейского) чистым, звучным, решительным голосом, слышным в самом отдаленном углу комнаты.
Пожатие руки Джулиана сказало ей, что она может полагаться на братское сочувствие и помощь. Все другие, находившиеся в комнате, смотрели на нее с безмолвным удивлением. Грэс встала. Даже человек в партикулярном платье вскочил. Леди Джэнет (торопливо присоединившись к Орасу и вполне разделяя его недоумение и испуг) взяла Мерси за руку и стала трясти, как бы желая заставить ее понять, что она делает. Мерси твердо стояла на своем, Мерси повторила решительно, что уже сказала:
— Отошлите этого человека.
Леди Джэнет потеряла всякое терпение.
— Что с вами сделалось? — спросила она сурово. — Знаете ли вы, что говорите? Человек этот находится здесь для вас столько же, сколько для меня! Человек этот здесь для того, чтоб избавить вас и меня от дальнейших неприятностей и оскорблений. А вы настаиваете, настаиваете в моем присутствии, чтоб его отослали! Что это значит?
— Вы узнаете, что это значит, леди Джэнет, через полчаса. Я не настаиваю, а только повторяю мою просьбу. Пусть этого человека отошлют!
Джулиан отступил в сторону (глаза тетки сердито следили за ним) и заговорил с полицейским.
— Идите назад в полицию, — сказал он, — и подождите там, пока я дам вам знать.
Нахальные глаза человека в партикулярном платье искоса посмотрели на Джулиана и Мерси и оценили ее красоту, как ковер и стулья.
«Старая история, — подумал он, — красивая женщина всему причиной, и рано или поздно красивая женщина настоит на своем».
Он перешел через комнату, скрипя сапогами, поклонился с омерзительной усмешкой, которая перетолковывала все происходящее в самую худшую сторону, и исчез за дверью библиотеки.
Воспитание леди Джэнет не позволило говорить что нибудь, пока полицейский не ушел. Тогда, только тогда, обратилась она к Джулиану.
Я полагаю, вы знаете, что это значит? — сказала она. — Я полагаю, вы имеете какую нибудь причину идти наперекор моим распоряжениям в моем собственном доме?
— Я никогда не нарушал уважения к вашему сиятельству, — ответил Джулиан, — вы скоро узнаете, что я и теперь не нарушил этого уважения.
Леди Джэнет посмотрела через комнату. Грэс жадно слушала, сознавая, что в последнюю минуту события приняли какой то таинственный оборот в ее пользу.
— В ваши распоряжения моими делами, может быть, входит и то, — продолжала ее сиятельство, — чтоб эта особа оставалась в моем доме?
Страх, овладевший Грэс, еще не совсем прошел. Она предоставила Джулиану отвечать. Прежде чем он успел заговорить, Мерси перешла через комнату и шепнула Грэс:
— Дайте мне время признаться письменно. Я не могу признаться при всех — когда это надето на моей шее.
Она указала на ожерелье. Грэс бросила на нее угрожающий взгляд и вдруг молча отвернулась.
Мерси отвечала на вопрос леди Джэнет:
— Я прошу ваше сиятельство позволить ей остаться здесь, всего на полчаса, — сказала она. — Моя просьба сама по себе объяснится в это время.
Леди Джэнет не чинила больше препятствий. Что то в лице Мерси, что то в ее тоне заставило умолкнуть и ее, и Грэс.
Потом заговорил Орас. Еле сдерживая ярость, полный подозрений, он обратился к Мерси, которая стояла напротив него возле Джулиана.
— Касается ли меня, — спросил он, — ваше обязательство объяснить ваше странное поведение через полчаса?
Его рука надела на шею Мерси свадебный подарок его матери. Сильная боль кольнула ее сердце, когда она глядела на Ораса и видела, как глубоко она уже огорчила и оскорбила его.

Слезы выступили на ее глазах, она смиренно и слабым голосом ответила ему.
— Если вы позволите, — вот все, что она могла сказать, прежде чем сильное сердцебиение заставило ее замолчать.
Чувство оскорбления Ораса не успокоилось такой покорностью.
— Я терпеть не могу таинственностей и намеков, — продолжал он сурово, — в нашем семейном кругу мы привыкли откровенно обращаться друг с другом. Для чего я должен ждать полчаса объяснения, которое может быть дано теперь? Для чего мне ждать?
Леди Джэнет пришла в себя, пока Орас говорил.
— Я совершенно согласна с вами, — сказала она, — я тоже спрашиваю, для чего нам ждать?
Даже Джулиана оставило самообладание, когда тетка его повторила этот прямой вопрос. Как Мерси ответит на него? Выдержит ли ее мужество?
— Вы меня спрашиваете, для чего вам ждать, — сказала она Орасу спокойно и твердо. — Ждать, чтоб услышать о Мерси Мерик.
Леди Джэнет слушала с выражением скуки и отвращения.
— Не возвращайтесь к этому! — сказала она. — Мы уже достаточно знаем о Мерси Мерик.
— Извините, ваше сиятельство, не знаете. Только я могу вам сообщить.
— Вы?
Она почтительно наклонила голову.
— Я просила вас, леди Джэнет, дать мне полчаса, — продолжала она. — Через полчаса я торжественно обязуюсь представить Мерси Мерик в эту комнату. Леди Джэнет Рой, мистер Орас Голмкрофт, вы должны подождать этого.
Высказав в этих выражениях твердое решение сделать признание, она сняла жемчуг с шеи, положила его в футляр и отдала Орасу.
— Сохраните, — сказала она, и голос ее на минуту ослабел, — до нашего свидания.
Орас молча взял футляр. Он действовал как человек, ум которого был как бы парализован от удивления. Рука его двигалась машинально. Глаза его с восторгом следили за Мерси. Леди Джэнет, по видимому, совсем по другому испытывала странное состояние, овладевшее им. Смутное предчувствие беды нависло как туча над ее головой. В эту достопамятную минуту леди Джэнет почувствовала, как она стара, да и на вид кажется старухой.
— Ваше сиятельство, позвольте мне, — почтительно сказала Мерси, — пойти в мою комнату?
Леди Джэнет наклоном головы дала согласие на эту просьбу. Последний взгляд Мерси, прежде чем она вышла, был брошен на Грэс.
«Довольны вы теперь? » — как будто печально говорили большие серые глаза.
Грэс отвернулась быстро и с досадой. Даже ее озлобленная натура против воли раскрылась на минуту и почувствовала сострадание.
Прощальные слова Мерси поручили Грэс заботливое! и Джулиана.
— Вы постараетесь, чтоб ей дали комнату, где подождать? Вы сами ее предупредите, когда пройдет полчаса?
Джулиан отворил для нее дверь библиотеки.
— Прекрасно! Благородно! — шепнул он. — С вами все мое сочувствие, можете рассчитывать на мою помощь.
Глаза ее взглянули на него и поблагодарили сквозь слезы. И его глаза были полны слез. Она спокойно прошла по комнате и скрылась из виду, прежде чем он затворил дверь.

Глава XXI
ШАГИ В КОРИДОРЕ

Мерси была одна.
Она хотела побыть полчаса одна в своей комнате, намереваясь за это время написать свое признание в письме к Джулиану Грэю.
В ее положении не произошло никакой перемены, которая смягчила бы ужас признания Орасу и леди Джэнет в том, что она завоевала их привязанность под чужим именем. Через Джулиана может она только открыть истину, которая возвратит Грэс Розбери ее настоящее положение в этом доме.
Как ей обратиться к нему с признанием? Письменно или словесно?
После всего, что случилось с того времени, как появление леди Джэнет помешало им, она почувствовала бы скорее облегчение, чем замешательство, открыть свое сердце человеку, который так хорошо понял ее, который так поддержал дружеским советом в тяжелое для нее время.

Но постоянное проявление ревнивых подозрений Ораса говорило ей, что она только накалит обстановку в доме и поставит Джулиана в затруднительное положение, если будет иметь с ним свидание наедине, пока Орас находится в этом доме.
Ей оставалось только следовать принятому ею решению. Намериваясь адресовать рассказ об обмане Джулиану в своем письме, она хотела прибавить в конце некоторые указания о том, как она хочет, чтоб он поступил.
Эти указания содержали просьбу сообщить содержание ее письма леди Джэнет и Орасу в библиотеке, в то время как Мерси, признаваясь, что она та самая женщина, которую она обязалась представить, будет ожидать в соседней комнате, какой приговор они вынесут ей. Ее решимость не прятаться за Джулианом от последствий, к которым приведут ее признания, укрепилась в душе ее с той минуты, когда Орас сурово спросил ее (и когда леди Джэнет присоединилась к этому вопросу), почему она откладывает свое объяснение и зачем она заставляет их ждать. Из того самого страдания, которое вызывали эти вопросы, возникла мысль ожидать своего приговора в одной комнате, между тем как письмо к Джулиану будет говорить за нее в другой.
«Пусть они разобьют мое сердце, если хотят, — думала она в эту унизительно горькую минуту, — я заслужила это».
Она заперла дверь и открыла свою письменную шкатулку. Зная, что должна делать, Мерси старалась собраться с мыслями и приняться за письмо.
Усилие было напрасно. Люди, владеющие искусством письма, вероятно, только одни могут представить обширное расстояние, отделяющее задуманное в голове и передачу его словами на бумаге. Сильное душевное волнение, которое Мерси испытывала несколько часов, сделало ее совершенно неспособной для деликатного и трудного изложения событий в письме в должной последовательности и в надлежащем соответствии одного факта с другим. Несколько раз пыталась она начать письмо, и всякий раз ее останавливала путаница в мыслях. Она в отчаянии отказалась от задуманного.
Учащенное биение сердца, тяжесть и боль в груди предостерегали ее не оставаться без занятия, не становиться добычей болезненного допроса самой себя и воображаемого страха.
Она инстинктивно обернулась, чтоб как нибудь занять себя на время, подумать о своей будущности. Тут не было никаких усложнений и препятствий. Перспектива начиналась и кончалась ее возвращением в приют, если смотрительница примет ее. Она не была несправедлива к Джулиану Грэю. Это великое сердце будет сожалеть о ней, эта добрая рука будет ей протянута, она это знала. Но что случится, если она необдуманно примет все, что его сочувствие может ей предложить? Сплетни укажут на ее красоту и его молодость и по своему гнусно перетолкуют чистейшую Дружбу, которая могла бы существовать между ними.
И страдальцем будет он. Потому что он мог лишиться репутации — репутации пастора. Нет! Для него, из признательности к нему, ее прощание с Мэбльторном должно быть также и прощанием с Джулианом Грэем.
Драгоценные минуты проходили. Она решилась написать смотрительнице и спросить, может ли она надеяться, что ее простят и возьмут опять в приют. Занятие над этим письмом, которое написать было легко, могло иметь положительное действие на ее душевное состояние, могло проложить путь к письму, которое написать было тяжело. Она подождала с минуту у окна, думая о той прошлой жизни, к которой она скоро должна была вернуться, прежде чем опять взялась за перо.
Окно ее комнаты выходило на восток. Туманное сияние многочисленных огней Лондона бросилось ей в глаза, когда она смотрела на небо. Оно как будто манило ее обратно к ужасу темных улиц, указывало насмешливо путь к мостам над черной рекой, влекло ее к парапету и страшному прыжку в лоно Господа или к полному уничтожению — кто знал куда?
Она с трепетом отвернулась от окна.
— Кончится ли это таким образом, — спросила она себя, — если смотрительница скажет нет?
Она начала письмо:

«Милостивая государыня!
Столько прошло времени с тех пор, как вы имели от меня известие, что я почти со страхом пишу к вам.

— Кончится ли это таким образом, — спросила она себя, — если смотрительница скажет нет?
Она начала письмо:

«Милостивая государыня!
Столько прошло времени с тех пор, как вы имели от меня известие, что я почти со страхом пишу к вам. Я боюсь, что вы уже назвали меня в вашем сердце бездушной, неблагодарной женщиной.
Я вела фальшивую жизнь, до сегодняшнего дня я была недостойна писать к вам. Теперь, когда я делаю что могу, чтоб загладить вред перед теми, кому я нанесла его, теперь, когда я раскаиваюсь от всего сердца, могу я просить позволения вернуться к другу, который имел терпение со мной и помогал мне много печальных лет? О, милостивая государыня, не отвергайте меня! Мне не к кому обратиться, кроме вас.
Позволите ли вы мне признаться вам во всем? Простите ли вы мне, когда узнаете, что я сделала? Возьмете ли вы меня назад в приют, если имеете для меня какое нибудь занятие, которое даст мне возможность заработать себе убежище и пропитание?
До наступления вечера я должна оставить дом, из которого теперь пишу. Мне некуда идти. Те немногие деньги и ценные вещи, которые у меня есть, я должна оставить здесь, они были получены под лажными предлогами, они не мои. Нет на свете в эту минуту существа более одинокого — чем я. Вы христианка. Не ради меня, а ради Христа, сжальтесь надо мной и возьмите меня назад.
Я хорошая сиделка, как вам известно, и проворно работаю иглой. Тем или другим способом не можете, вы найти занятия для меня?
Я могу также учить без больших притязаний. Но это бесполезно. Кто поручит своих детей женщине, потерявшей репутацию? Для меня нет надежды в этом отношении. А я так люблю детей! Я думаю, что могла бы не сделаться счастливой, может быть, но довольной моей участью, если б каким нибудь образом могла заниматься с детьми. Нет ли благотворительных обществ, которые стараются помогать неимущим детям, шатающимся по улицам? Я помню о своем неимущем детстве, но! Мне так было бы приятно спасти других детей от того, чем кончила я. Я могла бы работать для такой цели с утра до вечера и никогда не уставать. Я отдалась бы этому всем сердцем и имела бы то преимущество перед счастливыми и достаточными женщинами, что мне ни о чем другом было бы думать. Конечно, мне могли бы поручить бедных, голодных маленьких уличных бродяг, если б вы сказали слово за меня. Если я прошу слишком много, пожалуйста, простите меня. Я так несчастна, так одинока и так обижена жизнью.
Остается еще одно. Время моего пребывания здесь очень коротко. Угодно ли вам ответить на это письмо (да или нет) телеграммой?
Я известна здесь не под тем именем, под которым вы знали меня. Я должна просить вас адресовать телеграмму: «Преподобному Джулиану Грэю, Мэбльторн, Кенсингтон». Он здесь и покажет ее мне. Никакими словами не могу описать, чем я обязана ему. Он никогда не отчаивался во мне — он спас меня от меня самой. Господь да благословит и вознаградит добрейшего, вернейшего, лучшего человека, какого я когда либо знала!
Мне не о чем больше писать. Мне остается только просить вас извинить меня за это длинное письмо и считать себя вашей признательной слугой».

Она подписалась, вложила письмо в конверт и написала адрес. Потом в первый раз препятствие, которое ей следовало бы предвидеть прежде, вдруг возникло перед ней.
Не было времени отправить ее письмо обычным способом по почте. Его должен был отнести нарочный. Слуги леди Джэнет до сих пор были все в распоряжении Мерси. Могла ли она теперь послать кого нибудь из них по своему делу, когда, может быть, через полчаса ее с позором прогонят из дома? Лучше было бы положиться на случай и явиться в приют, не прося прежде позволения.
Пока она еще обдумывала этот вопрос, ее испугал стук в дверь. Отворив, она увидела горничную леди Джэнет с сложенной бумажкой в руках.
— От миледи, мисс, — сказала женщина, подавая ей записку, — ответа не надо.

Мерси остановила ее, когда она выходила из комнаты. Появление горничной внушило ей мысль задать вопрос. Она спросила, не пошлют ли в город кого нибудь из слуг.
— Пошлют, мисс. Конюх едет верхом с приказанием ее сиятельства к каретнику.
Приют был возле квартиры каретника. Воспользовавшись этим обстоятельством, Мерси осмелилась прибегнуть к услуге конюха. Теперь простительно было воспользоваться его услугами.
— Отдайте, пожалуйста, конюху это письмо, — сказала Мерси, — это ему по дороге. Ему надо только отдать и больше ничего.
Горничная охотно исполнила эту просьбу. Оставшись опять одна, Мерси посмотрела на записочку, поданную ей.
В первый раз ее благодетельница использовала такой формальный способ общения с ней, когда они находились в одном доме. Что значило это отступление от принятых привычек? Не получила ли она отказ? Не догадался ли уже о правде здравый ум леди Джэнет? Нервы Мерси были расстроены. Она страшно дрожала, развертывая сложенную записочку.
Она начиналась без всякого обращения к ней и кончалась без подписи. Вот что в ней было написано:

«Я должна просить вас отложить на некоторое время объяснение, которое вы обещали мне. В мои лета неприятные сюрпризы очень мучительны. Мне надо иметь время успокоиться, прежде чем я буду в состоянии услышать, что вы хотите сказать. Я постараюсь заставить вас недолго ждать. Пока все будет продолжаться по обыкновению. Мой племянник Джулиан, Орас Голмкрофт и дама, которую я нашла в столовой, по моему желанию останутся в доме, пока я буду в состоянии встретиться опять с ними и с вами».

Тут записка кончилась. На какое заключение указывала она?
Угадала ли истину леди Джэнет, или она только предположила, что ее приемная дочь каким нибудь постыдным образом соединила с тайною «Мерси Мерик»? Строчка, в которой она называла непрошеную гостью в столовой «дамой», очень заметно показывала, что в ее мнении произошла перемена в этом отношении. Но достаточно ли оправдывала эта фраза предположение, что она уже предвидела сущность признаний Мерси? Нелегко было разрешить это сомнение в эту минуту — и оказалось также затруднительно пролить на это свет и впоследствии. До конца своей жизни леди Джэнет решительно не хотела сказать никому, к какому заключению пришла она мысленно, какую скорбь втайне подавила в этот день.
Между многим, однако, что было окружено неизвестностью, одно, по крайней мере, оставалось ясно. Время, которым Мерси могла располагать в своей комнате, было продлено на неопределенный срок ее благодетельницей. Много часов могло пройти, прежде чем открытие, которое она обязалась сделать, потребуют от нее. За эти часы она сможет наверняка привести в порядок свои мысли и написать свое признание Джулиану Грэю.
Снова положила Мерси перед собой лист бумаги. Опустив голову на руку, она старалась проложить себе путь сквозь лабиринт прошлого, начиная с того дня, когда она встретила Грэс Розбери во французском домике, и кончая тем днем, который свел их лицом к лицу во второй раз в столовой Мэбльторна.
Ход событий начал ясно складываться в ее мыслях, звено за звеном.
Она заметила, продолжая вспоминать прошлое, как странно Случай или Судьба проложили путь с самого начала к ее присвоению чужой личности.
Если б Мерси и Грэс встретились при обычных обстоятельствах, они не сделали бы друг другу признаний, которыми обменялись. Обстоятельства же сложились так, что они сошлись, попав совершенно случайно в обстановку общих неприятностей и общей опасности, в чужой стране, что особенно располагает двух женщин одной нации раскрыть свое сердце друг другу. Никаким другим образом Мерси не могла бы узнать при первой же встрече те гибельные сведения о положении и делах Грэс, которые ввели ее в искушение, как необходимое последствие разорвавшейся немецкой гранаты.
Подвигаясь с этого пункта сквозь постепенный ряд событий, которые так естественно и вместе с тем так странно благоприятствовали совершению обмана, Мерси дошла до последнего периода, когда Грэс последовала за ней в Англию.

Подвигаясь с этого пункта сквозь постепенный ряд событий, которые так естественно и вместе с тем так странно благоприятствовали совершению обмана, Мерси дошла до последнего периода, когда Грэс последовала за ней в Англию. Тут опять она заметила во второй раз, как Случай или Судьба опять проложили путь к той второй встрече, когда они очутились лицом к лицу в Мэбльторне.
Мерси хорошо помнила, что она отправилась в собрание (благотворительного общества) представительницей леди Джэнет по собственной просьбе леди Джэнет. По этой причине ее не было дома, когда Грэс вошла в него. Если б ее возвращение было задержано только на несколько минут, Джулиан успел бы вывести Грэс из комнаты и страшная встреча, уложившая Мерси без чувств на пол, не случилась бы. Вместо этого период ее отсутствия был сокращен, как в то время казалось, самым необыкновенным случаем. Лица, собравшиеся в благотворительном обществе, не сошлись в вопросе по тому делу, которое заставило их собраться, так что необходимо было отложить собрание до будущего раза. И Случай или Судьба так определили это время, что Мерси вернулась в столовую именно в ту минуту, когда Грэс Розбери настаивала, чтоб ее свели на очную ставку с женщиной, занявшей ее место.
Мерси еще не смотрела на это обстоятельство в таком зловещем свете. Она была одна в комнате во время страшного кризиса в своей жизни, она была изнурена и ослаблена волнениями, которые потрясли ее до глубины души.
Мало помалу она почувствовала, что состояние безволия овладело ею в горьком одиночестве из за этого нового течения мыслей. Мало помалу сердце ее начало замирать от прокрадывающегося холода суеверного страха. Смутные, страшные предчувствия заставили забиться кровь в ее жилах, потекли по ним вместе с ее кровью. Мистическое ощущение скрытого несчастья заполнило атмосферу ее комнаты. Яркий свет свечи предательски потускнел. Сверхъестественные дрожащие голоса слышались около дома в стоне зимнего ветра. Мерси боялась оглянуться назад. Вдруг она почувствовала, как ее холодные руки закрыли ей лицо, хотя она сама не знала, когда подняла их и зачем.
Все еще изнемогая от ужаса, овладевшего ею, она услышала шаги, мужские шаги, в коридоре. В другое время звук этот испугал бы ее, теперь он разрушил чары. Шаги показывали жизнь, товарищество, человеческое присутствие — все равно какого бы то ни было рода. Она машинально взяла перо, она начала вспоминать о своем письме к Джулиану Грэю.
В эту минуту шаги остановились за дверью. Мужчина постучался.
Она все дрожала. Она еще не могла совладать с собою. Тихий крик испуга вырвался у ней при этом стуке. Прежде чем стук повторился, она собралась с мужеством и отворила дверь.
Человек в коридоре был Орас Голмкрофт.
Его румяное лицо стало бледным. Его волосы (о которых он особенно заботился в другое время) были в беспорядке. Обычная вежливость джентльмена в обращении исчезла, перед ней стоял человек, угрюмый, недоверчивый, раздраженный до последней степени, нетерпение чувствовалось во всем. Он посмотрел на Мерси проницательно и подозрительно, он заговорил с нею без всякого предварительного извинения холодным, сердитым голосом.
— Известно вам, — спросил он, — что происходит внизу?
— Я не выходила из моей комнаты, — отвечала она. — Я знаю, что леди Джэнет отложила объяснение, которое я обещала дать ей, и больше не знаю ничего.
— Никто вам не сказал, что леди Джэнет сделала после того, как вы оставили нас? Никто вам не сказал, что она вежливо отдала свой собственный будуар в распоряжение той самой женщины, которую полчаса тому назад она выгоняла из своего дома? Неужели вы не знаете, что Джулиан Грэй сам отвел эту неожиданно почетную гостью в назначенное ей место отдохновения и что я остался один среди всех этих перемен, противоречий и таинственностей — единственным человеком, не знающим ничего?
— Совершенно бесполезно задавать мне эти вопросы, — кротко ответила Мерси.

— Кто мог сказать мне, что происходит внизу, прежде чем вы постучались в дверь?
Он посмотрел на нее с иронически притворным удивлением.
— Вы странно забывчивы сегодня, — сказал он, — конечно, ваш друг мистер Джулиан Грэй мог вам сказать. Я удивляюсь, слыша, что он еще не имел с вами тайного свидания.
— Я не понимаю вас, Орас.
— Я и не желаю, чтобы вы поняли меня, — возразил он с раздражением. — Меня может понять только один Джулиан Грэй. Я ожидаю, что он расскажет мне о тех коротких отношениях, которые установились между вами втайне от меня. Он избегал меня до сих пор, но я успею еще добраться до него.
Его обращение угрожало более, чем выражали его слова. В том нервном состоянии, в котором Мерси находилась в настоящую минуту, ей показалось, что он намерен затеять ссору с Джулианом Грэем.
— Вы глубоко ошибаетесь, — сказала она с жаром. — Вы неблагодарно сомневаетесь в вашем лучшем и верном друге. Я ничего не говорю о себе. Вы скоро узнаете, почему я терпеливо покорялась подозрениям, на которые всякая женщина рассердилась бы как на оскорбление.
— Позвольте мне узнать это тотчас. Теперь! Не теряя ни минуты.
Между ними до сих пор было некоторое расстояние. Мерси слушала на пороге двери, а Орас говорил, стоя у противоположной стены коридора. Когда он произнес последние слова, он вдруг выступил вперед (с решительным видом) и взял в свою руку руку Мерси. От сильного пожатия ей стало почти больно. Она старалась выдернуть свою руку.
— Пустите меня! — сказала она. — Что это значит?
Он выпустил ее руку так же внезапно, как и взял ее.
— Вы узнаете, что это значит, — ответил он. — Женщина, грубо оскорбившая вас, единственное извинение которой состоит в том, что она сумасшедшая, оставлена в этом доме по вашему желанию, я почти могу сказать, по вашему приказанию, когда полицейский ждал, чтоб увести ее. Я имею право знать, что это значит. Я помолвлен с вами. Если не хотите довериться другим, вы обязаны объясниться со мной. Я не хочу ждать времени, удобного для леди Джэнет. Я настаиваю (если вы принуждаете меня сказать это), я настаиваю, чтоб узнать, в чем состоит ваше настоящее отношение к этому делу. Вы принудили меня прийти сюда, это для меня единственная возможность говорить с вами. Вы избегаете меня, вы запираетесь в своей комнате. Я еще не ваш муж — я не имею права входить в вашу комнату. Но есть другие комнаты, открытые для нас. Библиотека в нашем распоряжении, и я позабочусь, чтобы нам не помешали там. Я теперь иду туда и задаю вам последний вопрос. Вы будете моей женой через неделю, окажете ли вы мне теперь доверие или нет?
Колебаться в этом случае буквально значило погибнуть. Чувство справедливости подсказало Мерси, что Орас требовал должного. Она тотчас отвечала:
— Я приду к вам в библиотеку, Орас, через пять минут. Ее быстрое, без раздумий согласие на его просьбу удивило и тронуло Ораса. Он взял Мерси за руку.
Она вытерпела все, что могло выразить его рассерженное чувство оскорбления. Его признательность задела ее за живое. Самая горькая минута, которую пришлось ей испытать, была та, когда он поднес ее руку к своим губам и нежно прошептал:
— Моя дорогая, верная Грэс!
Она могла только сделать ему знак оставить ее и торопливо вернулась в свою комнату.
Ее первое чувство, когда она опять осталась одна, было удивление — удивление, что ей никогда не приходило в голову, пока Орас сам не намекнул, что ее жених прежде всех имеет право на ее признание. Ужас признаться им в том, что она обманом добилась их любви, до сих пор ставил Ораса и леди Джэнет на один уровень. Она теперь увидела в первый раз, что между их правами не могло быть сравнения. Она имела обязательства относительно Ораса, на которые леди Джэнет не могла предъявлять прав. Чего бы ни стоило ей признаться ему самой, жестокая жертва должна быть принесена.

Чего бы ни стоило ей признаться ему самой, жестокая жертва должна быть принесена.
Без малейшей нерешительности она убрала письменные принадлежности. Мерси изумляло, что ей пришло в голову выбрать Джулиана Грэя посредником между ней и человеком, с которым она была помолвлена. Сочувствие Джулиана (так она думала), должно быть, произвело на нее сильное впечатление, если сделало ее слепой к обязанности, которая была главной, вне всякого сомнения, которая не допускала соперничества.
Она просила пять минут отсрочки, прежде чем спуститься к Орасу. Это было слишком продолжительное время.
Ее единственная возможность найти мужество поразить его страшным открытием того, кто она действительно и что сделала, состояла в том, чтобы мгновенно устремиться к признанию, прежде чем она даст себе время подумать. Стыд пересилит ее, если она даст себе время подумать.
Она повернулась к двери, чтоб тотчас идти за Орасом.
Даже в эту тягостную минуту самый неисправимый из всех женских инстинктов, инстинкт личного уважения к себе, заставил ее остановиться. Она перешла через множество страшных испытаний, после того как оделась, чтобы идти вниз. Вспомнив это, она машинально остановилась, чтобы вернуться назад и посмотреться в зеркало.
В том, что она теперь делала, не было тщеславия. Действие это было так же бессознательно, как если бы она застегнула перчатку или поправила смятое платье. Ни малейшей мысли посмотреть, может ли защитить ее красота и постараться выставить ее в лучшем виде, не приходило ей в голову.
Минутная улыбка, самая унылая, самая безнадежная, когда либо печалившая лицо женщины, показалась ей в отражении зеркала.
— Страшна, как мертвец, старуха раньше времени! — сказала она себе. — Ну! Так лучше. Он будет чувствовать меньше огорчения, он не будет сожалеть обо мне.
С этой мыслью пошла она вниз встретиться с Орасом в библиотеке.

Глава XXII
ЧЕЛОВЕК В СТОЛОВОЙ

В важных случаях жизни мы чувствуем или действуем, как нас побуждают наши наклонности. Но мы никогда не думаем. В уме Мерси было пусто, когда она спускалась с лестницы. Идя вниз, она не сознавала ничего, кроме опрометчивого побуждения дойти до библиотеки как можно скорее. Когда она дошла до двери, это побуждение внезапно оставило ее. Она остановилась на циновке, спрашивая себя, зачем она торопилась, когда у ней оставалось еще время. Сердце ее замерло, лихорадка волнения вдруг превратилась в холод, когда она посмотрела на затворенную дверь и задала себе вопрос: осмелюсь ли я войти туда?
Ее собственная рука ответила ей. Она приподняла ее, чтобы повернуть ручку двери. Рука ее опять беспомощно повисла.
Чувство собственной нерешительности вызвало у нее тихое восклицание отчаяния. Как ни было оно слабо, оно, очевидно, не осталось не услышанным. Дверь отворилась изнутри, и Орас очутился перед Мерси.
Он посторонился, чтобы пропустить ее в комнату. Но не пошел за ней туда. Он остановился в дверях и заговорил с Мерси, придерживая отворенную дверь рукой.
— Вам не трудно подождать меня здесь? — спросил он.
Она посмотрела на него с удивлением, сомневаясь, правильно ли она его поняла.
— Это будет недолго, — продолжал Орас. — Я с таким же нетерпением хочу узнать, что вы мне скажете, что не стану долго задерживаться. Дело в том, что за мной прислала леди Джэнет.
Прислала леди Джэнет! Чего хотела от него леди Джэнет в такое время, когда сама решила успокоиться, уединившись в своей комнате?
— Я должен вам сказать, что она присылала за мной два раза, — продолжал Орас, — в первый раз, когда я спускался вниз. Леди Джэнет захотела видеть меня немедленно. Я извинился. Леди Джэнет прислала опять. Она не пожелала принять извинения. Если я не пойду сейчас к ней, я только заставлю ее прийти ко мне. Невозможно подвергать риску наш предстоящий разговор. Мне остается только сходить к ней как можно скорее.

Вам не трудно будет подождать?
— Конечно. Имеете вы какое нибудь понятие, зачем вы нужны леди Джэнет?
— Нет. Что бы это ни было, она ненадолго отвлечет меня от нашей беседы. Вы будете здесь совсем одна. Я велел слугам не пускать никого.
С этими словами Орас оставил ее.
Первое, что почувствовала Мерси, было облегчение. Но ей сейчас же стало стыдно за эту слабость. Могла ли она радоваться временному облегчению в ее положении. Волнение, возбужденное таким образом, слилось в свою очередь с чувством огорчения.
«Если б леди Джэнет не прислала за Орасом, — думала она, — я знала бы уже свою судьбу! «
Время тянулось мучительно долго. Мерси ходила взад и вперед по библиотеке, все скорее и скорее, от нестерпимого раздражения, от сводившей с ума неизвестности. Вскоре даже большая комната показалась ей мала. Строгое однообразие длинных полок, уставленных книгами, тяготило ее. Она отворила дверь в столовую и выбежала туда, с нетерпением желая изменить окружающую обстановку, в надежде найти там больше пространства и больше воздуха.
Вступив в столовую, она остановилась, словно прикованная к месту, от внезапной перемены обстановки, тотчас успокоившей ее.
Комната была освещена только угасающим огнем камина. Смутно вырисовывалась фигура человека, сидящего на диване, опершись локтями на колени, с головой, опущенной на грудь. Он поднял голову, когда в отворенную дверь ворвался свет от ламп в библиотеке. Мягкий свет осветил его лицо, и она узнала Джулиана Грэя.
Мерси стояла спиной к свету и лицо ее было в глубокой тени. Он узнал ее по фигуре и по позе, которую она машинально приняла. Эта непринужденная грация, эта прелестная красота линий фигуры принадлежали только одной женщине в этом доме. Он встал и подошел к ней.
— Я желал видеть вас, — сказал он, — и надеялся, что случай предоставит мне эту возможность.
Он подал ей стул. Мерси заколебалась, прежде чем села. Это было их первое свидание наедине с тех пор, как леди Джэнет прервала ее в ту минуту, когда она хотела рассказать Джулиану грустную историю своего прошлого. Искал ли он случая возвратить ее к признанию? Выражения, с которыми он обратился к ней, как будто свидетельствовали об этом. Она задала ему об этом вопрос напрямик.
— Я с глубоким участием выслушаю все, что вы пожелаете еще сообщить мне, — отвечал он. — Но как ни хочу этого, я не стану вас торопить. Я подожду, если вы желаете.
— Я боюсь, что должна признаться в этом желании, — возразила Мерси, — не для себя, а потому что мое время принадлежит Орасу Голмкрофту. Я ожидаю его через несколько минут.
— Не можете ли вы посвятить мне эти минуты? — спросил Джулиан. — Я со своей стороны должен сказать вам нечто такое, что, по моему мнению, вы должны знать, прежде чем увидитесь с кем бы то ни было, включая самого Ораса.
Он говорил унылым голосом, которого она прежде у него не замечала. Лицо его при красном свете каминного огня казалось постаревшим и озабоченным. Очевидно, что то опечалило и разочаровало его после их последней встречи.
— Я охотно предлагаю вам все время, находящееся в моем распоряжении, — отвечала Мерси. — К леди Джэнет относится то, что вы хотите мне сказать?
Джулиан не дал прямого ответа.
— То, что я должен сказать вам о леди Джэнет, сказать недолго, — отвечал он серьезно. — Относительно ее вам нечего больше опасаться. Леди Джэнет знает все.
Даже тяжесть предстоящего свидания с Орасом вылетела из головы Мерси, когда Джулиан произнес эти слова.
— Пойдемте в освещенную комнату, — сказал он слабым голосом, — слишком страшно слушать это в темноте.
Джулиан пошел за нею в библиотеку. Мерси вся дрожала. Она опустилась на кресло и затрепетала еще больше от взгляда его больших блестящих глаз, когда он стал возле нее и печально на нее смотрел.

— Леди Джэнет знает все! — повторила она, опустив голову на грудь, и слезы медленно покатились по ее щекам. — Вы сказали ей?
— Я не сказал ничего ни леди Джэнет, ни кому бы то ни было. Ваше доверие священно для меня, я буду молчать, пока вы первая не заговорите.
— Леди Джэнет сказала что нибудь вам?
— Ни слова. Она посмотрела на вас с любовью своими зоркими глазами, и сама дошла до истины. Она не будет говорить об этом со мной, она не будет говорить об этом ни с одной живой душой. Я теперь только узнал, как нежно она любит вас. Против своей воли она еще дорожит вами. Ее жизнь, бедняжки, была очень пуста, недостойна такой натуры, как она. Брак ее был без любви и бездетен. У нее были поклонники, но никогда не было друга в высшем значении этого слова. Все лучшие годы ее жизни она тщетно старалась полюбить кого нибудь, и вот в конце ее жизни вы заполнили эту пустоту. Сердце ее вернуло свою молодость с появлением вас. В ее лета, да, впрочем, как и во всякие, возможно ли грубо разорвать такую связь только по трагическому стечению обстоятельств? Нет! Она вытерпит все, рискнет всем скорее, чем признается даже себе, что обманулась в вас. Дело идет более чем о ее счастье! В такой любви, как ее, есть гордость, благородная гордость, которая не захочет признать верного ясного открытия и отвергает самые неопровержимые истины. Я твердо убежден, зная ее характер и то, что я заметил сегодня, что она найдет предлог отказаться выслушать ваше признание. Мало того, я думаю (если ее влияние сможет это сделать), что она употребит все средства не допустить вас признаться в вашем настоящем положении ни одной живой душе. Я беру на себя серьезную ответственность, говоря вам это, — и не затрудняюсь это сказать. Вам следует знать, какие испытания и искушения могут вам предстоять.
Он замолчал, дав Мерси время успокоиться, если она захочет говорить с ним.
Она чувствовала, что ей необходимо с ним говорить. Он, очевидно, не знал, что леди Джэнет уже обращалась к ней, чтобы она отложила обещанное объяснение. Это обстоятельство само по себе подтверждало выраженное им мнение. Она должна была упомянуть ему об этом, она постаралась это сделать. Но такое усилие было свыше ее сил. Простые слова, в которых Джулиан коснулся чувств, привязывающих леди Джэнет к ней, истерзали ее сердце. Слезы душили ее. Она могла только подать знак рукой Джулиану, чтобы он продолжал.
— Вы можете удивляться, что я говорю так определенно, — продолжал он, — когда меня ничего не оправдывает, кроме моего собственного убеждения. Я могу только сказать, что я наблюдал за леди Джэнет так пристально, что не могу чувствовать ни малейшего сомнения. Я видел так ясно, как вижу вас теперь, ту минуту, когда истина открылась ей. Она не постепенно открывалась ей, а осенила вдруг, как меня. Она не подозревала ничего, она чистосердечно негодовала на ваше внезапное вмешательство и на ваши странные слова до того времени, когда вы обязались представить Мерси Мерик. Тогда (только тогда) истина мелькнула в голове ее, втройне обнаружившаяся ей в ваших словах, в вашем голосе и вашем взгляде. Тогда (только тогда) я приметил в ней заметную перемену, сохранявшуюся в ней все время, пока она пробыла в комнате. Я со страхом думаю о том, что она может сделать в нервном порыве отчаяния от сделанного ей открытия. Я не доверяю, хотя Богу известно, что я по природе не подозрительный человек, самым внешне ничтожным событиям, отныне происходящим около нас. Вы благородно держались вашей решимости сказать всю правду. Приготовьтесь, прежде чем закончится вечер, подвергнуться опять испытанию и искушению.
Мерси подняла голову. Страх в ее глазах сменил горе, когда они с испугом и вопросом остановились на лице Джулиана.
— Возможно ли, чтобы искушение возникло у меня теперь? — спросила она.
— Я предоставлю событиям ответить на этот вопрос, — сказал Джулиан, — вам недолго придется ждать.

Пока я предостерег вас.
Он нагнулся и серьезно сказал следующие слова у самого ее уха.
— Держитесь того проявленного мужества, которое восхищало меня до сих пор, — продолжал он, — лучше перетерпеть все, чем всю жизнь терпеть собственное унижение. Будьте той женщиной, о которой я когда то говорил, той женщиной, которая еще и теперь в моих мыслях, которая благородно может проявить свою благородную натуру. И никогда не забывайте, что мое доверие к вам твердо по прежнему!
Мерси посмотрела на него с большой признательностью.
— Я обязана оправдать ваше доверие ко мне, — сказала она. — Я лишила себя возможности поддаться искушению. Орас заставил меня обещать объяснить ему все в этой комнате.
Джулиан вздрогнул.
— Сам Орас просил вас об этом? — спросил он. — Он по крайней мере не подозревает правды.
— Орас обратился к моей обязанности относительно него как невесты, — ответила она, — он раньше всех имеет право на мое доверие, он сердится на мое молчание и имеет на это право. Как ни ужасно раскрыть ему истину, я должна исполнить его просьбу.
Говоря это, она смотрела на Джулиана. Прежнее желание присоединить к тяжелому испытанию признания единственного человека, сочувствовавшего и верившего ей, ожило в другом виде. Если б она могла знать, что пока будет говорить роковые слова Орасу, Джулиан также слушает, она почувствовала бы силу перенести самое худшее, что бы ни случилось. Когда эта мысль промелькнула в ее голове, Мерси заметила, что Джулиан смотрит на дверь, в которую они вошли, и в одно мгновение она нашла способ достигнуть своей цели. Не выслушав ласковых слов сочувствия и одобрения, с которыми он обратился к ней, она робко намекнула на предложение, которое готовилась сделать ему.
— Вы возвращаетесь в ту комнату? — спросила она.
— Я не пойду, если вы не хотите, — отвечал он.
— Я этого желаю. Мне хочется, чтоб вы были там.
— После того, как Орас к вам придет?
— Да. После того, как Орас ко мне придет.
— Вы хотите видеть меня после того, как свидание с ним состоится?
Она собрала всю свою решимость, откровенно сказала ему, что было у нее в мыслях.
— Я хочу, чтоб вы были возле меня, когда я буду говорить с Орасом, — сказала она. — Если я буду чувствовать, что говорю с вами так же, как и с ним, это придаст мне мужество. Я могу положиться на ваше сочувствие, а сочувствие так драгоценно для меня теперь! Не много ли будет, если я попрошу вас не затворять этой двери, когда вы вернетесь в столовую? Подумайте об испытании, страшном и для него, и для меня! Я только женщина, я боюсь, что у меня не хватит сил, если возле меня не будет друга. А у меня нет друзей, кроме вас.
Этими простыми словами она в первый раз попробовала убедить его.
Озадаченный и огорченный Джулиан в первую минуту не знал, как и ответить ей. Любовь к Мерси, в которой он не смел признаться, была в нем таким же сильным чувством, как и доверие к ней, в котором он признаться мог свободно. Отказать в том, о чем она просила его в горестной необходимости, и даже более, того, отказаться выслушать признание, которое она хотела сделать ему по первому своему благодарному побуждению, были жестокими жертвами, по его мнению, тому, чем он был обязан Орасу и самому себе. Но как ни неприятна была ему мысль бросить ее, ему невозможно было (кроме условия, равнявшегося отказу) согласиться на ее просьбу.
— Все, что могу сделать, я сделаю, — сказал он, — дверь не будет затворена, и я останусь в той комнате с условием, что Орас будет знать об этом. Я был бы недостоин вашего доверия ко мне, если б согласился слушать на других условиях. Я уверен, что вы понимаете это так же, как и я…
Она не подумала о своем предложении с этой точки зрения. Как женщина, она не подумала ни о чем, кроме утешения знать, что он возле нее.

Как женщина, она не подумала ни о чем, кроме утешения знать, что он возле нее. Теперь Мерси поняла его. Слабый румянец стыда выступил на ее бледных щеках, когда она поблагодарила Джулиана. Он деликатно постарался избавить ее от неловкого положения, задав вопрос, весьма естественный при сложившихся обстоятельствах.
— Где Орас все это время? — спросил он. — Почему его нет здесь?
— Его позвала леди Джэнет, — отвечала Мерси.
Ответ этот более чем удивил Джулиана, он почти испугал его. Он вернулся к креслу Мерси и сказал ей с жаром:
— Вы это знаете наверно?
— Сам Орас сказал мне, что леди Джэнет хотела непременно видеть его.
— Когда?
— Не так давно. Он просил меня подождать его здесь, пока он пойдет наверх.
Лицо Джулиана омрачилось зловещим образом.
— Это подтверждает мои худшие опасения, — сказал он. — Вы имели какие нибудь сношения с леди Джэнет?
Мерси ответила, показав ему записку его тетки.
— Не говорил ли я вам, — сказал он, — что она найдет какой нибудь предлог отказаться выслушать ваше признание? Она начинает тем, что откладывает его, просто для того, чтобы выиграть время для чего то другого, что у нее теперь в мыслях. Когда вы получили эту записку? Вскоре после того, как пошли наверх?
— Через четверть часа после того, насколько приблизительно могу предполагать.
— Вы знаете, что случилось здесь после того, как вы оставили нас?
— Орас сказал мне, что леди Джэнет предложила мисс Розбери посидеть в ее будуаре.
— А еще что?
— Он сказал, что вы проводили ее туда.
— Сказал он вам, что случилось после этого?
— Нет.
— Так я должен вам сказать. Если я не могу ничего больше сделать в таком серьезном положении дел, то могу, по крайней мере, предупредить, чтобы вас не застали врасплох. Во первых, вам следует знать, что я имел причину проводить мисс Розбери в будуар. Я хотел (для вас) обратиться к ее лучшим чувствам — если они у нее есть. Признаюсь, я сомневался в моем успехе, судя по тому, что я уже видел в ней. Мои сомнения подтвердились. В обычной жизни я просто счел бы ее пошлой и неинтересной женщиной. Видя ее, когда мы были одни, другими словами, разобравшись в ее характере, — я понял, что никогда в жизни не встречал такой ограниченной и низкой натуры. Понимая, что она не могла не понять, что значила перемена в обращении с ней леди Джэнет, она только и думала о том, как бы извлечь из этого больше выгоды. Она вовсе не чувствует к вам никакого сожаления, она еще больше настроена против вас. Она протестовала против того, чтоб вам позволено было добровольным признанием возвратить ей ее настоящее положение. Она настаивала, чтобы публично разоблачить вас и заставить леди Джэнет выгнать вас публично из своего дома.
«Теперь я могу отомстить! Наконец леди Джэнет боится меня! » — вот ее собственные слова. Мне очень стыдно повторить их — вот, честное слово, ее собственные слова!
Всевозможные унижения должны обрушиться на вас, никакого внимания не следует придавать летам и положению леди Джэнет, ничего, решительно ничего не должно мешать мщению и торжеству мисс Розбери! Вот постыдный взгляд этой женщины, высказанный ею в самых ясных выражениях. Я сдержал себя, я сделал все, что мог, для того чтобы привести ее в лучшее расположение духа. Это все равно, как если бы я уговаривал, не скажу дикаря, дикари иногда бывают доступны к увещеваниям, если вы знаете, как до их ума и сердца добраться, я мог бы точно так же уговаривать голодное животное не есть пищи, которая лежит подле него. Я с отвращением отказался от этого безнадежного усилия, когда горничная леди Джэнет пришла сказать мисс Розбери от своей барыни:
— Миледи приказала вам передать, что будет рада видеть вас в своей комнате так скоро, как только это будет удобно для вас.

Какая новость! Грэс Розбери приглашена на свидание с леди Джэнет! Невозможно было бы поверить этому, если б Джулиан не слышал этого собственными ушами.
— Она тотчас встала, — продолжал Джулиан.
«Я ни минуты не заставлю ждать ее сиятельство, — сказала она, — покажите мне дорогу». Она сделала горничной знак раньше ее выйти из комнаты, а потом обернулась и заговорила со мной из дверей. Я отчаиваюсь описать мерзкую радость во всем в ее обращении, я могу только повторить ее слова:
«Вот именно чего я и желала! Я намеревалась настоять на свидании с леди Джэнет: она избавляет меня от этого труда, я чрезвычайно обязана ей. С этими словами она кивнула мне головой и затворила дверь. После того я не видал ее и ничего не слышал о ней. Должно быть, она еще у моей тетки и Орас, верно, застал ее там, когда вошел к ней в комнату.
— Что могла леди Джэнет пожелать сказать ей? — с живостью спросила Мерси.
— Невозможно даже угадать. Когда вы нашли меня в столовой, я обдумывал этот самый вопрос. Я не могу представить себе никаких компромиссов между леди Джэнет и этой женщиной. В ее теперешнем расположении духа она, вероятно, оскорбит леди Джэнет, не пробыв в комнате и пяти минут. Признаюсь, я в недоумении. Я могу прийти только к такому заключению, что записка, присланная к вам леди Джэнет, последовавшее затем свидание наедине с мисс Розбери и приглашение Ораса — все звенья одной цепи событий, и все стремятся к тому возобновленному искушению, против которого я вас предостерегал.
Мерси подняла руку, призывая помолчать. Она посмотрела на дверь передней, не услышала ли она шагов? Нет, все было тихо. Не было еще никаких признаков возвращения Ораса.
— О, — воскликнула она, — чего ни дала бы я, чтобы узнать, что происходит наверху!
— Теперь вы скоро это узнаете, — сказал Джулиан, — невозможно, чтобы наша неизвестность могла долго продолжаться.
Он повернулся, намереваясь вернуться в комнату, в которой Мерси нашла его. Рассматривая ее положение с чисто мужской точки зрения, он, естественно, предположил, что лучшая услуга, которую он мог теперь оказать Мерси, состояла в том, чтобы оставить ее приготовиться к свиданию с Орасом. Не сделал он и трех шагов, как Мерси показала ему разницу между женской и мужской точкой зрения. Мысль продумать заранее, что она скажет, совсем не приходила в голову Мерси. Ужасаясь остаться одна в эту критическую минуту, она забыла всякие другие соображения. Даже неприятное воспоминание о ревнивом недоверии Джулиана исчезло от нее до такой степени, как будто никогда и не было в ее памяти.
— Не оставляйте меня! — закричала она. — Я не могу ждать здесь одна. Вернитесь, вернитесь!
Она встала, говоря эти слова, как будто хотела последовать за ним в столовую, если он непременно хотел уйти от нее.
Мимолетное выражение сомнения пробежало по лицу Джулиана, когда он вернулся назад и сделал ей знак присесть. Можно ли на нее положиться (спрашивал он себя), что она выдержит приближающееся испытание ее решимости, когда у Мерси не было достаточно мужества, чтобы ожидать развития событий одной в комнате? Джулиану оставалось еще узнать, что мужество женщины укрепляется вместе с событиями. Попросите ее пойти с вами по полю, на котором пасутся смирные коровы, и сомнительно, чтобы из десяти раз девять она сделала это. Попросите ее, как пассажирку на горящем корабле, помочь подать пример спокойствия другим, и наверное девять раз из десяти она сделает это. Как только Джулиан сел возле нее, она совсем успокоилась.
— Вы уверены в вашей решимости? — спросил он.
— Уверена, — отвечала она, — пока вы не оставите меня одну.
Разговор между ними на этот раз прекратился. Они сидели, молча глядя на дверь, ожидая прихода Ораса.
Буквально через несколько минут внимание их было привлечено отчетливым стуком колес экипажа, приближавшегося к дому.

Буквально через несколько минут внимание их было привлечено отчетливым стуком колес экипажа, приближавшегося к дому.
Экипаж остановился, раздался звонок, парадная дверь отворилась. Приехали гости? Не слышно было ничьих голосов, слуги не прошли по передней. Наступила продолжительная тишина. Экипаж оставался у двери. Вместо того, чтобы привезти кого то в дом, он, очевидно, должен был кого то увезти.
Потом слуга подошел к парадной двери. Они опять прислушались. Опять никаких шагов слышно не было. Дверь заперли, слуга вернулся в переднюю, экипаж уехал. Судя по звукам, никто не приехал в дом и никто не выехал из дома.
Джулиан посмотрел на Мерси.
— Понимаете вы это? — спросил он.
Она молча покачала головой.
— Если кто нибудь уехал в экипаже, — продолжал Джулиан, — то, наверно, не мужчина, а то бы мы слышали его шаги в передней.
Заключение, сделанное ее собеседником в связи с тихим отъездом предполагаемого гостя, возбудило внезапное сомнение в душе Мерси.
— Пойдите и узнайте! — сказала она с жаром.
Джулиан вышел из комнаты и вернулся опять после краткого отсутствия с признаками сильного волнения в лице и в поведении.
— Я сказал вам, что опасаюсь самых ничтожных событий, происходящих вокруг нас, — сказал он, — событие, вовсе не незначительное, случилось сейчас. Экипаж, приближение которого мы слышали, оказался кебом, за которым было послано. Лицо, уехавшее в нем…
— Женщина, как вы предполагали?
— Да.
Мерси с волнением встала со своего кресла.
— Это не может быть Грэс Розбери! — воскликнула она.
— Это Грэс Розбери.
— Она уехала одна?
— Одна, после свидания с леди Джэнет.
— Она уехала добровольно?
— Она сама послала слугу за кебом.
— Что это значит?
— Бесполезно спрашивать. Мы скоро узнаем.
Они опять сели, ожидая, как уже ожидали прежде, устремив взоры на дверь библиотеки.

Глава XXIII
ЛЕДИ ДЖЭНЕТ ДОВЕДЕНА ДО КРАЙНОСТИ

Рассказ наш оставляет Джулиана и Мерси на некоторое время и переносится к верхним этажам дома, следуя за ходом событий в комнате леди Джэнет.
Горничная передала записку своей барыни Мерси, а потом ушла исполнять второе поручение к Грэс Розбери в будуар. Леди Джэнет сидела за своим письменным столом, ожидая прихода женщины, которую она позвала к себе. Только одна лампа разливала свой слабый, мягкий свет на книги, картины и бюсты, окружавшие хозяйку, оставляя дальний конец комнаты, в котором стояла постель, почти в темноте. Произведения искусства — скульптуры, портреты, книги — все подарки авторов. Леди Джэнет заполнила свою спальню предметами, которые навевали воспоминания о различных людях, которых она знала в продолжение своей жизни, всех более или менее знаменитых, многих из них в это время уже не было в живых.
Она сидела у письменного стола, откинувшись на спинку кресла, — живое олицетворение картины, набросанной описанием Джулиана. Глаза ее были устремлены на фотопортрет Мерси, который лежал на маленькой позолоченной подставке, что позволяло леди Джэнет любоваться им при полном свете лампы. Веселое, подвижное лицо старой леди было необычно расстроенным. Лоб был нахмурен, взгляд суров, все лицо походило бы на маску, выражавшую готовность к противоборству и сдерживаемое бешенство, если б не блеск и жизнь, еще сверкавшие в глазах. Было что то невыразимо трогательное во взгляде, который был устремлен на портрет с выражением любви и нежного упрека. Опасность, которой Джулиан так благоразумно опасался, заключалась в других чертах лица. Любовь, которую он так верно описал, выражалась в одних глазах. Они еще говорили о жестоко оскорбленной привязанности, составлявшей одну неизмеримую радость, одну неистощимую надежду последних лет жизни леди Джэнет.

Лоб не выражал ничего, кроме твердой решимости держаться обломков этой радости, расшевелить потухшую золу этой надежды. Сжатые губы только красноречиво выражали непреклонную решимость оставить без внимания ненавистное настоящее и спасти священное прошлое.
«Мой кумир может быть потрясен, но никто из вас этого не узнает. Я остановлю ход открытий, я погашу свет истины. Я глуха к вашим словам, я слепа к вашим доказательствам. Мне уже семьдесят лет, и мой кумир — это моя жизнь. Он по прежнему останется моим кумиром».
Тишина в спальне была прервана звуками женских голосов за дверью.
Леди Джэнет тотчас встала и схватила фотографию Мерси. Она положила ее изображением вниз между бумагами на столе, но потом вдруг передумала и спрятала между густыми складками кружев, окружавшими ее шею и грудь. В этом поступке, в внезапном смягчении выражения глаз, сопровождавшем его, заключался целый мир любви. Через минуту леди Джэнет опять надела маску. Всякий поверхностный наблюдатель, увидевший ее теперь, сказал бы: какая суровая женщина!
Дверь отворила горничная. Грэс Розбери появилась в комнате.
Она вошла быстро, с вызывающим видом и надменно подняв голову. Она шумно опустилась на стул, на который леди Джэнет молча указала ей, она ответила на вежливый поклон леди Джэнет, слегка кивнув головой и улыбнувшись. Каждое движение и каждый взгляд маленькой, исхудалой, бледнолицей, бедно одетой женщины выражал дерзкое торжество и говорил так ясно, как слова: «Настала моя очередь! «
— Я очень рада явиться к вашему сиятельству, — начала она, не дав времени леди Джэнет заговорить первой, — я считала бы своей обязанностью просить свидания, если б вы не прислали вашу горничную пригласить меня сюда.
— Вы считали бы своей обязанностью просить свидания? — очень спокойно повторила леди Джэнет. — Почему?
Тон, которым было произнесено это последнее слово, смутил Грэс. Он ставил большое расстояние между леди Джэнет и ею. Грэс показалось, что ее приподняли с кресла и отнесли на другой конец комнаты.
— Я удивляюсь, что ваше сиятельство не понимает меня, — сказала она, пытаясь скрыть свое замешательство. — Особенно после того, как вы так ласково предложили мне ваш собственный будуар.
Леди Джэнет оставалась совершенно бесстрастной.
— Я не понимаю вас, — отвечала она по прежнему спокойно.
Характер Грэс подоспел к ней на помощь. К ней вернулась та самоуверенность, с которой она первый раз появилась на сцене.
— В таком случае, — продолжала она, — я должна войти в подробности, чтобы оправдать себя. Я могу только одним способом истолковать необыкновенную перемену в обращении вашего сиятельства. Поведение этой гнусной женщины раскрыло, наконец, ваши глаза на обман, в который она вас ввела. По какой то причине, однако, вы не заблагорассудили признать меня открыто. В этом тягостном положении я обязана сделать что нибудь из собственного уважения к себе. Я не могу и не хочу позволить Мерси Мерик изъявить притязание на заслугу возвратить мне мое настоящее положение в этом доме. После того, что я выстрадала, для меня совершенно невозможно это допустить. Я просила бы свидания (если б вы не послали за мной) нарочно для того, чтобы потребовать немедленного изгнания этой особы из вашего дома. Я теперь требую этого как надлежащего вознаграждения для меня. Что ни сделали бы вы или мистер Джулиан Грэй, я не позволю ей представлять из себя интересную кающуюся. Сил не достает слышать, как эта дерзкая искательница приключений сама назначает время, когда желает объясниться. Слишком оскорбительно видеть, как она величественно выходит из комнаты, а пастор англиканской церкви отворяет для нее дверь — как будто делает мне одолжение! Я могу простить многое, леди Джэнет, включая условия, на которых вы считали приличным выгнать меня из вашего дома. Я совершенно готова принять, как выражение с вашей стороны лучшего расположения духа, ваше предложение посидеть в вашем будуаре.

Но даже христианское милосердие имеет свои границы. Постоянное присутствие в вашем доме этой негодной женщины, позвольте мне заметить, не только служит признаком вашей слабости, но просто нестерпимым оскорблением для меня.
Тут она вдруг остановилась, не по недостатку слов, а за неимением слушательницы.
Леди Джэнет даже не делала вид, будто слушает ее.
Леди Джэнет, с подчеркнутой неучтивостью, совершенно чуждой ее привычкам, спокойно убирала разные бумаги, разбросанные по столу. Некоторые она связывала шнурками, некоторые клала под пресс папье, некоторые в ящички японского шкапика — занимаясь с удовольствием своим занятием и не обращая никакого внимания на присутствие в комнате другого лица. Она подняла глаза от бумаг, которые держала в обеих руках, когда Грэс остановилась, и спросила спокойно:
— Вы кончили?
— Разве, ваше сиятельство, послав за мной, имели намерение умышленно оказать мне грубость? — сердито возразила Грэс.
— Я имела намерение, послав за вами, сказать вам кое что, как только вы дадите мне на это возможность.
Непроницаемое спокойствие этого ответа чрезвычайно изумило Грэс. У нее не было наготове возражения. Вне себя от изумления, она ждала молча, устремив глаза на хозяйку дома.
Леди Джэнет положила бумаги и спокойно уселась на своем кресле, приготовляясь со своей стороны начать разговор.
— То немногое, что я желаю сказать вам, — начала она, — может заключаться в одном вопросе. Справедливо ли я предполагаю, что у вас нет занятий в настоящее время и что небольшое денежное пособие (деликатно предложенное) будет для вас очень кстати?
— Вы намерены оскорбить меня, леди Джэнет?
— Конечно, нет, я намерена задать вам вопрос.
— Ваш вопрос есть оскорбление.
— Мой вопрос есть ласка, если вы только поймете его настоящее значение. Я жалею, что вы не поняли его. Я даже не возлагаю на вас ответственности за нарушение приличий общежития, которое вы сделали с тех пор, как находитесь в этой комнате. Я искренно желаю оказать вам услугу, а вы отвергаете мою предупредительность. Мне очень жаль. Оставим этот разговор.
Сказав эти слова чрезвычайно спокойно, леди Джэнет продолжала убирать свои бумаги и опять стала безразлична к присутствию второго лица в комнате.
Грэс раскрыла рот, чтобы отвечать с необузданным раздражением рассерженной женщины, но передумала и удержалась. Она видела ясно, что с леди Джэнет Рой запальчивость бесполезна. Ее возраст и общественное положение были достаточны сами по себе для того, чтобы не допускать никакой запальчивости. Грэс, очевидно, знала это и решилась обращаться с неприятельницей с равнодушной вежливостью. Это был единственный способ, который она могла усвоить себе при сложившихся обстоятельствах.
— Если я сказала что нибудь опрометчиво, я прошу извинения у вашего сиятельства, — начала она. — Могу я спросить: единственно ли для того, чтобы узнать о моих денежных делах, и для того, чтобы помочь мне, послали вы за мною?
— Единственно для того, — ответила леди Джэнет.
— Вы ничего мне не скажете о Мерси Мерик?
— Решительно ничего. Мне надоело слышать о Мерси Мерик. Желаете вы меня спросить еще о чем нибудь?
— Я спрошу вас об одном.
— Да?
— Я хочу спросить ваше сиятельство, намерены ли вы признать меня в присутствии ваших домашних как дочь покойного полковника Розбери.
— Я уже признала вас как девицу в затруднительных обстоятельствах, имеющую особые права на мое внимание и снисхождение. Если вы желаете, чтоб я повторила эти слова в присутствии слуг (как это ни нелепо), я готова исполнить вашу просьбу.
Раздражение Грэс начало одолевать ее благоразумные намерения.
— Леди Джэнет, — сказала она, — это не годится. Я должна просить вас выразиться яснее. Вы говорите о моих особенных правах на ваше снисхождение.

Я должна просить вас выразиться яснее. Вы говорите о моих особенных правах на ваше снисхождение. Какие права подразумеваете вы?
— Будет тягостно для нас обеих, если мы войдем в подробности, — отвечала леди Джэнет. — Пожалуйста, не будем входить в подробности.
— Я настаиваю на этом.
— Пожалуйста, не настаивайте.
Грэс оставалась глуха к этому увещанию.
— Я прямо спрашиваю вас, — продолжала она, — признаете ли вы, что были обмануты искательницей приключений, которая выдала себя за меня? Намерены ли вы возвратить мне мое настоящее положение в этом доме?
Леди Джэнет опять начала убирать свои бумаги.
— Ваше сиятельство не желаете выслушать меня?
Леди Джэнет подняла глаза от бумаг с прежним бесстрастием.
— Если вы настойчиво возвращаетесь к вашей обманчивой мечте, — сказала она, — вы принудите меня настойчиво возвращаться к моим бумагам.
— Какая это обманчивая мечта, позвольте спросить?
— Ваша обманчивая мечта выражается в вопросе, который вы сейчас задали мне. Ваша обманчивая мечта дает вам право на мое снисхождение. Никакие ваши слова и поступки не поколеблют моего снисхождения. Когда я нашла вас в столовой, я поступила очень неприлично, я вышла из себя. Я сделала хуже: я была так сумасбродна и неблагоразумна, что послала за полицейским. Я должна загладить перед вами (принимая во внимание ваш недуг) то, что поступила с вами таким жестоким образом. Я предложила вам свой будуар, чтобы отчасти загладить это. Я послала за вами в надежде, что вы позволите мне помочь вам, тоже для того, чтобы отчасти загладить это. Вы можете грубо поступать со мною, вы можете говорить в оскорбительных выражениях о моей приемной дочери, я всему покорюсь, чтобы отчасти загладить свой поступок. Пока вы не будете говорить об одном тягостном предмете, я буду слушать вас с величайшим удовольствием. Когда вы вернетесь к этому предмету, я вернусь к моим бумагам.
Грэс посмотрела на леди Джэнет со злой улыбкой.
— Я начинаю понимать ваше сиятельство, — сказала она, — вам стыдно сознаться, что вы были грубо обмануты. Разумеется, вам остается только не признавать ничего случившегося. Пожалуйста, рассчитывайте на мое снисхождение. Я вовсе не обижаюсь — мне только смешно. Не каждый день знатная дама выставляет себя в подобном положении перед такой неизвестной женщиной, как я. Ваше человеколюбивое внимание ко мне начинается, кажется, с того времени, когда ваша приемная дочь подала вам пример, отослав полицейского?
Спокойствие леди Джэнет выдержало даже и это нападение. Она серьезно приняла вопрос Грэс, как искренно сделанный ей.
— Я вовсе не удивляюсь, — сказала она, — что вмешательство моей приемной дочери перетолковано не так. Ей следовало предупредить меня, прежде чем она вмешалась. Но у нее есть недостаток — она слишком поддается первому впечатлению. Я никогда в жизни не встречала женщины с таким горячим сердцем, как она. Вечно внимательна к другим, вечно забывает о себе! Одно появление полицейского поставило вас в положение, возбудившее ее сострадание, и ее впечатлительность увлекла ее по обыкновению.
Это виновата одна я! Одна я!
Грэс опять переменила тон. У нее хватило настолько проницательности, чтобы заметить, что леди Джэнет способна сражаться с нею ее собственным оружием.
— Довольно об этом, — сказала она. — Пора говорить серьезно. Ваша приемная дочь (как вы ее называете) — Мерси Мерик, и вы это знаете.
Леди Джэнет вернулась к своим бумагам.
— Я Грэс Розбери, имя которой она украла, и вы это знаете.
Леди Джэнет продолжала разбирать свои бумаги. Грэс встала.
— Я принимаю ваше молчание, леди Джэнет, — сказала она, — как признание вашего умышленного намерения скрыть истину. Вы, очевидно, решили считать искательницу приключений настоящей Грэс Розбери и не совеститесь идти наперекор последствиям этого поступка, заявляя мне в лицо, будто я помешана.

Вы, очевидно, решили считать искательницу приключений настоящей Грэс Розбери и не совеститесь идти наперекор последствиям этого поступка, заявляя мне в лицо, будто я помешана. Я не позволю таким образом бесстыдно украсть у меня мои права. Вы опять услышите обо мне, миледи, когда канадская почта прибудет в Англию.
Она пошла к двери. На этот раз леди Джэнет отвечала так скоро и так ясно, как только можно было пожелать.
— Я не приму ваших писем, — сказала она.
Грэс сделала назад несколько шагов с угрожающим видом.
— Мои письма будут подкреплены свидетелями, — продолжала она.
— Я не приму ваших свидетелей.
— Не примете, так вам же будет хуже. Я обращусь к закону.
Леди Джэнет улыбнулась.
— Не стану уверять, что я очень сведуща в этом отношении, — сказала она, — но я буду очень удивлена, если узнаю, что вы имеете надо мной какие нибудь права, подкрепляемые законом. Положим, однако, что вы можете обратиться к закону. Вы знаете так же хорошо, как и я, что единственный двигатель в этом случае — деньги. Я богата, никакие издержки не будут значить для меня ничего. Могу я вас спросить, в таком ли положении находитесь вы?
Этот вопрос заставил Грэс замолчать. Денежных средств У нее решительно не было никаких. Ее единственные друзья находились в Канаде. После того; что она сказала Джулиану Грэю в будуаре, ей бесполезно было обращаться к его сочувствию. Словом, в денежном отношении она была решительно неспособна удовлетворить свои мстительные стремления. И хозяйка Мэбльторна прекрасно знала это.
Леди Джэнет указала на пустой стул.
— Не сесть ли вам опять? — предложила она. — Разговор наш вернул нас к тому вопросу, который я задала вам когда вы вошли в эту комнату. Вместо того, чтоб угрожать мне законом, не лучше ли вам позволить мне помочь вам? Я имею привычку помогать дамам в затруднительных обстоятельствах, и никто не знает этого, кроме моего управляющего, который ведет счета, и меня. Еще раз позвольте мне спросить, не кстати ли будет для вас небольшая (деликатно предложенная) денежная помощь?
Грэс медленно вернулась к стулу, с которого встала. Она стояла возле него, ухватившись одной рукой за верхнюю перекладину и с насмешливой проницательностью устремив взгляд на лицо леди Джэнет.
— Наконец ваше сиятельство высказываетесь, — сказала она. — Вы предлагаете мне деньги за молчание!
— Вы заставите меня вернуться к своим бумагам, — возразила леди Джэнет. — Как вы упрямы!
Грэс крепче ухватилась за перекладину стула. Без свидетелей, без средств, даже без прибежища, по милости ее собственных грубых жестокостей в словах и поступках к сочувствию других, она почувствовала свое одиночество и беспомощность с безумным отчаянием в эту решительную минуту. Женщина с более тонкой натурой немедленно вышла бы из комнаты. Низкая, жестокая и ограниченная душа Грэс заставила ее поступить совершенно другим образом. Подлое мщение, которому леди Джэнет добровольно подвергла себя, находилось у Грэс под рукой.
«Пока, — подумала она, — есть только один способ посчитаться с вашим сиятельством. Я буду стоить вам как можно дороже».
— Пожалуйста, — имейте ко мне некоторое снисхождение, — сказала она, — я не упряма, я только немножко неловка в состязании со смелостью знатной дамы. Я исправлюсь, напрактиковавшись. К моему прискорбию, мне очень хорошо известно, что я говорю на простом английском языке. Позвольте мне отказаться от него и заменить его вашим. Какую сумму ваше сиятельство (деликатно) приготовились предложить мне?
Леди Джэнет выдвинула ящик и вынула книжечку с чеками.
Наконец настала минута успокоения! Единственный вопрос, оставшийся теперь, состоял в определении суммы. Леди Джэнет подумала. Величина суммы (по ее мнению) зависела от совести. Ее любовь к Мерси и отвращение к Грэс, ужас при мысли, что ее любимица будет унижена, ее привязанность осквернена публичной оглаской, заставили ее, этого оспаривать было нельзя, жестоко угрожать оскорбленной женщине.

Ее любовь к Мерси и отвращение к Грэс, ужас при мысли, что ее любимица будет унижена, ее привязанность осквернена публичной оглаской, заставили ее, этого оспаривать было нельзя, жестоко угрожать оскорбленной женщине. Как ни ненавистна была Грэс Розбери, ее отец поручил ее в свои последние минуты заботам леди Джэнет с полного ее согласия. Если б не Мерси, Грэс была бы принята в Мэбльторне как компаньонка леди Джэнет и получала бы жалованье сто фунтов в год. С другой стороны, надолго ли (с таким характером) осталась бы Грэс служить своей покровительнице? Ей, вероятно, было бы отказано через несколько недель, с годовым жалованьем в вознаграждение и с рекомендацией на какое нибудь приличное место. Какое будет теперь справедливое вознаграждение? Леди Джэнет решила, что жалованье за пять лет и помощь вперед, если окажется необходимо, будут достаточным воспоминанием о правах покойного полковника Розбери и щедрым денежным вознаграждением за то суровое обращение, которое Грэс вынесла от нее. В то же время и для большего успокоения своей совести леди Джэнет решила узнать, какую сумму сама Грэс сочтет достаточной, просто заставить саму Грэс предложить условия.
— Мне невозможно сделать вам предложение, — сказала она, — по той причине, что ваша потребность в деньгах зависит по большей части от ваших будущих планов. А мне совершенно неизвестны ваши будущие планы.
— Может быть, ваше сиятельство будете так добры, что посоветуете мне, — с иронией сказала Грэс.
— Я не могу дать вам совет, — ответила леди Джэнет, — я могу только предположить, что едва ли вы останетесь в Англии, где у вас нет друзей. Обратитесь вы к закону или нет, вам непременно нужно иметь личные общения с вашими друзьями в Канаде. Права я?
Грэс была настолько догадлива, что поняла значение этих слов. Растолковать этот ответ можно было следующим образом:
«Если вы возьмете денежное вознаграждение, вы обязаны не оставаться в Англии и не досаждать мне».
— Ваше сиятельство совершенно правы, — сказала Грэс, — я, конечно, не останусь в Англии. Я посоветуюсь с моими друзьями и…
«Обращусь к закону, если смогу, на твои же собственные деньги», — прибавила она мысленно.
— Вы вернетесь в Канаду, — продолжала леди Джэнет, — и, вероятно, сначала у вас там будет мало средств к жизни. Принимая это в соображение, в какую сумму вы определите денежную помощь, которая будет вам нужна?
— Могу я рассчитывать, что ваше сиятельство будете так добры и поправите мой расчет, если он окажется неверен? — невинно спросила Грэс.
Тут опять слова, истолкованные надлежащим образом, имели свое особенное значение: «Я продаю себя на аукционе, и моя оценка будет приноровлена к самой высокой цене, какую ваше сиятельство дадите».
Прекрасно поняв это условие, леди Джэнет поклонилась и ждала с серьезным видом.
Грэс со своей стороны важно начала:
— Я боюсь, что мне понадобится более ста фунтов.
Леди Джэнет надбавила в первый раз.
— Я тоже так думаю.
— Может быть, более двухсот?
Леди Джэнет надбавила во второй раз.
— Вероятно.
— Более трехсот? Четырехсот? Пятисот?
Леди Джэнет надбавила самую высокую свою цену.
— Пятисот фунтов будет достаточно, — сказала она.
Невольно выступивший румянец на лице Грэс обнаружил ее непреодолимое волнение. С самого раннего детства она привыкла старательно рассчитывать каждый шиллинг. Она знала, что у отца ее (обремененного долгами) никогда не бывало более пяти золотых соверенов. Она жила и росла в удушливой атмосфере благородной бедности. Было что то ужасное в жадном выражении ее глаз, когда они наблюдали за леди Джэнет, все еще не веря, намерена ли она подарить ей пятьсот фунтов стерлингов одним росчерком своего пера.
Леди Джэнет выписала чек в несколько секунд и передвинула его через стол.

Жадные глаза Грэс пожирали золотую строчку: «Заплатить мне или предъявителю пятьсот фунтов» и проверили подпись: «Джэнет Рой». Когда она удостоверилась, что может взять деньги, когда захочет, врожденная низость ее натуры тотчас проявила себя. Она покачала головой и оставила чек на столе с притворным видом, будто ей все равно, взять его или нет.
— Ваше сиятельство не предполагаете, что я так и схвачу ваш чек?
Леди Джэнет откинулась на спинку своего кресла и закрыла глаза. Ей было противно смотреть на Грэс Розбери. Ее воображение тотчас наполнилось образом Мерси. Она жаждала насытить свое зрение опять этой величественной красотой, наполнить свой слух мелодией этого кроткого голоса.
— Мне нужно время, чтобы подумать из собственного уважения к самой себе, — продолжала Грэс.
Леди Джэнет устало кивнула головой в знак согласия на предоставление требуемого времени.
— Будуар вашего сиятельства, я полагаю, все еще в моем распоряжении?
Леди Джэнет молча отдала свой будуар.
— А слуги вашего сиятельства к моим услугам, если будут мне нужны?
Леди Джэнет закрыла глаза.
— Вся прислуга к вашим услугам! — в бешенстве воскликнула она. — Оставьте меня!
Грэс вовсе не обиделась. Она даже обрадовалась — она почувствовала некоторое торжество при мысли, что довела леди Джэнет до нервной вспышки. Она настояла на другом условии.
— В случае, если я решусь принять чек, — сказала она, — я не могу из уважения к самой себе допустить, чтобы он был отдан мне не иначе, как в конверте. Ваше сиятельство, будьте так добры (если это окажется нужным) прислать мне его в конверте. Прощайте!
Она пошла к двери, осматриваясь во все стороны с видом явного неодобрения драгоценных сокровищ искусства, украшавших стены. Глаза ее немедленно опустились на ковер (рисунок знаменитого французского живописца), как будто ее ноги снисходительно ступали по нему. Смелость, с какой она вошла в комнату, была довольно заметна. Она не значила ничего в сравнении с той дерзостью, с какой она вышла. Как только дверь затворилась за ней, леди Джэнет встала. Не обращая внимания на зимний холод, она раскрыла настежь окно.
— Фуй! — воскликнула она, трепеща от отвращения. — Даже воздух этой комнаты заражен ею!
Она вернулась к своему креслу. Расположение ее духа изменилось, когда она села, — ее сердце опять устремилось к Мерси.
— О, мой ангел! — прошептала она. — Как я унизила себя — все для тебя!
Горечь воспоминаний была нестерпима. Врожденная сила натуры этой женщины вызывала у нее вспышку гнева и отчаяния.
— Что она ни сделала бы, а эта тварь заслуживает этого! Ни одна живая душа в этом доме не скажет, что она обманула меня. Она не обманула меня — она любит меня! Какое мне дело, свое настоящее имя или нет сказала она мне? Она отдала мне свое настоящее сердце. Какое право имел Джулиан играть ее чувствами и заглядывать в ее тайны? Мое бедное, искушаемое, измученное дитя! Я не хочу слышать ее признания. Ни слова не скажет она ни одной живой душе. Я хозяйка — я сейчас это запрещу!
Она схватила лист почтовой бумаги, заколебалась и бросила его на стол.
«Почему мне не послать за моей любимицей? — думала она. — Зачем писать? «
Она опять заколебалась, но все же оставила эту мысль.
«Нет! Я не могу положиться на себя! Я еще не смею видеться с нею! «
Она опять взяла листок и написала свою вторую записку к Мерси. На этот раз письмо начиналось с обычной нежностью.

«Милое дитя!
Я имела время подумать и успокоиться немножко после того, как писала к вам, прося отложить объяснение, которое вы обещали мне. Я уже поняла (и ценю) причины, заставившие вас вмешаться, и теперь прошу вас совершенно оставить объяснение. Я уверена, что будет тягостно для вас (по причинам, которых я не желаю разузнавать) представить ту особу, о которой вы говорили, и, как вам уже известно, мне самой надоело слышать о ней.

Я уверена, что будет тягостно для вас (по причинам, которых я не желаю разузнавать) представить ту особу, о которой вы говорили, и, как вам уже известно, мне самой надоело слышать о ней. Кроме того, теперь нет никакой надобности для вас объяснять что бы то ни было. Незнакомка, посещения которой так тяготили и тревожили нас, не будет больше вас беспокоить. Она уезжает из Англии добровольно после разговора со мной, который совершенно успокоил и удовлетворил ее. Ни слова более, душа моя, ни мне, ни моему племяннику, ни кому бы то ни было на свете о том, что случилось сегодня в столовой. Когда мы встретимся, пусть будет решено между нами, что прошлое отныне и навсегда будет предано забвению. Это не только горячая просьба — это, если необходимо, положительное приказание вашей матери и друга.
Джэнет Рой.
Р.S. Я найду случай (прежде чем вы выйдете из вашей комнаты) поговорить отдельно с моим племянником и Орасом Голмкрофтом. Вам нечего приходить в замешательство, когда вы встретитесь с ними. Я не буду просить вас отвечать письменно на мою записку. Скажите да горничной, которая принесет ее вам, и я буду знать, что мы понимаем друг друга».

Запечатав конверт, в который были вложены эти строки, леди Джэнет адресовала их по обыкновению: «Мисс Грэс Розбери». Она только что встала, чтобы позвонить в колокольчик, когда горничная пришла с поручением из будуара. Голос и лицо этой женщины ясно показывали, что Грэс выказала пред ней, так же как и пред госпожой ее, свою дерзкую самоуверенность.
— Миледи, эта дама внизу желает…
Леди Джэнет, презрительно нахмурившись, перебила:
— Я знаю, чего эта дама желает. Она прислала за письмом?
— Да, миледи.
— Еще что?
— Она послала одного из слуг за кебом. Если б ваше сиятельство слышали, как она говорила с ним!
Леди Джэнет сделала знак, что она не хочет слышать. Она тотчас вложила чек в конверт без адреса.
— Отнесите это к ней, — сказала она, — а потом вернитесь ко мне.
Оставив без внимания Грэс Розбери, леди Джэнет сидела с письмом к Мерси в руках, думая о своем положении и об усилиях, которых она еще потребует от нее. Когда она следовала за течением этих мыслей, ей вдруг пришло в голову, что случай может свести Ораса и Мерси каждую минуту и что в настоящем расположении духа Орас, наверно, будет требовать того самого объяснения, которое так важно было для нее не допустить. Опасение этого несчастья полностью овладело ею, когда горничная вернулась.
— Где мистер Орас Голмкрофт? — спросила она, как только эта женщина вошла в комнату.
— Я видела, как он отворил дверь библиотеки, миледи, сейчас, когда я шла наверх.
— Он был один?
— Один, миледи.
— Ступайте к нему и скажите, что я желаю видеть его сейчас же.
Горничная ушла во второй раз. Леди Джэнет тревожно встала и заперла отворенное окно. Ее нетерпеливое желание остановить Ораса до того овладело ею, что она вышла из комнаты и встретила женщину в коридоре, когда та возвращалась. Выслушав извинение Ораса, она тотчас послала ее к нему снова.
— Скажите, что он принудит меня прийти к нему, если не захочет прийти ко мне. Постойте! — прибавила она, вспомнив неотданное письмо. — Пришлите сюда горничную мисс Розбери, она мне нужна.
Оставшись опять одна, леди Джэнет раза два прошлась по коридору, потом вдруг ей надоело смотреть на него, и она вернулась в свою комнату. Обе горничные пришли вместе. Одна, доложив о послушании Ораса, была отпущена. Другая отослана в комнату Мерси с письмом леди Джэнет. Минуты через две посланная опять явилась с известием, что она нашла комнату пустой.
— Знаете вы, где мисс Розбери?
— Нет, миледи.
Леди Джэнет подумала с минуту. Если Орас явится без замедления, то, разумеется, ей удалось отвлечь его от Мерси. Если его появление подозрительно задержится, она решилась сама пойти отыскивать Мерси в приемных комнатах на нижнем этаже дома.

Если его появление подозрительно задержится, она решилась сама пойти отыскивать Мерси в приемных комнатах на нижнем этаже дома.
— Что вы сделали с письмом? — спросила она.
— Я его оставила на столе мисс Розбери, миледи.
— Очень хорошо. Не уходите далеко, может быть, я позвоню если вы мне понадобитесь.
Через минуту неизвестность для леди Джэнет прекратилась. Она услышала знакомый стук в дверь мужской руки. Орас торопливо вошел в комнату.
— Что вам нужно от меня, леди Джэнет? — спросил он не очень любезно.
— Садитесь, Орас, и вы узнаете.
Орас не принял приглашения.
— Извините меня, — сказал он, — если я скажу вам, что я тороплюсь.
— Почему вы торопитесь?
— Я имею причины желать увидеть Грэс как можно скорее.
— А я имею причины, — возразила леди Джэнет, — желать говорить с вами о Грэс прежде, чем вы увидитесь с нею, серьезные причины. Садитесь.
Орас вздрогнул.
— Серьезные причины! — повторил он. — Вы удивляете меня.
— Я удивлю вас еще больше, когда кончу говорить.
Глаза их встретились, лишь только леди Джэнет произнесла эти слова. Орас заметил у нее признаки волнения, которых прежде никогда не примечал. Лицо его приняло выражение угрюмого недоверия — и он молча сел.

Глава XXIV
ПИСЬМО ЛЕДИ ДЖЭНЕТ

Рассказ оставляет леди Джэнет и Ораса Голмкрофта и возвращается к Джулиану и Мерси в библиотеку.
Прошел промежуток, продолжительный промежуток, измеряемый нетерпеливым исчислением неизвестности, после того, как уехал кеб, который увез Грэс Розбери. Минуты шли одна за другой, а шаги Ораса все не раздавались на мраморном полу передней. По взаимному (хотя не выраженному согласию), Джулиан и Мерси избегали предмета, который теперь интересовал их обоих одинаково. В то время, как мысли их были устремлены в различных предположениях о цели свидания, теперь происходившего в комнате леди Джэнет, они старались говорить о предметах, к которым оба были равнодушны, старались, это им не удавалось, они старались опять. В последнем и самом продолжительном промежутке молчания случилось нечто новое. Дверь из передней тихо и неожиданно отворилась.
Орас ли это? Нет — еще не он. Дверь отворила горничная Мерси.
— Миледи кланяется вам, мисс, не угодно ли вам прочесть этот тотчас?
Передав поручение в этих выражениях, женщина вынула из кармана передника второе письмо леди Джэнет к Мерси. Вокруг конверта была обернута бумажка, пришпиленная булавкой. Мерси отшпилила бумажку и нашла на внутренней стороне несколько строк, торопливо написанных рукою леди Джэнет карандашом. Они заключались в следующем:
«Не теряя ни минуты, прочтите мое письмо. И помните, что когда О, вернется к вам — вы должны встретить его твердо, не говорите ничего».
Зная из предостережения Джулиана, в чем дело, Мерси без труда, поняла эти странные строки. Вместо того, чтобы немедленно распечатать письмо, она остановила горничную в дверях библиотеки. Подозрение Джулиана к самым ничтожным событиям, происходившим в доме, перешло из его души в душу Мерси.
— Подождите, — сказала она, — я не понимаю, что происходит наверху, я хочу спросить вас кое о чем.
Женщина вернулась не весьма охотно.
— Почему вы узнали, что я здесь? — спросила Мерси.
— Ее сиятельство приказала мне отнести к вам письмо пятнадцать минут назад. Вас не было в вашей комнате, и я оставила его на вашем столе…
— Понимаю. Но как вы принесли письмо сюда?
— Миледи позвонила мне. Прежде чем я успела постучаться в дверь, она вышла в коридор с этой бумажкой в руке…
— Так, чтобы вы не вошли в ее комнату?
— Да, мисс. Ее сиятельство очень торопливо написала на этой бумажке и приказала мне пришпилить ее к письму, которое я оставила в вашей комнате.

Ее сиятельство очень торопливо написала на этой бумажке и приказала мне пришпилить ее к письму, которое я оставила в вашей комнате. Я должна была отнести все это к вам так, чтобы никто меня не видел. «Вы найдете мисс Розбери в библиотеке, — сказала ее сиятельство, — и бегите, бегите, бегите! Нельзя терять ни минуты! » Это были ее собственные слова, мисс.
— Слышали вы что нибудь в комнате, прежде чем леди Джэнет вышла к вам?
Горничная колебалась и посмотрела на Джулиана.
— Я, право, не знаю, следует ли мне говорить вам, мисс.
Джулиан повернулся, чтобы выйти из библиотеки. Мерси остановила его движением руки.
— Вы знаете, что я не подведу вас, — сказала она горничной, — и вы можете говорить совершенно безопасно при мистере Джулиане Грэе.
Успокоенная таким образом, горничная сказала:
— Сказать по правде, мисс, я слышала голос мистера Голмкрофта в комнате миледи. Голос его показывал, что он был как будто рассержен. Я могу сказать, что они оба были рассержены — мистер Голмкрофт и миледи.
Она обернулась к Джулиану.
— Перед тем, как ее сиятельство вышла, сэр, я слышала ваше имя, как будто они ссорились из за вас. Не могу сказать точно, как это было, я не имела времени расслышать. Я и не слушала, мисс, дверь была полуотворена, а голоса звучали так громко, что нельзя было не услышать.
Бесполезно было удерживать больше эту женщину. Разрешив ей уйти, Мерси обратилась к Джулиану.
— Зачем это она ссорилась из за вас? — спросила она.
Джулиан указал на нераспечатанное письмо в ее руке.
— Ответ на ваш вопрос может быть тут, — сказал он, — прочтите письмо, пока вы имеете возможность. Если б мог посоветовать вам, я сказал бы — прочтите тотчас.
Со странной неохотой распечатала Мерси конверт. С замиранием сердца прочла она строки, в которых леди Джэнет, «как мать и друг», приказывала ей непременно удержаться от признаний, которые она обязалась сделать ради священных интересов справедливости и истины. Тихий крик отчаяния вырвался у нее, когда страшная запутанность ее положения представилась ей во всей своей незаслуженной жестокости.
«О, леди Джэнет, леди Джэнет! — думал она. — Моей тяжелой доле оставалось еще только одно испытание — и оно является ко мне — от вас?»
Она подала письмо Джулиану. Он взял его из ее рук молча. Его бледное лицо стало еще бледнее, когда он читал. Глаза его остановились на Мерси с состраданием, когда он подал ей письмо назад.
— По моему мнению, — сказал он, — сама леди Джэнет разрешает все сомнения. Ее письмо говорит мне, чего она желала, когда послала за Орасом, и зачем мое имя упоминалось в разговоре между ними.
— Скажите мне! — с жаром вскричала Мерси.
Он не тотчас ответил ей. Он опять сел на стул возле нее и указал на письмо.
— Леди Джэнет поколебала вашу решимость? — спросил он.
— Она усилила ее, — ответила Мерси. — Она прибавила новую горечь к моим угрызениям.
Она не имела намерения сказать что нибудь суровое, но ее ответ жестоко прозвучал в ушах Джулиана. Он оживил великодушные побуждения, которые были самыми сильными желаниями его натуры. Он, когда то убеждавший Мерси не терять уважения к самой себе, теперь убеждал ее проявить сострадание к леди Джэнет. С убедительной добротой он подвинулся к ней чуть ближе и положил свою руку на руку Мерси.
— Не судите ее сурово, — сказал он, — она не права, прискорбно не права. Она необдуманно унизила себя, она необдуманно искусила вас. А все таки, великодушно ли, справедливо ли даже возлагать на нее ответственность за умышленный грех? Она приближается к концу своей жизни. Она уже не может почувствовать новой привязанности. Она не может никем заменить ее. Взгляните на ее положение в этом свете, и вы увидите, как вижу я, что не низменные причины заставили ее совершить ошибку.

Взгляните на ее положение в этом свете, и вы увидите, как вижу я, что не низменные причины заставили ее совершить ошибку. Подумайте об ее уязвленном сердце и пустой жизни и скажите себе, прощая ее: «Она любит меня! «
Глаза Мерси наполнились слезами.
— Я это говорю, — ответила она. — Не с прощением — это меня следует простить. Я говорю это с признательностью, когда думаю о ней, я говорю это со стыдом и горечью, когда думаю о себе.
Он в первый раз взял ее за руку. Он взглянул, взглянул совершенно невинно, на ее потупленное лицо. Он говорил так, как говорил в то незабываемое свидание между ними, которое сделало из нее новую женщину.
— Я не могу вообразить более жестокого испытания, — сказал он, — как то, которое теперь предстоит вам. Благодетельница, которой вы обязаны всем, не просит от вас ничего, кроме молчания. Особы, которую вы оскорбили, уже нет, чтобы подстрекать ваше намерение говорить. Сам Орас (если я не ошибаюсь) не станет принуждать вас к объяснению, которое вы обещали ему. Искушение сохранить ваше ложное положение в этом доме непреодолимо, я могу это сделать не совестясь. Сестра и друг! Можете ли вы еще оправдать мое доверие к вам? Признаетесь ли вы в истине без всякого опасения, что будете к этому принуждены?
Она подняла голову, и в ее больших серых глазах опять появилась решимость. Ее тихий, нежный голос ответил ему без малейшего колебания:
— Признаюсь!
— Вы будете справедливы к женщине, которую вы оскорбили как она ни недостойна, хотя она не имеет возможности доказать вам обман?
Клянусь вам!
Вы пожертвуете всем, что вы приобрели обманом, священной обязанности загладить это? Вы все вытерпите, даже если оскорбите вторую мать, которая вас полюбила и согрешила для вас, — скорее, чем вытерпите собственное унижение?
Ее рука крепко сжала его руку. Опять и в последний раз она ответила:
— Да!
Голос его еще не дрожал. Теперь он ослабел. Его следующие слова были произнесены слабым шепотом — самому себе, не ей.
— Благодарю Бога за этот день! — сказал он. — Я был полезен одному из благороднейших созданий Господа!
Какой то внутренний трепет почувствовала Мерси, когда он произнес эти слова, касаясь ее руки. Все ее чувства были напряжены, сердце готово было вырваться из груди. В этот миг ее озарила догадка. Джулиан — преданный друг, он исполнен любви и верности к ней. От этой мысли слабый румянец, так идущий ей, разлился по ее лицу и шее. Ее дыхание стало прерывистым. Мерси отняла свою руку и облегченно вздохнула, когда отняла ее.
Джулиан вдруг встал и оставил Мерси. Не говоря ни слова и не глядя на нее, он медленно прошел через комнату. Когда он вернулся к ней, лицо его было спокойно. Он опять овладел собой.
Мерси заговорила первая. Она отвлекла разговор от себя, обратившись к тому, что происходило в комнате леди Джэнет.
— Вы сейчас говорили об Орасе, — сказала она, — в выражениях, удививших меня. Вы, кажется, думаете, что он не будет требовать от меня объяснения. Вы делаете это заключение из письма леди Джэнет?
— Конечно, — ответил Джулиан. — Вы также увидите это заключение, если мы вернемся на минуту к отъезду Грэс Розбери из этого дома.
Мерси перебила его.
— Можете вы угадать, — спросила она, — как леди Джэнет уговорила ее уехать?
— Не хочется признаваться, — сказал Джулиан, — одно выражение в письме навело меня на мысль, что леди Джэнет предложила ей деньги и что она их приняла.
— О, я не могу этого думать!
— Вернемся к Орасу. Когда мисс Розбери выехала из дома, у леди Джэнет осталось одно серьезное препятствие. Это препятствие — Орас Голмкрофт.
— Каким образом Орас может служить препятствием?
— Он служит препятствием вот в каком смысле.

Он помолвлен с вами и должен жениться на вас через неделю, а леди Джэнет решилась оставить его, так же как и всех других, в неведении истины. Она сделает это без всяких упреков совести. Но врожденное чувство чести в ней еще не совсем замолкло. Она не может, она не смеет позволить Орасу жениться на вас убежденным, что вы дочь полковника Розбери. Вы видите ее положение? С одной стороны, она не хочет объяснить ему. С другой стороны, она не может допустить его жениться на вас вслепую. В таких непредвиденных обстоятельствах что должна она сделать? Ей остается только одно, по моему крайнему разумению. Она должна убедить Ораса или раздражить его так, чтоб он сам разошелся с вами.
Мерси остановила его.
— Невозможно! — вскричала она горячо. — Невозможно!
— Взгляните опять на это письмо, — возразил Джулиан, — оно ясно говорит вам, что вам не нужно бояться затруднений, когда вы встретитесь с Орасом. Эти слова ясно показывают, что он не станет требовать от вас признаний, которые вы обещали ему. На каком условии возможно ему удержаться от этого? На одном единственном условии, чтоб вы перестали представлять самый главный интерес в его жизни.
Мерси все еще крепко стояла на своем.
— Вы обижаете леди Джэнет, — сказала она.
Джулиан грустно улыбнулся.
— Постарайтесь взглянуть на это, — ответил он, — с точки зрения леди Джэнет. Неужели вы думаете, что она видит что нибудь унизительное в своей попытке расстроить вашу свадьбу? Я поручусь, что она думает, будто делает вам одолжение. В первую очередь это одолжение избавит вас от стыда унизительного признания и спасает (может быть) от участи быть прямо отвергнутой человеком, любимым вами. По моему мнению, это уже сделано. Я имею свои причины полагать, что тетушка успеет гораздо больше, чем может ожидать. Характер Ораса поможет ей.
Мерси против воли начала поддаваться его убеждениям.
— Что вы хотите сказать о характере Ораса? — спросила она.
— Должны ли вы спрашивать меня об этом? — сказал он, отодвигаясь подальше от нее.
— Должна.
— Я подразумеваю под характером Ораса его недостойное недоверие к участию, которое я принимаю в вас.
Она тотчас прервала его. Мало того, она втайне восхитилась совестливой деликатностью, с какой он выражался. Другому мужчине не пришло бы в голову пощадить ее таким образом. Другой мужчина сказал бы просто: «Орас ревнует ко мне».
Джулиан не ожидал ее ответа. Он спокойно продолжал.
— По причине, только что упомянутой мной, — сказал он. — Ораса легко раздражить и заставить сделать то, на что в более спокойные минуты он никак не решился бы. Пока я не услышал, что ваша горничная сказала вам, я думал (для вас) уйти прежде, чем он придет к вам сюда. Теперь, когда я знаю, что мое имя было упомянуто и наделало бед наверху, я чувствую необходимость (опять для вас) встретиться с Орасом и с его характером лицом к лицу, прежде чем вы увидитесь с ним. Позвольте мне, если я смогу, приготовить его выслушать вас без всякого гневного чувства в его душе ко мне. Вы не сможете уйти в другую комнату на несколько минут, в случае если он вернется в библиотеку?
Мужество Мерси тотчас пробудилось в этих обстоятельствах. Она отказалась оставить вдвоем обоих мужчин.
— Не считайте меня нечувствительной к вашей доброте, — сказала она. — Если оставлю вас с Орасом, я могу подвергнуть вас оскорблению. Я отказываюсь сделать это. Что заставляет вас сомневаться в его возвращении?
— Его продолжительное отсутствие заставляет меня сомневаться, — ответил Джулиан. — По моему мнению, ваша свадьба не состоится. Он, может быть, уехал так, как уехала Грэс Розбери, может быть, вы никогда больше не увидите его.
В ту минуту, когда высказано было это мнение, его практически опровергнул сам Орас. Он отворил дверь библиотеки.

Он отворил дверь библиотеки.

Глава XXV
ПРИЗНАНИЕ

Он остановился в дверях. Прежде он взглянул на Мерси, потом на Джулиана.
— Я это знал, — сказал он насмешливо с притворным спокойствием. — Если б я мог убедить леди Джэнет держать пари, я выиграл бы сто фунтов.
Он подошел к Джулиану и спросил с внезапным переходом от иронии к гневу.
— Угодно вам услышать, в чем состояло пари? — сказал он.
— Я предпочел бы видеть вас способным воздержаться от оскорблений в присутствии этой дамы, — спокойно ответил Джулиан.
— Я предлагал леди Джэнет держать двести фунтов против ста, — продолжал Орас, — что я найду вас здесь ухаживающим за мисс Розбери за спиной у меня.
Мерси вмешалась прежде, чем Джулиан успел ответить.
— Если вы можете говорить, не оскорбляя кого нибудь из нас, — сказала она, — позвольте мне просить вас не обращаться к мистеру Джулиану Грею.
Орас поклонился ей с насмешливым уважением.
— Пожалуйста, не пугайтесь, — я дал слово быть крайне вежливым с обоими вами, — сказал он. — Леди Джэнет позволила мне оставить ее только с условием, чтоб я держал себя очень вежливо. Что другое могу я сделать? Я имею дело с двумя привилегированными лицами — с пастором и женщиной. Пастора защищает его звание, а женщину — ее пол. Вы поставили меня в невыгодное положение, и вы оба это знаете. Я прошу извинения, если забыл звание пастора и пол женщины.
— Вы забыли нечто большее, — сказал Джулиан, — вы забыли, что родились джентльменом и воспитаны как честный человек. Что касается меня, я не прошу вас помнить, что я пастор, я не навязываюсь с моим званием никому, я только прошу вас помнить ваше происхождение и воспитание. Уже не хорошо и то, чтобы подозревать старого друга, который не забыл, чем он обязан вам и себе. Но еще недостойнее вас высказывать эти подозрения при женщине, которую ваш собственный выбор заставляет вас уважать вдвойне.
Он остановился. Оба молча смотрели друг на друга.
Мерси невозможно было смотреть на них, как она смотрела теперь, и не сделать неизбежного сравнения между мужественной силой и достоинством Джулиана и свойственной женщинам злостью и раздражительностью Ораса. Последнее честное побуждение к человеку, с которым она была помолвлена, заставило ее вмешаться в ссору между ними, прежде чем Орас безвозвратно унизит себя в ее уважении своим контрастом с Джулианом.
— Лучше подождите говорить со мной, пока мы не останемся одни, — сказала она ему.
— Непременно, — ответил Орас с насмешкой, — если мистер Джулиан Грей позволит.
Мерси обернулась к Джулиану и взгляд ее ясно говорил: «Пожалейте нас обоих и оставьте нас! «
— Вы желаете, чтобы я ушел? — спросил он.
— Сделайте еще одно одолжение, ведь вы так добры ко мне, — ответила она. — Подождите меня в соседней комнате.
Она указала на дверь в столовую. Джулиан колебался.
— Вы обещали дать мне знать, не могу ли я быть чем нибудь полезен вам, — сказал он.
— Да, да!
Она пошла за ним, когда он уходил, и быстро добавила шепотом:
— Оставьте дверь непритворенной!
Джулиан не отвечал. Когда она вернулась к Орасу, он вошел в столовую. Единственную уступку, какую он мог сделать ей, он сделал. Он закрыл дверь так тихо, что даже ее тонкий слух не мог расслышать этого.
Мерси заговорила с Орасом, не дожидаясь, чтобы он начал первый.
— Я обещала вам объяснить свое поведение, — сказала она голосом, задрожавшим против ее воли. — Я готова исполнить свое обещание.
— Я хочу прежде задать вам вопрос, — возразил он. — Можете вы говорить правду?
— Я этого жду.
— Я представлю вам случай.

Влюблены вы или нет в Джулиана Грея?
— Не стыдно ли вам спрашивать об этом?
— Это ваш единственный ответ?
— Я никогда не была неверна вам, Орас, даже мысленно. Если б я не была вам верна, чувствовала ли бы я мое положение так, как вы видите, чувствую я его теперь?
Он горько улыбнулся.
— Я имею свое собственное мнение о вашей верности и его чести, — сказал он. — Вы не могли даже отправить его в другую комнату, не пошептавшись с ним. Оставим это теперь. По крайней мере, вы знаете, что Джулиан Грэй влюблен в вас.
— Мистер Джулиан Грэй никогда не говорил мне об этом ни слова.
— Мужчина может показать женщине, что он любит ее, не говоря об этом ни слова.
Терпение начало изменять Мерси. Даже Грэй Розбери не говорила ей о Джулиане так оскорбительно, как говорил теперь Орас.
— Кто говорит это о мистере Джулиане Грэе, тот лжет! — ответила она горячо.
— Стало быть, леди Джэнет лжет? — возразил Орас.
— Леди Джэнет никогда этого не говорила. Леди Джэнет неспособна это сказать!
— Может быть, она сама этого не говорила, но не опровергала, когда я это сказал. Я напомнил ей то время, когда Джулиан Грэй услышал от меня, что я женюсь на вас. Он был так поражен, что едва мог остаться со мной вежливым. Леди Джэнет была при этом и не могла этого опровергать. Я спросил ее, заметила ли она после того признаки тайного соглашения между вами. Она не смогла опровергнуть отсутствие таких признаков. Я спросил ее, заставала ли она когда нибудь вас вдвоем. Она не смогла отрицать, что застала вас вдвоем сегодня же, при обстоятельствах, оправдывавших мое подозрение. Да! Да! Смотрите так сердито, как хотите, вы не знаете, что происходило наверху. Леди Джэнет хочет расстроить нашу свадьбу — и этому причиной Джулиан Грэй.
Относительно Джулиана Орас решительно ошибался. Но относительно леди Джэнет он повторил те самые слова предостережения, которые Джулиан говорил Мерси. Она изумилась, но все еще твердо держалась своего мнения.
— Я этому не верю, — сказала она твердо.
Он сделал шаг и устремил на нее свой проницательный и сердитый взор.
— Вы знаете, зачем леди Джэнет посылала за мной? — спросил он.
— Нет.
— Так я вам скажу. Леди Джэнет ваш верный друг, этого опровергать нельзя. Она хотела сообщить мне, что передумала насчет вашего обещанного объяснения. Она сказала: «Размышление убедило меня, что не нужно никакого объяснения. Я решительно приказала моей приемной дочери не приступать ни к какому объяснению». Сделала она это?
— Да.
— Теперь заметьте. Я подождал, пока она кончила, а потом сказал: «Что же мне до этого? » Леди Джэнет имеет одно достоинство — она говорит прямо.
«Вы должны сделать то, что делаю я, — отвечала она. — Вы должны думать, что никакого объяснения не нужно, и предать все это дело забвению».
«Вы говорите серьезно? » — спросил я.
«Совершенно серьезно».
«В таком случае я должен сообщить вашему сиятельству, что вы настаиваете на том, чего и не предполагаете, — настаиваете на моем разрыве с мисс Розбери. Или я получу объяснение, которое она обещала мне, или откажусь жениться на ней». Как вы думаете, леди Джэнет это приняла? Она сжала губы, протянула руки и посмотрела на меня, как бы говоря: «Это решительно как вам угодно. Отказывайтесь, если хотите, для меня это ровно ничего! «
Он замолчал на минуту. Мерси тоже молчала. Она предвидела, что наступает. Ошибившись в предположении, что Орас уехал, Джулиан, бесспорно, ошибся также в предположении, что его уговорили наверху отказаться от помолвки.
— Вы понимаете меня? — спросил Орас.
— Совершенно понимаю.
— Я недолго стану беспокоить вас, — сказал он.

— Я сказал леди Джэнет: «Будьте так добры, отвечайте мне прямо: вы все еще хотите заставить мисс Розбери молчать? «
«Все хочу, — ответила она. — Никакого объяснения не нужно. Если вы настолько низки, чтоб подозревать вашу невесту, я настолько справедлива, чтоб верить моей приемной дочери». Я отвечал, и прошу вас обратить все ваше внимание на то, что я теперь скажу, — я отвечал: «Несправедливо обвинять меня в том, что я подозреваю ее. Я не понимаю ее секретных отношений с Джулианом Грэем, не понимаю ее слов и поступков в присутствии полицейского. Я считаю своим правом выяснить оба эти факта — в качестве человека, который женится на ней». Вот каков был мой ответ. Избавляю вас от всего, что последовало за этим. Я только повторяю, что сказала леди Джэнет. Она приказала вам молчать. Если вы послушаетесь ее приказаний, я обязан для себя и для моих родных освободить вас от данного слова. Выбирайте между вашей обязанностью к леди Джэнет и вашей обязанностью ко мне.
Он, наконец, обуздал свой характер, он говорил с достоинством, и говорил дело. Его положение было неуязвимо. Он не требовал ничего, кроме своего права.
— Выбор мой сделан, — ответила Мерси, — когда я дала вам мое обещание наверху.
Она подождала немного, стараясь преодолеть свое волнение перед приближающимся страшным открытием. Глаза ее опустились перед ним, сердце ее забилось быстрее — но она храбро боролась. С отчаянным мужеством оценивала она свое положение.
— Если вы готовы слушать, — сказала она, — я готова сказать вам, почему я настояла, чтобы полицейского выслали из дома.
Орас поднял руку в знак предостережения.
— Постойте! — сказала она. — Это еще не все.
Ослепленный ревностью к Джулиану (гибельно перетолковав ее волнение), он испытывал недоверие к ней с самого начала. Она ограничивалась разъяснением единственного вопроса — своего вмешательства относительно полицейского. Другой вопрос, об ее отношениях с Джулианом, она умышленно обошла. Орас тотчас сделал свое невеликодушное заключение.
— Между нами не должно быть недоразумений, — сказал он. — Объяснение вашего поведения в той комнате — только одно из тех объяснений, которое вы обязаны дать мне. Вы должны объяснить кое что. Начнем с того, пожалуйста.
Она посмотрела на него с непритворным удивлением.
— Что еще я должна объяснить вам? — сказала она.
Он опять повторил свой ответ леди Джэнет.
— Я уже вам сказал, — повторил он, — что я не понимаю ваших секретных отношений с Джулианом Грэем.
Румянец на щеках Мерси вспыхнул, глаза ее засверкали.
— Не возвращайтесь к этому! — вскричала она с неудержимой вспышкой отвращения. — Ради Бога, не заставляйте меня презирать вас в такую минуту!
Его упрямство только усилилось после этого обращения к его здравому смыслу.
— Я настойчиво возвращаюсь к этому.
Она решилась вытерпеть от него все — как подобающее наказание за обман, в котором она была виновата. Но не в женском характере (в ту минуту, когда первые слова признания дрожали на ее губах) было вынести недостойное подозрение Ораса. Она встала со своего места и с твердостью встретила его взгляд.
— Я отказываюсь унижать себя и мистера Джулиана Грэя, отвечая вам, — сказала она.
— Подумайте, что вы делаете, — возразил он. — Одумайтесь, пока еще не поздно!
— Вы получили мой ответ.
Эти решительные слова, это твердое сопротивление привели его в ярость. Он грубо схватил ее за руку.
— Вы фальшивы как демон! — закричал он. — Между нами все кончено!
Громкий, грозный голос, которым Орас говорил, проник сквозь затворенную дверь столовой. Дверь немедленно отворилась. Джулиан вернулся в библиотеку.

Джулиан вернулся в библиотеку.
Только что вошел он в комнату, когда в другую дверь, дверь, отворявшуюся из передней, послышался стук. Вошел слуга с телеграммой в руке. Мерси первая увидела ее. Это был ответ смотрительницы на письмо, которое она послала в приют.
— К мистеру Джулиану Грэю? — спросила она.
— Точно так, мисс.
— Дайте мне.
Она сделала слуге знак уйти и сама подала телеграмму Джулиану.
— Она адресована к вам по моей просьбе, — сказала она. — Вы узнаете имя той особы, которая посылает вам ее, и найдете в конверте телеграмму ко мне.
Орас вмешался прежде, чем Джулиан успел распечатать телеграмму.
— Опять секретное соглашение между вами, — сказал он. — Дайте мне эту телеграмму.
Джулиан, посмотрел на него с нескрываемым презрением.
— Она адресована ко мне, — сказал он и распечатал конверт.
Депеша, лежавшая в конверте, заключалась в следующих выражениях:

«Я принимаю в ней такое же глубокое участие, как и вы. Скажите, что я получила ее письмо и от всего сердца приму ее обратно в приют. У меня сегодня вечером есть дело по соседству. Я сама заеду за ней в Мэбльторн».

Депеша объяснялась сама собою. Добровольно Мерси совершила полное искупление! Добровольно возвращалась она к своей прежней мученической жизни! Хотя Джулиан знал, что обязан не проронить ни одного компрометирующего слова не совершить поступка в присутствии Ораса, восторг засверкал в его глазах, когда они остановились на Мерси. Орас уловил этот взгляд. Он бросился вперед и старался выхватить телеграмму из руки Джулиана.
— Дайте мне, — сказал он. — Я хочу прочесть!
Джулиан молча отстранил его рукой.
Обезумев от бешенства, Орас с угрозой поднял руку.
— Дайте мне, — повторил он сквозь зубы, — или худо будет вам!
— Дайте мне! — сказала Мерси, вдруг становясь между ними.
Джулиан отдал ей. Она повернулась и подала Орасу, смотря на него твердо и подавая ему телеграмму твердою рукой.
— Прочтите, — сказала она.
Великодушная натура Джулиана пожалела человека, оскорбившего его. Великое сердце Джулиана помнило только друга прежних времен.
— Пощадите его! — сказал он Мерси. — Вспомните, что он не приготовлен!
Она не отвечала и не двигалась. Ничто не могло вывести ее из страшного оцепенения безропотной покорности своей судьбе. Она знала, что время настало.
Джулиан обратился к Орасу.
— Не читайте! — закричал он. — Прежде выслушайте, что она скажет.
Рука Ораса отвечала ему презрительным движением.
Глаза Ораса пожирали слово за словом депешу смотрительницы.
Он поднял глаза, когда прочел ее всю. На лице его была страшная перемена, когда он повернул его к Мерси.
Она стояла между мужчинами как статуя. Жизнь как будто замерла в ней и светилась только в глазах. Глаза ее смотрели на Ораса твердо и спокойно.
Тишина нарушалась тихим шепотом Джулиана. Лицо его было закрыто руками — он молился за Ораса и Мерси.
Орас заговорил, положив палец на телеграмму. Голос его переменился, как и лицо. Он был тихий и дрожащий. Никто не мог бы узнать в нем прежнего голоса Ораса.
— Что это значит? — спросил он Мерси. — Это не может иметь отношения к вам!
— Это ко мне.
— Какое отношение имеете вы к приюту?
Без малейшей перемены в лице, все также стоя между ними, она произнесла роковые слова:
— Я вышла из приюта и возвращаюсь в приют. Мистер Орас Голмкрофт, я Мерси Мерик.

Глава XXVI
ВЕЛИКОЕ И МАЛОДУШНОЕ СЕРДЦЕ

Наступило молчание.
Минуты проходили — и никто из троих не пошевелился. Никто не пошевелился — и никто из троих не заговорил.

К несчастью, слова утешения замерли на губах Джулиана. Даже его решительность и настойчивость были подавлены происшедшим. Первое легкое движение, показавшее перемену и принесшее с собой первое смутное чувство облегчения, было сделано Мерси. Будучи не в состоянии дольше держаться на ногах, она отступила немного назад и села. У ней не проявилось ни малейшего признака волнения. Она села — с отупением безропотной покорности судьбе на лице, молча ожидая приговора от человека, которому она открыла всю страшную правду одной фразой.
Джулиан поднял голову, когда Мерси пошевелилась. Он взглянул на Ораса, сделал несколько шагов и опять взглянул. На лице его был страх, когда он вдруг обернулся к Мерси.
— Заговорите с ним! — сказал он шепотом. — Расшевелите его, пока еще не поздно!
Она машинально повернулась, на стуле, она машинально посмотрела на Джулиана.
— Что еще я могу сказать ему? — спросила она слабым, утомленным голосом. — Разве я не сказала ему всего, когда назвала свое имя?
Настоящий звук ее голоса, может быть, не поразил бы Ораса. Изменившийся тон пробудил его. Он подошел к Мерси с выражением тупого удивления на лице и как то неуверенно положил руку на ее плечо. В таком положении он стоял некоторое время молча, смотря на нее.
Единственная мысль, выраженная им, относилась к Джулиану. Не отнимая своей руки, не отводя глаз от Мерси, он заговорил в первый раз после того, как удар, нанесенный признанием, ее поразил его.
— Где Джулиан? — спросил он очень спокойно.
— Я здесь, Орас, возле вас.
— Вы окажете мне услугу?
— Конечно. Чем я могу вам помочь?
Он подумал немного, прежде чем ответил, снял руку с плеча Мерси, поднес ее к голове, потом опустил. Следующие слова произнес он грустно, беспомощно, как ошеломленный:
— Мне сдается, Джулиан, что я в чем то виноват. Я сказал вам несколько жестоких слов. Это было несколько минут назад. Я не очень хорошо помню, о чем это было. Расположение моего духа подвергалось большим испытаниям в этом доме. Я не привык к тому, что происходит здесь, — к секретам, таинственностям и ненавистным низким ссорам. У нас дома нет секретов и таинственностей, а ссоры просто смешны. Моя мать и сестры высокообразованные женщины, вы знаете их. Женщины благородные в лучшем значении этого слова. Когда я с ними, у меня беспокойства нет. Дома меня не терзают сомнения, как здесь, о том, кто такие присутствующие здесь люди, я не путаюсь в именах и тому подобное. Я подозреваю, что такой контраст немножко тяготит мою душу и расстраивает меня. Здесь во мне возбуждают подозрения, и это кончается сомнениями и опасениями, которых я не могу преодолеть. Сомнением насчет вас и опасением насчет себя. Теперь я боюсь за себя. Я прошу, чтоб вы помогли мне. Не следует ли мне прежде извиниться?
— Не говорите об этом ни слова. Скажите мне, что я могу сделать.
Орас повернулся лицом к Джулиану в первый раз.
— Посмотрите на меня, — сказал он, — не поражает ли вас, что я не в своем уме? Скажите мне правду, старый дружище.
— Ваши нервы несколько расстроены, Орас. Больше ничего.
Он опять подумал после этого ответа. Глаза его оставались тревожно устремленными на лицо Джулиана.
— Мои нервы несколько расстроены, — повторил он. — Это правда, я чувствую, что они расстроены. Мне хотелось бы, если вы не прочь, удостовериться, что ничего нет хуже этого. Поможете ли вы мне испытать, в порядке ли моя память?
— Я сделаю все, что вам угодно.
— Ах! Вы добрый человек, Джулиан, и человек со светлой головой, что очень важно именно теперь. Послушайте. Я говорю, что неприятности начались в этом доме неделю тому назад. Вы тоже это говорите?
— Да.
— Неприятности начались с приездом одной женщины из Германии, неизвестной нам, которая очень запальчиво вела себя в столовой.

Прав я до сих пор?
— Совершенно правы.
— Женщина эта повела себя высокомерно. Она говорила, что полковник Розбери, нет, я хочу быть вполне точным, что покойный полковник Розбери ее отец. Она рассказала какую то скучную историю о том, что у ней украла ее бумаги и ее имя какая то самозванка, выдававшая себя за нее. Она сказала, что самозванку эту зовут Мерси Мерик. Потом довершила все это, указав на девицу, которая должна стать моей женой, объявив, что Мерси Мерик она. Скажите мне опять, прав я или нет?
Джулиан отвечал ему как прежде. Он продолжал, говоря с большим волнением и с большей уверенностью, чем говорил до сих пор:
— Теперь послушайте, Джулиан. Я перенесу из моей памяти то, что случилось неделю назад, к тому, что случилось пять минут назад. Вы были при этом. Я хочу знать, слышали ли и вы это также.
Он остановился и, не спуская глаз с Джулиана, указал назад на Мерси.
— Вот моя невеста, — продолжал он. — Слышал я или нет, как она сказала, что она вышла из приюта и возвращается в приют? Слышал я или нет, как она признавалась мне в лицо, что ее зовут Мерси Мерик? Отвечайте мне, Джулиан. Мой добрый друг, отвечайте мне ради старых времен.
Голос его ослабел, когда он произнес с мольбой эти слова. Под тупым, бесстрастным выражением его лица появились первые признаки волнения, медленно пробивавшиеся наружу. Отупелый ум слабо оживал. Джулиан увидел, что представился случай помочь ему оправиться, и ухватился за него. Он спокойно взял Ораса за руку и указал на Мерси.
— Вот вам ответ! — сказал он. — Посмотрите!.. И пожалейте о ней.
Она ни разу не прервала их, пока они говорили. Она только переменила положение, и больше ничего. Возле ее стула был письменный стол. Она положила на него свои распростертые руки. Голова ее опустилась на них и лица было не видно. Джулиан не обманулся. Безнадежная печаль ее позы ответила Орасу так, как никакой человеческий язык ответить не мог. Он посмотрел на нее. Болезненная судорога страдания пробежала по его лицу. Он опять обратился к верному другу, который все ему простил. Голова его опустилась на плечо Джулиана, и он залился слезами.
Мерси испуганно вскочила на ноги и взглянула на обоих.
— О Боже! — закричала она. — Что я сделала?
Джулиан успокоил ее движением руки.
— Вы помогли мне спасти его, — сказал он, — пусть льются его слезы. Подождите.
Он обнял рукой Ораса, чтоб поддержать его. Мужественная нежность этого поступка, полное и благородное прощение прошлых оскорблений, в котором это подразумевалось, тронули Мерси до глубины сердца. Она вернулась к своему стулу. Опять стыд и горе охватили ее, и опять она закрыла рукой свое лицо.
Джулиан довел Ораса до стула и молча ждал возле него, пока к нему возвратится самообладание. Орас благодарно взял ласковую руку, поддерживавшую его, и сказал просто, почти по ребячески:
— Благодарю, Джулиан. Мне теперь лучше.
— Достаточно ли вы спокойны, чтоб выслушать то, что вам скажут? — спросил Джулиан.
— Да. Вы хотите говорить со мной?
Джулиан оставил его вопрос без ответа и вернулся к Мерси.
— Настало время, — сказал он. — Расскажите ему все правдиво, безусловно, как вы сказали бы мне.
Она задрожала, когда он это говорил.
— Разве я не довольно сказала ему? — спросила она. — Разве вы желаете, чтоб я разбила ему сердце? Взгляните на него! Взгляните, что я уже сделала!
Орас боялся этого испытания так же, как и Мерси.
— Нет! Нет! Я не могу слушать! Я не смею слушать! — вскричал он и встал, чтоб выйти из комнаты.
Джулиан взялся за доброе дело и ни на минуту не отступал от него. Как нежно любил Орас Мерси, Джулиан теперь узнал в первый раз. Оставалась еще возможность, что она может выпросить прощение, если сама станет говорить за себя.

Позволить ей добиться прощения Ораса было смертельным ударом для любви, еще наполнявшей тайно сердце Джулиана. Но он не колебался. С решимостью, которой Орас, как человек более слабый, не имел сил сопротивляться, он взял его за руку и отвел назад к его месту.
— Для ее и для вашего блага вы не должны осуждать ее, не выслушав, — с твердостью сказал он Орасу. — Одно искушение после другого обмануть вас представлялось ей, и она устояла против всех. Когда ей нечего было опасаться открытия обмана, когда благодетельница, которая любит ее, письменно приказывала ей молчать, когда все, чем женщина дорожит на этом свете, она должна потерять, если признается, — эта женщина ради правды сказала правду. Неужели она ничего не заслужит от вас за это? Уважайте ее, Орас, — и выслушайте.
Орас уступил. Джулиан повернулся к Мерси.
— Вы позволили мне до сих пор руководить вами. Позволите ли еще быть вашим руководителем?
Глаза ее опустились под его взглядом, ее грудь тяжело дышала. Его влияние на Мерси оставалось по прежнему большим. Она наклонила голову с безмолвной покорностью.
— Скажите ему, — продолжал Джулиан умоляющим, совсем не повелительным тоном, — скажите ему, какова была ваша жизнь. Скажите ему, какие вы перенесли испытания и искушения, как у вас не было друга, который произнес бы слова, могущие спасти вас. Потом, — прибавил он, вставая со стула, — пусть он судит вас, если сможет!
Он хотел перевести ее через комнату к тому стулу, который занимал Орас. Но ее покорность имела свои границы. На половине дороги Мерси остановилась и не захотела идти дальше. Джулиан подвинул к ней стул. Она отказалась сесть. Стоя и держась одною рукой за спинку стула, она ожидала слова от Ораса, которое позволили бы ей говорить. Она покорилась этой пытке. Лицо ее было спокойно, мысли ясны. Самое жестокое из всех унижений, унижение в признании своего имени, она перенесла. Ничего не оставалось ей, как показать свою признательность Джулиану, согласившись на его желания, и просить прощения у Ораса, прежде чем они расстанутся навсегда. В скором времени приедет смотрительница — и тогда все будет кончено.
Орас неохотно посмотрел на нее. Глаза их встретились. Он вдруг сказал с оттенком своей прежней запальчивости:
— Я не могу представить себе этого даже теперь!.. Неужели правда, что вы не Грэс Розбери? Не глядите на меня! Скажите одно слово — да или нет?
Она ответила ему смиренно и грустно:
— Да.
— Вы сделали то, в чем эта женщина обвиняла вас? Неужели я должен этому верить?
— Вы должны этому верить, сэр.
Вся слабость характера Ораса обнаружилась, когда Мерси дала этот ответ.
— Какая гнусность! — воскликнул он. — Какое извинение можете вы представить в жестоком обмане, которому вы подвергли меня?
Она приняла его упреки с твердой безропотностью.
«Я заслужила это! — вот все, что она сказала себе. — Я заслужила это! «
Джулиан опять вмешался в защиту Мерси.
— Подождите, пока удостоверитесь, что для нее нет извинения, Орас, — сказал он спокойно, — отдайте ей справедливость, если вы не можете дать ничего более. Я оставляю вас вдвоем.
Он пошел к двери столовой. Слабость Ораса обнаружилась опять.
— Не оставляйте меня одного с ней! — вскричал он. — Я не могу перенести этого бедствия…
Джулиан посмотрел на Мерси. Лицо ее слабо зарумянилось. Это мимолетное выражение облегчения подсказало ему, какую истинно дружескую услугу окажет он ей, если согласится остаться в этой комнате. Он мог удалиться в углубление среднего окна библиотеки. Если он займет это место, то они могут видеть или не видеть, что он тут, сообразно их желанию.
— Я останусь с вами, Орас, пока вы желаете этого. Ответив таким образом, он остановился, проходя мимо Мерси к окну.

Ответив таким образом, он остановился, проходя мимо Мерси к окну. Его природная проницательность подсказала ему, что он еще может быть полезен Мерси. Один намек его может показать ей самый короткий и легкий способ сделать признание. Деликатно и лаконично сделал он ей намек.
— В первый раз, как встретился с вами, — сказал он, — я увидел, что в вашей жизни были неприятности. Позвольте нам услышать, как начались эти неприятности.
Он удалился в свое уединенное местечко. Первый раз после того рокового вечера, когда она и Грэс Розбери встретились во французской хижине, Мерси Мерик оглянулась на земное чистилище своей прошлой жизни и рассказала свою прошлую жизнь просто и правдиво в следующих словах.

Глава XXVII
ПЕРВЫЕ ОПЫТЫ В ЖИЗНИ МАГДАЛИНЫ

— Мистер Джулиан Грэй просил меня рассказать вам и ему, мистер Голмкрофт, как начались мои неприятности. Они начались прежде, чем я помню их. Они начались с моим рождением.
Мать моя (так я слышала от нее) испортила свою будущность, когда была очень молодой девушкой, замужеством за одним из служащих ее отца — грумом, который ездил с ней верхом. Она понесла обычное наказание за подобный поступок. Вскоре она и муж ее разошлись с условием, что она пожертвует человеку, за которого вышла, все небольшое состояние, собственно ей принадлежавшее.
Получив свободу, мать моя должна была зарабатывать себе на пропитание. Ее родные не хотели взять ее к себе. Она поступила в труппу странствующих актеров.
Она зарабатывала таким образом едва едва на насущный хлеб, когда мой отец случайно встретился с ней. Он был знатен, гордился своим положением и был известен в тогдашнем обществе своими талантами и утонченным вкусом. Красота моей матери пленила его. Он взял ее из труппы актеров и окружил всевозможной роскошью, какую только могла пожелать женщина, в своем собственном доме.
Не знаю, сколько времени жили они вместе. Я знаю только, что в то время, с которого я начинаю вспоминать, мой отец бросил ее. Она возбудила его подозрение в неверности — подозрения, совершенно несправедливые, как она уверяла до самой смерти. Я верила ей, потому что она была мне мать. Но я не могу ожидать подтверждения того же от других — могу только повторить, что она говорила. Отец мой оставил ее совершенно без средств. Он никогда более не виделся с нею и не хотел приехать к ней, когда она посылала за ним перед своей кончиной.
Она снова находилась между странствующими актерами, когда я начинаю вспоминать о ней. Это было для меня не совсем плохое время. Я была любимицей и игрушкой бедных актеров. Они учили меня петь и танцевать в том возрасте, когда другие дети начинают учиться читать. Пяти лет я уже была актрисой и составила себе хорошую репутацию на провинциальных ярмарках. Так рано, мистер Голмкрофт, я начала жизнь под чужим именем — самым хорошеньким именем, какое могли придумать для меня, «чтоб заманчивее было на афишах». Трудно было нам в холодные времена года сводить концы с концами. Учиться петь и танцевать для публики часто значит учиться переносить голод и холод дома, когда меня обучали для выступления на сцене. А между тем я дожила до того, что оглядываюсь на время, проведенное мною со странствующими актерами, как на самое счастливое в моей жизни.
Мне было десять лет, когда меня постигло первое серьезное несчастье. Мать моя умерла, изнуренная нелегким актерским трудом, во цвете лет. Вскоре после этого странствующая труппа, лишившись всяких средств вследствие многих неудач, разошлась.
Я осталась на белом свете безымянной, неимущей отверженницей, с одним гибельным наследством — Богу известно, что я могу говорить об этом без тщеславия после того, что выдержала я! — с наследством материнской красоты.
Мои единственные друзья были бедные, умиравшие с голоду актеры. Двое из них, муж и жена, получили места в другой труппе, и я была включена в контракт.

Новый хозяин оказался пьяницей и грубияном. В один вечер я допустила ничтожную ошибку во время представления — и он за это жестоко избил меня. Может быть, я унаследовала гордый дух моего отца — не унаследовав, я надеюсь, его безжалостного характера. Как бы то ни было, я решилась — все равно, что ни случилось бы со мной, — никогда более не служить человеку, избившему меня. Я отворила дверь нашей жалкой квартиры на рассвете и, десяти лет от роду, с узелком в руке вышла в Божий мир одна.
Мать моя сообщила мне в последние минуты своей жизни имя и адрес моего отца в Лондоне.
— Может быть, он почувствует к тебе сострадание, — сказала она, — хотя ко мне не чувствует никакого, попытайся.
У меня было несколько шиллингов, последние жалкие остатки моего жалованья, в кармане, и я была недалеко от Лондона. Но к отцу моему я не ходила. Я была ребенком, но скорее умерла бы с голода, чем обратилась к нему. Я нежно любила свою мать и ненавидела человека, который повернулся к ней спиной, когда она лежала на смертном одре. Что он был мой отец, это не имело для меня никакого значения. Это признание возмущает вас? Вы смотрите на меня таким образом, мистер Голмкрофт.
Подумайте. Разве то, что я сказала, осуждает меня как бездушное существо даже в моем детстве? Что значит отец для ребенка, когда ребенок никогда не сидел на его коленях и не получал от него ни поцелуя, ни подарка? Если б мы встретились на улице, мы не узнали бы друг друга. Может быть, впоследствии, когда я умирала с голода в Лондоне, я просила милостыни у моего отца, не зная его, — а он, может быть, бросил пенни своей дочери, чтобы отвязаться от нее, также не зная ее. Что же может быть священного в подобных отношениях отца и ребенка? Даже цветы в поле не могут расти без помощи света и воздуха. Как же вырастет любовь ребенка, если ничто не помогает ей?
Мои небольшие деньги скоро были бы истрачены, будь я даже достаточно старше и сильнее, чтобы отстоять их. Теперь же мои шиллинги отняли у меня цыгане. Я не имела причины жаловаться. Они накормили меня и приютили в своей палатке и заставляли меня служить им различными способами. Через некоторое время и для цыган, как и для странствующих актеров, наступили тяжелые времена. Одни были посажены в тюрьму, другие разбежались. Это было время уборки хмеля. Я получила работу у жнецов, а потом отправилась в Лондон, с моими новыми друзьями.
Я не имею желания утомлять вас подробностями из этой части моего детства. Достаточно сказать вам, что я опускалась все ниже и ниже, и кончила продажей спичек на улице. Наследство моей матери доставляло мне много шестипенсовых монет, которые за мои спички никогда не вырвали бы из их карманов, будь я безобразным ребенком. Лицо мое, которое впоследствии стало моим величайшим злополучием, в то время было моим лучшим другом.
Не напоминает ли вам что нибудь, мистер Голмкрофт, в жизни, которую я старалась теперь вам описать, день, когда мы гуляли вместе не так давно?
Я помню, что удивила и оскорбила вас, и тогда мне невозможно было объяснить свое поведение. Помните девочку с жалким, завядшим букетом в руке, которая бежала за нами и просила полпенни? Я привела вас в негодование, расплакавшись, когда девочка стала просить вас купить ей хлеба. Теперь вы знаете, почему я жалела ее. Теперь вы знаете, почему я оскорбила вас на следующий день, не поехав к вашей матери и сестрам, а отправилась к этому ребенку в ее несчастный дом. После того, в чем я вам призналась, вы согласитесь, что моя бедная сестра по несчастью имела надо мной преимущественное право.
Позвольте мне продолжать. Мне жаль, если я огорчила вас. Позвольте мне продолжать.
Одинокие странницы на улицах имеют, как я это узнала, один способ, всегда для них открытый, представить свои страдания вниманию своих богатых и сострадательных ближних. Им стоит только нарушить закон и публично появиться в суде. Если обстоятельства, сопровождавшие их проступок, интересны, то они имеют еще одну выгоду: о них напишут по всей Англии в газетах.

Да, даже я знаю закон. Я знаю, что он оставлял меня без всякого внимания, пока я уважала его, но в двух разных случаях он делался моим лучшим другом, когда я нарушила его. Моя первая счастливая вина была сделана, когда мне минуло двенадцать лет.
Это было вечером. Я умирала с голода, шел дождь, наступала ночь. Я просила милостыню открыто, громко, как только голодный ребенок может просить. Старая дама в коляске у дверей одной лавки пожаловалась на мою докучливость. Полицейский исполнил свою обязанность. Закон дал мне ужин и ночлег в части на эту ночь. Меня привели в полицию, судья расспросил меня, я правдиво рассказала свою историю. Это была ежедневная история тысячи таких детей, как я, но в ней был один интересный элемент. Я призналась, что у меня был отец, он тогда умер, человек знатный, я призналась также открыто, как призналась во всем, что я не обращалась к нему за помощью, негодуя на его поступок с моей матерью. Верно, это было нечто новое, это повело к появлению моего «дела» в газетах. Меня описали «хорошенькой и интересной». В суд стали присылать для меня деньги. Одна сострадательная чета, люди порядочные, навестили меня в рабочем доме. Я произвела на них благоприятное впечатление — особенно на жену. Я была буквально одинока — у меня не было неприятных родственников, которые предъявили бы на меня право. Жена была бездетна, муж человек добрый. Кончилось тем, что они взяли меня к себе в услужение.
Я всегда чувствовала стремление, все равно как низко ни упала бы, подняться к положению высшему, подниматься, несмотря на судьбу, к доле выше моей. Может быть, частица гордости моего отца лежит в этом неугомонном моем чувстве. Это часть моей натуры! Она привела меня сюда и выйдет со мной из этого дома. Это мое проклятие или благословение? Я решить не могу.
Первую ночь, которую я провела в моем новом доме, я сказала себе: «Меня взяли в служанки, но я буду кое чем побольше. Кончится тем, что они возьмут меня в дочери».
Не пробыла я и недели в доме, как сделалась любимой компаньонкой жены, когда муж отсутствовал по делам. Это была женщина высокообразованная, гораздо выше своего мужа по воспитанию. Любовь вся была на ее стороне. Исключая те случаи, когда он возбуждал ее ревность, они жили довольно согласно. Она принадлежала к числу тех немногих жен, которые покоряются разочарованию в своих мужьях, а он принадлежал к тем мужьям, которые никогда не знают, что их жены действительно думают о них. Самое величайшее ее счастье было учить меня. Я училась жадно, я делала быстрые успехи. В мои молодые годы я скоро приобрела утонченность языка и обращения, которые отличали мою госпожу. Справедливость требует сказать, что образование, сделавшее меня способной разыграть роль образованной женщины, было ее делом.
Три счастливых года жила я под этой дружелюбной кровлей. Мне шел шестнадцатый год, когда роковое материнское наследство бросило первую тень на мою жизнь. В один несчастный день материнская любовь жены перешла в одно мгновение в ревнивую ненависть, не прощающую никогда. Можете вы угадать причину? Муж влюбился в меня.
Я была невинна, я была безукоризненна. Он сам признался в этом пастору, который был при нем пред смертью. В это время прошло уже много лет — было слишком поздно оправдывать меня.
Он был в таких летах (когда я находилась на его попечении), когда предполагают, что мужчины смотрят на женщин спокойно, если не равнодушно. Я за несколько лет привыкла смотреть на него как на второго отца. В моем неведении чувства, которое действительно ему внушала, я позволяла ему некоторые отцовские фамильярности со мной, воспламенявшие его порочную страсть. Это узнала жена, а не я. Никакие слова не могут описать моего удивления, моего ужаса, когда первая вспышка ее негодования открыла мне истину. Я на коленях уверяла, что невинна. Я на коленях умоляла ее отдать справедливость моей чистоте и моей юности. В другое время это была самая кроткая и самая внимательная женщина, теперь же ревность сделала из нее настоящую фурию.

Я на коленях умоляла ее отдать справедливость моей чистоте и моей юности. В другое время это была самая кроткая и самая внимательная женщина, теперь же ревность сделала из нее настоящую фурию. Она обвиняла меня в том, что я умышленно поощряла ее мужа, она уверяла, что выгонит меня из дома собственными руками. Подобно другим добродушным людям, муж ее носил в себе зародыши гнева, которые опасно было расшевеливать. Когда жена его подняла на меня руку, он потерял всякое самообладание. Он, прямо сказал жене, что не может жить без меня, он открыто признался в своем намерении отправиться со мной, когда я оставлю их дом. Обезумевшая женщина схватила его за руку — я увидела это, и больше ничего. Я выбежала на улицу, пораженная паническим страхом. Проезжал кеб. Я села в него, прежде чем муж успел отворить дверь дома, поехала в единственное убежище, которое могла придумать — в небольшую лавку, которую содержала одна вдова, сестра нашей служанки. Там мне дали приют на ночь. На другой день муж нашел меня. Он делал мне гнусные предложения, он предлагал мне все свое состояние, он объявил свое намерение, несмотря на все, что я говорила, вернуться на следующий день. В эту ночь, с помощью доброй женщины, приютившей меня, под покровом темноты, как будто я была виновата, я тайно переехала в Восточный район Лондона, к одной надежной женщине, которая жила очень тихо, пуская к себе жильцов.
Тут в маленьком заднем чердачке опять пустилась я по миру в такие лета, когда вдвойне опасно было для меня зарабатывать себе пищу и приют.
Я не приписываю себе чести, как ни была я молода, поставленная между легкой жизнью порока и трудной жизнью добродетели, в том, что я поступала таким образом. Этот человек просто ужасал меня, я чувствовала побуждение бежать от него. Но надо помнить, прежде чем я приближусь к самой печальной части моей грустной истории, что я была девушка невинная и совсем недостойна порицания.
Простите мне, что я так распространяюсь о моих юных годах. Мне страшно говорить о тех событиях, которые наступили потом.
Лишившись уважения моей первой благодетельницы, я в моем одиноком положении лишилась всяких связей с честной жизнью, кроме связи весьма слабой — шитья. Я могла располагать только рекомендацией моей новой хозяйки в один магазин, на который работало много швей. Бесполезно говорить вам, какое жалкое вознаграждение получается за такую работу — вы читали об этом в газетах. Пока сохранялось мое здоровье, я могла жить и не делать долгов. Немногие девушки могли выдержать так долго, как я, медленную отраву тесных мастерских, недостаток пищи и почти совершенного отсутствия движения. Жизнь в детстве я провела на открытом воздухе — это помогло укрепиться здоровью, от природы крепкому, от природы свободному от всяких признаков наследственной болезни. Но мое время настало наконец. От тяжелого труда здоровье мое сдало. Я заболела лихорадкой, и мои товарищи, жильцы, вынесли мне приговор:
— Ах! Бедняжка, ее неприятности скоро кончатся!
Предсказание могло оказаться справедливым — я могла никогда не совершать проступков и не испытывать страданий в последующие годы — если б заболела в другом доме.
Но, на мое счастье или несчастье, не смею сказать, что именно, мои горести заинтересовали актрису одного второразрядного театра, которая занимала комнату этажом ниже. Кроме двух — трех часов вечером, когда исполняла свои театральные обязанности, это благородная женщина не отходила от моей постели. Хотя сама имела мало средств, она из своего кошелька оплачивала мои неизбежные затраты, когда я лежала больная. Хозяйка, тронутая ее примером, брала только половину платы за мою комнату. Доктор, с христианской, добротой, не всегда типичной этому званию, ничего не брал. Вот какой заботой и вниманием была я окружена, а моя молодость и мой организм сделали остальное. Я вернулась к жизни — и опять принялась за шитье.
Вы, может быть, удивитесь, что я не воспользовалась возможностью попасть на сцену, имея нежнейшим другом актрису.

Ведь мое пребывание в театральной труппе в детстве ознакомило меня в некоторой степени с театральным искусством.
У меня была только одна причина не появляться в театре, но она была так сильна, что побуждала меня покоряться всему другому, как ни безнадежен был выбор. Если б я появилась на сцене, то возможность встретить такого человека, от которого я бежала, было только вопросом времени. Я знала, что он обычный посетитель театра и подписчик на афиши. Я даже слышала, как он говорил о том театре, в котором играла моя приятельница, и выгодно сравнивал его с театрами, имевшими более высокие претензии. Присоединись я к труппе, он рано или поздно непременно пойдет посмотреть «новую актрису». Одна мысль об этом примиряла меня с необходимостью вернуться к моей иголке. Прежде чем силы позволили мне переносить атмосферу тесной мастерской, я получила позволение как милость продолжать мое занятие дома.
Конечно, я сделала выбор, как добродетельная девушка. А между тем тот день, когда я вернулась к моей игле, был гибельным днем моей жизни.
Мне теперь нужно было заботиться не только о насущных потребностях жизни, а платить свои долги. Я могла это сделать, только работая больше прежнего и живя беднее прежнего. Я скоро поплатилась при моем слабом состоянии здоровья за такую жизнь. В один из вечеров голова моя вдруг закружилась, сердце мое страшно забилось. Я успела отворить окно и впустить в комнату свежий воздух, мне стало лучше. Но я не настолько оправилась, чтобы быть в состоянии снова работать. Я подумала:
«Если я выйду на полчаса, небольшая прогулка может мне помочь». Гуляла я не более десяти минут, когда приступ, от которого я страдала в комнате, возобновился. Возле не было лавки, в которой я могла бы приютиться. Я хотела позвонить в дверь ближайшего дома. Прежде чем успела дойти до нее, я лишилась чувств на улице.
Как долго пролежала я на земле до появления первого прохожего, сказать я не могу.
Когда сознание начало возвращаться, я поняла, что лежу где то и что к моим губам подносит рюмку мужчина. Я успела проглотить — не знаю, мало ли, много ли. Этот крепительный напиток произвел на меня какое то очень странное действие. Сначала он меня взбодрил, а потом сознание отуманилось. Я опять лишилась чувств.
Когда я очнулась, начинало светать. Я лежала на постели в незнакомой комнате. Какой то неведомый ужас охватил меня. Я позвала. Пришли три или четыре женщины, лица которых открыли даже моим неопытным глазам постыдную гнусность их жизни. Я вскочила на постели, я умоляла их сказать мне, где я и что случилось…
Пощадите меня! Я не могу говорить ничего больше. Не так давно вы слышали, как мисс Розбери назвала меня уличной женщиной. Теперь вы знаете, Господь мне судья, что я говорю правду, теперь вы знаете, что сделало меня такой и в какой мере заслуживаю я мое бесславие.
Голос ее ослабел, решимость изменила ей в первый раз.
— Дайте мне несколько минут, — сказала она тихим, умоляющим тоном. — Если буду продолжать сейчас же, я боюсь, что расплачусь.
Она села на стул, который Джулиан поставил для нее, отвернувшись так, что никто не мог видеть ее лица. Одну руку она прижала к груди, другая бессильно повисла.
Джулиан встал со своего места. Орас не двигался и не говорил. Голова его была опущена на грудь, следы слез на щеках без слов показывали, что Мерси тронула его сердце. Простит ли он ей? Джулиан подошел к стулу Мерси.
Молча взял он руку, которая все еще была опущена. Молча поднес ее к губам и поцеловал, как мог бы поцеловать брат. Она вздрогнула, но не поднимала глаз. Какое то странное опасение как будто овладело ею.
— Орас! — шепнула она робко.
Джулиан не отвечал. Он вернулся на свое место и позволил ей думать, что это был Орас.
Жертва была громадная, при чувствах Джулиана к Мерси, и достойна человека, сделавшего ее.
Она просила только несколько минут.

Она просила только несколько минут. Через несколько минут она опять обратилась к нему. Ее нежный голос снова окреп, глаза ее нежно смотрели на Ораса, когда она продолжала:
— Что могла сделать одинокая девушка в моем положении, когда я поняла, что случилось со мной?
Будь у меня близкие и дорогие родственники, чтобы покровительствовать и посоветовать мне, что делать, негодяи, в руки которых я попала, могли бы быть наказаны по всей строгости законов. Я не больше ребенка имела понятие о формальностях, приводящих в действие закон. Но у меня оставался другой выбор, скажете вы. Благотворительные общества приняли бы меня и помогли бы мне, если б я объяснила им сложившиеся обстоятельства. Я так же мало знала о существовании благотворительных обществ, как и закона. По крайней мере, я могла бы вернуться к честным людям, у которых прежде жила. Когда я вырвалась на свободу через несколько дней, мне было уже стыдно вернуться к честным людям. Безнадежно и беспомощно, без добровольного греха, без собственного выбора, стремилась я, как стремятся тысячи других женщин, по жизненному пути, который наложил на меня клеймо на всю остальную мою жизнь.
Удивляетесь ли вы моему невежеству, обнаруженному в этом признании?
Вы, имеющие поверенных, которые сообщают вам о всех тонкостях закона, читающие газеты, указы и имеющие деятельных друзей, расхваливающих вам постоянно благотворительные заведения, вы, обладающие этими выгодами, не имеете никакого понятия о том неведении, в котором живут ваши погибшие ближние. Они ничего не знают (если только это не мошенники, привыкшие обирать общество) о ваших благородных планах помогать им. Цель благотворительных заведений и объявления, как о них узнавать и обращаться к ним, следовало бы поместить на углу каждой улицы. Что мы знаем о публичных обедах, красноречивых проповедях и четко напечатанных циркулярах? Время от времени известие о каком нибудь одиноком существе (по большей части женщине), совершившем самоубийство, может быть, в пяти минутах ходьбы от того заведения, которое отворило бы ей двери, появляется в газетах, приводит вас в страшное негодование, а потом забывается. Постарайтесь сделать известными благотворительные заведения и приюты для людей без денег, как стараются сделать известными новую пьесу, новый журнал, новое лекарство для людей с деньгами, и вы спасете много одиноких созданий, погибающих теперь.
Вы простите и поймете меня, если я не скажу ничего более об этом периоде моей жизни. Позвольте мне перейти к новому событию в моей карьере, которое во второй раз обратило на меня внимание в суде.
Как ни была печальна моя опытность, она не научила меня дурно думать о людях. Я нашла добрые сердца, сочувствовавшие мне в моих прежних неприятностях, и у меня были друзья, верные, бескорыстные, великодушные друзья между моими сестрами по несчастью. Одна из этих бедных женщин (с радостью думаю, что она оставила свет, так сурово поступивший с ней) особенно привлекла мое сочувствие. Она была самое кроткое, самое бескорыстное существо, с каким когда либо случалось мне встречаться. Мы жили как сестры. Не раз в мрачные часы, когда мысль о самоубийстве приходит к отчаявшейся женщине, образ моей бедной, преданной приятельницы, которая осталась страдать одна, приходил мне на ум и удерживал меня. Вы вряд ли поймете это, но даже и у нас были счастливые дни. Когда у нее или у меня было несколько лишних шиллингов, мы делали друг другу маленькие подарки и наслаждались нашим скромным удовольствием давать и получать так же сильно, как и самые добродетельные женщины на свете.
Однажды я повела мою приятельницу в лавку купить ей ленту — только бант для платья. Она должна была выбрать, а я заплатить, и лента должна была быть самая хорошенькая, какую только можно было достать за деньги.
Лавка была переполнена, и нам пришлось немножко подождать.
Возле меня, когда я стояла у прилавка с моей подругой, находилась щегольски одетая женщина, выбиравшая носовые платки.

Платки были вышиты великолепно, но щеголихе было трудно угодить. Она презрительно скомкала их в кучу и потребовала показать другие. Приказчик, убирая платки с прилавка, не досчитался одного. Он знал об этом точно, потому что вышивка на платке была какая то особенная, так что платок этот приметить было легко. Я была одета бедно и стояла возле самых носовых платков. Посмотрев на меня, он закричал хозяину:
— Заприте дверь! В лавке есть вор!
Дверь заперли, пропавшего платка напрасно искали на прилавке и на полу. Совершено было воровство, и я была обвинена.
Не скажу ничего о том, что я чувствовала, расскажу только о том, что случилось.
Меня обыскали, и платок нашли у меня. Женщина, стоявшая возле меня, увидев, что ей угрожает разоблачение, вероятно, успела сунуть украденный платок в мой карман. Только искусная воровка могла сделать это так, чтобы я этого не заметила. Перед этим фактом бесполезно было уверять в своей невиновности. Я не могла сослаться и на свою репутацию. Моя приятельница хотела заступиться за меня, но кто была она? Такая же пропащая женщина, как и я. Показание моей хозяйки в пользу моей честности не произвело никакого действия. Против нее уже говорило то, что она пускала к себе на квартиру таких женщин. Меня судили и нашли виновной. Рассказ о моем бесславии теперь полон, мистер Голмкрофт. Все равно, невинна я или нет, стыд остается — я была посажена в тюрьму за воровство.
Смотрительница тюрьмы приняла во мне участие. Она дала благоприятный отзыв начальству о моем поведении, и когда я отбыла свой срок (так у нас говорится), она дала мне письма к доброму другу моих последних лет — той даме, которая приедет забрать меня обратно к себе в приют.
С того времени история моей жизни более ничего, как история о напрасных усилиях женщины занять потерянное место в обществе.
Смотрительница, приняв меня в приют, сказала откровенно, что на пути к возвращению мне предстоят страшные препятствия. Но она видела, что я чистосердечна, почувствовала ко мне женскую симпатию и сострадание. Со своей стороны я не прочь была начать медленный и утомительный обратный путь к порядочной жизни, с самого смиренного начала — как служанка. Получив аттестат из приюта, я поступила в порядочный дом. Я трудилась усердно, трудилась безропотно, но роковое наследство моей матери с самого начала преследовало меня. Моя наружность привлекла внимание, мое обращение и привычки не походили на обращение и привычки тех женщин, между которыми бросила меня судьба. Я переменила одно место за другим, все с одним и тем же результатом. Подозрение и ревность перенести я могла, но я была беззащитна, когда любопытстве в свою очередь завладело мной. Раньше или позже расспросы вели к открытию. Иногда слуги угрожали мне, что все разом откажутся от места, — и я была принуждена уходить. Иногда там, где бывал в семействе молодой человек, сплетни указывали на него и на меня — и опять я принуждена была уходить. Если вам интересно, мисс Розбери может рассказать вам историю этих грустных дней. Я рассказала ей ее в ту памятную ночь, когда мы встретились во французском домике, и у меня недостает духа повторить ее теперь. Через некоторое время меня утомила безнадежная борьба. Отчаяние овладело мной — я лишилась всякой надежды на милосердие Господне. Не раз подходила я к тому или другому мосту и смотрела через перила на реку или говорила самой себе: «Другие женщины делали это, почему не сделать мне?
Вы спасли меня в то время, мистер Грэй, как спасали и после того. Я принадлежала к вашим прихожанкам, когда вы произносили проповедь в капелле приюта. Вы примирили других, кроме меня, с нашим трудным земным странствованием. От их имени и моего я благодарю вас.
Я забыла, через какое время после того счастливого дня, когда вы утешили и поддержали нас, началась война между Францией и Германией. Но я никогда не забуду того вечера, когда смотрительница пригласила меня в свою комнату и сказала:
— Душа моя, ваша жизнь пропадает здесь понапрасну.

Если у вас осталось мужество для новой попытки, то я могу предоставить вам еще случай.
Оставалась я месяц на стажировке в лондонском госпитале. Потом я надела красный крест Женевской Конвенции и была назначена сиделкой во французский походный лазарет. Когда вы увидели меня в первый раз, мистер Голмкрофт, я была еще в одежде сиделки, скрытой от вас и от всех под серым плащом. Вы знаете, что было потом, вы знаете, как я вступила в этот дом.
Я не преувеличивала неприятности и испытания, когда рассказывала вам свою жизнь. Я добросовестно описала, какова она была, когда я встретилась с мисс Розбери, — жизнь без надежды. Дай Бог, чтоб вы никогда не испытали искушения, овладевшего мной, когда осколок гранаты поразил жертву во французском домике. Она, как сказал доктор, лежала мертвой. Ее имя было не запятнано. Ее будущность обещала мне награду, в которой мне отказывали честные усилия раскаивающейся женщины. Мое потерянное место в обществе возвращалось с одним условием — я должна пойти для этого на обман. У меня не было никакой будущности, у меня не было друга, который мог бы посоветовать мне и спасти меня. Самые лучшие годы моей молодости прошли в напрасной борьбе за возвращение своего доброго имени. Таково было мое положение, когда возможность присвоить имя мисс Розбери пришла на ум. Под влиянием минутного порыва, необдуманно — нечестно, если вы хотите, я воспользовалась случаем и позволила вам пропустить меня через немецкие посты под именем мисс Розбери. Приехав в Англию, имея время обдумать, я сделала первое и последнее усилие отступить, пока еще не поздно. Я отправилась в приют, остановилась на противоположной стороне улицы и стала на него смотреть. Прежняя безнадежная жизнь воскресла в моем воображении, когда я смотрела на знакомую дверь, ужас вернуться к этой жизни, проникал сквозь меня, я никак не могла принудить себя ее вновь перенести. Пустой кеб проезжал мимо в эту минуту. В отчаянии я остановила его. А когда он спросил: «Куда ехать? «, я опять с отчаянием ответила ему: «В Мэбльторн».
О том, как я страдала тайно после моего душевного обмана, позволившего мне остаться у леди Джэнет, я не скажу ничего. Многое, удивлявшее вас в моем поведении, ясно для вас теперь. Вы должны были заметить давно, что я несчастна. Теперь вы знаете почему.
Мое признание окончено, моя совесть наконец заговорила. С вас снято обещание, данное мне, — вы свободны. Поблагодарите мистера Джулиана Грэя за то, что я стою здесь и сама обвиняю себя в проступке, который совершила, перед человеком, которого я оскорбила.

Глава XXVIII
ПРИГОВОР, ПРОИЗНЕСЕННЫЙ НАД НЕЙ

Рассказ был закончен. Последние звуки ее голоса замерли в тишине.
Глаза Мерси все еще были устремлены на Ораса. После того, что он услышал, мог ли он устоять от этого кроткого умоляющего взгляда? Простит ли он ей? Несколько минут перед тем Джулиан видел слезы на щеках Ораса и думал, что он жалеет ее. Почему же он теперь молчал? Возможно ли, чтоб он жалел только самого себя?
В последний раз, в этот кризисный миг ее жизни, Джулиан заступился за Мерси. Он никогда не любил ее до такой степени, как в эту минуту. Даже с его великодушным характером тяжело было ходатайствовать за нее перед Орасом фактически против себя. Но он обещал ей всю возможную помощь, какую может предложить самый верный друг. Верно и мужественно он сдержал свое обещание.
— Орас! — сказал он.
Орас медленно поднял глаза. Джулиан встал и подошел к нему.
— Она просит вас поблагодарить меня, если ее совесть заговорила. Благодарите благородную натуру, которая отозвалась, когда я обратился к ней. Отдайте справедливость бесценному достоинству женщины, которая может говорить правду. Ее сердечному раскаянию радуются небеса. Неужели оно не защитит ее на земле? Уважайте ее, если вы христианин, сожалейте о ней, если вы человек!
Он ждал. Орас не отвечал ему.
Глаза Мерси со слезами обратились на Джулиана.

Неужели оно не защитит ее на земле? Уважайте ее, если вы христианин, сожалейте о ней, если вы человек!
Он ждал. Орас не отвечал ему.
Глаза Мерси со слезами обратились на Джулиана. Его сердце жалело ее. Его слова утешали и прощали Мерси. Когда она опять посмотрела на Ораса, она сделала это с усилием. Его влияние на нее прошло. В глубине души ее возникла непрошеная мысль — мысль, которую прогнать уже было нельзя: «Неужели я когда нибудь могла любить этого человека? » Она сделала к нему шаг. Не могла же она, даже теперь, совсем забыть прошлое. Она протянула руку.
Он тоже встал, не смотря на нее.
— Прежде чем мы расстанемся навсегда, — сказала она ему, — возьмите мою руку в знак того, что вы прощаете мне…
Он колебался. Он приподнял руку. Тотчас же великодушное побуждение исчезло. Вместо этого явилось гадкое опасение того, что может случиться, если им овладеет опасное очарование ее прикосновения. Рука его опустилась, он быстро отвернулся.
— Я не могу простить ей! — сказал он.
С этим страшным признанием, даже не бросив на Мерси последнего взгляда, он вышел из комнаты.
В ту минуту, когда он отворял дверь, Джулиан не смог скрыть своего презрения.
— Орас, — сказал он, — мне вас жаль!
Когда эти слова вырвались у него, он посмотрел на Мерси. Она отвернулась от обоих, она отошла в дальний конец библиотеки. Первое предупреждение о том, что ожидало ее, когда она опять вступит в свет, дал ей почувствовать Орас. Энергия, поддерживавшая ее до сих пор, исчезла перед страшной перспективой, вдвойне страшной для женщины, позора и презрения. Со слезами на глаза упала она на колени перед небольшой кушеткой в самом темном углу комнаты.
«О, Христос! Сжалься надо мною! » — вот о чем была ее молитва, и только об этом.
Джулиан последовал за ней. Он немного подождал. Потом его ласковая рука дотронулась до ее руки, его дружеский голос успокоительно коснулся ее слуха.
— Оживись, бедное, уязвленное сердце! Прекрасная, очищенная душа, ангелы Господни радуются над тобой! Займи свое место между благороднейшими созданиями Бога!
Он встал с этими словами. Все ее сердце устремилось к нему. Она схватила его руку, прижала ее к груди, прижала к губам, а потом вдруг опустила и стояла перед ним, дрожа как испуганный ребенок.
— Простите меня! — вот все, что она могла сказать. — Я так одинока, а вы так добры ко мне!
Она хотела оставить его. Это было бесполезно — силы ее иссякли, она ухватилась за изголовье кушетки, чтобы удержаться на ногах. Джулиан посмотрел на нее. Признание в любви готово было сорваться с его губ, но он посмотрел на нее опять и удержался. Нет, не в эту минуту, не в то время, когда она была беспомощна и пристыжена, не в то время, когда ее слабость могла заставить ее уступить, а впоследствии сожалеть об этом. Великое сердце, пощадившее ее и сожалевшее о ней с самого начала, щадило и сожалело о ней теперь.
Он также оставил ее, но сказал такие слова на прощание:
— Не думайте о вашей будущей жизни, — сказал он ласково. — Я хочу кое что предложить вам, когда отдохновение и спокойствие восстановят ваши силы.
Он отворил ближайшую дверь, дверь столовой, и вышел. Слуги, накрывавшие на стол, заметили, что когда «мистер Джулиан» вошел в комнату, глаза его были «блестящее прежнего». Он имел вид (заметили они) человека, «ожидавшего приятных известий». Они готовы были предположить, хотя, конечно, он был очень молод для этого, что племянник ее сиятельства ожидает повышения в своем духовном звании.
Мерси села на кушетку.
В физическом состоянии человека есть границы страданию. Когда оно дошло до известной точки, нервная система становится неспособной чувствовать сильнее. Законы природы в этом отношении относятся не только к телесным страданиям, но и к душевным также.

Горе, ярость, ужас имеют также известные границы. Нравственная чувствительность, так же как и нервная, достигает своего периода полного истощения и не чувствует ничего более.
Способность страдать у Мерси дошла до своей границы. Оставшись одна в библиотеке, она могла почувствовать физическое облегчение. Отдохнув, она начала смутно припоминать прощальные слова Джулиана и попыталась понять, что они значили, — больше она ничего не могла.
Прошел промежуток времени, краткий промежуток полного отдыха.
Мерси настолько оправилась, что смогла взглянуть на часы и рассчитать время, которое может пройти, прежде чем Джулиан вернется к ней, как обещал. Пока ее воображение еще мучительно следовало за этим течением мыслей, ее потревожил звон колокольчика в передней, призывавший слугу, который обязан был находиться в этой части дома. Оставляя библиотеку, Орас вышел в дверь, которая вела в переднюю, и не запер ее. Мерси ясно слышала звон колокольчика, а через минуту (еще яснее) услышала голос леди Джэнет.
Она вскочила. Письмо леди Джэнет еще лежало в ее кармане — письмо, повелительно приказывавшее ей воздержаться от того самого признания, которое только что сорвалось с ее губ. Приближался час обеда, а библиотека была любимым местом, в котором хозяйка дома и ее гости собирались в это время. Нечего было сомневаться: леди Джэнет только остановилась в передней по дороге в библиотеку.
Мерси предстояло или тотчас уйти из библиотеки в дверь столовой, или оставаться на своем месте, рискуя быть вынужденной признаться рано или поздно в том, что она добровольно ослушалась своей благодетельницы. Измученная своими страданиями, она стояла с трепетом и колеблясь, будучи не способна решить, что же выбрать.
Голос леди Джэнет, громкий и решительный, донесся до библиотеки. Она делала выговор слуге, который явился на звон колокольчика.
— Ваша обязанность в моем доме смотреть за лампами?
— Моя, миледи.
— А я обязана платить вам жалованье?
— Точно так, ваше сиятельство.
— Почему же я нахожу, что лампа в передней почти погасла и дымится? Я не нарушила моих обязанностей к вам. Не нарушайте ваших обязанностей ко мне.
Никогда голос леди Джэнет не звучал так сурово в ушах Мерси, как теперь. Если она говорила таким строгим тоном со слугой, который относился небрежно к уходу за лампой, чего должна была ожидать ее приемная дочь, когда леди Джэнет узнает, что она пренебрегла ее просьбами и приказаниями.
Сделав выговор, леди Джэнет еще не закончила разговор со слугой, она потом задала ему вопрос:
— Где мисс Розбери?
— В библиотеке, миледи.
Мерси вернулась к кушетке, она не могла выдержать больше, у нее не хватало даже решимости поднять глаза на дверь.
Леди Джэнет появилась быстрее обыкновенного. Она подошла к кушетке и шутливо потрепала Мерси двумя пальцами по щеке.
— Ленивый ребенок! Еще не оделась к обеду? Фи! Фи!
Тон ее голоса был так же шутлив и дружелюбен, как и действие, сопровождавшее слова. С безмолвным изумлением Мерси подняла глаза на нее.
Всегда восхищающая пышностью и великолепием своих костюмов, леди Джэнет в этом случае превзошла саму себя. На ней было самое лучшее из ее бархатных платьев, самые богатые бриллианты, самые великолепные кружева, а между тем на обед никого не ожидали, кроме обычных членов мэбльторнского кружка. Заметив сначала эту странность, Мерси потом приметила в первый раз, с тех пор как она знала леди Джэнет, что глаза старушки избегали встречи с ее глазами. Леди Джэнет села возле Мерси на кушетке, очень любезно посмеялась над простым платьем «ленивого ребенка», на котором не было никаких украшений, дружелюбно обняла Мерси и собственною рукой поправила ее растрепанные волосы, но как только Мерси взглядывала на нее, глаза леди Джэнет замечали что нибудь чрезвычайно интересное в знакомых предметах, окружавших ее на стенах библиотеки.

Как следовало истолковать эти перемены? На какое заключение указывали они?
Более глубокое знакомство Джулиана с человеческой натурой, будь тут Джулиан, могло бы найти ключ к тайне. Он мог бы предположить (как это ни было невероятно), что на робость Мерси перед леди Джэнет леди Джэнет отвечала взаимной робостью. Действительно, было так. Женщина, непоколебимое спокойствие которой преодолело дерзость Грэс Розбери в час ее торжества, — женщина, которая отважилась пренебречь всеми последствиями своей решимости оставить без внимания настоящее положение Мерси в доме, струсила в первый раз, когда очутилась лицом к лицу с той самой женщиной, ради которой она столько страдала и для которой пожертвовала так много. Она боялась встречи с Мерси, так же как Мерси боялась встречи с ней. Великолепие ее одежды просто показывало то, что когда другие предлоги откладывать свидание было исчерпаны, был найден предлог заняться продолжительным и изящным туалетом. Даже минуты, потраченные на выговор слуге, служили предлогом отсрочить встречу. Торопливый вход в комнату, притворная шутливость в разговоре и обращении, уклончивые и блуждающие взгляды — все относилось к одной и той же причине. В присутствии других леди Джэнет успешно заставляла умолкнуть протест своей собственной врожденной деликатности и врожденного чувства чести. В присутствии Мерси, которую она любила материнской любовью, — в присутствии Мерси, для которой она унизилась до того, что умышленно скрыла истину, — в ней восстало и упрекало ее все, что было высокого и благородного в ее натуре.
«Что подумает обо мне моя приемная дочь, дитя моей первой и последней материнской любви, теперь, когда я стала сообщницей в обмане, которого она сама стыдится? Как я могу взглянуть ей в лицо, когда я, не колеблясь, из себялюбивого внимания к моему собственному спокойствию, запретила ей откровенно признаться в истине, что обязывало ее сделать ее тонкое чувство долга? «
Вот какие мучительные вопросы были в душе леди Джэнет в то время, как она дружелюбно обнимала Мерси, в то время, как ее пальцы фамильярно поправляли волосы Мерси. От этого, только от этого появилось желание, заставившее ее говорить с явно притворным легкомыслием обо всех предметах, входивших в круг обыкновенного разговора, пока он относился к будущему и полностью оставлял без внимания настоящее и прошедшее.
— Зима здесь нестерпима, — начала леди Джэнет. — Я думала, Грэс, что бы нам лучше теперь сделать.
Мерси вздрогнула. Леди Джэнет назвала ее «Грэс». Леди Джэнет намеренно показывала, будто нисколько не подозревает истины.
— Нет! — продолжала ее сиятельство, притворившись, будто иначе поняла движение Мерси. — Вам не надо идти одеваться. Уже поздно, и я готова вас извинить. Вы приводите меня в смятение, душа моя. Вы дошли до совершенства в простоте. Ах! Я помню, когда у меня также были свои прихоти и фантазии и когда я казалась хороша во всяком платье точно так же, как вы. Довольно об этом. Я уже вам говорила, что думала и составляла планы о том, что вы должны делать. Мы, право, не можем остаться здесь. Сегодня холодно, завтра жарко — что это за климат! А что касается общества, то чего же мы лишимся, если уедем? Теперь общества не существует. Щеголеватая толпа встречается теперь в домах, рвет друг другу платье, наступает друг другу на ноги. Если вам особенно посчастливится, вы посидите на лестнице, поедите теплого мороженого, послушаете пустой разговор на каком то особенном языке. Вот современное общество. Если б у нас была хорошая опера, стоило бы хоть для этого оставаться в Лондоне. Взгляните на программу на этот сезон, лежащую на столе, очень заманчивую на бумаге и весьма посредственную на сцене. Одни и те же оперы, одни и те же певцы. Каждый год одна и та же глупая публика — словом, самые скучные музыкальные вечера во всей Европе. Нет, чем более я думаю об этом, тем яснее замечаю, что нам предстоит один умный выбор: мы должны ехать за границу.

Заставьте поработать вашу хорошенькую головку, выберите север или юг, восток или запад — для меня все равно. Куда нам ехать?
При этом вопросе Мерси быстро взглянула на леди Джэнет.
Леди Джэнет еще быстрее взглянула на программу оперы. Все те же печальные фальшивые предлоги, все та же бесполезная и жестокая отсрочка! Не будучи в состоянии выносить положения, навязываемого ей, Мерси сунула руку в карман своего передника и вынула из него письмо леди Джэнет.
— Ваше сиятельство, простите меня, — начала она слабым, дрожащим голосом, — если я осмелюсь приступить к тягостному разговору. Я едва смею сознаться.
Несмотря на ее намерение говорить прямо, воспоминание о прошлой любви и прошлой доброте одержало верх. Дальше слова замерли на ее губах. Она могла только протянуть письмо.
Леди Джэнет не хотела глядеть на письмо. Леди Джэнет вдруг начала поправлять свои браслеты.
— Я знаю, в чем вы не хотите сознаться, глупое дитя! — воскликнула она. — Вы не смеете сознаться в том, что вам надоел этот скучный дом. Душа моя, я вполне разделяю ваше мнение — мне надоело мое собственное великолепие. Мне ужасно хочется пожить в уютной, маленькой комнатке, чтобы мне прислуживала одна служанка. Я скажу вам, что мы сделаем. Мы прежде всего поедем в Париж. Мой добрый Миглиор, первейший из курьеров, один поедет с нами. Он наймет для нас квартиру в одном из самых уединенных парижских кварталов. Мы попробуем, Грэс, для перемены. Мы будем вести, что называется, «цыганскую жизнь». Я знаю множество писателей, живописцев и актеров в Париже — это самое веселое общество на свете, душа моя, пока не надоест. Мы будем обедать в ресторане, ходить пешком в театр и разъезжать в дрянном наемном экипаже. А когда это начнет становиться однообразным (уж это непременно будет), мы распустим крылышки и полетим в Италию обмануть зиму таким способом. Вот план для вас. Миглиор в Лондоне. Я пошлю за ним сегодня вечером, и мы отправимся завтра.
Мерси сделала новое усилие.
— Я умоляю ваше сиятельство простить меня, — продолжала она, — я хочу сказать нечто серьезное. Я боюсь…
— Понимаю. Вы боитесь переезда через Английский канал и не хотите сознаться в этом. Фи! Переезд продолжается только два часа. Мы запремся в отдельную каюту. Я пошлю тотчас — курьер может быть нанят. Позвоните.
— Леди Джэнет, я должна покориться моей суровой участи. Я не могу надеяться разделять ваши будущее планы…
— Как! Вы боитесь нашей цыганской жизни в Париже? Заметьте, Грэс, я больше всего ненавижу «старую голову на молодых плечах». Я не скажу ничего больше. Позвоните.
— Так не может продолжаться, леди Джэнет! Никакие слова не могут выразить, насколько недостойной вашей доброты чувствую я себя, как я стыжусь..
— Честное слово, душа моя, я, согласна с вами. Вам следует стыдиться в ваши лета, что вы заставляете меня вставать и звонить.
Ее упорство было непоколебимо. Она хотела встать с кушетки, но Мерси оставалось только одно. Она предупредила леди Джэнет и позвонила в колокольчик.
Вошел слуга. Он держал в руке маленький поднос, на котором лежала карточка а возле нее бумага, походившая на распечатанное письмо.
— Вы знаете, где живет мой курьер? — спросила леди Джэнет.
— Знаю, миледи.
— Пошлите к нему верхом конюха. Я тороплюсь. Курьер должен непременно быть здесь завтра утром — чтоб мы поспели к парижскому поезду. Понимаете?
— Понимаю, миледи.
— Что это у вас тут? Ко мне?
— К мисс Розбери, миледи.
С этим ответом слуга подал Мерси карточку и распечатанное письмо.
— Дама ждет в утренней комнате, мисс. Она просит сказать, что у нее есть время и она может подождать, если вы еще не готовы.
Исполнив поручение и поклонившись, слуга ушел.

Исполнив поручение и поклонившись, слуга ушел.
Мерси прочла имя на карточке. Приехала смотрительница! Мерси посмотрела на письмо. Это был печатный циркуляр, на пустой странице которого написано несколько строк карандашом. Печатные и рукописные строчки прыгали перед ее глазами. Она чувствовала скорее, чем видела, что глаза леди Джэнет смотрят на нее пристально и подозрительно. С приездом смотрительницы настал конец ложным предлогам и жестоким отсрочкам.
— Это ваша приятельница, душа моя?
— Да, леди Джэнет.
— А я знакома с нею?
— Не думаю, леди Джэнет.
— Вы как будто взволнованы. Не привезла ли дурных известий ваша гостья? Не могу ли я сделать что нибудь для вас?
— Вы можете умножить — неизмеримо умножить — всю вашу прошлую доброту, если только будете иметь со мной терпение и простите меня.
— Иметь с вами терпение и простить вас? Я не понимаю.
— Я постараюсь объясниться. Что ни думали бы вы обо мне, леди Джэнет, ради Бога, не считайте меня неблагодарной.
Леди Джэнет подняла руку, приказывая замолчать.
— Я ненавижу объяснения, — сказала она резко, — никто не должен знать этого лучше вас. Может быть, письмо этой дамы объяснит за вас. Почему вы не посмотрели еще на него?
— Я очень взволнована, как вы сейчас заметили.
— Вы не запрещаете мне узнать, кто ваша гостья?
— Нет, леди Джэнет.
— Если так, дайте мне взглянуть на ее карточку.
Мерси отдала леди Джэнет карточку смотрительницы, так же как отдала телеграмму Орасу.
Леди Джэнет прочла имя на карточке, подумала, решила, что это имя незнакомо ей, — и взглянула на адрес.
«Западный Окружной Приют, на Мельбурнской дороге».
— Эта дама живет в приюте, — сказала она, говоря сама с собой, — и приехала сюда по условию — насколько я помню слова слуги. Странное выбрала она время, если приехала за подпиской.
Она замолчала, брови ее нахмурились, лицо стало суровым. Одно ее слово довело бы разговор до неизбежного конца, но она не хотела сказать это слово. До последней минуты она настойчиво не хотела знать правды. Положив карточку на кушетку возле себя, она указала своим длинным пожелтевшим пальцем на печатный циркуляр, лежавший возле ее собственного письма на коленях Мерси.
— Вы намерены это читать или нет? — спросила она.
Мерси подняла на леди Джэнет глаза, быстро наполнившиеся слезами.
— Могу я просить ваше сиятельство прочесть за меня? — сказала она и подала леди Джэнет письмо смотрительницы.
Это был печатный циркуляр о новом развитии благотворительного отдела в приюте. Жертвователи уведомлялись, что было решено давать убежище и воспитание в заведении (до сих пор назначенное только для падших женщин) осиротелым и бедным детям, найденным на улицах. Вопрос о числе людей, таким образом спасаемых, предоставлялся, разумеется, доброте жертвователей на приют. Содержание каждого ребенка было оценено очень дешево. Список влиятельных особ, которые подписались на эти издержки, и краткое изложение успехов нового дела завершали циркуляр.
Строки, написанные карандашом (рукою смотрительницы), находились на пустой странице.

«Ваше письмо сообщает мне, милая моя, что вам было бы приятно, вспоминая ваше собственное детство, заняться, по возвращении к нам, спасением бедных детей, оставшихся без всякой помощи на свете. Наш циркуляр сообщит вам, что я могу исполнить ваши желания. Цель моей поездки в этот вечер — взять бедного ребенка у вас по соседству — девочку, которая очень нуждается в нашем попечении. Я осмелилась привезти ее с собой, думая, что она может примирить вас с наступающей переменой в вашей жизни. Вы найдете нас обеих ожидающими вас ехать в ваш прежний дом. Я пишу это, а не говорю, так как узнала от слуги, что вы не одна, а я не хочу, будучи незнакома, беспокоить хозяйку дома».

Я пишу это, а не говорю, так как узнала от слуги, что вы не одна, а я не хочу, будучи незнакома, беспокоить хозяйку дома».

Леди Джэнет прочла строки, написанные карандашом, как читала печатный циркуляр, вслух. Без всяких замечаний положила она письмо туда, куда положила карточку, и, встав со своего места, стояла с минуту в суровом молчании, смотря на Мерси. Внезапную перемену в ней, произведенную письмом, хотя она произошла тихо, страшно было видеть. Нахмуренный лоб, сверкающие глаза, сурово сжатые губы, оскорбленная любовь и оскорбленная гордость смотрели на несчастную женщину и говорили как бы словами: наконец ты пробудила нас.
— Из этого письма видно, — сказала она, — что вы намерены оставить мой дом. На это может быть только одна причина.
— Только таким образом я могу загладить…
— Я вижу другое письмо на ваших коленях. Это мое письмо?
— Ваше.
— Вы его читали?
— Читала.
— Видели вы Ораса Голмкрофта?
— Видела.
— Сказали вы Орасу Голмкрофту…
— О, леди Джэнет!
— Не прерывайте меня. Сказали вы Орасу Голмкрофту то, что мое письмо решительно запрещало вам сообщать ему или кому бы то ни было на свете? Мне не нужно ни уверений, ни извинений. Отвечайте мне сейчас одним словом — да или нет.
Даже эти надменные слова, даже этот безжалостный тон не могли заглушить в сердце Мерси священных воспоминаний о прошлой доброте и прошлой любви. Она упала на колени — ее распростертые руки касались платья леди Джэнет. Леди Джэнет быстро выдернула платье и сурово повторила последние слова:
— Да или нет?
— Да.
Наконец она призналась! Для этого леди Джэнет пошла на свидание с Грэс Розбери, оскорбила Ораса Голмкрофта, унизилась первый раз в жизни до скрытности и сделок с совестью, постыдных для нее, после всего, что она выстрадала и чем пожертвовала, — Мерси стояла перед ней на коленях и признавалась, что не исполнила ее приказаний, попирала ее чувства, бросала ее дом! И кто это сделал? Та самая женщина, которая обманула, которая упорствовала в своем обмане до тех пор, пока ее благодетельница унизила себя до того, что стала ее сообщницей. Тогда, и только тогда она увидела, что священная обязанность предписывает ей сказать правду.
В гордом молчании знатная дама приняла удар, обрушившийся на нее. В гордом молчании повернулась она спиною к своей приемной дочери и пошла к двери.
Мерси обратилась в последний раз к доброму другу, которого она оскорбила, ко второй матери, которую она любила.
— Леди Джэнет! Леди Джэнет! Не оставляйте меня, не говоря ни слова. О, миледи! Постарайтесь пожалеть обо мне немножко. Я возвращаюсь к унизительной жизни — тень моего прежнего бесславия опять падает на меня. Мы никогда больше не встретимся. Хотя я этого не заслужила, пусть мое раскаяние умоляет за меня перед вами. Скажите, что вы прощаете меня!
Леди Джэнет обернулась на пороге двери.
— Я никогда не прощаю неблагодарности, — ответила она. — Отправляйтесь обратно в приют.
Дверь отворилась и затворилась за ней. Мерси опять осталась одна в комнате.
Не прощенная Орасом, не прощенная леди Джэнет! Она поднесла руки к своей пылающей голове — и старалась думать. О, как она жаждала дружелюбного прохладного ночного воздуха! О, как она жаждала убежища приюта! Она могла чувствовать в себе эти грустные желания: думать она не могла.
Она позвонила — и тотчас отступила назад. Имеет ли она право позволять себе это? Ей следовало подумать об этом прежде, чем она позвонила. Привычка — одна привычка. Сколько сотен раз звонила она в колокольчик в мэбльторнском доме!
Вошел слуга. Мерси изумила его — она заговорила с ним робко, она даже извинилась, что побеспокоила его.
— Мне жаль, что я потревожила вас.

Вы потрудитесь сказать этой даме, что я готова?
— Подождите, — раздался голос позади них, — пока я опять не позвоню.
Мерси оглянулась с изумлением. Джулиан вошел в библиотеку через дверь из столовой.

Глава XXIX
ПОСЛЕДНЕЕ ИСПЫТАНИЕ

Слуга оставил их вдвоем. Мерси заговорила первая.
— Мистер Грэй! — воскликнула она. — Зачем вы велели ждать? Если вы знали все, вам должно быть понятно, что удерживать меня в этом доме вовсе не знак доброты.
Он подошел ближе к ней, удивленный ее словами, испуганный выражением ее лица.
— Был кто нибудь здесь в мое отсутствие? — спросил он.
— Леди Джэнет была здесь в ваше отсутствие. Я не могу об этом говорить, сердце мое разбито, я не могу более терпеть. Позвольте мне уйти.
Как кратко ни ответила она, но сказала достаточно. Джулиан знал характер леди Джэнет и понял, что случилось. Лицо его показывало ясно, что он был и обманут в своих ожиданиях, и огорчен.
— Я надеялся быть с вами, когда вы встретитесь с тетушкой, и предупредить это, — сказал он. — Верьте мне, она загладит все, что сделала сурово и торопливо, когда будет иметь время подумать. Постарайтесь не сожалеть, если она сделала вашу тяжелую жертву еще тяжелее. Она только возвысила вас, она еще более облагородила вас в моем уважении. Простите меня, если я так прямо выражаюсь. Я не могу воздерживаться — мои чувства слишком сильны.
В другое время Мерси могла бы услышать готовящееся признание в его голосе, могла бы догадаться по его глазам. Теперь же ее женский инстинкт был притуплен, ее тонкая проницательность подавлена. Она протянула ему руку, чувствуя смутное убеждение, что он был к ней добрее прежнего — и не чувствуя ничего более.
— Я должна поблагодарить вас в последний раз, — сказала она. — Пока я буду жить, моя признательность будет частью моей жизни. Позвольте мне уйти. Пока я могу еще превозмочь себя, позвольте мне уйти!
Она попыталась оставить его и позвонить. Он крепко держал ее руку и привлек ее ближе к себе.
— В приют? — спросил он.
— Да! — сказала она. — Опять домой.
— Не говорите этого, — воскликнул он, — я не могу этого слышать! Не называйте приют своим домом!
— Где же у меня дом? В какое другое место могу я уйти?
— Я пришел сюда сказать вам об этом. Я сказал, если вы припомните, что желаю кое что предложить вам.
Она почувствовала горячее пожатие его руки, она увидела, как огонек сверкнул в его глазах. Ее измученная душа несколько оживилась. Она начала дрожать, возбуждаемая его прикосновением.
— Кое что предложить? — повторила она. — Что желаете вы предложить?
— Позвольте мне задать вам вопрос с моей стороны. Что вы делали сегодня?
— Вы знаете, что я делала. Вы сами склонили меня к этому, — ответила она смиренно, — зачем возвращаться к этому теперь?
— Я возвращаюсь к этому в последний раз, возвращаюсь к этому с целью, которую вы скоро поймете. Вы разошлись с женихом, вы лишились любви леди Джэнет, вы погубили всю вашу будущность, а теперь вы возвращаетесь с самоотвержением к жизни, которую сами назвали безнадежной. Все это вы сделали добровольно в такое время, когда ваше положение в этом доме было решительно обеспечено, — сделали ради истины. Теперь скажите мне: может ли женщина, которая в состоянии принести такую жертву, оказаться недостойной доверия, если мужчина поручит ей свою честь и свое имя?
Она поняла его наконец. Она отвернулась от него с криком. Она стояла, сложив руки, дрожала и смотрела на него.
Он не дал ей времени подумать. Слова срывались с его губ бессознательно, без всяких усилий.
— Мерси, с первой минуты я полюбил вас! Вы теперь свободны. Я могу просить вас стать моей женой?
Она отступала от него все дальше и дальше, подняв умоляюще руки.

— Нет! Нет! — вскричала она. — Подумайте о том, что вы говорите. Подумайте о том, чем вы пожертвуете! Это не может, не должно быть!
Лицо его омрачилось внезапным страхом. Голова его упала на грудь, заговорил он так тихо, что Мерси едва могла его расслышать.
— Я забыл про одно обстоятельство, — сказал он. — Вы напомнили мне об этом.
Она решилась немного приблизиться к нему.
— Не оскорбила ли я вас?
Он грустно улыбнулся.
— Вы разъяснили мне… Я забыл, что из того, что я люблю вас, не следует, чтоб вы взаимно любили меня. Скажите это, Мерси, — и я оставлю вас.
Слабый румянец выступил на ее лице, потом оно стало бледнее прежнего. Глаза ее робко потупились под пылким взглядом, который он устремил на нее.
— Как могу я это сказать? — ответила она просто. — Какая женщина на моем месте могла бы устоять против вас?
Он быстро подошел, он протянул руки, задыхаясь от безмолвной радости. Она отступила от него опять с взглядом, который ужаснул его, — взглядом в котором было глубокое отчаяние.
— Достойна ли я стать вашей женой? — спросила она. — Должна ли я напомнить вам о том, чем вы обязаны вашему высокому положению, вашей безукоризненной честности, вашему знаменитому имени? Подумайте обо всем, что вы сделали для меня, потом представьте мою черную неблагодарность, если я погублю вас на всю жизнь, согласившись на нашу свадьбу, если я себялюбиво, жестоко, зло, унижу вас до уровня такой женщины, как я!
— Я поднимаю вас до своего уровня, когда женюсь на вас, — ответил он. — Ради Бога, будьте ко мне справедливы! Не упоминайте мне о свете, его мнениях. От вас зависит, от вас одной, сделать несчастье или счастье моей жизни. Свет! Боже милостивый! Что может дать мне свет взамен вас?
Она с умоляющим видом сложила руки. Слезы ручьем катились по ее щекам.
— О, сжальтесь над моей слабостью! — вскричала она. — Добрейший, лучший из людей, помогите мне исполнить суровую обязанность относительно вас! Это так тяжело после всего, что я выстрадала, — когда мое сердце жаждет покоя, счастья и любви!
Она справилась с собой, дрожа от слов, вырвавшихся у нее.
— Вспомните, как мистер Голмкрофт поступил со мной! Вспомните, как леди Джэнет оставила меня! Вспомните, что я говорила вам о моей жизни! Презрение всех ваших знакомых поразит вас с моей помощью. Нет! Нет! Нет! Ни слова более! Пощадите меня! Пожалейте меня! Оставьте меня!
Голос изменил ей, рыдания прервали ее слова. Он бросился к Мерси и заключил ее в свои объятия. Мерси была неспособна сопротивляться ему, но уступать ему не хотела. Ее голова лежала на груди Джулиана бесстрастно — так бесстрастно, как голова мертвого тела.
— Мерси! Моя дорогая! Мы уедем, мы оставим, Англию мы будем жить с новыми людьми, в новом свете! Я переменю свое имя, я разойдусь с родственниками, друзьями, со всеми. Все, все лучше, чем лишиться вас!
Она медленно подняла голову и посмотрела на него.
Он вдруг отпустил ее, он пошатнулся назад, как человек, ошеломленный ударом, и опустился на стул. Прежде чем Мерси произнесла хоть слово, он прочитал страшную решимость на ее лице — скорее умереть, чем уступить своей слабости и обесславить его.
Она стояла, крепко сжав руки, подняв свою прекрасную голову. Ее нежные серые глаза опять засияли, не отуманенные слезами. Буря волнений пронеслась над ней. Грустное спокойствие появилось на ее лице, ангельская покорность слышалась в голосе. Стараясь казаться спокойной, произнесла она свои последние слова.
— Женщина, которая жила моею жизнью, женщина, которая страдала, как я, может любить вас, как я вас люблю, но она не должна быть вашей женой. Это место слишком высоко для нее. Всякое другое место слишком низко для нее и для вас.
Она замолчала и, подойдя к колокольчику, подала сигнал к своему отъезду.

Всякое другое место слишком низко для нее и для вас.
Она замолчала и, подойдя к колокольчику, подала сигнал к своему отъезду. Сделав это, она медленно отступила назад и подошла к Джулиану.
Нежно приподняла она его голову и положила ее на сбою грудь, молча наклонилась и коснулась его лба своими губами… Вся благодарность, наполнявшая ее сердце, вся принесенная ею жертва, мучившая его, выразились в этих двух действиях — так скромно и так нежно сделанных. Когда последнее нежное пожатие ее пальцев исчезло, Джулиан залился слезами.
Слуга пришел на звон колокольчика. В ту минуту, как он отворил дверь, послышался женский голос в передней, говорившей с ним.
— Пустите девочку, — говорила женщина, — я подожду здесь.
Девочка вошла — тоже самое одинокое существо, напомнившее Мерси ее юные годы, в тот день, когда она и Орас Голмкрофт ходили гулять.
В этом ребенке не было красоты. Ее обычная, ужасная история не освещалась никаким романическим сиянием. Она крадучись вошла в комнату и испуганно вытаращила глаза на великолепие, окружавшее ее. Дочь лондонских улиц, любимое создание законов политической экономии, свирепый и страшный продукт цивилизации, сгнившей до основания! Вымытая чисто первый раз в жизни, досыта накормленная первый раз в жизни, одетая в платье, а не в лохмотья первый раз в жизни, сестра Мерси по несчастью со страхом приблизилась по великолепному ковру и остановилась, пораженная удивлением, перед мраморным мозаичным столом — как грязное пятно в великолепной комнате.
Мерси отвернулась от Джулиана, чтобы встретить девочку. Сердце этой женщины, жаждая в своем страшном одиночестве чего нибудь, что могло полюбить безвредно, приветствовало спасенного найденыша на улицах, как утешение, посланное Богом. Мерси схватила изумленную девочку на руки.
— Поцелуй меня! — шепнула она в порыве тоски, — назови меня сестрой!
Девочка смотрела на нее, вытаращив глаза. Сестра, по ее понятиям, была только девочка постарше, довольно сильная, чтобы колотить ее.
Мерси поставила девочку на пол и обернулась бросить последний взгляд на человека, счастье которого она сгубила — из сострадания к нему.
Он не шевелился. Голова его была опущена, лица не видно. Мерси вернулась к нему.
— Другие ушли от меня без доброго слова. Можете вы простить мне?
Он протянул ей руку, не поднимая глаз. Хотя Мерси сильно его огорчила, его великодушная натура понимала ее. Верный ей с самого начала, он и теперь оставался ей верен.
— Господь да благословит вас и успокоит! — сказал Джулиан прерывающимся голосом. — На свете нет женщины благороднее вас.
Она встала на колени и поцеловала ласковую руку, пожавшую ее руку в последний раз.
— На этом свете еще нет конца, — шепнула она, — есть лучший мир.
Она встала и вернулась к девочке. Рука об руку, две гражданки божьего правления, отвергнутые людьми, медленно прошли всю длину комнаты, потом вышли в переднюю, потом в темноту. Тяжелый стук затворившейся двери, как погребальный звон, возвестил об их уходе. Они исчезли.
Но обыкновенная рутина в доме, неумолимая как смерть, шла своим чередом. Когда часы пробили надлежащий час, раздался колокол к обеду. Прошла минута, обозначавшая границу промежутка. Дворецкий появился в дверях столовой.
— Кушать подано, сэр.
Джулиан поднял глаза. Пустая комната бросилась ему в глаза. Что то белое лежало на ковре возле него. Это был ее носовой платок, мокрый от слез. Он поднял его и прижал к губам. Неужели он в последний раз видел ее? Неужели она оставила его навсегда?
Врожденная энергия человека, вооруженная всей силой своей любви, закипела в нем опять. Нет! Пока жизнь оставалась в нем, пока впереди было время, он не терял надежду получить ее согласие.
Джулиан обратился к слуге, не заботясь о том, что могло обнаружиться на его лице.

— Где леди Джэнет?
— В столовой, сэр.
Джулиан думал с минуту. Его влияние не имело успеха. Посредством какого другого влияния мог он иметь теперь надежду подействовать на Мерси? Когда этот вопрос мелькнул в голове его, свет озарил его. Он увидел способ вернуться к ней — с помощью влияния леди Джэнет.
— Ее сиятельство ждет, сэр.
Он вошел в столовую.

ЭПИЛОГ

ВЫПИСКИ ИЗ ПЕРЕПИСКИ МИСС ГРЭС РОЗБЕРИ И ОРАСА ГОЛМКРОФТА

От Ораса Голмкрофта к мисс Грэс Розбери

«Спешу поблагодарить вас, любезная мисс, за ваше доброе письмо, полученное мной вчера из Канады. Верьте мне, я ценю вашу великодушную готовность простить и забыть то, что я так грубо говорил вам в то время, когда происки искательницы приключений ослепляли меня. В любезности, с которой вы простили мне, я признаю врожденное чувство справедливости настоящей леди. Рождение и воспитание всегда дадут себя знать, я верю им, слава Богу, тверже прежнего.
Вы просите меня сообщать вам о действиях ослепленного любовью Джулиана Грэя и поведении Мерси Мерик относительно его.
Если б вы не сумели объяснить мне вашу цель, я, может быть, почувствовал бы некоторое удивление, получив от особы, находящейся в вашем положении, такую просьбу, но причины, руководящие вами, неоспоримы. Существованию общества, как вы справедливо говорите, угрожает теперешнее печальное распространение либеральных идей на всей территории нашей страны. Мы можем только надеяться, что защитим себя против самозванцев, желающих занять положение среди людей нашего звания, ставших в некотором роде (как это ни неприятно) знакомыми с хитростями, при помощи которых самозванство слишком часто добивается успехов. Если вы желаете знать, до какой изощренности может дойти хитрость, до какого жалкого ослепления может довести легковерие, то мы должны понаблюдать за поступками, хотя гнушаемся ими, Мерси Мерик и Джулиана Грэя.
Принимаясь опять за мой рассказ с того места, на котором я остановился в моем последнем письме, осмеливаюсь вывести вас из заблуждения в одном отношении.
Некоторые выражения, вышедшие из под вашего пера, подают мне мысль, что вы осуждаете Джулиана Грэя за то, что он был причиной прискорбной поездки леди Джэнет в приют на другой день после того, как Мерси Мерик оставила ее дом. Это несправедливо. Джулиан, как вы сейчас увидите, достаточно виноват и без ответственности за заблуждения, в которых он не имел никакого участил. Леди Джэнет (как она сама сказала мне) ездила в приют по собственной воле просить прощения Мерси Мерик за те слова, которые она произнесла накануне.
«Я провела такую несчастную ночь, какую никакими словами не опишешь — уверяю вас, ее сиятельство действительно сказала мне это, — думая о том, что моя гнусная гордость, эгоизм и упрямство заставили меня говорить и делать. Я готова была стать на колени и просить ее прощения, если б она допустила меня до этого. Моя первая счастливая минута была та, когда я получила ее согласие навещать меня иногда в Мэбльторне».
Я уверен, вы согласитесь со мной, что такое сумасбродство заслуживает скорее сострадания, чем порицания. Как грустно видеть упадок умственных способностей в преклонных летах! Стоит подумать и о том, долго ли бедная леди Джэнет будет в состоянии управлять своими собственными делами. Я воспользуюсь случаем деликатно намекнуть на это, когда увижусь с ее поверенным.
Я отступаю от предмета моего письма. И — не странно ли это? — я пишу вам так доверчиво, как будто мы с вами старые друзья.
Вернемся к Джулиану Грэю. Будучи невиновен в первой поездке его тетки в приют, он виновен в том, что уговорил ее отправиться туда во второй раз, на другой день после того, как я отправил к вам мое последнее письмо. Цель леди Джэнет в этом случае была не более, не менее, как ходатайствовать за племянника, смиренно просившего руки Мерси Мерик.

Представьте себе женщину, происходящую из одной из стариннейших фамилий Англии, уговаривающую искательницу приключений в приюте осчастливить пастора англиканской церкви, став его женой! В какие времена живем мы! Моя милая матушка пролила слезы стыда, услышав об этом. Как вы любили бы мою мать и как восхищались бы ей!
Я обедал в Мэбльторне в тот день, когда леди Джэнет вернулась, исполнив свое самое унизительное поручение.
— Ну что? — спросил я, подождав, разумеется, чтобы слуга вышел из комнаты.
— Ну, Джулиан был совершенно прав, — ответила леди Джэнет.
— Совершенно прав в чем?
— Говоря, что на свете нет женщины благороднее Мерси Мерик.
— Она опять отказала ему?
— Опять отказала.
— Слава Богу!
Я горячо это прочувствовал и сказал искренне. Леди Джэнет положила нож и вилку и вперила в меня свирепый взгляд.
— Может быть, вы не виноваты, Орас, — сказала она, — что ваша натура неспособна понимать величие и великодушие других натур выше вашей. Но вы можете, по крайней мере, не доверять вашей способности оценивать других. Впредь оставляйте при себе, не мудрствуя лукаво ваши мнения (в вопросах, которых вы не понимаете). Я питаю к вам нежные чувства в память вашего отца и самым снисходительным образом сужу ваше поведение относительно Мерси Мерик. Я откровенно считаю его поведением дурака. — (Ее собственные слова, мисс Розбери. Уверяю вас, ее собственные слова.) — Но не слишком рассчитывайте на мое снисхождение, не намекайте опять, будто женщина, которая достойна, (если бы она умерла в нынешнюю ночь) пойти на небеса, не достойна стать женой моего племянника.
Некоторое время назад я высказал вам свое убеждение, что вряд ли долго леди Джэнет будет в состоянии управлять своими делами. Может быть, вы сочли меня тогда опрометчивым. Что вы думаете теперь?
Разумеется, бесполезно было отвечать серьезно на странный выговор, полученный мною. Кроме того, я приведен был в негодование упадком нравов, слишком ясно происходившим от ослабления умственных способностей. Я дал спокойный и почтительный ответ и взамен решил рассказать о том, что случилось в приюте. Моя мать и мои сестры с отвращением слушали, когда я повторял им услышанные мною подробности. Вы тоже почувствуете отвращение.
Интересную кающуюся (ожидавшую посещения леди Джэнет), разумеется, нашли в трогательном положении. Она держала на коленях спящего младенца и учила азбуке безобразную девочку, с которой познакомилась на улице. Очень искусная живая картина, чтоб произвести впечатление на старуху, — не правда ли?
Вы поймете, что последовало, когда леди Джэнет приступила к сватовству. Совершенствовавшаяся в своей роли, Мерси Мерик, надо отдать ей справедливость, не могла разыграть ее дурно. Самые великодушные чувства выражало ее лицо. Она объявила, что ее будущая жизнь посвящена благотворительным делам, образцом которых были, разумеется, младенец и безобразная девочка. Как ни страдала бы она лично, как ни жертвовала бы своими чувствами — заметьте, какой это искусный намек на то, что она сама влюблена в него! — она не могла принять от мистера Джулиана Грэя предложение, которого она недостойна. Ее признательность Джулиану и участие к нему равно запрещают ей компрометировать его блистательную будущность согласием на брак, который унизит его в мнении всех его друзей. Она благодарила его (со слезами), она благодарила леди Джэнет (еще с большими слезами), но не смела, из участия к его чести и его счастью, принять руку, которую он предлагал ей. Господь да благословит и утешит его, а ей да поможет Господь переносить свою тяжелую участь!
Цель этой презренной комедии довольно для меня ясна. Она просто отнекивается (Джулиан, как вам известно, человек бедный) до тех пор, пока убеждения леди Джэнет не подкрепятся ее кошельком. Словом — она ждет, что ей будет предложено закрепить за ней в брачном контракте.

Если б не осквернение священных чувств на языке этой женщины и не плачевное легковерие бедной старушки, это было бы прекрасным предметом для фарса.
Но самая грустная часть моего рассказа еще впереди. Решение это было сообщено Джулиану Грэю. Он тотчас же лишился рассудка. Поверите ли, он отказался от своего места! В такое время, когда в церкви каждое воскресенье толпа стремится слушать его проповеди, этот сумасброд запирает дверь и сходит с кафедры. Даже леди Джэнет не проявила безрассудства потакать ему в этом. Она увещевала его, как и все его друзья. Совершенно бесполезно! У него был только один ответ на все, что ни говорили: «Моя карьера кончена! » Какой вздор!
Вы спросите, вполне естественно, что теперь будет делать этот совратившийся с истинного пути человек. Я не сомневаясь говорю, что он намерен совершить самоубийство. Пожалуйста, не пугайтесь! Нечего опасаться ни пистолета, ни веревки, ни реки. Джулиан просто стремится к смерти в границах закона.
Я знаю, что это сильное выражение. Вы узнаете факты и будете судить сами.
Отказавшись от своего места, он тотчас же отправился предложить свои услуги как волонтер новой экспедиции, предпринимаемой на западном побережье Африки. Люди, находящиеся во главе экспедиции, к счастью, оказались вполне понимающими свои обязанности. Выразив свое убеждение в самых прекрасных выражениях о том, как драгоценна была бы для них помощь Джулиана, они, однако, поставили условием, чтобы его осмотрел сведущий врач. После некоторого колебания он согласился на это. Врач высказался решительно, что при теперешнем состоянии здоровья Джулиана климат западной Африки, по всей вероятности, убил бы его за три месяца.
Потерпев неудачу в своей первой попытке, он обратился к лондонской миссии. Тут, к сожалению, нельзя было поднять вопрос о климате, и я должен сказать с сожалением, что Джулиан добился своего.
Он теперь трудится, другими словами, он умышленно рискует своей жизнью, в миссии Полей Зеленого Якоря. Округ, известный под этим названием, находится в отдаленной части Лондона, близ Темзы. Он знаменит самыми отчаянными и подлыми злодеями во всем столичном населении и так густо населен, что почти всегда в нем свирепствует эпидемия какой нибудь заразной болезни. В этом ужасном месте, между этими опасными людьми Джулиан теперь работает с утра до вечера. Никто из его прежних друзей не видит его. После того как присоединился к этой миссии, он даже не был у леди Джэнет Рой.
Я сдержал слово — факты пред вами. Ошибаюсь ли я в моем мрачном взгляде на будущее? Я не могу забыть, что этот несчастный человек был когда то моим другом, и, право, не вижу никакой надежды для него в будущем. Добровольно подвергает он себя опаснейшим покушениям злодеев и болезней. Кто же избавит его от этого неприятного положения? Единственная женщина, которая может это сделать, та же самая, союз с которой погубит его, — Мерси Мерик. Богу одному известно, о каких несчастьях предстоит в силу моих тягостных обязанностей сообщить вам в следующем письме.
Вы так добры, что просите меня рассказать вам что нибудь обо мне и моих планах.
Я очень мало могу сказать и о том, и о другом. После того, что я выстрадал, мои чувства растоптали ногами, моему доверию изменили, я еще не в силах решить, что мне делать. О том, чтобы вернуться к моей прежней профессии — военной службе — не может быть и речи в эти дни равенства, когда всякий ничтожный человек, который способен выдержать экзамен, может называться моим товарищем, а когда нибудь даже моим начальником. Если я выберу себе карьеру, то это будет карьера дипломата. Рождение и воспитание еще считаются необходимыми принадлежностями в этой области государственной деятельности.
Моя мать и сестры просят меня передать вам, что если вы вернетесь в Англию, то знакомство с вами доставит им величайшее удовольствие. Сочувствуя мне, они не забывают и о том, что выстрадали вы. Горячий прием ждет вас при первом посещении нашего дома.

Горячий прием ждет вас при первом посещении нашего дома.
Искренно преданный вам О рас Голмкрофт. «

От мисс Грэс Розбери к мистеру Орасу Голмкрофту

«Любезный мистер Голмкрофт!
Отрываюсь на несколько минут от других моих занятий, чтобы поблагодарить вас за ваше интересное, восхитительное письмо. Как хорошо вы все описываете, как верно вы судите!
Если б профессия литератора стояла несколько выше в обществе, я наверняка посоветовала бы вам избрать ее. Но нет! Если б вы вступили в литературу, как могли бы вы поддерживать сношения с такими людьми, с какими вам, по всей вероятности, пришлось бы встречаться?
Между нами, я всегда думала, что мистера Джулиана Грэя ценят не по заслугам. Я не скажу, чтобы он оправдал мое мнение. Я только скажу, что сожалею о нем. Но, любезный мистер Голмкрофт, как вы можете, при вашем здравом суждении, ставить на один уровень грустный выбор, теперь предстоящий ему? Умереть на Полях Зеленого Якоря или попасть в когти гнусной интриганки — разве может быть сравнение между тем и другим? Лучше тысячу раз умереть, исполняя свои обязанности, чем жениться на Мерси Мерик.
Так как я уже написала имя этой твари, я могу прибавить, чтобы поскорее покончить с этим предметом, что с нетерпением буду ожидать вашего следующего письма. Не предполагайте, чтобы я испытывала хоть малейшее любопытство к этой низкой и коварной женщине. Мое участие к ней чисто религиозное. Для людей с моим набожным образом мыслей она служит ужасным предостережением.
Когда я почувствую сатану возле себя — каким средством спасения будет мысль о Мерси Мерик!
Бедная леди Джэнет! Я заметила эти признаки умственного упадка, на которые вы намекаете с таким чувством, при последнем свидании с ней в Мэбльторне. Если вы найдете случай, скажите ей, что я желаю ей всякого благополучия и на этом свете, и на том, и, пожалуйста, прибавьте, что я не забываю ее в моих молитвах.
В конце осени я надеюсь побывать в Англии. Мое положение изменилось к лучшему после моего последнего письма. Я взята чтицей и компаньонкой к жене одного из высоких судебных сановников в этой части света. Им я не очень интересуюсь, он, как говорится, сам вышел в люди. Жена его очаровательна. Кроме того, что это женщина высокообразованная и умная, она гораздо выше своего мужа по происхождению, вы это поймете, когда я скажу вам, что она в родстве с Гомери Померийскими, а не с Помори Гомерийскими, которые (ваше знание наших старинных фамилий объяснит вам это) только имеют право на родство с младшими представителями этого древнего рода.
В изысканном и высоконравственном обществе, которым я теперь наслаждаюсь, я была бы совершенно счастлива, не будь одного неприятного обстоятельства. Климат Канады вреден моей доброй покровительнице, и доктора советуют ей провести зиму в Лондоне. В таком случае я поеду с ней. Нужно ли прибавлять, что мой первый визит будет в ваш дом? Я уже чувствую себя соединенной взаимной симпатией с вашей матушкой и с вашими сестрами. Между женщинами благородного общества есть некоторое франкмасонство, не так ли? С признательностью, с просьбой помнить обо мне и в нетерпеливом ожидании вашего следующего письма, остаюсь, любезный мистер Голмкрофт, искренно вам преданная Грэс Розбери. «

От мистера Ораса Голмкрофта к мисс Грэс Розбери

«Любезная мисс Розбери!
Пожалуйста извините мое продолжительное молчание. Я откладывал ответ день за днем в надежде сообщить вам, наконец, какое нибудь приятное известие. Бесполезно ждать дольше. Самые худшие мои предчувствия сбылись.
Тягостная обязанность вынуждает меня написать письмо, которое удивит и приведет вас в негодование.
Позвольте мне описать события по порядку. Таким образом я могу надеяться постепенно приготовить все к тому, что вы узнаете.
Недели через три после того, как я писал вам в последний раз, Джулиан Грэй поплатился за свою безумную опрометчивость.

Я подразумеваю не то, что он пострадал от насилия людей, между которыми вздумал поселиться. Напротив, ему удалось, как ни невероятно может это показаться, произвести благоприятное впечатление на злодеев, окружавших его. Я слышал, что они сначала стали уважать его за то мужество, с каким он осмеливался один расхаживать между ними, а затем увидели, что он действительно старается повысить их благосостояние. Он пал жертвой другой опасности, на которую я указывал в моем последнем письме, — болезни. Вскоре после того, как он начал работать в этом округе, там вспыхнула эпидемия горячки. Мы только тогда услышали, что Джулиана поразила горячка, когда было уже слишком поздно перевезти его с квартиры, занимаемой им в тех местах. Я сам лично навел справки, как только это известие дошло до нас. Доктор, лечивший его, не ручался за его жизнь.
При таком опасном положении дел бедная леди Джэнет, впечатлительная и безрассудная по обыкновению, непременно захотела выехать из Мэбльторна и поселиться близ племянника.
Увидев, что невозможно отговорить ее от безумства оставить свой дом с его удобствами в ее лета, я счел своей обязанностью сопровождать ее. Мы нашли помещение (какое смогли) в прибрежной гостинице, в которой останавливаются капитаны судов и путешествующие купцы. Я взял на себя заботу пригласить самого лучшего доктора. Безумное предубеждение леди Джэнет против докторов заставило ее оставить эту важную часть хлопот полностью на моих руках.
Бесполезно утомлять вас подробностями о болезни Джулиана.
Горячка проходила своим обыкновенным развитием и чередовалась обычными промежутками бреда и упадка сил, сменявшими друг друга. Последующие события, о которых, к несчастью, необходимо вам рассказать, не оставляют мне другого выбора, как распространиться (как можно короче) о тягостном бреде. В большинстве случаев бред страдающих горячкой людей, как мне рассказали, довольно разнообразен. У Джулиана он ограничивался одним предметом. Он беспрерывно говорил о Мерси Мерик. Он постоянно просил доктора послать за ней, чтоб она ухаживала за ним. День и ночь в голове его была одна эта идея и на губах одно это имя.
Доктора, натурально, расспрашивали об этой отсутствующей особе. Я был принужден прямо рассказать им все обстоятельства (по секрету).
Знаменитый врач, которого я пригласил наблюдать за лечением, поступил прекрасно. Хотя он из низкого сословия, у него, должен сказать, инстинкты джентльмена. Он отлично понял наше деликатное положение и чувствовал всю важность помешать такой женщине, как Мерси Мерик, воспользоваться этим случаем, чтобы проникнуть в комнату больного. Успокоительное лекарство (он позволил мне сказать это) — вот все, что требовалось больному его пациенту. Местный доктор, с другой стороны, молодой человек (очевидно, красный радикал), оказался упрямцем и, соответственно его положению, дерзким даже.
— Мне никакого нет дела до репутации этой женщины и вашего мнения о ней, — сказал он мне. — Я должен только указать вам на самый верный способ, по моему мнению, спасти жизнь больного. Наше искусство уже использовало все свои средства. Пошлите за Мерси Мерик, все равно кто бы она ни была. Есть надежда, особенно если она окажется умной женщиной и хорошей сиделкой, что он удивит вас всех, узнав ее. Только в таком случае выздоровление его вероятно. Если вы будете продолжать не обращать внимания на его просьбы, если вы допустите, чтобы бред продолжался еще сутки, он умрет.
К несчастью, леди Джэнет присутствовала при выражении этого дерзкого мнения у постели больного.
Нужно ли мне говорить вам о последствиях? Когда она должна была выбирать между предложением доктора, получающего от практики пять тысяч в год и ожидающего титула баронета, и советом неизвестного лекаря из восточной части Лондона, врача, не имеющего и пятисот фунтов в год, — нужно ли мне сообщать вам о том, на что решилась ее сиятельство? Вы знаете ее и слишком хорошо поймете, что она тотчас же в третий раз отправилась в приют.

Два часа спустя, даю вам честное слово, что я не преувеличиваю, Мерси Мерик расположилась у постели больного.
Предлогом, разумеется, было то, что она обязана, несмотря на свои собственные соображения, исполнить свой долг, когда доктор объявил, что она может спасти жизнь больного. Вы не удивитесь, услышав, что я сошел со сцены. Доктор последовал моему совету — прописав успокоительное лекарство и будучи грубо оскорблен отказом местного врача дать больному это лекарство. Я вернулся в карете доктора. Он говорил с большим чувством и очень пристойно. Хотя он не высказал определенного мнения, я мог видеть, что он не имел никакой надежды на выздоровление Джулиана.
— Мы в руках провидения, мистер Голмкрофт, — это были его последние слова, когда он высадил меня у дверей дома моей матери.
У меня едва хватает духу продолжать. Если б следовать моим желаниям, я готов бы остановиться здесь.
Позвольте мне, по крайней мере, поскорее дойти до конца. Дня через три я получил первое известие о больном и его сиделке. Леди Джэнет сообщила мне, что он узнал ее. Когда услышал об этом, я заранее уже знал, что будет. Потом сказали, что он набирается сил, а потом, что он вне опасности. Потом леди Джэнет вернулась в Мэбльторн. Я заходил туда неделю тому назад — и слышал, что его перевезли к морю. Я заходил вчера — и получил последнее сведение от ее сиятельства самой. Мое перо почти отказывается это написать. Мерси Мерик согласилась выйти за него замуж!
Оскорбление общества — вот как моя мать и мои сестры смотрят на это, вот как вы будете на это смотреть. Моя мать сама вычеркнула имя Джулиана из своего пригласительного списка. Слуги получили приказание, если он придет, отвечать: «Нет дома».
К несчастью, я слишком уверен, что этот бесславный брак — дело решенное. Леди Джэнет показала мне даже письма — одно от Джулиана, другое от самой Мерси Мерик. Представьте себе, Мерси Мерик переписывается с леди Джэнет Рой, называет ее «моя милая леди Джэнет Рой» и подписывается: «любящая вас»!
У меня не хватило терпения прочесть письма. Джулиан пишет тоном социалиста. По моему мнению, письмо следовало бы показать его епископу. А она играет свою роль так искусно пером, как играла языком.
«Не могу скрыть от себя, что поступаю дурно, соглашаясь… » «Грустные предчувствия наполняют мою душу, когда я думаю, о будущем… » «Я чувствую, что первый презрительный взгляд, брошенный на моего мужа, уничтожит мое счастье, хотя, может быть, не растревожит его» .. «Пока я была в разлуке с ним, я могла преодолевать собственную слабость, я могла покоряться моей тяжелой участи, но как могу я сопротивляться ему после того, как целые недели сидела у его постели? После того, как видела его первую улыбку и слышала его первые слова признания, когда помогала ему медленно возвращаться к жизни? «
Вот таким то противно унизительным и пошло сентиментальным языком изъясняется она на четырех, мелко исписанных страницах! Этого достаточно, чтобы заставить презирать женщин. Слава Богу! Под рукой есть контраст, напоминающий мне о должном уважении к немногим лучшим образцам ее пола. Я чувствую, что моя мать и сестры вдвойне драгоценны для меня теперь. Могу я прибавить к числу утешений, что ценю с не меньшей признательностью преимущество переписываться с вами?
Пока прощайте. Я так жестоко потрясен в самых дорогих моих убеждениях, я так упал духом и так опечален, что не могу писать больше. Желаю вам всего лучшего, любезная мисс Розбери, до свидания!
Искренно преданный вам Орас Голмкрофт. «

ВЫПИСКИ ИЗ ДНЕВНИКА ДЖУЛИАНА ГРЭЯ

Первая выписка

Сегодня месяц, как мы обвенчаны. Я могу сказать только одно: я с радостью опять перенес бы все, что выстрадал, с тем, чтобы прожить опять такой месяц. До сих пор я не знал, что значит счастье.

До сих пор я не знал, что значит счастье. Мало того, я убедил Мерси, что это сделала одна она. Я рассеял все ее неприятные предчувствия. Она принуждена покориться очевидному и сознаться в том, что она может составить счастье моей жизни.
Мы завтра вернемся в Лондон. Она с сожалением оставляет спокойное уединение этого отдаленного приморского городка — она боится перемены. Я же нисколько об этом не забочусь. Для меня решительно все равно, куда ехать, если моя жена будет со мной.

Вторая выписка

Нависла первая туча. Я неожиданно вошел в комнату и застал Мерси в слезах.
С большим трудом уговорил я ее рассказать мне, что случилось. Есть ли границы вреду, который может наделать язык сумасбродной женщины? Эта женщина — хозяйка моей квартиры. Не имея еще никаких определенных планов на будущее, мы вернулись (к несчастью, как оказалось) в ту квартиру, которую я занимал в Лондоне, будучи холостяком. Она еще моя на шесть недель, а Мерси не хочет останавливаться в гостинице, чтоб не подвергать меня лишним издержкам. За завтраком сегодня утром я опрометчиво выразил удовольствие (при жене моей), что в мое отсутствие получено писем и карточек меньше обыкновенного. После завтрака я должен был уйти. Бедняжка, очень чувствительная ко всякой перемене в маленьком мире, окружающем меня, которую можно объяснить моей женитьбой, Мерси расспрашивала хозяйку в мое отсутствие об уменьшившемся числе моих гостей и корреспондентов. Эта женщина воспользовалась случаем поболтать обо мне и о моих делах, а быстрая проницательность моей жены сделала безошибочно соответствующее заключение. Моя женитьба заставила некоторых мудрых глав семейств прекратить отношения со мной. Обстоятельства, к несчастью, говорят сами за себя. Люди, в прежние годы обычно бывавшие у меня и приглашавшие меня, или те, которые во время моего отсутствия обыкновенно писали мне в это время года, воздержались теперь с замечательным единодушием от посещений, приглашений и писем.
Стараться поправить дело, оспаривая заключение, сделанное Мерси, значило бы понапрасну терять время — не говоря уже о том, что это показало бы недостаток доверия к моей жене. Я только мог убедить ее, что в моей душе не остается и тени досады или обманутого ожидания. В этом отношении я до некоторой степени успел успокоить мою бедную, возлюбленную Мерси, но рана нанесена и не зажила. Этого результата скрыть нельзя. Я должен смело взглянуть на это.
Как ни ничтожно это обстоятельство, по моему мнению, оно уже заставило меня принять одно решение. Устраивая мою будущую жизнь, я теперь решился действовать по своим собственным убеждениям — предпочтительно доброжелательным советам друзей, еще оставшихся у меня.
Самый большой успех в моей жизни приобрел я на кафедре. Меня называют популярным проповедником, но я в глубине моего сердца никогда не радовался своей популярности, никогда не чувствовал особенного уважения к средствам, которыми эта известность была приобретена. Во первых, ораторское искусство как интеллектуальное дарование я ставлю не очень высоко. Ни в каком другом искусстве большого успеха не достигают так легко. Ни в каком другом искусстве чисто поверхностное так легко не принимается за глубину. Потом, как жалки результаты, достигаемые им! Возьмем для примера меня самого. Как часто (например) громил я от всего сердца и от всей души вредную расточительность женских нарядов — их противные фальшивые волосы, отвратительную пудру и румяна! Как часто (возьмем другой пример) выставлял я корыстолюбивый и материальный дух века, нечестность и подлог в торговле, и в высших сферах, и в низких! Какую пользу я принес? Я приводил в восторг тех самых людей, порицание которых было моей целью!
— Какая очаровательная проповедь!
— Красноречивее прежнего!
— Бывало, я боялся проповеди в других церквях, а теперь, знаете ли, с нетерпением ее жду!
Вот какое впечатление произвожу я по воскресеньям.

В понедельник женщины отправляются к модисткам тратить денег больше прежнего, купцы в Сити выручают денег больше прежнего, а мой лавочник, громко расхваливавший меня в своем воскресном платье, засучает будничные рукава и подмешивает сахар для своего любимого проповедника так же самодовольно, как всегда!
В прежние годы я часто чувствовал указанные здесь препятствия к продолжению моей профессии. Они горька тяготили мою душу, когда я отказался от пасторской должности, и теперь имеют на меня сильное влияние.
Мне надоел легко приобретаемый успех на кафедре. Мне надоело общество. Я чувствую некоторое уважение к себе, некоторое мужество и надежду в моих трудах на благо бедняков в Полях Зеленого Якоря. Но я не могу и не должен возвращаться к ним. Теперь я не имею права рисковать своим здоровьем и своей жизнью. Я должен вернуться к моим проповедям или оставить Англию. Между простых людей, вдали от городов, на прекрасном и плодородном западе обширного американского материка, я могу жить счастливо с моей женой и делать добро моим ближним.
Материальные потребности наши будут обеспечены скромным доходом, который почти бесполезен мне здесь. В жизни, которую таким образом я рисую себе, я вижу любовь, спокойствие, обязанности и занятия, достойные христианина. Какая перспектива откроется мне, если я послушаю совета моих друзей и останусь здесь? Занятие, которое мне надоело, потому что я давно перестал уважать его, презрение света, которое я ощущаю через свою жену, раздражающее и унижающее ее, куда бы она ни повернулась. Если б я должен был думать только о самом себе, я мог бы перенести все, что самого худшего может придумать это презрение. Но я должен думать о Мерси — о Мерси, которую я люблю больше собственной жизни. Женщины, бедняжки, живут мнением других. Я уже имел один пример того, что моя жена может выстрадать от моих «друзей» — да простит меня Небо за то, что я злоупотребляю этим словом! Могу ли я добровольно подвергнуть ее новым неприятностям? И только для того, чтоб вернуться к карьере, которую я больше не ценю? Нет! Мы оба будем счастливы, мы оба будем свободны! Господь милосердный, природа добра, любовь истинна и в Новом Свете, как в Старом. Мы поедем в Новый Свет.

Третья выписка

Не знаю, хорошо или дурно я сделал. Я сказал вчера леди Джэнет о холодном приеме, встреченном мной по возвращении в Лондон, и о тягостном чувстве, которое он вызвал у моей жены.
Тетка моя смотрит на это дело со своей точки зрения и не придает ему важности.
— Ты никогда не понимал и не поймешь общества, Джулиан, — сказала ее сиятельство. — Эти бедные глупые люди просто не знают, что им делать. Они ждут, чтоб им сказала знатная особа, должны они или нет признать твой брак. Просто сказать, они ждут, чтобы я подала им пример. Будь уверен, что это случится. Я подам им пример.
Я думал, что тетушка шутит. Сегодняшнее происшествие показало мне, что она говорила серьезно. Леди Джэнет разослала приглашения на большой бал в Мэбльторне и разгласила повсюду, что это празднество дается «в честь супружества мистера и мистрис Джулиан Грэй».
Я сначала отказался присутствовать на этом бале. К моему изумлению, однако, Мерси приняла сторону тетушки.
Она напомнила мне все, чем мы оба обязаны леди Джэнет, и уговорила меня изменить мое решение. Мы будем на балу — по настойчивой просьбе моей жены.
Я объясняю это таким образом, что мою бедную возлюбленную Мерси еще преследует тайная мысль, что наша женитьба повредила мне в общем уважении. Она выстрадает все, рискнет всем, повредит всему, для того, чтобы освободиться от этой одной преследующей ее мысли. Леди Джэнет предсказывает торжество, а моя жена, с отчаяния, не из убеждения, верит предсказанию. Я же приготовил себя к последствиям. Это кончится тем, что мы уедем в Новый Свет и попытаемся вступить в новое, молодое общество, складывающееся между лесами и равнинами.

Я спокойно приготовлюсь к нашему отъезду и признаюсь в том, что я сделал, в надлежащее время — то есть после бала.

Четвертая выписка

Я встретил человека, нужного для нашей поездки, — старого школьного товарища, теперь партнера фирмы судовладельцев, занимающейся в основном перевозкой переселенцев.
Один из их кораблей отправляется в Америку из Лондона через две недели и зайдет в Плимут. По счастливому стечению обстоятельств бал леди Джэнет будет через две недели. Я знаю, что мне делать.
С помощью моего доброго друга я занял каюту, дав небольшой задаток. Если бал кончится (как я убежден) новыми неприятностями для Мерси, мне он неприятностей не может сделать, мне стоит только дать знать по телеграфу, и мы сядем на пароход в Плимуте.
Я знаю, какое действие произведет это на нее, когда я сообщу Мерси это известие, но у меня приготовлено лекарство. Страницы моего дневника, написанные в прошлые годы, покажут довольно ясно, что не она выгоняет меня из Англии. Она увидит, что желание мое заняться другим делом и в другой местности выражалось постоянно задолго до нашего первого свидания.

Пятая выписка

Бальное платье Мерси, подарок доброй леди Джэнет, готово. Мне позволили посмотреть на первую демонстрацию этого произведения искусства. Я ничего не понимаю в шелке и кружевах, но одно знаю я — моя жена будет первой красавицей на балу.
В тот же день я поехал к леди Джэнет поблагодарить ее и увидел новый пример сложного и своеобразного характера моей старой тетки.
Она разрывала какое то письмо, когда я вошел в комнату. Увидев меня, она остановилась и подала мне письмо. Это был почерк Мерси. Леди Джэнет указала на одно место на последней странице.
— Передайте вашей жене мою любовь, — сказала она, — и скажите ей, что я упрямее ее. Я решительно отказываюсь читать ее письмо и слушать ее, когда она возвращается к этому предмету. Теперь дайте мне назад письмо.
Я отдал ей, и она разорвала его при мне. Мерси запрещается так же строго, как и прежде, говорить о том, что она не Грэс Розбери. Ничего не могло быть естественнее и деликатнее кроткого намека моей жены на этот счет. Нужды нет! Первой строки было достаточно. Леди Джэнет зажмурила глаза и уничтожила письмо — леди Джэнет будет жить и умрет в решительном неведении настоящей истории Мерси Мерик. Какие непонятные мы загадки! Удивительно ли, что мы постоянно не понимаем друг друга?

Последняя выписка.

Утро после бала.
Кончено. Общество победило леди Джэнет. У меня нет ни терпения, ни времени описывать все подробно. Мы едем в Плимут с послеполуденным экстренным поездом.
Мы довольно поздно приехали на бал. Великолепные комнаты быстро наполнялись. Когда я проходил по ним с моей женой, она обратила мое внимание на одно обстоятельство, которого я не заметил.
— Джулиан, — сказала она, — посмотри на дам и скажи мне, не видишь ли ты чего нибудь странного.
Когда я оглянулся, оркестр начал играть вальс. Я заметил, что мимо нас немногие дамы проходили в танцевальный зал. Я заметил также, что в числе этих немногих еще меньше было молодых. Наконец я понял. С некоторыми исключениями, нет правила без исключения, на балу леди Джэнет молодых девушек не было. Я тотчас отвел Мерси назад в приемную. Лицо леди Джэнет показывало, что она очень хорошо заметила случившееся. Гости все еще приезжали. Мы встречали мужей с женами, сыновей с матерями, внуков с бабушками, но за отсутствующих незамужних дочерей они извинялись с бесстыдной вежливостью, просто изумительной. Да! Вот каким образом матроны высшего общества преодолели затруднение встречи с мистрис Джулиан Грэй в доме леди Джэнет!
Следует относиться со строгой справедливостью ко всем. Присутствующие дамы показывали должное уважение к своей хозяйке, они исполняли свою обязанность — несколько преувеличенно, это, может быть, будет более точным выражением.

Я не имел должного понятия о грубости и невежливости, которые проникли в общество за последнее время, пока не увидел приема, сделанного моей жене. Дни жеманства и предубеждения теперь прошли. Чрезвычайная любезность и необыкновенная либеральность — два любимых конька современного поколения. Видеть, как женщины демонстрировали забывчивость несчастий моей жены, а мужчины свое любезное старание поощрить ее мужа, слышать одни и те же фразы, повторяемые в каждой комнате: «Как я рада познакомиться с вами, мистрис Грэй! Как я благодарна милой леди Джэнет за то, что она представила нам этот случай! » «Джулиан, старый дружище, что за прелестное создание! Я завидую, вам, честное слово, завидую! » Видеть этот прием, подкрепляемый навязчивыми пожатиями руки, а иногда даже поцелуями моей жене, а потом оглядываться и замечать, что почти никто не привез на бал своих незамужних дочерей, значило видеть, сказать по совести, цивилизованную человеческую натуру в самом гнусном ее виде. Может быть, Новый Свет хранит для нас свои разочарования, но он не сможет показать нам никогда зрелища, такого гнусного, как то, какому мы стали свидетелями вчера на балу моей тети.
Леди Джэнет показала, что она понимает поступки своих гостей, предоставив их самим себе. Ее гости все таки остались и аппетитно поужинали. Они знали по опыту, что в Мэбльторне не бывает плохих кушаний и дешевых вин. Они осушили бутылки до дна и съели все до последнего трюфеля.
Мы с Мерси пришли проститься с моей теткой перед самым нашим отъездом. Я счел необходимым прямо сказать о своем намерении оставить Англию. Последовавшая за тем сцена была так тягостна, что я не могу решиться описывать ее на этих страницах. Моя жена примирилась с нашим отъездом, а леди Джэнет проводила нас до Плимута — вот результат. Никакие слова не могут выразить моего чувства облегчения теперь, когда все это решено. Единственное горе, которое я увожу с собой из Англии, это разлука с милой, сердечной леди Джэнет. В ее годы это разлука на всю жизнь.
Таким образом, кончаются мои отношения с родиной. Пока Мерси будет со мной, я встречаю неведомое будущее с уверенностью, что уношу с собой мое счастье, куда бы ни отправился. Мы найдем пятьсот искателей приключений таких же, как мы, когда сядем на корабль переселенцев, для которых на родной земле нет ни работы, ни дома. Господа чиновники статистического департамента, прибавьте еще двоих к числу покинувших Англию в тысяча восемьсот семьдесят первом году от Рождества Христова — Джулиана Грэя и Мерси Мерик.