— О нет! — поспешил ответить Аллан и добавил с легкой запинкой:
— Она.., она.., наша близкая родственница… И мы относимся к ней, — продолжал он уже более уверенно, — как к приемной дочери нашей семьи.
Он поспешно встал и с той почтительной учтивостью, которую способен выказать любой горец, когда считает это нужным, уступил свое место Эанот и принялся угощать ее всем, что стояло на столе, с усердием, явно рассчитанным на то, чтобы показать Дункану Кэмбелу ее высокое положение. Но если таково было намерение Аллана, то оно оказалось излишним. Сэр Дункан не спускал глаз с Эннот, и взор его выражал несравненно более глубокий интерес, нежели обычное внимание к особе благородного происхождения. Эннот даже смутилась под пристальным взглядом старого рыцаря; она не без некоторого колебания настроила свой инструмент и, ободряемая взглядом лорда Ментейта и Аллана, исполнила следующую кельтскую балладу, которую наш друг мистер Секундус Макферсон, о чьей любезности уже упоминалось выше, перевел на английский язык:
Сирота
Над замком стих ноябрьский град.
Над мглою серых стен
Луч солнца заиграл, и в сад
Выходит леди Энн.
Под дубом сирота сидит.
Лохмотья лишь на ней,
И, не растаяв, град блестит
Меж спутанных кудрей.
«О госпожа, счастливы те,
Кого ласкала мать.
Но кто поможет сироте
Печаль ее унять?!»
«Дай боже никому не знать
Сиротского житья,
Но трижды горше потерять
И мужа и дитя.
Двенадцать лет назад я в ночь
Бежала от врагов
И потеряла крошку?дочь
У Фортских берегов».
«О госпожа, прошли как тень
Двенадцать лет тоски,
С тех пор как сеть в Бригитты день
Тащили рыбаки.
И был сетями извлечен
Ребенок чуть живой.
Смотри же, пред тобою он
С протянутой рукой»,
Ее целует леди Энн:
«О дочь, ты вновь со мной!
Вовеки будь благословен
Бригитты день святой!»
И вот уж девочка в шелках,
Богат ее наряд…
И вместо града в волосах
Жемчужины блестят.
Во время исполнения баллады лорд Ментейт с удивлением заметил, что пение Эннот Лайл производит на сэра Дункана Кэмбела гораздо более сильное впечатление, нежели можно было бы ожидать от человека его возраста и такого сурового нрава. Он знал, что северные горцы несравненно более чувствительны к песням и сказкам, чем их соседи, жители предгорья. Но даже это обстоятельство, думал он, едва ли могло служить причиной того смущения, с каким старик отвел глаза от певицы, точно не желая позволить им любоваться столь чарующим зрелищем. Еще менее можно было ожидать, что в чертах лица, обычно выражавших гордость, трезвую рассудительность и привычку повелевать, отразится столь сильное волнение, вызванное, казалось бы, таким незначительным поводом. Лицо старого рыцаря все более омрачалось, седые косматые брови хмурились, на глаза навернулись слезы. Он сидел молча, застыв в неподвижной позе, в течение двух?трех минут после того, как замер последний звук песни. Потом он поднял голову и взглянул на Эннот Лайл, как бы намереваясь заговорить с ней; внезапно изменив свое намерение, он обернулся к Аллану, видимо желая о чем?то спросить его, — но в это время дверь отворилась и на пороге появился хозяин дома.
Глава 10
Был день их странствий мрачен,
Хмур, уныл,
И каждый холм опасность им сулил.
Но был вдвойне опасен и суров
Дом, где они нашли ночлег и кров.
«Путники», поэма
Поручение, возложенное на Ангюса Мак?Олея, было, видимо, такого рода, что выполнить его стоило хозяину немалого труда; и лишь после того, как он, путаясь в словах, несколько раз начинал свою речь, ему наконец удалось сообщить сэру Дункану Кэмбелу, что воин, который должен сопровождать его, ожидает в полном снаряжении и все готово для их немедленного отъезда в Инверэри. Сэр Дункан Кэмбел в негодовании поднялся с места; оскорбление, заключавшееся в этом известии, в один миг рассеяло чувствительное настроение, навеянное музыкой.
— Мог ли я ожидать, — начал он, гневно глядя на Ангюса Мак?Олея, — мог ли думать, что в наших горах найдется предводитель клана, который в угоду саксу предложит рыцарю Арденвору покинуть его замок в ту пору, когда солнце уже клонится к закату, и прежде, нежели осушен второй кубок вина. Прощайте, сэр! Пища со стола невежи нейдет впрок! И знайте, что если мне еще когда?либо доведется посетить замок Дарнлияварах, то я приду с обнаженным мечом в одной руке и пылающим факелом — в другой!
— Милости просим, — отвечал Ангюс. — Клянусь, что приму вас с честью. И, будь с вами хоть пятьсот Кэмбелов, я позабочусь приготовить для всех вас такое угощение, что вам не придется жаловаться на отсутствие гостеприимства в Дарнлинварахе!
— Благодарю за предупреждение! — промолвил сэр Дункан. — Ваша склонность прихвастнуть слишком хорошо известна, и никто не станет ронять свое достоинство, прислушиваясь к вашим угрозам. Вам, милорд, и Аллану, заместившему моего невежу хозяина, приношу искреннюю благодарность. А вам, моя красавица, — продолжал он, обращаясь к Эннот Лайл, — позвольте выразить мою признательность за то, что вы оживили родник, который уже много лет как высох в моей душе.
С этими словами он покинул комнату и отдал приказание позвать своих людей. Ангюс Мак?Олей, смущенный и вместе с тем глубоко задетый обвинением в недостатке гостеприимства, что считалось самым большим оскорблением для горца, не вышел провожать сэра Дункана во двор замка, где старый вождь садился на своего коня, подведенного к крыльцу. В сопровождении шести всадников и в обществе капитана Дальгетти, который ожидал его, держа Густава в поводу, в полной боевой готовности, но не садился в седло до появления рыцаря Арденвора, — сэр Дункан покинул замок.