Петер перелистнул сразу десяток страниц.
«Саперы со сварочными электродами в руках. Яркий свет сварки, вдруг он меркнет. Гаснет электрическая лампочка. Останавливаются моторы, приводящие в действие масляные насосы домкратов. Останавливаются лебедки, натягивающие тросы. Роторы электрогенераторов делают по инерции несколько оборотов и застывают в неподвижности. В чем дело? Почему остановились дизель-моторы? Вот он ответ: форсунки засорены песком! У кого поднялась рука на подобное злодеяние? Кто этот мерзавец? Он не ушел от ответа, он схвачен за руку, мелкий и скользкий тип, под чужой личиной проникший на стройку.
Кто ты: убежденный враг, или продажная тварь, или мстительный, не прощающий мелких обид мизантроп? Все это мы узнаем. Два офицера полевой жандармерии уводят его…»
«…разбрасывая в стороны застывшие автомашины, танк рвется вперед, к мосту, но на пути его встает сапер с гранатой в руке. Бросок гранаты — и танк застывает, окутываясь дымом. Второй танк пятится, но уйти ему не удается: еще одна граната…»
«…торжественный момент. Да, свершилось! Исполинской стальной дугой соединились берега каньона, и тяжелые танки, грохоча по настилу, устремляются на вражеский берег. Вот они, не встречая сопротивления, сминают слабые заслоны и растекаются по оперативному простору. За ними идут бронетранспортеры с пехотой. Десятки истребителей и бомбардировщиков проходят над ними, и там, где враг не сдается, его смешивают с землей. Полная и окончательная победа, Ватерлоо наших дней! Торжество…»
Петер захлопнул панку. Шикарная кожаная папка, богатое тиснение, надпись: «К докладу». Это чтобы генералы не испытывали отрицательных эмоций, осязая ее. Тисненая кожа ласкает холеную кожу генеральских ладоней куда искусней, чем плебейский картон. И эти мягкие кресла… Как там у Вильденбратена? «Понимая Отечество прежде всего как зеленое бархатное вместилище для собственного зада, пекутся, разумеется, о пользе его и процветании…»
Вошел Шанур и кинулся к Петеру чуть ли не с объятиями.
— Наш майор вернулся! — заорал он, и Баттен подскочил на койке и сел, озираясь.
— Тьфу, черт, — сказал он наконец. — Приснится же такое! Майор — это хорошо… — Он лег к стенке лицом и снова уснул.
— Ты чего это так обрадовался? — спросил Петер, в общем-то польщенный такой встречей.
— Как — чего? — удивился Шанур. — Просто хорошо. Ну и работа… тоже…
— Пойдем наружу, поговорим, — сказал Петер.
— А снайперы? — напомнил Шанур.
— А «Трех мушкетеров» ты читал? — в свою очередь напомнил Петер.
— Понял, — сказал Шанур. — Тогда я поведу.
Он привел Петера на монтажную площадку, к подножию покалеченного бомбами подъемного крана. Кран этот просто оттащили в сторону, чтобы не мешал. На его месте уже стоял новый. Петер и Шанур забрались по лесенке в кабину крановщика, прикрытую со всех сторон броневыми щитами, и там расположились.
— Христиан, — сказал Петер. — Я не буду вызывать тебя на откровенность и так далее, я просто хочу тебя предупредить: ты под очень серьезным подозрением у этого черта. Ты брал на складе больше лент, чем сдал отснятых. Как будем оправдываться?
Шанур молчал, покусывая губу.
— Десяток лепт я могу взять на себя: после той бомбежки, сам понимаешь…
— Не получится, — сказал Шанур. — Я тогда подобрал и вашу камеру, и сумку.
— И сдал?
— Не все.
— Что оставил?
— Ту ленту, которая была в камере. И еще наугад две из сумки. Больше не смог.
— Понятно… Значит, так. Подашь мне рапорт. Примерно так: об отчетности за пленку предупрежден мною не был. Потому выбрасывал испорченные ленты. Напиши, что камера рвет перфорацию. Камеру отдай Баттену, пусть покопается. Теперь об ответственности предупрежден, будешь сдавать все ленты независимо от их состояния. Понял?
— Но как же тогда?.
Камеру отдай Баттену, пусть покопается. Теперь об ответственности предупрежден, будешь сдавать все ленты независимо от их состояния. Понял?
— Но как же тогда?..
— Что-нибудь придумаем. Да и сданные они не пропадут: часть пойдет на эту стряпню, а остальные — в архив, и там будут храниться, пока…
— Да нет же, — перебил Шанур. — Нет же, нет! Их уничтожат сразу, понимаете, сразу, как только фильм будет сделан!
— Откуда ты знаешь?
— Я подслушал. Они меня не заметили, и я все слышал, что они говорили.
— И ты решил сделать собственный фильм?
— Я решил сохранить правду обо всем этом.
— А ты знаешь, например, что делают с солдатами, у которых находят дневники?
— Знаю. Но ведь дневники продолжают находить!
— Где ты их прячешь?
Шанур помедлил, и Петер вдруг остро захотел, чтобы он ничего не сказал, не выдал тайника, потому что… потому что это подрасстрельное дело, а так — не знаю, и все… Он чуть не сказал: «Молчи!», но не сказал почему-то, и Шанур, облизнув губы, прошептал ему на ухо:
— Под стапелем, возле самой крайней опоры, справа — там яма…
— Тебя никто не видел? — тоже шепотом спросил Петер.
— А я сам и не кладу, — сказал Шанур.
Петер посмотрел на него. Лицо Шанура было серьезно, губы упрямо сжаты — хорошее лицо…
— Ладно, — сказал Петер. — С пленкой мы что-нибудь придумаем. У Баттена такой бардак в учете… А рапорт напиши, и послезливее: мол, ничего не знал, не хотел, простите на первый раз… Изобрази испуг.