Красная страна

Автор: Джо Аберкромби

Жанр: Фэнтези

Год: 2014 год

Джо Аберкромби. Красная страна

Земной Круг — 6

Тедди
И Клинту Иствуду
Но раз Клинта это, вероятно, не очень волнует,
В основном Тедди

I БЕДА

Вы судите людей по рукояти и ножнам, что я могу сделать, чтобы вы узнали хороший клинок?
Джедедия М. Грант
Разновидность Труса

— Золото. — Вист[1] произнес слово, будто это была загадка без решения. — Сводит людей с ума.
Шай[2] кивнула.
— Тех, кто еще не спятил.
Они сидели напротив Мясного Дома Стафера, что возможно и звучало как название борделя, но на самом деле было худшей харчевней на пятьдесят миль, и это в условиях жесткой конкуренции. Шай восседала на мешках в ее фургоне, а Вист на заборе, где, казалось, он пребывал всегда, словно ему в задницу воткнулся какой-то сучок. Они наблюдали за толпой.
— Я приехал сюда, чтоб быть подальше от людей, — сказал Вист.
Шай кивнула. — Теперь взгляни.
Прошлым летом можно было провести весь день в городе и не встретить двух незнакомых человек. Можно было провести несколько дней в городе и не встретить двух человек. Многое может измениться за несколько месяцев, и если найдут золото. Теперь Сквердил разрывался по швам от храбрых первопроходцев. Поток в одну сторону, на запад, к воображаемым богатствам; некоторые проходили быстро, создавая суматоху, другие останавливаясь, внося свой вклад в торговлю и хаос. Колеса фургонов грохотали, мулы кричали, лошади ржали, скот орал, волы мычали. Мужчины, женщины и дети всех рас и статусов также орали и мычали, на всех языках и со всеми темпераментами. Это было бы весьма красочное зрелище, если бы поднятая пыль не выщелачивала любой оттенок до одинаковой серой вездесущности грязи.
Вист шумно отхлебнул из своей бутылки. — Вот это разнообразие, не так ли?
Шай кивнула. — Все хотят получить что-то за ничего.
Всех ударило безумие надежды. Или жадности, в зависимости от веры наблюдателя в человечество, которая в случае Шай была ниже плинтуса. Все пьяны от шанса достичь какой-нибудь замерзающей лужи где-то там, в великой пустоте, и хватать новую жизнь обеими руками. Оставляют себя обыденных на берегу, позади, словно сброшенную кожу, выбирая короткий путь к счастью.
— Думаешь к ним присоединиться? — спросил Вист.
Шай прижала язык к передним зубам и сплюнула через щель между ними.
— Не я.
Если им и удастся пересечь Далекую Страну живыми, повышались шансы, что они проведут зиму с задницами в ледяной воде и не выкопают ничего кроме грязи. А если все-таки на конце твоего заступа засверкало, что тогда? Не похоже, чтобы у богатых не было проблем.
Было время, Шай думала, что получит что-то за ничего. Сбрасывала кожу и отступала, улыбаясь. Оказалось, иногда короткие пути не ведут в точности куда хотелось, но прорубаются через кровавую местность.
— Лишь слухи о золоте сводят их с ума. — Вист еще раз глотнул, кадык на его тощей шее качнулся, и он посмотрел на двух будущих золотоискателей, дерущихся за последнюю кирку у конюшни, в то время как торговец пытался их разнять.

— Представь, что эти ублюдки будут делать, если когда-нибудь найдут самородок.
Шай не нужно было представлять. Она видела это, и не высоко ценила те воспоминания.
— Мужика не надо сильно манить, чтоб он повел себя как животное.
— Как и женщину, — добавил Вист.
Шай прищурилась на него. — Чего ты на меня смотришь?
— Ты на первом месте в моих мыслях.
— Не уверена, что мне нравится быть так близко к твоему лицу.
Вист, засмеялся, показав ей свои кривые зубы, и протянул бутылку.
— Почему у тебя нет мужика, Шай?
— Не особо люблю мужчин, наверное.
— Ты никого особо не любишь.
— Они это начали.
— Все?
— Мне хватило.
Она хорошенько вытерла горлышко бутылки, и убедилась, что делает лишь маленький глоток. Она знала, как легко она может обернуть маленький глоток в большой, большой глоток в бутылку, а бутылку в пробуждение в запахе мочи и с одной ногой в ручье. Были люди, которые на нее рассчитывали, и она уже достаточно всех разочаровывала.
Драчунов разняли, и они выплевывали оскорбления каждый на своем языке, не особо вникая в детали, но оба понимали смысл. Похоже, кирка пропала в суете, вероятнее всего похищенная каким-нибудь пройдохой, пока взгляды были прикованы к драке.
— Золото, несомненно, может свести людей с ума, — пробормотал Вист, весь задумчивый, как подразумевало его имя.
— Все же, если земля разверзнется и предложит мне что-то, не думаю, что стану отказываться от самородка.
Шай размышляла о ферме и обо всех делах, что нужно было сделать, и обо всем времени, которого у нее не было, чтобы их сделать, и терла свои избитые большие пальцы об обкусанные средние. На короткий момент путешествие через холмы не выглядело таким уж безумством. А что если там действительно есть золото? Разбросанное по дну какой-нибудь речушки в бесценном изобилии, жаждущее поцелуя ее зудящих кончиков пальцев? Шай Соут[3], самая удачливая женщина в Близкой Стране…
— Ха.
Она отогнала мысли как надоедливую муху. Высокие надежды были роскошью, которую она не могла себе позволить.
— По моему опыту земля не стремится что-то отдавать. Не больше, чем остальные сквалыги.
— У тебя его много, так ведь?
— Чего?
— Опыта.
Она моргнула, отдавая ему бутылку. — Больше, чем ты можешь себе представить, старик. — Черт возьми, намного больше, чем у большинства золотоискателей, это точно. Шай тряхнула головой, глядя, как подъезжают новые толпы — несколько почтенных граждан Союза, судя по их виду, одетых скорее для пикника, нежели для долгого путешествия через несколько сотен миль беззаконной пустоты. Люди, которые должны бы наслаждаться своими комфортными жизнями, внезапно решившие, что у них есть шанс загрести больше. Шай размышляла, сколько времени пройдет, прежде чем они похромают обратно, сломанные и сломленные. Если им удастся вернуться.
— Где Галли[4]? — спросил Вист.
— На ферме, присматривает за моими братом и сестрой.

— На ферме, присматривает за моими братом и сестрой.
— Давненько его не видел.
— А он давненько здесь не был. Тяжело ездить на лошади, как он говорит.
— Стареет. Как и все мы. Когда увидишь его, скажи, что я по нему скучаю.
— Если б он был здесь, он выпил бы твою бутылку в один глоток, и ты бы проклинал его имя.
— Наверняка. — Вист вздохнул. — Так всегда с тем, о чем скучаешь.
Тем временем Ламб[5] продирался через наполненную людьми улицу; копна седых волос виднелась над головами вокруг него, несмотря на его сутулость; и выглядел он даже более жалко, чем обычно.
— Что тебе дали? — спросила она, спрыгивая с фургона.
Ламб вздохнул, словно знал, что будет дальше.
— Двадцать семь? — грохот его голоса поднялся на конце, делая из фразы вопрос, но на самом деле он спрашивал: «Сильно ли я проебал?».
Шай потрясла головой, языком надавив на щеку, показывая ему, что его проёб на пол пути к полному.
— Ты — разновидность чертова труса, Ламб.
Она ударила по мешку, поднимая облако пыли от зерна.
— Я два дня тащила это сюда, не для того, чтобы подарить.
Он вздохнул немного сильнее, седобородое лицо сморщилось вокруг старых шрамов, все обветренное и запыленное.
— Я не так уж силен в торговле, Шай, ты это знаешь.
— Напомни мне, в чем ты силен? — бросила она через плечо, шагая к Рынку Клая[6]. Она подождала, пока стадо блеющих пестрых коз пройдет мимо, затем проскользнула сквозь толпу на другую сторону. — Ну, кроме таскания мешков?
— Это уже кое-что, не так ли? — пробормотал он.
В лавке было оживленней, даже чем на улице, пахло пиленым деревом, и специями, и плотно набитыми потными телами. Ей пришлось продраться между клерком и черномазым южанином, который пытался что-то объяснить на языке, который она никогда не слышала; затем вокруг стиральной доски, свисавшей с низкой балки, задев ее локтем; затем она прошла мимо хмурого Духа, его рыжие волосы были сплетены с ветками, на которых все еще были листья. Все эти люди пробирались на запад, думая о деньгах, и горе торговцу, который бы попытался встать между Шай и ее выручкой.
— Клай? — взревела она. Шепотом ничего не добьешься. — Клай!
Торговец нахмурился, пойманный в середине взвешивания муки на весах высотой с человека.
— Шай Соут в Сквердиле[7]. Неудачный денек.
— Похоже на то. Тут ведь полный город болванов, которых тебе надо обжулить. — Она выделила последнее слово, заставив несколько голов повернуться, и Клай уткнул в бока свои большие кулаки.
— Никто никого не обжуливает, — сказал он.
— Пока я слежу за делами.
— Я и твой отец согласились на двадцать семь, Шай.
— Ты знаешь, что он мне не отец. И ты знаешь, что ни хрена не договорился, пока я с этим не согласилась.
Клай поднял бровь на Ламба, и Северянин уставился прямо в землю, двигаясь в сторону, словно пытаясь исчезнуть с глаз долой.

Несмотря на всю его массу, у Ламба был слабый взгляд, и он отводил его, стоило кому-нибудь на него взглянуть. Он мог быть милым человеком, и работягой, и он честно заменял отца Ро и Питу, и Шай тоже, если она давала ему шанс. В целом неплохой человек, но черт возьми, он был разновидностью труса.
Шай почувствовала стыд за него, и стыд из-за него его, и это ее раздражало. Она ткнула пальцем в лицо Клаю, словно это был обнаженный кинжал, который она без сомнений пустила бы в дело.
— Сквердил странное название для города, где так ведут дела! В прошлом году ты платил двадцать восемь, и у тебя не было и четверти нынешних покупателей. Я возьму тридцать восемь.
— Чего? — Голос Клая взвился даже выше, чем она предполагала. — У тебя там золотые зерна?
— Именно. Высшее качество. Смолотые моими собственными сбитыми в кровь руками.
— И моими, — добавил Ламб.
— Цыц, — сказала Шай. — Я возьму тридцать восемь, и хрен ты меня сдвинешь.
— Не делай мне одолжений! — взбесился Клай, жирное лицо наполнилось гневными морщинами. — Только потому, что я любил твою мать, предлагаю двадцать девять.
— Ты никогда не любил ничего, кроме своего кошелька. Что угодно меньше тридцати восьми, и я скорее сяду напротив твоего магазина и стану предлагать всем этим проходящим чуть дешевле, чем предлагаешь ты.
Он знал, что она это сделает, даже если это будет ей не выгодно. Никогда не угрожай, если хотя бы вполовину не уверен, что выполнишь угрозу.
— Тридцать один, — выдохнул он.
— Тридцать пять.
— Ты задерживаешь всех этих хороших ребят, самолюбивая сука! — Или она показывала хорошим ребятам, сколько он прибыли выжуливает, и рано или поздно до них дойдет.
— Они отбросы, и я буду их задерживать, пока Иувин не вернется из земли мертвых, а это значит тридцать пять.
— Тридцать два.
— Тридцать пять.
— Тридцать три, и можешь сжечь мой магазин, когда уйдешь.
— Не искушай меня, толстяк. Тридцать три, и добавь пару тех новых лопат, и немного корма для моих волов. Они жрут почти столько же, сколько ты. — Она плюнула на ладонь и протянула ему.
Клай скривил рот, но так же плюнул и они пожали руки.
— Твоя мать была не лучше.
— Терпеть ее не могла. — Шай локтями пробила себе дорогу назад к двери, оставляя Клая выпускать свое раздражение на следующего покупателя. — Не особо трудно, так ведь? — Бросила она Ламбу через плечо.
Большой старый Северянин теребил мочку уха.
— Думаю, я бы лучше остановился на двадцати семи.
— Это потому что ты разновидность чертова труса. Лучше сделать что-то, чем жить, боясь этого. Разве не ты мне все время это твердил?
— Время показало мне недостатки этого совета, — пробормотал Ламб, но Шай была слишком занята, поздравляя себя.
Тридцать три была хорошая цена. Она прикинула в уме, и тридцать три позволяли оставить что-то на книги для Ро, когда они починят протекающую крышу амбара и купят пару свиней на развод, чтоб заменить тех, которых зарезали зимой.

Может им хватит и на семена, чтобы постараться вырастить капусту на заднем участке. Она ухмылялась, думая о том, что она сможет выправить с этими деньгами, что сможет построить.
«Не нужна большая мечта», — говорила ее мать, когда изредка бывала в хорошем настроении, — «хватит и маленькой».
— Давай отнесем эти мешки, — сказала она.
Возможно, он уже был в годах, возможно, был медленный как любимая старая корова, но Ламб был силен как всегда. Никакой вес его не мог согнуть. Все, Шай нужно было сделать, это стоять на фургоне и скидывать мешки один за одним ему на плечи, пока он стоял, жалуясь меньше, чем фургон под грузом. Затем он понес их, четыре за раз, и скинул Клаю во двор, легко, словно в них были перья. Шай, наверное, весила вполовину меньше его, но ее задача была легче, и она была моложе на двадцать пять лет; но все же, довольно скоро влага из нее сочилась быстрее, чем из свежевыкопанного колодца; жилетка приклеилась к ее спине, а волосы к лицу; руки покрылись розовыми ссадинами от мешковины и белой пылью от зерна; язык застрял в щели между зубами, когда она дико чертыхалась.
Ламб стоял там, два мешка на одном плече, и два на другом, даже не особо запыхавшись, с этими его морщинками от смеха в уголках глаз.
— Хочешь отдохнуть, Шай?
Шай посмотрела на него. — Отдохнуть от твоего брюзжания.
— Я мог бы сдвинуть несколько этих мешков и сделать тебе кроватку. Возможно там есть одеяло. Я мог бы спеть тебе колыбельную, как пел, когда ты была молодой.
— Я все еще молода.
— Уф. Иногда я думаю о той маленькой девочке, улыбающейся мне. — Ламб смотрел вдаль, тряся головой. — И удивляюсь, где у меня и твоей матери все пошло не так?
— Она умерла, а ты бесполезен? — Шай подняла последний мешок и бросила ему на плечо с такой высоты, как только могла.
Ламб только ухмыльнулся, хлопнув по нему рукой.
— Может так и есть.
Когда он повернулся, то чуть не врезался в другого Северянина, здорового как он сам, но выглядевшего куда более жалко. Человек стал выкрикивать проклятия, затем остановился на полуслове. Ламб продолжил тащиться, опустив голову вниз, как он всегда делал при малейшем дыхании неприятностей. Северянин нахмурился, взглянув на Шай.
— Чего? — сказала она, уставившись назад.
Он хмуро смотрел на Ламба, затем ушел, почесывая бороду.
Тени делались длиннее, а облака розовели на западе, когда Шай свалила последний мешок перед ухмыляющимся лицом Клая, а он протягивал деньги, кожаную сумку, свисающую с толстого указательного пальца на шнурке. Она потянулась, вытерла перчаткой лоб, затем открыла сумку и уставилась внутрь.
— Все здесь?
— Я не собираюсь тебя грабить.
— Чертовски верно, не собираешься. — И она принялась пересчитывать. «Всегда можно узнать вора», говорила ее мать, «по той заботе, с которой они обращаются со своими деньгами».
— Может и мне проверить все мешки, убедиться, что в них зерно, а не дерьмо?
Шай фыркнула. — Если б это было дерьмо, что бы остановило тебя от его продажи?
Торговец вздохнул. — Делай, как знаешь.

— Если б это было дерьмо, что бы остановило тебя от его продажи?
Торговец вздохнул. — Делай, как знаешь.
— Сделаю.
— Она сделает, — добавил Ламб.
Пауза, лишь звон монет и смена чисел в ее голове.
— Слышал, Глама Голден[8] выиграл еще один бой на арене рядом с Грейером, — сказал Клай. — Говорят, он самый крутой ублюдок в Близкой Стране, а здесь есть крутые ублюдки. Только дурак теперь поставит против него, какие бы ни были ставки. И только дурак выйдет против него драться.
— Несомненно, — пробормотал Ламб, как всегда тихий, когда речь заходила о насилии.
— Слышал это от мужика, смотревшего, как он побил старого Медведя Стоклинга так, что кишки вылезли через жопу.
— Вот это зрелище, да? — спросила Шай.
— Лучше, чем срать своими кишками.
— Не много для обзора.
Клай пожал плечами.
— Я слышал и похуже. Вы слыхали об этой битве, под Ростодом?
— Что-то слышала, — проворчала она, стараясь не сбиться со счета.
— Повстанцев опять побили, как я слышал. В этот раз сильно. Все в бегах. Те, кого Инквизиция не задержала.
— Бедные ублюдки, — сказал Ламб.
Шай остановилась на мгновение, затем продолжила считать. Вокруг было много бедных ублюдков, но все они не ее проблема. У нее хватало забот с братом и сестрой, и с Ламбом, и с Галли, и с фермой и без оплакивания чужих неудач.
— Возможно, они залягут в Малкове, но они не останутся надолго. — Клай заставил забор скрипеть, опершись на него своей мягкой задней частью, руки были зажаты подмышками, большие пальцы наружу.
— Война закончена, если можно назвать это войной, и многих согнали с их земель. Согнали, или сожгли, или отобрали все, что у них было. Дороги открыты, корабли прибывают. Много народу гонится за удачей на западе. — Он кивнул на пыльный хаос улицы, все еще кипящий, даже после заката. — Это только первые струйки. Поток приближается.
Ламб шмыгнул носом.
— Скорее всего, они поймут, что горы не один большой кусок золота и вскоре потекут обратно.
— Некоторые да. Некоторые пустят корни. Вскоре заявится Союз. Сколько бы земли Союз не отхватил, они всегда хотят больше, а с тем, что отыщут на западе, они почуют деньги. Тот порочный старый ублюдок Сармис сидит на границе и бренчит мечом за Империю. Но его меч всегда бренчит. Я полагаю, поток не остановить. — Клай на шаг подошел к Шай и заговорил тихо, словно делился секретом.
— Я слышал, представители Союза уже были в Хормринге, говорили об аннексии.
— Они подкупают народ?
— Разумеется, у них монета в одной руке, но клинок в другой. У них всегда так. Нам бы подумать, что будем делать, если они придут в Сквердил. Нам надо держаться вместе, тем из нас, кто здесь давно.
— Меня политика не интересует, — Шай не интересовало ничего, приносящее неприятности.
— Как и большинство из нас, — сказал Клай, — но иногда политика интересуется нами.

Союз придет, и принесет с собой закон.
— Закон не кажется такой уж плохой штукой, — солгала Шай.
— Может и нет. Но налоги следуют за законом, как повозка за ослом.
— Не могу сказать, что я в восторге от налогов.
— Просто хитрый способ грабежа, не так ли? Пусть лучше меня честно ограбят с маской и кинжалом, чем несколько бледных ублюдков с пером и бумагой.
— Не знаю, — проворчала Шай. Ни один из тех, кого она ограбила, не выглядел слишком довольным, а некоторые были намного меньше довольны, чем трупы. Она отпустила монеты в сумку и туго затянула шнурок.
— Как подсчеты? — спросил Клай, — Чего-то не хватает?
— Не в этот раз. Но полагаю, я продолжу пересчитывать.
Торговец ухмыльнулся. — Я и не ожидал иного.
Она выбрала несколько нужных вещей — соль, уксус, немного сахара (его брали время от времени), кусок вяленого мяса, пол мешка гвоздей, что вызвало ожидаемую шутку от Клая, мол, она сама — пол мешка гвоздей, что вызвало ожидаемую шутку от нее, что она пригвоздит его яйца к его ноге, что вызвало ожидаемую шутку от Ламба, мол, яйца Клая такие маленькие, что в них и гвоздь не загнать. Все немного похихикали над мелкими шутками.
Она почти согласилась купить новую рубашку для Пита, что было больше, чем они могли себе позволить, даже со скидкой, но Ламб похлопал ее по руке своей рукой в перчатке, и она купила иголки и нитки, чтобы сделать рубашку из старой ламбовой. Пожалуй, она могла бы сшить пять рубашек для Пита из одной рубашки Ламба — парень был тощий. Иголки были новые, Клай сказал, их штамповали на машине в Адуе, сотни за раз, и Шай улыбнулась, думая, что Галли сказал бы на это, тряся своей седой головой — иголки из машины, что будет дальше — пока Ро крутила бы их в своих ловких пальцах, хмурясь и размышляя, как их сделали.
Шай помедлила перед спиртным, облизала губы — стекло блестело янтарем в темноте — затем заставив себя забыть; торговалась еще пуще с Клаем за цены, и наконец они закончили.
— Никогда не возвращайся в эту лавку, психованная сука! — Крикнул ей торговец, пока она взбиралась на сиденье фургона рядом с Ламбом. — Черт возьми, ты почти разорила меня!
— На следующий год?
Он махнул толстой рукой, повернувшись к покупателям. — Ага, увидимся.
Она потянулась, чтобы отпустить тормоз, и почти уткнулась в бороду Северянина, в которого Ламб раньше чуть не врезался. Он стоял прямо перед фургоном, брови кверху, словно пытался вспомнить что-то смутное, пальцы уткнулись в здоровый пояс для меча, рядом с простой рукояткой. Грубый тип, шрам от глаза через всю скудную бороду. Шай изобразила на лице милый вид и достала нож, повернув лезвием так, чтобы оно было скрыто за ее рукой. Лучше иметь сталь в руке и не нарваться на неприятности, чем нарваться на неприятности без стали в руке.
Северянин сказал что-то на своем языке. Ламб ссутулился еще ниже на своем сидении, даже не повернувшись взглянуть. Северянин заговорил снова. Ламб проворчал что-то в ответ, затем дернул поводья и фургон покатился, покачивая Шай трясущимися колесами. Она поймала быстрый взгляд через плечо, когда они проехали немного по колее улицы. Северянин все еще стоял в их пыли, хмурясь на них.
— Чего он хотел?
— Ничего.
Она убрала кинжал в ножны, положила ногу на перила и откинулась, надвинув шляпу так низко, чтобы заходящее солнце не светило в глаза.

Она убрала кинжал в ножны, положила ногу на перила и откинулась, надвинув шляпу так низко, чтобы заходящее солнце не светило в глаза.
— Мир полон странными людьми, ага. Будешь тратить время, переживая, что они думают, будешь переживать всю жизнь.
Ламб ссутулился ниже обычного, словно хотел испариться в своей груди.
Шай фыркнула. — Ты просто чертов трус.
Он посмотрел на нее искоса и отвернулся:
— Бывают люди и похуже.
Они смеялись, когда прогрохотали по холму, и неглубокая маленькая долина открылась перед ними. Ламб что-то говорил. Он оживился, когда они выехали из города, как всегда. Никогда не был хорош в толпе.
Они поднимались по дороге, которая была немногим больше, чем две исчезающие линии в высокой траве, и это подняло Шай настроение. Она прошла через черные времена в свои молодые годы, полночно черные, когда думала, что будет убита под небом и оставлена в канаве, или поймана, повешена и выброшена, непохороненная, собакам. Не единожды посреди ночи, вспотев от страха, она клялась быть благодарной каждому моменту ее жизни, если судьба даст ей шанс снова пройти этой обыденной дорогой. Вечная признательность не особо возникала, но таковы уж обещания. Она все равно чувствовала себя немного легче, раз фургон ехал домой.
Потом они увидели ферму, и смех застрял в ее горле, и они сидели тихо, пока ветер шумел травой вокруг них. Шай не могла дышать, не могла говорить, не могла думать, ее вены наполнились ледяной водой. Потом она спрыгнула с фургона и побежала.
— Шай, — заорал Ламб ей в спину, но вряд ли она слушала, голова была полна лишь шумным дыханием, она скатилась с холма, земля и небо скакали вокруг. По щетине поля, которое они убрали неделю назад. Через уроненный забор и втоптанные в грязь куриные перья.
Она добралась до двора — что раньше было двором — и беспомощно остановилась. От дома остались мертвые обуглившиеся бревна и мусор, и ничего не стояло, кроме шатающейся дымовой трубы. Дыма не было. Должно быть, дождь был пару дней назад. Но все было сожжено. Она обежала вокруг почерневших развалин сарая, немного похныкивая при каждом вздохе.
Галли повесили на большом дереве сзади. Они повесили его над могилой ее матери, и свалили надгробие. Истыкали стрелами. Может, дюжиной, может больше.
Шай чувствовала себя так, будто ей ударили под дых, она согнулась, обвила себя руками, застонала, и дерево застонало вместе с ней, когда ветер потряс его листья и заставил труп Галли легко покачиваться. Бедный старый безобидный ублюдок. Он окликнул ее, когда они отъезжали на фургоне. Сказал, что ей нечего волноваться, он присмотрит за детьми, она рассмеялась и ответила, что ей не нужно волноваться, поскольку дети присмотрят за ним. Она не могла видеть из-за боли в глазах, и ветер их жалил, и она сильнее сжала руки, внезапно чувствуя такой холод, что ничего не могло ее согреть.
— Где дети?
Они перекопали весь дом и сарай. Сначала медленно, размеренно и оцепенело. Ламб раскидал обуглившиеся бревна, пока Шай пробиралась через пепел, уверенная, что она выцарапает кости Пита и Ро. Но их не было в доме. Ни в сарае. Ни во дворе. Теперь неистовей, сдерживая свой страх и яростно сдерживая надежду, она металась по траве, копалась в мусоре, но все, что Шай нашла от брата и сестры, была обуглившаяся игрушечная лошадка, которую Ламб выстрогал Питу годы назад, и обгоревшие страницы каких-то книг Ро, которые она выпустила из пальцев.
Дети исчезли.

Дети исчезли.
Она стояла там, уставившись на ветер, с сырой рукой у рта, тяжело дыша. С одной лишь мыслью.
— Их украли, — прохрипела она.
Ламб только кивнул, его седые волосы и борода были в саже.
— Зачем?
— Я не знаю.
Она вытерла почерневшие руки рубашкой, и сжала в кулаки.
— Мы должны отправиться за ними.
— Ага.
Она села на корточки над взрытым дерном вокруг дерева. Вытерла нос и глаза. Прошла по следам до другого изрытого участка земли. Она нашла пустую бутылку, втоптанную в грязь, отбросила в сторону. Они не делали усилий, чтобы замести следы. Везде отпечатки копыт, окружали контуры зданий.
— Думаю, их около двадцати. Хотя лошадей возможно сорок. Они оставляли запасных здесь.
— Может быть, чтобы везти детей?
— Везти их куда?
Ламб только покачал головой.
Она продолжила, не в силах сказать что-то, чтобы заполнить пустоту. Нужно было работать, чтобы не думать.
— Как я вижу, они пришли с запада и направились на юг. В спешке.
— Возьму лопаты. Похороним Галли.
Они сделали это быстро. Она залезла на дерево, зная каждую опору для ног и рук. Она часто взбиралась туда, давным-давно, до того как пришел Ламб. Тогда мать смотрела, а Галли хлопал, а сейчас ее мать похоронена под ним, а Галли на нем повешен, и она знала, что каким-то образом она в этом виновата. Нельзя похоронить прошлое, такое как у нее, и думать, что уйдешь посмеиваясь.
Шай срезала его, отломала стрелы, и пригладила его окровавленные волосы, пока Ламб выкопал яму рядом с ее матерью. Она закрыла его вытаращенные глаза и положила руку на его щеку. Та была холодной. Ламб опустил его, неловко обняв, и они вместе забросали яму. Они снова поставили прямо надгробие матери, утоптали взрытую траву вокруг; пепел летал на холодном ветру пятнами черного и серого, метаясь по земле и в никуда.
— Надо сказать чего-то? — спросила Шай.
— Мне нечего сказать, — Ламб забрался на сидение фургона. Вероятно, оставался час до заката.
— Это мы не берем, — сказала Шай. — Я могу бежать быстрее этих чертовых волов.
— Но не дольше, и не со шмотками, и не выйдет ничего хорошего, если мы будем с этим спешить. Что у них есть? Три дня форы? И они будут ехать быстро. Ты говоришь, двадцать человек? Надо быть реалистом, Шай.
— Реалистом? — прошипела она ему, едва в силах поверить в это.
— Если мы пойдем пешком, и не помрем от голода, или нас не смоет бурей, и если мы их поймаем — что потом? Мы даже не вооружены. Кроме твоего ножа. Нет. Мы будем преследовать так быстро, как Скейл и Кальдер смогут везти. — Он кивнул на волов, которые щипали травку, пока была возможность. — Посмотрим, сможем ли мы отбить парочку от стада. Посмотрим, что они за типы.
— Да понятно, что они за типы! — сказала она, указывая на могилу Галли. — И что будет с Ро и Питом, пока мы, блядь, преследуем? — Она закончила уже крича на него, голос разорвал тишину, и пара ворон взлетела с веток дерева.

Уголок рта Ламба дернулся, но он не взглянул на нее.
— Мы будем преследовать. — Словно это был согласованный факт. — Может, сможем обговорить. Выкупить их.
— Выкупить? Они сожгли твою ферму, повесили друга, украли твоих детей и ты хочешь платить им за освобождение? Какой же ты ебаный трус!
Он все еще не смотрел на нее.
— Иногда трус это то, что тебе нужно. — Его голос был жесткий. Щелкающий в глотке. — Никакая кровь не вернет ни ферму из пепла, ни Галли из петли. Это прошлое. Лучшее, что мы можем сделать, это вернуть малышей, каким угодно способом. Вернуть их целыми. — На этот раз подергивание началось с его рта, пронеслось по его покрытой шрамами щеке к уголку глаза. — Потом посмотрим.
Шай последний раз посмотрела, когда они уходили навстречу заходящему солнцу. Ее дом. Ее надежды. Как день может изменить все. Ничего не осталось, кроме нескольких обугленных бревен, черных на фоне розовеющего неба. Не нужна большая мечта. Ей было плохо как никогда в жизни, а она бывала в плохих, темных, низких местах. Ей с трудом хватало сил, чтобы держать голову.
— Зачем им нужно было все сжигать? — прошептала она.
— Некоторым просто нравится жечь, — ответил Ламб.
Шай посмотрела на него, на его потрепанный нахмуренный силуэт, видневшийся под потрепанной шляпой — заходящее солнце отражалось в одном глазу — и подумала, как странно, что он может быть таким спокойным. Человек, не имевший смелости торговаться, обдумывал смерть и похищение детей. Был реалистом по поводу конца всего, ради чего они работали.
— Как ты можешь сидеть так спокойно? — прошептала она ему. — Словно… словно ты знал, что это придет.
Он все еще не смотрел на нее. — Это всегда приходит.

Легкий Путь

— Я испытал множество разочарований. — Никомо Коска, генерал-капитан Компании Милосердной Руки, говорил, чопорно опершись на локоть. — Полагаю, каждый великий человек их испытывает. Оставляет одни мечты, сокрушенный предательством, и находит другие для достижения. — Он хмуро смотрел на Малкову, на столбы дыма, сносимые ветром из горящего города в синие небеса. — Я оставил множество мечтаний.
— Должно быть, это требовало огромного мужества, — сказал Сворбрек, быстро блеснув очками, отрываясь от своих заметок.
— Несомненно! Я потерял счет случаям, когда моя смерть преждевременно объявлялась тем или иным оптимистичным врагом. Сорок лет испытаний, борьбы, вызовов, предательств. Проживи достаточно долго… и увидишь все разрушенным. — Коска встряхнулся. — Но, в конце концов, это не было скучно! Какие приключения на пути, а, Темпл[9]?
Темпл сморщился. Он лично был свидетелем пяти лет редкого страха, частой скуки, периодической диареи, неудачи в избегании чумы, и избегание боя словно чумы. Но ему платили не за правду. Далеко не за правду.
— Героические, — сказал он.
— Темпл мой нотариус. Он готовит контракты, и следит, чтобы они выполнялись. Один из умнейших ублюдков, что я когда-либо встречал. На скольких языках ты говоришь, Темпл?
— Бегло не более чем на шести.
— Важнейший человек во всей чертовой Компании! После меня, разумеется.

— Важнейший человек во всей чертовой Компании! После меня, разумеется. — Бриз подул на холме и растрепал тонкие белые волосы на голове Коски, покрытой пятнами. — В будущем я расскажу вам мои истории, Сворбрек! — Темпл сдержал очередную гримасу отвращения.
— Осада Дагоски! — Которая окончилась провалом. — Битва при Афиери! — Постыдный разгром. — Годы Крови! — Стороны менялись как рубашки. — Кампания в Кадри! — Пьяное фиаско. — Я даже содержал козу несколько лет. Упрямая скотина, но верная, этого у нее не отнять…
Сворбрек смог изобразить подобострастный поклон, сидя скрестив ноги напротив куска упавшей каменной стены.
— Не сомневаюсь, мои читатели ваши будут трепетать от ваших подвигов.
— Их хватит на двадцать томов!
— Три будет более чем достаточно.
— Вы знаете, однажды я был Великим Герцогом Виссерина. — Коска отмахнулся от попыток преклонения, которых на самом деле не случилось. — Не волнуйтесь, не стоит называть меня Превосходительством — мы все тут без формальностей, в Компании Милосердной Руки, не так ли, Темпл?
Темпл глубоко вздохнул.
— Мы все без формальностей. — Большинство из них были лжецами, все были ворами, некоторые убийцами. Неформальность не удивляла.
— Сержант Дружелюбный был со мной даже дольше, чем Темпл, с тех самых пор, как мы низложили Великого Герцога Орсо и усадили Монцкарро Муркатто на троне Талинса.
Сворбрек посмотрел вверх.
— Вы знакомы с Великой Герцогиней?
— Очень тесно. Я думаю, не будет преувеличением сказать, что я был ее близким другом и наставником. Я спас ее жизнь при осаде Муриса, а она мою! Историю ее восхождения к власти я обязан поведать вам на какой-нибудь остановке, это дело чести. Есть весьма немного достойных личностей, за которых или против которых я не сражался в то или иное время. Сержант Дружелюбный?
Безшеий сержант посмотрел вверх, его лицо ничего не выражало, как плита.
— Что ты понял за время, что ты со мной?
— Я предпочитал тюрьму. — И он вернулся к катанию своих костей, занятию, которое могло полностью занимать его часами.
— Он такой шутник! — Коска махнул костлявой рукой на него, хотя не было и намека на шутку. За пять лет Темпл ни разу не слышал, чтобы сержант Дружелюбный шутил.
— Сворбрек, вы найдете, что Компания живет добродушными шутками.
Не упоминая медленно кипящую вражду, изнурительное безделье, жестокость, болезни, мародерство, измену, пьянство и распутство, способное заставить краснеть дьявола.
— Эти пять лет, — сказал Темпл, — я смеялся не переставая.
Было время, когда он находил истории Старика веселыми, очаровательными, волнующими. Волшебным блеском того, как можно жить без страха. Теперь его от них тошнило. То ли Темпл узнал правду, то ли Коска забыл ее, сложно сказать. Возможно, того и другого понемногу.
— Да, это была замечательная карьера. Множество достойных моментов. Множество триумфов. Но и поражений. Каждый великий человек их испытывает. Сожаления — цена в нашем деле, как всегда говорил Сазайн. Люди часто обвиняют меня в непостоянстве, но я чувствую, что всегда, на каждом конкретном перекрестке я выбирал одно и тоже.

Люди часто обвиняют меня в непостоянстве, но я чувствую, что всегда, на каждом конкретном перекрестке я выбирал одно и тоже. В точности то, что мне нравилось.
Непостоянное внимание пожилого наемника блуждало по его воображаемому прошлому, а Темпл начал отступать, проскальзывая вокруг сломанной колонны.
— У меня было счастливое детство, но дикая юность, полная безобразными происшествиями, и в семнадцать лет я оставил родину в поисках удачи, с одним только разумом, отвагой и верным клинком…
Звуки бахвальства милосердно утихли, когда Темпл ретировался вниз по холму, шагая из тени древних руин на солнце. Чтобы Коска ни говорил, добродушных шуток здесь было немного.
Темпл видел отчаяние. Он пережил многое. Но он редко видел людей столь жалких, как последняя порция пленников Компании: дюжина страшных повстанцев из Стариклэнда в цепях, голые, окровавленные, грязные и привязанные к вбитым в землю кольям. Сложно было представить в них угрозу величайшей нации в Круге Земель. Сложно было представить их людьми. Только татуировки на их предплечьях демонстрировали некие остатки тщетного вызова.
Ебать союз. Ебать короля. Прочел ближайшую линию рельефного шрифта от предплечья к запястью. Мнение, которое Темплу все больше нравилось. В нем развивалось подлое чувство, что он оказался не на той стороне. Опять. Но не всегда легко предвидеть, когда выбираешь. Возможно, как Кадия однажды сказал ему, ты не на той стороне, как только сделал выбор. Но, по наблюдению Темпла, худшее доставалось застрявшим посередине. И ему надоело получать худшее.
Сафин стоял у пленников, с пустой флягой в одной руке.
— Чем занят? — спросил Темпл.
— Тратит воду, — сказал Берми, развалившись на солнце неподалеку, поскребывая свою светлую бороду.
— Как раз наоборот, — сказал Сафин, — я пытаюсь направить милость Божью на наших пленников.
У одного была ужасная необработанная рана в боку. Его глаза метались, губы беззвучно шептали бессмысленные приказы или бессмысленные молитвы. Если можешь почуять запах от раны, надежды мало. Но внешний вид прочих был не лучше.
— Если Бог есть, он льстивый плут, и никогда не стоит доверять ему что-то важное, — пробормотал Темпл. — Милостью было бы убить их.
Берми согласился:
— Я говорил то же.
— Но это потребует мужества, — Сафин поднял ножны, предлагая эфес своего меча.
— Есть у тебя мужество, Темпл?
Темпл фыркнул.
Сафин опустил оружие.
— Как и у меня. Поэтому даю им воду, и даже этого не хватает. Что там на вершине холма?
— Мы ждем нанимателей. И Старик кормит свое тщеславие.
— Этот аппетит хрен насытишь, — сказал Берми, срывая и отбрасывая маргаритки.
— Растет с каждым днем. Соперничает с виной Сафина.
— Это не вина, — сказал Сафин, хмурясь на пленников. — Это праведность. Разве священники тебя этому не учили?
— Ничто так не излечивает от праведности, как религиозное образование, — проворчал Темпл. Он думал о Хаддише Кадии, читающем уроки в чистой белой комнате, и о молодом себе, насмехающемся над ними. Милосердие, милость, самоотверженность.

Милосердие, милость, самоотверженность. Насколько совестлива та Его часть, которую Бог вкладывает в каждого человека. Осколок божественного. Тот, на получение которого Темпл потратил долгие годы борьбы. Он поймал взгляд повстанца. Женщина, волосы спутаны на лице. Она потянулась, насколько могли позволить цепи. За водой или за мечом, он не понял. «Хватай свое будущее!», гласили слова, вытатуированные на ее коже. Он вытащил свою флягу и нахмурился, взвесив ее в руке.
— Какая-то твоя вина? — спросил Сафин.
Прошло много времени с тех пор, как он их носил, но Темпл не забыл, что такое цепи.
— Давно ты скаут? — раздраженно бросил он.
— Восемнадцать лет.
— Мог бы узнать за это время, что совесть хреновый проводник.
— Определенно не знает этой страны, — добавил Берми.
Сафин широко развел руки. — Кто тогда укажет нам путь?
— Темпл! — резкий крик Коски, донесшийся сверху.
— Твой проводник зовет, — сказал Сафин. — Тебе придется дать им воды позже.
Темпл кинул ему флягу, направляясь вверх по холму. — Сделай сам. Позднее Инквизиция их заберет.
— Всегда легкий путь, а, Темпл? — крикнул Сафин вслед.
— Всегда, — проворчал Темпл. Он не оправдывался за это.
— Добро пожаловать, господа, милости просим! — По прибытию их прославленных нанимателей, скачущих плотной группой вокруг большого укрепленного фургона, Коска широким жестом стащил свою огромную шляпу. Даже несмотря на то, что Старик, слава Богу, завязал в который раз несколько месяцев назад, он все равно всегда выглядел слегка навеселе. Эти цветистые жесты его узловатых рук, ленивый прищур иссохших век, бессвязная музыка его речи. Потому никогда нельзя было быть полностью уверенным в том, что он скажет или сделает в следующий миг. Было время, Темпл находил эту постоянную неизвестность волнующей, как наблюдение за колесом рулетки, в ожидании, что выпадет его число. Сейчас это было больше похоже на ожидание молнии из грозовой тучи.
— Генерал Коска, — Наставник Пайк, глава Инквизиции его Августейшего Величества в Старикленде и самый могущественный человек на пятьсот миль, спешился первым. Его лицо было обожжено до неузнаваемости, глаза темнели на пятнистой розовой маске, уголок рта кривился кверху, что было улыбкой или последствием огня. Дюжина его массивных Практиков в черной одежде, в масках, ощетинившихся оружием, бдительно распределились вокруг руин.
Коска неустрашенно скалился на долину перед тлеющим городом.
— Я вижу, Малкова горит.
— Лучше пусть горит в руках Союза, чем процветает под пятой повстанцев, — сказал, спешившись, Инквизитор Лорсен: высокий и сухопарый, его глаза светились рвением. Темпл завидовал ему в этом. Чувствовать себя уверенным в правоте, неважно, в каких мерзостях принимаешь участие.
— Точно, — сказал Коска. — Настроение, с которым жители без сомнения полностью согласны! Сержанта Дружелюбного вы знаете, а это мастер Темпл, нотариус моей компании.
Генерал Бринт спешился последним, это ему удавалось значительно труднее с тех пор, как он потерял большую часть руки в битве под Осрунгом, вместе со всем чувством юмора; он носил левый рукав алого мундира сложенным и пришитым к плечу.

— Значит, вы готовы к юридическим спорам, — сказал он, подтягивая ремень и глядя на Темпла, будто тот был утренней телегой с зачумленными.
— Хорошее оружие — вторая вещь, необходимая наемнику. — Коска по-отечески похлопал Темпла по плечу. — Первая — хороший юридический совет.
— На каком месте отсутствие угрызений совести?
— На пятом, — сказал Темпл. — Сразу за короткой памятью и остроумием.
Наставник Пайк рассматривал Сворбрека, все еще карябавшего заметки.
— А что советует вам этот человек?
— Это Спиллион Сворбрек, мой биограф.
— Не более чем скромный рассказчик! — Сворбрек вычурно поклонился Наставнику. — Хотя, признаюсь, моя проза заставляла людей рыдать.
— В хорошем смысле? — спросил Темпл.
Сочинитель, если и услышал, был слишком занят самовосхвалением, чтобы отвечать.
— Я пишу истории о героизме и приключениях, чтобы воодушевлять граждан Союза! Сейчас они широко распространяются посредством чудес нового печатного пресса Римальди. Возможно, вы слышали о моих «Рассказах о Гароде Великом» в пяти томах? — Тишина. — В которых я разрабатываю легендарное величие начала Союза? — Тишина. — Или восьмитомное продолжение, «Жизнь Казимира, Героя Англанда»? — Тишина. — В котором я показываю зеркало прошлых триумфов, обнажая моральный упадок наших дней?
— Нет. — Расплавленное лицо Пайка не выдало никаких эмоций.
— Я пошлю вам копии, Наставник!
— Можно использовать их, чтобы выбивать признания из заключенных, — прошептал Темпл себе под нос.
— Не беспокойтесь, — сказал Пайк.
— Никаких беспокойств! Генерал Коска позволил мне сопровождать его в последней кампании, пока он рассказывает детали его очаровательной карьеры солдата удачи! Я собираюсь сделать его предметом моей самой выдающейся на данный момент работы!
Эхо слов Сворбрека стихло в сокрушающей тишине.
— Уберите этого человека с глаз долой, — сказал Пайк. — Его манера выражаться меня раздражает.
Сворбрек убрался с холма почти с безрассудной скоростью, сопровождаемый двумя Практиками. Коска продолжил без малейшего намека на смущение.
— Генерал Бринт! — и он схватил оставшуюся руку генерала обоими своими. — Как я понимаю, вы имеете некоторое беспокойство насчет нашего участия в штурме…
— Отсутствие его, вот что беспокоило меня! — Отрезал Бринт, освобождая пальцы.
Коска сложил губы с видом оскорбленной невинности.
— Вы считаете, что мы действовали не согласно нашим контрактным обязательствам?
— Вы действовали не согласно понятиям чести, приличий, профессионализма…
— Не помню упоминаний о них в контракте, — сказал Темпл.
— Вам было приказано атаковать! Ваше отсутствие стоило жизней нескольким моим людям, одному личному другу!
Коска лениво махнул рукой, словно личный друг — эфемерность, которую вряд ли стоит вносить во взрослую дискуссию.

— Мы были заняты здесь, Генерал Бринт, весьма жарко.
— Бескровным обменом стрелами!
— Вы говорите так, словно кровавый обмен был бы предпочтительней. — Темпл протянул руку Дружелюбному. Сержант достал контракт из внутреннего кармана. — Параграф восемь, полагаю. — Он быстро нашел нужное место и представил его в доказательство. — Технически, обмен летящими предметами входит в обязательства. Каждый член Компании фактически заслужил премию за результат.
Бринт выглядел бледным.
— Еще и премию? Несмотря на тот факт, что ни один человек не был ранен.
Коска прочистил горло.
— У нас были случаи дизентерии.
— Это шутка?
— Не для тех, кто страдает от разрушительных действий дизентерии, уверяю!
— Параграф девятнадцать… — Бумага хрустела, пока Темпл листал плотно исписанный документ. — «Всякий человек, приведенный болезнью в состояние неактивности во время исполнения его контрактных обязательств, рассматривается как потеря Компании». Следовательно, последующая оплата — вознаграждение за потери. Не упоминая тех пленников, что мы захватили и доставили…
— Все сводится к деньгам, не так ли?
Коска так сильно пожал плечами, что его позолоченные эполеты коснулись мочек уха.
— К чему еще это может сводиться? Мы наемники. Лучшие мотивы мы оставляем лучшим людям.
Бринт глазел на Темпла, определенно в ярости.
— Ты наверное доволен своими увертками, ты, гуркский червь.
— Вы были счастливы поставить свою подпись под условиями соглашения, генерал. — Темпл перевернул последнюю страницу, чтобы продемонстрировать аккуратную подпись Бринта. — Мое удовольствие или неудовольствие не входит в предмет договора. Как и мои увертки. И я в целом согласен быть наполовину Дагосцем, наполовину Стририйцем, раз вы выводите мою родословную…
— Ты черномазый ублюдок шлюхи.
Темпл лишь улыбнулся.
— Моя мать никогда не стыдилась своей профессии, с чего бы стыдиться мне?
Генерал уставился на Наставника Пайка, который присел на покрытый лишайником кусок стены, достал корку хлеба и пытался легкими чмокающими звуками приманить птиц с осыпающихся руин.
— Я так понимаю, вы одобряете этот узаконенный бандитизм, Наставник? Эту договорную трусость, эту возмутительную…
— Генерал Бринт. — Голос Пайка был мягким, но в нем было что-то скрипящее, что, как движение ржавых петель, вызывало напряженную тишину. — Мы все признательны за усердие, продемонстрированное вами и вашими людьми. Но война окончена. Мы победили. — Он бросил несколько крошек в траву, и смотрел, как мелкая птичка спрыгнула и стала клевать. — Не время выискивать, кто и что сделал. Вы подписали контракт. Мы выполним его. Мы не варвары.
— Мы — нет. — Бринт яростно взглянул на Темпла, затем на Коску, затем на Дружелюбного. Все были по-своему неподвижны. — Мне нужен воздух. Здесь отвратительно воняет. — С некоторым усилием генерал взобрался на седло, повернул лошадь и ускакал прочь, в сопровождении нескольких адъютантов.

Здесь отвратительно воняет. — С некоторым усилием генерал взобрался на седло, повернул лошадь и ускакал прочь, в сопровождении нескольких адъютантов.
— Я нахожу воздух вполне приятным, — весело сказал Темпл, чувствуя облегчение от окончания противоборства.
— Умоляю, простите генерала, — сказал Пайк, — Он очень переживает за свою работу.
— Я стараюсь всегда быть снисходительным к чужим слабостям, — сказал Коска. — В конце концов, у меня своих хватает.
Пайк не пытался отрицать это.
— Несмотря на это, у меня есть для вас следующая работа. Инквизитор Лорсен, можете объяснить? — и он повернулся к птицам, словно его встреча была с ними, а все остальное лишь досадное отвлечение.
Лорсен шагнул вперед, несомненно наслаждаясь моментом. — Восстание подавлено. Инквизиция вычищает всех несогласных. Однако несколько повстанцев сбежали, рассеявшись по ущельям и на дикий запад, где, без сомнений, они примутся возбуждать новые беспорядки.
— Трусливые ублюдки! — Коска шлепнул себя по бедру. — Неужели они не могли остаться, чтобы их зарезали, как приличных людей! Я полностью за возбуждение, но возбуждение беспорядков — это проклятое жульничество!
Лорсен сощурил глаза, будто от встречного ветра, и продолжил: — По политическим причинам армия его Величества не может преследовать их.
— Политические причины, — вставил Темпл, — такие как граница?
— Именно, — сказал Лорсен.
Коска рассматривал свои пожелтевшие ногти.
— О, я никогда не принимал их слишком всерьез.
— Именно, — сказал Пайк.
— Мы хотим, чтобы Компания Милосердной Руки пересекла горы и усмирила Близкую страну на западе вплоть до реки Соквойя. Эта повстанческая гниль должна быть вырезана раз и навсегда.
Лорсен разрезал воображаемую грязь ребром ладони, его голос повышался, пока он распалялся. — Мы должны вычистить эту выгребную яму порока, которая уже слишком долго гноится на нашей территории! Этот… переполненный ночной горшок! Эти засоренные стоки, бесконечно извергающие испражнения хаоса в Союз!
Темпл подумал, что для человека, посвятившего себя противостоянию с испражнениями, Инквизитор Лорсен определенно наслаждается сортирными метафорами.
— Ну, никто не любит засоренные стоки, — признал Коска. — Кроме золотарей, полагаю, которые влачат свои жалкие жизни в грязи. Прочистка засоров это наша специальность, не так ли, сержант Дружелюбный?
Здоровяк оторвался от своих костей только чтобы пожать плечами.
— Темпл у нас лингвист, но позвольте я переведу? — Старик закрутил навощенные кончики своих седых усов большим и указательным пальцами. — Вы хотите, чтобы мы прошлись чумой по поселенцам Близкой Страны. Вы хотите, чтобы мы преподали суровые уроки каждому укрываемому повстанцу и всем, кто их укрывает. Вы хотите, чтобы мы заставили их понять, что их единственное будущее — с милостью и благосклонностью его Августейшего Величества. Вы хотите, чтобы мы передали их в гостеприимные руки Союза. Я близко передал суть?
— Вполне, — пробормотал Наставник Пайк.
Темпл обнаружил, что потеет.

Когда он вытирал лоб, его рука дрожала. Но что он мог поделать?
— Бумаги по Соглашению уже готовы. — Лорсен предъявил пачку хрустящих документов с большой печатью красного воска на нижнем углу.
Коска отмахнулся. — Мой нотариус их посмотрит. Вся эта юридическая чепуха проскальзывает у меня перед глазами. Я простой солдат.
— Замечательно, — сказал Пайк, слегка приподняв безволосые брови.
Испачканный в чернилах палец Темпла следил по абзацам каллиграфии, глаза скакали от одного важного места на другое. Он понял, что начинает нервно тереть уголки страниц, и заставил себя остановиться.
— Я составлю вам компанию в экспедиции, — сказал Лорсен. — У меня есть список поселенцев, подозреваемых в укрывательстве повстанцев. Или повстанческих настроений.
Коска ухмыльнулся. — Нет ничего опасней настроений!
— В частности, его Преосвященство Архилектор предлагает премию в пятьдесят тысяч марок за поимку живым главного зачинщика восстания, одного из повстанцев по имени Контус. Также известного под именем Саймок. Духи зовут его Черная Трава. В Ростодской резне он использовал имя…
— Больше никаких прозвищ, прошу вас! — Коска потер виски, словно они болели. — После ранения в голову в битве при Афиери я страдаю ужасной памятью на имена. Это источник постоянных затруднений. Но сержант Дружелюбный помнит все детали. Если ваш человек, Конхус…
— Контус.
— А как я сказал?
— Конхус.
— Ну вот опять! Если он в Близкой Стране, он будет вашим.
— Живым, — отрезал Лорсен. — Он должен ответить за преступления. Он должен получить урок. Он должен быть выставлен на всеобщее обозрение!
— И я уверен, из него получится поучительное шоу!
Пайк бросил очередную щепотку крошек своей растущей стайке. — Средства мы оставляем на ваше усмотрение, генерал-капитан. Мы бы только попросили оставить что-то в пепле пригодное для аннексии.
— Как вы уже понимаете, Компания наемников это скорее дубина, чем скальпель.
— Его Преосвященство выбрал средство, и понимает его ограничения.
— Архилектор — воодушевляющий человек. Мы, как вы знаете, близкие друзья.
— Его единственное условие, ясно обозначенное в контракте, как вы видите, чтобы вы избегали любых неясностей с Империей. Любых и всяких, понятно? — Та скрежещущая нотка снова появилась в голосе Пайка. — Легат Сармис все еще охотится вдоль границы, как злобный призрак. Не думаю, что он перейдет ее, но в любом случае, он определенно не тот человек, с которым стоит шутить, он самый неуступчивый и кровожадный. Его Преосвященство не желает войн в настоящее время.
— Не беспокойтесь, я избегаю сражений, где только возможно. — Коска радостно похлопал по эфесу. — Мечом надо грозить, а не обнажать его, а?
— Так же у нас есть для вас подарок. — Наставник Пайк указал на укрепленный фургон — дубовый монстр, обитый клепаным железом и запряженный восьмеркой мускулистых лошадей. Это было нечто среднее между транспортным средством и замком, с шлицованными окнами и зубчатым парапетом наверху, из-за которого защитники могли, по всей видимости, стрелять по окружающим врагам.

Далеко не практичный подарок, но Коска никогда не интересовался практичностью.
— Для меня? — Старик прижал свои морщинистые руки к позолоченному нагруднику. — Он будет моим домом в пустыне!
— Внутри него… секрет, — сказал Лорсен. — Кое-что, что его Преосвященство очень сильно хотел бы испытать.
— Обожаю сюрпризы! Те, что не включают вооруженных людей позади меня. Вы можете передать его Преосвященству, что это будет честью для меня. — Коска встал, морщась оттого, что его колени громко щелкнули. — Что насчет бумаг по Соглашению?
Темпл оторвался от предпоследней страницы. — Ну… — Контракт был основан на том, что он подготовил для их предыдущего соглашения, был недвусмысленным в каждой части, и даже более щедрым в некоторых. — Несколько спорных вопросов со снабжением, — замялся он, нащупывая возражения. — Пища и вооружение включены, но параграф на самом деле должен…
— Детали. Нет причин для задержки. Давайте подпишем бумаги, и люди готовы выдвигаться. Чем дольше они бездействуют, тем труднее оторвать их задницы. Нет силы в природе столь же опасной для жизни и коммерции, как наемник без занятия.
Кроме, пожалуй, наемника с занятием.
— Было бы благоразумно позволить мне еще немного…
Коска подошел ближе, снова кладя руку на плечо Темпла. — У тебя есть юридические возражения?
Темпл помедлил, подбирая слова, которые могли бы иметь значение для человека, для которого ничто не имело значения. — Не юридические, нет.
— Финансовые? — предположил Коска.
— Нет, генерал.
— Тогда…
— Помните, как мы впервые встретились?
Коска внезапно улыбнулся той светлой улыбкой, на которую лишь он был способен, его глубоко изборожденное лицо излучало благодушие и доброжелательность. — Конечно. Я был в том голубом мундире, а ты в грязных обносках.
— Вы сказали… — Сейчас это казалось невозможным. — Вы сказали, мы будем делать добро вместе.
— А разве мы не делали, в основном? Законно и возмездно? — Хотя весь спектр добродетелей выстроен между этими полюсами.
— И… нравственно?
Лоб Старика сморщился, будто слово было на чужом языке. — Нравственно?
— Генерал, пожалуйста. — Темпл принял самый искренний вид, чтобы обратить внимание Коски. И Темпл знал, что может быть искренним, когда он на самом деле верит. Или ему есть что терять. — Умоляю. Не подписывайте эти бумаги. Это будет не война, это будет убийство.
Брови Коски поднялись. — Велика разница для тех, кого похоронят.
— Мы не судьи! Что будет с людьми этих городов, когда среди них появятся люди, жадные до грабежа? Женщины и дети, генерал, которые не участвовали в восстании. Мы лучше этого.
— Лучше? Ты не говорил такого в Кадире. Ты убедил меня подписать тот контракт, насколько я помню.
— Ну…
— И в Стирии, разве не ты потакал мне вернуть то, что было моим?
— У вас была веская причина…
— До того, как мы взяли корабль на Север, ты помогал мне убеждать людей.

Ты можешь быть чертовски убедительным, когда захочешь.
— Так дайте убедить вас сейчас. Пожалуйста, генерал Коска. Не подписывайте.
После долгой паузы Коска глубоко вздохнул, его лоб наморщился еще глубже. — Что ж, добросовестное возражение.
— Совесть это, — с надеждой пробормотал Темпл, — осколок божественного? — Не говоря уже о дерьмовом штурмане, который завел его сейчас в опасные воды. Он осознал, что нервно теребит край рубашки под взглядом Коски. — У меня просто есть чувство, что эта работа… — Он подыскивал слова, способные повернуть течение неизбежности. — Закончится плохо, — нескладно закончил он.
— Хорошие дела редко требуют услуг наемников. — Рука Коски сжалась немного сильнее на его плече, и Темпл ощутил смутное присутствие Дружелюбного позади. Спокойное, тихое, и в то же время такое отчетливое. — Люди совести и убеждений могут обнаружить, что они лучше подходят для других работ. Инквизиция его Величества предлагает праведные дела, как я понимаю?
Темпл сглотнул, глядя на Наставника Пайка, который был увлечен щебечущей птичьей стаей. — Не уверен, что мне есть дело до их сорта праведности.
— Ну, такова суть праведности, — проговорил Коска, — у каждого свой сорт. С другой стороны, золото универсально. По моему немалому опыту, человеку лучше волноваться о том, что хорошо для его кошелька, чем о том, что просто… хорошо.
— Я просто…
Коска сжал еще крепче. — Не желаю показаться грубым, Темпл, но дело не только в тебе. От меня зависит благополучие всей компании. Пять сотен человек.
— Пятьсот двенадцать, — сказал Дружелюбный.
— Плюс один с дизентерией. Я не могу причинять им неудобство ради твоих чувств. Это будет… безнравственно. Ты нужен мне, Темпл. Но если хочешь уехать… — Коска тяжко вздохнул. — Назло всем твоим обещаниям, назло моему великодушию, назло всему, через что мы вместе прошли, ну… — Он протянул руку в сторону горящей Малковы и поднял брови. — Полагаю, дверь всегда открыта.
Темпл сглотнул. Он мог уйти. Он мог сказать, что не хочет принимать в этом участия. Хватит так хватит, черт возьми! Но это потребовало бы мужества. Это оставило бы его без вооруженных людей позади. Одинокий, слабый и снова жертва. Это было бы трудно. И Темпл всегда выбирал легкий путь. Даже когда знал, что он неверный. Особенно тогда, на самом деле, поскольку легкий и неверный — такая хорошая компания. Даже когда у него было чертовски хорошее представление, что это закончится тяжко, даже тогда. Зачем думать о завтра, если сегодняшний путь такой тернистый?
Возможно, Кадия нашел бы способ остановить это. Что-нибудь включающее величайшее самопожертвование, скорее всего. Вряд ли стоило говорить, что Темпл не был Кадией. Он вытер свежий пот, выдавил слабую улыбку на лице и поклонился.
— Для меня все еще честь служить.
— Превосходно! — И Коска выдернул контракт из мягкой руки Темпла, и развернул его, чтобы подписать в пустом столбце.
Наставник Пайк стоял, стряхивая крошки со своего бесформенного черного плаща и разгоняя птиц. — Вы знаете, что там, на западе?
Он дал вопросу немного повисеть. Снизу были слышны слабые позвякивания, стоны, щелчки — его Практики утаскивали пленников. Затем он сам ответил.
— Будущее.

Снизу были слышны слабые позвякивания, стоны, щелчки — его Практики утаскивали пленников. Затем он сам ответил.
— Будущее. И будущее не за Старой Империей — их время прошло тысячу лет назад. И не за Духами, они просто дикари. И не за беглецами, авантюристами и корыстными отбросами, которые пустили первые цепкие корни в целину. Нет. Будущее за Союзом. Мы должны завладеть им.
— Мы не должны бояться сделать все, что необходимо, чтобы завладеть им, — добавил Лорсен.
— Не беспокойтесь, господа. — Коска ухмыльнулся, выводя загогулину подписи. — Мы завладеем будущим вместе.

Просто Люди

Дождь прекратился. Шай вглядывалась сквозь деревья, словно живые от капель падающей воды; через срубленный, частично очищенный ствол на подмостках со скобелем в завитке коры; на чернеющие кости дома.
— Преследовать ублюдков не трудно, — проворчал Ламб. — Оставляют сожженные дома везде, где идут.
Возможно они думали, что убили всех заинтересованных в преследовании. Она старалась не думать, что могло случиться, если б они заметили Ламба и Шай, ковыляющих за ними в их шатком фургоне.
Было время, она обдумывала все, каждый момент каждого дня — ее, Ламба, Галли, Пита и Ро, — все были на своих местах со своими целями. Всегда смотрела вперед, ведь в будущем лучше, чем сейчас — его контуры были ей ясны, как почти построенный дом. Трудно поверить, что с того времени прошло лишь пять ночей под хлопающим тентом в конце телеги. Пять пробуждений по утрам, затекшей и больной, с рассветом, похожим на разверзшуюся под ногами яму. Пять дней по следам через пустые луга и леса, оглядываясь в ее черное прошлое, думая, какая его часть выползла из холодных объятий земли и украла ее жизнь, пока она скалилась на будущее.
Ее пальцы нервно терли ладонь.
— Посмотрим? — правда была в том, что она боялась того, что может найти. Боялась смотреть, и боялась не посмотреть. Измученная и боящаяся всего, с пустотой в том месте, где раньше были ее надежды.
— Я обойду сзади. — Ламб отряхнул колени своей шляпой, и начал огибать участок. Ветки хрустели у него под ногами, стайка испуганных голубей взлетела в белое небо, давая всем ясный знак об их прибытии. Но там никого не было. По крайней мере, никого живого.
Сзади был заросший огород, и канава глубиной по щиколотку. Рядом на чем-то комковатом лежало мокрое одеяло. Снизу торчала пара ботинок и пара тощих голых ног с грязью под синеватыми ногтями.
Ламб присел на корточки, взялся за угол и поднял одеяло. Мужское лицо, и женское, серые и безжизненные, у обоих перерезаны глотки. Голова женщины наклонилась, рана в ее шее была влажной и пурпурной.
— Эх. — Шай прижала язык к щели между зубами и уставилась на землю. Надо было быть большим оптимистом, чтобы ожидать чего-то иного, и она вне всяких сомнений была готова, но эти лица все же терзали что-то в ней. Была это тревога за Пита и Ро, или за себя, или же это просто была глупая память о глупых временах, когда трупы не были столь странной штукой для нее.
— Оставьте их, ублюдки!
Первое, что увидела Шай, был блеск наконечника стрелы. Затем руку, державшую натянутый лук, белые суставы пальцев на темном дереве. Последним было лицо — мальчик лет шестнадцати, с копной рыжеватых волос, прилипших к бледной коже.

Последним было лицо — мальчик лет шестнадцати, с копной рыжеватых волос, прилипших к бледной коже.
— Я убью вас! Убью! — Он выбрался из кустов, пробуя ногой, куда ступить; тени скользили по его напряженному лицу, и его рука дрожала на луке.
Шай заставила себя стоять спокойно, что было непросто с двумя жгучими инстинктами: прыгнуть на него или сбежать. Каждая ее мышца порывалась сделать то или другое, и было время, когда Шай помчалась бы туда, куда бы ни вели ее инстинкты. Но так как обычно они заводили неприятными путями прямо в дерьмо, на этот раз она позволила ублюдкам убежать без нее и просто стояла, глядя парнишке прямо в глаза. Испуганные глаза, которые, что не было сюрпризом, были широко раскрыты и блестели в уголках. Она спросила мягким голосом, будто они встретились на танцах на празднике урожая, и между ними не было сожженных зданий, мертвых людей или натянутых луков:
— Как тебя зовут?
Он облизал губы, кончик стрелы качался и заставлял ее грудь сжиматься там, куда он был направлен.
— Я Шай. Это Ламб.
Глаза парня метались, и лук тоже. Ламб не дрогнул, только вернул одеяло на место и медленно встал. В глазах пацана он выглядел как угодно, но не безобидно. Даже с этой спутанной седой бородой, надо быть совсем уж неосторожным с бритвой, чтобы нанести случайно такие шрамы, как у Ламба. Шай догадывалась, что он заработал их в какой-то войне на Севере, но если он и был бойцом когда-то, сейчас в нем боевого духа не было. Разновидность труса, как она всегда говорила. Но парень этого не знал.
— Мы преследуем кое-каких людей. — Шай продолжала говорить мягко, мягко, возвращая взгляд парня и наконечник его стрелы на себя. — Они сожгли нашу ферму, недалеко от Сквердила. Они сожгли ее, убили человека, работавшего на нас, и забрали мою сестру и моего маленького брата. — Ее голос сломался, и ей пришлось сглотнуть, и снова решительно продолжить. — Мы преследуем их.
— Полагаю, они здесь тоже были, — сказал Ламб.
— Мы следили за ними. Возможно двадцать человек, двигаются быстро. — Наконечник начал опускаться. — Они посетили еще пару ферм по пути. То же самое. Затем мы последовали за ними в леса. И сюда.
— Я охотился, — тихо сказал парень.
Шай кивнула. — Мы были в городе. Продавали урожай.
— Я вернулся, и… — Наконечник опустился в землю, к большому облегчению Шай.
— Ничего не мог сделать.
— Нет.
— Они забрали моего брата.
— Как звали?
— Эвин. Ему было девять лет.
Тишина, только с деревьев все еще капало, когда парень отпустил тетиву.
— Ты знаешь, кто они были? — спросил Ламб.
— Я их не видел.
— Знаешь, почему они забрали твоего брата?
— Я же сказал, меня здесь не было, разве нет? Меня здесь не было.
— Ладно, — сказала Шай, успокаивая. — Понятно.
— Вы преследуете их? — спросил парень.
— Как раз собирались продолжить, — сказал Ламб.
— Собираетесь вернуть твоих сестру и брата?
— Рассчитываем на это, — сказала Шай, словно звучащее убедительно делалось фактом.

— Можете вернуть и моего?
Шай посмотрела на Ламба, он на нее, и не сказал ничего. — Мы можем попытаться, — сказала она.
— Думаю, тогда я иду с вами.
Снова тишина. — Уверен? — спросил Ламб.
— Могу делать что угодно, старый ублюдок! — закричал парень, и вены вспучились на его шее.
Ламб и глазом не повел. — Мы пока не знаем, что понадобится сделать.
— Хотя в фургоне есть место, если ты хочешь принять участие. — Шай протянула руку парню, он мгновение посмотрел на нее, затем шагнул вперед и пожал. Он сжал ее слишком сильно, как делают мужики, когда хотят доказать, что они крепче, чем есть на самом деле.
— Меня зовут Лиф.
Шай кивнула на два трупа. — Твои родные?
Парень моргнул, глядя на них. — Я пытался их похоронить, но земля твердая, и у меня нечем копать. — Он потер пальцем сломанные ногти. — Я пытался.
— Помочь? — спросила она.
Его лицо смялось, он повесил голову, кивнул, мокрые волосы повисли.
— Нам всем время от времени нужна помощь, — сказал Ламб. — Принесу лопаты.
Шай потянулась, выбрала момент и мягко положила руку парню на плечо. Она почувствовала, как он напрягся, подумала, что он сбросит, но он не стал, и она была счастлива. Возможно, ей это было нужнее, чем ему.
И они поехали, уже втроем, но в остальном мало что изменилось. Тот же ветер, то же небо, те же следы, то же напряженное молчание между ними. Фургон сыпался на разбитых дорогах, раскачиваясь все сильнее с каждой милей, стуча позади неутомимых волов. Одно из колес едва не развалилось в своем железном ободе. Шай чувствовала себя так же — за хмурым видом она была разбита на кусочки. Они распрягли волов, чтобы те пощипали траву, и Ламб с ворчанием поднял одну сторону фургона и держал, пока Шай делала, что могла с инструментами и с ее пол мешком гвоздей. Лиф порывался помочь, но от него требовалось лишь подавать молоток, когда она просила.
Колея вела к броду на отмели в реке. Кальдер и Скейл не особо хотели туда лезть, но, в конце концов, Шай палкой прогнала их к высокой трехэтажной мельнице. Те, за кем они гнались, не позаботились сжечь ее, и колесо все еще живо вращалось в журчащей воде. Два мужчины и женщина были повешены вместе на чердачном окне. У одного была сломана шея — вытянута слишком длинно — у другого обгорели ноги и качались в шаге от грязи.
Лиф пялился вверх, широко раскрыв глаза.
— Что за люди способны на такое?
— Просто люди, — сказала Шай. — Такие вещи не требуют ничего особенного. — Хотя иногда ей казалось, что они преследуют что-то другое. Какую-то дикую бурю, бессмысленно дующую через эту заброшенную страну, вздымая грязь, оставляя бутылки, дерьмо и сожженные дома, и повешенных людей. Буря, которая уносила всех детей, и кто знает с какой целью? — Лиф, желаешь забраться и срезать этих ребят?
Он выглядел так, словно не особо желал, но достал свой нож и пошел внутрь, чтобы сделать это в любом случае.
— Похоже, мы много хороним в последнее время, — проворчала она.
— Хорошо, что ты заставила Клая накинуть те лопаты, — сказал Ламб.

— Хорошо, что ты заставила Клая накинуть те лопаты, — сказал Ламб.
Она засмеялась, потом поняла что смеется, и зашлась в противном кашле. Голова Лифа показалась в окне, он высунулся, принялся резать веревку, заставляя тела дрожать.
— Что-то неправильное в том, что нам приходится убирать за этими ублюдками.
— Кому-то придется. — Ламб держал перед ней одну из лопат. — Или предпочитаешь оставить этих ребят болтаться?
К вечеру, когда садящееся солнце зажгло края облаков, а ветер заставил деревья танцевать и рисовать фигуры в траве, они пришли к лагерю. Большой костер тлел под навесом деревьев, в круге обуглившихся веток и намокшего пепла шириной в три шага. Шай спрыгнула с фургона, пока Ламб уговаривал Скейла и Кальдера остановиться, она вынула нож, ткнула в костер, повернув несколько теплящихся угольков.
— Они здесь были прошлой ночью, — сказала она.
— Получается, мы их догоняем? — спросил Лиф, спрыгивая и накладывая стрелу на тетиву.
— Полагаю, — хотя Шай не могла прекратить раздумывать, хорошо ли это. Она вытащила отрезок потертой веревки из травы, нашла среди кустов в лесу порванную паутину, затем кусок одежды на ежевике.
— Кто-то здесь проходил? — спросил Лиф.
— Больше одного. И быстро. — Шай скользнула следом, пригибаясь, крадучись вдоль грязного уклона, по скользкой земле и упавшим листьям под ногами, пытаясь балансировать и вглядываясь в сумрак…
Она увидела Пита, лицом вниз у упавшего дерева, выглядевшего таким маленьким там, среди сплетенных корней. Она хотела закричать, но не было голоса, и даже дыхания. Она побежала, съехала на боку в душе опавших листьев и снова побежала. Села перед ним на корточки, на его затылке была запекшаяся кровь; ее рука дрожала, когда она потянулась, не желая видеть его лицо, но это было необходимо. Она задержала дыхание, перевернула его. Его тело было маленьким, но жестким как доска. Неуклюжими пальцами она смахнула листья, прилипшие к его лицу.
— Это твой брат? — тихо спросил Лиф.
— Нет. — Ее почти тошнило от облегчения. Затем, чувствуя вину за это облегчение, поскольку парень был мертв, спросила:
— Твой?
— Нет, — сказал Лиф.
Шай взяла мертвого мальчика, подняла, и с трудом полезла на склон; Лиф за ней. Ламб стоял и глядел между деревьями на вершине, его черный силуэт отпечатывался на фоне зарева заката.
— Это он? — донесся его скрипящий голос, — Это Пит?
— Нет, — Шай положила его на ровную траву, с раскинутыми руками и жестко закинутой головой.
— Черт возьми, — Ламб запустил пальцы в свои седые волосы, сжимая голову так, будто она могла взорваться.
— Вероятно он пытался сбежать. Они сделали из него урок. — Она надеялась, Ро не пыталась. Надеялась, что она слишком умна для этого. Надеялась, что она умнее, чем сама Шай была в ее возрасте. Она пошла к вагону, повернувшись спиной к остальным, плотно закрыв глаза и вытирая слезы. Чтоб достать чертовы лопаты.
— Снова ебаные раскопки. — Сплюнул Лиф, кромсая землю, будто это она украла его брата.
— Лучше копать, чем быть закопанным, — сказал Ламб.

— Лучше копать, чем быть закопанным, — сказал Ламб.
Шай оставила их копать могилы, волов пастись, а сама стала ходить кругами, опустилась, запустив пальцы в холодную траву, пытаясь прочесть знаки в затухающем свете. Пытаясь понять, чего они достигли и что делать дальше.
— Ламб.
Он хрюкнул, присаживаясь рядом с ней на корточки, вытряхивая грязь из рукавиц.
— Чего?
— Похоже, трое из них здесь откололись и направились на юго-восток. Остальные направились прямо на запад. Что думаешь?
— Пытаюсь не думать. Ты следопыт. Хотя понятия не имею, где ты так наловчилась.
— Просто вопрос для размышления. — Шай не хотела признаваться, что преследовать и быть преследуемым — две стороны одной монеты, и в части последнего у нее было два года пренеприятной практики.
— Они разделились? — спросил Лиф.
Ламб пропустил это мимо ушей, глядя на юг.
— Типа, поссорились?
— Возможно, — сказала Шай. — Или они отправили их назад, проверить, не преследует ли их кто-нибудь.
Лиф потянулся к стреле, бросая взгляды на горизонт.
Ламб взмахом руки остановил его.
— Если б они хотели проверить, нас бы уже заметили. — Он продолжил смотреть на юг, через лес, на низкие холмы, куда, по мнению Шай, отправились те трое.
— Нет, полагаю, их достало. Может быть, для них это слишком далеко зашло. Возможно они начали думать, что следующими повесят их. Как бы то ни было, поедем за ними. Будем надеется, что поймаем их прежде, чем колеса отвалятся от телеги. Или что-нибудь отвалится от меня, — добавил он, и залез, морщась, на сидение фургона.
— С этими тремя детей нет, — сказал Лиф, замыкаясь.
— Нет, — Ламб снова напялил шляпу. — Но они могут указать нам верный путь. Нам надо починить фургон, найти новых волов или лошадей. Нам нужна еда. Возможно эти трое…
— Ты старый ебаный трус.
Последовала пауза. Затем Ламб кивнул на Шай.
— Я и она провели годы, пережевывая эту тему, и тебе нечего добавить к этому спору. — Шай смотрела на них, парень сердито глядел наверх, здоровяк спокойно и невозмутимо смотрел вниз с его сиденья.
Лиф скривил губу. — Нам надо следовать за детьми, или…
— Залезай в фургон, мальчик, или последуешь за детьми один.
Лиф снова открыл рот, но Шай раньше ухватила его за руку.
— Я хочу поймать их так же сильно, как ты, но Ламб прав — там двадцать мужиков, плохих мужиков, вооруженных, и готовых на все. Там мы ничего не можем сделать.
— Нам придется поймать их рано или поздно, не так ли? — бросил Лиф, тяжело дыша. — Может быть лучше сейчас, пока мой брат или твой все еще живы!
Шай должна была признать, что в этом был смысл, но это ничего не меняло. Она выдержала его взгляд, и сказала ему в лицо, спокойно, но твердо:
— Полезай в фургон, Лиф.
На этот раз он сделал, как было сказано, взобрался к вещам и тихо уселся там, спиной к ним.

На этот раз он сделал, как было сказано, взобрался к вещам и тихо уселся там, спиной к ним.
Шай усадила свою избитую задницу рядом с Ламбом, пока он дергал поводья, заставляя Скейла и Кальдера неохотно двигаться.
— Что будем делать, когда поймаем тех троих? — тихо спросила она, чтобы Лиф их не услышал. — Скорее всего, они тоже вооружены и готовы на все. Вооружены наверняка лучше нас.
Полагаю, нам придется быть готовыми на большее.
Ее брови поднялись. Этот здоровый, мягкий Северянин, который, бывало, бегал смеясь по пшенице с Питом на одном плече и Ро на другом; часами сидел на закате с Галли, в тишине передавая бутылку; который ни разу не поднял на нее руку во время ее взросления, несмотря на жесткие провокации — теперь говорит о том, чтобы обагрить руки по локоть так, словно это пустяк.
Шай знала, что это не пустяк.
Она закрыла глаза и вспомнила лицо Джега, после того, как она его зарезала, кровь, залившую его глаза, когда он выполз на улицу, шепча «Смоук[10], Смоук…». Того клерка в магазине, смотревшего на нее, пока его рубашка чернела. Тот взгляд Додда, глупо пялившегося на ее стрелу в его груди. Зачем ты это сделала?
Она сильно потерла лицо рукой, внезапно вспотев, сердце тяжело стучало, и она закуталась в сальную одежду, словно могла укрыться от ее прошлого. Но это не помогало, и оно настигало ее. Ради Пита и Ро ей нужно было снова обагрить руки. Она сжала пальцами рукоять ножа, тяжело вздохнула и выпятила челюсть. Выбора не было тогда. Выбора нет и теперь. А по тем, кого они преследовали, не нужно проливать слез.
— Когда мы найдем их, — ее голос тонко звучал в сгущающейся тьме, — сможешь делать, как я скажу?
— Нет, — сказал Ламб.
— Чего? — он так давно делал все, что она скажет, что она и не думала, что может быть по-другому.
Когда она посмотрела на него, его старое, покрытое шрамами лицо кривилось, будто от боли. — Я обещал твоей матери. Перед тем, как она умерла. Обещал присмотреть за детьми. За Питом и Ро… и я полагаю, тебя это тоже включает, не так ли?
— Наверное, — прошептала она, далеко не уверенно.
— Я нарушил много обещаний в своей жизни. Позволял им смываться, как листве под водой. — Он потер глаза тыльной стороной перчатки. — Я намерен сдержать это. Поэтому, когда мы их найдем… ты будешь делать, как я скажу. На этот раз.
— Хорошо. — Она могла так сказать, если ему так хотелось.
А затем она могла делать то, что нужно.

Достойнейший

— Видимо это Сквердил, — сказал Инквизитор Лорсен, хмуро глядя в карту.
— А Сквердил есть в списке Наставника? — спросил Коска.
— Есть. — Лорсен убедился, что в его голосе нет ничего, что могло быть расценено как неуверенность. Он был единственным на сотню миль, у кого было что-то похожее на причину. Он не мог позволить себе никаких сомнений.
Наставник Пайк сказал, что будущее на западе, но городок Сквердил не выглядел, как будущее, через очки Инквизитора Лорсена. Он не выглядел, как настоящее, для любого, у кого есть возможность выбора.

Люди, влачащие существование в Близкой Стране были даже беднее, чем он ожидал. Беглецы и изгои, отбросы и неудачники. Настолько бедные, что поддержка повстанцев против самой сильной нации вряд ли была у них на первом месте. Но Лорсен не мог беспокоиться из-за вероятностей. Допущения, оправдания и компромиссы были также недопустимой роскошью. Он выучил, за много болезненных лет управления тюрьмой в Англанде, что люди делятся на правильных и неправильных, и неправильные не заслуживают никакой жалости. Это не доставляло ему никакого удовольствия, но за лучший мир приходится платить.
Он сложил карту, отчеркнув ногтем острую складку, и убрал ее внутрь плаща.
— Готовьте людей к атаке, генерал.
— Мммм. — Лорсен был удивлен, увидев краем глаза, что Коска был на середине глотка из металлической фляжки.
— Не рановато ли для спиртного? — выдавил он сквозь сжатые зубы. В конце концов, прошел час или два после рассвета.
Коска пожал плечами.
— Хорошая вещь на полдник определенно хороша и на завтрак.
— Если только это не плохая вещь, — проскрежетал Лорсен.
Коска беспечно глотнул еще и громко причмокнул губами.
— Хотя, было бы лучше, если б вы не упоминали об этом Темплу. Он волнуется, благослови его бог. Думает обо мне почти как об отце. Знаете, он пребывал в состоянии крайней нужды, когда я наткнулся на него…
— Очаровательно, — отрезал Лорсен. — Приготовьте людей.
— Сейчас же, Инквизитор. — Почтенный наемник закрутил крышку — плотно, словно решил никогда ее больше не откручивать — затем начал, очень чопорно и немного гордо, плавно спускаться с холма.
Он создавал впечатление омерзительного человека, и грубая рука времени ничуть его не улучшила: неописуемо тщеславный, заслуживающий доверия, как скорпион, и абсолютно не знакомый с моралью. Но спустя несколько дней с Компанией Милосердной Руки Инквизитор Лорсен с сожалением пришел к выводу, что Коска, или Старик, как его нежно называли, возможно достойнейший среди них. Его прямые подчиненные были и того хуже. Капитан Брачио был подлым Стирийцем с постоянно слезящимся от старой раны глазом. Он был прекрасным наездником, но жирным как дом, и превратившим самозабвенную праздность в религию. Капитан Джубаир, громадный чернокожий Кантик, был его противоположностью, и превратил религию в самозабвенное безумие. Шел слух, что он бывший раб, некогда дравшийся на арене. Хотя сейчас это и не ощущалось, но Лорсен подозревал, что некая часть арены осталась внутри него. Капитан Димбик был по крайней мере человеком Союза, но изгнанным из армии за некомпетентность и длинный язык, и обижался на тех, кто хотел задеть его потертую перевязь — напоминание о прошлых победах. Лысея, он отрастил длинные волосы, и вместо того чтобы просто быть лысым, он теперь выглядел и лысым и глупым.
Насколько Лорсен мог сказать, ни один из них не верил ни во что, кроме собственной выгоды. Вопреки привязанности Коски, юрист, Темпл, был худшим из команды, зашкаливающее себялюбивым, жадным и считающим закулисные интриги за добродетель, человеком столь скользким, что мог бы работать смазкой для колес. Лорсен содрогнулся, глядя на прочие лица, толпившиеся вокруг огромного укрепленного фургона Наставника Пайка: жалкие отбросы всех рас и помесей, покрытые всевозможными шрамами, больные, бесчестные, все злобно глядящие в ожидании грабежа и насилия.
Но и подлые средства можно положить на праведные замыслы и достигать с их помощью возвышенных целей, не так ли? Он надеялся, это оправдается.

Повстанец Контус прятался где-то в этой заброшенной земле, скрываясь и составляя планы новых мятежей и резни. Его следовало выкорчевать, несмотря на цену. Из него следовало сделать пример, чтобы Лорсен мог пожать всю славу от его поимки. Он последний раз взглянул через очки на Сквердил — все еще бесшумный — прежде чем убрать их и начать спуск со склона.
Темпл приглушенно говорил с Коской внизу, жалобная нотка в его голосе особенно раздражала.
— Могли бы мы, возможно… поговорить с горожанами?
— Мы поговорим, — сказал Коска. — Сразу, как только обеспечим фураж.
— Вы имеете в виду, ограбим их.
Коска похлопал Темпла по руке.
— Юристы! Вы смотрите в самую суть!
— Должен быть лучший путь…
— Я потратил свою жизнь на его поиски, и поиски привели меня сюда. Мы подписали контракт, Темпл, как тебе прекрасно известно, и Инквизитор Лорсен желает, чтобы мы исполнили свою часть сделки, так, Инквизитор?
— Я буду на этом настаивать, — проскрежетал Лорсен ядовито глядя на Темпла.
— Если ты хотел избежать кровопролития, — сказал Коска, — тебе действительно следовало высказаться заранее.
Юрист моргнул.
— Я так и сделал.
Старик воздел беспомощные кисти, указывая на наемников, которые вооружались, садились на лошадей, пили и всячески готовили себя к насилию. — Не достаточно красноречиво, очевидно. Сколько у нас людей, готовых для боя?
— Четыреста тридцать два, — тотчас сказал Дружелюбный. Безшеий сержант имел, по мнению Лорсена, две поразительные особенности: молчаливую угрозу и числа. — Помимо шестидесяти четырех, которые предпочли не присоединяться к операции, с тех пор, как мы вышли из Малковы, сбежали одиннадцать дезертиров и пятеро заболели.
Коска отмахнулся:
— Некоторая убыль неизбежна. Чем меньше нас, тем больше слава каждого, не так ли, Сворбрек?
Писатель, курьезный каприз в этой операции, выглядел как угодно, только не убежденно. — Я… полагаю.
— Славу сложно посчитать, — сказал Дружелюбный.
— Совершенно верно, — посетовал Коска. — Как честь, и добродетель и все прочие желанные непостижимости. Но чем нас меньше, тем и доля добычи выше.
— Добычу можно посчитать.
— И взвесить, и почувствовать, и выставить на свет, — сказал капитан Брачио, мягко потирая свой вместительный живот.
— Разумное расширение довода, — Коска завернул вощеные кончики усов, — может быть все эти высокие идеалы целого мира не стоят ломаного гроша.
Лорсен содрогнулся от сильнейшего омерзения.
— В таком мире я бы жизни не вынес.
Старик ухмыльнулся.
— И все-таки вы тут. Джубаир на месте?
— Скоро, — проворчал Брачио. — Мы ждем его сигнала.
Лорсен вдохнул сквозь сжатые зубы. Толпа безумцев, ждущих сигнала самого безумного.
— Еще не поздно, — Сафин говорил тихо, чтобы не услышали остальные.

Толпа безумцев, ждущих сигнала самого безумного.
— Еще не поздно, — Сафин говорил тихо, чтобы не услышали остальные. — Мы можем остановить это.
— Зачем? — Джубаир обнажил меч, увидел страх в глазах Сафина, и почувствовал жалость и презрение к нему. Страх рождался из высокомерия. Из убеждения, что не все совершается по воле Бога, и может быть изменено. Но ничего нельзя изменить. Джубаир принял это много лет назад. С тех пор он и страх стали полностью неведомы друг другу.
— Это то, чего хочет Бог, — сказал он.
Большинство отказываются видеть правду. Сафин уставился на него, словно он был психом. — Зачем Богу желать наказывать невинных?
— О невинности не тебе судить. Как не дано человеку понять замысел Бога. Если Он хочет кого-то спасти, Ему нужно лишь отвести мой меч в сторону.
Сафин медленно тряхнул головой. — Если это твой Бог, я в него не верю.
— Что за Богом был бы Он, если бы твоя вера могла создать хоть ничтожную разницу? Или моя, или чья угодно? — Джубаир поднял клинок, и пятнистый солнечный свет осветил длинное прямое лезвие, сверкая во множестве зарубок и засечек. — Не верь в этот меч, но он все равно тебя зарубит. Он Бог. Мы все идем Его путями, не взирая ни на что.
Сафин снова тряхнул своей маленькой головой, будто это могло все изменить.
— Что за священник научил тебя этому?
— Я видел, каков мир, и сам рассудил, каким он должен быть. — Он взглянул через плечо, его люди собирались в лесу; доспехи и оружие готовы к работе; лица напряжены.
— Мы готовы атаковать?
— Я был там, — Сафин указал на Сквердил. — У них есть три констебля, и два из них идиоты. Я не уверен, что решительная атака, это то, что необходимо, а ты?
В самом деле, укреплений было мало. Раньше город окружал забор из необструганных бревен, но он был частично снесен, чтобы дать городу расти. Крыша деревянной сторожевой башни была покрыта мхом, и кто-то прикрепил душ к одной из ее опор. Духов давно выбили из этой страны, и горожане, очевидно, не ожидали угрозы. Скоро они осознают ошибку.
Взгляд Джубаира скользнул по Сафину.
— Я устал от твоего брюзжания. Подавай сигнал.
У скаута в глазах было нежелание и горечь, но он подчинился, хватая зеркало, и двинулся к краю леса, чтобы подать сигнал Коске и остальным. Это было нормально для него. Если бы он не подчинился, Джубаир скорее всего убил бы его, и был бы прав.
Он закинул голову и улыбнулся голубому небу сквозь черные ветви, черные листья. Он мог делать, что угодно и был бы прав, потому что он сделал себя усердной марионеткой замысла Бога, и, поступая так, освобождал себя. Один он свободен, окруженный рабами. Он был достойнейшим в Близкой Стране. Достойнейший в Круге Мира. Он не испытывал страха, Бог был с ним.
Бог был везде, всегда.
Как может быть иначе?
Проверив, что его не видно, Брачио вытянул медальон из рубашки и открыл. Два крошечных портрета настолько выцвели и покрылись пузырями, что никто иной не увидел бы ничего, кроме грязи, но Брачио знал их. Он нежно потрогал пальцами эти лица, и в его мыслях они были там, где он их оставил слишком давно — приятные, совершенные и улыбающиеся.
— Не волнуйтесь, детки, — проворковал он им.

— Не волнуйтесь, детки, — проворковал он им. — Я скоро вернусь.
Мужчина должен выбрать, что важно, и оставить все прочее псам. Беспокойся обо всем, и не сделаешь вовсе ничего хорошего. Он был единственным человеком в Компании со здравым смыслом. Димбик был самовлюбленным глупцом. Джубаир и святоша были полностью чужими друг другу. При всей свой ловкости и хитрости Коска был мечтателем — это дерьмо с биографом было тому доказательством.
Брачио был достойнейшим из них, поскольку он знал себе цену. Ни возвышенных идеалов, ни великих иллюзий. Он был здравомыслящим человеком, со здравыми амбициями, делал то, что был должен, и был доволен. Его дочери были единственным, что для него значило. Новые платья, хорошая еда, хорошее пособие и хорошие жизни. Лучшие жизни, чем, черт возьми, прожил он …
— Капитан Брачио! — пронзительный крик Коски, громче обычного, вернул его в настоящее. — Сигнал!
Брачио со стуком захлопнул медальон, вытер влажный глаз тыльной стороной кулака, и расправил ремень, на котором висели его ножи. Коска засунул одну ногу в стремя, и сейчас подпрыгивал, раз, два, три, прежде чем снова принялся тянуть позолоченную луку седла. Его выпученные глаза поравнялись с ней, и он застыл.
— Не мог бы кто-нибудь…
Сержант Дружелюбный подсунул руку под его задницу и без усилий затащил его в седло. Оказавшись там, Старик мгновение восстанавливал дыхание, затем с некоторым усилием вытащил клинок и поднял его ввысь.
— Обнажите мечи! — Он обдумал это. — Или более дешевое оружие! Давайте… сделаем что-то хорошее!
Брачио указал на гребень холма, и взревел:
— Поехали!
С восторженным возгласом передний ряд пришпорил лошадей, и загрохотал в душе грязи и сухой травы. Коска, Лорсен, Брачио и остальные рысили следом, как подобает командирам.
— И это все? — Брачио услышал ворчание Сворбрека, когда жалкая долина, ее пестрые поля и пыльные маленькие поселения вылезали в поле зрения. Возможно он ожидал высокий форт с башнями из золота и стенами из адаманта. Возможно он таким и будет, когда он допишет сцену. — Это выглядит…
— Неужели? — бросил Темпл.
Стирийцы Брачио уже стекались через поля к городу жадным галопом, пока Кантики Джубаира толпились к нему с другой стороны — черные точки их лошадей против поднимающегося пылевого шторма.
— Смотрите, как они идут! — Коска стащил шляпу и махнул ею. — Храбрые ребята, а? Энергия и жар! Как бы я хотел быть там, в атаке, со всеми ними!
— Правда? — Брачио помнил, как он командовал атакой, и это было жесткая, мучительная, опасная работа; и бросалось в глаза отсутствие энергии и жара.
Коска подумал мгновение, напялил обратно шляпу на лысеющую голову, и вложил меч обратно в ножны. — Нет. Не правда.
Они закончили путь вниз пешком.
Если где и было сопротивление, к тому времени, как они прибыли в Сквердил, все было кончено.
В пыли у дороги сидел мужчина, прижав окровавленные руки к лицу, моргая на проезжающего Сворбрека. Овчарня была сломана и все овцы без нужды зарезаны, собака уже возилась среди пушистых трупов. Фургон был опрокинут на бок, одно колесо все еще безнадежно скрипело, а Кантийский и Стирийский наемники свирепо спорили в выражениях, в которых было невозможно понять смысл.

Еще двое Стирийцев пытались снять дверь с петель. Еще один взобрался на крышу и неловко копался там, используя топор как лопату. Джубаир сидел на своей огромной лошади в центре улицы, указывая своим крупным мечом и грохоча приказы, перемежая их малопонятными сентенциями о воле Бога.
Карандаш Сворбрека парил, его пальцы бегали по строкам, но он не мог думать о том, что написать. В конце он нелепо нацарапал: «Героизма не наблюдается».
— До чего дошли эти идиоты? — проворчал Темпл. Несколько Кантиков привязывали группу мулов к одной из стоек покрытой мхом городской сторожевой башни, и хлестали их до пены в попытке их изнурить. Пока что безуспешно.
Сворбрек заметил, что многие находят приятным просто ломать вещи. Чем больше усилий потребовалось бы для починки, тем больше удовольствия. И в качестве иллюстрации этого правила, четыре человека Брачио уронили кого-то на землю, и неспешно били его, пока толстяк в переднике безуспешно пытался их успокоить.
Сворбрек редко видел даже легкое насилие. Диспут по поводу структуры повести между двумя его знакомыми авторами закончился весьма безобразно, но вряд ли это шло в сравнение с происходящим сейчас. Неожиданно обнаружив себя в центре сражения, Сворбрек почувствовал одновременно жар и холод. Ужасно страшно и ужасно возбуждающе. Он сторонился зрелища, страстно желая увидеть больше. Разве не за этим он пришел? Быть свидетелем крови, разврата, свирепости в их наибольшей интенсивности? Чувствовать запах опорожненных кишок и слышать звериные вопли? Так что он мог сказать, что видел это. Так он мог привнести убежденность и аутентичность в его работу. Так он мог сидеть в фешенебельных салонах Адуи, и беспечно разглагольствовать о темной правде войны. Возможно не высшие мотивы, но определенно и не самые низкие. Он не высказывал притязаний быть достойнейшим в Круге Мира, в конце концов.
Просто лучшим писателем.
Коска выгрузился из седла, поворчал, возвращая жизнь в древние бедра, а затем несколько чопорно направился к предполагаемому миротворцу в фартуке.
— Добрый день! Я Никомо Коска, генерал-капитан Компании Милосердной Руки. — Он указал на четверых Стирийцев, чьи локти и палки вздымались и падали, так как они продолжали избиение. — Вижу, вы уже познакомились с некоторыми моими храбрыми компаньонами.
— Я Клай, — сказал толстяк, его подбородок дрожал от страха. — Я тут владею лавкой…
— Лавкой? Великолепно! Можем мы посмотреть? — люди Брачио уже вытаскивали товары охапками под чутким руководством сержанта Дружелюбного. Который, без сомнения, следил, чтобы воровство в Компании оставалось в приемлемых пределах. Воровство вне Компании, похоже, полностью поощрялось. Сворбрек отложил карандаш. Следующая заметка об отсутствии героизма казалась избыточной.
— Берите все, что нужно, — сказал Клай, демонстрируя покрытые мукой ладони. — Нет нужды в насилии. — Паузу нарушило падение стекла и дерева и стоны человека на земле, которого изредка и без энтузиазма попинывали. — Могу я спросить, зачем вы здесь?
Лорсен шагнул вперед.
— Мы здесь чтобы выкорчевать измену, мастер Клай. Мы здесь чтобы подавить восстание.
— Вы… из Инквизиции?
Лорсен не ответил, но тишина говорила сама за себя.
Клай сглотнул.
— Здесь нет восстания, уверяю вас. — Хотя Сворбрек почувствовал фальшь в его голосе.

— Хотя Сворбрек почувствовал фальшь в его голосе. Что-то большее, чем понятная нервозность. — Мы не интересуемся политикой…
— Точно? — профессия Лорсена очевидно тоже требовала острого глаза на ухищрения. — Закатай рукава!
— Что? — торговец попытался улыбнуться, возможно надеясь разрядить обстановку легкими движениями мясистых рук, но Лорсен не собирался разряжаться. Он дернул пальцем, и двое крепких практиков в масках и капюшонах поспешили вперед.
— Раздеть его.
Клай попытался извернуться.
— Подождите…
Сворбрек вздрогнул, когда один из них бесшумно ударил торговца в живот и сложил его пополам. Второй сорвал его рукав и выкрутил его голую руку. Жирный текст на Старом Языке был вытатуирован от его запястья к локтю. Несколько выцветший с годами, но все еще четкий.
Лорсен немного повернул голову, чтобы прочесть.
— «Свобода и правосудие». Благородные идеалы, с которыми все мы можем согласиться. Как они совмещаются с резней невинных граждан Союза, устроенной повстанцами в Ростоде?
Торговец только сейчас восстановил дыхание.
— Я никогда никого не убивал в своей жизни, клянусь! — его лицо покрылось потом. — Татуировка — глупость из молодости! Хотел произвести впечатление на женщину! Я не разговаривал с повстанцами двадцать лет!
— И ты полагал, что можешь сбежать от твоих преступлений сюда, за границы Союза?
Сворбрек раньше не видел улыбку Лорсена, и предпочел бы больше ее не видеть.
— У инквизиции его Величества руки длиннее, чем ты можешь представить. И долгая память. Кто еще в этой жалкой куче лачуг имеет симпатии к повстанцам?
— Я бы сказал, если они их и не имели, когда мы прибыли, — услышал Сворбрек шепот Темпла, — все будут иметь, когда мы уедем.
— Ни один, — Клай тряхнул головой. — Никто не желает причинить зло, и я меньше всех…
— Где в Близкой Стране найти повстанцев?
— Откуда мне знать? Я сказал бы, если б знал!
— Где лидер повстанцев Контус!
— Кто? — Торговец мог только пялиться. — Я не знаю.
— Мы посмотрим, что ты знаешь. Уведите его внутрь. Достаньте мои инструменты. Свободу я тебе обещать не могу, но, по крайней мере, здесь сегодня будет правосудие.
Два Практика утащили невезучего торговца в его лавку, теперь полностью зачищенную от всего ценного. Лорсен прошествовал следом, так же нетерпеливо жаждущий начать свою работу, как наемники, когда начинали свою. Последний Практик принес в одной руке деревянный отполированный ящик с инструментами. Другой рукой он тихо закрыл дверь. Сворбрек сглотнул, и решил отложить записную книжку. Он не был уверен, что ему придется сегодня что-то писать.
— Зачем повстанцы наносят себе татуировки? — пробормотал он. — Так их чертовски легко определить.
Коска косился на небо и обмахивал себя шляпой, заставляя развеваться редкие волосы.
— Гарантируют свои обязательства. Гарантируют, что пути назад не будет. Они гордятся ими. Чем больше они сражаются, тем больше татуировок они добавляют.

Они гордятся ими. Чем больше они сражаются, тем больше татуировок они добавляют. Я видел под Ростодом повешенного с руками, полностью покрытыми ими. — Старик вздохнул. — Но люди делают все что угодно в жаре момента, что, по трезвому размышлению, оказывается не очень разумным.
Сворбрек поднял брови, лизнул карандаш и скопировал это на бумагу. Дикий крик раздался из-за закрытой двери, затем еще. Было трудно сосредоточиться. Несомненно человек был виновен, но Сворбрек не мог не поставить себя на место торговца, и ему там не нравилось. Он щурился на окружающий банальный грабеж, беспечный вандализм, обычное насилие, поискал, обо что бы вытереть вспотевшие руки и в конце концов вытер их об рубашку. Похоже, все его манеры стремительно деградировали.
— Я ожидал, что это будет несколько более…
— Славно? — спросил Темпл. У юриста, который хмуро смотрел на лавку, на лице было выражение сильнейшего отвращения.
— Воинская слава редка как золото в этих землях, друг мой! — сказал Коска. — Или верность в женщинах, если уж на то пошло! Вы можете использовать это.
Сворбрек потрогал карандаш. — Эээ…
— Но вам следовало быть при осаде Дагоски со мной! Там славы было на тысячу историй! — Коска тронул его за плечо, и вытянул другую руку, словно там наступал позолоченный легион, а не шайка бандитов вытаскивала содержимое из дома. — Бесчисленные Гурки маршировали перед нами! Мы бесстрашно выстроились на вздымающихся стенах, швыряя в них наше пренебрежение! Затем, по приказу…
— Генерал Коска! — Берми спешил через улицу, отшатнулся назад, поскольку перед ним прогрохотали две лошади, тащившие вырванную дверь, скачущую за ними, затем опять побежал, отгоняя их пыль шляпой. — У нас проблема. Какой-то ублюдок-Северянин захватил Димбика, положил…
— Стоп. — Коска нахмурился. — Какой-то ублюдок-Северянин?
— Точно.
— Один… ублюдок?
Стириец почесал в грязных золотистых волосах и натянул шляпу. — Здоровый.
— А сколько людей у Димбика?
Дружелюбный ответил, пока Берми думал об этом: — В подразделении Димбика сто восемнадцать человек.
Берми развел руки, снимая с себя всю ответственность.
— Если мы что-нибудь сделаем, он убьет капитана. Он сказал привести командующего.
Коска зажал морщинистую переносицу двумя пальцами.
— Где этот громадный похититель? Будем надеяться, его можно уговорить, пока он не уничтожил всю Компанию.
— Там.
Старик рассмотрел выцветшую вывеску над дверьми.
— Мясной Дом Стафера. Непривлекательное название для борделя.
Берми покосился наверх.
— Думаю, это постоялый двор.
— Еще непривлекательнее. — Немного вдохнув, Старик шагнул через порог, звякнули позолоченные шпоры.
Глазам Сворбрека понадобилось время, чтобы привыкнуть. Свет проникал через щели в обшивке стен. Два стула и стол были перевернуты. Несколько наемников стояли вокруг, оружие — включая два копья, два меча, топор и два арбалета — направлены на похитителя заложника, который сидел на столе в центре комнаты.

Он не выказывал и тени нервозности. В самом деле, здоровый Северянин, волосы висели вокруг лица и смешивались с оборванным мехом на его плечах. Он фыркал и невозмутимо жевал; тарелка мяса и яиц стояла перед ним; в левом кулаке он неловко, как ребенок, держал вилку. Его правый кулак гораздо более профессионально держал нож. Который был прижат к глотке капитана Димбика, чье лицо с выпученными глазами было беспомощно придавлено к столу.
Сворбрек задержал дыхание. Вот здесь был если не героизм, то уж точно бесстрашие. Однажды он опубликовал спорные материалы, и это потребовало выдающейся силы воли, но он вряд ли мог понять, как у человека может быть невозмутимое лицо в такой ситуации. Легко быть храбрым среди друзей. А когда мир против тебя и пробиваешь путь, невзирая ни на что — вот где храбрость. Он лизнул карандаш, чтобы написать заметку об этом. Северянин посмотрел на него, и Сворбрек заметил что-то блестящее за гладкими волосами. Он ощутил леденящий шок. Левый глаз мужчины был сделан из металла, блестящего в сумраке харчевни, его лицо было обезображено ужасным шрамом. В другом глазу была лишь громадная решимость. Как если бы он с трудом сдерживал себя, чтобы не перерезать Димбику глотку, только чтобы посмотреть, что случится.
— Не может быть! — Коска воздел руки. — Сержант Дружелюбный, смотрите-ка, это наш старый собрат по оружию!
— Коул Шиверс[11], — сказал Дружелюбный тихо, не отводя глаз от Северянина. Сворбрек здраво полагал, что взгляд не может убить, но даже так он был очень рад, что не стоит между ними.
Не убирая клинок от шеи Димбика, Шиверс спокойно взял вилкой яиц, пожевал, словно никому из присутствующих больше нечем было заняться, и проглотил.
— Еблан пытался отнять мои яйца, — сказал он скрежещущим шепотом.
— Вы невежественное животное, Димбик! — Коска повернул один из стульев, и поставил его напротив Шиверса, водя пальцем перед багровым лицом капитана. — Надеюсь, это будет вам уроком. Никогда не отнимайте яйца у человека с железным глазом.
Сворбрек записал это, хотя это был афоризм ограниченного применения. Димбик пытался заговорить, возможно, представить свое мнение, и Шиверс прижал суставы пальцев и нож чуть сильнее к его глотке, вызвав у него булькающий звук.
— Это твой друг? — проворчал Северянин, хмуро глядя на Димбика.
Коска напыщенно пожал плечами.
— Димбик? Он небесполезен, но вряд ли могу сказать, что он достойнейший в Компании.
Капитану Димбику было трудно выразить несогласие, из-за кулака Северянина, столь сильно сжавшего его горло, что он едва мог дышать; но он выразил, и весьма основательно. Он был единственным в Компании хоть с какой-то заботой о дисциплине, или достоинстве, или пристойном поведении, и посмотрите, куда это его привело. Его душит варвар в дикой рыгаловке.
Чтобы сделать все еще хуже, или по крайней мере не лучше, его командующий офицер по всей видимости собирается беззаботно поболтать с его противником.
— Каковы шансы? — спрашивал Коска. — Встретиться снова через столько лет, за столько миль оттуда, где мы впервые встретились. Сколько миль сказал бы ты, Дружелюбный?
Дружелюбный пожал плечами.
— Не хотел бы гадать.
— Я думал, ты вернулся на север?
— Я вернулся. Я пришел сюда. — Очевидно, Шиверс не любил приукрашивать факты.

Я пришел сюда. — Очевидно, Шиверс не любил приукрашивать факты.
— Пришел зачем?
— Ищу девятипалого человека.
Коска пожал плечами.
— Ты мог бы отрезать один Димбику, и прекратить поиски.
Димбик начал фыркать и извиваться, связанный своей собственной перевязью, Шиверс погрузил кончик ножа в его шею и вернул на стол.
— Это конкретный девятипалый, которого я ищу, — донесся его скрипучий голос, без намека волнения. — Слышал слух, что он может быть здесь. У Черного Кальдера есть к нему счет. Поэтому и у меня.
— Мало ты счетов оплатил в Стирии? Месть плоха для бизнеса. И для души, а, Темпл?
— Так я слышал, — сказал юрист, видимый лишь краем глаза Димбика. Как Димбик ненавидел этого человека. Всегда соглашается, всегда одобряет, всегда выглядит, будто он знает лучше, но не говорит.
— Оставлю душу священникам, — донесся голос Шиверса, — а бизнес торговцам. Счета я понимаю. Блядь! — Димбик хныкнул, ожидая конца. Раздался звон, вилка северянина упала на стол, яйцо расплескалось по полу.
— Вот увидишь, двумя руками легче. — Коска махнул наемникам у стен. — Господа, вы свободны. Шиверс старый друг, и ему не причинят вреда. — Всевозможные луки, клинки и дубины понемногу опустились. — Допускаешь ли ты, что можешь теперь освободить капитана Димбика? Один умрет, и остальные не успокоятся. Как утята.
— В утятах больше боевого духа, чем в этой толпе, — сказал Шиверс.
— Они наемники. Драка — последнее, что у них на уме. Почему бы тебе не присоединиться? Это было бы как в стары добрые времена. Товарищество, смех, волнение!
— Яд, предательство, жадность? Я понял, что лучше работаю один. — Давление на шею Димбика внезапно ослабло. Он, кашляя, вдохнул, когда его подняли за воротник и швырнули, крутясь, через комнату. Его ноги беспомощно ударились, когда он врезался в одного из своих ребят, и они, запутавшись, упали под стол.
— Я дам тебе знать, если натолкнусь на любого девятипалого человека, — сказал Коска, упирая руки в колени, обнажая желтеющие зубы и поднимая себя на ноги.
— Дай. — Шиверс спокойно начал резать мясо ножом, который только что был готов закончить жизнь Димбика. — И закрой дверь, когда будешь выходить.
Димбик стоял, тяжело дыша, касаясь одной рукой раны, оставленной на его горле, и свирепо глядя на Шиверса. Он с огромной радостью убил бы это животное. Или по крайней мере отдал приказ убить его. Но Коска сказал, что никто не причинит ему вреда, и Коска, к добру или худу — хотя скорее к худу — был его командующим офицером.
В отличие от остальных из этой дряни, Димбик был солдатом. Он серьезно воспринимал такие вещи, как уважение, повиновение и устав. Даже если больше никто не воспринимал. Особенно потому что никто не воспринимал. Он вернул измятую перевязь на место, чувствуя отвращение оттого, что потертый шелк был выпачкан в яйце. Какой прекрасной была когда-то эта перевязь. Никто не знает. Он скучал по армии. Настоящей армии, а не этой извращенной насмешкой над военной жизнью.
Он был достойнейшим в Компании, и его подвергали презрению. Давали минимальную власть, худшие задания, жалкую долю добычи. Он выправил свой обветшалый мундир, достал расческу и причесался, затем широким шагом покинул сцену своего позора и вышел на улицу с самым подтянутым видом, какого мог достичь.

Он выправил свой обветшалый мундир, достал расческу и причесался, затем широким шагом покинул сцену своего позора и вышел на улицу с самым подтянутым видом, какого мог достичь.
В приюте безумных, как он полагал, нормальный человек будет выглядеть психом.
Сафин чуял дым в воздухе. Это возвращало его к воспоминаниям о других битвах, много лет назад. Битвам, в которых необходимо было сражаться. Или так сейчас казалось. Он ушел от сражений за свою страну, к сражению за друзей, за его жизнь, за выживание, за… за что бы то ни было. Люди, пытавшиеся уничтожить сторожевую башню, бросили это дело, и теперь сидели с мрачным видом, передавая друг другу бутылку. Инквизитор Лорсен стоял рядом, еще мрачнее.
— Ваше дело с торговцем закончено? — спросил Коска, спускаясь по ступеням постоялого дома.
— Закончено, — отрезал Лорсен.
— И что открылось?
— Он умер.
Пауза.
— Жизнь это море печалей.
— Некоторые не могут выдержать суровый допрос.
— Осмелюсь заметить, моральный распад приводит к слабостям сердца.
— Итог тот же, — сказал Инквизитор. — У нас есть список Наставника с перечнем поселений. За этим идет Лоббери, затем Аверсток. Собирайте Компанию, генерал.
Брови Коски нахмурились. Это было самое сильное беспокойство, что Сафин увидел на его лице за день.
— Можем мы, по крайней мере, остаться на ночь? Отдохнуть, насладиться гостеприимством местных…
— Новости о нашем прибытии не должны достигнуть повстанцев. Праведные не могут задерживаться. — Лорсен умудрился сказать это без тени иронии.
Коска надул щеки.
— Праведные работают без устали, не так ли?
Сафин почувствовал иссушающую беспомощность. Он с трудом мог поднять руки, он внезапно так устал. Если б только здесь был праведный человек, на которого можно опереться, но единственным таким был он сам. Достойнейший в Компании. Он не гордился этим. У лучшего опарыша в помойке было бы больше оснований для гордости. Он был единственным человеком здесь с остатками совести. За исключением Темпла, пожалуй. И Темпл проводил каждое мгновение бодрствования в попытках уверить себя и окружающих, что совести у него нет совсем. Сафин наблюдал за ним, он стоял немного позади Коски, немного ссутулившись, как если он прятался, пальцы откручивали пуговицы рубашки. Человек, который мог быть всем, боролся ни за что. Но посреди этой глупости и разрушения, растрата потенциала одного человека вряд ли стоила замечания. Мог ли Джубаир быть правым? Был ли Бог мстительным убийцей, наслаждающийся разрушением? В тот момент было сложно доказать обратное.
Здоровый Северянин стоял на крыльце перед Мясным Домом Стафера и наблюдал, сжимая поручни огромными кулаками, как они садятся на лошадей, и полуденное солнце сверкало в мертвом металле шара глаза.
— Как вы это опишете? — спрашивал Темпл.
Сворбрек хмурился, глядя в записную книжку, его карандаш завис, затем он осторожно закрыл ее.
— Я могу умолчать об этом эпизоде.
Сафин фыркнул.
— Надеюсь, вы о многом умолчите.
Хотя, следовало признать, Компания Милосердной Руки вела себя в этот день необыкновенно сдержанно.

Они оставили Сквердил за собой лишь с небольшими жалобами о скудности добычи, повесив голое тело торговца на сторожевой башне, и знак вокруг его шеи провозглашал его участь уроком повстанцам Близкой Страны. Смогли бы повстанцы услышать этот урок, и что они могли бы из него извлечь, Сафин сказать не мог. Еще два человека висели рядом с торговцем.
— Кем они были? — спросил Темп, хмурясь, оглядываясь назад.
— Молодой был застрелен убегая, я думаю. Не уверен насчет другого.
Темпл скривился, дернулся и поерзал потертым рукавом.
— И что мы можем поделать?
— Только следовать за своей совестью.
Темпл зло обернулся на него. — Для наемника ты говоришь о совести слишком много!
— А зачем интересуешься, если это тебя не волнует?
— Насколько мне известно, ты все еще берешь деньги Коски!
— Если я остановлюсь, остановишься ли ты?
Темпл открыл рот, затем бесшумно закрыл, уставился на горизонт, теребя рукав, снова и снова.
Сафин вздохнул.
— Бог знает, я никогда не утверждал, что я хороший человек. — Пара далеких домов запылали, и он смотрел на колонны дыма, поднимающиеся в небо. — Просто достойнейший в Компании.

У Всех Есть Прошлое

Пошел сильный дождь. Он наполнял колеи от фургона, и глубокие следы от сапог и копыт, пока они не превратились в одно болото, и главной улице осталось немного, чтобы назваться рекой. Он навесил серую занавесь над городом, случайные лампы тускнели как в тумане, оранжевые отблески призрачно плясали в сотнях тысяч луж. Дождь впадал в грязные потоки из водосточных труб с крыш, и с крыш без водостоков, и с полей шляпы Ламба, пока он, молчаливый и мокрый, сидел, съежившись, на сидении фургона. Дождь маленькими каплями бежал по вывеске, свисавшей с деревянной арки, и провозглашавшей, что это поселение есть город Аверсток. Дождь впитывался в покрытые грязью шкуры волов, Кальдер теперь сильно хромал на заднюю ногу, и Скейл шел не многим лучше. Дождь падал на лошадей, привязанных к перилам перед лачугой, которая, оправдываясь, звалась таверной. Перед ней стояли три несчастные лошади, их шкуры почернели от влаги.
— Это они? — спросил Лиф. — Это их лошади?
— Это они, — сказала Шай, холодная и липкая в своей промокшей куртке, как похороненная женщина.
— Что будем делать? — Лиф пытался укрыть напряженную нотку в его голосе, довольно неудачно.
Ламб ему не ответил. Вместо этого он близко придвинулся к Шай, говоря тихо.
— Если б ты дала два обещания, и не могла сдержать одно, не нарушив другого. Что бы ты сделала?
По мнению Шай, это граничило с причудой, учитывая ближайшую задачу. Она пожала плечами, раздражаясь от мокрой рубашки.
— Сдержи то, что важнее, я считаю.
— Ага, — пробормотал он, глядя через это болото улицы. — Просто листья на воде, а? Никогда никакого выбора. — Они еще посидели, ничего не делая, но промокая еще больше, а потом Ламб повернулся на сидении.
— Я пойду первым. Привяжите волов, затем вы двое следуйте за мной, осторожно.

Привяжите волов, затем вы двое следуйте за мной, осторожно. — Он выпрыгнул из фургона, сапоги разбрызгали грязь. — Если только не хотите остаться здесь. Это было бы лучше всего.
— Я сделаю свою часть, — отрезал Лиф.
— Ты знаешь, что за часть это может быть? Ты когда-нибудь убивал человека?
— А ты?
— Просто не стой у меня на пути. — Ламб как-то изменился. Больше не горбился. Стал выше. Здоровее. Дождь барабанил по плечам его плаща, луч освещал одну сторону его жесткого хмурого лица, все остальное было во тьме. — Не стойте у меня на пути. Вам придется пообещать мне это.
— Хорошо, — сказал Лиф, странно взглянув на Шай.
— Хорошо, — сказала Шай.
Ламб говорил странные вещи. Ягненка, более жалкого, чем он, легко найти в любой сезон окота овец. Но люди с их гордостью бывают странными. Шай никогда не находила особого применения для гордости. Поэтому она полагала, что может позволить ему болтать, что он хочет, и постараться войти первой. В конце концов, срабатывало неплохо при продаже зерна. Затмить ему глаза, пока она скользит следом. Она спрятала нож в рукаве, глядя, как старый Северянин усердно пытается перейти болотистую улицу, все еще в обоих сапогах, раскинув руки для равновесия.
Когда Ламб споткнулся, у нее могло получиться. Она делала так раньше, разве нет? С более ясными причинами и с людьми, менее этого заслуживающими. Она проверила, что нож может свободно выскользнуть из мокрого рукава, стук ее сердца отдавал в черепе. Она могла сделать это. Должна была, снова.
Снаружи таверна выглядела разваленным сараем, и шаг внутрь показывал, что это не иллюзия. Место вызвало в Шай ностальгию по Мясному Дому Стафера — чувство, которое она не думала ощутить. Жалкий язычок пламени извивался в очаге, черном за пределами экономии; здесь был кислый запах дыма, сырости и вонючих тел, не знавших мыла. Прилавок был куском старой доски с трещинами, отполированный локтями за годы и изогнутый посередине. За ним стоял трактирщик, или правильней сарайщик, и вытирал чашки.
Узкое, низкое место все же было далеко не наполнено, что в такую неспокойную ночь было не удивительно. Компанию из пятерых с двумя женщинами Шай приняла за торговцев, и не удачливых, склонившихся над тушенкой за самым дальним от нее столом. Костлявый мужик сидел один с одной только кружкой и поношенным видом. Она узнала это из покрытого пятнами зеркала, какое и у нее когда-то было, и определила его как фермера. За следующим столом сидел человек в такой большой шубе, что он почти утопал в ней; клок седых волос сверху, шляпа с засаленными полями и тесьмой, и полупустая бутылка на столе перед ним. Напротив него, прямая как судья на процессе, сидела старая женщина-Дух, со сломанным носом, седыми волосами, перевязанными чем-то, что выглядело как клочки старого имперского знамени, и лицом, столь глубоко морщинистым, что его можно было использовать как подставку для тарелок. Если только все твои тарелки не были сожжены вместе с зеркалом и со всем, что у тебя было.
Шай медленно перевела взгляд на последних участников веселой компании, будто хотела притвориться, что их там вовсе не было. Но они были. Три мужчины, сбившиеся в кучку. Они выглядели как люди Союза, коль скоро можно было сказать, где кто родился, если их обтесали несколько сезонов в грязи и погоде Близкой Страны. Двое были молоды, один с копной рыжих волос и дерганный, будто с маятником в заднице. У другого была красивая форма лица (насколько Шай могла сказать с этой стороны) и овечья куртка, подтянутая модным отделанным металлом поясом.

Третий был старше, бородатый и в высокой шляпе в мокрых пятнах, заломленной набок, будто он много о себе воображал. Что свойственно всем людям, конечно, обратно пропорционально их ценности.
У него был меч — Шай видела потертый латунный кончик ножен, высовывавшихся из прорези в его плаще. У Красавчика был топор и тяжелый нож, засунутый за его пояс рядом с мотком веревки. Рыжеволосый сидел к ней спиной, так что она не могла сказать точно, но никаких сомнений, что и у него был клинок или два.
Она с трудом могла поверить, насколько они были обычными. Как тысячи других бродяг, которых она видела в Сквердиле. Она наблюдала, как Красавчик заткнул большой палец за свой модный пояс. Прямо как мог бы кто угодно, наклоняясь к прилавку после долгого пути. За исключением того, что его путь пролегал прямо через ее сожженную ферму, через ее уничтоженные надежды, и увод ее брата и сестры в черт знает какую тьму.
Она сильно сжала челюсть и осторожно вошла в комнату, держась в тенях, не прячась особо, но и не привлекая к себе внимание. Это было несложно, поскольку Ламб делал прямо противоположное, вопреки своему обыкновению. Он прогулялся до другого конца прилавка и прислонился к нему, положив свои большие кулаки на треснувшее дерево.
— Хорошо, что ночью можно сюда заглянуть, — сказал он трактирщику, снимая шляпу и так громко стряхивая с нее воду, что все уставились на него. Только глубоко посаженные глаза старой женщины-Духа следили за Шай, пока она кралась вдоль стен.
— Немного дождливо снаружи, нет? — сказал трактирщик.
— Польет еще немного, и сможешь организовать приработок переправой через улицу.
Трактирщик оглядел посетителей с некоторым удовлетворением.
— Мог бы, если б это приносило прибыль. Слышал, толпы идут через Близкую Страну, только здесь они что-то не толпятся. Ищешь выпивку?
Ламб стянул перчатки и беспечно бросил их на прилавок.
— Мне пива.
Трактирщик потянулся к металлической чашке, отполированной до блеска.
— Не эту, — Ламб указал на здоровую глиняную кружку на верхней полке, старомодную и запылившуюся.
— Мне нравится то, чей вес я могу почувствовать.
— Мы говорим о кружках или о бабах? — спросил трактирщик, вытягиваясь, чтобы достать ее.
— А почему бы не о том и о другом? — ухмыльнулся Ламб. Как он может улыбаться, сейчас? Шай зыркнула на троих мужиков у другого конца прилавка, склонившихся над своими кружками.
— Ты откуда? — спросил трактирщик.
— С востока. — Ламб сбросил промокший плащ. — Север и восток, рядом со Сквердилом.
Один из трех мужчин, с рыжими волосами, посмотрел на Ламба, шмыгнул носом и отвернулся.
— Далековато. Сотня миль, наверное.
— Может быть и больше, по дороге, что я выбрал, к тому же на чертовой воловьей повозке. Моя старая задница превратилась в фарш.
— Ну, если ты думаешь двигаться дальше на запад, я бы подумал еще раз. Много народу направляется туда, голодных до золота. Слышал, из-за них Духи зашевелились.
— Это точно?
— Определенно, друг, — встрял человек в шубе, высовывая голову, как черепаха из панциря.

У него был самый глубокий, самый скрипучий голос из тех, что Шай когда-либо слышала, а уж она наслушалась всяких в свое время. — Они зашевелились везде по Далекой Стране, как если разворошить муравейник. Рассерженные, объединенные и ищущие, кому бы отрезать уши, как в старые времена. Я слышал, даже Санджид снова обнажил свой меч.
— Санджид? — Трактирщик повертел головой, будто воротник был слишком тесен.
— Император равнин собственной персоной. — Шай показалось, что старый ублюдок наслаждается своими страшилками. — Его Духи вырезали целый караван старателей в пустыне не далее как пару недель назад. Тридцать человек, возможно. Отрезали им уши и носы, и не удивлюсь, если и члены тоже.
— Какого черта они с ними потом делают? — спросил, передернувшись, фермер, и уставился на старую женщину-Духа. Она не ответила. Даже не пошевелилась.
— Если уж ты твердо намерен ехать на запад, я бы ехал в большой компании, и убедился бы, что у этой компании есть немного юмора и много хорошей стали, вот что я бы сделал. — И старик убрался обратно в его меховой плащ.
— Хороший совет, — Ламб поднял ту большую кружку и медленно отхлебнул. Шай сглотнула вместе с ним, внезапно тоже захотев пива. Черт, ей хотелось убраться отсюда. Убраться, или приняться уже за дело. Но каким-то образом Ламб был сейчас столь же спокоен, как если бы он пахал.
— Однако я пока не вполне уверен, куда направляюсь.
— Что привело тебя так далеко? — спросил трактирщик.
Ламб начал закручивать влажные рукава рубашки, большие мускулы перекатывались на его предплечьях, покрытых седыми волосами.
— Преследую тут кое-каких людей.
Рыжеволосый снова обернулся, шквал подергиваний пробежал через его плечо до лица, и на этот раз он продолжил смотреть. Шай позволила ножу выскользнуть из ее рукава, вне поля зрения за ее рукой, горячие и липкие пальцы обхватывали рукоять.
— Зачем тебе это? — спросил трактирщик.
— Они сожгли мою ферму. Украли моих детей. Повесили моего друга. — Ламб говорил так, будто тут не о чем было особо болтать, затем он поднял свою кружку.
Комната провалилась в такую тишину, что внезапно стало слышно, как он глотает. Один из торговцев обернулся посмотреть, его брови были изогнуты в тревоге. Высокая Шляпа потянулся к своей кружке и так сильно ее схватил, что Шай увидела сухожилия на его руке. Лиф выбрал этот момент, чтобы проскользнуть через дверь и теперь болтался на пороге, мокрый и бледный, не зная, что ему делать. Но все были слишком сосредоточены на Ламбе, чтобы уделять ему какое-либо внимание.
— Плохие люди, никаких сомнений, — продолжил он. — Они крали детей по всей Близкой Стране и оставляли за собой лишь повешенных. Наверное, дюжину я похоронил за последние несколько дней.
— Сколько этих ублюдков?
— Около двадцати.
— Послать за ними команду, чтобы отыскать? — Хотя трактирщик выглядел так, словно предпочел бы остаться вытирать свои кружки дальше, и кто стал бы его винить?
Ламб покачал головой.
— Нет смысла. Они уже давно свалили.
— Точно. Ну… полагаю, правосудие поймает их, раньше или позже. Говорят, правосудие всегда настигает.

Ну… полагаю, правосудие поймает их, раньше или позже. Говорят, правосудие всегда настигает.
— Правосудие может забрать что останется, когда я закончу. — Ламб завернул, наконец, рукава так, как хотел, и повернулся, отклоняясь от прилавка, глядя прямо на тех троих на другом конце. Шай не знала, чего ожидать, но только не этого, только не Ламба, скалящегося и болтающего, словно не о чем было беспокоиться.
— Когда я сказал, что они свалили, это была не вполне правда. Трое от них откололись.
— Это точно? — заговорил Высокая Шляпа, уводя разговор от трактирщика, как вор уводит кошелек.
Ламб встретился с ним глазами.
— Определенно.
— Три человека, ты сказал? — рука Красавчика суетливо шарила по поясу к топору. Настрой вокруг быстро менялся, бремя приближающегося насилия тяжело висело в этой маленькой комнате, как грозовая туча.
— Слушайте, — сказал трактирщик, — Я не хочу неприятностей в моей…
— Я не хотел никаких неприятностей, — сказал Ламб, — Их все равно принесло. Неприятности имеют такую привычку. — Он откинул мокрые волосы с лица, и его глаза были широко открыты, и они сияли, сияли, рот тоже открыт, он часто дышал и улыбался. Не как человек, выполняющий тяжелую задачу. А как человек, наслаждающийся приятным поручением, смакующий его, как прекрасную еду, и внезапно Шай увидела все эти шрамы заново, и почувствовала этот холод, поднимающийся по ее рукам и опускающийся по спине, и каждый волосок на ней поднялся.
— Я отследил тех трех, — сказал Ламб. — Взял их след и шел по нему два дня.
Еще одна бездыханная пауза, и трактирщик отошел на шаг назад; чашка и тряпка все еще болтались в его руках, призрак улыбки все еще цеплялся к его лицу, в остальном он был в ужасе. Трое повернулись лицами к Ламбу, спинами к Шай, и она обнаружила себя крадущейся вперед, будто пробиралась сквозь мед, из теней к ним; дрожащие пальцы на ручке кинжала. Каждое мгновение было растянуто на век, вздох царапался, втягиваясь в глотку.
— И куда привел след? — спросил Высокая Шляпа треснувшим голосом, в конце и вовсе исчезающим.
Улыбка Ламба растянулась шире. Улыбка человека, который получил в точности, что хотел на день рождения.
— К твоим ебаным ногам.
Высокая Шляпа отбросил плащ, ткань вскинулась, как крылья, когда он потянулся за своим мечом.
Ламб неожиданно швырнул в него большую кружку. Она отскочила от его головы, и он рухнул в душе из пива.
Стул заскрипел, когда фермер наткнулся и свалился через него.
Рыжеволосый парень отступил назад, освобождая место или просто от шока, и Шай плавно приставила нож к его шее, решительно надавив и крепко обнимая его другой рукой.
Кто-то закричал.
Ламб пересек комнату в один прыжок. Он поймал Красавчика за запястье, сразу как только тот вытащил топор; выкрутил его, другой рукой выхватил нож из его модного пояса, вколотил ему в пах, протащил клинок вверх, широко его разрезая; кровь забрызгала их обоих. Тот издал булькающий крик, ужасно громкий в этом узком месте, и упал на колени, с выпученными глазами, стараясь удержать внутри свои кишки. Ламб изо всех сил ударил его рукояткой ножа по затылку, прервав его крик и уложив его на пол.
Одна из женщин торговцев подпрыгнула, зажав руками рот.

Рыжеволосый, которого держала Шай, скорчился, и она, сжав его крепче, прошептала: «Ш-ш-шшш», вдавив кончик ножа ему в шею.
Высокая Шляпа нетвердо поднялся, уже без шляпы, кровь струилась из раны от кружки на лбу. Ламб схватил его за шею, легко поднял, словно тот был сделан из тряпья, и впечатал его лицо в прилавок, потом еще раз, со звуком разбивающегося горшка, потом еще — голова уже болталась, как у куклы; кровь забрызгала фартук трактирщика и стену за ним, и потолок. Ламб высоко поднял нож, мелькнуло его лицо, все еще растянутое в этом сумасшедшем оскале, затем клинок стал металлическим пятном, прошел через спину человека и с ужасным треском врезался в прилавок; полетели обломки. Ламб оставил его пригвожденным, колени на расстоянии от пола, ботинки задевают за доски, кровь капает вокруг, как пролитое пойло.
Все заняло не дольше, чем Шай понадобилось бы на три хороших вдоха, если б она не задержала дыхание. Ей было жарко, голова кружилась, и мир был слишком ярок. Она моргала. Не в силах полностью сфокусироваться на том, что произошло. Ей не нужно было двигаться. Она не двигалась. Никто не двигался. Только Ламб шел вперед, с блестящими от слез глазами, одна сторона его лица была побита и запятнана, его сжатые зубы сияли в безумной улыбке, и каждый вздох был в его горле мягким рычанием, как у любовника.
Красная Шляпа хныкал: «Блядь, блядь», и Шай сильнее прижала нож к его шее, и снова шикнула на него. Здоровый клинок, почти меч, был заткнут у него за пояс, и свободной рукой она вытащила его. Затем перед ними появился Ламб, почти задевая головой низкие балки, схватил парня за шиворот и вырвал из некрепких объятий Шай.
— Говори. — И он ударил парня открытой ладонью по руке — достаточно сильно, чтобы тот свалился, если б он его не держал.
— Я… пробормотал парень.
Ламб ударил снова, звук был громкий, как хлопок, торговцы в самом конце вздрогнули, но никто не двинулся. — Говори.
— Чего тебе…
— Кто у вас главный?
— Кантлисс. Так его зовут. — Парень начал болтать, плаксивые слова спотыкались друг за друга, словно он не мог их выговорить достаточно быстро.
— Грега Кантлисс. Я не знал, насколько они плохи, просто хотел убраться отсюда туда и заработать чуток деньжат. Я работал на пароме, на востоке, и однажды пошел дождь, и паром унесло, и… — Шлепок. — Мы не хотели этого, поверьте… — Шлепок. — С ними есть настоящие злодеи. Северянин по кличке Блэкпоинт, он застрелил старика стрелами. Они смеялись на это.
— Заметно чтоб я смеялся? — сказал Ламб, снова ударяя его.
Рыжеволосый держал одну дрожащую руку.
— Я не смеялся! Мы не хотели участвовать во всех этих убийствах, поэтому мы откололись! Предполагалось, что будет лишь немного грабежа, Кантлисс говорил, но вышло так, что мы воровали детей, и…
Ламб заткнул его ударом. — Зачем он забирает детей? — Он заставил его говорить еще одним, веснушчатое лицо парня было порезано и разбухло с одной стороны, кровь сочилась из его носа.
— Говорил, у него есть на них покупатель, и мы будем богаты, если доставим их туда. Говорил, им не сделают ничего плохого, волоса не упадет с головы. Хотел, чтоб они были идеальны для путешествия.
Ламб снова шлепнул его:
— Путешествия куда?
— Он сказал, в Криз[12], для начала.

Ламб снова шлепнул его:
— Путешествия куда?
— Он сказал, в Криз[12], для начала.
— Это вверх по течению Соквойи, — сказала Шай. — Через всю Далекую Страну.
— Кантлисса ждала лодка. Чтобы доставить его вверх по течению… вверх по течению…
— В Криз, а затем куда?
Рыжеволосый парень был почти в обмороке, веки дрожали. Ламб снова ударил его, с двух сторон, и потряс его за рубашку.
— В Криз, а куда затем?
— Он не говорил. Не мне. Возможно Тавернеру. — Он поглядел на мужчину, пришпиленного к прилавку, с рукоятью ножа, торчавшей у него из спины. Шай не думала, что тот теперь будет что-то рассказывать.
— Кто покупает детей? — спросил Ламб.
Рыжеволосый пьяно качнул своей опухшей головой. Ламб шлепнул его еще, и еще, и еще. Одна из женщин торговцев закрыла лицо руками. Остальные пялились, стоя смирно. Мужчина сзади нее утащил ее обратно на стул.
— Кто покупает?
— Не знаю, — искореженные слова и кровь сочились из его разбитых губ.
— Оставайся здесь, — Ламб отпустил парня и направился к Высокой Шляпе, его сапоги были в луже крови, растекшейся вокруг, отстегнул его меч, взял нож из плаща. Затем перевернул Красавчика ногой, оставив его пялиться на потолок, намного менее красивым с кишками наружу. Ламб взял окровавленную веревку с его пояса, пошел к рыжеволосому парню и принялся обматывать один конец вокруг его шеи, пока Шай онемело и слабо на него глазела. Узлы он завязывал не хитрые, но надежно, потом дернул парня к двери, и тот пошел, не протестуя, как побитая собака.
Потом они остановились. Трактирщик обошел прилавок и стоял в дверях. Показывая, что никогда не знаешь, что человек выкинет. Или когда. Он вцепился в свою тряпочку для протирки, будто это был щит против зла. Шай не думала, что он будет эффективен, но она несколько зауважала его за то, что его кишка не тонка. Лишь надеялась, что Ламб не добавит ее к красавчиковым, разбросанным в крови по доскам.
— Это не правильно, — сказал Трактирщик.
— Как, будучи мертвым, ты собираешься сделать это правильней? — голос у Ламба был ровный и тихий, словно не было никакой угрозы, просто вопрос. Не нужно было кричать его. Два мертвых человека делали это за него.
Глаза трактирщика метались, но никаких героев не выскочило на его сторону. Все выглядели испуганными, будто Ламб был самой смертью. За исключением старой женщины-Духа, которая прямо сидела на ее стуле и просто смотрела, и ее компаньона в шубе, который сидел, скрестив ноги, и, без резких движений, наливавший себе очередную выпивку.
— Не правильно, — но голос трактирщика был слабым, как разбавленное водой пиво.
— Это правильно, раз случилось, — сказал Ламб.
— Мы должны вместе предъявить обвинение, и судить его честно, спросить кого-то…
Ламб двинулся вперед.
— Все что тебе нужно спросить, это хочешь ли ты стоять у меня на пути. — Трактирщик отступил, и Ламб протащил парня мимо него. Шай поспешила следом, внезапно оттаяв, мимо Лифа, стоявшего в дверях с раскрытым ртом.
Снаружи дождь ослаб до ровной мороси.

Ламб тянул Рыжеволосого через заболоченную улицу к арке из изогнутых брусьев, с которой свисала вывеска. Достаточно высокая, чтоб проехал человек на лошади. Или чтоб повесить одного пешего.
— Ламб! — Шай спрыгнула с крыльца таверны, сапоги увязли по щиколотку. — Ламб! — Он взвесил веревку, затем перекинул через перекладину. — Ламб! — Она пробиралась через улицу, грязь чавкала у нее под ногами. Он поймал свободный конец веревки, натянул ее, рыжеволосый парень споткнулся, когда петля затянулась на его шее, опухшее лицо выглядело глупо, будто он не мог понять, где находится.
— Разве мало мы видели повешенных? — крикнула Шай, когда добралась. Ламб не ответил, не взглянул на нее, просто наматывал свободный конец веревки на предплечье.
— Это не правильно, — сказала она. Ламб вздохнул и принялся тянуть парня в воздух. Шай схватила петлю у шеи парня и начала пилить коротким мечом. Он был острый. Не заняло и минуты, чтобы перерезать.
— Беги.
Парень моргал на нее.
— Беги, ебаный идиот! — Она пнула его по заднице, он прохлюпал несколько шагов, упал лицом вниз, изо всех сил поднялся и спотыкаясь ушел в темноту, все еще с ошейником из веревки.
Шай повернулась к Ламбу. Он уставился на нее, с украденным мечом в одной руке, остатком веревки в другой. Но будто он ее не видел. Даже будто он не был собой. Как он мог быть тем человеком, который ухаживал за Ро, когда у нее был жар, и пел ей? Пел плохо, но все-таки пел, с лицом, сморщенным от заботы? Сейчас она смотрела в эти черные глаза, и внезапно ужас подкрался к ней, словно она смотрела в пустоту. Она стояла на краю пустоты, и потребовалась каждая крупица ее храбрости, чтобы не сбежать.
— Приведи тех трех лошадей! — крикнула она Лифу, который торчал на крыльце с плащом и шляпой Ламба в руках. — Приведи сейчас же! — И он полетел выполнять. Ламб просто стоял, глядя вслед рыжеволосому парню, а дождь начал смывать кровь с его лица. Он схватился за луку седла, когда Лиф привел самую крупную лошадь, начал подниматься, лошадь отпрыгнула, скинула его, Ламб хрюкнул, разжав хватку, и зашел сзади; стремя качнулось, когда он поймал его, зажав рукой, и он грузно шлепнулся в грязь на бок. Шай села на колени перед ним, пока он пытался подняться на карачки.
— Ты ранен?
Он посмотрел вверх на нее, в его глазах были слезы, и он прошептал:
— Черт возьми, Шай. Черт возьми. — Она сделала что могла, чтобы поднять его, ублюдочное задание, так как он неожиданно весил, как труп. Когда наконец она его поставила, он схватил ее за плащ и притянул к себе. — Обещай мне, — прошептал он, — Обещай, что не встанешь на моем пути снова.
— Нет. — Она положила руку на его покрытую шрамами щеку. — Хотя уздечку для тебя подержу. — Так она и сделала, и еще подержала морду лошади, и говорила ей спокойные слова, и хотела, чтобы кто-то сделал то же для нее, пока Ламб взбирался в седло, медленно и устало, со сжатыми зубами, будто это было усилие. Когда он поднялся, то сел, согнувшись, держа правую руку на поводьях, а левой закрывая плащ у шеи. Он снова выглядел стариком. Старше чем когда-либо. Стариком с ужасным весом и тревогой на сгорбленных плечах.
— Он в порядке? — голос Лифа был чуть громче шепота, словно он боялся быть подслушанным.
— Я не знаю, — сказала Шай. Не похоже было, что Ламб мог слышать, он морщился, глядя на горизонт, почти слившийся теперь с черным небом.

Не похоже было, что Ламб мог слышать, он морщился, глядя на горизонт, почти слившийся теперь с черным небом.
— Ты в порядке? — прошептал ей Лиф.
— Тоже не знаю, — она чувствовала, что мир сломался и смылся, и ее носило по странным морям, далеко от земли. — Ты?
Лиф потряс головой, и посмотрел круглыми глазами вниз.
— Лучше всего забрать, что нужно, из фургона и ехать на лошадях, так?
— А что насчет Скейла и Кальдера?
— Они еле дышат, а нам надо двигаться. Оставим их.
Ветер бросил дождь в ее лицо, и она натянула края шляпы вниз, и выпятила челюсть. Ее брат и ее сестра, вот на чем ей надо сосредоточиться. Они были звездами, по которым она прокладывала свой курс, две точки света в черноте. Они были всем, что что-то значило.
Так что она пришпорила свою новую лошадь, и повела их троих в сгущающуюся ночь.
Они уехали недалеко, когда Шай услышала шум за ветром, и замедлилась до шага. Ламб подвел свою лошадь рядом и достал меч. Старая сабля, длинная и тяжелая, заостренная с одной стороны.
— Кто-то сзади! — сказал Лиф, теребя лук.
— Убери его! Ты скорее застрелишь себя в таком свете. Или, еще хуже, меня. — Шай слышала звук копыт и фургона на дороге сзади, и видела мерцание факела сквозь деревья. За ними погоня из Аверстока? Трактирщик больше любит закон, чем кажется? Она вытащила короткий меч из седельных ножен, металл сверкнул последними красными касаниями сумерек. Шай понятия не имела, чего ждать. Если бы Иувин лично вышел из темноты и пожелал им доброго вечера, она пожала бы плечами и спросила, куда он направляется.
— Подождите! — донесся самый глубокий и грубый голос из тех, что Шай когда-либо слышала. Не Иувин. Человек в шубе. Он появился на свет, скача с факелом в руке. — Я друг! — сказал он, замедляясь до шага.
— Ты мне не друг, — сказала она в ответ.
— Тогда давай исправим это в качестве первого шага, — он покопался в седельной сумке и кинул Шай полупустую бутылку. Выкатился фургон, запряженный парой лошадей. Старая женщина-Дух держала поводья, морщинистое лицо было таким же пустым, каким было в харчевне, старая обожженная трубка из чагги была зажата между ее зубов — она ее не курила, просто жевала.
Они посидели немного в темноте, затем Ламб сказал:
— Чего вам надо?
Незнакомец медленно вытянулся и отодвинул шляпу назад.
— Нет нужды проливать еще кровь этой ночью, здоровяк, мы вам не враги. А если б я был, полагаю, я бы сейчас пересмотрел эту позицию. Просто хочу поговорить, это все. Сделать предложение, которое может принести выгоду нашему объединению.
— Тогда говори свою часть, — сказала Шай, вытаскивая зубами пробку из бутылки, но держа меч под рукой.
— Так и сделаю. Меня зовут Даб Свит[13].
— Что? — сказал Лиф, — как того разведчика, о котором рассказывают истории?
— В точности. Я это он.
Шай сделала паузу в выпивке.
— Ты Даб Свит? Кто первый увидел Черные Горы? — она передала бутылку Ламбу, который передал ее Лифу, который сделал большой глоток и закашлялся.

Свит сухо хихикнул.
— Полагаю, горы увидели меня первым, но Духи были там за несколько сотен лет до того, а Имперцы до того, и кто знает кто еще перед Старыми Временами? Кто может сказать, кто первый для чего угодно в этой стране?
— Но вы убили того огромного бурого медведя у истока Соквойи голыми руками? — спросил Лиф, передавая бутылку обратно Шай.
— Я был у истоков Соквойи много раз, это правда, но меня немного обижает конкретно эта байка. — Свит ухмыльнулся, дружелюбные морщины разошлись по его обветренному лицу. — Драться голыми руками даже с маленьким медведем выглядит не очень умно на мой взгляд. Для меня предпочтительней другой подход к медведям — особенно к самым опасным — быть там, где их нет. Но много странной воды утекло за все эти годы, и моя память уже не та, признаю.
— Может, ты перепутал свое имя? — сказала Шай, и глотнула еще. У нее была чертовская жажда.
— Женщина, это было бы весьма вероятно, если б оно не было напечатано на моем старом седле. — И он дружелюбно похлопал потертую кожу. — Даб Свит.
— Уверена, из того, что я слышала, ты должен быть побольше.
— Из того, что слышал я, я должен быть высотой в пол мили. Народ любит болтать. И когда они этим занимаются, им нет дела до того, какой я на самом деле, не так ли?
— Что за старый Дух с тобой? — спросила Шай.
Медленно и торжественно, словно речь на похоронах, Дух произнесла:
— Он моя жена.
Свит снова скрипуче рассмеялся.
— Признаю, я иногда так и чувствую. Это Дух по имени Плачущая Скала. Мы побывали в каждой точке Далекой Страны, и Близкой Страны, и во многих странах без названий. Сейчас мы работаем скаутами, охотниками и проводниками, чтобы перевести Сообщество старателей через равнины в Криз.
Шай сузила глаза.
— Что с того?
— Из того, что я слышал раньше, вы направляетесь туда же. Вам не найти лодку для себя, никто не остановится, чтобы подбросить вас, и это означает, что придется пересечь равнину в полном уединении, на копытах, колесах или пешком. А с Духами в ярости — вам понадобится компания.
— То есть ты.
— Я, может, и не буду душить медведей на пути, но я знаю Далекую Страну. Немного лучше. Я тот, кто доставит вас в Криз с ушами на голове.
Плачущая Скала прочистила горло, сдвинув языком свою трубку с одной стороны рта на другую.
— Я и Плачущая Скала.
— И что заставит тебя оказать нам такое одолжение? — спросила Шай. Особенно после того, что они только что видели.
Свит почесал колючую бороду.
— Экспедицию надо было собирать, пока не начались волнения на равнинах, а теперь они у нас есть, всех видов. У некоторых есть железо, но мало опыта и слишком много груза. — Он оценивающе глядел на Ламба. Так Клай мог бы оценивать урожай зерна.
— Теперь, с учетом волнений в Дальней Стране, мы могли бы использовать человека, который не падает в обморок от вида крови. — Его взгляд переместился на Шай. — И у меня есть чувство, что ты тоже можешь держать клинок ровно, когда придется.

Она взвесила меч.
— Как раз сдерживаюсь, чтобы не уронить. Что ты предлагаешь?
— Обычно люди приносят свое мастерство в компанию, или платят. Затем все делятся продуктами, помогают друг другу по возможности. Здоровяк…
— Ламб.
Свит поднял брови.
— В самом деле?
— Имя как имя, — сказал Ламб.
— Не отрицаю, и ты можешь ехать бесплатно. Я был свидетелем твоей полезности. Ты, женщина, можешь заплатить полцены, и полную стоимость за парня, так что вместе… — Свит закинул лицо, считая.
Шай сегодня вечером пришлось смотреть, как двух людей убили, и спасти жизнь еще одному, ее до сих пор тошнило, и голова от этого кружилась, но она не собиралась позволить сделки пройти мимо.
— Мы все поедем бесплатно.
— Что?
— Лиф лучший чертов лучник из тех, что ты видел. Он ценный вклад.
Свит выглядел менее чем убежденно. — Он?
— Я? — пробормотал Лиф.
— Мы все едем бесплатно, — Шай снова глотнула и бросила бутылку обратно. — Так или никак.
Свит прищурил глаза, сделав долгий, медленный глоток, затем снова посмотрел на Ламба, все еще сидя в темноте, лишь уголки его глаз блестели в свете факела, наконец вздохнул.
— Ты любишь заключать сделки, не так ли?
— Для меня предпочтительный подход к плохим сделкам — быть там, где их нет.
Свит снова хихикнул, выдвинул лошадь вперед, зажал бутылку локтем, стащил перчатку зубами и хлопнул рукой по её руке:
— Договорились. Полагаю, ты мне понравишься, девочка. Как тебя звать?
— Шай Соут.
Свит снова поднял брови.
— Шай?
— Это имя, старик, не описание. А теперь отдай сюда эту бутылку.
Итак, они направились в ночь, Даб Свит рассказывал байки своим скрипящим басом, говорил много и ничего, и смеялся, словно они не оставили двух человек убитыми менее часа назад, и они передавали бутылку, пока она не кончилась, и Шай отбросила ее в ночь, чувствуя тепло в животе. Когда Аверсток стал лишь несколькими огоньками позади, она замедлила лошадь до шага и присоединилась к тому, кого больше прочих можно было назвать отцом.
— Тебя ведь не всегда звали Ламб, не так ли?
Он посмотрел на нее, затем прочь. Сгорбившись сильнее. Сильнее сжимая плащ. Большой палец скользил по остальным, снова и снова, натирая обрубок среднего пальца. Недостающего.
— У всех нас есть прошлое, — сказал он.
Слишком верно.

Украденные

Детей оставляли молчаливой кучкой, каждый раз, как Кантлисс сгонял их. Сгонять — вот как он это называл, будто они были всего лишь ничейными коровами, и убийства не требовались. Они не делали ничего из того, что делали на ферме. Не смеялись об этом после, когда притащили еще малышей с широко раскрытыми глазами.

Не смеялись об этом после, когда притащили еще малышей с широко раскрытыми глазами. Блэкпоинт[14] всегда смеялся, однобоким смехом, поскольку у него не было двух зубов спереди. Будто он никогда не слышал шутки смешнее, чем убийство.
Сначала Ро пыталась угадать, где они находятся. Возможно, даже оставить знаки тем, кто за ними следует. Но леса и поля сменились поросшей кустарником пустотой, в которой куст единственным ориентиром. Они направлялись на запад, это она поняла, но больше ничего. Ей нужно было думать о Пите, и о других детях, и она старалась изо всех сил, чтобы они были сытые, чистые и тихие.
Дети были разные, ни одного старше десяти. Двадцать один, пока тот мальчик по имени Кейр не попытался сбежать, и Блэкпоинт не вернулся после погони за ним весь в крови. Так их стало двадцать, и больше сбежать никто не пытался.
Была женщина, которую они звали Би[15], она была ничего, даже несмотря на шрамы от сифилиса на руках. Она иногда обнимала детей. Не Ро, поскольку ее не нужно было обнимать, и не Пита, потому что у него для этого была Ро. Но некоторым младшим это было нужно, и она шептала им, чтобы успокоить, когда они плакали, потому что до усрачки боялась Кантлисса. Он бил ее время от времени, и после этого, вытирая кровь с носа, она выдумывала оправдания для него. Она говорила, какая трудная у него была жизнь, что от него отрекались его люди, что его били как дитя и все такое. По мнению Ро, от такого бить других не захочешь, но она догадывалась, что у всех есть свои оправдания. Пусть даже и невнятные.
Как по Ро, так в Кантлиссе не было ни черта стоящего. Он скакал впереди в его модно сшитой одежде, будто он был каким-то большим человеком с важными делами, а не похитителем детей, убийцей и худшим из худших, который, чтобы выглядеть особенно, собирал вокруг себя даже худшие отбросы в качестве фона. По ночам он разводил огромный костер, потому что любил смотреть, как что-то горит, напивался, и, напившись, горько кривил рот и жаловался. О том, какая жизнь несправедливая, и как банкир лишил его наследства, и как ничто никогда не идет так, как он хочет.
Они остановились на день перед широкой рекой, и Ро спросила его:
— Куда вы нас везете?
И он просто ответил:
— Вверх по течению.
Лодку отвязали от берега, и они поплыли вверх по течению. Несколько жилистых мужчин отталкивались шестами и гребли, пока равнина проносилась мимо, и плыли, плыли на север, туда, где в тумане виднелись три голубых пика на фоне неба.
Ро думала, что будет милостью не скакать больше на лошадях, но теперь все, что они могли делать, это сидеть. Сидеть под навесом и смотреть на воду, на то, как проносится земля, унося их старые жизни все дальше и дальше; лица тех, кого они знали, все сложнее вызвать в памяти, пока прошлое не станет ощущаться как сон, а будущее как неведомый кошмар.
Блэкпоинт слезал — сейчас и снова — вместе со своим луком, еще пара других вместе с ним, и они вернутся позже, с мясом, которое подстрелят. Остальное время он сидел и курил, и смотрел за детьми, и скалился часами напролет. Когда Ро увидела отсутствующие зубы в этой ухмылке, она подумала, что это он застрелил Галли, и оставил его, утыканного стрелами, качаться на дереве. Когда она об этом подумала, она захотела плакать, но она знала, что нельзя, потому что она была старшей, и младшие смотрят на нее, и она собиралась быть сильной. Она полагала, что если не заплачет, то это ее способ победить. Маленькая победа, но Шай всегда говорила, что выигрыш есть выигрыш.
Через несколько дней на лодке они увидели, как что-то горело вдалеке, столбы дыма струились вверх и опадали в этой безбрежности высоты, и черные точки птиц кружились и кружились.

Главный лодочник сказал, что им надо повернуть, и что он волнуется насчет Духов, а Кантлисс только рассмеялся, заткнул нож за пояс, и сказал, что есть о чем беспокоиться и поближе, и на этом беседа закончилась.
Тем вечером один человек растолкал ее и начал говорить, как она напоминает ему кого-то, улыбался, хотя у него было что-то с глазом, и от него воняло спиртным, и он схватил ее за руку и Питу пришлось ударить его так сильно, как он только мог, а мог он не сильно. Би проснулась и закричала, Кантлисс подошел и оттащил мужика, а Блэкпоинт бил его, пока тот не прекратил двигаться, и столкнул его в реку. Кантлисс крикнул остальным, чтоб они оставили товар в покое и не тянули свои ебаные руки, потому что иначе ни один ублюдок не будет стоить денег, можете на это поспорить.
Он знала, что ей не следует ничего говорить об этом, но она ничего с собой поделать и вспыхнула:
— Моя сестра идет за мной, на это можешь поспорить, если хочешь спорить! Она тебя отыщет!
Она думала, что Кантлисс ее ударит, но все что он сделал, это посмотрел на нее, словно она была последней из множества бедствий, посланных ему судьбой, и сказал:
— Малышка, прошлое прошло, утекло, как та вода. Чем быстрее ты вобьешь это в свою булавочную головку мозга, тем счастливее будешь. У тебя теперь нет сестры. Никто не идет за тобой. — И он ушел и встал на носу, чертыхаясь, пытаясь оттереть влажной тряпкой пятна крови со своих модных одежд.
— Это правда? — спросил Пит. — Никто не идет за нами?
— Шай идет. — Ро никогда в этом не сомневалась, потому что лучше верить. Но Ро не сказала, что наполовину надеялась, что Шай не идет за ними, потому что не хотела, чтобы ее сестру проткнули стрелами, и на самом деле не знала, что поделать со всем этим, поскольку даже с теми тремя, что ушли, и двумя, что взяли большинство лошадей для продажи, и одним, которого убил Блэкпоинт, у Кантлисса все еще было тринадцать человек. Она не знала, что кто-нибудь может с этим поделать.
Ей хотелось, чтобы Ламб был с ними, потому что он мог бы улыбнуться и сказать: «Все в порядке. Не волнуйся», — как он делал, когда был ураган, и она не могла уснуть. Это было бы здорово.

II СООБЩЕСТВО

Что за дикая жизнь, и что за свежий вид жизни! Но, ах, эти неудобства!
Генри Уадсуорф Лонгфеллоу
Совесть и Триппер

— Молишься?
Сафин вздохнул.
— Нет, я стою здесь на коленях с закрытыми глазами, потому что готовлю кашу. Да, я молюсь. — Он со щелчком открыл один глаз и сфокусировал на Темпле. — Хочешь присоединиться?
— Я не верю в Бога, забыл? — Темпл заметил, что снова теребит край рубахи, и остановил себя. — Можешь ли ты честно сказать, что Он хоть раз пошевелил пальцем, чтобы помочь тебе?
— Бог не должен нравиться, чтобы в него верить. Кроме того, я знаю, что я последний в списке на помощь.
— Зачем же ты молишься?
Сафин покрыл лицо покрывалом для молитвы, глядя на Темпла через бахрому. — Я молюсь за тебя, брат. Похоже, тебе это нужно.
— Я чувствовал себя… немного нервно. — Темпл заметил, что теребит рукав, и отдернул руку.

Похоже, тебе это нужно.
— Я чувствовал себя… немного нервно. — Темпл заметил, что теребит рукав, и отдернул руку. Бога ради, неужто его пальцы не успокоятся, пока не распустят все его рубашки? — У тебя было чувство, что чудовищный вес давит на тебя…
— Часто.
— … и может упасть в любой момент…
— Постоянно.
— … и ты просто не знаешь, как убраться из-под него?
— Но ты знаешь. — Последовала пауза, они смотрели друг на друга.
— Нет, — сказал Темпл, — Нет, Нет.
— Старик тебя слушает.
— Нет!
— Ты мог бы с ним поговорить, заставить его остановить это…
— Я пытался, он не хочет слышать!
— Возможно, ты пытался недостаточно. — Темпл зажал руками уши, а Сафин их оттащил.
— Легкий путь ведет в никуда!
— Тогда поговори с ним сам!
— Я просто скаут!
— А я просто юрист! И никогда не называл себя праведным человеком.
— Как и ни один праведный.
Темпл освободился, и зашагал через деревья.
— Если Бог хочет, чтобы это остановилось, так пусть остановит! Разве Он не всемогущий?
— Никогда не оставляй Богу то, что можешь сделать сам! — услышал он крик Сафина, и схватил себя за плечи, словно слова были камнями. Этот человек начинал звучать как Кадия. Темпл только надеялся, что не кончит так же.
Конечно, больше никто в Компании не выглядел желающим избежать насилия. Леса были полны жадными до битвы людьми, которые подтягивали изношенные ремни, точили оружие, натягивали луки. Пара Северян била друг друга, распаляясь. Пара Кантиков молилась по-своему, стоя на коленях перед молитвенным камнем, который они с великой осторожностью поставили на пень, не тем концом кверху. Каждый человек берет Бога в союзники, неважно, куда он смотрит.
Возвышающийся фургон втащили на чистое место, его усердные лошади ели. Коска наряжался у одного из колес, обрисовывая свое видение атаки на Аверсток собранию главных членов Компании, плавно переходя со Стирийского языка на общий, и экспрессивными жестами руки и шляпы пояснял тем, кто не говорил ни на том ни на другом. Сворбрек склонился над валуном перед ним, с карандашом, готовым запечатлеть великого человека за работой.
— … вот так личный состав капитана Димбика сможет легко захватить с запада, у реки!
— Да, сир, — объявил Димбик, причесывая мизинцем несколько засаленных волос на место.
— Брачио единовременно поведет своих людей в атаку с востока!
— Едино… чего? — проворчал Стириец, трогая языком гнилой зуб.
— В то же время, — сказал Дружелюбный.
— А…
— И Джубаир нанесет удар со склона, из-за деревьев, замыкая окружение! — перо на шляпе Коски взметнулось, словно он метафорически добился полной победы над войсками тьмы.
— Не дайте никому уйти, — подкрепил Лорсен.

— Всех нужно проверить.
— Конечно, — Коска выпятил челюсть и задумчиво почесал шею, где появилось бледное пятнышко розовой сыпи. — И все трофеи должны быть заявлены, оценены, и должным образом отмечены, чтобы быть поделенными согласно Правилу Четвертей. Вопросы?
— Сколько людей Инквизитор Лорсен будет пытать сегодня? — звенящим тоном вопросил Сафин. Темпл уставился на него с открытым ртом, и он был не один.
Коска продолжил чесаться.
— Я имел в виду вопросы, связанные с тактикой…
— Столько, сколько будет необходимо, — остановил его Инквизитор. — Думаете, я тут развлекаюсь? Мир — мрачное место. Место полуправды. Полу-заблуждений и полу-истин. И все же здесь есть вещи, за которые стоит сражаться, и к ним надо стремиться со всей нашей энергией и приверженностью. Полумерами ничего не достичь.
— Что если там нет повстанцев? — Сафин стряхнул яростный рывок Темпла со своего рукава. — Что если вы ошибётесь?
— Иногда я ошибусь, — просто сказал Лорсен. — Мужество заключается в том, чтобы выдержать цену. У всех есть сожаления, но не все могут позволить себе быть ими искалеченными. Иногда приходится совершать мелкие преступления, чтобы избежать крупных. Иногда меньшее зло это большее добро. Человек принципов должен делать непростой выбор, и страдать от последствий. Или можешь сидеть и плакать, как все несправедливо.
— Мне помогает, — сказал Темпл с фальшивым смешком.
— Мне не поможет. — У Сафина было странное выражение, словно он смотрел через собрание на что-то вдали, и Темпл ощутил дурное предчувствие. Даже еще дурнее, чем обычно.
— Генерал Коска, я хочу направиться в Аверсток.
— Как и все мы! Разве ты не слышал мою речь?
— Перед атакой.
— Зачем? — Вопросил Лорсен.
— Поговорить с горожанами, — сказал Сафин. — Дать им шанс сдать всех повстанцев.
Темпл содрогнулся. Боже, это звучало нелепо. Благородно, праведно, мужественно и нелепо.
— Чтобы они могли избежать участи Сквердила…
Коска отклонился назад.
— Я думал, мы в высшей степени хорошо себя вели в Сквердиле. Компания котят не могла быть мягче! Разве вы бы так не сказали, Сворбрек?
Писатель поправил очки, и, запинаясь, произнес:
— Поразительная сдержанность.
— Это бедный город. — Сафин указал на деревья едва трясущимся пальцем. — У них нет ничего ценного.
Димбик, хмурясь, тер ногтем пятно на перевязи.
— Не узнаешь, пока не посмотришь.
— Просто дайте мне шанс. Умоляю вас. — Сафин сложил руки и посмотрел Коске в глаза. — Молю.
— Молитва это самонадеянность, — нараспев произнес Джубаир. — Надежда человека изменить волю Бога. Но план Бога установлен, и Его слова уже сказаны.
— Тогда ебал я Его в рот! — отрезал Сафин.
Джубаир кротко поднял одну бровь.
— О, ты еще поймешь, что это Бог — тот, кто ебет.

— О, ты еще поймешь, что это Бог — тот, кто ебет.
Повисла пауза, лишь слышались металлические звяканья военных приготовлений между деревьев и утреннее пение птиц.
Старик вздохнул и потер переносицу.
— Ты говоришь непреклонно.
Сафин повторил слова Лорсена:
— Человек принципов должен делать непростой выбор, и страдать от последствий.
— А если я согласен с этим, что дальше? Будет ли твоя совесть и дальше продолжать колоть нас в жопы на всем пути через Близкую Страну и обратно? Поскольку определенно это может стать утомительным. Совесть может быть мучительной, но и триппер тоже. Взрослый человек должен терпеть свои несчастья про себя, и не позволять им доставлять неудобства друзьям и коллегам.
— Совесть и триппер вряд ли равнозначны, — раздраженно сказал Лорсен.
— В самом деле, — многозначительно сказал Коска. — Триппер редко смертелен.
Лицо инквизитора побагровело даже больше обычного.
— Правильно я понимаю, что вы рассматриваете данную глупость?
— Правильно, рассматриваю. В конце концов, город окружен, никто не убежит. Возможно это сможет сделать наши жизни чуть легче. Что думаешь, Темпл?
Темпл моргнул.
— Я?
— Я смотрю на тебя, и использую твое имя.
— Да, но… я? — Была серьезная причина, по которой он перестал делать трудный выбор. Он всегда выбирал неверно. Тридцать лет нищеты и страха среди несчастий, с финалом в этом месте, были достаточным доказательством. Он смотрел на Сафина, Коску, Лорсена и назад. Где большая выгода? Где меньше опасности? Кто был на самом деле… прав? Было чертовски сложно выбрать легкий путь из этого клубка.
— Ну…
Коска надул щеки. — Человек совести и человек сомнений. Боже помоги нам. У вас есть час.
— Я должен выразить протест! — гавкнул Лорсен.
— Если вы должны, значит вы должны, но боюсь, я не смогу вас услышать за всем этим шумом.
— Каким шумом?
Коска воткнул пальцы в уши.
— Бла — ла — ла — ла — ла — ла — ла — ла…!
Он продолжал, пока Темпл спешил прочь через возвышающиеся деревья за Сафином, их сапоги хрустели по упавшим веткам, сгнившим шишкам, почерневшим сосновым иголкам, звуки людей стихали, оставляя только шуршание веток наверху, щебет и пение птиц.
— Ты спятил? — прошептал Темпл, стараясь не отстать.
— Я в своем уме.
— Что ты будешь делать?
— Поговорю с ними.
— С кем?
— С кем угодно, кто послушает.
— Разговорами мир не исправишь!
— Что тогда использовать? Огонь и меч? Контракты?
Они прошли последнюю группу озадаченных часовых, Берми вопросительно посмотрел и Темпл ответил лишь беспомощным пожатием плеч, затем они вышли на открытое пространство, солнечный свет неожиданно осветил их лица.

Несколько дюжин домов Аверстока цеплялись к изгибам реки внизу. Название «дома» было слишком великодушно по отношению к большинству из них. Они были чуть лучше хижин, с грязью между ними. Они были не лучше хижин, с дерьмом между ними, и Сафин уже целенаправленно шагал с холма в их направлении.
— Какого черта он собрался? — прошипел Берми из безопасной тени деревьев.
— Думаю, он следует за своей совестью, — сказал Темпл.
Стириец выглядел неубежденным.
— Совесть плохой проводник.
— Я часто говорил ему это. — Но Сафин не показывал признаков замедления в следовании ей. — О, Боже, — пробормотал Темпл, содрогаясь, глядя на голубые небеса. — О, Боже, Боже. — И он поскакал следом, в траве по икры, по маленьким белым цветам, названия которых он не знал.
— Самопожертвование не возвышенная вещь! — крикнул он, догнав. — Я видел, оно уродливая, бессмысленная штука, и никто не поблагодарит тебя за это!
— Возможно Бог поблагодарит.
— Если Бог и есть, у него есть более важные вещи, о которых нужно волноваться, чем такие как мы!
Сафин прибавил, не глядя влево или вправо.
— Возвращайся, Темпл. Это не легкий путь.
— Это я, блядь, понял! — Он схватил рукав Сафина. — Давай оба вернемся!
Сафин стряхнул его и продолжил.
— Нет.
— Тогда я с тобой!
— Хорошо.
— Блядь! — Темпл поспешил, чтобы снова догнать его, город приближался, и выглядел все меньше и меньше как вещь, ради которой он бы рискнул жизнью.
— Какой у тебя план? У тебя ведь есть план?
— Есть… частично.
— Это не слишком убедительно.
— Убедительность не моя цель.
— Тогда, друг мой, ты охуенно успешен. — Они прошли под аркой из грубо обработанных досок, служившей воротами, на вывеске под ней читалось «Аверсток». Они обошли самую заболоченную часть заболоченной главной улицы, между просевшими маленькими зданиями, большей частью из покореженной сосны, все одноэтажные, и некоторые едва ли даже такие.
— Боже, какое бедное место, — пробормотал Сафин.
— Напоминает мне о доме, — прошептал Темпл. Что было далеко не хорошо. Высушенная солнцем нижняя часть Дагоски, бурлящие трущобы Стирии, труднодоступные деревни Близкой Страны. Всякая нация богата по-своему, но бедна одинаково.
Женщина в грязной шкуре, из кролика или из кошки, и Темпл чувствовал, что она не заботилась об этом. Пара полуголых детей, бессмысленно бивших деревянными мечами на улице. Длинноволосый древний пьянчуга сидел на крыльце одного из немногих каменных домов, и меч, который определенно не был игрушкой, был прислонен к стене за ним. Все они смотрели на Сафина и Темпла с мрачным подозрением. Несколько ставней со стуком закрылись, и сердце Темпла заколотилось. Затем залаяла собака, и он чуть не обосрался, пот на бровях стал холодным, когда пронесся зловонный ветерок. Он размышлял, не был ли этот поступок глупейшим в его жизни, граничащий с идиотизмом. Вверху списка, решил он, и все еще есть много времени, чтобы завершить его путь к вершине.

Он размышлял, не был ли этот поступок глупейшим в его жизни, граничащий с идиотизмом. Вверху списка, решил он, и все еще есть много времени, чтобы завершить его путь к вершине.
Блестящим сердцем Аверстока был сарай с пивной кружкой, нарисованной на доске над входом и незадачливой клиентурой. Парочка, выглядевшая как фермер и его сын — оба рыжеволосые и костлявые, у парня была сумка на плече — сидели за одним столом и ели хлеб с сыром, на вид далеко не свежие. Печальный парень, наряженный в изношенные обноски, склонился над чашкой. Темпл принял его за странствующего барда, и надеялся, что он специализируется на грустных песнях, поскольку его вида было достаточно, чтобы вызвать слезы. Женщина готовила на огне в черном очаге, и бросила кислый взгляд на Темпла, когда он вошел.
Прилавком был покореженный горбыль со свежей трещиной по всей длине и большим пятном, неприятного как кровь оттенка. За ним был трактирщик, который тщательно вытирал тряпкой чашки.
— Еще не поздно, — прошептал Темпл. — Мы могли бы просто проглотить чашку той мочи, которую они здесь продают, выйти, и не будет никакого ущерба.
— Пока не прибудет остальные из Компании.
— Я имел в виду, никакого ущерба нам… — но Сафин уже направился к прилавку, оставив Темпла тихо чертыхаться в дверях, перед тем, как с неохотой последовать за ним.
— Чем могу помочь? — спросил трактирщик.
— Около четырех сотен наемников окружили ваш город, с намерениями атаковать, — сказал Сафин, и надеждам Темпла избежать катастрофы был нанесен сокрушительный удар.
Повисла многозначительная пауза. Очень многозначительная.
— Это была не лучшая моя неделя, — проворчал трактирщик. — Я не в настроении шутить.
— Если б мы были настроены посмеяться, думаю, мы бы придумали что получше, — тихо сказал Темпл.
Сафин заговорил за ним.
— Это Компания Милосердной Руки под предводительством печально известного наемника Никомо Коски, и они наняты Инквизицией его Величества, чтобы выкорчевать повстанцев из Близкой Страны. Если только они не получат вашего полного сотрудничества, ваша плохая неделя станет намного хуже.
Теперь трактирщик обратил на них внимание. На них обратили внимание все в таверне, и не было похоже, что они отстанут. Если только им не надоест, но Темпл не был настроен оптимистично. Он не мог вспомнить, когда был в последний раз.
— А если в городе есть повстанцы? — фермер прислонился к прилавку рядом с ними, многозначительно закатывая рукав. На его мускулистом предплечье была татуировка. Независимость, свобода, правосудие. Таким образом, здесь был бич могущественного Союза, коварный враг Лорсена, вселяющий ужас повстанец во плоти. Темпл посмотрел в его глаза. Если это было лицо зла, оно было весьма изможденное.
Сафин осторожно подбирал слова:
— Тогда у них есть менее часа, чтобы сдаться, и уберечь людей этого города от кровопролития.
Костлявый мужик улыбнулся без нескольких зубов, и без радости.
— Я могу отвести вас к Шилу[16]. Пусть выбирает, во что верить.
Видимо он не верил ничему из этого.
— Тогда веди нас к Шилу, — сказал Сафин. — Хорошо.
— Хорошо? — прошептал Темпл.

— Хорошо.
— Хорошо? — прошептал Темпл. Чувство грядущей катастрофы теперь почти душило его. Или, возможно, это было дыхание повстанца. У него определенно было дыхание зла, если не чего-нибудь еще.
— Вам придется сдать оружие, — сказал он.
— С величайшим уважением, — сказал Темпл, — Но я не уверен…
— Сдавай. — Темпл был удивлен, увидев, что женщина у огня держала заряженный арбалет, и решительно направляла на него.
— Теперь уверен, — прохрипел он, вытаскивая нож из ремня двумя пальцами. — У меня лишь один, очень маленький.
— Неважен размер, — сказал костлявый, вырывая его из руки Темпла, — главное, куда его воткнуть. — Сафин расстегнул свой пояс для меча, и тот его тоже забрал. — Пойдем. И будет хорошо, если без резких движений.
Темпл поднял ладони.
— Я всегда стараюсь их избегать.
— Полагаю, одно ты сделал, когда последовал за мной сюда, — сказал Сафин.
— И как я об этом жалею.
— Заткнитесь. — Костлявый повстанец повел их к двери, женщина следовала на безопасной дистанции, лук нацелен. Темпл уловил синеву татуировки на ее запястье. Парень шатаясь шел позади, на одной из его ног была шина, и его сумка крепко сжимала его грудь. Если б не угроза умереть, это могла быть смешная процессия. Темпл всегда находил угрозу умереть лучшим антидотом к комедии.
Шил оказался стариком, который наблюдал, как они входили в город несколькими мгновениями раньше. Какими счастливыми они казались сейчас. Он сухо стоял, отгоняя муху, а затем, словно в раздумье, даже еще более сухо наклонился к своему мечу и шагнул с крыльца.
— Что тут, Данард? — спросил он каркающим голосом с желчью.
— Поймал этих двоих в постоялом дворе, — сказал костлявый.
— Поймал? — спросил Темпл.
— Заткнись, — сказал Данард.
— Ты заткнись, — сказал Сафин.
Шил проделал нечто среднее между отрыжкой и прочисткой горла, затем с трудом проглотил результаты.
— Давайте все посмотрим, сможем ли мы найти компромисс между тем, чтобы болтать чересчур много и не говорить вовсе. Я Шил. Я говорю от имени здешних повстанцев.
— Всех четверых? — спросил Темпл.
— Было больше. — Он выглядел скорее грустным, чем злым. Он выглядел полностью выжатым и, можно только надеяться, готовым сдаться.
— Меня зовут Сафин, и я пришел предупредить тебя…
— Мы, видимо, окружены, — усмехнулся Данард. — Сдадимся Инквизиции, и Аверсток простоит следующий день.
Шил повернул свои серые водянистые глаза на Темпла.
— Согласись, история притянута за уши.
Легко или трудно, уже неважно, каким извилистым путем они попали сюда, был только один способ пройти через это — убедить этого человека в том, что они говорят. Темпл посмотрел на него с самым искренним выражением лица. С тем самым, которым он убедил Кадию, что не будет больше воровать; с тем самым, с которым он убедил жену, что все будет хорошо; с тем самым выражением, с которым говорил Коске, что ему можно верить.

Разве они ему не поверили?
— Мой друг говорит правду. — Он говорил медленно, осторожно, словно здесь были только они. — Пойдемте с нами, и мы можем спасти ваши жизни.
— Он лжет. — Костлявый ткнул Темпла в бок навершием меча Сафина. — Там никого нет.
— Зачем нам просто приходить сюда и лгать? — Темпл проигнорировал тычок, и продолжил смотреть на истощенное лицо старика. — Что бы мы с этого получили?
— А зачем вам это делать? — спросил Шил.
Темпл помедлил мгновение, с полуоткрытым ртом. Почему не сказать правду? По крайней мере, это было оригинально.
— Нас тошнило от того, что никто этого не делал.
— Ух. — Похоже, это в нем что-то задело. Рука старика убралась с рукояти меча. Не сдача. Долгий путь до сдачи, но уже что-то.
— Если ты говоришь правду, и мы сдадимся, что тогда?
Слишком много правды всегда ошибка. Темпл добавил искренности.
— Людей Аверстока пощадят, обещаю.
Старик снова прочистил горло. Боже, его легкие звучали плохо. Могло ли быть, что он начал верить? Возможно ли, что это на самом деле работает? Может, они не только переживут этот день, но и сохранят жизни при помощи сделки? Может, он сделает что-то, чем Кадия бы гордился? Мысль на мгновение принесла Темплу чувство гордости. Он отважился на улыбку. Когда в последний раз он чувствовал гордость? Когда-нибудь?
Шил открыл рот, чтобы сказать, чтобы признать, чтобы сдаться… затем замер, хмуро глядя Темплу через плечо.
Еле слышный звук донесся с ветром. Копыта. Копыта лошадей. Темпл проследил за взглядом старика и увидел, вверху, на травянистой части долины, галопом спускался наездник. Шил тоже его увидел, и его лоб озадаченно сморщился. За первым всадником появились еще, вытекая на склон, дюжина, и еще.
— Нет, — прошептал Темпл.
— Темпл! — прошептал Сафин.
Глаза Шила расширились. — Ах ты ублюдок!
Темпл поднял руки. — Нет!
Он услышал ворчание, и когда повернулся, чтобы сказать Сафину, что сейчас вряд ли подходящее время, увидел, что его друг и Данард шатаются, сплетенные в объятьях. Он с открытым ртом уставился на них.
Им должны были дать час.
Шил неловко вытащил меч, металл царапнул, и Темпл поймал его руку, прежде чем тот смог ударить его, и боднул в лицо.
Не было никаких мыслей, это просто случилось.
Мир встряхнулся, Шил хрипло дышал у его щеки. Они боролись, потом разошлись, потом кулак ударил Темпла по лицу, и в ушах зазвенело. Он снова боднул, почувствовал, как нос треснул под его лбом, и внезапно Шил споткнулся, а за ним стоял Сафин с мечом в руках, и выглядел весьма удивленным.
Темпл постоял минуту, пытаясь понять, как они сюда попали. Потом — что им теперь делать.
Он слышал звук арбалета, возможно шелест болта.
Потом он увидел, как Данард старается подняться. — Ты ебаный…, — и его голова отлетела.
Темпл моргнул, кровь брызнула ему на лицо. Увидел, как Шил тянется к ножу. Сафин ударил его, и старик хрипло кашлянул, когда металл вошел в его бок, сжался, лицо скривилось, кровь потекла между пальцев.

Увидел, как Шил тянется к ножу. Сафин ударил его, и старик хрипло кашлянул, когда металл вошел в его бок, сжался, лицо скривилось, кровь потекла между пальцев.
Он бормотал что-то, что Темпл не мог понять, пытался снова вынуть нож, и меч ударил его прямо над глазом.
— Ох, — сказал он, кровь полилась по лицу из щели на лбу. — Ох. — Капли оросили грязь, когда он шатался из стороны в сторону, стукнулся о крыльцо и упал, перекатился и изогнулся дугой, качая одной рукой.
Сафин уставился на него.
— Мы собирались спасать людей, — пробормотал он. На его губах была кровь. Он упал на колени, и меч выпал из его безвольной руки.
Темпл схватил его.
— Что?
Нож, который он отдал Данарду, был воткнут по рукоятку под ребра Сафина, его рубашка быстро чернела. Очень маленький нож, по любым меркам. Но его более чем достаточно.
Собака все еще лаяла. Сафин завалился на лицо. Женщина с арбалетом исчезла. Заряжала ли она его где-то, выскочит ли снова, готовая выстрелить? Темплу, наверное, следовало укрыться.
Он не двинулся с места.
Звук копыт усилился. Кровь разливалась грязной лужей вокруг разбитой головы Шила. Парень медленно пятился, внезапно перейдя на качающуюся рысь, волоча изуродованную ногу. Темпл смотрел, как он уходит.
Затем Джубаир с высоко поднятым мечом вырулил из — за гостиницы, грязь разлеталась из — под копыт его огромной лошади. Парень снова попытался повернуться, сделал еще один отчаянный шаг, прежде чем клинок попал ему в плечо и отбросил через улицу. Джубаир пронесся, что-то крича. За ним последовали еще всадники. Люди бежали. Кричали. Слабели от грохота копыт.
У них должен был быть час.
Темпл встал на колени перед Сафином, потянулся чтобы перевернуть его, проверил его раны, сорвал бинт, чтобы сделать все, чему его учил Кадия, но лишь увидев лицо Сафина, он понял, что тот мертв.
Наемники атаковали через город, воя как стая собак, крутя оружием, будто это были победные карты в игре. Он чуял дым.
Темпл подобрал меч Шила — зазубренный клинок теперь был покрыт красными точками — постоял и пошел к хромому парню. Тот ползал перед гостиницей, одна рука не действовала. Он увидел Темпла и захныкал, загребая горстями навоз здоровой рукой. Его сумка раскрылась, и из нее вывалились монеты. Серебро было разбросано в грязи.
— Помоги мне, — прошептал парень. — Помоги мне!
— Нет.
— Они убьют меня. Они…
— Закрой свой ебаный рот! — Темпл толкнул парня в спину мечом, и тот захлебнулся, съежился, и чем больше он съеживался, тем больше Темпл хотел проткнуть его мечом. Это было на удивление нетрудно. Так легко было это сделать. Парень видел это в его лице, съежился еще сильнее, и Темпл снова ткнул его.
— Заткнись, еблан! Заткнись!
— Темпл! Ты в порядке? — Коска появился над ним на своей высокой серой лошади. — Ты весь в крови.
Темпл посмотрел вниз и увидел, что рукав его рубашки был порван, кровь сочилась по руке. Он не был уверен, как это случилось.
— Сафин мертв, — промямлил он.
— Отчего Судьба всегда забирает лучших из нас…? — Но внимание Коски зацепилось за блеск монет в грязи.

— Отчего Судьба всегда забирает лучших из нас…? — Но внимание Коски зацепилось за блеск монет в грязи. Он протянул руку Дружелюбному, и сержант помог ему спуститься с его золоченого седла. Старик наклонился, вылавливая одну из монеток двумя пальцами, активно стряхивая навоз, и улыбнулся той светящейся улыбкой, на которую лишь он был способен, его морщинистое лицо излучало благодушие и добрые намеренья.
— Да, — услышал Темпл его шепот.
Дружелюбный сорвал сумку со спины парня и резко открыл. Слабый звон сообщил о том, что внутри еще много монет.
Бум, бум, бум — группа наемников стучала в дверь гостиницы. Один отпрыгнул, ругаясь, стаскивая грязный ботинок и хватаясь за пальцы ноги. Коска присел на корточки.
— Откуда эти деньги?
— Мы шли в набег, — пробормотал парень. — Все пошло не так. — Послышался грохот, когда дверь гостиницы сдалась, и радостные возгласы, когда люди повалили в открытый проход.
— Все пошло не так?
— Только четверо из нас вернулись. Так что у нас было две дюжины лошадей на продажу. Человек по имени Грега Кантлисс купил их у нас в Грейере.
— Кантлисс? — Ставни разбились, стул пролетел через окно гостиницы, и упал перед ними. Дружелюбный покосился на дыру, которую он оставил, но Коска даже не дернулся. Будто в мире больше ничего не было; только он, парень и монеты. — Что за человек этот Кантлисс? Повстанец?
— Нет. У него была красивая одежда. С ним был какой-то Северянин с дикими глазами. Он взял лошадей и заплатил этими монетами.
— Где он их взял?
— Он не сказал.
Коска закатал рукав на раненной руке парня, чтобы показать татуировку.
— Но он определенно не был одним из повстанцев?
Парень только покачал головой.
— Этот ответ не сделает Инквизитора Лорсена счастливым. — Коска так мягко кивнул, что это было почти незаметно. Дружелюбный положил руки на шею парню. Собака все еще где-то лаяла. Гав, гав, гав. Темпл хотел, чтобы кто-нибудь ее застрелил. Через улицу трое Кантиков свирепо избивали мужчину, а пара детей на это смотрели.
— Надо остановить их, — пробормотал Темпл, но все что он сделал, это сел на дороге.
— Как? — У Коски было больше монет в руке, и он осторожно их сортировал. — Я генерал, а не Бог. Многие генералы путались в этом смысле, но я был излечен от неправильных представлений давным-давно, поверь мне. — Кричащую женщину тащили за волосы из ближайшего дома. — Люди расстроены. Это как с потопом, безопаснее смириться с течением, чем пытаться сдерживать его. Если у них не будет канала для их злости, что ж, она может направиться куда угодно. Даже на меня.
Он проворчал, пока Дружелюбный помогал ему встать:
— И вряд ли все это по моей вине, не так ли?
В голове Темпла стучало. Он так устал, что едва мог двигаться.
— По моей?
— Я знаю, что у тебя были добрые намеренья. — Языки пламени уже жадно лизали карниз крыши гостиницы.
— Но так всегда с добрыми намереньями. Будем надеяться, мы все сегодня здесь получили урок.

— Коска достал фляжку и начал вдумчиво откручивать крышку. — Я потакаю тебе. Ты потакаешь себе. — Он поднял ее и глубоко глотнул.
— Вы снова пьете? — пробормотал Темпл.
— Ты слишком много суетишься. Глоток еще никому не повредил. — Коска высосал последние капли, и бросил пустую фляжку Дружелюбному, чтобы тот снова ее наполнил. — Инквизитор Лорсен! Я так рад, что вы смогли к нам присоединиться!
— Я считаю вас ответственным за этот разгром! — отрезал Лорсен, свирепо обуздывая лошадь посреди улицы.
— И это далеко не впервые, — сказал Старик. — Мне придется жить с этим стыдом.
— Вряд ли здесь уместны шутки!
Коска хихикнул. — Мой старый командир Сазайн однажды сказал мне, что нужно смеяться каждый момент своей жизни, потому что однажды поймешь, что потом это будет определенно сложно. На войне такое случается. У меня есть чувство, что была некая неразбериха с сигналами. Как бы тщательно ни планировал, всегда бывают сюрпризы.
Словно для иллюстрации этого, гуркский наемник скакал через улицу, в украшенной лентами куртке барда. — Но этот парень смог сказать нам кое-что перед смертью. — Серебро блеснуло в перчатке Коски. — Имперские монеты. Отданы этим повстанцам человеком по имени …
— Грега Кантлисс, — вставил Дружелюбный.
— Это было в городе Грейер.
Лорсен сильно нахмурился.
— Вы говорите, повстанцев снабжают Имперцы? Наставник Пайк очень ясно сказал, что мы должны избегать любых неясностей с Империей.
Коска подержал монету на свету.
— Видите это лицо? Император Остус Второй. Он умер около четырех сотен лет назад.
— Не знал, что вы столь ярый поклонник истории, — сказал Лорсен.
— Я ярый поклонник денег. Это древние монеты. Возможно повстанцы наткнулись на гробницу. Великих людей прошлого иногда хоронили с их богатствами.
— Великие люди прошлого нас не касаются, — сказал Лорсен. — Мы здесь за нынешними повстанцами.
Пара наемников из Союза кричали на человека на коленях. Спрашивая его, где деньги. Один из них ударил его доской из его собственной выломанной двери, и когда тот нетвердо поднялся, по его лицу текла кровь. Они снова спросили его. Снова ударили его, шлеп, шлеп, шлеп.
Сворбрек, биограф, смотрел на них, зажав рукой рот.
— Боже мой, — шептал он сквозь пальцы.
— Как и все прочее, — объяснял Коска, — восстание стоит денег. Еда, одежда, оружие, укрытия. Фанатикам нужно то же, что и всем нам. Немножко меньше, раз их кормят их возвышенные идеалы, но суть не меняется. Следуй за деньгами и найдешь лидеров. Грейер все равно есть в списке Наставника Пайка, не так ли? И возможно этот Кантлисс приведет нас к этому… вашему Консусу.
Лорсен оживился. — Контусу.
— Кроме того, — Коска легким взмахом меча, едва не задев нос Сворбрека, указал на трупы повстанцев. — Сомневаюсь, что мы сможем получить еще какие-нибудь указания от этих троих. Жизнь редко уходит так, как мы ожидаем. Мы должны склониться перед обстоятельствами.
Лорсен с отвращением хрюкнул: — Очень хорошо.

Покамест будем следовать за деньгами. — Он повернул свою лошадь и крикнул одному из своих Практиков: — Обследуйте трупы на предмет татуировок, черт их возьми, найдите мне живых повстанцев!
Тремя дверьми вниз по улице человек взобрался на крышу дома и занимался разбором трубы, пока остальные толпились у двери. Тем временем Коска направлялся к Сворбреку.
— Я разделяю ваше отвращение, поверьте. Я был непосредственно вовлечен в сожжение некоторых древнейших и прекраснейших городов мира. Вам стоило увидеть Оприл в огнях, он освещал небо на мили! Вряд ли это вершина карьеры.
Джубаир стащил несколько трупов в линейку и невыразительно отрубал их головы. Бух, бух, бух, ходил его тяжелый меч. Двое из его людей вырвали арку, стоявшую над дорогой, и строгали концы досок на колья. Один уже был вбит в землю, и на нем была голова Шила со странно надутыми губами.
— Боже мой, — снова шепнул Сворбрек.
— Отрубленные головы, — объяснял Коска, — никогда не выходят из моды. Расчетливо и с артистической чувствительностью использованные, они могут донести смысл гораздо красноречивей, чем те, что еще на месте. Запишите это. Почему вы не пишете?
Старая женщина с выпачканным сажей лицом выползла из горящего здания, и теперь несколько мужиков встали в круг и толкали ее назад и вперед.
— Что за отбросы, — горько жаловался Лорсен одному из своих Практиков. — Какой прекрасной может быть эта земля с правильным управлением. С твердым управлением, и последними технологиями сельского хозяйства и лесоводства. В Мидерланде есть молотильная машина, способная за день с одним оператором сделать то, на что дюжине крестьян требуется неделя.
— А что делают остальные одиннадцать? — спросил Темпл, его рот двигался сам по себе.
— Ищут другую работу, — проворчал Практик.
Позади него еще одна голова отправилась на кол, длинные волосы развевались. Темпл не узнал лицо. Окутанный дымом дом теперь весело горел, взвивались языки пламени, воздух мерцал, люди отступили с поднятыми руками от жары, позволив женщине уползти.
— Найти другую работу, — прошептал себе Темпл.
Коска ухватил Брачио за локоть и кричал ему в ухо поверх шума:
— Собери своих людей! Нам надо выдвигаться на северо-запад к Грейеру, и отыскать новости о Греге Кантлиссе.
— Понадобится время, чтобы их успокоить.
— Один час, затем я попрошу сержанта Дружелюбного принести отставших, если понадобится по кусочкам. Дисциплина, Сворбрек, жизненно важна для тел воюющих!
Темпл закрыл глаза. Боже, как воняло. Дым и кровь, ярость и дым. Ему была нужна вода. Он обернулся попросить Сафина и увидел его труп в грязи в нескольких шагах. Человек принципов должен делать непростой выбор, и страдать от последствий.
— Мы привели твою лошадь, — сказал Коска, словно это могло исправить по крайней мере некоторые из неудач этого дня. — Если хочешь моего совета, продолжай жить. Оставь это место позади так быстро, как только возможно.
— Как мне забыть это?
— О, это слишком сложно. Хитрость в обучении состоит в том, чтобы просто… — Коска осторожно отошел назад, пока один из Стирийцев с криками пронесся мимо, с привязанным к лошади трупом. — Наплевать.

— Наплевать.
— Мне надо похоронить Сафина.
— Да, полагаю. Но быстро. Сейчас светло, и нельзя терять ни минуты. Джубаир! Опусти это! — И Старик пошел через улицу, махая мечом. — Сожги все, что нужно сжечь, и по коням! Мы выдвигаемся на восток!
Когда Темпл повернулся, Дружелюбный без слов протягивал ему лопату. Собака, наконец, перестала лаять. Здоровый Северянин, татуированное животное из-за Кринны, наколол ее голову на копье за головами повстанцев, и показывал на нее, усмехаясь.
Темпл взял Сафина за запястья, поднял на плечо и затащил в седло его испуганной лошади. Нелегкое задание, но легче, чем он ожидал. При жизни Сафин казался большим от разговоров, движений и смеха. После смерти он, казалось, не весил ничего.
— Ты в порядке? — Берми трогал его за руку.
Его касание разбудило в Темпле желание заплакать.
— Я не ранен. Но Сафин мертв. — Таково правосудие.
Двое Северян уронили сундук художника и дрались за одежду в нем, оставляя порванные тряпки вдоль грязной улицы. Татуированный мужик привязал палку под собачьей головой и тщательно вешал на нее лучшую рубашку с оборками. На его лице застыла артистическая сосредоточенность.
— Ты уверен, что в порядке? — спросил Берми, с середины захламленной улицы.
Никогда не было лучше.
Темпл вел лошадь из города, затем с дороги, если можно так назвать две колеи в грязи. Лающие звуки приказов, и огня, и людей, неохотно готовящихся уехать, затухали за ним, сменяясь журчанием воды. Он шел вдоль реки вверх по течению, пока не нашел достаточно милую полянку между двух деревьев, ветви которых тянулись до воды. Он стащил тело Сафина и перевернул на спину.
— Извини, — сказал он, и бросил лопату в реку. Затем взобрался в седло.
Сафину было все равно, где он лежит, или как. Если есть Бог, он теперь был с Ним, возможно требуя ответа, почему Он так облажался в наведении праведности в мире. Северо-восток, сказал Коска. Темпл повернул лошадь на запад, ударил каблуками и поскакал галопом от жирной завесы дыма, поднимающейся над руинами Аверстока.
Прочь от Компании Милосердной Руки. Прочь от Димбика, Брачио и Джубаира. Прочь от Инквизитора Лорсена и его праведной миссии.
У него в мыслях не было направления. Куда угодно, только не с Никомо Коска.

Новые Жизни

— А вот и Сообщество, — сказал Свит, осаживая лошадь.
Фургоны вытянулись на милю или около того на дне долины. Тридцать или больше, некоторые покрыты пятнистым брезентом, некоторые раскрашены в яркие цвета; оранжевые и пурпурные точки и мерцающее золото выпрыгивали из пыльного коричневого ландшафта. Пятнышки пешеходов между ними и впереди всадники. Сзади шли животные — лошади, запасные волы, приличное стадо коров — и прямо за ними следовало нарастающее облако пыли, уносимое легким ветерком и поднимающееся в небо, возвещая миру о приближении Сообщества.
— Только посмотрите! — Лиф выгнал лошадь вперед, стоя на стременах с ухмылкой во все лицо. — Вы видите? — Шай раньше не видела его улыбки, и с ней он выглядел молодо. Скорее мальчик, чем мужчина, кем он вероятно и был. Это заставило и ее улыбнуться.
— Я вижу, — сказала она.

Это заставило и ее улыбнуться.
— Я вижу, — сказала она.
— Целый город движется!
— Верно, это настоящий срез общества, — сказал Свит, ерзая своей старой задницей в седле. — Кто честный, кто хитрый, кто богатый, кто бедный, кто умный, кто не очень. Много старателей. Несколько пастухов и фермеров. Немного торговцев. Все хотят новой жизни там, за горизонтом. У нас тут даже есть Первый из Магов.
Ламб дернул головой. — Чего?
— Знаменитый актер. Иосиф Лестек. Его Байяз, видимо, очаровывал толпы в Адуе. — Свит скрипуче хихикнул. — Сотню чертовых лет назад. Он надеется принести театр в Далекую Страну, как я слышал, но, говоря между нами, мной и половиной населения Союза, его силы в серьезном упадке.
— Уже не убедителен в роли Байяза, а? — спросила Шай.
— Он не особо убедителен в роли Иосифа Лестека. — Свит пожал плечами. — Но что я понимаю в актерстве?
— Даже твой Даб Свит не более чем сносный.
— Поехали туда! — сказал Лиф. — Посмотрим поближе!
Вблизи романтики было гораздо меньше. Впрочем, разве это не касается чего угодно? Множество горячих тел, людей и животных, производили огромное количество отходов, и определенно никто захотел бы их нюхать без веской причины. Меньшие и менее обаятельные животные — в основном собаки и мухи, хотя несомненно и вши — не оставались в стороне, но удваивали впечатление, когда вы оказывались в центре этого. Шай задумалась, не было ли Сообщество храброй, но безрассудной попыткой экспортировать худшие изъяны городской жизни в центр неиспорченной дикой местности.
Видя это, некоторые старшие участники Сообщества уехали шагов на пятьдесят вперед от основного каравана, чтобы надлежащим образом обсудить курс, имея ввиду поспорить об этом, ухватив выпивку, и теперь чесали головы над большой картой.
— Прочь от этой карты, пока вы не поранили себя! — крикнул Свит, когда они подъехали. — Я вернулся, а вы на три долины к югу от курса.
— Только три? Лучше, чем я смел надеяться. — Высокий мускулистый Кантик с красивым черепом, лысый как яйцо, вышел вперед, пристально глядя на Шай, Ламба и Лифа. — Ты с друзьями.
— Это Ламб и его дочь Шай. — Она не потрудилась поправить его ошибку. — Имя этого парня, должен признаться, ускользнуло из моей памяти …
— Лиф.
— Точно! А это мой… наниматель. — Свит сказал это слово так, словно даже признание его существования слишком ограничивало его свободы. — Нераскаявшийся бандит по имени Абрам Маджуд.
— Рад нашему знакомству. — Маджуд продемонстрировал добродушие и золотой зуб, раскланиваясь с каждым из них. — И уверяю, я раскаиваюсь постоянно с тех пор, как организовал это Сообщество. — Его черные глаза посмотрели вдаль, словно он вглядывался назад на все длинные мили, что они проехали. — В Кельне, вместе с моим партнером, Карнсбиком. Тяжелый человек, но умный. Он изобрел портативную кузницу, среди прочего. Я везу ее в Криз, с намереньем основать там дело по металлообработке. А может, еще застолбим в горах какой-нибудь участок с полезными ископаемыми.
— Золото? — спросила Шай.
— Железо и медь. — Маджуд придвинулся, чтобы говорить тише.

— По моему скромнейшему мнению, только дураки думают, что богатство в золоте. Вы трое намерены присоединиться к нашему Сообществу?
— Намерены, — сказала Шай. — У нас есть дело в Кризе.
— Мы всем рады! Стоимость составляет…
— Ламб серьезный боец, — вставил Свит.
Маджуд подумал, губы сжались в оценивающую линию.
— Без обид, он выглядит немного… старым.
— Никто не будет с этим спорить, — сказал Ламб.
— Я сам скучаю по поре расцвета, — добавил Свит. — Ты тоже не дитя, коли на то пошло. Если тебе нужна юность, парень с ним как раз подойдет.
Маджуд выглядел еще менее впечатленным Лифом. — Я ищу золотую середину.
Свит фыркнул.
— Ты не найдешь ее здесь. У нас мало бойцов. С помешанными на крови Духами нет времени снижать расходы. Поверь мне, старый Санджид не остановится, чтобы поспорить с тобой о ценах. Ламб в деле, или я выхожу, и ты можешь рыскать кругами в поисках пути, пока твои фургоны не развалятся.
Маджуд поднял глаза на Ламба, и Ламб посмотрел в ответ, тихо и спокойно. Похоже, он оставил свою слабость в Сквердиле. Подумав несколько мгновений, Маджуд увидел, что хотел. — Тогда мастер Ламб поедет бесплатно. Две остальные доли…
Свит морщась, почесал шею. — Я заключил сделку с Шай, что они трое едут бесплатно.
Взгляд Маджуда сместился на нее, и в нем было что-то, что можно назвать злобным уважением.
— Похоже, она получила больше от этих переговоров.
— Я разведчик, а не торговец.
— Возможно, тебе следует оставить торговлю торговцам.
— Судя по всему, я торговался чертовски лучше, чем ты разведывал.
Маджуд потряс своей красивой головой.
— Понятия не имею, как объясню это моему партнеру Карнсбику. — Он отошел, подняв палец. — Карнсбик это не тот человек, который будет шутить с расходами!
— Черт возьми, — проворчал Свит, — вы слышали когда-нибудь такое брюзжание? Кто угодно подумал бы, что мы отправляемся на прогулку с бабами.
— Похоже, вы и отправились, — сказала Шай. Один из ярчайших фургонов — алый с позолоченными креплениями — грохотал мимо с двумя женщинами на сиденьях. Одна была в наряде шлюхи, одной рукой держала шляпу, и улыбка блуждала по ее раскрашенному лицу. Предположительно, рекламируя ее доступность для секса за деньги назло продолжающемуся путешествию. Другая была одета более скромно для путешествия, спокойно держала поводья, как кучер. Между ними сидел мужчина в куртке в цвет фургона, с бородой и тяжелым взглядом. Шай решила, что это сутенер. Он без сомнения имел сутенерский вид. Она наклонилась и сплюнула через щель между зубами.
Идея заниматься этим в трясущемся фургоне, наполовину забитом грохочущей посудой и другими, занимающимися этим же, не сильно разжигала в Шай огни страсти. Но конкретно эти угольки тлели так давно, что у нее было мнение, от них остался только дым. Работа на ферме с двумя детьми и двумя стариками, конечно, может иссушить романтику.
Свит махнул дамам и приподнял поля шляпы шишковатыми пальцами, и едва слышно сказал:
— Черт возьми, все уже не так как раньше.

Бабы и щегольские одежды, и плуги, и портативные кузницы, и кто знает, какие ужасы будут дальше. Было время, когда здесь ничего не было, только земля и небо, звери и Духи, и далекое дикое пространство, где можно дышать. Черт, я проводил двенадцать месяцев в году в компании с одной лишь лошадью.
Шай снова сплюнула.
— Никогда в своей жизни не жалела о лошади. Полагаю, я прокачусь вокруг и поприветствую Сообщество. Посмотрю, не слышал ли кто-нибудь шепоток о детях.
— Или о Греге Кантлиссе. — Ламб нахмурился, сказав это имя.
— Хорошо, — сказал Свит. — Хотя, ты поосторожней, слышишь?
— Я могу о себе позаботиться, — сказала Шай.
Обветренное лицо старого скаута сморщилось, когда он улыбнулся.
— Я волновался за остальных.
Ближайший фургон принадлежал человеку по имени Джентили, древнему Стирийцу с четырьмя кузенами, которых он звал мальчиками, хотя они не были сильно его моложе, и на вид между ними не было ничего общего. Он был упрямо настроен на выкапывание новой жизни из гор и, должно быть, был оптимистом, раз он с трудом мог стоять на сухом месте, не говоря уже о стоянии по пояс в ледяном потоке. Он не слышал об украденных детях. Она не была уверена, что он слышал вопросы. В качестве прощального слова, он попросил Шай, если он ей нравится, разделить с ним его новую жизнь в качестве его пятой жены. Она вежливо отказалась.
Лорда Ингельштада, очевидно, преследовали неудачи. Когда он использовал это слово, леди Ингельштад — женщина, не рожденная для трудностей, но, несмотря на это, решительно настроенная растоптать их — сердито смотрела на него, словно ее преследовали все его неудачи плюс еще одна, и это был выбор мужа. По мнению Шай, его неудачи пахли как кости и долги, но так как ее курс по жизни вряд ли можно было назвать ровным, она подумала, что ей стоит поумерить критику и оставить неудачи в покое. О бандитах, среди прочего крадущих детей, он совершенно ничего не знал. В качестве прощального слова он пригласил ее и Ламба сыграть вечером в карты. Он пообещал, что ставки будут маленькими, хотя по опыту Шай, они всегда начинаются с малого и им не нужно расти слишком высоко, чтобы у всех начались неприятности. Она вежливо отклонила и это, намекнув, что человек, потерпевший столько неудач, не должен стремиться привлечь новые. Он намек благодушно понял, покраснев, и предложил то же самое Джентили и мальчикам. Леди Ингельштад выглядела так, будто загрызла бы большинство из них, прежде чем увидела протянутую руку.
Следующий фургон был, должно быть, самым большим в Сообществе, со стеклянным окном и надписью «Знаменитый Иосиф Лестек», написанной на боку уже облезающей пурпурной краской. По мнению Шай, если человек столь знаменит, ему не нужно писать свое имя на фургоне, но раз ее слава была связана только с плакатами об ее аресте, она едва ли считала себя экспертом.
Парень с всклокоченными волосами рулил, и большой человек сидел, качаясь, рядом с ним; старый, сухопарый, бесцветный, закутанный в изношенное одеяло Духов. Он оживился при возможности похвастать, когда Шай и Ламб подъехали.
— Я… Иосиф Лестек. — Королевский рокот из этой иссохшей головы производил впечатление, властный, глубокий и смачный, как сливовый соус. — Полагаю, имя вам знакомо.
— Извините, мы не часто ходим в театр, — сказал Ламб.
— Что ведет вас в Далекую Страну? — спросила Шай.
— Я был вынужден отказаться от роли в Доме Драмы Адуи по причине болезни.

— Что ведет вас в Далекую Страну? — спросила Шай.
— Я был вынужден отказаться от роли в Доме Драмы Адуи по причине болезни. Труппа, конечно, сокрушалась от этой потери, сильно сокрушалась, но я полностью восстановился.
— Это хорошо. — Страшно было представить его до восстановления. Сейчас он выглядел как труп, поднятый колдовством.
— Я еду в Криз, чтобы принять ведущее участие в культурной феерии!
— Культурной? — Шай приподняла поля шляпы, чтобы взглянуть на пустую местность впереди, серую траву, больной кустарник и опаленные бока печеных коричневых булыжников, без признаков жизни, кроме пары надеющихся ястребов, кружащих в высоте. — Там?
— Даже ничтожнейшие сердца жаждут отблесков возвышенного, — сообщил он.
— Поверю вам на слово, — сказал Ламб.
Лестек улыбался краснеющему горизонту, прижав к груди бледную, почти прозрачную руку. У нее было чувство, что он был одним из тех, кому не нужны два человека для беседы. — Мое величайшее представление еще впереди, вот что я точно знаю.
— Есть чего предвкушать, — пробормотала Шай, поворачивая лошадь.
Дюжина или около того Сулджиков наблюдали за обменом, толпясь вокруг выглядевшего прогнившим фургона. Они не разговаривали на общем, а Шай едва могла узнать и понять отдельное слово, так что она просто кивнула им, подъехав, они кивнули в ответ, приятно непостижимые друг другу.
Ашжид был гуркским священником, желающим быть первым, кто принесет слово Пророка к западу от Криза. Или точнее вторым, поскольку человек по имени Октаади сдался после трех месяцев там, и Духи содрали с него кожу на пути назад. Ашжид предпринял неплохую попытку распространения слова Пророка в Сообществе, посредством ежедневных благословений, хотя покамест его новообращенным был лишь забавный тормоз, ответственный за сбор питьевой воды. У него не было для них информации за пределами толкования писаний, но он попросил Бога благоприятствовать их поискам, и Шай поблагодарила его за это. Благословения выглядели для нее лучше, чем проклятья.
Священник представил сурово выглядящего типа на аккуратном фургоне, как Савиана, человека, с которым лучше не шутить. У него был длинный меч на боку, выглядящий так, будто он повидал немало боёв, и лицо с коротко стриженными седыми волосами, выглядящее так, будто повидало боев еще больше, и глаза, суженные до щелок в тени низко надвинутой шляпы.
— Меня зовут Шай Соут, это Ламб. — Савиан лишь кивнул, словно он принимал это как вероятность, но еще не составил мнения об этом. — Я ищу брата и сестру. Шесть лет и десять. — На это он даже не кивнул. Неразговорчивый ублюдок, несомненно. — Их украл человек по имени Грега Кантлисс.
— Не могу помочь. — След имперского акцента, и все это время Савиан долго и ровно смотрел на нее, словно снимал мерку и не был ею впечатлен. Затем его взгляд сместился на Ламба, и тоже снял с него мерку, и тоже не был впечатлен. Он закрыл кулаком рот и долго скрипуче закашлялся.
— Этот кашель звучит хреново, — сказала она.
— А какой кашель звучит хорошо?
Шай заметила арбалет, пристегнутый к сиденью перед ним. Не заряжен, но взведен и с клином в спусковом крючке. Готовый настолько, насколько надо. — Готов к бою?
— Надеюсь, не понадобится.

— Хотя весь его вид говорил о том, что его надежды не всегда принимались к рассмотрению.
— Что за дураки надеются подраться, да?
— К сожалению, один или два всегда неподалеку.
Ламб фыркнул, — Горькая правда.
— Что за дела у вас в Далекой Стране? — спросила Шай, пытаясь вытянуть что-нибудь еще из этого дубового лица.
— Мои дела. — И он снова закашлялся. Даже в это время его рот почти не двигался. Заставив ее размышлять, есть ли вообще мышцы в его голове.
— Думали, мы могли бы попробовать себя в старательстве. — Из фургона высунула лицо женщина. Тощая и сильная, волосы пострижены коротко, и ее голубые-голубые глаза глядели так, словно видели долгий путь. — Я Корлин.
— Моя племянница, — добавил Савиан, хотя было что-то странное в том, как они смотрели друг на друга. Шай не могла точно понять что.
— Старательство? — спросила она, отодвигая шляпу назад. — Не видела много женщин в этом деле.
— Говоришь, есть ограничение на то, что может делать женщина? — спросила Корлин.
Шай подняла брови: — Может и есть, на то, для чего она достаточно тупа, чтобы попробовать.
— Похоже, ни у одного пола нет монополии на спесь.
— Похоже на то, — сказала Шай себе под нос, — Какого бы хуя это ни значило. — Она поклонилась им обоим и грубо одернула лошадь. — Увидимся на пути.
Ни Корлин, ни ее дядя не ответили, лишь соревновались между собой в том, кто посмотрит на нее суровей.
— Что-то странное в этих двоих, — проговорила она Ламбу, когда они отъехали. — Не видать инструментов для горных работ.
— Может они собираются купить их в Кризе.
— И переплатить впятеро? Ты смотрел им в глаза? Не думаю, что эти двое склонны к глупым сделкам.
— От тебя ничего не ускользнет, а?
— Я бы их остерегалась, по меньшей мере, пока не прекратят крутить со мной. Думаешь, они проблема?
Ламб пожал плечами. — Я думаю, лучше относиться к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе, и оставить им их право выбора. Все мы так или иначе проблемны. У половины этой толпы есть грустная история. Почему бы еще они потащились через длинное плоское ничто с такими как мы за компанию?
Все, о чем Рейнальту Бакхорму было сказать, это надежды, хотя и о них он говорил, заикаясь. Он владел половиной коров Сообщества, нанял несколько человек, чтобы гнать их, и уже в пятый раз ехал в Криз, где, как он сказал, всегда есть спрос на мясо. В этот раз он взял жену и детей, планируя остаться. Точное число детей было сложно определить, но было впечатление, что их много. Бакхорм спросил Ламба, видел ли он траву в Дальней Стране. Лучшая чертова трава во всем Круге Мира, по его мнению. И лучшая вода. Эта трава и вода стоят того, чтобы столкнуться с погодой, Духами и убийственной дистанцией. Когда Шай сказала ему про Грегу Кантлисса, и его банду, он покачал головой и сказал, что до сих пор удивляется, как глубоко люди могут пасть. Жена Бакхорма, Лулин — обладательница гигантской улыбки, но столь крошечного тела, что трудно было поверить, что это она произвела весь этот выводок — тоже покачала головой, и сказала, что это самая ужасная вещь, что она когда-либо слышала, и она хотела бы что-нибудь сделать, и возможно даже обняла бы ее, если б между ними не было лошади.

Затем она дала Шай маленький пирог и спросила, говорила ли она с Хеджесом.
Хеджес был ловким типом с изнуренным мулом, недостатком инструментов и неприятной привычкой говорить, наклонив шею. Он никогда не слышал о Греге Кантлиссе, но он показал на свою испорченную ногу, что, как он сказал, случилось, когда он вел атаку в битве под Осрунгом. Она сомневалась в этой истории. Хотя, ее мать говорила: «Лучше искать в людях лучшее», и это был хороший совет, даже если женщина никогда сама им не пользовалась. Так что она предложила Хеджесу пирог Лулин Бакхорм, он посмотрел ей в глаза и сказал:
— Ты нормальная.
— Не дай пирогу себя одурачить. — Но когда она уезжала, он все еще смотрел на пирог в своей грязной руке, будто это столько значило, что он не мог заставить себя его съесть.
Шай ездила вокруг них, пока ее голос не осип от рассказов о ее проблемах, и уши не завяли от чужих мечтаний. Она полагала, что Сообщество было хорошее название для этого, потому что в целом они были добродушные и компанейские. Неопытные, странные и глупые, некоторые из них, но все сосредоточены на поиске лучшего завтра. Даже Шай чувствовала это, ожесточенная временем и бедами, потрепанная работой и непогодой, отягощенная волнениями за будущее Пита и Ро и прошлое Ламба. Новый ветер дул в ее лицо, новые надежды звучали в ушах, и она обнаружила глупую улыбку, прокравшуюся под ее нос, пока она пробиралась между фургонов, раскланиваясь с людьми которых не знала, хлопая по спинам тех, кого только что встретила. Когда она вспомнила, зачем она здесь, то стерла улыбку, но вскоре обнаружила, что та вернулась, как вспугнутые голуби на только что засеянное поле.
Довольно скоро она перестала пытаться. Голуби портят посевы, а какой вред принесет улыбка, в самом деле?
Так что она позволила ей сидеть там. Почувствовала себя хорошо.
— Много сочувствия, — сказала она, когда они поговорили почти с каждым, и солнце опустилось в позолоченное серебро перед ними, зажглись первые факелы, чтобы Сообщество могло проехать еще милю перед разбитием лагеря. — Много сочувствия, но мало помощи.
— Думаю, сочувствие это уже что-то, — сказал Ламб. Она ждала большего, но он лишь сидел, сгорбившись, качаясь в такт медленно бредущей лошади.
— В целом они вроде ничего. — Она болтала только чтобы заполнить дыру, и чувствовала досаду от того, что ей это надо. — Не знаю, как они справятся, если придут Духи и все обернется скверно, но они нормальные.
— Думаю, никогда не знаешь, как люди справятся, если все обернется скверно.
Она взглянула на него.
— Тут ты чертовски прав.
Он на мгновение поймал ее взгляд, потом виновато отвернулся. Она открыла рот, но прежде чем смогла что-то сказать, сильный голос Свита отозвался в сумерках, призывая остановиться до наступления дня.

Неотесанный Бездомный

Темпл закрутился на седле, сердце внезапно застучало…
И он ничего не увидел, кроме лунного света сквозь ветки. Было так темно, что и его он едва мог видеть. Возможно, он услышал шелест веток от ветра, или кролика за его безобидными ночными делами в кустах, или смертоносных диких Духов, которые вымазаны кровью невинных зарезанных, и помешаны на сдирании с них кожи и ношении их лиц в качестве шляп.
Он съежился, когда подул очередной легкий порыв ветра, потряс сосны и пронзил его до костей.

Он съежился, когда подул очередной легкий порыв ветра, потряс сосны и пронзил его до костей. Компания Милосердной Руки держала его в своих мерзких объятьях так долго, что он стал воспринимать физическую безопасность, которую она обеспечивала, всецело как должное. Теперь он остро ощущал ее утрату. Есть много вещей в жизни, которые не ценишь, пока высокомерно не отбросишь прочь. Как хорошее пальто. Или очень маленький нож. Или несколько закаленных убийц и страдающий старческими болезнями любезный негодяй.
В первый день он ехал быстро и боялся лишь, что они его поймают. Потом, когда второй рассвет встретил его холодной и бескрайней пустотой, что не поймают. На третье утро он чувствовал глубокую обиду от мысли, что они возможно даже не пытались. Побег от Компании, без направления и экипировки, в ненанесенные на карты пустоши, казался все менее и менее легким путем к чему угодно.
Темпл играл много ролей за свои тридцать несчастливых лет жизни. Был попрошайкой, вором, неверующим священником-практикантом, неумелым хирургом, отвратительным мясником, криворуким плотником, недолго был любящим мужем и еще меньше слепо любящим отцом, став сразу вслед за этим несчастным плакальщиком, горьким пьяницей, самонадеянным мошенником, заключенным Инквизиции, а затем их информатором, переводчиком, счетоводом и юристом, сотрудничал со всеми разновидностями неверных сторон, был соучастником массовых убийств, конечно, и, совсем недавно и пагубно — человеком совести. Но неотесанный бездомный еще не появлялся в списке.
У Темпла не было средств, чтобы развести костер. Или, даже если б были, знания как их использовать. Все равно ему нечего было готовить. И сейчас он был потерян, во всех смыслах этого слова. Позывы голода, холод и страх быстро стали безмерно его беспокоить сильнее, чем когда-либо немощные уколы совести. Наверное, ему следовало думать тщательнее, прежде чем бежать, но побег и тщательное обдумывание, как вода и масло, весьма трудно смешиваются. Он винил Коску. Он винил Лорсена. Он винил Джубаира, и Шила, и Сафина. Он винил каждого доступного ублюдка, за исключением, конечно, того, кого на самом деле следовало винить, того, кто сидел в его седле, и мерз, голодал, и терялся все больше с каждым неприятным моментом.
— Дерьмо! — прорычал он в пустоту.
Его лошадь остановилась, покрутила ушами и побрела дальше. Она становилась покорно невосприимчивой к его вспышкам. Темпл уставился сквозь изогнутые ветки, луна бросала отблески через быстро движущиеся полосы облаков.
— Бог? — пробормотал он, слишком отчаявшись, чтобы чувствовать себя глупо. — Ты меня слышишь? — Нет ответа, разумеется. Бог не отвечает, особенно таким, как он. — Я знаю, я был не лучшим человеком. И в частности даже хорошим… — Он вздрогнул. Согласившись с тем, что Он — там, и все знает, и все видит и так далее, следует, наверное, согласиться с тем, что нет смысла приукрашивать для Него правду.
— Хорошо, я довольно жалок, но… далеко не худший? — Самодовольное бахвальство. Какая надпись на могильном камне получится. Конечно, если будет, кому ее вырезать, когда он помрет в одиночестве и сгниет на просторе.
— Хотя уверен, я могу стать лучше, если бы ты просто найти способ дать мне… еще один шанс? — Лесть, лесть… — Лишь… еще один?
Ответа нет, но очередной леденящий порыв ветра наполнил деревья шепотом. Если был Бог, Он был молчаливым ублюдком, и…
Темпл уловил слабый дрожащий оранжевый отблеск сквозь деревья.
Огонь! Ликование поднялось в его груди!
Затем осторожность его задушила.

Огонь! Ликование поднялось в его груди!
Затем осторожность его задушила.
Чей костер? Собирающих уши варваров, которые лишь на ступеньку выше диких животных?
Он уловил слабый запах готовящегося мяса, и его желудок выдал долгое подавленное урчание, столь громкое, что он испугался, что оно может его выдать. В молодости Темпл часто голодал, и стал экспертом в этой части, но, как во многом, чтобы делать что-то хорошо, нужно практиковаться.
Он мягко дернул поводья, соскользнул тихо, как только мог, с седла и привязал поводья к ветке. Пригибаясь, он спустился через кустарник, через когтистые тени, что создавали перед ним сучья деревьев, ругаясь, когда ветки хватали его одежду, сапоги и лицо.
Костер горел посреди узкой поляны. Мелкий зверек, аккуратно освежеванный и насаженный на вертел, висел над ним на палочках. Темпл подавил сильный позыв вонзить в него зубы. Между костром и потертым седлом было развернуто одеяло. Круглый щит был прислонен к дереву, металлический обод и деревянная передняя часть были покрыты шрамами от частого использования. Рядом с ним был топор с сильно зазубренным лезвием. Не нужно было быть экспертом по оружию, чтобы понять, что это инструмент для рубки не дерева, но людей.
Вещи одного человека, но очевидно такого, воровать у которого ужин было бы плохой идеей.
Взгляд Темпла метался от мяса к топору и обратно, и его рот почти болезненно наполнился слюной. Возможно, смерть от топора выглядела угрожающе в любое время, но в тот момент определенно смерть от голода казалась страшнее. Он осторожно разогнулся, готовясь к…
— Славная ночка для этого. — Хриплый шепот северных слов раздался прямо за ухом Темпла.
Он замер, волоски на его шее встали дыбом.
— Но ветреная, — удалось ему прокаркать.
— Видал я и хуже. — Холодное и ужасное острие ткнулось Темплу в поясницу. — Давай посмотрим твое оружие, медленно, как улитка зимой.
— Я… безоружен.
Пауза.
— Ты — чего?
— У меня был нож, но… — Он отдал его костлявому фермеру, который убил им его лучшего друга. — Я его потерял.
— В большой пустоте и без клинка? — Словно это было так же странно, как быть без носа. Темпл по-девчачьи пискнул, когда большая кисть скользнула под его руку и начала похлопывать. — Или у тебя ничего нет, или ты прячешь его в своей жопе. — Неприятное мнение. — Там я смотреть не буду. — Это успокаивало. — Ты псих?
— Я юрист.
— А тем и другим быть нельзя?
Само собой. — Я… полагаю.
Еще пауза. — Юрист Коски?
— Был.
— Ух. — Острие убралось, его отсутствие оставило покалывающую точку на спине Темпла. Несомненно, даже отсутствие неприятных вещей может быть болезненным, если проживешь с ними достаточно долго.
Человек отошел от Темпла. Огромная, черная, косматая фигура, сталь блестит в одной руке. Он вытащил длинный меч из-за пояса и бросил на одеяло, затем сел, скрестив ноги; огонь мерцал красным и желтым в зеркале его металлического глаза.
— Жизнь кидает странными путями, не так ли? — сказал он.

— Жизнь кидает странными путями, не так ли? — сказал он.
— Коул Шиверс, — пробормотал Темпл, не зная, чувствовать себя лучше или хуже.
Шиверс потянулся и покрутил пальцами вертел, жир закапал в огонь. — Голоден?
Темпл облизал губы. — Это вопрос или… приглашение?
— У меня тут больше, чем я могу съесть. Тебе лучше привести лошадь, пока она не стряхнула поводья. Но смотри, куда ступаешь. Северянин тряхнул головой в сторону деревьев. — Там обрыв, может шагов двадцать в глубину, и сильное течение на дне.
Темпл привел лошадь и стреножил ее, снял седло и ослабил попону, и позволил ей нюхать любую траву, до которой сможет дотянуться. Печальный факт, чем голодней человек, тем меньше он стремится заботиться о голоде других. Шиверс срезал мясо до костей и ел из жестяной тарелки кончиком ножа. Еще мясо блестело на какой-то коре с другой стороны костра. Темпл упал на колени перед ним, будто это был самый священный алтарь.
— Огромное спасибо. — Он закрыл глаза, начав есть, вкушая сок из каждого кусочка. — Начал думать, что умру здесь.
— Кто сказал, что не помрешь?
Мясо попало Темплу в горло, и он неуклюже закашлялся. — Ты один? — Выдавил он; что угодно, лишь бы не эта сокрушающая тишина.
— Я понял, что из меня плохая компания.
— Не беспокоишься насчет Духов?
Северянин покачал головой.
— Слышал, они убили много людей в Далекой Стране.
— Если убьют меня, забеспокоюсь. — Шиверс отбросил тарелку и оперся на локоть, его поврежденное лицо сдвинулось дальше в темноту. — Можно тратить все время, жопясь о том, что может произойти, но куда это приведет?
На самом деле, куда?
— Все еще охотишься на своего девятипалого?
— Он убил моего брата.
Темпл остановил очередной кусок мяса на полпути ко рту.
— Мне жаль.
— Значит, тебе больше жаль, чем мне. Мой брат был говном. Но семья есть семья.
— Не знаю. — Родственники Темпла редко оставались в его жизни надолго. Мертвая мать, мертвая жена, мертвая дочь. — Самое близкое, что у меня есть к семье, это… — Он обнаружил, что хотел сказать Сафин, и сейчас он был также мертв. — Никомо Коска.
Шиверс фыркнул. Почти хихикнул.
— По моему опыту, он не самый надежный человек.
— А что за опыт?
— Нас обоих наняли, чтобы убить несколько человек. В Стирии, лет десять назад или около того. Дружелюбного тоже. Еще нескольких. Отравителя. Палача.
— Звучит как довольно веселая компания.
— Я не такой весельчак, каким выгляжу. Все пошло… — Шиверс очень нежно потер шрам под его металлическим глазом. — Немного неприятно.
— Все имеет свойство идти неприятно, когда вовлечен Коска.
— Оно может быть неприятным и без него.
— Но с ним чаще, — пробормотал Темпл, глядя в огонь.

— Но с ним чаще, — пробормотал Темпл, глядя в огонь. — Он никогда особо не волнуется, но раньше его хоть что-то волновало. Он становится хуже.
— Как и все люди.
— Не все.
— А. — Шиверс показал зубы. — Ты один из тех оптимистов, о которых я слышал.
— Нет, нет, не я, — сказал Темпл. — Я всегда выбираю легкий путь.
— Очень мудро. Я пришел к заключению, что надежда на что-то приводит к обратному. — Северянин медленно повернул кольцо на мизинце, камень сверкал цветом крови. — Я мечтал быть лучшим человеком, давным-давно.
— Что случилось?
Шиверс растянулся перед огнем, положил сапоги на седло, и начал заворачиваться в одеяло.
— Я проснулся.
Темпл проснулся от первого серо-голубого прикосновения рассвета, и обнаружил, что улыбается. Земля была холодной и твердой, одеяло было слишком маленьким и сильно воняло лошадью, вечерней еды было мало, но все-таки он давно уже так крепко не спал. Птицы щебетали, ветер шелестел, и через деревья было слышно слабое течение воды.
Побег из Компании внезапно показался отличным планом, отважно исполненным. Он изогнулся под одеялом. Если Бог был, вышло так, что Он был прощающим парнем, как Кадия всегда…
Меч и щит Шиверса пропали, и другой человек сидел на корточках на его одеяле.
Он был раздет до пояса, его бледное тело было сплетенной грудой мышц. Снизу он носил грязное женское платье, разрезанное посередине, и сшитое веревкой, чтобы получились свободные штаны. Одна сторона головы у него была побрита, коричневые волосы на другой были скатаны в плотные шипы при помощи какого-то жира. В одной руке он держал топорик, в другой яркий нож.
Значит, Дух.
Не мигая он смотрел через потухший костер на Темпла пронзительными голубыми глазами; Темпл смотрел в ответ, определенно менее пронзительно, и обнаружил, что он обоими кулаками медленно натянул до подбородка свое воняющее лошадью одеяло.
Еще двое мужчин тихо выскользнули из-за деревьев. Один носил что-то типа шлема, хотя предположительно не для защиты от любого земного оружия — открытый ящик из прутьев с перьями на углах, который был прикреплен к его воротнику из старого ремня. Щеки другого были располосованы самонанесенными шрамами. В других обстоятельствах — на сцене, возможно, на стирийском карнавале — они вызвали бы сильный смех. Здесь, в нехоженых глубинах Далекой Страны, и с аудиторией из одного Темпла, веселье было примечательно своим отсутствием.
— Ной. — Четвертый Дух появился из ниоткуда, нечто среднее между мужчиной и парнем, со светлыми волосами и полосой высохшей коричневой краски под глазами. Темпл надеялся, что это была краска. Кости какого-то мелкого животного, прицепленные к рубашке, сделанной из мешка, постукивали, когда он пританцовывал с одной ноги на другую, лучезарно улыбаясь во всю ширь. Он показал Темплу встать.
— Ной.
Темпл очень медленно поднялся на ноги, улыбаясь парню в ответ, а затем и остальным. Улыбайся, улыбайся, улыбайся, дружелюбность важнее всего. — Ной? — рискнул он.
Парень ударил его в голову.
Шок был сильнее силы, отправившей Темпла на землю. Так он себе сказал. Шок, и что-то типа примитивного понимания, что вставанием ничего не достичь.

Мир качался, пока он там лежал. Волосы щекотали. Он потрогал кожу головы, и на его пальцах осталась кровь.
Потом он увидел, что у парня в руке был камень. Раскрашенный голубыми кольцами. А теперь с несколькими каплями крови Темпла.
— Ной! — крикнул парень, снова поманив.
Темпл не спешил вставать. — Слушай, — сказал он, пробуя сначала на общем. Парень шлепнул его пустой рукой. — Слушай! — по-Стирийски. Парень снова его шлепнул. Он попробовал Кантик. — У меня нет ничего… — Парень снова ударил его камнем, попав в щеку и повалив на бок.
Темпл покачал головой. Слабо. Плохо слышно.
Он схватился за ближайшую вещь. Возможно, за ногу парня.
Он вскарабкался до коленей. Его коленей или парня. Чьих-то коленей.
Во рту был вкус крови. Лицо тряслось. Не болело на самом деле. Онемело.
Парень говорил что-то остальным, поднимая руки, словно спрашивал одобрения.
Тот, что с шипами на голове, важно кивнул и открыл рот, чтобы сказать, и его голова слетела с плеч.
Тот, что перед ним, повернулся, что было немного трудно из-за пруткового шлема. Меч Шиверса отрезал ему руку выше локтя и глубоко вонзился в его грудь, кровь полилась из раны. Он без слов оступился назад, клинок застрял в его ребрах.
Тот, что со шрамами на лице, полетел на Шиверса, ударяя его, вцепившись в щит, и они стали шататься по поляне, вызывая ногами искры из углей костра.
Все случилось за невероятный неровный вздох или два, затем парень снова ударил Темпла по голове. Это казалось до нелепости нечестно. Словно Темпл был главной угрозой. Волна возмущенной невинности подняла его на ноги. Шиверс поставил покрытого шрамами Духа на колени, и разбивал его голову тараном щита. Парень снова ударил Темпла, но он устоял, поймал в пригоршню украшенную костями рубашку, когда его колени подкосились.
Они упали, царапаясь и дубася друг друга. Темпл был снизу, зубы сжаты, и он засунул большой палец Духу в нос, поборол его и все это время не мог перестать думать, как удивительно глупо и расточительно все это было, а потом, что эффективные бойцы, наверное, философствуют после боя.
Дух встал перед ним на колени, крича на своем языке, они покатились меж деревьев, скользя вниз с холма, и Темпл бил Духу в окровавленное лицо окровавленными костяшками, завизжав, когда Дух поймал его предплечье и ударил по нему, а потом деревья кончились, только чистая земля под ними, потом звук реки стал очень громким, земля пропала вовсе, и они падали.
Он смутно вспомнил, что Шиверс говорил что-то насчет обрыва.
Ветер ускорился, обратившись в невесомость, а затем в камни, листья и белую воду. Темпл отпустил Духа, они оба падали без звука. Все это было так необычно. Похоже на сон. Проснется ли он сейчас от толчка, снова в Компании…
Толчок пришел, когда он ударился об воду.
Ногами, по слепой случайности, потом он ушел под воду, захваченный холодом, сокрушенный нахлынувшим весом, раздираемый одновременно в пяти направлениях так сильно, что казалось, ему выдернет руки. Снова и снова, лист в потоке, беспомощный.
Его голова поднялась над потоком, он судорожно глотнул воздуха, брызги ударили в лицо, всюду слышен неистовый рев воды. Его снова утащило под воду, и что-то сильно ударило в плечо, закрутило, на мгновение показалось небо. Конечности отяжелели, появилось болезненное искушение перестать сражаться.

Конечности отяжелели, появилось болезненное искушение перестать сражаться. Темпл никогда не был бойцом.
Краем глаза он заметил плывущее дерево, высушенное и отбеленное до цвета кости солнцем и водой. Он ухватился за него, легкие горели, вцепился в него справа. Это была часть дерева. Целый ствол с ветками без листьев. Ему удалось, кашляя, отплевываясь и царапая лицо о сгнившее дерево, затащить на него грудь.
Он дышал. Несколько вздохов. Час. Сотню лет.
Вода вертелась вокруг него, щекотала. Он поднял голову так, что мог видеть небо. Громадное усилие. Облака двигались по глубокой безучастной синеве.
— Это твое представление об охуенной шутке? — прохрипел он, прежде чем волна шлепнула его в лицо и заставила наглотаться воды. Значит никаких шуток. Он лежал спокойно. Слишком уставший и раненный для чего-либо еще. Вода теперь, по крайней мере, успокоилась. Река стала шире, медленней, берега ниже, трава расстилалась до гальки. Он позволил всему проноситься. Он доверился Богу, раз больше никого не было. Он надеялся на небеса.
Но полностью ожидал противоположного.

Плывущее Дерево

— Тпру! — крикнула Шай. — Тпррру!
Возможно, из-за шума реки, или может быть чувствуя, что она делала низменные вещи в ее жизни, но, как обычно, волы ни на йоту не вняли и продолжили поворачивать в глубокую воду. Тупые упрямые чертовы животные. Вбив себе в голову идею, они к ней следовали, не обращая внимания и вопреки всем тычкам. Возможно, природа дала ей попробовать ее собственную стряпню на вкус. Природа была склонна выражать недовольство таким способом.
— Тпру, я сказала, ублюдки! — она вцепилась промокшими ногами в промокшее седло, пару раз обернув веревку вокруг правого предплечья, и сильно потянула. Другой конец был крепко привязан к передней паре волов; веревка, щелкнув, натянулась и брызнула водой. В то же время Лиф подтолкнул свою пони с течения и коротко щелкнул своей хворостиной. Оказалось, у него неплохая сноровка погонщика. Вол из передней пары возмущенно фыркнул, но его тупой нос двинулся влево, против выбранного курса, к полоске разбитой колесами гальки на дальнем берегу, где собралась уже перешедшая реку половина Сообщества.
Священник Ашжид был одним из них, его руки были воздеты к небесам, словно у него была здесь самая важная работа, он пел молитву, чтобы успокоить воды. Шай не заметила успокоения. Ни вод, ни уж точно, черт возьми, ее.
— Держи их прямо! — прорычал Свит, который вывел свою капающую лошадь на песчаную отмель и теперь отдыхал — что делал раздражающе часто.
— Держи их прямо! — вторил Маджуд сзади, так крепко держась за сидение фургона, что было удивительно, как он его не вырвал. Очевидно, он не дружил с водой, что было весьма неудобно для колониста.
— А что по-вашему я собираюсь делать, ленивые старые хуилы? — прошипела Шай, таща лошадь влево, и снова потянув за веревку. — Смотреть, как всех нас снесет в море?
Это не выглядело невероятно. Они удвоили количество волов, команды из шести, восьми или даже дюжины тащили самые тяжелые грузы, но все равно это было далеко не легко. Если фургоны не попадали в глубокую воду, угрожающую унести их, то напротив, увязали на мелководье.
Один из фургонов Бакхорма сейчас сидел на мели, и Ламб был в реке по пояс, тужась над задней осью, пока Савиан опускался с лошади, чтобы шлепнуть переднего вола по ляжке.

Он так сильно ударил, что Шай заволновалась, как бы он не сломал животному спину, но в конце концов вол, шатаясь, пошел и Ламб устало похлюпал к своей лошади. Если только тебя зовут не Даб Свит, тяжелая работа была повсюду.
Но Шай никогда не боялась работы. Она рано поняла, что получив задание, лучше отдаться ему полностью. Тогда часы проходят быстрее, и меньше шансов получить взбучку. Так что она вкалывала на побегушках так быстро, как только могла бегать; и на ферме, когда стала женщиной; и между этим на грабежах людей, и была чертовски в этом хороша, хотя на этом наверное лучше было подробно не останавливаться. Сейчас ее работа была в том, чтобы найти брата и сестру, но коли судьба в этот раз предназначила ей перевести волов через реку, она полагала, что будет стараться изо всех сил назло запаху, и усталости в больных руках, и ледяной воде, заливающейся в жопу.
Они наконец добрели до отмели, животные двигались и пыхтели, колеса скрипели на гальке, лошадь Шай дрожала под ней, и это была вторая, на которой она ездила в тот день.
— Называешь это чертовым бродом? — крикнула она Свиту, перекрикивая шум воды.
Он ухмыльнулся в ответ, жесткое лицо сморщилось добродушием. — А ты как это зовешь?
— Течение реки, такое же, как везде, годное лишь чтобы утопиться.
— Тебе следовало сказать, если не умеешь плавать.
— Я умею, но этот фургон не ебаный лосось, вот что я тебе скажу.
Свит повернул лошадь легчайшим движением пятки.
— Ты разочаровываешь меня, девочка. Я записал тебя в любители приключений!
— Никогда по своей воле. Ты готов? — крикнула она Лифу. Парень кивнул. — Как насчет тебя?
Маджуд махнул слабой рукой:
— Боюсь, я никогда не буду готов. Пошли. Пошли.
Так что Шай снова обернула веревку, хорошенько вздохнула, подумала о лицах Ро и Пита, и направилась за Свитом. Холод добрался до ее икр, затем до бедер, волы нервно вглядывались в дальний берег, ее лошадь фыркала и трясла головой, ни один из них не горел желанием снова окунуться, Лиф работал хворостиной, крича: — Тише, тише.
Последний участок был самый глубокий, вода бурлила вокруг волов, порождая белые волны за ними. Шай потянула веревку, заставляя их войти в поток по диагонали, просто чтобы выйти на прямой курс, пока фургон трясло изломанным течением — низ и колеса наполовину под водой, затем под воду ушли и визжащие оси, затем весь он почти поплыл, и это была чертовски хреновая форма для лодки.
Она увидела, что один из волов поплыл, его шея вытянулась, оттого что он старался удержать расширенные ноздри над водой, за ним и второй, испуганные глаза вращались, за ним и третий, и Шай почувствовала, что веревка сильно натянулась, она обернула ее сильнее вокруг предплечья, и вложила в нее весь свой вес, пенька затянулась у ее перчатки, вцепляясь в кожу над ней.
— Лиф! — прорычала она сквозь зубы, — Переходи к…
Один из вожаков поскользнулся, шероховатые лопатки сильно толкались, когда он старался встать на ноги, затем он повернул направо и сбил с ног соседа, и их понесло в сторону по реке. Веревка дернула правую руку Шай, словно кусок за куском срезала ее мышцы, наполовину вытащив ее из седла, прежде чем она поняла, в чем дело.
Теперь два передних вола барахтались, брызгались, таща следующую пару с пути, а Лиф визжал на них и стегал хворостиной.

Теперь два передних вола барахтались, брызгались, таща следующую пару с пути, а Лиф визжал на них и стегал хворостиной. Возможно с тем же успехом можно было стегать реку, что по большей части он и делал. Шай потащила изо всех сил. С тем же успехом она тянула бы дюжину мертвых волов. Что скоро и будет.
— Блядь, — выдохнула она, веревка внезапно соскользнула по руке, и пронеслась вокруг предплечья, едва удалось ее удержать, кровь на пеньке смешалась с вспененной водой, брызги попали на ее лицо и мокрые волосы, животные ужасно замычали, а Маджуд ужасно завопил.
Фургон потащило в сторону, он заскрипел, почти поплыл, почти перевернулся. Первое животное как-то нащупало дно, и Савиан шлепал и рычал на него, а Шай, вытянула назад шею и тащила, тащила; веревка врезалась в ее руку, и лошадь дрожала под ней. Взгляд на дальний берег, люди махали руками, их крики и ее дыхание и барахтанье зверей сливались в ее голове в одну пульсацию.
— Шай. — голос Ламба. Сильная рука обняла ее за плечо, и теперь она знала, что может отпустить.
Как тогда, когда она упала с крыши сарая, и Ламб поднимал ее. «Теперь все хорошо. Тише, тише». Солнце мерцало сквозь веки, и во рту был привкус крови, но страха больше не было. Позже, годами позже, он перевязывал ожоги на ее спине. «Это пройдет, пройдет». И как она подходила к ферме после всех тех черных лет, не зная, что она там найдет, или кого, и увидела его, сидящего у двери с той же улыбкой, что и всегда. «Хорошо, что ты вернулась», — словно она только вышла минутой раньше. Он тогда крепко обнял ее, и она чувствовала уколы слез под закрытыми веками.
— Шай?
— Уф. — Ламб сажал ее на берег, размытые лица мелькали в фокусе вокруг нее.
— Ты в порядке, Шай? — кричал Лиф. — Она в порядке?
— Дайте ей немного места.
— Заставьте ее дышать, быстрее.
— Я дышу, — проворчала она, отмахиваясь от их хватающих рук, борясь за то, чтобы сесть, не зная, что случилось, и когда она здесь оказалась.
— Тебе не лучше немного посидеть спокойно? — спросил Ламб. — Тебе нужно…
— Я в порядке, — отрезала она, проглатывая рвотный позыв. — Гордость слегка задета, но это пройдет. — На ней уже было довольно шрамов, в конце концов. — Руку поцарапала. — Она застонала, стаскивая зубами перчатку; каждый сустав ее правой руки пульсировал; поворчала, пошевелив дрожащими пальцами. Кровоточащий ожог от веревки обвивался вокруг ее предплечья, как змея на ветке.
— Плохая царапина. — Лиф шлепнул себя по лбу. — Моя вина! Если б я…
— Никто кроме меня не виноват. Надо было отпустить чертову веревку.
— Я из тех, кто признателен, что ты этого не сделала, — Маджуд наконец оторвал пальцы от сиденья фургона. Сейчас он закутывал плечи Шай в одеяло. — Я далеко не хороший пловец.
Шай покосилась на него, и это вернуло жжение в ее горле, так что она снова уставилась на мокрую гальку между коленями. — Ты когда нибудь думал, что путешествие через двадцать рек без мостов может быть ошибкой?
— Каждый раз, как мы пересекаем очередную. Но что может поделать торговец, когда чует возможность на другой стороне? Какое бы отвращение я не питал к трудностям, выгоду я люблю больше.

— Как раз то, что нам тут нужно. — Свит прочно напялил шляпу обратно на голову, и стоял рядом. — Снова жадность. Хорошо. Эй, все, с драмой покончено, она еще жива! Давайте разъединим упряжку и переведем назад, остальные фургоны сами не перелетят!
Корлин протолкнулась между Ламбом и Лифом с сумкой в одной руке, и присела на колени рядом с Шай, взяв ее руку и хмуро глядя на нее. У нее была такое выражение, будто она точно знала, что к чему, что даже не задумаешься спросить, что же она делает.
— Ты будешь в порядке? — спросил Лиф.
Шай отмахнулась от него. — Ты можешь продолжать. Все можете. — Она знала, что некоторые люди не могут прекратить жалеть, но это всегда заставляло ее чувствовать себя до жопы некомфортно.
— Уверена? — спросил Ламб, глядя на нее, что казалось огромной тяжестью.
— Думаю, тебе лучше быть в другом месте, а не на моем пути, — отрезала Корлин, зачищая порезы.
Они отвалили к броду, Ламб с последним взволнованным взглядом через плечо, оставляя Корлин бинтовать руку Шай быстрыми, ловкими движениями, не теряя времени и без ошибок.
— Думала, они никогда не уйдут. — И она вытащила маленькую бутылку из сумки и сунула в свободную руку Шай.
— Вот это хорошее лечение. — Шай исподтишка глотнула, и скривилась от жжения.
— А кто лечит плохо?
— Я всегда удивлялась, как некоторые не могут сами себе помочь.
— Точно. — Корлин взглянула на брод, где они вручную перетаскивали хрупкий фургон Джентили, один из древних старателей махал своими тонкими руками, когда колесо застряло на мелководье. — Немногим место в этой поездке.
— Полагаю, у большинства из них добрые намеренья.
— Однажды ты можешь построить лодку для всех, у кого добрые намеренья, и посмотришь, как она поплывет.
— Пыталась. Она потонула вместе со мной.
Уголок рта Корлин дернулся вверх. — Думаю, я могла быть в том плавании. Ледяная водичка, не так ли? — Ламб зашел вводу за Савианом, два старика напрягались над застрявшим колесом, весь фургон сотрясался от их усилий. — Здесь в глуши увидишь много сильных мужчин. Трапперы и охотники вряд ли проводят ночь в жизни под крышей. Люди, сделанные из дерева и кожи. Но не уверена, что видела кого-то сильнее твоего отца.
— Он мне не отец, — пробормотала Шай, снова глотая из бутылки. — И твой дядя не выглядит слабее.
Корлин отрезала бинт легким ударом блестящего маленького ножа. — Может нам стоит отпустить волов и заставить этих двоих тянуть фургоны.
— Надеюсь, приедем быстрее.
— Полагаешь, могла бы запрячь Ламба в упряжку?
— Легко, но не знаю, как Савиан отреагирует на хлыст.
— Скорее всего, ты свой хлыст об него сломаешь.
Фургон наконец освободился и поплелся. Старые кузены Джентили болтались на сидении. Позади, в воде, Савиан одобрительно хлопал Ламба по плечу.
— У них там почти дружба завязалась, — сказала Шай. — Для двоих, не сказавших ни слова.
— Ах, невысказанное братство ветеранов.

— Почему ты думаешь, что Ламб ветеран?
— По всему. — И Корлин аккуратно закрепила бинт булавкой, чтобы он не развязался. — Готово. — Она бросила взгляд на реку; мужчины кричали, брызгаясь, в воде; и внезапно она вскочила и вскрикнула:
— Дядя, твоя рубашка!
Такая сверх-благопристойная паника насчет порванного рукава выглядела безумием, когда половина мужчин Сообщества были раздеты по пояс, а пара и вовсе блистала голыми задницами. Затем, когда Савиан повернулся посмотреть, Шай мельком увидела его голое предплечье. Оно было сине-черным от вытатуированных букв.
Не было нужды спрашивать, ветераном чего он был. Он был повстанцем. Более чем вероятно, что он сражался в Старикленде и был в бегах, и насколько понимала Шай, Инквизиция Его Величества с жаром его преследовала.
Она посмотрела вверх, Корлин вниз, и ни одной из них не удалось вполне скрыть то, что думают.
— Просто порванная рубаха. Не о чем беспокоиться. — Но голубые, голубые глаза Корлин прищурились, Шай обнаружила, что у нее все еще в руке тот маленький блестящий нож, и внезапно почувствовала необходимость тщательно отбирать слова.
— Думаю, у каждого из нас есть разрез-другой позади. — Шай вернула бутылку Корлин, и медленно встала. — Не мое дело, лезть в чужие швы. Их дело это их дело.
Корлин глотнула, глядя на Шай поверх бутылки. — Прекрасная позиция.
— А это прекрасная повязка. — Шай ухмыльнулась, работая пальцами. — Не могу сказать, что когда-то у меня была лучше.
— А много у тебя их было?
— Резали часто, но обычно я просто оставляла их кровоточить. Полагаю, никто не спешил делать мне перевязку.
— Грустная история.
— О, могу их весь день рассказывать… — Она нахмурилась, глядя на реку. — Что там?
Мертвое дерево медленно плыло к ним, замедлилось на мелководье, затем продрейфовало дальше; клубки покрытой пеной травы застряли в его ветвях. Что-то скрывалось на его стволе. Кто-то, конечности волочились. Шай сбросила одеяло и поспешила на берег, скользнула в воду, холод снова схватил ее ноги и заставил дрожать. Она с трудом дошла и схватилась за ветку, вздрогнув, когда боль пронзила все суставы ее правой руки и ребра, пришлось барахтаться, чтобы схватиться левой.
Пассажиром был молодой мужчина, голова была повернута так, что она не могла видеть лицо, только копну черных волос, мокрая рубашка задралась, показывая коричневую талию.
— Забавная рыбка, — сказал Корлин, глядя с берега, уперев руки в бока.
— Не хочешь отложить шутки до того времени, пока не поможешь вытащить его на берег?
— Кто он?
— Император ебаных Гурков! Откуда мне знать, кто он?
— В точности, о чем я говорю.
— Может, сможем спросить его, когда вытащим?
— Возможно, будет уже поздно.
— Когда его смоет в море — вот тогда точно будет поздно!
Корлин кисло всосала воздух через зубы, потом шагнула с берега в реку. — Если он окажется убийцей, это будет на твоей совести.

— Если он окажется убийцей, это будет на твоей совести.
— Не сомневаюсь, что будет. — Вместе они тяжело втащили дерево и его человеческий груз на берег, сломанные ветки оставляли на гальке борозды. Они стояли, промокшие, живот Шай неприятно касался мокрой рубашки с каждым содроганием от вздоха.
— Ладно, — Корлин потянулась, чтобы ухватить человека под руки. — Держи нож наготове.
— Мой нож всегда наготове, — сказала Шай.
Ворча и глубоко дыша, Корлин перевернула его на спину, одна нога плюхнулась следом.
— Есть идеи, как выглядит Император Гурков?
— Лучше накормлен, — проворчала Шай. Он выглядел тощим, жилы на вытянутой шее, острые скулы, на одной уродливый порез.
— Лучше одет, — сказала Корлин. На нем ничего не было, кроме порванных тряпок, в которые он был замотан, и одного ботинка. — И еще постарше. — Ему не могло быть сильно за тридцать, короткая черная борода на щеках, седые пряди в волосах.
— Менее… искренний, — сказала Шай. Это было лучшее слово из тех, что она могла придумать об этом лице. Он выглядел почти умиротворенным, несмотря на порез. Словно только что закрыл глаза, чтобы минуту пофилософствовать.
— За этими искренне выглядящими ублюдками нужно следить особо. — Корлин наклонила его лицо в одну сторону, потом в другую. — Но он симпатичный. Для бродяги. — Она придвинулась ближе, чтобы послушать его дыхание, потом качнулась назад, обдумывая.
— Он жив? — спросила Шай.
— Есть один способ узнать это. — Корлин шлепнула его по лицу, и совсем не мягко.
Когда Темпл открыл глаза, он увидел лишь слепящий свет.
Небеса! Но разве на небе должно быть так больно?
Значит ад.
Но в аду ведь должно быть жарко?
Он чувствовал сильный холод.
Он попытался поднять голову, и решил, что для этого нужно слишком большое усилие. Попытался пошевелить языком, и решил, что это не лучше. Призрачная фигура вплыла в поле зрения, окруженная нимбом сверкающего света, смотреть на нее было больно.
— Бог? — прохрипел Темпл.
Шлепок создал в его голове пустой звук, принес огонь в половину лица, и помог всему сфокусироваться.
Не Бог.
Или не в том виде, как Его обычно рисуют.
Это была женщина с бледной кожей. По годам не старая, но Темплу показалось, что годы были те еще. Длинное заостренное лицо, выглядящее еще длиннее из-за висящих вокруг него рыжих волос, почти бледные мокрые щеки под мятой шляпой в соляных пятнах у тесьмы. Ее рот был подозрительно искривлен, а слабые линии по его краям говорили, что он так кривится часто. На вид она была привычна к трудной работе и трудным решениям, но на ее узкой переносице было облачко веснушек.
Позади виднелось другое женское лицо. Старше и квадратнее, с короткими волосами, разметанными ветром, и голубыми глазами, которые выглядели так, словно их разметать ничем не возможно.
Обе женщины были мокрыми. Как и Темпл. Как и галька под ним. Он мог слышать течение реки, слабее позади, крики людей и скота. Было лишь одно объяснение, пришедшее постепенно, путем неуклюжих исключений.

Он все еще был жив.
Эти две женщины едва ли могли увидеть слабую, водянистую и неубедительную улыбку, которую он смог выдавить в тот миг. — Привет, — прохрипел он.
— Я Шай, — сказала та, что помоложе.
— Не нужно, — сказал Темпл. — Я чувствую, мы уже достаточно друг друга узнали.
Учитывая обстоятельства, он думал, что это отличная попытка, но она не улыбнулась. Люди редко находят забавными шутки, основанные на их именах. В конце концов, они слышали их тысячу раз.
— Меня зовут Темпл. — Он снова попытался подняться, и в этот раз дошел до локтей, прежде чем сдаться.
— Значит, не Император Гурков, — почему-то проворчала старшая женщина.
— Я… — Он попытался сосредоточиться на том, кем являлся в настоящий момент. — Юрист.
— Отсюда и искренность.
— Не думала, что окажусь так близко к юристу, — сказала Шай.
— Это все, о чем ты надеялась? — спросила другая женщина.
— Пока что это не особо впечатляет.
— Вы застали меня не в лучшей форме. — С небольшой помощью женщин он уселся, не нервничая от того, что Шай держала одну руку на рукояти ножа. Не маленького ножа, судя по ножнам; и судя по выражению ее рта, она не постесняется его пустить в ход.
Он старался не делать внезапных движений. Это было нетрудно. Осторожные тоже были для него вызовом.
— Как юрист попал в реку? — спросила старшая женщина. — Дал плохой совет?
— Это хорошие советы обычно приносят неприятности. — Он попытался выдавить еще улыбку, что-то близкое к его выигрышной формуле. — Вы не сказали своего имени.
У нее выиграть ничего не удалось. — Нет. Значит, тебя не толкали?
— Я и другой человек… типа… толкнули друг друга.
— Что случилось с ним?
Темпл беспомощно пожал плечами. — Насколько мне известно, он до сих пор плывет.
— Ты вооружен?
— Он даже не обут, — сказала Шай.
Темпл уставился вниз на свою голую ногу, сухожилия напряглись под кожей, когда он пошевелил пальцами.
— У меня был очень маленький нож, но… это обернулось не очень хорошо. Думаю, будет честным сказать… У меня была неудачная неделя.
— Иные дни удаются. — Шай принялась помогать ему. — Иные нет.
— Ты уверена? — спросила ее напарница.
— А какие варианты, бросить его обратно в воду?
— Я слыхала идеи и похуже.
— Тогда можешь остаться здесь. — Шай подняла вокруг шеи руку Темпла, и поставила его на ноги.
Боже, как ему было больно. Его голова была как дыня, по которой ударили молотком. Боже, как ему было холодно. Вряд ли ему было бы холоднее, если б он умер в реке. Боже, как он был слаб. Его колени так дрожали, что он почти мог слышать, как они шлепаются о внутреннюю поверхность мокрых брюк.

Тем лучше, что была Шай, на которую можно опереться. Не похоже было, что она ослабеет в ближайшее время. Ее плечо было как дерево под его рукой.
— Спасибо, — сказал он, и так и думал. — Большое тебе спасибо. — Лучше всего он выглядел с тем, на кого можно опереться. Как цветущий вьюнок украшает глубоко укоренившееся дерево. Или певчая птичка, сидящая на роге быка. Или пиявка на лошадиной заднице.
Они с трудом взобрались на берег, его обутая нога и голая нога шаркали по грязи. За ними через реку переводили коров, всадники наклонялись в седлах, чтобы махнуть шляпами или веревками, крича и восклицая, животные толпились, плыли, взбирались друг на друга, поднимая фонтаны брызг.
— Добро пожаловать в наше маленькое Сообщество, — сказала Шай.
Куча фургонов, животных и людей были собраны под защитой рощи от ветра прямо у реки. Некоторые рубили деревья для починки. Некоторые бились с упрямыми волами, чтобы запрячь их в упряжки. Некоторые меняли одежду, намоченную во время перехода; на их голых конечностях были полоски загара. Пара женщин варила суп на костре, желудок Темпла болезненно уркнул на запах. Двое детей смеялись, гоняя кругами трехногую собаку.
Он изо всех сил старался улыбаться, кивать и втираться в доверие, пока Шай помогала ему пробраться через них, придерживая его подмышкой своей здоровой рукой, но лишь несколько любопытных хмурых взглядов были его урожаем. В основном эти люди были сосредоточены на работе, все они прямо стремились тем или иным тяжелым трудом получить прибыль от этой суровой новой земли. Темпл содрогнулся, и не только от боли и холода. Когда он подписывался к Никомо Коске, это было от понимания, что он никогда больше не подойдет так близко к тяжелой работе.
— Куда направляется Сообщество? — спросил он. Было бы как раз в духе его удачи услышать Сквердил или Аверсток, поселения, с чьими оставшимися жителями он бы предпочел больше не видеться.
— Запад, — сказала Шай. — Через Далекую Страну в Криз. Тебе подходит?
Темпл никогда не слышал о Кризе. Что было лучшей рекомендацией для этого места.
— Что угодно, кроме того, откуда я прибыл, мне подходит. Запад подойдет чудесно. Если ты меня возьмешь.
— Не мне решать. А этим старым ублюдкам.
Их было пятеро, стоящих отдельной группой, во главе колонны. Темпл слегка занервничал, увидев, что ближайшей была женщина-Дух, длинная и тощая, с лицом, старым и жестким, как кожа седла; светлые глаза смотрели прямо сквозь Темпла, и далеко за горизонт. Рядом с ней, закутанный в огромную шубу, с парой ножей и охотничьим мечом в позолоченных ножнах на поясе, стоял невысокий мужчина с копной седых волос, бородой, и усмешкой рта, будто Темпл был шуткой, которую тот не считал смешной, но был слишком вежлив, чтобы нахмуриться.
— Это знаменитый скаут Даб Свит и его компаньон Плачущая Скала. А это лидер нашего веселого Сообщества, Абрам Маджуд. — Лысый мускулистый Кантик, лицо составлено из незабываемых углов с двумя внимательными, раскосыми глазами посередине.
— Это Савиан. — Высокий мужчина, с железно-седой щетиной и взглядом как молот.
— А это… — Шай запнулась, словно подбирая правильное слово. — Ламб.
Ламб был здоровенным старым Северянином, немного сгорбленным, словно он старался выглядеть меньше, чем он был; у него не было кусочка уха, и от этого его лицо сквозь путаницу волос и бороду выглядело, словно его долго использовали в качестве жернова.

Темпла бросало в дрожь лишь от взгляда на эту коллекцию переломов, порезов и шрамов, но тот ухмылялся сквозь них, как профессионал, каким он и был, и улыбался каждому из этих старых приключений, будто никогда не видел в одном месте такую коллекцию красот и надежд.
— Господа и… — он взглянул на Плачущую Скалу, поняв, что слово вряд ли подходит, но он уже загнал себя в угол. — Дама… это честь для меня встретить вас. Меня зовут Темпл.
— Говорит складно, не так ли? — проурчал Свит так, будто это уже была для него черная метка.
— Где ты его нашла? — прогрохотал Савиан. Темпл не потерпел бы неудачи в стольких профессиях, не узнав, как распознать опасного человека, и этого он тотчас испугался.
— Выловила из реки, — сказала Шай.
— У тебя есть причина, чтобы не бросить его обратно?
— Наверное, не хотела его убивать.
Савиан твердо посмотрел прямо на Темпла, и пожал плечами.
— Это не было бы убийством. Просто дала бы ему утонуть.
Минуту стояла тишина, чтобы Темпл мог обдумать это, пока ветер прохладно дул через его мокрые штаны, и пятеро почтенных стариков рассматривали его, каждый по-своему, оценивая, подозревая или презирая.
Маджуд заговорил первым. — И откуда вы плыли, мастер Темпл? Вы не выглядите уроженцем этих мест.
— Не больше чем вы, сэр. Я родился в Дагоске.
— Замечательный был город для коммерции в свое время, и несколько менее замечательный после кончины Гильдии Торговцев Специями. И как Дагосец оказался здесь?
Вечная проблема с укрыванием прошлого. Другие постоянно пытаются его откопать.
— Я должен признаться… Я попал в плохую компанию.
Маджуд указал на компаньонов изящным жестом. — Это случается с лучшими из нас.
— Бандиты? — спросил Савиан.
Все это и еще хуже.
— Солдаты, — сказал Темпл, выставляя в лучшем свете часть откровенной лжи. — Я оставил их и потерпел неудачу в одиночку. На меня напали Духи, я покатился по склону и… упал с обрыва. Он мягко надавил на разбитое лицо, вспоминая тот отвратительный момент, когда он оторвался от земли. — Затем последовало долгое падение в воду.
— У меня такое бывало, — проворчал Ламб, глядя вдаль.
Свит надул грудь и подтянул ремень. — Где ты встретился с теми Духами?
Темпл мог только пожать плечами. — Вверх по реке?
— Как далеко и сколько их было?
— Я видел четверых. Это случилось на рассвете, а потом я плыл.
— Вряд ли больше двадцати миль к югу. Свит и Плачущая Скала обменялись долгим взглядом, раздраженно-обеспокоенным с его стороны, и каменно-пустым с ее. — Мы лучше отъедем и посмотрим, что там.
— Хммм, — прошелестела старая Дух.
— Ожидаешь неприятностей? — Спросил Маджуд.
— Всегда. Так будешь лишь приятно удивляться. — Свит прошел между Ламбом и Савианом, шлепая каждого по плечу. — Неплохо сработали на реке.

Так будешь лишь приятно удивляться. — Свит прошел между Ламбом и Савианом, шлепая каждого по плечу. — Неплохо сработали на реке. Надеюсь, буду также полезен, дожив до ваших лет. Он шлепнул и Шай. — И ты, девочка. Возможно в следующий раз захочешь отпустить веревку, а? — Только тогда Темпл отметил окровавленный бинт на ее безвольной руке. Он никогда не был внимателен к болячкам других.
Маджуд, улыбнувшись, продемонстрировал золотой передний зуб.
— Представляю себе, ты был бы признателен путешествовать с нашим Сообществом?
Темпл обвис от облегчения.
— Более чем признателен.
— Каждый участник или платит за переезд, или делает взнос своими навыками.
Темпл развис. — А.
— У тебя есть профессия?
— У меня было несколько. — Он мысленно быстро прошелся по списку в поисках тех, что с меньшей вероятностью отправили бы его немедленно обратно в реку. — Практикант-священник, хирург-любитель…
— У нас есть хирург, — сказал Савиан.
— И священник, скорее к сожалению, — сказала Шай.
— Мясник…
— У нас есть охотники, — сказал Маджуд.
— Плотник…
— По фургонам?
Темпл поморщился. — Строитель.
— Нам здесь дома не нужны. Твоя последняя работа?
Наемник обычно завоевывает немного друзей. — Я был юристом, — сказал он, прежде чем понял, что завоевал еще меньше.
Савиан точно не был одним из них.
— Здесь нет законов, кроме тех, что человек приносит с собой.
— Ты водил волов? — спросил Маджуд.
— Боюсь нет.
— Пас коров?
— К сожалению нет.
— Ухаживал за лошадьми?
— За одной за раз?
— Опыт в битвах? — проскрипел Савиан.
— Очень маленький, и он намного больше, чем я бы хотел. — Он боялся, что это собеседование не показывает его в лучшем свете, если такой вообще был. — Но… я решительно настроен начать с нуля, заработать себе место, работать так тяжело, как любой мужчина — или женщина — здесь, и… горю желанием узнавать новое, — закончил он, думая, встречались ли раньше в одном предложении столько преувеличений.
— Желаю тебя всяческих успехов в твоем обучении, — сказал Маджуд, — но пассажиры платят сто пятьдесят марок.
Повисла короткая тишина, пока все, особенно Темпл, оценивали вероятность того, что он достанет такую сумму. Затем он похлопал себя по мокрым карманам штанов. — У меня немного не хватает.
— Сколько?
— Эээ, ста пятидесяти марок?
— Ты дал нам ехать бесплатно, и я полагаю, отбил свои деньги, — сказала Шай.
— Ту сделку заключал Свит. — Маджуд оценивающе посмотрел на Темпла, и тот обнаружил, что пытается спрятать голую ногу за обутую.

Безуспешно.
— И у вас, по крайней мере, было по паре ботинок на каждого. Этому будет нужна одежда, и обувь, и средство передвижения. Мы просто не можем себе позволить подбирать всякого заблудшего, что встречается нам на пути.
Темпл моргнул, не вполне уверенный, что с ним будет.
— Что с ним будет? — спросила Шай.
— Останется у брода ждать Сообщество с другими требованиями.
— Или другую шайку Духов, так?
Маджуд развел руки. — Если б это зависело от меня, я бы не колебался, помогая тебе, но мне нужно принимать во внимание чувства моего партнера Карнсбика, а у него железное сердце во всем, что касается бизнеса. Мне жаль. — Он выглядел немного сожалеющим. Но он не выглядел так, словно сменит свое мнение.
Шай глянула в сторону Темпла. Все что он мог сделать, это смотреть в ответ, так искренне, как только возможно.
— Черт. — Она положила руки на бедра, покачала головой в небо, затем завернула верхнюю губу, демонстрируя заметную щель между передними зубами и смачно сплюнула через нее. — Тогда я его покупаю.
— В самом деле? — спросил Маджуд, подняв брови.
— В самом деле? — спросил Темпл, шокированный не меньше.
— Точно, — отрезала она. — Хочешь деньги сейчас?
— О, не беспокойся. — Я знаю твой подход к арифметике.
— Мне это не нравится. — Савиан положил ладонь на рукоять одного из ножей. — Этот ублюдок может быть кем угодно.
— Как и ты, — сказала Шай. — я понятия не имею, что ты делал в прошлом месяце, что будешь делать в следующем, и факт в том, что это не мое дело. Я плачу, он остается. Тебе это не нравится — можешь сам плыть вниз по течению, как тебе это? — Все это время она зло таращилась прямо в каменное лицо Савиана, и Темпл нашел, что она нравится ему все больше и больше.
Савиан сжал свои тонкие губы до трещины. — Есть что сказать на это, Ламб?
Старый Северянин медленно перевел взгляд от Темпла к Шай и обратно. Похоже, он ничего не делал второпях. — Полагаю, каждому следует дать шанс, — сказал он.
— Даже тем, кто этого не заслуживает?
— Особенно им. Может быть.
— Можете мне верить, — сказал Темпл, обращаясь к старику со своим самым искренним видом. — Я вас не подведу, обещаю. — В конце концов, он оставил следы нарушенных обещаний через пол Круга Мира. Еще одно вряд ли не пустит его на небеса.
— То, что ты так говоришь, не означает, что ты так и поступишь, не так ли? — Савиан придвинулся ближе, сужая глаза еще больше, что казалось невозможным еще минуту назад. — Я слежу за тобой, парень.
— Это… громадное утешение, — пропищал Темпл, когда тот медленно отступил. Шай уже повернулась на пятках, и он поспешил за ней.
— Спасибо тебе, — сказал он. — Правда. Не уверен, что могу сделать, чтобы отплатить тебе.
— Отплати мне.
Он прочистил горло. — Да. Конечно.
— С процентами в четверть суммы. Я не благотворительная организация.

Я не благотворительная организация.
Теперь она нравилась ему меньше. — Я начинаю понимать. Основная сумма плюс четверть. Более чем честно. Я всегда плачу долги. — За исключением финансовых, конечно.
— Правда, что ты горишь желанием узнавать новое?
Он больше горел желанием забыть. — Горю.
— И работать также усердно, как и любой мужчина здесь?
Судя по запыленности, поту, загару и часто разбитому внешнему виду большинства мужчин, это утверждение сейчас выглядело слегка поспешным. — Да?
— Хорошо. Потому что я займу тебя работой, не волнуйся по этому поводу.
Он волновался по нескольким поводам, но недостаток тяжелой работы не был среди них. — Я… с нетерпением жду начала. — У него появилось отчетливое ощущение, что он вынул шею из одной петли, только чтобы другая плотно на ней затянулась. Оглядываясь на прошлое, его жизнь, которая в одно время выглядела как серия изобретательных побегов, теперь больше походила на непрерывный ряд таких петель, большей частью завязанных им самим. Хотя, те, что завязаны им самим, все еще его держали.
Шай массировала раненую руку и составляла стратегию. — Возможно у Хеджеса есть одежда. У Джентили есть старое седло, которое еще послужит, а у Бакхорма есть мул, которого он надеюсь продаст.
— Мул?
— Если, блядь, это слишком низко, ты всегда можешь прогуляться до Криза пешком.
Темпл подумал, что пешком у него вряд ли получится, так что он улыбнулся через боль, и утешил себя мыслью, что он ей отплатит. Если не деньгами, то презрением.
— Я буду чувствовать признательность за каждый миг, проведенный на благородном звере, — выдавил он.
— Тебе следует чувствовать признательность, — отрезала она.
— Я буду.
— Хорошо, — сказала она.
— Хорошо.
Пауза. — Хорошо.

Причины

— Ничего страна, а?
— По мне так чересчур до хрена этой страны, — сказал Лиф.
Свит развел руками и сделал такой глубокий вдох, что казалось, он может всосать весь мир через нос.
— Это Далекая Страна, точно! Далекая, поскольку она так чертовски далеко откуда угодно, откуда цивилизованному человеку захотелось бы приехать. И Далекая, поскольку так чертовски далеко отсюда до куда угодно, куда еще он хотел бы поехать.
— Далекая потому что она так чертовски далеко вообще до всего, — сказала Шай, глядя на этот чистый простор травы, мягко шевелящийся от ветра. И далеко, далеко, такая тусклая, что возможно это не более чем сон, серая полоска холмов.
— Но черт бы побрал этих цивилизованных людей, а, Ламб?
Ламб спокойно поднял брови. — Разве не могут они просто быть?
— Может даже займем у них как-нибудь немного горячей воды, — пробормотала Шай, почесывая подмышку. На ней теперь ехало несколько новых пассажиров, не считая пыли, въевшейся в каждую частицу ее тела, и привкуса соленой грязи и смерти от жажды на зубах.

— К черту их, скажу я, и горячую воду тоже! Можете свернуть на юг в Империю, и попросить старого легата Сармиса о ванне, если уж так хочется. Или поехать назад на восток в Союз и попросить Инквизицию.
— Их вода может оказаться слишком горячей для комфортной ванны, — пробормотала она.
— Просто скажите, где еще тело может чувствовать себя так свободно!
— Думаю, нигде, — признала она, хотя по ее мнению было что-то дикое во всей этой бескрайней пустоте. Чувствуешь себя раздавленным всем этим пространством.
Но не Даб Свит. Он еще раз наполнил легкие до отказа. — В нее легко влюбиться, в эту Далекую Страну, но она жестокая хозяйка. Все время впутывает тебя во что-то. Вот как это было со мной, когда я был моложе, чем Лиф сейчас. Лучшая трава всегда за горизонтом. Самая вкусная вода в следующей реке. Самое синее небо где-то за горой. — Он глубоко вздохнул. — И не успеешь оглянуться, твои суставы уже щелкают по утрам, и ты не можешь проспать два часа без необходимости отлить, и внезапно осознаешь, что лучшая страна для тебя где-то позади, и ты никогда даже не оценил ее по достоинству, когда проезжал там, глядя вперед.
— Прошедшие годы любят компанию, — задумчиво сказал Ламб, почесывая звездообразный шрам на щетинистой щеке. — Кажется, каждый раз, как обернешься, там позади все больше этих ублюдков.
— Все начинает напоминать о чем-то в прошлом. Где-то в прошлом. О ком-то. О самом себе, возможно, каким ты был. Настоящее делается призрачным, а прошлое все более и более реальным. Будущее стирается до остатка.
Ламб немного улыбнулся уголком рта, глядя вдаль. — Счастливые долины прошлого, — прошептал он.
— Люблю, как старые ублюдки треплются, а ты? — Шай приподняла бровь на Лифа. — Чувствую себя здоровой.
— Вы, молодые козявки, думаете, что прошлое можно откладывать вечно. — Проворчал Свит. — Много времени, это как деньги в банке. Вы узнаете.
— Если Духи не убьют нас раньше, — сказал Лиф.
— Спасибо что вспомнил эту счастливую возможность, — сказал Свит. — Если философия не подходит, у меня есть для тебя другое занятие.
— Какое?
Старый разведчик кивнул вниз. По плоской белой сухой траве в изобилии были разбросаны коровьи лепешки, нежные напоминания о каком-то диком стаде, бродившем по пастбищу.
— Собирать дерьмо.
Шай фыркнула. — Разве не достаточно дерьма он собрал, слушая, как ты и Ламб поете оды прошедшим годам?
— Нельзя сжечь нежные воспоминания, а то я был бы уютно согрет каждую ночь.
Свит указал рукой на равнину единообразия во всех направлениях, бесконечный простор земли и неба, и неба и земли, в никуда. — Ни палки на сотни миль. Будем жечь коровьи лепешки, пока не перейдем мост Сиктуса.
— И готовить тоже на них?
— Могу себе представить запах того, что мы будем есть, — сказал Ламб.
— Все грани очарования, — сказал Свит. — Как бы то ни было, вся молодежь собирает топливо.
Лиф взглянул на Шай. — Я не молодежь. — И как бы в доказательство потрогал подбородок, где уже начал любовно выращивать скудный урожай светлых волос.

— И как бы в доказательство потрогал подбородок, где уже начал любовно выращивать скудный урожай светлых волос.
Шай не была уверена, что не смогла бы собрать бороду побольше, и Свит остался равнодушным. — Ты молод достаточно, чтобы испачкать руки в дерьме в услугу Сообществу, парень! — И он шлепнул Лифа по спине, к его огорчению. — Да ладно, коричневые ладони знак большого мужества и отличия! Медаль равнин!
— Хочешь, юрист поможет? — спросила Шай. — За три медяка он твой до обеда.
Свит сощурился. — Я дам тебе два за него.
— Идет, — сказала она. Не было смысла торговаться, когда цены столь низки.
— Полагаю, ему это понравится, юристу-то, — сказал Ламб, когда Лиф и Свит направились назад к Сообществу, и разведчик снова рассуждал о том, каким чудесным все было раньше.
— Он здесь не для собственного удовольствия.
— Думаю, и никто из нас.
Они недолго ехали в тишине, только они двое и небо, такое большое и глубокое, что казалось, в любой момент не окажется ничего, что бы держало тебя больше на земле, и можно просто упасть в него и никогда не остановиться. Шай немного пошевелила правой рукой, плечо и предплечье все еще были слабыми и болели, боль отдавалась в шею и в ребра, но была с каждым днем слабее. Уж точно, она переживала и худшее.
— Мне жаль, — сказал Ламб из ниоткуда.
Шай посмотрела на него, сгорбленного и обвисшего, словно якорь был привязан к его шее. — Я всегда так и думала.
— Я серьезно, Шай. Извини. За то, что случилось в Аверстоке. За то, что я сделал. И за то, чего не сделал, тоже. — Он говорил медленней и медленней, пока у Шай не появилось чувство, что каждое слово для него как битва. — Извини, что никогда не говорил тебе, чем я был… до того, как пришел на ферму к твоей матери… — Она смотрела на него с пересохшим ртом, но он лишь хмурился на свою левую руку, большой палец все тер снова и снова обрубок указательного. — Все, что я хотел, это оставить прошлое похороненным. Быть никем и ничем. Ты можешь это понять?
Шай сглотнула. У нее было несколько воспоминаний из прошлого, которые она была не прочь утопить в болоте.
— Но семена прошлого всегда дают урожай в настоящем, как говорил мой отец. Я как тот дурак, снова и снова получаю один и тот же урок, и все равно всегда ссу против ветра. Прошлое никогда не остается похороненным. По крайней мере, не такое, как мое. Кровь всегда тебя отыщет.
— Чем ты был? — Ее голос звучал легким карканьем во всем этом пространстве. — Солдатом?
Его хмурый вид стал еще угрюмей. — Убийцей. Давай это так назовем.
— Ты дрался в войнах? Там, на Севере?
— В войнах, стычках, дуэлях, везде где предлагали, и покончив с боем, я начинал новый, и покончив с врагами, я превращал друзей во врагов.
Раньше она думала, что любы ответы лучше, чем ничего. Теперь она не была так уверена. — Полагаю, у тебя были причины, — пробормотала она, так тихо, что это превратилось во вкрадчивый вопрос.
— И хорошие, сначала. Затем плохие. Потом я обнаружил, что можно проливать кровь и без них, и полностью отказался от этой хрени.
— Ну, теперь у тебя есть причина.

— Ага. Теперь у меня есть причина. — Он вздохнул и выпрямился. — Эти дети… они все хорошее, что я сделал в жизни. Ро и Пит. И ты.
Шай фыркнула. — Если причисляешь меня к своим хорошим делам, то ты наверное безнадежен.
— Так и есть. — Он посмотрел на нее, такой сосредоточенный и проницательный, что ей было трудно встретиться с ним глазами. — Но так случилось, ты наверное лучший человек из тех, что я знаю.
Она отвернулась, снова массируя негнущееся плечо. Ей всегда казалось, что мягкие слова гораздо труднее проглотить, чем жесткие. Вопрос в том, к чему ты привык, наверное.
— У тебя чертовски ограниченный круг друзей.
— К врагам я привык больше. Но даже так. Я не знаю, откуда, но у тебя доброе сердце, Шай.
Она подумала о том, как он нес ее от того дерева, пел детям, бинтовал ее спину.
— Как и у тебя.
— О, я могу дурить народ. Видит бог, я могу обдурить себя. — Он посмотрел назад на ровный горизонт. — Но нет, Шай, у меня не доброе сердце. Там, куда мы едем, будут неприятности. Если повезет, то небольшие, но удача не особо приближалась ко мне за годы. Так что слушай. Когда в следующий раз я скажу не стоять у меня на пути, ты не стой, слышишь?
— Почему? Ты убьешь меня? — Она хотела сказать полушутя, но его ледяной голос прибил ее смех.
— Не известно, что я сделаю.
Ветер дул в тишине и колыхал длинную траву, и Шай подумала, что слышала в нем редкие крики. Безошибочная нотка паники.
— Слышал?
Ламб повернул лошадь к Сообществу. — Что я говорил об удаче?
Они были в замешательстве, все сбились в кучу и перекрикивались, или скакали друг на друга, фургоны перепутались, собаки сновали под колесами, дети плакали, и царило настроение ужаса, будто Гластрод восстал из могилы и был настроен на их уничтожение.
— Духи! — услышала Шай чей-то вой. — Они отрежут наши уши!
— Успокойтесь! — кричал Свит. — Это не чертовы Духи, и им не нужны ваши уши! Путешественники как мы, вот и все!
Вглядываясь на север, Шай увидела полоску медленно движущихся всадников, извивающиеся маленькие пятнышки между безбрежной черной землей и безбрежным белым небом.
— Как ты можешь быть уверен? — взвизгнул Лорд Ингельштад, сжимая у груди несколько ценных вещей, будто он побежал бы со всех ног ради них, хотя всем было известно, куда бы он побежал.
— Потому что жаждущие крови Духи не едут просто вдоль горизонта! Вы все, сидите здесь плотно и попытайтесь себя не поранить. Я и Плачущая Скала поедем на переговоры.
— Возможно эти путешественники знают что-то про детей, — сказал Ламб, и пришпорил лошадь вслед за разведчиками, Шай поехала следом.
Она считала, что их Сообщество потертое и грязное, но они были королевской свитой рядом обветшалой колонной нищих, на которых они наткнулись, изможденных и с лихорадкой в глазах; их лошади были такими тощими, что были видны ребра и желтизна на зубах; горстка фургонов шаталась следом, и немного засиженных мухами коров тащилось в конце. Несомненно Сообщество проклятых.
— Как вы? — сказал Свит.

— Как мы? — Их лидер остановил лошадь; это был здоровый ублюдок в оборванном плаще солдата Союза, вокруг рукавов висела оборванная золотая тесьма.
— Как мы? — Он спустился с лошади и плюнул. — На год старше, чем когда мы шли в ту сторону, и, блядь, ни часом не богаче, вот как мы. Хватит Далекой Страны с этих парней. Мы направляемся назад в Старикленд. Хотите нашего совета, поступайте также.
— Золота там нет? — спросила Шай.
— Может что-то и есть, девочка, да только я не собираюсь помирать за него.
— Никто ничего просто так не отдаст, — сказал Свит. — Риск всегда есть.
Человек фыркнул. — Я смеялся над риском, когда выехал в прошлом году. Заметно, чтоб я смеялся сейчас? — Шай не замечала. — В Кризе кровавая война, убивают каждую ночь, и новый народ ввязывается в драку каждый день. Они даже больше не особо заботятся хоронить трупы.
— Полагаю, им там всегда больше нравилось выкапывать, чем закапывать, — сказал Свит.
— Ну, они стали хуже. Мы поднялись в Бикон[17], в холмы, чтобы найти работу. Это место кишело людьми, которые надеялись на то же.
— Бикон кишел? — Свит фыркнул, — когда я там был в последний раз, там стояло не больше трех палаток.
— Ну, это теперь целый город. По крайней мере был.
— Был?
— Мы остановились там на ночь или две, а потом отправились в дикие места. Вернулись в город, проверив несколько заводей, и найдя лишь холодную грязь… — У него иссякли слова, он просто смотрел в никуда. Один из его сообщников снял шляпу с наполовину оторванными полями, и посмотрел в нее. Странно для этого выкованного лица, но в его глазах были слезы.
— И? — спросил Свит.
— Все исчезли. Две сотни людей в лагере, или больше. Просто исчезли, понимаете?
— Исчезли куда?
— В ад, блядь, как мы поняли, и мы не планируем к ним присоединяться. Там пусто, говорю вам. Еда все еще на столах, и белье все еще сушится. И посреди площади мы нашли нарисованный Круг Дракона десяти шагов в ширину. — Мужчина содрогнулся. — Нахуй это, вот что я скажу.
— В ад, нахуй. — Согласился его сосед, напяливая драную шляпу.
— Людей Дракона не видели уже давно, — сказал Свит, но выглядел немного обеспокоенно. Он никогда не выглядел обеспокоенно.
— Люди Дракона? — спросила Шай. — Кто это? Типа Духов?
— Типа, — проворчала Плачущая Скала.
— Они живут к северу, — сказал Свит. — Высоко в горах. С ними шутки плохи.
— Я бы лучше пошутил с самим Гластродом, — сказал человек в плаще Союза. — Я дрался с северянами в войне, и дрался с Духами на равнинах, и с людьми Папы Ринга в Кризе, и спокойно отношусь к любому из них. — Он покачал головой. — Но я не стал бы драться с драконовыми ублюдками. Даже если б горы были сделаны из золота. Колдуны, вот они кто. Чародеи и дьяволы, и я не стану иметь с ними дел.
— Мы благодарны за предупреждение, — сказал Свит, — но мы зашли так далеко, и полагаю, продолжим.

— Пусть все вы разбогатеете как Валинт и Балк вместе взятые, но это вы будете делать без меня. — Он махнул рукой кучке своих компаньонов. — Поехали!
Ламб поймал его за руку, когда он поворачивался. — Ты слышал о Греге Кантлиссе?
Мужчина выдернул рукав. — Он работает на Папу Ринга[18], и ты не найдешь ублюдка злее во всей Дальней Стране. Сообщество из тридцати человек убили и ограбили в холмах неподалеку от Криза прошлым летом, отрезали уши, содрали кожу, изнасиловали. Папа Ринг сказал, что это, наверное, были Духи, и никто не доказал обратного. Но я слышал слушок, что это сделал Кантлисс.
— У нас к нему есть дело, — сказала Шай.
Человек повернул на нее впалые глаза. — Тогда мне жаль вас, но я не видел его месяцы, и не планирую увидеть ублюдка снова. Ни его, ни Криз, никакую часть этой проклятой страны. Он цокнул языком и уехал, двигаясь на восток.
Они минуту посидели там, глядя, как потерпевшие неудачу волочились назад к цивилизации. Не было знаков, способных придать кому-то оптимизма по поводу пункта назначения, даже если б они были к оптимизму склонны, а Шай не была.
— Думала, ты знаешь каждого в Далекой Стране? — сказала она Свиту.
Старый разведчик пожал плечами. — Тех, кто там какое-то время.
— Значит, не этого Грегу Кантлисса?
Он пожал плечами сильнее. — Криз кишит убийцами, как пень мокрицами. Я не так часто там бываю, чтобы отличать одну от другой. Если мы оба доберемся до туда живыми, могу представить тебя Мэру. Тогда ты может получишь некоторые ответы.
— Мэру?
— Мэр заправляет в Кризе. Ну, Мэр и Папа Ринг заправляют, и так было с тех пор, как там впервые сколотили пару досок, и все это время ни один из них не был слишком дружелюбным с другим. Похоже, дружелюбнее они не стали.
— Мэр может помочь нам найти Кантлисса? — спросил Ламб.
Свит пожал плечами еще сильнее. Еще чуть-чуть, и он стряхнул бы шляпу. — Мэр всегда может помочь, если ты можешь помочь Мэру. — И он ударил пятками лошадь и рысью поехал обратно к Сообществу.

О Боже, Пыль

— Просыпайся.
— Нет. — Темпл постарался натянуть свой жалкий клочок одеяла на лицо. — Пожалуйста, Боже, нет.
— Ты должен мне сто пятьдесят три марки, — сказала Шай, глядя вниз. Каждое утро одно и то же. Если только можно назвать это утром. В Компании Милосердной Руки, только если не маячила добыча, мало кто пошевелился бы, пока солнце хорошенько не поднимется, и нотариус шевелился последним. В Сообществе все делали по-другому. Над Шай все еще мерцали яркие звезды, а небо вокруг было лишь слегка светлее, чем смоль.
— Каков был изначальный долг? — проворчал он, пытаясь вычистить из горла вчерашнюю пыль.
— Сто пятьдесят шесть.
— Что? — Девять дней спиноломного, кромсающего легкие, обдирающего ягодицы труда, и он снизил счет меньше чем на три марки. Можно говорить что угодно о Никомо Коска, но старый ублюдок был щедрым плательщиком.
Бакхорм приплюсовал тебе три за ту корову, что ты вчера потерял.
— Я не более чем раб, — тихо прошептал Темпл.

— Я не более чем раб, — тихо прошептал Темпл.
— Ты хуже. Раба можно продать. — Шай пнула его ногой, и он, ворча, с трудом поднялся, натянул сапоги, которые были ему велики, на ноги, покрытые росой оттого, что высовывались из-под одеяла, которое было ему мало. Натянул свою куртку поверх единственной засохшей от пота рубахи, и похромал к фургону повара, хватаясь за свой задубевший от седла зад. Он сильно хотел заплакать, но не стал, чтобы не доставлять Шай удовольствия. Не то чтобы что-то доставляло ей удовольствие.
Он стоял, больной и жалкий, с трудом глотая холодную воду и полусырое мясо, которое было закопано в костер прошлой ночью. Вокруг него люди готовились к дневным трудам, говорили тихо, слова дымились на холодном рассвете, о золоте, которое ждало их в конце путешествия, с широко раскрытыми глазами, будто речь шла не о желтом металле, а о секрете существования, который они надеялись найти написанным на скалах в этих не нанесенных на карту местах.
— Ты снова следишь за стадом, — сказала Шай.
Множество прежних профессий Темпла включали грязь, опасность, бесперспективную работу, но ни одна не приближалась по своей мучительной смеси скуки, дискомфорта и ничтожности оплаты к перегону стада вслед за Сообществом.
— Снова? — его плечи упали, словно ему сказали, что он проведет утро в аду. Что и было на самом деле, в той или иной мере.
— Нет, я шучу. Твои юридические навыки пользуются большим спросом. Хеджес хочет, чтобы ты подал прошение Королю Союза от его лица, Лестек решил создать новую страну и нуждается в совете по конституции, а Плачущая Скала просит написать дополнение к завещанию.
Они стояли там, почти в темноте, ветер дул в пустоте, открывая дыру рядом с его подмышкой.
— Я слежу за стадом.
— Да.
Темпл искушался поумолять, но в этот раз его гордость устояла. Возможно за ланчем он будет умолять. Вместо этого он взял кучу захудалой кожи, которая служила ему седлом и подушкой, и похромал к своему мулу. Тот следил за его приближением, глаза вспыхнули ненавистью.
Он предпринял все усилия, чтобы сделать мула своим партнером в этом неудачном деле, но зверя было не убедить смотреть на это в таком свете. Темпл был его заклятым врагом, и мул использовал каждую возможность укусить его или взбрыкнуть, а однажды улучил незабываемую возможность пописать на его жмущие сапоги, пока он пытался на него взобраться. В конце концов он оседлал и повернул упрямое животное в конец колонны, передние фургоны уже катились, и их скрипящие колеса уже поднимали пыль.
О Боже, пыль.
Даб Свит, озабоченный Духами после столкновения Темпла, повел Сообщество в сухие просторы выжженной травы и выгоревшей на солнце ежевики, где можно было лишь смотреть на высушенную землю и взбалтывать пыль. Чем дальше ты был к концу колонны, тем более близкими компаньонами становились ты и пыль, а Темпл провел шесть дней в самом конце. Большую часть времени она заслоняла солнце, и погружала его в плотный бесконечный мрак, ландшафт стирался, фургоны исчезали, часто коровы прямо впереди выглядели как иллюзорные фантомы. Каждая его частичка была высушена ветром и пропитана пылью. А если не задушит пыль, то вонь животных довершит дело.
Он мог бы достичь того же эффекта, натирая задницу четырнадцать часов кряду проволочной мочалкой и поедая смесь песка с коровьи дерьмом.
Несомненно, ему следовало радоваться удаче и благодарить Бога за то, что он жив, и все же трудно было быть признательным за эту пытку пылью.

В конце концов, благодарность и чувство обиды, вечные братья. Снова и снова он размышлял о том, как мог бы сбежать, ускользнуть от удушающего долга и быть свободным, но пути не было, не считая самого легкого. Окруженный сотнями миль открытой местности, он был заключен в тюрьму так же верно, как если бы он был в клетке. Он горько жаловался каждому, кто стал бы слушать, то есть никому. Лиф был ближайшим всадником, и парень, очевидно, мучился подростковой влюбленностью к Шай, помещая ее где-то между возлюбленной и матерью, и демонстрировал почти комичные крайности ревности, когда бы она ни говорила или смеялась с другим мужчиной, что, к несчастью для него, было часто. Хотя ему нечего было волноваться. У Темпла не было романтических планов к главарю его мучителей.
Хотя приходилось признать, было что-то странно интересное в этой ее быстрой, сильной, точной манере; всегда в движении, сперва работа, а после отдых; стоит, когда другие сидят, вертит в руках шляпу, или пояс, или нож, или пуговицы рубашки. Иногда он ловил себя на мысли, была ли она такой твердой вся, как было ее плечо под его рукой. Как ее бок, который был прижат к нему. Целуется ли она так же неистово, как торгуется…?
Когда Свит, наконец, привел их к жалкой струйке ручья, это было лучшее, что они могли сделать, чтобы предотвратить паническое бегство и животных и людей. Животные вклинивались и карабкались друг на друга, взбив прозрачную воду до коричневой. Дети Бакхорма веселились и плескались. Ашжид благодарил Бога за Его щедрость, пока его идиот кивал и хихикал и наполнял питьевые бочки. Иосиф Лестек касался своего бледного лица и подробно цитировал пасторальные стихи. Темпл нашел местечко выше по течению и шлепнулся на спину в мшистую траву, широко улыбался, пока влага проникала сквозь его одежду. Его стандарт приятных ощущений определенно был понижен за последние несколько недель. Фактически, он весьма наслаждался теплом солнца на лице, пока оно внезапно не скрылось.
— То, что моя дочь отдала за тебя свои деньги, ничего для тебя не стоит? — Над ним стоял Ламб. Лулин Бакхорм этим утром постригла своим детям волосы, и Северянин неохотно позволил поставить себя в конец очереди. С постриженными седыми волосами и бородой он выглядел больше, тверже, и даже более покрытым шрамами.
— Думаю, она получит прибыль, если ей придется продать меня на мясо.
— Не стал бы исключать такую возможность, — сказал Ламб, предлагая флягу.
— Она жесткая женщина, — сказал Темпл, взяв ее.
— Не совсем. Спасла тебя, разве нет?
— Спасла, — пришлось ему признать, хотя он думал, не была ли бы смерть приятнее.
— Полагаю, значит, она довольно мягкая, а?
Темпл пополоскал рот водой. — Она определенно выглядит чем-то разозленной.
— Ее часто разочаровывали.
— К сожалению, я вряд ли исправлю эту тенденцию. Я всегда был сильно разочаровывающим человеком.
— Я знаю это чувство. — Ламб медленно почесывал укороченную бороду. — Но всегда есть завтра. Делай в другой раз лучше. Такова жизнь.
— Поэтому вы двое здесь? — спросил Темпл, передавая флягу назад. — Чтобы начать все с нуля?
Взгляд Ламба дернулся на него. — Шай тебе не сказала?
— Когда она говорит со мной, это по большей части о наших долгах и как медленно я по ним расплачиваюсь.
— Слышал, это идет не быстро.

— Слышал, это идет не быстро.
— Каждая марка как год жизни.
Ламб сидел на корточках перед ручьем. — У Шай есть брат и сестра. Их… забрали. — Он держал флягу под водой, поднимались пузыри. Бандиты украли их, сожгли нашу ферму и убили нашего друга. Они украли, наверное, двадцать детей, и забрали их вверх по реке в сторону Криза. Мы следуем за ними.
— Что будет, когда вы их найдете?
Он прижал крышку к фляге, достаточно сильно, чтобы его покрытые шрамами суставы пальцев большой правой руки побелели. — Все что понадобится. Я пообещал их матери охранять тех детей. Я нарушил много обещаний в свое время. Это собираюсь сдержать. — Он сделал длинный вдох. — А что привело тебя к плаванью в реке? Я всегда неважно судил по людям, но ты не выглядишь как тип, вырезающий новую жизнь из целины.
— Я убегал. Так или иначе, я выработал неплохую привычку к этому.
— В какой-то мере так было и у меня. Но я понял, что неприятности, куда бы ни побежал… там и они. — Он предложил руку, чтобы помочь Темплу подняться, Темпл потянулся к ней и замер.
— У тебя девять пальцев.
Внезапно Ламб нахмурился, и больше не выглядел таким медленным и дружелюбным товарищем. — Ты любитель утраченных пальцев?
— Нет, но… Возможно встречал одного. Он сказал, что его послали в Далекую Страну, чтобы найди девятипалого человека.
— Вероятно, я не единственный человек в Далекой Стране без пальца.
Темпл почувствовал необходимость тщательно подбирать слова. — У меня чувство, что ты из тех, кого такие как он могли бы искать. У него металлический глаз.
Ни тени узнавания. — Человек без глаза ищет человека без пальца. Полагаю, слышал такую песню. Он назвал себя?
— Коул Шиверс.
Лицо Ламба скривилось, словно он вцепился во что-то кислое.
— Черт возьми. Прошлое не лежит себе спокойно там, где его положишь.
— Значит, ты его знаешь?
— Знал. Давным-давно. Но знаешь, как говорят — старое молоко киснет, а старые счеты лишь становятся слаще.
— Кстати, о счетах. — Вторая тень упала на него, и Темпл покосился. Шай снова стояла над ним, руки на бедрах. — Сто пятьдесят две марки. И восемь монет.
— О Боже! Почему ты просто не оставила меня в реке?
— Это вопрос, который я задаю себе каждое утро. — Ее остроконечный сапог пнул его в спину. — Теперь вставай. Маджуду нужен Билль о Частной Собственности по поводу табуна лошадей.
— В самом деле? — спросил он, с надеждой в груди.
— Нет.
— Я снова еду за стадом.
Шай лишь ухмыльнулась, повернулась и ушла.
— Довольно мягкая, говоришь? — проворчал Темпл.
Ламб стоял, насухо вытирая руки о зад брюк. — Всегда есть завтра.

Переход Свита

— Я преувеличивал? — спросил Даб.

— Что касается этого, — сказала Корлин, — нет.
— Действительно здоровый, — проворчал Ламб.
— Несомненно, — добавила Шай. Она была не из тех женщин, кого легко впечатлить, но Имперский мост в Сиктусе был тем еще зрелищем, особенно для тех, кто неделями не видел ничего похожего на здание. Он пересекал широкую, медленную реку на пяти парящих арках, так высоко над водой, что трудно было вообразить его чудовищный вес. Скульптуры на их испещренных пьедесталах истерлись от ветра в растаявшие глыбы, кладка покрылась кустами с розовыми цветами, вьюнками и даже целыми деревьями. И по всей его длине и в группах на обоих концах он был заражен кочующим человечеством. Даже столь потрепанный временем, он был величественным и внушающим трепет, больше похожим на чудо природы, чем на конструкцию, которую способны создать человеческие амбиции, не говоря о человеческих руках.
— Стоит тут больше тыщи лет, — сказал Свит.
Шай фыркнула. — Почти столько же, сколько ты сидишь в этом седле.
— И за все это время я сменил свои штаны лишь дважды.
Ламб покачал головой. — Это не то, что я могу одобрить.
— Менять их так редко? — спросила Шай.
— Вообще менять их.
— Это будет наш последний шанс поторговаться до Криза, — сказал Свит. — Если только нам не повезет попасть на дружескую вечеринку.
— Везение не та вещь, на которую стоит рассчитывать, — сказал Ламб.
— Особенно не в Далекой Стране. Так что убедитесь, что купили все что нужно, и что не купили, чего не нужно. — Свит кивнул на отполированный комод, оставленный заброшенным у дороги, потрескавшийся от дождей, в котором, похоже, обосновалась колония огромных муравьев. Они уже несколько миль проезжали мимо всевозможных тяжелых пожитков, разбросанных, словно лес после потопа. Вещи, без которых люди, разделенные с цивилизацией, как им казалось, не могли жить. Замечательная мебель выглядит намного менее привлекательной, когда приходится ее тащить. — Как говорил мне старый Корли Болл, никогда не владей вещью, с которой не сможешь переплыть реку.
— Что с ним сталось? — спросила Шай.
— Потонул, как я понимаю.
— Люди редко следуют своим урокам, — пробормотал Ламб, держа руку на рукояти меча.
— Ага, не следуют, — бросила Шай, взглянув на него. — Поехали туда, и будем надеяться, что отправимся с той стороны до сумерек. — Она повернулась и махнула Сообществу двигаться.
— Еще немного, и она примется командовать, да? — услышала она бормотание Свита.
— Нет, если тебе повезет, — сказал Ламб.
Народ кишел на мосту, как мухи на помойке, засосанный со всех концов дикой и ветреной страны, чтобы поторговаться и выпить, драться и трахаться, смеяться и плакать, и делать все прочее, что народ делает, попадая в компанию после недель или месяцев или даже лет без нее. Там были торговцы мехами, охотники, авантюристы, каждый со своей дикой одеждой и прической, но с одинаковым запахом, и он был довольно тухлым. Там были мирные Духи, продающие меха, или выпрашивающие объедки, или шатающиеся, напившись в говно на свои прибыли. Были надеющиеся люди на пути к золотым полям, жаждущие неожиданно разбогатеть, и огорченные люди на пути обратно, жаждущие забыть неудачи.

Были надеющиеся люди на пути к золотым полям, жаждущие неожиданно разбогатеть, и огорченные люди на пути обратно, жаждущие забыть неудачи. И торговцы, и игроки, и шлюхи, стремящиеся построить удачу на спинах всех и каждого. Все так возбуждены, словно мир заканчивается завтра; толпятся у дымных костров, среди сушащихся шкур, и шкур, спрессованных для долгого путешествия, где из них сделают шляпу какому-нибудь богатому болвану в Адуе, чтобы его соседи сгорели от зависти.
— Даб Свит! — прогрохотал парень с бородой как ковер.
— Даб Свит! — закричала маленькая женщина, сдирая шкуру с туши в пять раз больше ее.
— Даб Свит! — взвизгнул полуобнаженный старик, сооружавший костер из сломанных картинных рам, и старый скаут кивнул в ответ, и поприветствовал каждого, по всей видимости знакомый половине равнин.
Предприимчивые торговцы в качестве ларьков использовали обитые яркими тряпками фургоны, выстроив их вдоль Имперской дороги, ведущей к мосту, и сделав из нее базар, звенящий выкрикиваемыми ценами и жалобами скота, стуком товаров и звоном монет. Женщина в очках сидела за столом из старой двери, на котором были выстроены высушенные зашитые головы. Над ними была надпись: «Черепа Духов продам/куплю». Еда, оружие, одежда, лошади, запчасти для фургонов и что угодно еще, что позволяло человеку выжить в Далекой Стране, продавалось по пятикратным ценам. Ценные предметы от ножей до оконных стекол, оставленные наивными колонистами, продавались хитрыми корыстолюбцами практически за бесценок.
— Полагаю, можно было бы выгадать, если принести сюда с мечи и оттащить мебель обратно, — проворчала Шай.
— А у тебя насчет сделок глаз наметан, — сказала Корлин, скалясь на нее. В кризис не найдешь головы светлее, но у этой женщины была неприятная привычка всегда делать вид, что она все знает лучше.
— Сами они меня не найдут. — Шай отклонилась в седле, так как полоска птичьего дерьма брызнула на дорогу перед ее лошадью. Везде были толпы птиц, от огромных до мелких, вопящих и щебечущих, кружащих высоко, сидящих рядами глаз-бусинок, клюющих друг друга вокруг куч мусора, расхаживающих, желая украсть любую не приколоченную крошку, и те немногие, что приколочены; и мост, и палатки, и даже люди были испещрены полосами и покрыты их серыми экскрементами.
— Вам понадобится один из них! — кричал им торговец, подсовывая Шай рассерженного кота, держа его за шкирку, в то время как вокруг него из высящихся башен клеток смотрели другие шелудивые экземпляры с мучительными взорами заключенных. — Криз кишит крысами размером с лошадь!
— Тогда тебе нужны кошки побольше! — крикнула Корлин в ответ, а потом сказала Шай: — Куда твой раб запропастился?
— Думаю, помогает Бакхорму провести его коров через этот хаос. И он не раб, — добавила она придирчиво. Похоже, она всегда стремилась защищать от других человека, которого сама скорее бы атаковала.
— Ладно, твой шлюха-мужик.
— Тоже нет, насколько мне известно. — Шай нахмурилась на одного типа с распахнутой до пуза рубашкой, который пялился из-за засаленной палатки. — Хотя он часто говорил, что у него много профессий…
— Возможно он захочет подумать о том, чтобы заняться этим. Во всяком случае, я не вижу другого способа для него расплатиться с твоим долгом.
— Посмотрим, — сказала Шай. Хотя она уже начинала думать, что Темпл был не лучшим вложением.

Хотя она уже начинала думать, что Темпл был не лучшим вложением. Этот долг он будет выплачивать до судного дня, если не помрет раньше — что выглядело вероятным — или найдет другого дурачка и ускользнет в ночь — что выглядело еще более вероятным. Все это время она называла Лаба трусом. По крайней мере, он никогда не боялся работы. Никогда не жаловался, следовало признать. Темпл вряд ли мог раскрыть рот без брюзжания на пыль, или погоду, или долг или его больную задницу.
— Я покажу ему больную жопу, — проворчала она, — бесполезный ублюдок…
Может быть надо смотреть в людях на то лучшее, что в них есть, но если в Темпле оно и было, он его хорошо прятал. Все еще. А кого ожидать, вылавливая людей из реки? Героев?
По две дозорные башни раньше стояли на каждом конце моста. С ближней стороны они были разрушены и упавшие камни разбросаны и заросли. Между ними были установлены самодельные ворота — самый дрянной кусок дерева из тех, что Шай когда-либо видела, а она сама сломала несколько досок — части старого фургона, ящиков и бочек, ощетинившиеся вылезающими гвоздями, и спереди было даже привязано колесо. Наверху расколотой колонны сидел парень, угрожающий народу самым воинственным видом из тех, что Шай когда-либо видела.
— Па, клиенты! — крикнул он, когда приблизились Ламб, Свит и Шай, а фургоны Сообщества растянулись и тряслись сзади.
— Я вижу их, сынок. Хорошая работа. — Тот, что говорил, был гигантским мужиком, даже больше чем Ламб, с пышной рыжей бородой. За компанию с ним был жилистый тип с весьма пухлыми щеками, и шлемом, выглядевшим, будто он был сделан для человека с щеками средней пухлости. Он подходил ему, как чашка наконечнику булавы. Еще один почтенный дал о себе знать на вершине одной из башен, с луком в руке. Рыжая Борода вышел перед воротами, наконечник его копья был направлен не точно на них, но точно не был направлен и в другую сторону.
— Это наш мост, — сказал он.
— Вот это да. — Ламб стянул шляпу и вытер лоб. — Никак не связал бы вас, парни со строительством этой штуки.
Рыжая Борода нахмурился, не уверенный, было ли это оскорблением. — Мы его не строили.
— Но он наш! — крикнул Пухлощекий, словно крик делал это правдой.
— Ты здоровый идиот! — добавил парень с колонны.
— Кто сказал, что ваш? — спросил Свит.
— А кто сказал что нет? — отрезал Пухлощекий. — Владение — это в первую очередь закон.
Шай оглянулась, но Темпл все еще был сзади со стадом. — Ух. Когда на самом деле нужен чертов юрист, ни одного нет под рукой…
— Если хотите проехать, есть пошлина. Марка с человека, две марки с животного, три с фургона.
— Ага! — вмешался парень.
— Что творится. — Свит покачал головой, будто все ценное пришло в упадок. — Брать плату с человека только за то, что он хочет проехать, куда ему надо.
— Некоторые извлекут прибыль из чего угодно. — Темпл наконец прибыл верхом на его муле. Он стащил тряпку с его темного лица, и пыльная желтая полоса вокруг глаз придала ему клоунский вид. Он натянул жидкую улыбку, будто это был дар, за который Шай должна была быть благодарна.
— Сто сорок четыре марки, — сказала она.

Его улыбка соскользнула, и это заставило ее чувствовать себя немного лучше.
— Полагаю, нам лучше перекинуться словечком с Маджудом, — сказал Свит. — Посмотрим что там с этой пошлиной.
— Подожди, — сказала Шай, махая ему рукой. — Эти ворота не выглядят крепкими. Даже я могла бы их сломать.
Рыжая Борода поставил конец копья на землю и хмуро посмотрел на нее. — Хочешь попробовать, женщина?
— Попробуй, сука! — крикнул парень, его голос начал действовать Шай на нервы.
Она подняла ладони. — Мы вовсе не хотим насилия, но Духи в последнее время не столь миролюбивы, как я слышала… — Она вдохнула и позволила тишине сделать за нее работу. — Санджид снова обнажил свой меч.
Рыжая Борода нервно дернулся. — Санджид?
— Он самый, — подыграл Темпл — Ужас Дальней Страны! Сообщество в пятьдесят человек было вырезано не далее как в дне пути отсюда. — Он раскрыл глаза очень широко и поднял руки к ушам. — Ни уха на них не осталось.
— Сами видели, — вставил Свит. — Они насиловали их трупы, мне больно вспоминать.
— Насиловали, — сказал Ламб. — Меня стошнило.
— Его, — сказала Шай, — стошнило. Чтобы спрятаться от таких вещей, я бы хотела иметь нормальные ворота. Те, что на другом конце, такие же хреновые, как эти?
— На другом конце нет ворот, — сказал парень, прежде чем Рыжая Борода заткнул его грязным взглядом.
Хотя ущерб уже был нанесен. Шай коротко вздохнула. — Ну, это ваше дело, полагаю. Это ваш мост. Но…
— Что? — выпалил Пухлощекий.
— Так случилось, что среди нас есть человек по имени Абрам Маджуд. Прекрасный кузнец, среди прочего.
— Рыжая Борода фыркнул. — И он привез с собой кузницу?
— Именно, привез, — сказала Шай. — патентованную портативную кузницу Карнсбика.
— Его чего?
— Такое же замечательное творение современности, как ваш мост — творение древности, — сказал Темпл, сама искренность.
— Полдня, — сказала Шай, — и он сделает вам такой набор ободьев, болтов, и петель, для обоих концов моста, что понадобится армия, чтобы пройти.
Рыжая Борода облизал губы и посмотрел на Пухлощекого, и тот тоже облизнулся. — Ладно, вот что я скажу. Полцены, если почините наши ворота.
— Мы проедем бесплатно. Или не поедем вовсе.
— Полцены, — прорычал Рыжая Борода.
— Сука! — добавил его сын.
Шай прищурилась. — Что полагаешь, Свит?
— Полагаю, что меня раньше грабили, и по крайней мере они не одевали это в…
— Свит? — тон Рыжей Бороды сменился с запугивающего на льстивый. — Ты Даб Свит, разведчик?
— Тот, что убил бурого медведя? — спросил Пухлощекий.
Свит подтянулся в седле. — Оторвал голову тому бешеному уебку вот этими самыми пальцами.

— Оторвал голову тому бешеному уебку вот этими самыми пальцами.
— Он? — крикнул парень. — Он чертов карлик!
Его отец заткнул его взмахом руки. — Всем наплевать, насколько он здоров. Вот что я тебе скажу, можем мы использовать твое имя на мосту? — Он провел рукой по воздуху, будто видел уже нарисованную вывеску.
— Назовем это «Переход Свита».
Прославленный пограничник был сама сложность. — Он здесь тысячу лет, друг. Никто не поверит, что я его построил.
— Зато они поверят, что ты им пользовался. Каждый раз, как переходишь реку, идешь здесь.
— Я иду там, где лучше всего в этот раз. Думаю, я был бы хреновым гидом, поступая по-другому, не так ли?
— Но мы будем говорить, что ты ходишь здесь!
Свит вздохнул. — Звучит как чертовски глупая идея для меня, но думаю это всего лишь имя.
— Обычно он требует пятьсот марок за его использование, — вставила Шай.
— Что? — сказал Рыжая Борода.
— Что? — сказал Свит.
— А что, — сказал Темпл, ухвативший идею, — в Адуе есть производитель бисквитов, который платит ему тысячу марок в год, просто чтобы его имя было на коробке.
— Что? — сказал Пухлощекий.
— Что? — сказал Свит.
— Но, — продолжила Шай, — учитывая, что мы сами едем по вашему мосту…
— И это чудо древних веков, — вставил Темпл.
— Можем сделать скидку. Всего лишь сто пятьдесят, наше Сообщество проезжает бесплатно и вы рисуете его имя на мосту. Как вам это? Заработали триста пятьдесят марок за день и даже не пошевелились!
Пухлощекий выглядел довольным этой прибылью. Рыжая Борода сомневался. — Мы заплатим вам, а что остановит тебя от продажи своего имени каждому мосту, броду и переправе в Далекой Стране?
— Мы заключим контракт, хороший и честный, и все заработаем свои марки на этом.
— Кон… тракт? — Он с трудом выговорил слово, настолько оно было ему непривычно. — Где, черт возьми, вы здесь найдете юриста?
Некоторые дни не удаются. Некоторые наоборот. Шай шлепнула Темпла по плечу, он ухмыльнулся ей, и она ухмыльнулась в ответ. — К счастью, мы путешествуем с лучшим чертовым юристом к западу от Старикленда!
— Он выглядит как ебаный попрошайка, — глумился парень.
— Вид может лгать, — сказал Ламб.
— Как и юристы, — сказал Свит. — У этих ублюдков это наполовину привычка.
— Он может подготовить бумаги, — сказала Шай. — Всего за двадцать пять марок. — Она плюнула в свободную руку и протянула вниз.
— Ладно. — Рыжая Борода улыбнулся, или по крайней мере выглядел, словно где-то под бородой была улыбка, он плюнул и они пожали.
— На каком языке мне написать бумаги? — спросил Темпл.
Рыжая Борода посмотрел на Пухлощекого и пожал плечами. — Не важно. Ни один из нас не умеет читать.

Ни один из нас не умеет читать. — Они повернулись, чтобы посмотреть насчет открытия ворот.
— Сто девятнадцать марок, — пробормотал Темпл ей в ухо, и пока никто не смотрел, направил мула вперед, стоя на стременах, и смахнул парня с его жерди, отправив барахтаться в грязи у ворот. — Мои смиренные извинения, — сказал он. — Я не видел тебя там.
Ему, наверное, не следовало этого делать, но Шай потом обнаружила, что он в ее мнении поднялся довольно значительно.

Мечты

Хеджес ненавидел это Сообщество. Вонючий смуглый ублюдок Маджуд и заикающийся еблан Бакхорм, и старый шарлатан Свит, и их слабоумные правила. Правила насчет того, когда есть, когда останавливаться, когда пить и где срать, и какого размера собаку ты можешь иметь. Это было хуже, чем в чертовой армии. Странная штука с этой армией — когда он был в ней, дождаться не мог свалить оттуда, но сразу как свалил, начал скучать.
Он наморщился, потерев ногу, пытаясь прогнать боли, но они не уходили, смеясь над ним. Проклятье, но его тошнило от того, что над ним смеются. Если б он знал, что рана загноится, никогда не стал бы себя резать. Думал, что был умником, когда смотрел на батальон, несущийся в атаку за этим мудаком Танни. Маленький удар ножом в ногу был намного лучше, чем большой в сердце, не так ли? За исключением того, что враг убрался со стены за ночь до того, и им даже не пришлось драться. Битва завершилась, и он был единственным раненным, выпнутым из армии с одной здоровой ногой и без перспектив. Неудачи. Они всегда его преследовали.
Хотя не все Сообщество было плохим. Он повернулся в своем разбитом седле и посмотрел на Шай Соут, скачущую сзади рядом с коровами. Она не была красавицей, но что-то в ней было; не беспокоится ни о чем, короткая рубашка пропотела, так что можно было составить представление о ее формах — и там все было нормально, насколько он мог судить. Ему всегда нравились сильные женщины. Она не была и ленивой, всегда чем-то занята. Без понятия, почему она смеялась с этим мудацким поедателем пряностей Темплом, бесполезным черножопым ебланом; ей следовало придти к нему, он бы дал ей то, чему можно улыбнуться.
Хеджес снова потер ногу, поерзал в седле и сплюнул. Она была ничего, но большинство из них были ублюдками. Он отыскал глазами Савиана, раскачивавшегося на сидении фургона, рядом со своей язвительной сукой; острый подбородок кверху, словно она была лучше всех вообще и Хеджеса в частности. Он снова сплюнул. Слюна была бесплатно, так что он мог плевать сколько угодно.
Люди говорили мимо него, смотрели сквозь него, и когда передавали бутылку по кругу, никогда не давали ему. Но у него были глаза, у него были уши и он видел этого Савиана в Ростоде, после резни, раздающего приказы, словно он большой человек, и эта безжалостная сука, его племянница, тоже там ошивалась, возможно, и он слышал имя Контус. Слышал, как его говорили вполголоса, и повстанцы скребли носами пропитанную кровью землю, будто он был великий Эуз собственной персоной. Он видел то, что видел, и слышал то, что слышал, и этот старый ублюдок не был простым странником с мечтами о золоте. Его мечты были более кровавыми. Худший из повстанцев, и без понятия, знает ли кто еще об этом. Взгляните на него, сидит там, будто за ним осталось последнее слово в споре, но Хеджес будет тем, за кем останется последнее слово. У него были неудачи, но он чуял возможность, да. Дело просто в отыскании момента, чтобы обратить его секрет в золото.
А пока ждать и улыбаться, и думать, как сильно он ненавидит этого заикающегося еблана Бакхорма.
Он знал, что это напрасная трата сил, которых у него не было, но иногда Рейнальт Бакхорм ненавидел свою лошадь.

Он ненавидел лошадь, ненавидел седло, и свою флягу и ботинки и шляпу и повязку на лицо. Но он знал, что его жизнь зависит от них так же, как жизнь альпиниста от его веревки. В Далекой Стране было множество впечатляющих способов умереть — Духи могли содрать кожу, или молния могла ударить, или мог унести поток. Но большинство смертей здесь представляли скучную историю. Норовистая лошадь могла убить. Порванная подпруга могла убить. Змея под голой ногой могла убить. Он знал, что это будет нелегко. Все так говорили, качая головами и цокая, словно он был психом, что поехал. Но слушать это одно, а жить — другое. Работа, трудности, и всегда плохая погода. Солнце жжет, дождь раздражает, и ты, вечно терзаемый ветром, рвешься через равнины в никуда.
Иногда он смотрел на карающую пустоту впереди и думал — стоял ли кто-нибудь здесь раньше? Мысль кружила ему голову. Как далеко они заехали? Как далеко еще ехать? Что будет, если Свит не вернется из очередного трехдневного рейда? Смогут ли они найти путь через этот океан травы без него?
Хотя он должен был выглядеть твердым, оставаться веселым, быть сильным. Как Ламб. Он взглянул вбок на большого Северянина, который спустился, чтобы выкатить фургон лорда Ингельштада из колеи. Бакхорм думал, что он сам и все его сыновья не смогли бы управиться с этим, но Ламб просто вытащил его без слов. Старше Бакхорма по меньшей мере на десять лет, но все еще словно вырезан из камня, никогда не устает, никогда не жалуется. Народ глядел на Бакхорма, как на пример, и если б он ослаблял всех каждый вечер, что тогда? Повернуть назад? Он взглянул через плечо, и, подумав, что любое направление выглядит одинаково, увидел ошибочность этого пути.
Он видел жену, бредущую от колонны с другими женщинами, чтобы помочиться. У него было чувство, что она не была счастлива, и это было для него тяжелой ношей и болезненным крушением надежд. Разве все это не было для его пользы, разве нет? Он был бы счастлив в Хормринге, но мужчина должен работать, чтобы обеспечить жене и детям то, чего у них нет, ухватить для них лучшее будущее, и он видел это будущее там, на западе. Он не знал, что сделать, чтобы она была счастлива. Разве он не выполнял супружеские обязанности каждую ночь, разве нет, болен он или нет, устал или не устал?
Иногда он чувствовал желание спросить ее — чего ты хочешь? Вопрос сидел на его неловком языке, но его чертово заикание тогда бы усилилось, и он бы никогда это не выплюнул. Он слез бы и прогулялся с ней немного, поговорил бы как когда-то, но кто бы тогда заставил коров шевелиться? Темпл? Он безрадостно хихикнул на это, повернув взгляд на плывуна. Это был один из тех парней, которые думали, что мир задолжал им легкую поездку. Один из тех людей, что плывут от одного бедствия к другому, прелестный как бабочка, оставляющий других вычищать то, что он пролил. Его даже не заботило задание, за которое ему платили, он просто ковылял на своем муле, дурачась с Шай Соут. Бакхорм покачал головой на эту странную парочку. Из них двоих, без сомнений, она была лучшим человеком.
Лулин Бакхорм заняла свое место в круге, внимательно глядя наружу.
Ее фургон стоял, как всегда, если только у нее не было возможности сдвинуть его силой воли; трое из ее старших детей дрались за поводья, звуки их бессмысленного спора разносились по траве.
Иногда она ненавидела своих детей, с их хныканьем, прыщами, и их бесконечными, всепоглощающими, сокрушительными нуждами. Когда мы остановимся? Когда мы будем есть? Когда мы доберемся до Криза? Их нетерпение еще сложнее вынести из за ее собственного. Все отчаялись ждать чего угодно, что могло прекратить бесконечное утомительное однообразие путешествия. Должно быть уже давно осень, но, за исключением более прохладных порывов ветра, как здесь определить время года? Так однородно, так бесконечно однородно, и все же она все еще чувствовала, что они все время взбирались, и наклон был сильнее с каждым днем тяжелого пути.

Должно быть уже давно осень, но, за исключением более прохладных порывов ветра, как здесь определить время года? Так однородно, так бесконечно однородно, и все же она все еще чувствовала, что они все время взбирались, и наклон был сильнее с каждым днем тяжелого пути.
Она услышала, как леди Ингельштад бросила юбки и почувствовала толчок с ее стороны. Отличный уравнитель, эта Далекая Страна. Женщина, которая не снизошла бы даже взглянуть на нее там, в цивилизации, чей муж сидел в Закрытом Совете, хоть и был дураком, а здесь они вместе писали. Сисбет Пег заняла свое место в центре круга, приседая над ведром, подальше от надоедливых глаз; ей было не больше шестнадцати и она была уже замужем, все еще неопытная в любви, и говорившая, будто ее муж был ответом на все вопросы, благослови ее бог. Она узнает.
Лулин заметила, что этот омерзительный Хеджес пялится, направляясь к своему паршивому мулу, она сурово нахмурилась в ответ, и плотно примкнула к плечу леди Ингельштад, положив руки на бока, сделав себя большой, или настолько большой, насколько возможно, убедившись, что он не заметит ничего, кроме порицания. Затем Рейнальт поспешил и встал между Хеджесом и женщинами, завязывая какой-то запинающийся разговор.
— Ваш муж хороший человек, — одобрительно сказала леди Ингельштад. — Всегда можно рассчитывать, что он сделает пристойные вещи.
— Это так, — сказала Лулин, убедившись, что слова звучат гордо, как и должны у любой жены.
Иногда она ненавидела мужа, с его досаждающим игнорированием ее усилий, и его раздражающими предположениями о том, какая работа женская, и какая мужская. Словно вбить гвоздь в забор, а потом напиться было настоящим трудом, а присматривать за толпой детишек целый день и ночь было забавой, за которую следует быть признательной. Она посмотрела вверх и увидела белых птиц высоко в небе, летающих стрелой кто знает куда, и захотела к ним присоединиться. Сколько шагов она сделала перед фургоном?
Ей нравилось в Хормринге, хорошие друзья и дом, и она провела годы, чтобы добиться хотя бы этого. Но никто никогда не спрашивал, о чем она мечтала, о нет; ожидалось лишь, что она продаст ее хороший стул и будет стоять рядом, и последует за ним. Она смотрела, как он спешил к началу колонны, указывая на что-то Маджуду. Большой человек, с большими мечтами, чтобы их обсуждать.
Неужели ему ни разу не приходило на ум, что она возможно хочет скакать, и чувствовать свежий ветер, и улыбаться распахнутой стране, и вязать коров, и обсуждать маршрут, и говорить на встречах, пока он тащится у визжащего фургона, и меняет загаженные тряпки на свежие, и кричит на остальных троих, чтоб прекратили кричать, и его соски изжеваны в мясо каждый час или два, и кроме того от него ждут хорошего ужина, и исполнения супружеских обязанностей, болен он или нет, устал или нет?
Глупый вопрос. Это ему никогда не приходило в голову. А когда приходило ей, что бывало часто, всегда было что-то, что останавливало ее язык так же верно, как если бы у нее было заикание, и заставляло ее лишь пожать плечами и молча надуться.
— Посмотри на это, — прошептала леди Ингельштад. Шай Соут спрыгнула с седла в дюжине шагов от колонны и присела в длинной траве в тени ее лошади, создавая брызги; поводья были у нее в зубах, штаны вокруг коленей, часть ее бледной задницы была хорошо видна.
— Невероятно, — пробормотал кто-то.
Она натянула штаны, дружелюбно махнула рукой, застегнула ремень, выплюнула поводья в руку и тут же была в седле. Все дело не заняло времени вообще, и было сделано в точности там и так, как она хотела.

Все дело не заняло времени вообще, и было сделано в точности там и так, как она хотела. Лулин Бакхорм хмуро посмотрела вокруг на внешний круг женщин, меняющихся, чтобы одна из шлюх могла занять свое место над ведром.
— Есть ли причина, по которой мы не можем делать то же? — пробормотала она.
Леди Ингельштад железно нахмурилась. — Более чем определенно, есть! — Они смотрели, как Шай Соут ускакала, крича что-то Свиту о том, чтобы сомкнуть фургоны. — Хотя, в настоящий момент, должна признаться, она от меня ускользает.
Тонкий крик раздался от колонны и звучал как ее старшая дочь, и сердце Лулин почти выскочило из груди. Она метнулась в дикой панике, затем увидела, что дети просто снова дрались на сиденье фургона, визжа и смеясь.
— Не волнуйтесь, — сказала леди Ингельштад, похлопывая ее руку, когда она шагнула назад в свое место в круге. — Все хорошо.
— Просто здесь столько опасностей. — Лулин вздохнула и постаралась успокоить бьющееся сердце. — Столько всего может пойти не так. — Иногда она ненавидела свою семью, а иногда ее любовь к ним была как боль. Вероятно, это была загадка без решения.
— Ваша очередь, — сказала леди Ингельштад.
— Точно. — Лулин начала поднимать юбки, когда круг сомкнулся вокруг нее. Проклятье, было ли еще где-то столько трудностей, чтобы пописать?
Знаменитый Иосиф Лестек поворчал, сжал и наконец, выдавил еще несколько капель в банку. — Да… да… Но затем вагон тряхнуло, тарелки и ящики загрохотали, он отпустил член, чтобы схватиться за перила, и когда принял устойчивое положение, миг удовольствия уже полностью прекратился.
— Отчего на человеке проклятие возраста? — прошептал он, цитируя последнюю сцену «Кончины Нищего». О, тишина, в которой он шептал эти слова на пике сил! О, аплодисменты, что текли потом! Потрясающие овации. А сейчас? Он воображал себя в диких местах, когда его труппа посещала провинции Мидерланда, совершенно не представляя, как могут выглядеть по-настоящему дикие места. Он глядел в окно на бесконечную траву. Огромные руины попали в поле зрения, какой-то забытый фрагмент Империи, заброшенный бесчисленное количество лет. Поваленные колонны, поросшие травой стены. Много их было разбросано в этой части Дальней Страны, их слава увяла, их истории неизвестны, их останки вряд ли пробуждают интерес. Реликты давно прошедших лет. Точно как он.
Он вспомнил с сильнейшей ностальгией времена в его жизни, когда он писал полные ведра. Разбрызгивал, как насос, даже не задумываясь, а затем убегал на сцену, греться в отблесках сладко пахнущих ламп на китовом масле, вызывать вздохи у публики, купаться в жарких аплодисментах. Эта уродливая пара мелких троллей, сценарист и менеджер, упрашивали его остаться еще на один сезон, и умоляли, и пресмыкались, и предлагали больше, а он не удостаивал их ответом, занятый пудрой. Его пригласили в Агрионт, выступить на сцене самого дворца, перед его Августейшим Величеством и всем Закрытым Советом! Он играл Первого из Магов перед самим Первым из Магов — сколько актеров могут сказать то же? Он важно ходил по мостовой из униженных критиков, поверженных конкурентов, преклоняющихся поклонников, и вряд ли даже замечал их под ногами. Неудачи были для других людей.
А потом его подвели колени, потом живот, потом мочевой пузырь, потом публика. Сценарист ухмылялся, предложив на главную роль более молодого человека — конечно с почтенной второстепенной ролью для него, только пока он не наберет свою силу. Шатался по сцене, запинаясь на репликах, потея в сиянии вонючих ламп.

А затем менеджер ухмылялся, предлагая разойтись. Какое замечательное сотрудничество для них обоих, как много лет оно продолжалось, какие отзывы, какая публика, но пришло время для них обоих искать новые успехи, следовать за новыми мечтами.
— О, вероломство, твой лик премерзкий явлен …
Фургон вильнул, и жалкие капли, которые он выдавливал последний час, расплескались из банки на его руку. Он даже почти не заметил. Он теребил вспотевший подбородок. Ему надо было побриться. Некоторые стандарты нужно поддерживать. Он нес культуру в пустоши, разве нет? Он достал письмо Камлинга, и просмотрел его вновь, проговаривая слова под нос. Он был одержим чересчур украшательным стилем, этот Камлинг, но был приятно смиренным в своих хвалах и оценках, в его обещаниях прекрасного обращения, в его планах эпохального представления, которое будет поставлено в древнем имперском амфитеатре в Кризе. Шоу на века, как он это представлял. Культурная феерия!
Иосиф Лестек еще не кончен! Не он! Возвращение может случиться в самых неподходящих для этого местах. И прошло уже некоторое время с его последнего случая с галлюцинациями. Определенно на поправку! Лестек положил письмо и снова храбро схватил член, пристально глядя через окно на медленно удалявшиеся руины.
— Мое лучшее представление впереди… — проворчал он, сжимая зубы, выдавливая еще несколько капель в банку.
— Интересно, каково это, — сказала Саллит, жадно глядя на тот ярко раскрашенный фургон, на боку которого было написано сиреневыми буквами: Знаменитый Иосиф Лестек. Не то чтобы она могла прочесть. Но это, по словам Лулин Бакхорм, было там написано.
— Что каково? — спросила Голди, трогая поводья.
— Быть актером. Подниматься на сцену перед публикой и все такое. — Однажды она видела каких-то актеров. Ее мать и отец взяли ее. Перед тем, как они умерли. Конечно перед тем. Не актеры из большого города, но все же. Она хлопала, пока не заболели руки.
Голди убрала выскочивший локон обратно под потрепанную шляпку. — Разве ты не играешь роль, каждый раз, когда с клиентом?
— Не совсем то же самое, нет?
— Публики меньше, а во всем остальном разница не большая. — Было слышно, как Наджис с одним из старых кузенов Джентили стонет в конце фургона. — Покажешь, что нравится, и возможно получишь чаевые. — Во всяком случае, был шанс, что так быстрее закончится. Это тоже хорошо.
— Никогда не была сильна в притворстве, — пробормотала Саллит. Как бы то ни было, не притворялась, что это ей нравится. Разве что притвориться, что ее там вовсе не было.
— Речь не всегда о ебле. Не всегда. Не только о ебле, в любом случае. — Голди многое повидала. Она была адски практична. Саллит хотела бы быть такой практичной. Может и будет. — Просто относись к ним, словно они что-то из себя представляют. Это все, чего они хотят, нет?
— Полагаю. — Саллит хотела бы, чтобы к ней относились так, вместо нынешнего. Люди смотрели на нее и видели лишь шлюху. Она бы удивилась, если б кто-нибудь в Сообществе знал ее имя. Чувств меньше, чем к корове, и стоит меньше. Что бы подумали ее родители, их девочка шлюха? Но они потеряли авторитет, когда умерли, и было похоже, что Саллит потеряла его тоже. Она догадывалась, что бывает и хуже.
— Просто выживание. Вот как надо на это смотреть. Ты молода, милочка. У тебя есть время поработать. — Сука с течкой бежала вдоль колонны, и стая из дюжины или больше псов всех форм и размеров с надеждой скакали следом.

— Сука с течкой бежала вдоль колонны, и стая из дюжины или больше псов всех форм и размеров с надеждой скакали следом. — Таков мир, — сказала Голди, глядя, как они пробегают. — Напрягись, поработай, и можешь выйти богатой. Во всяком случае, достаточно богатой, чтобы с комфортом уйти на пенсию. Вот это мечта.
— Это? — Для Саллит звучало как довольно хреновая мечта. За неимением худшей.
— Сейчас не много работы, да, но когда прибудем в Криз, увидишь, деньги потекут. Ланклан знает что почем, не волнуйся на этот счет.
Все хотели попасть в Криз. Просыпаясь, они говорили о маршруте, спрашивали Свита, сколько миль они уже проехали, сколько еще осталось, считая их, как дни тяжелого приговора. Но Саллит это место внушало ужас. Иногда Ланклан говорил о том, как много там одиноких мужчин, с горящими глазами, и как у них будет пятьдесят клиентов за день, будто об этом можно только мечтать. Для Саллит это звучало как ад. Иногда ей не очень нравился Ланклан, но Голди говорила, что как сутенер он был нормальным.
Визги Наджис достигли апогея, который стало невозможно игнорировать.
— Сколько осталось ехать, — спросила Саллит, пытаясь затмить их разговором.
Голди нахмурилась, глядя на горизонт. — Много земли и много рек.
— Это ты говорила недели назад.
— Это было правда тогда, и это правда сейчас. Не волнуйся, милочка. Даб Свит приведет нас туда.
Саллит надеялась, что не приведет. Она надеялась, старый скаут проведет их по огромному кругу обратно в Новый Кельн, и ее мать и отец улыбнутся ей из дверей старого дома. Это было все, чего она хотела. Но они умерли от лихорадки, и здесь, в огромной пустоте было не место мечтам. Она глубоко вздохнула, вытерла боль из носа, убедившись, что не заплачет. В конце концов, это было не честно. Слезы ей не помогали, не так ли?
— Старый добрый Даб Свит. — Голди дернула поводья и цокнула волам. — Слышала, он никогда в жизни не заблудился.
— Значит, не заблудились, — сказала Плачущая Скала.
Свит отвел глаза от приближающегося всадника, чтобы покоситься на нее, сидящую наверху одной из сломанных стен; позади нее садилось солнце, она качала свободной ногой, тот старый флаг был снят с ее головы, и ее волосы, серебристые, все еще с несколькими золотыми полосами, были развернуты по всей длине.
— Когда это ты думала, что я заблудился?
— Когда меня нет рядом, чтобы указать путь.
Он с сожалением ухмыльнулся на это. Лишь пару раз в эту поездку ему требовалось ускользнуть в темноте в ясную ночь, чтобы повозиться со своей астролябией и взять правильное направление. Он выиграл в карты ее у ушедшего на пенсию капитана, и она доказала свою чертовскую полезность за эти годы. Иногда быть на равнинах, это как на море. Ничего кроме неба, и горизонта, и чертова стонущего груза. Нужна уловка-другая чтобы соответствовать легенде.
Бурый медведь? Он убил его копьем, а не голыми руками, и тот был старый, медленный, и не особо большой. Но это был медведь, и он его убил, ладно. Почему народ не удовлетворится этим? Даб Свит убил медведя! Но нет, им надо нарисовать картину, все невероятней с каждым пересказом — голыми руками, потом спасал женщину, потом там было три медведя — пока он сам не становился лишь разочарованием рядом с ней. Он прислонился спиной к сломанной колонне, сложив руки, и с неприятным, неприятным чувством в животе смотрел, как галопом приближается всадник, без седла, на манер Духов.

— Кто сделал меня таким охуенно восхитительным? — пробормотал он. — Уж точно не я.
— Хм, — сказала Плачущая Скала.
— Никогда в жизни у меня не было возвышенных мотивов.
— Ух.
Было время, он слышал истории о Дабе Свите, совал пальцы за ремень и задирал нос, обманывая себя, что такой его жизнь и была. Но годы проходили также трудно, как всегда, у него оставалось все меньше, а историй было больше, пока они не стали историями о человеке, которого он никогда не встречал, добившемся того, чего он никогда и не мечтал пытаться. Иногда они вызывали осколки воспоминаний о сумасшедших и отчаянных боях, или скучных путешествиях в никуда, или иссушающих поездках в холоде и голоде, и он тряс головой и удивлялся, какая ебаная алхимия превратила эти эпизоды обычной неизбежности в благородные приключения.
— Что получили они? — спросил он. — Кучу историй, чтобы развесить уши. Что получил я? Ничего из того, с чем можно уйти на пенсию, это уж точно. Только изношенное седло, и мешок чужой лжи.
— Ух, — сказала Плачущая Скала, будто это был естественный порядок вещей.
— Не честно. Просто не честно.
— Почему должно быть честно?
Он проворчал свое согласие с этим. Он больше не старел. Он был старым. Его ноги болели. Когда он просыпался, и его грудь болела, когда он ложился, и холод пробирался ему вглубь, и он смотрел на дни позади и видел, насколько их было больше, чем тех, что впереди. У него не было представления, сколько еще ночей он сможет спать под безжалостным небом, но люди все еще смотрели на него с благоговением, словно он был сам великий Иувин, и если б это привело к реальной выгоде, он смог бы утихомирить бурю или уничтожить Духов молнией из задницы. У него не было молний, не у него, и иногда после разговора с Маджудом и игры этой роли — все — знает — и-никогда — не — увиливает — лучше, чем сам Иосиф Лестек смог бы сыграть, он взбирался на лошадь, и его руки дрожали, в глазах было темно, и он говорил Плачущей Скале: — Я утратил свою силу, — и она кивала, будто это был естественный порядок вещей.
— Я был кем-то однажды, разве нет? — пробормотал он.
— Ты все еще кто-то, — сказала Плачущая Скала.
— Кто тогда?
Всадник остановился в нескольких шагах неподалеку, хмуро глядя на Свита, и на Плачущую Скалу, и на руины, в которых они ждали, подозрительный, как напуганный олень. Затем он перекинул ногу и соскользнул вниз.
— Даб Свит, — сказал Дух.
— Локвей, — сказал Свит. Это должен быть он. Он был из нового типа, с мрачным видом, во всем видел плохое. — Почему здесь не Санджид?
— Ты можешь говорить со мной.
— Я могу, но зачем мне?
Локвей ощетинился, весь гневный и надутый, как всегда бывают молодые. Скорее всего Свит был таким же в молодости. Скорее всего он был хуже, но черт возьми, если все это позирование не утомляло его в настоящем. Он махнул Духу рукой. — Ладно, ладно, мы поговорим. Он вздохнул, и это неприятное чувство не стало слаще. Он долго планировал это, обсуждал каждую сторону, выбирал путь, но последний шаг был самым важным.
— Говори тогда, — сказал Локвей.

— Говори тогда, — сказал Локвей.
— Я веду Сообщество, может в дне быстрой скачки к югу отсюда. У них есть деньги.
— Тогда мы их заберем, — сказал Локвей.
— Ты сделаешь так, блядь, как тебе скажут, вот что ты сделаешь, — отрезал Свит. — Скажи Санджиду быть у места, где мы договорились. Они нервные, как сам ад. Просто покажитесь в боевой раскраске, поскачите вокруг, покричите побольше, пустите стрелу-другую, и они будут готовы заплатить. Не усложняй всё, ты понял?
— Я понял, — сказал Локвей, но у Свита были сомнения, что тот знал, что значит не усложнять.
Он близко подошел к Духу — их лица были на одном уровне, поскольку он к счастью стоял на уклоне — засунул большие пальцы за ремень, и выпятил челюсть. — Никаких убийств, ты слышал? Мило и просто, и все получат оплату. Половина тебе, половина мне. Скажи это Санджиду.
— Скажу, — сказал Локвей, глядя с вызовом в ответ. У Свита было искушение ударить его ножом и к черту все дело. Но здравый смысл возобладал. — Что скажешь на это? — спросил Локвей у Плачущей Скалы.
Она посмотрела на него сверху вниз, ее волосы разметал бриз, и продолжила качать ногой. Словно он вообще не говорил. Свит хихикнул.
— Ты смеешься надо мной, маленький человек? — бросил Локвей.
— Я смеюсь, а ты здесь, — сказал Свит. — Делай свои ебаные выводы. Теперь вали и скажи Санджиду, что я сказал.
Он долго хмурился вслед Локвею, глядя как он и его лошадь уменьшились до черной точки в закате, и думал, как конкретно этот эпизод скорее всего войдет в легенду о Дабе Свите. То неприятное чувство усилилось. Но что он мог поделать? Нельзя водить Сообщества вечно, не так ли?
— Надо иметь что-то на пенсию, — пробормотал он. — Не слишком жадная мечта, а?
Он покосился на Плачущую Скалу, снова завязывающую волосы в тот скрученный флаг. Большинство мужчин не увидели бы ничего, наверное. Но он, который знал ее столько лет, уловил разочарование в ее лице. Или может это его разочарование, отраженное как в спокойной луже.
— Я никогда не был ебаным героем, — бросил он. — Чтобы ни говорили.
Она лишь кивнула, словно это был естественный порядок вещей.
Народ стоял лагерем среди руин, высокое жилище Санджида было построено в углу упавшей руки огромной статуи. Никто не знал, чья это была статуя. Старый Бог, умерший и исчезнувший в прошлом, и у Локвея было чувство, что Народ скоро к нему присоединится.
В лагере было тихо, и хижин было немного, вдалеке молодые мужчины выстраивались на охоту. На вешалках лишь скудные полоски сушившегося мяса. Челноки ткачей одеял щелкали и стучали, разрезая время на уродливые моменты. К чему они пришли, они, кто должен править равнинами. Ткачество за мелкое жалование, и воровство денег, чтобы купить у их уничтожителей то, что и так должно быть их.
Черные пятна появились зимой и унесли половину детей, стонущих и потеющих. Они сожгли хижины и нарисовали священные круги на земле, и сказали нужные слова, но перемен не добились. Мир менялся, и в старых ритуалах не осталось силы. Дети все еще умирали, женщины все так же копали, мужчины все так же плакали, и Локвей плакал громче всех.
Санджид положил руку ему на плечо и сказал:
— Я боюсь не за себя.

Мое время прошло. Я боюсь за тебя и за молодых, кто должен идти после меня, и кто увидит конец всего. — Локвей тоже испугался. Иногда он чувствовал, что вся его жизнь была страхом. Что это за путь для воина?
Он оставил лошадь и выбрал дорогу через лагерь. Санджида принесли из его вигвама, его руки были на плечах двух его сильных дочерей. Его дух уходил кусочек за кусочком. Каждое утро от него оставалось все меньше; этого могучее тело, от которого дрожал мир, сжалось до оболочки.
— Что сказал Свит? — прошептал он.
— Что Сообщество приближается, и заплатит. Я не верю ему.
— Он был другом Народу. — Одна из дочерей Санджида вытерла слюну из уголка его слабого рта. — Мы встретимся с ним. — И он уже засыпал.
— Мы встретимся с ним, — сказал Локвей, но он боялся того, что может случиться.
Он боялся за своего маленького сына, который лишь три ночи назад впервые засмеялся, и таким образом стал одним из Народа. Это должен был момент празднества, но Локвей чувствовал только страх. Что это за мир был для рождения? В его юности Народ и его стада были сильными и многочисленными, а сейчас их украли новоприбывшие, и хорошие пастбища уничтожены проезжающими Сообществами, и зверям не на что охотиться, и Народ разбросан и вовлечен в постыдные дела. Раньше будущее всегда было похоже на прошлое. Сейчас он знал, что прошлое было лучшим местом, а будущее полно страха и смерти.
Но народ не сдастся без борьбы. Так что Локвей сидел перед своей женой и сыном, под открытыми звездами, и мечтал о лучшем будущем, которое, он знал, никогда не придет.

Гнев Божий

— Не нравится мне вид того облака! — крикнул Лиф, отбрасывая волосы с лица; ветер тут же бросил их обратно.
— Если б в аду были облака, — пробормотал Темпл, — они выглядели точно так же. — Это была черно-серая гора на горизонте, темная башня, упершаяся прямо в самые небеса, сделавшая из солнца мутное пятно, и окрасившая небо в странные воинственные цвета. Всякий раз, как Темпл проверял, она была ближе. Вся бесконечная, бесприютная Далекая Страна погружалась в тень, и где еще она пройдет, кроме как прямо через его голову? В самом деле, он вызывал необъяснимое притяжение всего опасного.
— Давай зажжем эти огни и назад к фургонам! — крикнул он, будто некое количество досок и брезента будут серьезной защитой против надвигающейся ярости небес. Ветер не помогал с задачей. Как и морось, которая началась мгновением позже. Как и дождь, пришедший вскоре, хлещущий сразу отовсюду, проникающий сквозь поношенную куртку Темпла, словно на нем ничего не было. Он согнулся, чертыхаясь над его маленькой кучкой коровьих лепешек, быстро размокающих в его руках до их оригинального, более благоухающего состояния, пока он возился с гаснущей палкой.
— Не много веселья в разведении костра дерьмом, а? — крикнул Лиф.
— У меня были работы и получше! — Хотя то же чувство противной тщетности возникало от большинства из них, сейчас Темпл был в нем уверен.
Он услышал звук копыт и увидел Шай, спрыгивающую с седла, с шляпой, застегнутой на голове. Ей пришлось подойти ближе и перекрикивать поднимающийся ветер, и Темпл обнаружил, что моментально сбит с толку ее рубашкой, которая, намокнув, плотно прилипла к ней и пуговица расстегнулась, демонстрируя маленький смуглый треугольник кожи под горлом, и более бледный вокруг, острые линии ее ключицы слабо блестели, возможно намекая на …
— Я сказала, где стадо? — прокричала она ему в лицо.

— Э… — Темпл показал большим пальцем за плечо. — Должно быть, в миле за нами!
— Буря сделала их беспокойными. — Глаза Лифа прищурились против ветра, или возможно на Темпла, сложно сказать.
— Бакхорм волновался, что они могут разбежаться. Он послал нас зажечь огни вокруг лагеря. — Темпл указал на полумесяц из девяти или десяти, что им удалось разжечь, прежде чем начался дождь. — Может отгонит стадо, если они запаникуют! — Хотя их тлеющие усилия не выглядели способными отогнать и стадо овец. Ветер сильно дул, вырывая дым из костров и разнося по равнине, заставляя длинную траву молотиться, утаскивая волнами и спиралями танцующие головки семян. — Где Свит?
— Без понятия. Нам придется справиться самим. — Она потащила его за мокрую рубашку. — Под этим ты больше костров не разожжешь! Надо возвращаться к фургонам!
Они втроем продирались через то, что сейчас было хлещущим ливнем, порывы ветра жалили и ударяли их, Шай тянула нервную лошадь за уздечку. Странный мрак опустился на равнину, и они почти не видели фургоны, пока не наткнулись на них скопом. Люди отчаянно тащили волов, пытались стреножить паникующих лошадей, привязывали вырывающийся скот, или боролись с собственными плащами или накидками, превращенными ветром в молотящих противников.
Ашжид стоял в середине, глаза наполнены страстью, мускулистые руки воздеты вверх к изливающимся небесам, местный идиот стоял на коленях у его ног, все выглядело как скульптура некоего страдающего Пророка. — От неба не убежать! — визжал он, указывая пальцем. — От Бога не спрятаться! Бог всегда наблюдает!
Темплу казалось, что это был самый опасный тип священника — кто на самом деле верит.
— Ты никогда не замечал, что Бог прекрасен в наблюдении, — крикнул он, — но довольно плох, когда дело доходит до помощи?
— У нас есть более важные проблемы, чем этот дурак и его идиот, — отрезала Шай. — Надо сомкнуть фургоны — если стадо побежит здесь, неизвестно, что случится!
Дождь лил теперь простынями, Темпл был таким мокрым, словно его окунули в ванну. Впервые за несколько недель, подумать только. Он увидел Корлин — зубы сжаты, волосы приклеены к черепу — которая воевала с веревками, пытаясь схватить хлопающий брезент. Ламб был рядом с ней, уперев тяжелое плечо в фургон и напрягшись, словно он мог сдвинуть его один. Он даже смог, немного. Затем пара испачканных Сулджиков прыгнула к нему и с их помощью фургон покатился. Лулин Бакхорм поднимала в него детей, и Темпл побежал помочь им, выскабливая волосы из глаз.
— Покайтесь! — визжал Ашжид. — Это не буря, это гнев Божий!
Савиан близко притянул его за изношенную робу. — Это буря. Продолжай болтать, и я покажу тебе гнев Божий! — И он толкнул старика на землю.
— Нам надо… — Рот Шай продолжал двигаться, но ветер украл ее слова. Она рванула Темпла, и он шатаясь пошел за ней, не больше нескольких шагов, но с таким же успехом они могли быть милями. Было черно как ночью, вода струилась по лицу, он дрожал от холода и страха, руки беспомощно болтались. Он повернулся, тяжесть внезапно пропала, и его охватила паника.
В какой стороне фургоны? Где Шай?
Один из его костров дымился рядом, искры вылетали в темноту, и он побрел к нему. Ветер дунул так, словно дверь хлопнула по нему, он толкал и боролся, цепляясь за него как один пьянчуга за другого.

В какой стороне фургоны? Где Шай?
Один из его костров дымился рядом, искры вылетали в темноту, и он побрел к нему. Ветер дунул так, словно дверь хлопнула по нему, он толкал и боролся, цепляясь за него как один пьянчуга за другого. Затем, внезапно, словно более ловкий обманщик, ветер дунул с другой стороны и повалил его, оставив трепыхаться в траве; дикие визги Ашжида, взывавшего к Богу покарать неверца, эхом звучали в его ушах.
Звучало сурово. Нельзя просто выбрать верить, не так ли?
Он вполз на карачки, вряд ли надеясь встать, словно его засосало в небо и бросило вниз где-то далеко, на земле, на которую не ступала нога человека. Вспышка расколола темноту, капли застыли полосами, фургоны обрамились белым, фигуры замерли в напряжении, как на каком-то сумасшедшем полотне, затем все снова погрузилось в хлещущую дождем темноту.
Мгновением позже гром рванул и загрохотал, обращая колени Темпла в желе, и, казалось, он заставит трястись саму землю. Но гром должен был закончиться, а этот лишь барабанил громче и громче, земля теперь определенно тряслась, и Темпл понял, что это не гром, а копыта. Сотни копыт стучали по земле, коровы взбесились от бури, дюжины тонн мяса неслись на него, пока он беспомощно валялся на коленях. Новая вспышка, и он увидел их, дьявольски представленных темнотой, как одно движущееся животное с сотнями пронзающих рогов; неистовая масса, бурлящая по равнине к нему.
— О Боже, — прошептал он, уверенный, что смерть, скользкая, как он сейчас, вцепилась наконец в него ледяной хваткой. — О Боже.
— Вставай, ебаный идиот!
Кто-то рванул его, и очередная вспышка осветила лицо Шай, без шляпы, волосы зализаны, губы скривились, сама упрямая решительность, и он никогда в своей жизни не был так счастлив от оскорбления. Он споткнулся с ней, они дернулись, ветер толкнул их, как пробки в течении; дождь превратился в ливень из писания, подобный мифическому потоку, которым Бог покарал высокомерие старого Сиппота; гром копыт слился с громом рассерженного неба в один ужасающий грохот.
Двойная вспышка молнии осветила заднюю часть фургона, край брезента бешено бился, и под ним было лицо Лифа, с выпученными глазами, который тянул руку наружу и выкрикивал одобрения, потонувшие в ветре.
Внезапно эта рука схватила руку Темпла, и его втащили внутрь. Еще одна вспышка показала ему Лулин Бакхорм и некоторых из ее детей, сбившихся вместе посреди мешков и бочек вместе с двумя шлюхами и одним из кузенов Джентили, всех мокрых, как пловцы. Шай скользнула в фургон за ним, Лиф тащил ее под руки, в то время как снаружи было слышно настоящую реку, текущую вокруг колес. Вместе им удалось закрыть хлопающий брезент.
Темпл отвалился на спину, в кромешной тьме, и кто-то навис над ним. Он слышал их дыхание. Может это была Шай, или Лиф, или кузен Джентили, и его не особо беспокоило кто.
— Божьи зубы, — пробормотал он, — что за погодка там снаружи.
Никто не ответил. Нечего сказать, или слишком измотаны для этого, или возможно они не могли его слышать, из-за стука пробегающих коров и града потока по вощеному брезенту над их головами.
Путь, который выбрало стадо, было несложно отследить — полоса грязной вытоптанной земли поворачивала вокруг лагеря и расширялась за ним, так как коровы разбежались; там и тут валялись трупы мертвых коров, блестящие и искрящиеся светлым влажным утром.
— Добрым людям Криза возможно придется немного дольше подождать слова Бога, — сказала Корлин.

— Похоже на то. — Шай первым делом направилась к куче мокрого тряпья. Но наклонившись перед ним, она увидела угол черной одежды расшитый белой окантовкой и узнала робу Ашжида. Она сняла шляпу. Чувствовала, что нужно сделать этот жест уважения. — Не много от него осталось.
— Полагаю, такое случается, когда несколько сотен коров пробегают по человеку.
— Напомни мне не пробовать этого. — Шай постояла и натянула шляпу обратно. — Думаю, лучше сказать остальным.
В лагере все шевелилось, народ исправлял поломанное бурей, собирая то, что она раскидала. Некоторые животные могли убежать на мили, Лиф и другие собирали их обратно. Ламб, Савиан, Маджуд и Темпл были заняты починкой фургона, которого ветром оттащило в канаву. Ну, Ламб и Савиан поднимали, Маджуд нацеливался на ось с тисками и молотком. Темпл держал гвозди.
— Все в порядке? — спросил он, когда они подошли.
— Ашжид мертв, — сказала Шай.
— Мертв? — проворчал Ламб, опуская фургон и сводя руки.
— Точно, — сказала Корлин. — Стадо пробежало по нему.
— Говорил ему оставаться на месте, — прорычал Савиан. Этот человек был само сочувствие.
— Кто будет теперь за нас молиться? — Маджуд даже выглядел обеспокоенным.
— Тебе нужно, чтобы за тебя молились? — спросила Шай. — Не считала тебя набожным.
Торговец ударил себя по острому подбородку. — Небеса на дне полного кошелька, но… Я стал привыкать к утренней молитве.
— И я, — сказал Бакхорм, который придрейфовал, чтобы присоединиться к разговору с парой средних сыновей.
— Кто бы мог подумать, — пробормотал Темпл. — Он все-таки обратил несколько неофитов.
— Кстати, юрист! — вскрикнула Шай. — Разве священник не был среди твоих профессий?
Темпл вздрогнул и наклонился, чтобы говорить потише. — Да, но из множества постыдных эпизодов в моем прошлом, этого я стыжусь больше всего.
Шай пожала плечами. — Всегда есть место позади стада, если это лучше тебе подходит.
Темпл мгновение подумал, затем повернулся к Маджуду. — В течение нескольких лет обучения мне давал личные наставления Кадия, Верховный Хаддиш Великого Храма Дагоски, всемирно известный оратор и теолог.
— Ну… — Бакхорм средним сдвинул шляпу назад. — Кхм… ты можешь прочесть молитву или не можешь?
Темпл вздохнул. — Да. Да я могу. — И он добавил вполголоса для Шай — Молитву от неверующего священника неверующей пастве из национальностей, не верующих в разные вещи.
Шай пожала плечами. — Мы сейчас в Далекой Стране. Полагаю, народу нужно что-то новое для сомнений. — И, наконец, — Он прочтет лучшую чертову молитву из тех что вы когда либо слышали! Его имя Темпл, не так ли? Что еще религиознее может быть?
Маджуд и Бакхорм обменялись скептическими взглядами. — Если Пророк мог упасть с неба, полагаю, и из реки его могли выловить.
— А каково будет мое вознаграждение?
Маджуд нахмурился. — Мы не платили Ашжиду.

— Мы не платили Ашжиду.
— Единственной заботой Ашжида был Бог. А мне еще надо заботиться о себе.
— Не говоря о твоих долгах, — добавила Шай.
— Не говоря. — Темпл убедительно глянул на Маджуда. — И, в конце концов, твое отношение к благотворительности было ясно продемонстрировано, когда ты отказался предложить помощь утопающему.
— Уверяю тебя, я милосерден как никто, но есть чувства моего партнера Карнсбика, с которыми я должен считаться, а Карнсбик считает каждую монету.
— Как ты часто нам говоришь.
— И в то время ты не тонул, только был мокрым.
— Можно быть милосердным и к мокрому.
— А ты не был, — добавила Шай.
Маджуд потряс головой. — Вы двое продадите очки слепому.
— Не менее полезно, чем молитвы злодеям, — вставил Темпл, с набожным взмахом ресниц.
Торговец потер свой лысый скальп. — Очень хорошо. Но я ничего не покупаю без демонстрации. Молитву сейчас, и если слова убедят меня, я заплачу честную цену этим утром и каждым следующим утром. Надеюсь, спишу это на непредвиденные издержки.
— Непредвиденные и есть. — Шай наклонилась близко к Темплу. — Ты хотел перерыва в слежении за стадом, это может быть стабильный доход. Юрист, придай этому немного веры.
— Хорошо, — пробормотал Темпл в ответ. — Но если я новый священник, я хочу ботинки старого. — Он взобрался на один из фургонов, выстроив собравшуюся паству в неуклюжий полумесяц. К удивлению Шай, это была почти половина Сообщества. Ничто не толкает людей к молитве, как смерть, поняла она, или вчерашняя ночная демонстрация Божьего гнева не отразилась на посещаемости. Все Сулджики были здесь. Большинство шлюх и их сутенер тоже, хотя Шай предположила, что он больше следит за товаром, чем движим любовью Всемогущего.
Была тишина, подчеркиваемая лишь звуками ножа Хеджеса, который свежевал мертвую корову на мясо, и звуками лопаты Савиана, который упокаивал останки предыдущего духовного наставника Сообщества. Без ботинок. Темпл держал одну руку в другой и кротко направил лицо к небесам. Глубоким и чистым, без следа вчерашней ярости.
— Боже…
— Близко, но нет! — В этот момент прискакал Даб Свит, поводья болтались между двумя пальцами. — Доброе утро, мои храбрые компаньоны!
— Где черт возьми ты был? — крикнул Маджуд.
— Разведывал. Разве не за это ты мне платишь?
— За это, и за помощь в бури.
— Я не могу держать тебя за руку каждую милю в Дальней Стране. Мы были на севере, — указывая большим пальцем за плечо.
— На севере, — эхом откликнулась Плачущая Скала, которая каким-то образом умудрилась въехать в расположение лагеря с другой стороны в полной тишине.
— Смотрели за кое-какими признаками Духов, пытаясь провести вас чисто без всяких неприятных сюрпризов.
— Признаки Духов? — спросил Темпл, выглядящий слегка больным.
Свит поднял руку, успокаивая. — Пока нет нужды никому обсираться. Это Далекая Страна, здесь всегда вокруг Духи. Вопрос в том, какие и сколько.

— Пока нет нужды никому обсираться. Это Далекая Страна, здесь всегда вокруг Духи. Вопрос в том, какие и сколько. Мы беспокоились, что те следы могут принадлежать людям Санджида.
— И? — спросила Корлин.
— Прежде чем мы смогли их увидеть, началась та буря. Лучшее, что мы могли сделать, это найти скалу, чтобы спрятаться и дать ей пройти мимо.
— Ха ху, — проворчала Плачущая Скала, предположительно соглашаясь.
— Вам следовало быть здесь, — прорычал лорд Ингельштад.
— Даже я не могу быть всюду, ваша светлость. Но продолжайте выражать недовольство, пожалуйста. Презрение — доля скаута. Каждый знает лучше, как все делать, до тех пор, пока не потребуется сказать, что конкретно. Мы предполагали, что в Сообществе достаточно смелых людей и светлых голов, чтобы справиться с этим — не то чтобы я причислял вашу Светлость к любой из этих групп — и что мы видим? — Свит выпятил нижнюю губу и кивнул вокруг на мокрый лагерь и его запачканных обитателей. — Несколько коров потеряно, но это была та еще буря прошлой ночью. Могло быть намного хуже.
— Мне слезть? — спросил Темпл.
— Не за мой счет. Что кстати ты там делаешь?
— Он собирался прочесть утреннюю молитву, — сказала Шай.
— Да? А что сталось с другим Божиим приставалой? Как его зовут?
— По нему ночью пробежало стадо, — сказала Корлин, не тратя эмоций по этому поводу.
— Полагаю, это объясняет. — Свит потянулся в седельную сумку, достал полупустую бутылку. — Ну, тогда давай вперед, юрист. — И сделал долгий глоток.
Темпл вздохнул, и посмотрел на Шай. Она пожала плечами и показала ему губами: «Стадо». Он снова вздохнул и повернул глаза к небу.
— Боже, — начал он во второй раз. — По причинам, о которых тебе лучше знать, ты решил послать много плохих людей в мир. Людей, которые лучше украдут что-то, чем сделают. Которые лучше сломают что-то, чем вырастят. Людей, которые лучше подожгут что-то, чем станут просто смотреть, как оно горит. Я знаю. Я встречался с такими. Я ездил с ними. — Темпл на мгновение посмотрел вниз. — Полагаю, я был одним из них.
— О, он хорош, — пробормотал Свит, передавая бутылку Шай. Она попробовала на вкус, убедившись, что глоток не был слишком глубоким.
— Возможно, они кажутся монстрами, эти люди. — Голос Темпла поднимался высоко и низко опускался, руки поглаживали, срывали, и указывали в манере, которая, как Шай пришлось признать, была весьма захватывающей. — Но правда в том, что не нужно волшебства, чтобы заставить людей делать плохие вещи. Плохая компания. Плохие решения. Неудача. И не более чем средний уровень трусости. — Шай предложила бутылку Ламбу, но он был так увлечен проповедью, что не заметил. Корлин взяла вместо него.
— Но собравшиеся здесь сегодня, смиренно ищущие твоего благословения, как ты видишь, разные типы людей. — Фактически, довольно много типов, так как толпа постоянно росла. — Не совершенные, конечно. Каждый со своими ошибками. Некоторые немилосердны. — И Темпл сурово взглянул на Маджуда. — Некоторые склонны напиваться. — Корлин замерла с бутылкой на полпути ко рту. — Некоторые немного на алчной стороне. — Его взгляд упал на Шай, и черт ее подери, если она не чувствовала себя слегка пристыженной в тот момент, и это было немного тяжело.

— Но каждый из этих людей пришел сюда, чтобы сделать что-то! — рябь согласия прошла по Сообществу, головы кивали. — Каждый из них выбрал трудный путь! Правильный путь! — Он и правда был хорош. Шай с трудом могла поверить, что тот же человек, который ныл десять раз на дню о пыли, изливал теперь сердце, словно слова Бога были в нем. — Храбро встретив опасности дикой природы, чтобы построить новые жизни своими руками, потом и праведными усилиями! — Темпл широко развел свои руки, чтобы охватить собрание. — Это добрые люди, Бог! Твои дети, выстроенные перед тобой, надеющиеся и упорные! Защити их от бури! Проведи их сквозь испытания этого дня, и каждого дня!
— Урра! — вскричал идиот, подпрыгнув и ударив воздух, его вера беспрепятственно переключилась на нового Пророка, он улюлюкал, веселился и кричал, — Добрые люди! Добрые люди! — пока Корлин не поймала его и не заткнула.
— Хорошие слова, — сказал Ламб, когда Темпл спрыгивал с фургона. — Черт возьми, то были отличные слова.
— В основном чужие, если быть честным.
— Ну, точно говорю, выглядит так, будто ты в них веришь, — сказала Шай.
— Несколько дней езды за стадом, и ты поверишь во что угодно, — пробормотал он. Собрание расходилось по своим делам, пара из них, проходя мимо, поблагодарила Темпла. Остался Маджуд, с оценивающе сжатыми губами.
— Убедился? — спросила Шай.
Торговец потянулся к кошельку — что само по себе было не далеко от чуда — и вытащил что-то, что выглядело как монета в две марки.
— Тебе следует заниматься молитвами, — сказал он Темплу. — На них здесь куда больший спрос, чем на законы. — И он подбросил монету, закрутившуюся в воздухе, мерцающую в утреннем солнце.
Темпл ухмыльнулся, потянувшись поймать ее.
Шай первая схватила ее из воздуха.
— Сто двенадцать, — сказала она.

Практичные

— Ты должен мне…
— Сто две марки, — сказал Темпл, поворачиваясь.
Он уже проснулся. В последнее время он начал просыпаться еще до рассвета, готовый к моменту, когда его глаза откроются.
— Точно. Подымайся. Тебя хотят.
— Всегда производил такое воздействие на женщин. Это проклятие.
— Для них, несомненно.
Темпл вздохнул, сворачивая одеяло. Ему было немного больно, но это пройдет. Он стал сильнее от работы. Твердым в местах, которые долгое время были мягкими. Ему пришлось подтянуть ремень на пару делений. Ну, не то чтобы делений, но он дважды перемещал изогнутый гвоздь, служивший пряжкой в старой подпруге, которая служила ему ремнем.
— Не говори мне, — сказал он, — что я еду за стадом.
— Нет. Раз ты читаешь Сообществу молитву, Ламб даст тебе взаймы свою лошадь. Сегодня ты со мной и Свитом поедешь охотиться.
— Тебе обязательно насмехаться надо мной каждое утро? — спросил он, натягивая сапоги. — Что случилось, чтобы ты стала такой?
Она стояла, глядя на него, уперев руки в бока.

— Свит нашел полоску леса вон там, и полагает, что там может быть дичь. Если предпочитаешь ехать за стадом, езжай за стадом. Подумала, ты будешь признателен за перерыв, но как знаешь. — Она повернулась и зашагала прочь.
— Постой, ты серьезно? — Пытаясь спешить за ней и одновременно натягивать второй ботинок.
— Стала бы я играть с твоими чувствами?
— Я еду на охоту? — Сафин сотню раз предлагал ему поохотиться, но каждый раз он говорил, что представить не может ничего более скучного. После нескольких недель с пылью, он бы бросился, смеясь, через равнины, даже если бы был дичью.
— Успокойся, — сказала Шай. — Никто не глуп настолько, чтобы давать тебе лук. Я и Свит будем стрелять, когда Плачущая Скала поднимет дичь. Ты и Лиф можете ехать следом, чтобы свежевать, разделывать и везти. Неплохо будет набрать дров для костра-другого, не воняющего говном.
— Свежевание, разделка и неговенные костры! Да, моя королева! — Он помнил те несколько месяцев, когда он разделывал коров в душном мясном районе Дагоски, вонь и мух, спиноломное напряжение и ужасный шум. Он думал, что это ад. Сейчас он пал на колени, схватил ее руку и целовал ее в благодарность за такой шанс.
Она выдернула ее. — Прекрати ставить себя в неловкое положение. — Было все еще темно, чтобы видеть ее лицо, но он подумал, что слышит улыбку в ее голосе. Она вытащила нож в ножнах из-под ремня. — Тебе понадобится это.
— Мой собственный нож! — И какой большой! — Он стоял на коленях и вздымал кулаки к небу. — Я еду на охоту!
Один из почтенных кузенов Джентили шаркая мимо, чтобы опорожнить мочевой пузырь, потряс головой и проворчал: — А кого это ебет?
Когда первые признаки рассвета прочертили в небе полосы, и колеса Сообщества начали крутиться, пятеро из них поехали через поросшую кустарником траву, Лиф на пустом фургоне, чтобы везти туши, а Темпл пытался убедить лошадь Ламба, что они на одной стороне. Они достигли края того, что сошло бы здесь за долину, но в любом другом месте просто считалось бы котлованом; несколько болезненно выглядевших деревьев кучно росли на его дне, поджаренные и сломанные. Свит сидел в своем седле, разглядывая эти необещающие леса. Только Богу известно зачем.
— Выглядит вроде нормально? — проворчал он Плачущей Скале.
— Вроде. — Дух стукнула свою старую лошадь пятками, и они поехали вниз по длинному уклону.
Тощие олени, выскакивающие из деревьев прямо на болты Свита и стрелы Шай, выглядели не так, как большие мягкие рогатые животные, которые качались на крючьях в вонючих складах Дагоски, но навыки вернулись довольно быстро. Вскоре Темпл делал ножом несколько быстрых разрезов, затем срезал всю шкуру, пока Лиф держал передние копыта. Он даже почувствовал гордость за то, как ему удавалось извлекать кишки из туш, от которых шел пар прохладным утром. Он показал Лифу эту уловку, и вскоре они были в крови по локти, смеялись, и бросались кусками кишок друг в друга, как пара мальчишек.
Довольно скоро у них было пять маленьких жестких туш, растянутых и блестевших в задней части фургона, и последняя освежеванная и обезглавленная; отбросы в обсиженной мухами куче, и шкуры в красно-коричневом клубке, как одежды, сброшенные группой решительных пловцов.
Темпл вытер нож Шай об одну из них, и кивнул наверх. — Я лучше посмотрю, что там делают эти двое.
— Я выпотрошу эту последнюю.

— Я лучше посмотрю, что там делают эти двое.
— Я выпотрошу эту последнюю. — Лиф ухмыльнулся ему, когда он взбирался на лошадь Ламба. — Спасибо за указания.
— Преподавание благороднейшее из призваний, как говорил мне Хаддиш Кадия.
— Кто он?
Темпл подумал об этом. — Хороший мертвый человек, который отдал свою жизнь за мою.
— Звучит как дерьмовая сделка, — сказал Лиф.
Темпл фыркнул. — Даже я так думаю. Я вернусь прежде, чем ты заметишь. — Он поднялся из долины, следуя вдоль полосы леса, наслаждаясь скоростью, которую выдавала лошадь Ламба, и поздравлял себя, что в конце концов добился прогресса с этим парнем. В сотне шагов впереди он увидел Свита и Шай, верхом наблюдающих за деревьями.
— Бездельники, вы не можете убивать быстрее? — крикнул он им.
— Тех вы уже закончили? — спросила Шай.
— Освежеваны, выпотрошены и готовы для котла.
— Будь я проклят, — проворчал Свит, арбалет с ручкой из слоновьей кости висел на его бедре. — Полагаю кому-то, кто знает разницу, лучше проверить рукоделие юриста. Убедиться, что он не освежевал Лифа по ошибке.
Шай повернула лошадь, и они поскакали обратно к фургону. — Не плохо, — сказала она, одобрительно кивая. Вполне возможно, такое было в первые, и он обнаружил, что ему это нравится. — Полагаю, мы еще можем сделать из тебя жителя равнин.
— Да, или я сделаю из вас хнычущих горожан.
— Для этого понадобится материал попрочнее, чем тот, из которого ты сделан.
— Да уж, я сделан из довольно слабого материала.
— Не знаю. — Она смотрела на него сбоку, оценивающе подняв бровь. — Я начинаю думать, под этой бумагой еще может быть какой-то металл.
Он стукнул в грудь кулаком. — Жесть, возможно.
— Ну, меч из него не выкуешь, но пристойное ведро вполне.
— Или ванну.
Она закрыла глаза. — Черт возьми, ванна.
— Или крышу.
— Черт возьми, крыша, — они поднялись и посмотрели вниз на деревья. — Ты можешь вспомнить, какая крыша…
В поле зрения попал фургон, и куча шкур, и рядом с ними на земле лежал Лиф. Темпл знал, что это был он, из-за сапог. Остальное он не видел, потому что две фигуры склонились над ним. Первой его мыслью было, что он упал, а двое других помогают ему встать.
Затем один из них повернулся, он был одет в дюжину пестро сшитых разных шкур, и держал красный нож. Он злодейски взвизгнул, высоко и небрежно, как волк на луну — кончик языка высовывался из его рта — и начал карабкаться по уклону к ним.
Темпл мог только сидеть и таращиться, когда Дух спешил ближе, пока он не увидел выпученные глаза на раскрашенном красным лице. Затем тетива Шай прожужжала прямо ему на ухо, стрела мелькнула в нескольких шагах и вонзилась в обнаженную грудь Духа, остановив его, как удар в лицо.
Взгляд Темпла метнулся к другому Духу, который стоял теперь за прикрытием травы и костей, стаскивал свой лук со спины и тянулся к стреле в кожаном колчане, висевшем на его голой ноге.

Шай поскакала с холма, крича вряд ли более по-человечески, чем Дух, и вытаскивая короткий меч, который она носила.
Дух достал стрелу, затем повернулся и присел. Темпл оглянулся, чтобы увидеть, как Свит опускает арбалет. — Их будет больше! — крикнул он, цепляя стремя концом арбалета, и натягивая тетиву одной рукой; дернув другой, он повернул лошадь и осматривал лес.
Дух пытался поднять стрелу, выронил ее, потянулся за другой, не в силах выпрямить руку, поскольку в ней был болт. Он прокричал что-то Шай, когда она подъехала, и она ударила его мечом поперек лица, свалив его.
Темпл пришпорил лошадь вслед за ней и соскочил с седла у Лифа. Одна нога парня была подвернута, словно он пытался встать. Шай склонилась над ним, он тронул ее руку и открыл рот, но лишь полилась кровь. Кровь изо рта, и из носа, и из рваных ошметков, где были его уши, и из порезов на его руках, и из раны от стрелы на груди. Темпл смотрел вниз, дергая руки в тупой беспомощности.
— Давай его на твою лошадь! — прорычала Шай, и Темпл внезапно ожил и схватил Лифа под руки. Плачущая Скала спустилась откуда-то, и била дубинкой Духа, которого подстрелила Шай. Темпл слышал хруст, когда начал затаскивать Лифа на лошадь, споткнулся, упал, с трудом поднялся и начал снова.
— Оставь его! — крикнул Свит. — Ему конец, это и дураку ясно!
Темпл проигнорировал его, и сжал зубы, пытаясь поднять Лифа на лошадь за ремень и окровавленную рубашку. Для тощего паренька он был весьма тяжел. — Не оставлю его, — прошипел Темпл, — Не оставлю… не оставлю…
В мире были только он, Лиф и лошадь, только его ноющие мышцы и мертвый груз парня, и его бессмысленные булькающие стоны. Он слышал удаляющийся звук копыт лошади Свита. Слышал крики на незнакомом языке, вряд ли человеческие голоса. Лиф свисал и съезжал, лошадь двигалась, а затем Шай оказалась возле него, рыча, напрягаясь, со страхом и злостью, и вдвоем они подняли Лифа на луку седла, древко сломанной стрелы чернело в воздухе.
Руки Темпла были покрыты кровью. Мгновение он стоял, глядя на них.
— Езжай! — проорала Шай. — Езжай, ебаный идиот!
Он взобрался в седло, хватая поводья липкими пальцами, стуча пятками, и почти упав со своей лошади — с лошади Ламба — потом он скакал, скакал, ветер бил в его лицо, выбивая искаженные крики из его рта, выбивая слезы из его глаз. Ровный горизонт наклонился и задрожал, Лифа подбросило в луке седла; Свит и Плачущая Скала были двумя изогнутыми пятнышками на фоне неба. Шай впереди, низко склонившись в седле, хвост ее лошади развевался; она бросила взгляд назад, и он увидел страх на ее лице; не хотел смотреть, но пришлось.
Они были на холмах, как посланцы ада. Раскрашенные лица, раскрашенные лошади, по-детски размалеванные и увешанные шкурами, перьями, костями, зубами; один с высушенной и сморщенной человеческой рукой, обернутой вокруг шеи; один с головным убором из бычьих рогов; один носил в качестве нагрудника медную тарелку, блестящую и сверкающую на солнце. Неразбериха летающих рыжих и желтых волос и взмахов оружия, крючковатого, остроконечного, зазубренного; все яростно кричат и нацелены убить его самым ужасным способом, и Темпла пронзил холод до самой задницы.
— О Боже, о Боже, о блядь, о Боже…
Его безмозглое богохульство стучало, как копыта его лошади — лошади Ламба — и стрела пролетела мимо в траву. Шай закричала на него через плечо, но слова унесло ветром. Он вцепился в поводья, в рубашку на спине Лифа, его дыхание ухало, плечи зудели, и он точно знал, что он покойник и хуже чем покойник; и все о чем он мог думать, что ему ведь следовало ехать за стадом.

Он вцепился в поводья, в рубашку на спине Лифа, его дыхание ухало, плечи зудели, и он точно знал, что он покойник и хуже чем покойник; и все о чем он мог думать, что ему ведь следовало ехать за стадом. Следовало шагнуть вперед, когда гурки пришли за Кадией, вместо того, чтобы стоять в тишине, в беспомощной линии стыда со всеми остальными.
Затем он увидел движение впереди и понял, что это Сообщество, силуэты фургонов и коров на ровном горизонте, всадники, выехавшие, чтобы встретить его. Он глянул через плечо, и увидел, что Духи отступают, отслаиваются, слышал их вопли; один из них послал стрелу, дугой пролетевшую рядом с ним и упавшую довольно близко; он всхлипнул от облегчения, самообладания хватило лишь на то, чтобы остановиться, когда он подъехал; его лошадь — лошадь Ламба — дрожала почти так же, как он.
Среди фургонов был хаос; паника распространялась, словно там было шесть сотен Духов, а не шесть; Лулин Бакхорм кричала о пропавшем ребенке; Джентили путался с покрытым ржавчиной нагрудником, который был даже старше его; пара коров отвязалась и бежала через середину; Маджуд стоял на сидении фургона и пронзительно выкрикивал призывы успокоиться, но никто не слышал.
— Что случилось, — прорычал Ламб, спокойный как всегда, и Темпл мог лишь потрясти головой. Слов не было. Пришлось заставить ноющую руку отпустить рубаху Лифа, Ламб снял того с лошади и уложил на землю.
— Где Корлин? — выкрикивала Шай, и Темпл соскользнул с седла, его ноги онемели, как две сухие палки. Ламб разрезал рубаху Лифа, ткань рвалась под лезвием; Темпл склонился, вытирая кровь от древка стрелы, вытирая, но сколько бы он не вытирал, натекало больше, все тело Лифа было в ней.
— Дай мне нож, — он щелкнул пальцами, и Ламб вложил его в руку; а он смотрел на ту стрелу; что делать, что делать, вытащить, вырезать, или протолкнуть; он пытался вспомнить, что Кадия говорил ему о ранах от стрел, что-то о том, что являлось лучшим шансом, лучший шанс, но он не мог сосредоточиться ни на чем, а глаза Лифа были умирающими, его рот свисал открытым, и все его волосы испачканы кровью.
Шай продралась к нему, и сказала: — Лиф? Лиф? — И Ламб мягко положил его ровно, Темпл воткнул нож в землю и покачнулся на пятках. К нему в странной спешке пришло все то, что он знал о парне. Что он был влюблен в Шай, и что Темпл начал уже обходить его; что он потерял родителей, что пытался найти брата, украденного бандитами; что он хорошо обращался со скотиной и был усердным работником… но теперь это все было разрублено посередине и никогда не разрешится; и все его мечты и надежды и страхи закончились здесь, на утоптанной траве и вырезаны из мира навсегда.
Чертова штука.
Савиан рычал и кашлял и тыкал всюду арбалетом, пытаясь собрать фургоны в некое подобие форта, ставя штабелями бочки, сундуки и мотки веревки, чтобы спрятаться за ними; коров загнали внутрь, женщин и детей в безопасное место, хотя Шай понятия не имела, где такое может быть. Народ путался, будто мысль о Духах никогда раньше не обсуждалась; они бегали, чтобы сделать, что им сказано, или в точности то, что сказано не делать; тащили упрямых животных или искали сложенное оружие, или спасали пожитки, или детей, или просто пялились, вцепившись в себя, словно их уже зарезали и отрезали уши.
Большой фургон Иосифа Лестека попал в канаву, и пара мужиков пыталась его вытащить. — Оставьте его! — крикнул Савиан. — Мы не собираемся играть на этом! — И они оставили эту красочную рекламу лучшего в мире театрального представления пустым равнинам.
Шай пробила себе путь через это безумие и поднялась в фургон Маджуда.

На юге, по колышущейся, движущейся траве скакали кругами трое Духов, один тряс рогатой пикой, и Шай подумала, что может услышать, как они поют, высоко и радостно. Свит смотрел, его заряженный арбалет лежал на колене, он тер свою бородатую челюсть, и казалось, что вокруг него был маленький кусочек спокойствия, в который она с признательностью самовольно влезла.
— Как парень?
— Умер, — сказала Шай, и ей стало тошно оттого, что это было все, что она могла сказать.
— Ах, черт возьми. — Свит горько скривился, закрыл глаза и надавил на них пальцами. — Черт возьми. — Затем он посмотрел на Духов на лошадях на горизонте, тряся головой. — Лучше сосредоточиться на том, чтобы остальные не последовали за ним.
Трескучий голос Савиана гремел вокруг, народ карабкался на фургоны с луками в непривычных руках, новыми, никогда прежде не использованными и древними, давно не служившими.
— О чем они поют? — спросила Шай, доставая стрелу из колчана и медленно крутя ее, чувствуя шершавость в пальцах, словно дерево было новой вещью, которую она прежде не чувствовала.
Свит фыркнул. — О нашей насильственной смерти. Они полагают, до нее рукой подать.
— Это так? — она не могла не спросить.
— Это зависит. — Мышцы челюсти Свита шевелились под его бородой, затем он медленно спокойно сплюнул. — От того, эти трое из основного войска Санджида, или он разделил его на мелкие части.
— И?
— Полагаю, мы сможем посчитать их, когда они прибудут, и если их будет несколько дюжин, значит у нас есть шанс, а если их несколько сотен, у нас, блядь, возникнут серьезные сомнения.
Бакхорм взобрался на фургон, кольчуга хлопала его по бедрам, и годилась ему даже хуже чем шла.
— Почему мы просто ждем? — прошипел он; Духи на данный момент забрали его заиканье. — Почему не двигаемся?
Свит медленно поднял на него серые глаза. — Куда двигаться? Замков поблизости нету. — Он посмотрел назад на равнины, пустые во всех направлениях, и на трех Духов, кружащих на границе той мелкой долины; слабое пение раздавалось над пустой травой. — Один клочок ничего ничуть не лучше для смерти, чем любой другой.
— Лучше потратить время, готовясь к тому, что будет, чем бежать от этого. — Ламб стоял высоко на соседнем фургоне. За последние несколько недель он собрал внушительную коллекцию ножей, и сейчас проверял их один за одним, спокойный, словно собирался вспахать поле позади фермы, а не драться за жизнь в дикой и беззаконной стране. Более чем спокойный, подумала Шай. Словно это было поле, которое он давно мечтал вспахать, и вот теперь получил шанс.
— Кто ты? Сказала она.
На мгновение он отвлекся на нее от своих ножей. — Ты меня знаешь.
— Я знаю большого мягкого Северянина, который боится ударить мула хлыстом. Я знаю попрошайку, который пришел к нам на ферму в ночи, чтобы работать за сухари. Я знаю человека, который держал моего брата и пел ему, когда у того был жар. Ты не тот человек.
— Это я. — Он перешагнул проем между фургонами, положил руки вокруг ее избитых бедер, и она услышала его шепот на ухо. — Но это не весь я. Не стой у меня на пути, Шай. — Затем он спрыгнул с фургона. — Тебе лучше сохранить ее в безопасности, — крикнул он Свиту.

— Тебе лучше сохранить ее в безопасности, — крикнул он Свиту.
— Ты шутишь? — Старый скаут разглядывал свой арбалет. — Я рассчитываю, что она спасет меня!
Сразу за этим Плачущая Скала высоко крикнула и указала на юг, и они потекли с гребня, как из какого-то кошмара; остатки диких веков, прошедших давным-давно, ощетинившиеся сотней украденных зазубренных клинков, каменными топорами и острыми сверкающими стрелами; и истории о резне, над которым смеялись, текли с ними; и у Шай перехватило дыхание.
— Нам всем отрежут уши! — завопил кто-то.
— Не похоже, что ты сейчас их используешь, а? — Свит поднял арбалет с мрачной улыбкой. — Похоже, несколько дюжин.
Шай, стоя на коленях, пыталась посчитать их, но у некоторых лошадей на боках были нарисованы другие лошади, на некоторых не было всадников, на некоторых было по двое или были чучела, выглядящие как люди; к другим была приделана хлопающая парусина, чтобы сделать из них гигантов, разбухших как утопленники; все плыло и размывалось перед ее рассеянным взглядом; бессмысленное, смертельное и непостижимое, как чума.
Шай подумала, что слышит, как молится Темпл. Она хотела бы знать как.
— Спокойно! — кричал Савиан. — Спокойно! — Шай с трудом понимала, что он имел в виду. Один Дух носил капюшон, покрытый осколками разбитого стекла, которые сверкали как драгоценности, его рот зиял в пронзительном крике. — Стойте и живите! Бегите и умрите! — У нее всегда была склонность бежать, и тонка кишка стоять; и если и было время убежать, все ее тело говорило, что оно настало. — Под этой ебаной раскраской они всего лишь люди! — Дух стоял в своих стременах и тряс оперенной пикой, голый, но раскрашенный, и ожерелье из ушей подпрыгивало и качалось на его шее.
— Стойте вместе или умрите поодиночке! — рычал Савиан, и одна из шлюх, чье имя Шай забыла, стояла с луком в руке, и ее светлые волосы разметал ветер, она кивнула Шай, и Шай кивнула ей в ответ. Голди, точно. Стоять вместе. Поэтому они называются Сообщество, не так ли?
Первая тетива спустилась, панически и бесцельно, стрела упала довольно близко; затем полетели еще, и Шай сама выстрелила, не особо выбирая цель, раз их было так много. Стрелы мелькали и падали в качающуюся траву, и в несущуюся плоть; и тут и там фигура выпадала из седла, или лошадь меняла курс. Дух в капюшоне свалился назад, болт Савиана прошел сквозь его раскрашенную грудь, но остальные столпились у слабого круга из фургонов, и поглотили его полностью, кружась, поднимаясь на дыбы и поднимая клубы пыли, пока они и их раскрашенные лошади не стали в самом деле призраками; слышались их крики и визги и животные вопли, бессмысленные и вероломные, как голоса безумных.
Стрелы падали вокруг Шай, свистели и стучали, одна упала из ящика, другая вонзилась в мешок прямо позади нее, третья осталась дрожать в сидении фургона. Она натянула тетиву, и выстрелила снова, и снова, и снова, стреляла в никуда, куда угодно, крича от страха и злости; и ее зубы сжались, ее уши были полны радостных воплей, и ее слюна горчила. Завязший фургон Лестека был красным холмом с фигурами, которые толпились вокруг, размахивая топорами, ударяя его копьями, как охотники, завалившие какого-то огромного зверя.
Пони, утыканная стрелами, проковыляла мимо, врезаясь в соседку, и, пока Шай смотрела на нее, косматая фигура с шумом прыгнула с бока фургона. Она увидела лишь выпученный глаз на лице, раскрашенном красным как глаз, и она схватилась за него, ее палец попал в рот, врезался в щеку, и вместе они упали с фургона, катаясь в пыли.

Сильные руки обхватили ее голову, поднимая и крутя, пока она рычала и пыталась достать нож; внезапно ее голова взорвалась светом, и весь мир стал тихим и странным, кругом шаркали ноги и душила пыль; она чувствовала жжение, рвущую боль под ухом, закричала, замолотила, и била в никуда, но не могла освободиться.
Затем вес исчез, и она увидела Темпла, борющегося с Духом, оба схватилась за красный нож; она вскарабкалась вверх, медленно, как растет кукуруза, обнажила меч, шагнула через качающийся мир и ударила Духа, поняв, что это был Темпл, так они были спутаны. Она резанула Духа по горлу, схватила его ближе и вонзила меч ему в спину, потащила и протолкнула, царапая кость, пока он не прошел насквозь, а ее рука не стала скользкой и горячей.
Стрелы порхали вниз, нежно как бабочки, падали среди коров, и те фырчали свое неудовольствие, некоторые в перьях и окровавленные. Они несчастно толкались, и один из старых кузенов Джентили упал на колени с двумя стрелами в боку, одна висела сломанная.
— Там! Там! — И она увидела, как что-то скользнуло под фургоном, когтистая рука, она топнула по ней сапогом и чуть не упала; один из старателей перед ней рубил лопатой; кто-то из шлюх ударял во что-то копьями; они кричали и кололи, словно преследовали крысу.
Краем глаза Шай уловила прореху между фургонами, а за ней шумную толпу нахлынувших пеших Духов; она слушала, как Темпл выдыхает что-то на своем языке; рядом с ней стонала женщина — или это был ее голос? Сердце выскакивало из груди, и она сделала шаг назад, будто еще один шаг грязи может стать щитом; все мысли лишь о том, чтобы стоять далеко, в исчезающем прошлом; тут появился первый Дух, с огромным античным мечом, коричневым от ржавчины, сжатым в раскрашенных кулаках, и человеческий череп был на его лице, словно маска.
Затем с рыком, который был наполовину смехом, посреди них оказался Ламб, еще более ужасный для нее, чем любая маска, что могли носить Духи. Его качавшийся меч размылся, и лицо-череп взорвалось брызгами черноты, тело обвисло, как пустой мешок. Савиан колол копьем с фургона, колол в визжащую массу, а Плачущая Скала била дубинкой, и остальные резали их и выкрикивали проклятия на всех языках Круга Мира, оттесняя их назад, вытесняя наружу. Ламб махнул снова, разрубив косматую фигуру надвое, отпнул труп, открыв огромную рану в спине, с белыми обломками кости в красном; он кромсал и крошил, а потом поднял извивающегося Духа и ударил его головой об обод бочки. Шай знала, что должна помочь, но вместо этого она села на колесо фургона и блевала, а Темпл смотрел на нее, лежа на боку, вцепившись в крестец, куда она его ударила.
Она увидела Корлин с ниткой в зубах, зашивающую порез на ноге Маджуда, спокойную как всегда, с рукавами по локоть в красных точках от ран, которые она лечила. Савиан уже выкрикивал резким охрипшим голосом, что надо сомкнуть фургоны, заткнуть прореху, выпихнуть тела, показать им, что они готовы на большее. Шай не думала, что готова на большее. Она сидела, обхватив руками колени, чтобы остановить все от тряски, кровь щекотала лицо, в волосах было липко, и она пялилась на труп Духа, которого убила.
Они были просто людьми, как Савиан и сказал. Сейчас, под правильным взглядом, она видела, что этот был просто мальчишкой, не старше Лифа. Не старше, чем был Лиф. Пятерых из Сообщества убили. Кузена Джентили подстрелили, двоих детей Бакхорма нашли под фургоном с отрезанными ушами, одну из шлюх утащили, и никто не знал как или когда.
Немногие не получили порезов или царапин, и ни одного, кто вскочил бы, услышав волчий вой, до конца их жизни. Шай не могла заставить руки прекратить дрожать, уши горели там, где Дух начал требовать свой приз. Она не была уверена, была ли там лишь зарубка, или ее ухо висело на лоскутке, и вряд ли смела выяснять.

Она не была уверена, была ли там лишь зарубка, или ее ухо висело на лоскутке, и вряд ли смела выяснять.
Но ей нужно было встать. Она думала о Пите и Ро, там далеко в диких землях, испуганных, как и она сама, и это придало ей жару; она сжала зубы и ее ноги зашевелились, и она рычала, втащив себя на фургон Маджуда.
Наполовину она ожидала, что Духи исчезли, уплыли прочь, как дым на ветру; но они были там, все еще в этом мире; и в этот раз, даже если Шай с трудом могла в это поверить, хаотично кружились, или бесились в ярости на траве, пели и оплакивали друг друга; сталь все еще мерцала.
— Значит, уши еще на месте? — спросил Свит, и нахмурился, нажав пальцем у пореза и вызвав у нее содрогание. — Практически.
— Они придут опять, — пробормотала она, заставляя себя смотреть на кошмарные фигуры.
— Возможно, а может и нет. Они просто проверяют нас. Раздумывают, хотят ли они предпринять серьезную попытку.
Савиан вскарабкался перед ним, лицо еще жестче, и глаза прищурены даже сильнее, чем обычно. — Если б я был ими, я бы не остановился, пока мы не помрем.
Свит продолжил смотреть через равнину. Казалось, он был человеком, созданным для этой цели.
— К счастью для нас, они не ты. Может выглядеть дико, но средний Дух мыслит практично. Они быстро злятся, но не держат злобы. Мы доказали, что можем убивать, и вероятнее всего они постараются поговорить. Получить, что возможно, деньгами и мясом, и двигаться дальше за более легкой добычей.
— Мы можем выкупить путь отсюда? — спросила Шай.
— Не многое из созданного Богом нельзя купить, если есть монеты, — сказал Свит, и добавил себе под нос: — Я надеюсь.
— А если мы заплатим, — прорычал Савиан, — что остановит их от преследования и убийства нас, когда это будет удобно?
Свит пожал плечами. — Если ты хотел предсказуемости, тебе следовало остаться в Старикленде. Это Далекая Страна.
В этот момент изрубленная топорами дверь фургона Лестека с грохотом раскрылась и знаменитый актер выбрался, в ночной рубашке, с дикими слезящимися глазами и редкими белыми волосами в беспорядке. — Чертовы критики! — шумел он, потрясая пустой банкой в сторону Духов.
— Все будет хорошо, — сказал Темпл сыну Бакхорма. Его второму сыну, как он думал. Не одному их мертвых. Конечно не одному из них, потому что для них хорошо уже ничего не будет, они уже все потеряли. Вряд ли эта мысль была бы утешением их брату, так что Темпл сказал: «Все будет хорошо», снова, и попытался сделать это искренне, хотя болезненные удары сердца, не говоря о раненной ягодице, делали его голос дрожащим. Звучит забавно, раненная ягодица. Но это не забавно.
— Все будет хорошо, — сказал он, словно выражение делало это чугунным фактом. Он помнил, как Кадия говорил ему то же, когда началась осада, и огни горели по всей Дагоске, и было болезненно ясно, что ничего не будет хорошо. Это помогало, знать, что у кого-то есть силы сказать ложь. Так что Темпл сжал плечо второго сына Бакхорма и сказал:
— Все… будет… хорошо, — его голос в этот раз был уверенней, парень кивнул, и Темпл сам почувствовал себя сильнее оттого, что смог придать кому-то сил. Он думал, насколько этой силы хватит, когда снова придут Духи.
Бакхорм бросил лопату в пыль перед могилами.

На нем все еще была его старая кольчуга, все еще с неправильно застегнутыми пряжками, так что она была перекручена; он вытирал вспотевший лоб тыльной стороной ладони, размазывая пыль.
— Я думаю, многие из нас хотели бы, чтоб ты… сказал что-нибудь.
Темпл моргнул, глядя на него. — Да? — Но в конце концов, возможно, стоящие слова могли приходить из бесполезных ртов.
Большая часть участников Сообщества чинили укрепления, если можно было их так назвать, или смотрели на горизонт и обгрызали ногти до крови, или слишком паниковали насчет высокой вероятности их смерти, чтобы с кем-то общаться. Вокруг пяти холмиков земли собрались Бакхорм, его потрясенная моргающая жена, и их оставшийся выводок из восьми детей, в разном настроении, от скорби до ужаса и до непонимающего добродушия; две шлюхи и их сутенер, которого не было видно во время атаки, но он по крайней мере появился чтобы помочь копать; Джентили и два его кузена; и Шай, хмуро смотревшая на холм земли над могилой Лифа, сильно сжимая лопату побелевшими пальцами. Темпл внезапно отметил, что у нее были маленькие руки, и почувствовал странный источник симпатии к ней. Или возможно это была просто жалость к себе. Последнее более вероятно.
— Бог, — прохрипел он, и ему пришлось прочистить горло. — Иногда… кажется … что тебя здесь нет. — Темплу определенно казалось, что Его не было нигде, со всей той кровью и потерями, что он видел. — Но я знаю, что ты есть, — соврал он. Ему не платили за правду. — Ты везде. Вокруг нас, и в нас, и присматриваешь за нами. — Не делая много по этому поводу, заметьте, но таков уж Бог. — Я прошу тебя… я тебя умоляю, присмотри за этими мальчиками, похороненными в чужой земле, под чужими небесами. И за этими мужчинами и женщинами. Ты знаешь, у них были недостатки. Но они хотели сделать что-то в диких местах. — Темпл сам почувствовал укол слез, и ему пришлось прикусить губу на мгновение, посмотреть в небо и смахнуть их. — Прими их в свои руки, и даруй им покой. Нет тех, кто больше этого заслуживает.
Некоторое время они стояли в тишине, ветер дергал и трепал край куртки Темпла, и разбрасывал волосы Шай по ее лицу, затем Бакхорм поднял ладонь, в которой блестели монеты. — Спасибо.
Темпл закрыл загрубевшую руку погонщика своими двумя. — Это честь для меня сделать это. — Слова ничего не делали. Дети все еще были мертвы. Он не взял бы за это деньги, какими бы ни были долги.
Свет начинал угасать, когда Свит слез с фургона Маджуда; небо порозовело на западе и полоски черных облаков шли по нему, как буруны на спокойном море.
— Они хотят говорить! — крикнул он. — Они зажгли огонь на полпути к их лагерю, и они ждут слова! — Он выглядел чертовски довольным этим. Возможно и Темплу следовало быть довольным, но он сидел у могилы Лифа, некомфортно перенеся вес на пульсирующую ягодицу, чувствуя, что ничто уже не сделает его довольным.
— Теперь они хотят говорить, — горько сказала Лулин Бакхорм. — Теперь, когда двое моих мальчиков мертвы.
Свит поморщился. — Это лучше, чем если бы все твои мальчики были мертвы. Лучше мне пойти туда.
— Я иду, — сказал Ламб, высохшая кровь все еще была на его лице.
— И я, — сказал Савиан. — Надо убедиться, что ублюдки ничего не попытаются.
Свит почесал пальцами в бороде. — Разумно. Не повредит, если покажем им, что у нас есть железо.
— Я тоже пойду.

— Я тоже пойду. — Маджуд похромал, кривясь так, что был виден золотой зуб, штанина болталась там, где Корлин разрезала ее, чтобы открыть рану. — Клянусь, никогда больше не доверю тебе заключать сделки от моего имени.
— Черта с два ты пойдешь, — сказал Свит. — Если все пойдет хреново, нам придется убегать, а ты никуда не добежишь.
Маджуд перенес немного веса на поврежденную ногу, снова скривился, затем кивнул на Шай. — Тогда она пойдет вместо меня.
— Я? — пробормотала она, оглядываясь. — Говорить с этими уебками?
— Больше нет никого, кому я доверил бы торговаться. Мой партнер Карнсбик настаивал бы на лучшей цене.
— Мне начинает не нравиться Карнсбик, хоть я с ним ни разу не встречалась.
Свит покачал головой. — Санджиду не понравится присутствие женщины.
Темплу показалось, что это решило вопрос для Шай. — Если он мыслит практически, то переживет.
Они сели полукругом вокруг потрескивающего костра, может быть в сотне шагов от самодельного форта Сообщества; мерцающий свет их лагеря тускнел вдалеке. Духи. Ужасный бич равнин. Мифические дикари Далекой Страны.
Шай изо всех сил пыталась разжечь неистовую ненависть к ним, но когда она думала о холодном Лифе под землей, все, что она чувствовала, была боль потери, и беспокойство за его брата и за своего, который все еще был потерян, измотанность, разбитость и опустошенность. Поэтому, и оттого, что теперь она видела их спокойными, без смертельных криков или потрясаний оружием, она редко видела столь жалко выглядящую группу людей, а она провела значительную часть жизни в отчаянной нужде, и большую часть остальной жизни с недостатком денег.
Они носили полу-выделанные шкуры, и оборванную кожу, и потертые части дюжины разных костюмов из отбросов; голая кожа, что виднелась под ними, была бледной и туго натянутой на кости. Один улыбался, возможно предвкушая богатство, которое им скоро перепадет, у него было не меньше одного сгнившего зуба. Другой торжественно хмурился под шлемом, сделанным из медного чайника, его горлышко торчало изо лба. Шай приняла старого Духа в центре за Санджида. На нем была накидка из перьев поверх потускневшего нагрудника, который выглядел, будто он заставлял гордиться им какого-то генерала Империи тысячу лет назад. У него было три ожерелья из человеческих ушей — как она предположила, доказательство его великой доблести; но его лучшие годы были далеко позади. Она слышала его дыхание, мокрое и хрипящее, одна половина его кожистого лица провисла, поникший уголок его рта блестел рассеянной слюной.
Могли эти нелепые маленькие люди и кричащие монстры, которые являлись за ними на равнине, быть одной плоти? Урок, который ей следовало помнить из ее собственного прошлого в качестве зловещего бандита — ужасное никогда сильно не отделено от жалкого, и по большей части зависит от того, как ты на это смотришь.
Если уж на то пошло, старики по ее сторону костра сейчас пугали ее больше — языки пламени делали их лица с глубокими морщинами дьявольски незнакомыми; глаза блестели в холодных затененных глазницах; наконечник болта в заряженном арбалете Савиана холодно сверкал; лицо Ламба, который согнулся и искривился, как потрепанное бурей дерево, было травлено старыми шрамами, и не выражало ни намека о его мыслях, даже для нее, хотя она знала его все эти годы. Возможно, особенно для нее.
Свит качнул головой и сказал несколько слов на языке Духов, делая большие жесты руками.

Санджид сказал что-то в ответ, медленно и скрипуче, закашлялся и сказал еще немного.
— Просто обменялись приветствиями, — объяснил Свит.
— Ничего приветливого в этом нет, — отрезала Шай. — Давайте закончим и вернемся.
— Мы можем говорить вашими словами, — сказал один из Духов, на странном общем, будто у него был полный рот гравия. Он был молод, сидел ближе всего к Санджиду и хмуро смотрел через огонь. Его сын, возможно. — Мое имя Локвей.
— Ладно, — сказал Свит, прочищая горло. — Значит у нас тут ебаный проеб, а, Локвей? Сегодня не было нужды никому погибать. А теперь смотри. Трупы с обеих сторон, только чтобы придти к тому, с чего мы могли бы начать, если б ты просто сказал привет.
— Каждый человек, который посягает на наши земли, знает, на что идет, — сказал Локвей. Выглядело, будто он воспринимал себя весьма серьезно, что было большим достижением для человека, который носил порванную пару кавалерийских брюк Союза с бобровой шкурой в промежности.
Свит фыркнул. — Я скитался по этим равнинам задолго до того, как ты начал сосать сиську, приятель. А теперь ты будешь указывать мне, где я могу ездить? — Он свернул язык и плюнул в огонь.
— Кого ебет, кто где ездит? — бросила Шай. — Эта земля не похожа на ту, на которую захочет посягнуть любой здоровый человек.
Молодой Дух нахмурился на нее. — У нее неприятный язык.
— Отъебись.
— Хватит, — прорычал Савиан. — Если мы собрались заключать сделку, давайте заключим и разойдемся.
Локвей сурово посмотрел на Шай, затем наклонился, чтобы поговорить с Санджидом, и так называемый Император Равнин мгновение обдумывал свои слова, а потом прохрипел ответ.
— Пять тысяч ваших серебряных марок, — сказал Локвей, — и двадцать коров, и двадцать лошадей, и вы уедете с ушами. Вот слово грозного Санджида. — И старый Дух поднял подбородок и поворчал.
— Вы можете получить две тысячи, — сказала Шай.
— Тогда три тысячи, и животные. — Его торговля была почти такой же хреновой, как его одежда.
— Мои люди согласны на две. Это то, что вы получите. Что касается коров, можете взять дюжину, которых вы сдуру утыкали стрелами, это все. Лошадей — нет.
— Тогда возможно мы придем и заберем их, — сказал Локвей.
— Ты можешь придти и, блядь, попытаться.
Его лицо скривилось, чтобы заговорить, но Санджид потрогал его за плечо и промямлил несколько слов, все время глядя на Свита. Старый скаут кивнул ему, и молодой Дух кисло пожевал ртом. — Великий Санджид принимает ваше предложение.
Свит вытер руки об скрещенные ноги и улыбнулся. — Значит ладно. Хорошо.
— Ух. — Санджид разразился кривобокой ухмылкой.
— Мы договорились, — сказал Локвей, не улыбаясь.
— Хорошо, — сказала Шай, хотя ей это удовольствия не доставило. Она была по горло утомлена, хотела просто заснуть. Духи зашевелились, слегка расслабившись, тот, что с гнилым зубом ухмылялся шире, чем когда-либо.
Ламб медленно встал, за его спиной был закат, он выглядел, как высящийся кусок черноты с багровым небом вокруг него.

— У меня есть предложение получше, — сказал он.
Искры взвились вокруг его щелкнувших пяток, когда он прыгнул в костер. Вспыхнула оранжевая сталь, и Санджид вцепился в шею, заваливаясь назад. Тетива Савиана спустилась, и Дух с чайником упал с болтом во рту. Другой вскочил, но Ламб погрузил свой нож в верхушку его головы с треском, словно развалил чурбан.
Локвей вскочил на ноги, как раз когда Шай сделала то же, но Савиан нырнул и схватил его за шею, перекатившись на спину и утащив Духа за собой, молотящего и дергающегося; в его руке был топорик, но он беспомощно колол, рыча на небо.
— Что вы делаете? — закричал Свит, но не было никаких сомнений на этот счет. Ламб держал кулаком последнего Духа и бил его снова и снова, выбивая последнюю пару зубов; ударял его так быстро, что Шай с трудом сказала бы, сколько раз; раздавался шлепающий звук его руки в рукаве, его большой кулак хрустел и хрустел; черное очертание лица Духа потеряло всю форму, и Ламб сунул его тело шипеть в костер.
Свит шагнул назад от душа из искр. — Блядь! — Его руки вцепились в седые волосы, словно он поверить не мог в то, что видит. Шай тоже не могла поверить; ее всю пронзил холод, она замерла, каждый вдох ухал в ее горле; Локвей все еще рычал и боролся, плотно сидя в захвате Савиана, как муха в меду.
Санджид нетвердо поднялся, одна рука вцепилась в разрезанное горло, когтистые пальцы светились кровью. У него был нож, но Ламб стоял, ожидая этого; он поймал его запястье, словно это было предопределено, выкрутил и сбил Санджида на колени, кровь сочилась на траву. Ламб поставил сапог старому Духу в подмышку, и обнажил свой меч со слабым звоном стали, помедлил мгновение, чтобы потянуть шею из стороны в сторону, затем поднял клинок и опустил его с глухим звуком. Затем снова. Затем еще раз, и Ламб отпустил мягкую руку Санджида, потянулся вниз, взял его голову за волосы; теперь это была уродливая штука, с одной разрезанной щекой.
— Это тебе, — сказал он, и бросил ее молодому Духу в колени.
Локвей смотрел на нее, грудь вздымалась под рукой Савиана, полоса татуировки виднелась под сморщившимся рукавом старика. Взгляд Духа сдвинулся от головы к лицу Ламба, он обнажил зубы и прошипел: — Мы придем за вами! До рассвета, в темноте, мы придем за вами!
— Нет. — Ламб улыбнулся, его зубы и его глаза и кровь, стекавшая по его лицу, все светились в свете костра. — Перед рассветом… — Он присел на корточках перед Локвеем, все еще беспомощно удерживаемым. — В темноте… — Он мягко погладил лицо Духа, три пальца его левой руки оставили три черных полосы на бледной щеке. — Я приду за тобой.
Они слышали звуки, там, в ночи. Сначала разговоры, приглушенные ветром. Люди требовали узнать, что говорилось, а другие шипели на них, чтобы те помолчали. Затем Темпл услышал крик и вцепился в плечо Корлин. Она отмахнулась от него.
— Что происходит? — вопросил Лестек.
— Как мы можем знать? — отрезал Маджуд в ответ.
Они видели тени, движущиеся вокруг костра, и что-то типа удушья прошло по Сообществу.
— Это ловушка! — вскричала леди Ингельштад, и один из Сулджиков начал вопить словами, значение которых даже Темпл не мог понять. Искра паники, и все отпрянули назад, в чем, к стыду Темпла, он принял живое участие.
— Им не следовало туда идти! — прохрипел Хеджес, словно он был против этого с самого начала.

— Им не следовало туда идти! — прохрипел Хеджес, словно он был против этого с самого начала.
— Всем спокойно. — Голос Корлин был суровый и ровный, она и не думала дергаться.
— Кто-то идет! — Маджуд указал в темноту. Новая искра паники, снова все отпрянули, и снова Темпл был главным участником.
— Не стрелять! — сердитый бас Свита отразился из темноты. — Это все что мне нужно, чтобы увенчать мой ебаный день! — И старый скаут шагнул с поднятыми руками в свет факелов, Шай за ним.
Сообщество выдало коллективный вздох облегчения, в котором Темпл был среди самых громких, и выкатили две бочки, чтобы пустить переговорщиков в импровизированный форт.
— Что случилось?
— Они говорили?
— Мы в безопасности?
Свит просто стоял там, держа руки на бедрах, медленно покачивая головой. Шай хмурилась в никуда. Савиан пришел следом, его прищуренные глаза говорили так же мало, как обычно.
— Ну? — спросил Маджуд. — Мы заключили сделку?
— Они ее обдумывают, — сказал Ламб, поднимая зад.
— Что вы предложили? Что случилось, черт возьми?
— Он убил их, — пробормотала Шай.
Наступило мгновение озадаченной тишины. — Кто убил кого? — пискнул лорд Ингельштад.
— Ламб убил Духов.
— Не преувеличивай, — сказал Свит. — Одного он отпустил. — И он отбросил шляпу и склонился над ободом колеса фургона.
— Санджид? — проворчала Плачущая Скала. Свит кивнул головой. — Ох. — Сказала Дух.
— Ты… убил их? — спросил Темпл.
Ламб пожал плечами. — Может быть здесь, когда человек пытается тебя убить, вы платите ему за услугу. Там, откуда я пришел, у нас другой способ делать дела.
— Он убил их? — спросил Бакхорм, его глаза распахнулись от ужаса.
— Хорошо! — крикнула его жена, потрясая маленьким кулачком. — Хорошо, что хоть у кого-то хватило духу это сделать! Они получили то, за чем пришли! За двух моих мертвых мальчиков!
— У нас еще восемь, о которых надо думать! — сказал ее муж.
— Не говоря о каждом в этом Сообществе! — добавил лорд Ингельштад.
— Он был прав, сделав это, — прорычал Савиан. — За тех, кто умер, и для тех, кто жив. Вы верите этим ебаным животным? Заплати человеку, который тебя ранил, и все, чего добьешься, это научишь его поступать так же. Лучше, чтоб они научились нас бояться.
— Так ты говоришь! — бросил Хеджес.
— Говорю, — сказал Савиан, спокойно и холодно. — Посмотрите на хорошую сторону — мы возможно сохранили огромное количество денег.
— Скудное утешение, если это, кх… если это будет стоить нам наших жизней! — бросил Бакхорм.
Но финансовый аргумент, похоже, сильно повлиял на то, чтобы убедить Маджуда. — Нам следовало вместе сделать выбор, — сказал он.

— Выбор между убийством и смертью вовсе не выбор. — И Ламб прошел сквозь собравшихся, словно их там и не было, к пустому участку травы перед ближайшим костром.
— Адски ебанутая игра, нет?
— Игра с нашими жизнями!
— Шанс того стоил.
— Ты эксперт, — сказал Маджуд Свиту. — Что ты скажешь на это?
Старый скаут потер шею сзади. — Что сказать? Это сделано. Назад не вернешь. Разве только твоя племянница настолько хороша, что может пришить голову Санджида на место?
Савиан не ответил.
— Я и не думал. — Свит забрался на фургон Маджуда и уселся на его место у утыканного стрелами ящика, глядя вокруг на черную равнину, отличимую теперь от черного неба только по отсутствию звезд.
Темпл уже вынес в жизни несколько длинных бессонных ночей. Ночь, когда гурки наконец пробили стену и Едоки пришли за Кадией. Ночь, когда Инквизиция зачищала трущобы Дагоски в поисках предателя. Ночь, когда умерла дочь, и ночь вскоре, когда за ней последовала жена. Но такой длинной ночи ему переживать еще не приходилось.
Люди вперивали взгляды в чернильное ничто, иногда поднимаясь, затаив дыхание, потревоженные неким воображаемым движением; фоном были захлебывающиеся крики одного из старателей с ранением от стрелы в живот, Корлин не ожидала, что он протянет до рассвета. По приказу Савиана, раз уж он перестал давать предложения и принял бесспорное командование, Сообщество зажгло факелы и бросило их в траву за фургонами. Их мерцающий свет был почти что хуже темноты, потому что по его краям всегда таилась смерть.
Темпл и Шай сидели вместе в тишине, с осязаемой пустотой там, где было место Лифа, довольный храп Ламба тянулся бесконечно долго. В конце Шай кивнула вбок, прислонилась к нему и заснула. Он поигрался с идеей перетащить ее к костру, но отказался от этого. В конце концов, это мог быть его последний шанс почувствовать прикосновение другого человека. Если не считать Духов, которые убьют его завтра.
Как только стало достаточно серого света чтобы видеть, Свит, Плачущая Скала и Савиан сели на лошадей и направились к деревьям; остальные в Сообществе собрались, затаив дыхание на фургонах, чтобы смотреть, ввалившимися глазами от страха и недостатка сна, вцепившись в оружие или друг в друга. Вскоре трое всадников вернулись, крича, что под защитой леса все еще дымились костры, на которых Духи сожгли своих мертвых.
Но они ушли. Вышло так, что в конце концов они мыслили практически.
Теперь энтузиазм по поводу отважной и стремительной акции Ламба был единодушным. Лулин Бакхорм и ее муж были готовы расплакаться в признательности от лица своих мертвых сыновей. Джентили очевидно сделал бы в своей юности то же самое. Хеджес сделал бы то же, если б не его нога, поврежденная во время исполнения служебных обязанностей в Битве под Осрунгом. Две шлюхи предлагали вознаграждение в виде, котором Ламб, казалось, собирался принять, пока Шай не отклонила от его лица. Затем Лестек взобрался на фургон и предложил дрожащим голосом, что Ламб должен быть вознагражден четырьмя сотнями марок из сохраненных денег, от которых он, казалось, собирался отказаться, пока Шай не приняла их от его лица.
Лорд Ингельштад хлопнул Ламба по спине и предложил глотнуть из его лучшей бутылки бренди, которая хранилась две сотни лет в фамильных подвалах далеко в Кельне, которые были теперь, увы, собственностью кредиторов.
— Мой друг, — сказал аристократ, — да ты чертов герой!
Ламб поглядел на него со стороны, поднимая бутылку.

— Я чертов, точно.

Честная Цена

В этих холмах было холодно как в аду. Все дети были замерзшие, напуганные, сбивались вместе на ночь поближе к кострам, прижавшись порозовевшими щеками, и от их дыхания шел пар в лица друг другу. Ро брала руки Пита и терла их своими, и пыталась плотнее обернуть плешивые меха от темноты.
Немногим позже того, как они сошли с лодки, пришел человек и сказал, что Папа Ринг требует всех, Кантлисс чертыхнулся, что никогда не длилось долго, и отослал семерых из своих людей. Их оставалось лишь шестеро, включая ублюдка Блэкпоинта, но о побеге теперь никто не говорил. Вообще никто много не говорил, словно с каждой милей в лодке, в скачке или пешком, сила духа покидала их, затем и мысли, и они становились лишь мясом на ногах, волочились слабо и жалко в ту скотобойню, что была у Кантлисса на уме.
Женщину по имени Би тоже отослали, и она плакала и спрашивала Кантлисса: «Куда вы забираете детей?», а он усмехался: «Возвращайся в Криз и занимайся своим делом, будь ты проклята». Так что теперь Ро и мальчик Эвин и еще пара старших присматривали за волдырями и страхами остальных.
Они поднялись высоко в холмы, и еще выше, кружа по малохоженным тропам, прорезанным водой давным-давно. Они вставали лагерем среди огромных скал, которые были похожи на упавшие здания, здания древние, как горы. Деревья росли выше и выше, пока не стали колоннами из леса; казалось, что они прокалывают небо, их нижние ветки были высоко над головой, скрипели в тихом лесу, без кустов, без животных, без насекомых.
— Куда вы нас ведете? — спросила Ро Кантлисса в сотый раз, и в сотый раз он ей ответил: «Вперед», дергая небритым лицом в сторону серых очертаний пиков впереди; его модные одежды износились в лохмотья.
Они прошли через какой-то город, весь построенный из дерева, и построенный не очень хорошо; тощая собака гавкнула на них, но людей там не было, ни одного. Блэкпоинт нахмурился, глядя на пустые окна, лизнул прореху в зубах и сказал: «Куда они все делись?». Он говорил на Северном, но Ламб научил Ро достаточно, чтобы понять. «Мне это не нравится».
Кантлисс лишь фыркнул. — Тебе и не нужно.
Вверх и вперед, деревья сморщились до коричневых чахлых сосенок, затем до корявых веток, а потом деревьев уже не было. После ледяного холода стало странно тепло, мягкий бриз дул через склон горы, как дыхание, а затем стал слишком горячим, слишком, дети шли с трудом, розовые лица покрылись потом, они шли вверх по голым склонам из желтого камня, покрытого серой; земля была теплой как плоть, словно живой. Из трещин, подобных ртам, щелкал и шипел пар; в чашевидных камнях были покрытые солью лужи, вода в них булькала с вонючим газом, пенясь разноцветными маслами, и Кантлисс предупредил их не пить, так как это был яд.
— Это место неправильное, — сказал Пит.
— Это просто место. — Но Ро видела страх в глазах остальных детей, и в глазах людей Кантлисса, и сама тоже чувствовала. Это было мертвое место.
— Шай все еще идет следом?
— Конечно идет. — Но Ро не думала, что она идет, не так далеко, как сюда; так далеко, что казалось, они больше не в мире. Она с трудом могла вспомнить, как выглядит Шай, или Ламб, или какой была ферма. Она начинала думать, что все то исчезло, как сон, шепот, а вокруг было то, что осталось.
Их путь стал слишком крутым для лошадей, затем для мулов, так что один человек остался ждать с животными.

Она начинала думать, что все то исчезло, как сон, шепот, а вокруг было то, что осталось.
Их путь стал слишком крутым для лошадей, затем для мулов, так что один человек остался ждать с животными. Они влезли в глубокую пустую долину, где утесы были изрешечены дырами, слишком квадратными для природных; нагроможденные холмы изломанных скал у тропинки навели Ро на мысль о грунте из шахт. Но что за древние шахтеры копали здесь, и для чего вынимали грунт в этом проклятом месте, она не могла догадаться.
После дня дыхания этими отвратительными испарениями, когда носы и глотки были ободраны от вони, они взошли на огромную вершину скалы, изрытую и изукрашенную непогодой и временем, но безо мха, лишайника или растений. Когда они, в лохмотьях, нехотя подошли ближе, Ро увидела, что стена была покрыта буквами, и хотя она не могла их прочесть, она знала, что это предупреждение. В каменных стенах — таких высоких, что голубое небо было очень далеко — были еще дыры, намного больше, и на возвышающихся, скрипящих подмостках из старого дерева были платформы, веревки и ведра, и свидетельства свежих раскопок.
Кантлисс поднял руку:
— Стоять здесь.
— Что теперь? — спросил Блэкпоинт, теребя рукоять меча.
— Теперь мы ждем.
— Долго?
— Не долго, брат. — Мужчина стоял, непринужденно прислонившись к скале. Как Ро могла его не заметить, она не могла сказать, поскольку он не был маленьким. Очень высокий, с темной кожей, голова побрита до мельчайшей серебристой щетины, на нем была простая роба из неокрашенной ткани. В крюке одной из своих мускулистых рук он держал посох, такой же высокий, как и он сам, в другой было маленькое морщинистое яблоко. Теперь он куснул его, и сказал: «Привет», — с полным ртом. Он улыбался Кантлиссу, и Блэкпоинту, и остальным людям, и улыбался детям, и Ро в частности, как она подумала. «Привет, дети».
— Я хочу мои деньги, — сказал Кантлисс.
Улыбка не покинула лицо старика. — Конечно. Поскольку в тебе есть дыра, и ты веришь, что золото ее заполнит.
— Поскольку у меня есть долг, и если я его не заплачу, я покойник.
— Мы все покойники, брат, в свое время. Как мы туда попадем, вот что важно. Но ты получишь честную цену. — Его взгляд переместился на детей. — Я насчитал меньше двадцати.
— Длинное путешествие, — сказал Блэкпоинт, держа одну руку на мече. — Потери неизбежны.
— Ничто не неизбежно, брат. Что случается, случается из-за выбора, который мы делаем.
— Я не покупаю детей.
— Я покупаю их. Я не убиваю их. Причинение боли слабым заполняет дыру в тебе?
— Во мне нет никаких дыр, — сказал Блэкпоинт.
Старик последний раз укусил яблоко. — Нет? — И он бросил огрызок в Блэкпоинта. Северянин инстинктивно потянулся за ним, затем заворчал. Старик покрыл расстояние между ними за два легких шага и ударил его в грудь концом посоха.
Блэкпоинт содрогнулся, уронил огрызок, нащупывая меч, но у него не было сил его вытащить, и Ро увидела, что это был не посох, а копье, длинное окровавленное лезвие торчало из спины Блэкпоинта. Старик опустил его на землю, мягко положил руку на его лицо и закрыл ему глаза.
— Тяжело говорить, но я чувствую, что мир лучше без него.

Ро смотрела на труп Северянина, чья одежда уже потемнела от крови, и обнаружила, что рада, и не знала, что это значит.
— Черт возьми, — выдохнул один из людей Кантлисса, и взглянувшая вверх Ро увидела много фигур, которые в тишине вышли из шахт на леса и смотрели вниз. Мужчины и женщины всех рас и возрастов, но все носящие одинаковые коричневы одежды, и все с обритыми налысо головами.
— Несколько друзей, — сказал старик, вставая.
Голос Кантлисса, тонкий и льстивый, задрожал. — Мы сделали все что могли.
— Меня огорчает, что это все, что вы могли.
— Все что я хочу, это деньги.
— Меня огорчает, что деньги могут быть всем, что хочет человек.
— Мы заключили сделку.
— Это также огорчает меня, но мы заключили. Твои деньги здесь. — И старик указал на деревянный ящик, стоявший на скале, мимо которой они прошли. — Желаю тебе радости от них.
Кантлисс схватил ящик, и Ро увидела блеск золота внутри. Он улыбнулся, грязное лицо потеплело отраженным светом. — Пошли. — И он и его люди отошли назад.
Одна из маленьких девочек начала плакать, потому что маленькие дети начинают любить даже ненавистных, если это все что у них есть, и Ро положила руку ей на плечо и сказала «Шшшш», и постаралась быть храброй, когда старик прошелся, чтобы встать, возвышаясь над ней.
Пит сцепил свои маленькие кулачки и сказал: — Не тронь мою сестру!
Мужчина поспешно опустился на колени, так чтобы его лысая голова была на одном уровне с Ро, вблизи он выглядел громадным; он нежно положил одну огромную руку Ро на плечо, другую на плечо Пита и сказал:
— Дети, мое имя Ваердинур, я тридцать девятая Правая Рука Делателя, и я никогда не причиню вреда ни одному из вас, и не позволю никому причинить. Я поклялся в этом. Я поклялся защищать эту священную землю, и людей на ней до последней капли крови и до последнего вздоха, и только смерть остановит меня.
Он достал прекрасную цепь и повесил ее вокруг шеи Ро, и подвеска на ней, покоившаяся на ее груди, была куском тусклого серого металла в форме слезинки.
— Что это? — спросила она.
— Это чешуйка дракона.
— Настоящая?
— Да, настоящая. У нас у всех есть такие. — Он потянулся к своей робе и вытащил свою, чтобы показать ей.
— Зачем мне она?
Он улыбнулся, в его глазах блеснули слезы. — Потому что теперь ты моя дочь. — И он обнял ее и очень крепко сжал.

III
КРИЗ

Город, с менее чем тысячей постоянных жителей, был наполнен таким количеством жестокости, что сама атмосфера выглядела оплодотворенной ароматом мерзости: убийства буйно разрослись, пьянство было правилом, игра — универсальным времяпровождением, драки — отдыхом.
Дж. Буел
Ад по Дешевке

Криз ночью?
Представьте ад по дешевке.

И добавьте побольше шлюх.
Величайшее поселение новых рубежей, рай старателей, долго ожидаемый пункт назначения Сообщества, был втиснут в изогнутую долину, крутые края которой были усеяны пеньками от срубленных сосен. Это было место дикой развязности, дикой надежды, дикого отчаянья; все на крайностях и никакой умеренности; мечты втоптаны в навоз, а новые высосаны из бутылки, чтобы быть в свою очередь выблеванными и втоптанными. Место, где необычность была обыденностью, а заурядность неестественной; и смерть могла прийти завтра, так что лучше было получить все веселье сегодня.
Город в его грязных границах состоял по большей части из жалких палаток, вид внутри которых оскорблял взгляд через развеваемые ветром тряпки, закрывающие вход. Здания были небрежно сделаны из расколотых сосен и высоких надежд, поддерживались пьянчугами, валявшимися с обоих сторон; женщины рисковали своими жизнями, наклоняясь с шатких балконов и заманивая желающих потрахаться.
— Он стал больше, — сказала Корлин, глядя сквозь влажный затор, забивший главную улицу.
— Намного больше, — проворчал Савиан.
— Хотя не сказала бы, что лучше.
Шай попыталась представить, что может быть хуже. Парад сумасшедших кружил вокруг них через разбросанную всюду грязь. Лица как из какого-то кошмарного представления. В городе постоянно какой-то безумный карнавал. Пьяную ночь раскалывало неестественное хихиканье, стоны удовольствия или ужаса, крики ростовщиков и фырканье скота, скрип старых кроватей и пиликанье старых скрипок. Все сливалось в отчаянную музыку; не было двух одинаковых тактов, сочившихся через неподходящие двери и окна; рев смеха на шутку или на хороший поворот колеса рулетки сложно было отличить от рева гнева на плохие карты.
— Небеса милосердные, — пробормотал Маджуд, прижимая к лицу рукав от вечно меняющейся вони.
— Достаточно, чтобы человек поверил в Бога, — сказал Темпл, — И что Он где-то в другом месте.
Во влажной ночи виднелись руины. Колонны нечеловеческих размеров высились по каждой стороне главной улицы, такие толстые, что три человека не смогли бы обхватить их, сцепив руки. Некоторые обвалились у основания, некоторые были срублены на десять шагов кверху, а некоторые все еще стояли такие высокие, что вершины терялись в темноте наверху; движущиеся факелы выхватывали запятнанную резьбу, письмена, руны на алфавитах давно забытых веков, напоминания о древних событиях, победителях и проигравших, в тысячелетней пыли.
— Каким раньше было это место? — пробормотала Шай, у которой шея заболела от смотрения вверх.
— Чистым, надо полагать, — сказал Ламб.
Лачуги росли вокруг этих древних колонн, как буйные грибы из стволов мертвых деревьев. Люди строили на них шатающиеся леса, вырезали наклонные подпорки, вешали веревки с крыш и даже перебрасывали дорожки между ними, вплоть до того, что некоторые лачуги были полностью скрыты под этими корявыми конструкциями, и, казалось, были превращены в кошмарные корабли, стоящие на тысячи миль вокруг, украшенные факелами, фонариками и яркой рекламой всех мыслимых пороков; все такое ненадежное, что можно было видеть, как здания шевелятся, когда дует ветер.
Долина открылась, когда остатки Сообщества пробирались своими путями дальше, и основное настроение усилилось во что-то между оргией, бунтом, и вспышкой лихорадки. Бражники с дикими глазами спешили ко всему этому, открыв рот, стремясь продраться сквозь время веселья до восхода, словно жестокость и дебоши не будут там с утра.

У Шай было чувство, что будут.
— Это как битва, — проворчал Савиан.
— Но без сторон, — сказала Корлин.
— Или победы, — сказал Ламб.
— Лишь миллион проигрышей, — пробормотал Темпл.
Люди ковыляли и шатались, хромали и крутились, походками гротескными или комическими; упившиеся сверх меры или искалеченные на голову или тело, или полубезумные от долгих месяцев, которые проводили, копая в одиночку в высоких краях, где слова были лишь памятью. Шай направила лошадь вокруг мужика, брызжущего всюду, и на свои голые ноги, его штаны были у лодыжек в грязи, в одной качающейся руке был член, в то время как в другой он мусолил бутылку.
— Где черт возьми ты начнешь? — Услышала Шай, как Голди спрашивает сутенера. Он не ответил.
Конкуренция была скромной, ага. Женщины были всех форм, цветов и возрастов, сидели развалившись в национальных костюмах разных наций и демонстрирующих плоть акрами. Гусиную кожу в основном, поскольку погода становилась прохладной. Некоторые ворковали, жеманно улыбались, посылали воздушные поцелуи; другие в свете факелов визжали неубедительные обещания насчет качества их услуг, остальные отвергали даже такую скудную нежность и демонстрировали бедра вслед проезжающему Сообществу с самыми воинственными выражениями. Одна спустила пару качающихся покрытых венами сисек свисать через перила балкона и кричала:
— Как вам они?
Шай подумала, что они смотрелись так же трогательно, как пара прогнивших окороков. Впрочем, никогда не знаешь, что зажжет огонь в разных людях. Один мужик жадно смотрел вверх, рука впереди его брюк отчетливо дергалась, другие шагали вокруг него, будто дрочить посреди улицы не стоило и упоминания. Шай надула щеки.
— Я бывала в разных отстойных местах, и делала всякое отстойное говно, когда была там, но никогда не видела ничего такого.
— Я тоже, — пробормотал Ламб, хмуро глядя вокруг, с одной рукой, лежащей на рукояти меча. Шай казалось, что она часто там лежит в последние дни, и ей там уже вполне комфортно. Поверьте, он не был единственным со сталью в руке. Аура угрозы была такой плотной, хоть жуй, банды мужиков с уродливыми лицами и уродливыми целями обитали на крыльцах, вооруженные до подмышек, нацеливая угрюмые жесткие взгляды на группы, с внешностью не лучше на другой стороне пути.
Когда они остановились, чтобы подождать, пока рассосется затор, головорез с излишне большим подбородком и почти безо лба подошел к фургону Маджуда и прорычал:
— Вы на какой стороне улицы?
Маджуд, совершенно не склонный к спешке, подумал мгновение перед ответом:
— Я купил участок, на котором намерен открыть бизнес, но до тех пор, пока я его не увижу…
— Он говорит не об участках, болван, — фыркнул другой головорез с такими засаленными волосами, что он выглядел, будто обмакнул голову в холодное рагу. — Он имеет ввиду, вы на стороне Мэра или Папы Ринга?
— Я здесь чтобы делать дело. — Маджуд дернул поводья и фургон покатился. — А не чтобы выбирать стороны.
— Только одна вещь ни на какой стороне улицы, это стоки! — крикнул Подбородок ему вслед. — Хочешь отправиться в ебаные стоки, а?
Путь стал шире и все еще был забит — ползущее море навоза — и колонны были даже выше над ним; и руины древнего театра были вырезаны в холме впереди, где равнина делилась на две части.

— Хочешь отправиться в ебаные стоки, а?
Путь стал шире и все еще был забит — ползущее море навоза — и колонны были даже выше над ним; и руины древнего театра были вырезаны в холме впереди, где равнина делилась на две части.
Свит ждал возле растянувшейся массивного здания, выглядевшего, словно сотня лачуг стоявших одна на другой. Будто какой-то оптимист захотел его покрасить известкой, но сдался на полпути, оставив остальную часть медленно облезать, словно гигантскую ящерицу посреди линьки.
— Это Торговый Центр Романтики Папы Ринга, Песни и Мануфактура, известный так же как Белый Дом. — Свит проинформировал Шай, когда она привязала лошадь. — А там, — и старый скаут кивнул через ручей, разбивающий улицу на две, служивший одновременно питьевой водой и канализацией, и пересеченный посередине камнями для перехода, мокрыми досками и импровизированными мостами, — это Церковь Костей, принадлежащая Мэру.
Мэр расположился в руинах какого-то старого храма — набор колонн с половиной покрытого мхом фронтона наверху — и наполнил прорехи безумством досок, чтобы посвятить место поклонения совершенно другим идолам.
— Хотя, если быть честным, — продолжил Свит, — они оба предлагают еблю, выпивку и азартные игры, так что различие по большей части в названиях. Пойдемте, Мэру не терпится встретиться с вами. — Он отошел назад, чтобы дать фургону прогромыхать, поливая грязью из-под его задних колес все вокруг, а затем направился через улицу.
— А мне что делать? — крикнул Темпл, все еще сидящий на муле с паническим видом.
— Осматривай достопримечательности. Полагаю, для проповедника материала хватит на всю жизнь. Но если тебя соблазняет пример, не забудь про долги! — Шай перешла дорогу вслед за Ламбом, пытаясь выбирать самые твердые места, поскольку грязь грозила засосать ее сапоги, вокруг монструозного валуна, который, как она поняла, был головой упавшей статуи, половина лица потонула в грязи, а на другой все еще был изрытый хмурый взгляд величия; затем поднялась по ступенькам мэровой Церкви Костей, между двумя группами хмурящихся головорезов и вышла на свет.
Жар ударил в лицо, такая вонь была от потеющих тел, что Шай — привычная к немытости — на мгновение почувствовала, что может в ней утонуть. Огни горели высоко, и воздух был затуманен их дымом, и дымом чагги, и дымом от дешевых ламп, в которых с шипением и свистом горело дешевое масло, и ее глаза начали слезиться. Испачканные стены, наполовину свежесрубленный лес, наполовину покрытый мхом камень, сочились влагой от отчаянного дыхания. Вверху, в углублениях над толпящимися людьми, была дюжина наборов пыльных имперских доспехов, должно быть принадлежавших какому-то античному генералу и его охранникам; благородное прошлое смотрело вниз в безликом порицании на жалкое настоящее.
— Здесь стало хуже? — пробормотал Ламб.
— А что становится лучше? — спросил Свит.
Воздух звенел от грохота бросаемых костей и выкрикиваемых ставок, бросаемых оскорблений и выкрикиваемых угроз. Там был ансамбль, играющий так усердно, словно их жизни были на кону, и несколько пьяных старателей пели с ними, не зная и четверти слов, вставляя ругательства вместо недостающих. Мимо шатаясь прошел мужик, вцепившийся в свой разбитый нос и двигавшийся на ощупь к стойке — это было блестящее дерево и скорее всего единственное в этом месте, что было почти чистым; длиной, казалось, в полмили, и на каждом дюйме толпились клиенты, требующие выпивки. Отступив назад, Шай едва не споткнулась о карточную игру.

На одном из игроков сидела женщина, всосавшаяся в его лицо так, будто у него в пищеводе был золотой самородок, и, приложив чуть больше усилий, ей удастся достать его языком.
— Даб Свит? — крикнул мужик с бородой, казалось, до ушей, хлопая скаута по руке. — Смотрите, Свит вернулся!
— Ага, и привел с собой Сообщество.
— Не было проблем со старым Санджидом на пути?
— Были, — сказал Свит. — В их результате он умер.
— Умер?
— Без сомнений. — Он указал пальцем на Ламба. — Вот этот парень это сделал…
Но мужик с бородой уже карабкался на ближайший стол, со звоном скидывая карты, стаканы и фишки. — Слушайте, все вы! Даб Свит убил этого уебка Санджида! Старый ублюдочный Дух помер!
— За Даба Свита! — проорал кто-то, волна одобрения взметнулась к прогнившим балкам, и ансамбль заиграл еще более дико, чем раньше.
— Подождите, — сказал Свит, — Это не я убил его…
Ламб направил его дальше. — Как говорится, молчание лучшее оружие воина. Просто покажи нас Мэру.
Они пробрались через движущуюся толпу, мимо клетки, где пара клерков взвешивала золотую пыль и монеты в сотнях валют, превращая их в игральные фишки и обратно при помощи алхимии счет. Несколько человек, которых Ламб смахнул с дороги, не особо волнуясь об этом, повернулись, чтобы сказать грубое слово, но передумали, увидев его лицо. То же лицо, над которым, усталым и жалким, мальчишки смеялись в Сквердиле. Да уж, он был человеком, сильно изменившимся за эти дни. Или просто человеком, который открыл свое настоящее лицо.
Пара бдительных головорезов загородила нижние ступеньки, но Свит крикнул: — Эти двое здесь, чтоб повидаться с Мэром! — и отослал их, похлопывая по спине, вдоль балкона с видом на кишащий холл и к тяжелой двери, перед которой было еще два суровых лица.
— Вот и пришли, — сказал Свит, и постучал.
Ответила Женщина. — Добро пожаловать в Криз, — сказала она.
На ней было черное платье из блестящей ткани, с длинными рукавами, и пуговицами до горла. Далеко за сорок, подумала Шай, в волосах была седина. Тем не менее, должно быть она была весьма красива в свое время, и ее время все еще полностью не прошло. Она взяла руку Шай в одну из своих, пожала другой и сказала: — Вы должно быть Шай. И Ламб. — Она проделала то же с лапой Ламба, он запоздало поблагодарил ее хриплым голосом; подумав, снял свою потертую шляпу, редкие неподстриженные волосы разлетелись во все стороны.
Но женщина улыбнулась, словно к ней никогда не обращались так галантно. Она закрыла дверь, и с ее твердым щелчком безумие снаружи было спрятано, все стало тихо и благоразумно.
— Прошу, садитесь. Мастер Свит рассказал мне о ваших неприятностях. Ваши украденные дети. Ужасно. — И на ее лице отразилась такая боль, что можно было подумать, будто это ее детки пропали.
— Ага, — пробормотала Шай, не уверенная, что делать с таким количеством симпатии.
— Не желал бы кто-нибудь из вас выпить? — она налила четыре больших порции алкоголя, не нуждаясь в ответе. — Пожалуйста, простите это место, здесь довольно трудно найти хорошую мебель, можете себе представить.
— Думаю, мы переживем, — сказала Шай, думая даже, что это был самое удобное кресло из тех, на которых ей приходилось сидеть, и кстати, наверное самая милая комната.

— Думаю, мы переживем, — сказала Шай, думая даже, что это был самое удобное кресло из тех, на которых ей приходилось сидеть, и кстати, наверное самая милая комната. Кантийские занавеси на окнах, свечи в лампах из цветного стекла, большой стол с черной кожей, лишь немного запятнанный бутылочными кольцами.
У нее на самом деле были прекрасные манеры, у этой женщины, подумала Шай, когда та подавала выпивку. Не как эти высокомерные, презрительные, о которых идиоты думают, что они поднимают их над толпой. А такие, что заставляют тебя чувствовать, что ты чего-то стоишь, даже если ты устала как собака и грязная как собака, и задница почти вываливается из штанов, и даже не можешь сказать, сколько сотен миль пыльных равнин проехала с тех пор, как последний раз мылась в ванне.
Шай глотнула, отметила, что выпивка была так же за ее уровнем, как и все остальное, прочистила горло и сказала: — Мы надеялись увидеть Мэра.
Женщина уселась на край стола — Шай почувствовала, что она выглядела бы спокойно, сидя на раскрытой бритве — и сказала:
— Вы уже.
— Надеемся?
— Видите ее.
Ламб неуклюже поерзал в своем кресле, словно оно было слишком комфортабельным для него, чтобы чувствовать себя комфортно.
— Вы женщина? — спросила Шай, ее голова слегка запуталась от ада снаружи и чистого спокойствия здесь.
Мэр лишь улыбнулась. Она делала это часто, но каким-то образом от этого не уставали. — На другой стороне улицы у них другие слова для описания того, кто я, но да. — Она поставила стакан так, что стало ясно, он у нее не первый, не последний и большой разницы все равно не будет.
— Свит сказал, что вы ищете кое-кого.
— Человека по имени Грега Кантлисс, — сказала Шай.
— Я знаю Кантлисса. Самодовольный мерзавец. Он грабит и убивает для Папы Ринга.
— Где мы можем его найти? — спросил Ламб.
— Полагаю, его не было в городе. Но ожидаю, что он вскоре вернется.
— О каком сроке мы говорим? — спросила Шай.
— Сорок три дня.
Это выбило из нее дух. Она настроила себя на хорошие новости, или по крайней мере на новости. Заставляла себя ехать с мыслями об улыбающихся лицах Пита и Ро и счастливых объятиях воссоединения. Нечего было надеяться, но надежды как выпивка — как бы сильно ни старался сохранить ее снаружи, всегда немного просочится внутрь. Она опрокинула остаток выпивки, теперь совсем не сладкой, и прошипела: — Дерьмо.
— Мы прошли долгий путь. — Ламб аккуратно поставил свой стакан на стол, и Шай отметила с ноткой беспокойства, что костяшки его пальцев побелели от напряжения. — Я ценю ваше гостеприимство, несомненно ценю, но я не в настроении страдать хуйней. Где Кантлисс?
— Я тоже редко бываю в настроении страдать хуйней. — Грубое слово звучало вдвойне грубо в утонченном голосе Мэра, и она выдержала взгляд Ламба так, словно манеры или нет, но она не тот человек, на которого можно давить. — Кантлисс вернется через сорок три дня.
Шай никогда не была из тех, кто ко всему относится равнодушно. Момент ушел на то, чтобы потрогать языком щель между зубами и подумать о всех несправедливостях мира, уже взвалившихся на ее не заслуживающую задницу, и она перешла к очередным.

— В чем магия сорока трех дней?
— Тогда все в Кризе достигнет апогея.
Шай кивнула в сторону окна, из которого доносились звуки безумия.
— Сдается мне, тут всегда апогей.
— Не как в этот раз. — Мэр встала и предложила бутылку.
— Почему бы нет? — сказала Шай, Ламб со Свитом тоже не были против. Отказ от выпивки в Кризе, похоже, был таким же заблуждением, как отказ дышать. Особенно, когда выпивка была такой прекрасной, а воздух таким дерьмовым.
— Восемь лет мы были здесь, Папа Ринг и я, глядя друг на друга через улицу. — Мэр продрейфовала к окну и посмотрела наружу, на шумный хаос внизу. Была какая-то уловка в том, чтобы ходить так мягко и грациозно; казалось, для этого скорее нужны колеса, чем ноги. — Когда мы сюда прибыли, здесь не было ничего, кроме старого русла реки. Двадцать лачуг среди руин, места, где охотники могли переждать зиму.
Свит хихикнул. — У тебя был тот еще видок среди них.
— Скоро они ко мне привыкли. Восемь лет, пока город рос вокруг нас. Мы пережили чуму и четыре набега Духов, и два набега бандитов, и снова чуму, и, после большого пожара, мы отстроились больше и лучше, и были готовы, когда нашли золото, и люди стали прибывать. Восемь лет, глядя друг на друга через улицу, плюя друг в друга, и в конце всего практически война.
— Вы подошли к черте? — спросила Шай.
— Наша вражда становилась хуже из-за бизнеса. Мы договорились решить это по шахтерским законам, кроме которых здесь сейчас никаких нет, и уверяю вас, люди воспринимают их весьма серьезно. Мы рассматриваем город, как участок с двумя притязающими конкурентами, победитель забирает все.
— Победитель чего? — спросил Ламб.
— Поединка. Не мой выбор, но Папа Ринг хитростью подвел меня к нему. Поединок, человек против человека, с голыми кулаками, в Круге, очерченном в старом амфитеатре.
— Поединок в Круге, — пробормотал Ламб. — До смерти, полагаю?
— Как я понимаю, чаще всего это кончается не так. Мастер Свит сказал мне, у тебя может быть некий опыт в этой области.
Ламб посмотрел на Свита, затем глянул на Шай, затем снова на Мэра и проворчал:
— Некий.
Было время, не так давно, когда Шай стало бы до жопы смешно от мысли о Ламбе в поединке до смерти. Сейчас не было ничего менее смешного.
Хотя Свит хихикнул, ставя пустой стакан. — Полагаю, мы можем отбросить притворство, а?
— Какое притворство? — спросила Шай.
— Ламб, — сказал Свит. — Вот какое. Знаешь, что я называю волком в овечьей шкуре?
Ламб посмотрел на него в ответ. — У меня есть чувство, что ты можешь оставить это при себе.
— Волка. — Старый скаут махнул пальцем через комнату, выглядя весьма довольным собой. — Безумная мысль насчет тебя осенила меня в тот момент, когда я увидел здорового девятипалого Северянина, убивающего к чертям двух бродяг в Аверстоке. Когда я увидел, как ты замочил Санджида словно жука, я был уверен. Должен признать, это приходило на ум, когда я говорил, что ты и Мэр можете быть ответом на проблемы друг друга…
— А ты хитрый мелкий ублюдок, а? — прорычал Ламб, его глаза горели, и вены внезапно надулись на его толстой шее.

— Лучше будь осторожен, когда снимешь эту шкуру, еблан, тебе может не понравиться то, что под ней!
Свит дернулся, Шай вздрогнула, показалось, что уютная комната внезапно стала балансировать на краю огромной ямы и это ужасно опасное место для беседы. Затем Мэр улыбнулась, словно все это было шуткой между друзьями, мягко взяла дрожащую руку Ламба и наполнила его стакан, задержав на мгновение свои пальцы на его.
— Папа Ринг притащил человека, который будет за него сражаться, — продолжила она, спокойная как всегда. — Северянина по имени Голден.
— Глама Голден? — Ламб отпрянул в свое кресло, словно стеснялся своего нрава.
— Я слышала это имя, — сказала Шай. — Слышала, что нужно быть болваном, чтобы ставить против него в поединке.
— Это зависит от того, с кем он дерется. Ни один из моих людей ему не ровня, но ты…
Она наклонилась вперед, донесся сладкий запах парфюма, редкий как золото среди вони Криза, и даже Шай стало немного жарко под воротником. — Что ж, из того, что говорил мне Свит, ты более чем ровня кому угодно.
Было время, когда Шай стало бы до жопы смешно и от этого тоже. Сейчас она даже не хихикнула.
— Возможно мои лучшие годы позади, — пробормотал Ламб.
— Да ладно. Не думаю, что у кого-то из нас уже все позади. Мне нужна твоя помощь. А я могу помочь тебе. — Мэр посмотрела Ламбу в лицо, и он посмотрел в ответ, словно никого не было рядом. Тогда Шай почувствовала беспокойство. Словно эта женщина каким-то образом ее переторговала, даже не упоминая цен.
— Что помешает нам искать детей по-другому? — бросила она, и ее голос звучал хрипло, как у кладбищенского ворона.
— Ничего, — просто сказала Мэр. — Но если вам нужен Кантлисс, Папа Ринг встанет у вас на пути. И только я смогу убрать его оттуда. Даб, ты сказал бы, что это честно?
— Я бы сказал, что это правда, — сказал Свит, все еще выглядевший слегка нервно. — Честность я бы оставил лучшим судьям.
— Но вам не нужно решать сейчас. Я подготовлю комнату для вас в гостинице Камлинга. Это здесь самое близкое к понятию «нейтральная территория». Если сможете найти ваших детей без моей помощи, ступайте с моим благословением. Если нет… — И Мэр снова им улыбнулась. — Я буду здесь.
— Пока Папа Ринг не выпнет тебя из города.
Ее взгляд метнулся к Шай, и там была злость, жаркая и острая. Лишь на мгновение, а потом она пожала плечами. — Я все еще надеюсь остаться. — И она разлила очередную порцию выпивки.

Участки

— Это участок, — сказал Темпл.
Маджуд медленно кивнул. — Несомненно.
— Я не хотел бы рисковать, — сказал Темпл.
Маджуд медленно покачал головой.
— Как и я. Даже как его владелец.
Похоже, количество золота в Кризе было чрезмерно преувеличено, но никто не мог отрицать, что грязь здесь была в эпических пропорциях. Здесь была вероломная жидкая грязь, составлявшая главную улицу, в которой каждому приходилось пробираться, чертыхаться и шаркать.

Здесь была вероломная жидкая грязь, составлявшая главную улицу, в которой каждому приходилось пробираться, чертыхаться и шаркать. Были брызги грязи, душем летевшие из-под каждого колеса фургона на невообразимые высоты во время дождя, забрызгивающие каждый дом, колонну, зверя и человека. Было коварное водянистое дерьмо, которое лезло от земли, пропитывая дерево и брезент, вылезая наружу лишайником и плесенью, оставляя черные приливные отметины на краях каждого платья в городе. Были бесконечные поставки навоза, говна, дерьма и темного грунта любых цветов, форм, и часто в самых неожиданных местах. И наконец, конечно же, там была всепроникающая моральная грязь.
Участок Маджуда был полон ими всеми и даже более того.
Неописуемо изнуренный индивидуум, выполз из одной из жалких палаток, разбитых на нем как попало, оглушительно прокашлялся и плюнул на захламленную грязь. Затем он с самым воинственным выражением глянул на Темпла и Маджуда, поскреб в своей кишащей блохами бороде, натянул гниющую рубаху, так что она немедленно снова свалилась, и вернулся в невыразимую тьму, из которой вылез.
— Место хорошее, — сказал Маджуд.
— Превосходное, — сказал Темпл.
— Прямо на главной улице. — Хотя Криз был таким узким, что это была фактически единственная улица. Дневной свет открывал другую сторону этой основной артерии: не чище, чем ночью, возможно даже грязнее, но по крайней мере утихло ощущение бунта в сумасшедшем доме. Поток опьяненных уголовников между разрушенными колоннами стал более респектабельной струйкой. Бордели, игральные ямы, курильни шелухи и притоны для пьянства несомненно все еще принимали клиентов, но не завлекали их так, словно мир закончится завтра. Заведения с менее впечатляющей стратегией надувания проезжих вышли на передний план: харчевни, обменники денег, ломбарды, кузницы, конюшни, мясные лавки, конюшни совмещенные с мясными лавками, крысоловы и шляпники, торговцы животными и мехами, агенты по продаже земельных участков и консультанты по минералам, торговцы шахтерским оборудованием самого отвратительного качества, и почта, чьего представителя Темпл видел вываливающим письма в ручей вряд ли даже за городом. Группы изможденных старателей жалко брели назад на свои участки, вероятно в надеждах наскрести достаточно золотой пыли из замерзающего дна ручья, чтобы хватило на очередную ночь безумия. Сейчас и снова в город въезжало очередное растрепанное Сообщество в погоне за своими разнообразными мечтами, с тем же выражением ужаса и изумления, что и Маджуд с Темплом, когда они впервые прибыли.
Таков был Криз. Место, где каждый был проходящим.
— У меня есть вывеска, — сказал Маджуд, любовно ее поглаживая. Она была нарисована на чистом белом золочеными буквами и гласила: Маджуд и Карнсбик, Металлообработка, Петли, Гвозди, Инструменты, Починка Фургонов, Высококачественная ковка любых видов. Затем было написано Металлообработка на пяти разных языках — благоразумная предусмотрительность в Кризе, где иногда казалось, что нет двух людей, говорящих на одном наречии, не говоря уж о чтении. На Северном было написано с ошибкой, но все же вывеска была невообразимо лучше большинства безвкусных дощечек с надписями на главной улице. Здание через дорогу щеголяло красной, на которой желтые буквы превращались в капли на нижнем краю. Там было написано просто: Дворец Ебли.
— Я вез ее всю дорогу из Адуи, — сказал Маджуд.
— Это знатная вывеска, и олицетворяет твои высокие достижения в таком длительном путешествии. Все, что тебе нужно, это здание, на котором ее повесить.
Торговец прочистил горло, его выдающийся кадык подпрыгнул.

Все, что тебе нужно, это здание, на котором ее повесить.
Торговец прочистил горло, его выдающийся кадык подпрыгнул. — Помнится, строитель был в твоем впечатляющем списке предыдущих профессий.
— Помнится, ты был не впечатлен, — сказал Темпл. — «Нам здесь дома не нужны», вот те самые твои слова.
— У тебя хорошая память на собеседования.
— В частности на те, от которых зависит моя жизнь.
— Я должен извиняться перед началом каждого нашего обмена?
— Не вижу ни одной существенной причины, почему бы нет.
— Тогда я приношу извинения. Я был неправ. Ты доказал, что ты заслуживающий доверия компаньон в путешествии, не говоря о том, что ты ценный проповедник. — Бездомная собака хромала через участок, понюхала экскременты, добавила своих и двинулась дальше. — Так вот, насчет плотника…
— Бывшего плотника.
— … как бы ты начал строительство на этом участке?
— Если бы ты приставил нож к моему горлу? — Темпл шагнул вперед. Его сапог погрузился почти по лодыжку, и лишь с определенным усилием ему удалось с хлюпаньем вытащить его наружу.
— Земля не лучшая, — вынужден был признать Маджуд.
— Земля всегда достаточно хороша, если вкопаться достаточно глубоко. Мы начали бы с вбивания свай из свежего твердого дерева.
— Для этого задания нужен крепкий парень. Я посмотрю, может ли мастер Ламб уделить нам денек-другой.
— Он крепкий парень.
— Не хотел бы я быть сваей под его молотом.
— Как и я. — Темпл в значительной мере чувствовал себя, как свая под молотом, все время с тех пор, как покинул Компанию Милосердной Руки, и надеялся остановиться. — Значит, каркас из твердого дерева на сваи, скрепить и заклинить; балки, поддерживающие пол из сосновых досок, чтобы сохранить твоих клиентов в чистоте от грязи. Передняя сторона нижнего этажа для магазина, задняя для офиса и мастерской; нанять каменщика для дымовой трубы и каменной пристройки к дому для твоей кузницы. На верхнем этаже комнаты для тебя. Здесь похоже в моде балкон с видом на улицу. Можешь украсить его полуголой женщиной, если пожелаешь.
— Я вероятно откажусь от местной моды на этот счет.
— Крутая крыша сохранит от зимних дождей и там можно сделать чердак для кладовки или постояльцев. — Здание приняло очертания в воображении Темпла, его рука схематично обрисовывала примерные пропорции; эффект был лишь немного подпорчен выводком диких детей Духов, веселившихся голыми в наполненном дерьмом ручье позади.
Маджуд коротко согласно кивнул. — Тебе следовало сказать «архитектор», а не «плотник».
— От этого бы что-нибудь изменилось?
— Для меня да.
— Только не говори мне, что не для Карнсбика.
— У него железное сердце…
— Нашел! — покрытый грязью индивидуум хлюпая скакал по улице в город, понукая свою запыхавшуюся пони так быстро, как только она могла хромать; одна его рука была поднята, словно в ней было слово Всемогущего. — Нашел! — прорычал он снова.

Темпл уловил предательский блеск золота в его руке. Люди выдавали слабые приветствия, выкрикивали слабые поздравления, собравшись вокруг, чтобы похлопать старателя по спине, когда он соскользнул с лошади, надеясь, наверное, что его удача перейдет и на них.
— Один из счастливчиков, — сказал Маджуд, глядя, как тот идет вразвалочку, кривоногий, по ступенькам мэровой Церкви Костей; растрепанная толпа волочилась сзади, жадная до шанса хотя бы увидеть самородок.
— Уверен наверняка, что его обчистят к обеду, — сказал Темпл.
— Даешь ему так много времени?
Один из палаточных пологов откинулся. Оттуда раздалось ворчание, и появилась струя мочи, забрызгавшая бок одной из соседних палаток, окропила грязь, усохла до капель и остановилась. Полог закрылся.
Маджуд тяжело вздохнул.
— Возвращаясь к твоей обсуждаемой помощи в сооружении строения, я был бы готов платить тебе марку в день.
Темпл фыркнул. — Значит, Карнсбик не разогнал все милосердие Круга Мира.
— Сообщество может быть закончилось, но я чувствую определенную обязанность заботиться о тех, с кем я путешествовал.
— Да, или ты собирался найти плотника здесь, но теперь осознал, что здешнее мастерство… хуже. — Темпл вскинул бровь на здание рядом с участком, каждая дверь и оконный проем которого стояли под своим углом, кренящиеся бока даже при поддержке древних каменных блоков наполовину упали на землю. — Возможно тебе нужно место для бизнеса, которое не смоет следующим ливнем. Как полагаешь, зимой погода здесь делается жестче?
Последовала короткая пауза, дул холодный ветер, заставляя хлопать пологи палаток, и дерево окружающих зданий тревожно скрипеть.
— Какой платы ты требуешь? — спросил Маджуд.
Темпл серьезно размышлял над идеей смыться и оставить его долг Шай застывшим на семидесяти трех марках. Но грустный факт был в том, что ему некуда было смываться, и не с кем, и он был даже бесполезней один, чем в компании. Значит, нужно было искать деньги.
— Три марки в день. — Четверть того, что ему платил Коска, но в десять раз больше его доходов в качестве погонщика.
Маджуд цокнул языком. — Нелепо. Это в тебе говорит юрист.
— Он близкий друг плотника.
— Откуда мне знать, что твоя работа будет стоить этих денег?
— Призываю тебя найти кого угодно, кто был бы менее чем полностью удовлетворен качеством моего путешествия.
— Ты не строил здесь домов!
— Значит, твой будет уникальным. Клиенты потекут, чтобы посмотреть на него.
— Полторы марки в день. Чуть больше, и Карнсбик оторвет мне голову!
— Я бы не хотел иметь твою смерть на моей совести. Пусть будет две, с едой и жилищем. — И Темпл протянул руку.
Маджуд принял ее без энтузиазма.
— Шай Соут создала опасный прецедент в переговорах.
— Ее безжалостность приближается к таковой мастера Карнсбика. Возможно им стоит вместе вести дела.
— Если два шакала смогут поделить тушу. — Они пожали руки. Затем снова обсудили участок. Прошедшее время ни в коей мере его не улучшило.

Затем снова обсудили участок. Прошедшее время ни в коей мере его не улучшило.
— Первым делом надо вычистить землю, — сказал Маджуд.
— Согласен. Ее теперешнее состояние подлинное преступление против Бога. Не упоминая здравоохранение.
Очередной обитатель возник из конструкции из сгнившей одежды, провисшей так сильно, что она должно быть практически касалась грязи внутри. На этом ничего не было, кроме длинной седой бороды, не достаточно длинной, чтобы защитить его достоинство, или по крайней мере чье угодно еще, и пояса с большим ножом в ножнах на нем. Он уселся на грязь, и принялся свирепо жевать кость.
— Помощь мастера Ламба и здесь бы не помешала.
— Несомненно. — Маджуд хлопнул его по плечу. — Я поищу Северянина, а ты принимайся за уборку.
— Я?
— А кто еще?
— Я плотник, а не управляющий!
— День назад ты был священником, и пастухом, а мгновением назад юристом! Человек твоих разнообразных талантов, я уверен, найдет способ. — И Маджуд уже оживленно скакал по улице.
Темпл закатил глаза от земного мусора, который надо было вычистить, к голубым небесам. — Я не говорю, что не заслуживаю этого, но ты определенно любишь испытывать человека. — Затем он подтянул брючины и осторожно шагнул к голому нищему с костью, немного хромая, так как ягодица, в которую на равнинах ткнула Шай, все еще беспокоила его по утрам.
— Добрый день! — крикнул он.
Человек покосился на него, обсасывая полоску хряща на кости. — Я так ни хуя не думаю. Есть выпить?
— Я думал, что лучше остановиться.
— Тогда тебе нужна охуенно хорошая причина, чтобы меня беспокоить, мальчик.
— У меня есть причина. Я глубоко сомневаюсь, что вы посчитаете ее хорошей.
— Можешь попытаться.
— Факт в том, — рискнул Темпл, — что мы скоро будем застраивать этот участок.
— Как ты это провернешь со мной здесь?
— Я надеялся, вас можно убедить переехать.
Нищий изучил каждую часть своей кости на предмет остатков пищи, и не найдя ничего, бросил ее в Темпла. Она отскочила от его рубахи. — Ты ни в чем меня не убедишь без выпивки.
— Дело в том, что участок принадлежит моему нанимателю, Абраму Маджуду, и…
— Кто это сказал?
— Кто… сказал?
— Я что, блядь, заикаюсь? — Человек вынул нож, будто у него было ежедневное занятие, для которого этот нож нужен, но подтекст был ясен. Это на самом деле был очень большой клинок, и впечатляюще чистый, с учетом повсеместной загрязненности всего остального в радиусе десяти шагов; лезвие сверкало в утреннем солнце. — Я спросил, кто говорит?
Темпл шатаясь шагнул назад. Прямо во что-то очень твердое. Он обернулся, ожидая встретиться лицом к лицу с другим обитателем палатки, возможно даже с большим ножом — видит Бог, в Кризе было так много больших ножей, что различие между ними и мечами было совершенно размытым — и испытал сильнейшее облегчение, обнаружив возвышающегося над ним Ламба.
— Я говорю, — сказал Ламб нищему.

— Можешь игнорировать меня. Можешь еще помахать этим ножиком. Но возможно обнаружишь его торчащим из жопы.
Мужик посмотрел на клинок, возможно желая, чтобы он в конце концов был поменьше. Затем робко убрал его.
— Полагаю, я просто пойду себе.
Ламб кивнул. — Полагаю.
— Можно взять штаны?
— Да уж, блядь, возьми.
Он нырнул в палатку, и выскочил оттуда, застегивая самый рваный предмет одежды из тех, что Темпл когда-либо видел. — Я оставлю палатку, если все равно. Она не особо хорошая.
— И не говори, — сказал Темпл.
Человек помешкал мгновение. — Есть шанс насчет той выпивки…
— Исчезни, — прорычал Ламб, и нищий помчался прочь, словно собаки хватали его за пятки.
— Вот и вы, мастер Ламб! — Маджуд переходил вброд, держа штанины обоими руками, демонстрируя тощие грязные икры. Я надеялся убедить вас поработать от моего лица, и вот нахожу вас здесь уже усердно трудящимся!
— Это ничего, — сказал Ламб.
— И все же, если бы вы могли помочь нам расчистить здесь, я был бы счастлив заплатить вам…
— Не волнуйтесь об этом.
— Правда? — бледное солнце отразилось от золотого зуба Маджуда. — Если вы окажете мне эту услугу, я буду считать вас другом на всю жизнь!
— Должен предупредить, быть моим другом может быть опасно.
— Я чувствую, риск того стоит.
— Если это сбережет пару монет, — вставил Темпл.
— У меня есть все деньги, что мне нужны, — сказал Ламб, — но у меня всегда было прискорбно мало друзей. — Он нахмурился на бродягу в нижнем белье, только что высунувшего голову из палатки на свет. — Ты! — И человек убрался обратно, как черепаха в панцирь.
Маджуд поднял брови на Темпла. — Если бы все были столь любезны.
— Не каждый был вынужден продать себя в рабство.
— Ты мог сказать нет. — Шай была на шатком крыльце здания напротив, наклонившись к перилам, скрестив ноги и качая пальцами. На миг Темпл с трудом ее узнал. У нее была новая рубашка, рукава закатаны, показывая ее загорелые предплечья; на одном старый ожег от веревки, горевший розовым вокруг него; сверху жилетка из овечьей кожи, которая несомненно была желтой, по любому здравому рассуждению, но выглядела белой, как визит небесного посреди грязи. Та же заляпанная шляпа, заломленная назад, волосы менее засаленные и более рыжие, шевелящиеся на ветру.
Темпл стоял и смотрел на нее, и обнаружил, что вполне наслаждается этим. — Ты выглядишь…
— Чистой?
— Что-то типа того.
— Ты выглядишь… удивленным.
— Есть немного.
— Ты думал, я буду вонять, если будет выбор.
— Нет, я думал, ты сама не справишься.
Она изящно плюнула сквозь щель между передними зубами, чуть-чуть промахнувшись мимо его ботинка. — Значит ты понял свою ошибку.

— Значит ты понял свою ошибку. Мэр была настолько любезна, что одолжила мне свою ванну.
— Купалась с Мэром, а?
Она подмигнула. — Двигаюсь вверх в обществе.
Темпл потеребил свою рубаху, на которой лишь стало больше упрямых пятен. — Думаешь, она даст ванну мне?
— Можешь попросить. Но полагаю, четыре шанса из пяти, что она тебя убьет.
— Мне нравятся такие шансы. Большинство людей поставили бы пять из пяти на мою безвременную кончину.
— Есть работа по юридической части?
— На сегодняшний день, да будет тебе известно, я плотник и архитектор.
— Что ж, твои профессии налезают и слезают так же легко, как трусы со шлюхи, а?
— Человек должен следовать возможностям. — Он повернулся, чтобы обвести участок воздушным взмахом руки. — Я нанят, чтобы построить на этом непревзойденном месте резиденцию и место для бизнеса для фирмы Маджуда и Карнсбика.
— Мои поздравления с тем, что оставил юридическую профессию, и стал респектабельным членом общества.
— Разве такое есть в Кризе?
— Пока нет, но полагаю создается. Помести вместе пачку пьяных убийц, и не пройдет много времени, прежде чем некоторые превратятся в воров, потом в лгунов, потом в сквернословов, и довольно скоро в рассудительно поднимающиеся фамилии, создающие честную жизнь.
— Да, это скользкая дорожка. — Темпл смотрел, как Ламб проводит пьяницу со спутанными волосами с участка, несколько вещей тащились в грязи позади него. — Мэр поможет тебе отыскать твоих брата и сестру?
Шай долго вздохнула. — Возможно. Но у нее есть цена.
— Ничто не дается бесплатно.
— Ничто. Как платят плотнику?
Темпл поморщился.
— Едва хватает чтобы выкарабкаться, к сожалению…
— Две марки в день плюс льготы! — крикнул Маджуд, разбирая только что освободившуюся палатку. — Я знал бандитов, которые были добрее к своим жертвам!
— Две марки от этого сквалыги? — Шай одобрительно кивнула. — Неплохо. Я возьму марку в день в счет долга.
— Марку, — выдавил Темпл. — Весьма разумно. — Если Бог и был, его щедрость никогда не давалась, лишь одалживалась.
— Я думал, Сообщество распущено! — Даб Свит остановил лошадь перед участком, Плачущая Скала хвостом следовала за его плечом. Ни один из них не выглядел принявшим ванну или сменившим одежду. Темпл нашел это странно обнадеживающим.
— Бакхорм за городом с его травой и водой, Лестек убирает театр для его великого дебюта, а большинство остальных разделились, чтобы копать золото по-своему, но вы четверо здесь все еще нераздельны. То, что я сковал такое товарищество в диких землях, греет мне сердце.
— Не притворяйся, что у тебя есть сердце, — сказала Шай.
— Что-то ведь должно гонять черный яд по моим венам, разве нет?
— Ах! — воскликнул Маджуд. — Это же новый Император Равнин, победитель великого Санджида, Даб Свит!
Скаут нервно искоса глянул на Ламба.

— Я не приложил усилий к распространению этого слуха.
— И тем не менее, он пронесся по городу, как огонь по труту! Я слышал пол дюжины версий, ни одна не близка к моим воспоминаниям. В последний раз мне говорили, что ты застрелил Духа с дистанции в милю и с сильным боковым ветром.
— Я слышала, ты проткнул его рогами бешеного быка, — сказала Шай.
— А в новейшей версии, достигшей моих ушей, — сказал Темпл, — ты убил его на дуэли за честное имя женщины.
Свит фыркнул. — Где, черт возьми, они берут эти отбросы? Всякий знает, среди моих знакомых нет женщин с честным именем. Это твой участок?
— Да, — сказал Маджуд.
— Это участок, — торжественно сказала Плачущая Скала.
— Маджуд нанял меня построить на нем магазин, — сказал Темпл.
— Еще здания? — Свит передернул плечами. — Чертовы крыши нависают над вами. Стены давят. Как вы можете дышать в этих штуках?
Плачущая Скала покачала головой. — Здания.
— В них ни о чем невозможно думать, кроме того, как оттуда выбраться. Я странник и это факт. Рожден, чтоб быть под небом. — Свит смотрел, как Ламб одной рукой тащит очередного извивающегося пьяницу из палатки и швыряет его катиться на улицу. — Человек должен быть тем, кто он есть, не так ли?
Шай нахмурилась. — Он может попытаться измениться.
— Но чаще не вытерпит. Все эти попытки, день за днем, это изнашивает. — Старый скаут подмигнул ей. — Ламб принимает предложение Мэра?
— Он думает над этим, — отрезала она.
Темпл смотрел с одного на другую.
— Я что-то пропустил?
— Как обычно, — сказала Шай, все еще уставившись на Свита. — Если направляешься из города, не позволяй нам тебя задерживать.
— И не мечтал об этом. — Старый скаут указал на главную улицу, на которой движение стало плотнее, пока день медленно тянулся; слабое солнце поднимало немного пара из влажной грязи, влажных лошадей, влажных крыш.
— Мы подписались вести Сообщество старателей в холмы. В Кризе всегда есть работа проводникам. Каждый здесь хочет быть где-то в другом месте.
— Не я, — сказал Маджуд, скалясь на то, как Ламб отпинывал очередную палатку.
— О нет, — Свит последний раз глянул на участок, улыбка блуждала в уголке его рта. — Вы все там, где ваше место. — И он рысью поехал прочь из города, и Плачущая Скала с ним.

Слова и Манеры

Шай не особо волновала претенциозность, и не была в восторге от грязи, несмотря на то, что та проползала во все щели. Столовая Гостиницы Камлинга являлась несчастным браком того и другого и уродливей, чем если б они были поодиночке. Столы были отполированы до благонравного блеска, но пол был покрыт грязью от ботинок. Там была картина в позолоченной раме с обнаженной, которая нашла, чему глупо улыбнуться, но штукатурка над ней была покрыта волдырями плесени от прорехи сверху.
— Ну и состояние у этого местечка, — пробормотал Ламб.
— Добро пожаловать в Криз, — сказала Шай.

— Добро пожаловать в Криз, — сказала Шай. — Все вверх ногами.
В путешествии она слышала, что дно рек в холмах усеяно самородками, ждущими, чтоб жадные пальцы выдернули их наружу. Некоторые везунчики, что нашли золото в Кризе, наверное выкопали его из земли, но Шай казалось, что большинство нашли способ выкапывать его из других людей. Не старатели толпились в столовой Камлинга, и сердито стояли в очереди позади; это были сутенеры и игроки, рэкетиры и ростовщики, и торговцы, толкающие тот же товар, что и где угодно, только вполовину худший по качеству, и вчетверо дороже.
— Чертов избыток жуликов, — пробормотала Шай, шагая через пару грязных ботинок и уклоняясь от небрежного локтя. — Это будущее Далекой Страны?
— Любой страны, — проворчал Ламб.
— Прошу, прошу вас, друзья мои, присаживайтесь! — Камлинг, владелец, был длинным льстивым ублюдком с костюмом, протершимся на локтях, и имел привычку класть мягкие руки туда, где они не были желанны, за что уже чуть не заработал от Шай кулаком по лицу. Он был занят стряхиванием крошек со стола, установленного на кусок древней колонны каким-то творческим плотником.
— Мы стараемся быть нейтральными, но всякий друг Мэра мой друг, поистине!
— Я сяду лицом к двери, — сказал Ламб, передвигая стул.
Камлинг пододвинул другой для Шай.
— И могу я сказать, что вы положительно лучезарны этим утром?
— Сказать ты можешь, но сомневаюсь, что кто-то воспримет твои слова, как подтверждение своих чувств.
Она с трудом уселась, это было непросто, потому что древняя резьба на колонне была склонна сплетаться с ее коленями.
— Напротив, вы положительно украшение моей скромной столовой.
Она нахмурилась. Пощечину она могла принять нормально, но всему этому подлизыванию она ни на йоту не верила. — Как насчет того, что ты принесешь еду и прекратишь нести вздор?
Камлинг прочистил горло. — Конечно. — И ускользнул в толпу.
— Это там Корлин?
Та втиснулась в темный угол, глядя на собрание, сжав рот в плотную линию, словно нужно два мужика с киркой и ломом, чтобы вытянуть из нее слово.
— Если ты так говоришь, — сказал Ламб, косясь через комнату. — Мои глаза не те, что прежде.
— Говорю. И Савиан тоже. Думала, они собирались искать полезные ископаемые?
— Я думал, ты в это не веришь?
— Похоже, я была права.
— Как обычно.
— Клянусь, она меня видела.
— И?
— Она даже не кивнула.
— Может она хотела бы тебя не видеть.
— Желание не сделает это реальностью. — Шай выскользнула из-за стола, вынужденная дать место здоровому лысому ублюдку, который считал, что может махать своей вилкой, пока говорит.
— … некоторые все еще вступают, но меньше, чем мы надеялись. Нельзя быть сказать точно, сколько еще поднимутся. Похоже, Малкова был плохой… — Савиан остановился, увидев, что идет Шай. Там был незнакомец, задвинутый даже дальше в тени между ним и Корлин, под занавешенным окном.

Там был незнакомец, задвинутый даже дальше в тени между ним и Корлин, под занавешенным окном.
— Корлин, — сказала Шай.
— Шай, — сказала Корлин.
— Савиан, — сказала Шай.
Он лишь кивнул.
— Я думала, вы двое копаете?
— Мы отложили это на некоторое время. — Корлин выдержала взгляд Шай. — Возможно, уедем в течение недели. Может позже.
— Множество народу проезжает с той же идеей. Хочешь потребовать что-то, но грязь это лучшее, что сможешь найти в этих холмах.
— Холмы были здесь с тех пор, как великий Эуз выкинул демонов из мира, — сказал незнакомец. Предсказываю, что они простоят следующую неделю. — Он был странным, с выпученными глазами, длинной путаницей седой бороды и волос, и бровями, вряд ли короче. Тем более странно, что Шай видела — у него была пара маленьких птиц, послушных как куклы, клюющих семена из его открытой ладони.
— А вы? — спросила Шай.
— Меня зовут Захарус.
— Как Маг?
— В точности.
Выглядело глупостью брать имя легендарного волшебника, но тогда пришлось бы сказать то же о назывании женщины в честь неуклюжести в общении. — Шай Соут. — Она потянулась к его руке и совсем маленькая птичка выскочила из его рукава и клюнула ее за палец, чертовски шокировав и заставив отпрянуть. — И, ээ, там Ламб. Мы прикатили из Близкой Страны в Сообществе с этими двумя. Лицом к лицу с Духами, бурями, реками и ужасным количеством тоски. Высокие времена, а?
— Возвышающиеся, — сказала Корлин, прищурив глаза до голубых щелок. У Шай появилось отчетливое ощущение, что они хотят, чтоб она была где-то в другом месте, и это заставило ее остаться. — А вы чем занимаетесь, мастер Захарус?
— Вращением веков. — У него был след имперского акцента, но странный, хрустящий, как старые бумаги. — Течением судьбы. Расцветом и упадком наций.
— Хороший образ жизни, а?
Он сверкнул слабой дикой улыбкой из многих острых желтых зубов. — Нет плохого образа жизни, и нет хорошей смерти.
— Вы правы. Что это за птицы?
— Они приносят мне новости, дружеское общение, песни, когда я в печали и, иногда, материалы для гнезда.
— У вас есть гнездо?
— Нет, но они думают, что должно быть.
— Конечно. — Старик был безумен как гриб, но она сомневалась, что такой практичный народ, как Корлин и Савиан стал бы тратить время на него, если б это был конец истории. Было что-то, сбивающее с толку, в том, как пялились эти птицы, склонив голову, не мигая, словно они держали ее за полную идиотку.
Она подумала, что старик разделяет их мнение. — Что привело тебя сюда, Шай Соут?
— Ищу двух детей, украденных с нашей фермы.
— Удачно? — спросила Корлин.
— Шесть дней я брожу вверх-вниз по улице на стороне Мэра, спрашивая каждую пару ушей, но дети здесь не главная достопримечательность, и никто не видел и волоса их. Или они мне не говорят. Когда я говорю имя Грега Кантлисс, они затыкаются, словно я наложила заклинание тишины.

Или они мне не говорят. Когда я говорю имя Грега Кантлисс, они затыкаются, словно я наложила заклинание тишины.
— Заклинания тишины трудно ткать, — задумчиво сказал Захарус, хмурясь на пустой угол. — Так много переменных. — Снаружи раздался хлопок, голубь сунул голову через занавески, и трескуче проворковал. — Она говорит, они в горах.
— Кто?
— Дети. Но голуби лгуны. Они говорят лишь то, что хочешь услышать. — И старик сунул язык в семечки в ладони, и начал шелушить их передними желтыми зубами.
Шай уже собиралась ретироваться, когда Камлинг крикнул сзади: — Ваш завтрак!
— Что думаешь, зачем эти двое здесь? — спросила Шай, скользнув на свой стул и стряхнув пару крошек, которые их хозяин пропустил.
— Ради старательства, как я слышал, — сказал Ламб.
— Ты меня совсем не слушал, да?
— Я пытаюсь избегать этого. Если они захотят нашей помощи, думаю, они спросят. До тех пор это не наше дело.
— Можешь представить себе любого из них, просящим о помощи?
— Нет, — сказал Ламб. — Так что полагаю, это никогда не будет нашим делом, так ведь?
— Определенно нет. Поэтому я хочу знать.
— Я был любопытным. Давным-давно.
— И что случилось?
Ламб махнул четырехпалой рукой на свое покрытое шрамами лицо.
На завтрак была холодная каша, сопливые яйца и серый бекон; каша была не самой свежей, и бекон вполне возможно получен не из свиньи. Все появилось перед Шай на импортных тарелках с деревьями и цветами, нарисованными позолотой, и Камлинг стоял с видом льстивой гордости, словно еды лучше не найти нигде в Круге Мира.
— Это из лошади? — пробормотала она Ламбу, тыкая в мясо и наполовину ожидая, что оно скажет ей прекратить.
— Скажи спасибо, что не из всадника.
— В пути мы ели говно, но по крайней мере это было честное говно. А это что за хрень?
— Нечестное говно?
— Добро пожаловать в Криз. Можно получить прекрасные сулджикские тарелки, но есть с них придется помои. Все возвращается в чертов …. — Она обнаружила, что болтовня стихла, и царапанье ее вилки было единственным шумом. Волосы встали дыбом у нее на шее, и она медленно повернулась.
Шесть мужчин добавляли отпечатки сапог к заляпанному грязью полу. Пятеро были головорезами, каких много увидишь в Кризе, распределяясь по столам в поисках удобных для наблюдения мест, у каждого была этакая сутулость, говорящая, что они лучше тебя, потому что их больше и у них есть клинки. Шестой был другого вида. Короткий, но весьма широкий и с большим животом; костюм из прекрасной ткани, топорщившийся на всех пуговицах, словно портной был чересчур оптимистичен в измерениях. Он был чернокожим со щетиной седых волос; одну мочку уха оттягивало толстое золотое кольцо, дыра в центре которого была почти достаточной, чтобы Шай могла просунуть в нее свой кулак.
Он выглядел довольным собой до непередаваемой степени, улыбался всему, словно это было в точности то, что ему нравилось.
— Не волнуйтесь, — пророкотал он голосом, распространяющим добродушие, — вы все можете продолжать есть! Если хотите весь день срать поносом! — Он залился смехом, и шлепнул одного из своих людей по спине, почти вбив его в завтрак какого-то болвана.

Он шел между столами, выкрикивая приветствия поименно, тряся руки и похлопывая по плечам; длинная трость с костяным набалдашником стучала по доскам.
Шай смотрела, как он идет, устраиваясь свободнее на стуле и расстегивая нижнюю пуговицу жилетки, чтобы рукоять ее ножа высунулась наружу, отзывчиво и дерзко. Ламб просто сидел и ел, глядя на еду. Не посмотрел вверх, даже когда толстяк остановился прямо перед их столом и сказал, — Я Папа Ринг.
— Я предсказывала этот эффект, — сказала Шай.
— Ты Шай Соут.
— Это не тайна.
— А ты должен быть Ламбом.
— Если я должен, думаю я должен.
— Мне сказали, ищи охуенно здорового Северянина с лицом как колода для рубки мяса. — Папа Ринг повернул свободный стул от соседнего стола. — Не возражаете, если я сяду?
— А что если я скажу да? — спросила Шай.
Он помедлил на полпути, тяжело опираясь на свою трость. — Скорее всего, я скажу «Извините», но все равно сяду. Извините. — И он опустился. — Мне говорят, у меня совсем нет ебаных манер. Спросите кого угодно. Никаких ебаных манер.
Шай быстро глянула через комнату. Савиан даже не смотрел вверх, но она уловила слабый блеск готового клинка под столом. От этого она почувствовала себя немного лучше. Он не много показывал на лице, этот Савиан, но был хорошей поддержкой за спиной.
В отличие от Камлинга. Их гордый хозяин спешил к ним, потирая руки так сильно, что Шай слышала их шипение.
— Добро пожаловать, Папа, вам здесь очень рады.
— А с чего бы мне были не рады?
— Ни с чего, совершенно ни с чего! — если б Камлинг тер руки чуть сильнее, он возможно добыл бы огонь. — Пока нет никаких… неприятностей.
— А кто хочет неприятностей? Я здесь, чтобы поговорить.
— С разговоров все и начинается.
— Мой интерес в том, как все закончится.
— Как узнать об этом, пока идет разговор? — спросил Ламб, все еще не глядя вверх.
— Совершенно верно, — сказал Папа Ринг, улыбаясь, словно это был лучший день его жизни.
— Хорошо, — сказал Камлинг неохотно. — Будете заказывать еду?
Ринг фыркнул. — Твоя еда говно, и эти двое неудачников только сейчас это узнали. Можешь оставить себе.
— Слушайте, Папа, это мое место…
— Как удачно. — Внезапно показалось, что улыбка Папы заострилась. — Тогда ты знаешь, куда себя спрятать.
Камлинг сглотнул, и ушаркал прочь с самым кислым выражением. Болтовня потихоньку вернулась, но была теперь немного нервной.
— Один из сильнейших аргументов в пользу того, что Бога нет, из тех, что я видел, это существование Леннарта Камлинга, — проворчал Папа Ринг, глядя, как хозяин уходит. Его стул несчастно хрустнул, когда он откинулся назад, и его добродушие вернулось. — Итак, как вы находите Криз?
— Грязный во всех смыслах. — Шай оттолкнула бекон, положила вилку и тарелку оттолкнула тоже. Она решила, что между ней и этим беконом не может быть слишком большой дистанции.

— Шай оттолкнула бекон, положила вилку и тарелку оттолкнула тоже. Она решила, что между ней и этим беконом не может быть слишком большой дистанции. Она позволила руке упасть вниз, где, так случилось, та улеглась прямо на рукоять ножа. Представьте себе.
— Грязный, как нам нравится. Вы встречались с Мэром?
— Я не знаю, — сказала Шай, — мы встречались?
— Я знаю что встречались.
— Зачем тогда спрашиваешь?
— Слежу за манерами, уж какие они есть. Хотя я не обманываю себя, что они приблизятся к её. У нее есть манеры, у нашего Мэра? — И Ринг мягко потер ладонью полированное дерево стола. — Гладкие, как зеркало. Когда она говорит, чувствуешь себя завернутым в одеяло с гусиным пухом, так ведь? Достойнейшие люди здесь вокруг, и они склоняются к ее орбите. Эти манеры. Это отношение. Достойный народ хавает эту херню. Но давайте не будем притворяться, что вы двое из достойных, а?
— Может мы стремимся стать достойнее, — сказала Шай.
— Я весь за стремление, — сказал Ринг. — Видит Бог, я пришел сюда ни с чем. Но Мэр не станет помогать вам улучшить себя.
— А ты станешь?
Ринг хихикнул, глубоко и довольно, как добрый дядюшка. — Нет-нет-нет. Но по крайней мере я буду честен на этот счет.
— Ты будешь честен на счет своей нечестности?
— Я никогда заявлял, что буду делать что-то, кроме как продавать народу то, чего они хотят, и не судить их за их желания. Думаю, Мэр создала у вас впечатление, что я тот еще ублюдок.
— Впечатление мы можем составить сами, — сказала Шай.
Ринг ухмыльнулся ей. — Ты быстрая, не так ли?
— Стараюсь не оставлять тебя сзади.
— Она всегда ведет все разговоры?
— В подавляющем большинстве, — сказал Ламб, половиной рта.
— Полагаю, он ждет чего-то стоящего, на что можно ответить, — сказала Шай.
Ринг продолжал ухмыляться. — Что ж, весьма разумное поведение. Вы выглядите разумными ребятами.
Ламб пожал плечами. — Ты еще нас еще по-настоящему не знаешь.
— Это та самая причина, по которой я здесь. Узнать вас лучше. И может быть просто предложить некий дружеский совет.
— Я становлюсь староват для советов, — сказал Ламб. — Даже дружеских.
— Ты и для ссор становишься староват, но я слышал историю, что ты возможно втягиваешь себя в некое дело с голыми кулаками, которое намечается у нас в Кризе.
Ламб снова пожал плечами. — Я дрался раз или два в юности.
— Я вижу, — сказал Ринг, глядя на избитое лицо Ламба, — но даже будучи ярым поклонником искусства драки, я бы предпочел, чтобы этот бой вовсе не состоялся.
— Беспокоишься, что твой человек может проиграть? — спросила Шай.
У Шай совсем не получилось стащить с Ринга его ухмылку. — Не особо. Мой человек знаменит в победах над многими знаменитыми людьми, и побеждал их круто. Но факт в том, что я бы предпочел дать Мэру собраться мило и тихо. Не поймите меня неправильно, я не прочь посмотреть, как прольется немного крови.

Но факт в том, что я бы предпочел дать Мэру собраться мило и тихо. Не поймите меня неправильно, я не прочь посмотреть, как прольется немного крови. Это показывает людей, которые не безразличны. Но когда крови слишком много, это ужасно плохо для бизнеса. А у меня есть планы на это место. Хорошие планы… Но вам на это наплевать, не так ли?
— У всех есть планы, — сказала Шай, — и все думают, что они хорошие. Но когда один набор хороших планов сплетается с другим, все летит под откос.
— Тогда просто ответьте мне, и если ответ да, я оставлю вас наслаждаться этим говенным завтраком с миром. Вы уже ответили Мэру твердое да, или я все еще могу дать лучшее предложение? — Взгляд Ринга двигался между ними, ни один не заговорил, и он принял это за одобрение, а может это оно и было.
— Возможно, у меня нет манер, но я всегда желаю договориться. Просто скажите мне, что она вам обещала.
Ламб впервые посмотрел на него.
— Грегу Кантлисса.
Шай тщательно следила за ним, и увидела, как его улыбка пропала от этого имени. — Значит, ты его знаешь? — спросила она.
— Он работает на меня. Работал, какое-то время.
— Он работал на тебя, когда сжег мою ферму, убил моего друга и украл двух детей у меня? — спросил Ламб.
Ринг откинулся назад, теребя челюсть, слегка нахмурясь.
— Серьезное обвинение. Кража детей. Могу сказать, что я бы в таком участия не принял.
— Даже так, похоже, что принял, — сказала Шай.
— Лишь ваше слово за это. Что за человеком я был бы, если б сдавал своих людей лишь на основании того, что вы так сказали?
— Мне абсолютно похуй, что ты за человек, — прорычал Ламб, сжав побелевшими пальцами столовый нож; люди Ринга несчастно зашевелились, и Шай увидела, как Савиан настороженно приподнимается, но Ламб не обратил на это внимания. — Отдай мне Кантлисса, и мы закончим. Встань у меня на пути, и будут проблемы.
И он нахмурился, увидев, что согнул нож под прямым углом об стол.
Ринг кротко поднял брови.
— Ты очень самоуверен. С учетом того, что о тебе никто не слышал.
— Я раньше через это проходил. Имею понятие, как это заканчивается.
— Мой человек не согнутый нож.
— Он будет.
— Просто скажи, где Кантлисс, — сказала Шай, — и мы пойдем своим путем, и уберемся с твоего.
Папа Ринг впервые выглядел так, словно у него кончалось терпение.
— Девочка, ты допускаешь, что можешь просто посидеть, и дать мне с твоим отцом закончить с этим?
— Не особо. Может это моя кровь Духов, но это проклятие с этим упрямым характером. Люди предостерегают меня не делать что-то, а я начинаю думать, как бы это провернуть. Не могу себя заставить.
Ринг глубоко вздохнул, и с трудом вернул себя к благоразумности.
— Я понимаю. Если б кто-то украл моих детей, этим ублюдкам не куда было бы бежать во всем Круге Мира. Но не делайте меня своим врагом, когда я с таким же успехом могу быть вашим другом. Я не могу просто отдать вам Кантлисса. Может быть Мэр это бы сделала, но это не мой путь.

Может быть Мэр это бы сделала, но это не мой путь. Вот что я могу вам сказать, в следующий раз, когда он приедет в город, мы все сможем сесть и обговорить все это, докопаться до правды, посмотрим, если не сможем найти ваших младших. Я помогу вам всем, чем можно, даю вам слово.
— Твое слово? — Шай скривила губу, и плюнула на холодный бекон. Если это был бекон.
— У меня нет манер, но у меня есть мое слово. — И Ринг ударил по столу толстым указательным пальцем. — Вот на чем все стоит, на моей стороне улицы. Народ лоялен ко мне, потому что я лоялен к ним. Сломай это, я ничего не получу. Сломай это, и я буду ничем. — Он придвинулся ближе, маня их, словно у него было убийственное предложение.
— Но забудьте о моем слове, и просто посмотрите с такой стороны — вы хотите помощи Мэра, тебе придется драться за нее, поверь, это будет ад, а не бой. Хотите моей помощи? — Он сильно пожал большими плечами, словно даже обсуждение альтернативы было безумием. — Все что вам нужно, это не драться.
Шай ни на секунду не нравился этот ублюдок, но и Мэр ей ни на секунду не нравилась, и следовало признать, было что-то в том, что он говорил.
Ламб кивнул, выпрямив нож двумя пальцами и бросив его на тарелку. Затем он встал. — Что если я предпочту драться? — И он зашагал к двери, очередь за завтраком расступилась, чтобы пропустить его.
Ринг моргнул, его брови озадаченно поднялись.
— Кто предпочел бы драться? — Шай оставила это без ответа и поспешила следом, виляя между столами. — Просто подумай об этом, это все о чем я прошу! Будь разумным!
И они вышли на улицу. — Постой, Ламб! Ламб!
Она увернулась от блеющего стада маленьких серых овец, ей пришлось отпрянуть назад и пропустить пару фургонов. Она заметила Темпла, сидящего высоко на большой балке, с молотком в руке; прочная квадратная рама магазина Маджуда была уже выше, чем просевшие здания на любой стороне. Он поднял одну руку в приветствии.
— Семьдесят! — проорала она ему. Она не могла видеть его лицо, но плечи его силуэта немного вдохновляюще опустились.
— Ты остановишься? — Она поймала Ламба за руку, как раз когда он приближался к мэровой Церкви Костей; головорезы были вокруг двери, сложно было понять по ним, кто пришел с Папой Рингом, сурово наблюдая за ними. — Что, по-твоему, ты делаешь?
— Принимаю предложение Мэра.
— Лишь потому, что этот жирный болван раздражал тебя?
Ламб подошел близко, и внезапно показалось, что он виднеется над ней с большой высоты.
— Поэтому, и потому что его человек украл твоих брата и сестру.
— Думаешь, я счастлива от этого? — прошипела она, теперь разозлившись. — Но мы не знаем деталей! Он выглядит, в общем, довольно разумным.
Ламб нахмурился, глядя назад на Гостиницу Камлинга.
— Некоторые люди понимают только насилие.
— Некоторые люди только говорят о нем. Мы пришли за Питом и Ро, или за кровью?
Она хотела лишь доказать свои слова, а не задавать вопрос, но мгновение он выглядел, словно раздумывал что ответить.
— Я думаю, возможно, получу все вместе.
Она мгновение смотрела на него.

— Кто ты блядь такой? Было время, человек мог потереть твое лицо навозом, и ты бы поблагодарил его и попросил еще.
— И знаешь что? — Он отцепил ее пальцы от своей руки хваткой, которая была почти болезненной. — Я вспомнил, что мне это не особо нравилось. — И потопал по лестнице мэрова заведения, оставляя грязные отпечатки, и оставляя Шай позади на улице.

Так Просто

Темпл выстрогал еще несколько стружек из стыка, затем кивнул Ламбу и вместе они опустили балку, шип аккуратно вошел в паз.
— Ха! — Ламб хлопнул Темпла по спине. — Нет ничего приятнее, чем видеть хорошо сделанную работу. У тебя золотые руки, парень! Чертовски золотые для того, кого прибивает к берегу теченьем. Такие, что ты можешь ко всему приспособить. — Он посмотрел на свою большую, разбитую, четырехпалую руку и сжал ее в кулак. — А мои всегда были по-настоящему хороши лишь для одного. — И он стучал по балке, пока она не встала на место.
Темпл ожидал, что строительство будет почти такой же нудятиной, как следить за стадом, но ему пришлось признать, он был доволен собой, и с каждым днем становилось все труднее притворяться в обратном. Было что-то в запахе свежераспиленного дерева — когда бриз с гор залетал в долину достаточно надолго, чтобы можно было унюхать что-то кроме дерьма — что уносило его удушающие сожаления и заставляло дышать свободно. Его руки вспомнили старые навыки работы с молотком и стамеской, и он отработал свойства местного дерева — светлого, прямого и крепкого. Наемные работники Маджуда молчаливо согласились, что он дело знает, и вскоре принимали его инструкции с первого слова; работая с лесами и блоками со скромными навыками, но большим энтузиазмом; и каркас рос в два раза быстрее и в два раза лучше, чем Темпл надеялся.
— Где Шай? — спросил он, мимоходом, словно это не было частью плана избежать очередную выплату. Это становилось игрой между ними. Которую он, казалось, никогда не выиграет.
— Все еще обходит город, задает вопросы о Пите и Ро. Новый народ, который можно порасспрашивать, прибывает каждый день. Возможно сейчас она пытается на стороне улицы Папы Ринга.
— Это безопасно?
— Я сомневаюсь.
— Тебе не следует ее остановить?
Ламб фыркнул и толкнул колышек в подставленную руку Темпла. — Последний раз я пытался остановить Шай, когда ей было десять лет, это и тогда не сработало.
Темпл вставил колышек в отверстие. — Раз у нее есть цель в голове, она на полпути не остановится.
— За это ее и стоит любить. — В голосе Ламба был след гордости, когда он передавал колотушку. — Она не трус, эта девчонка.
— Так почему ты помогаешь мне, а не ей?
— Потому что, полагаю, я уже нашел способ отыскать Пита и Ро. Я лишь жду, что Шай согласится с ценой.
— Что за цена?
— Мэру нужна услуга. — Последовала долгая пауза, отмеряемая ударами колотушки Темпла, сопровождаемыми отдаленными звуками других молотков на других участках строительства, разбросанных по городу. — Она и Папа Ринг поставили Криз на бой.
Темпл оглянулся.
— Они спорят на Криз?
— Каждый из них владеет половиной города, более или менее.

— Ламб посмотрел на город, легкомысленно втиснутый с обоих сторон в ветреную долину, словно это место было потрясающими внутренностями; люди, товары и животные сжаты в одном конце, а дерьмо, нищие и деньги в другом. — Но чем больше получаешь, тем больше хочется. И все, что каждый из них хочет, это половину, которой у него нет.
Темпл надул щеки, забивая следующий колышек. — Думаю, один из них точно будет разочарован.
— Как минимум один. Худшие враги те, что живут за соседней дверью, как говорил мне отец. Эти двое ссорились годами, и ни один из них не победил, так что они положились на поединок. Победитель получает все. — Группа наполовину культурных Духов высыпала из одного из худших борделей — лучший не пустил бы их на порог — с ножами наружу, насмехаясь друг над другом на общем, не зная слов, кроме ругательств, на языке жестокости. Этого в Кризе было вполне достаточно.
— Двое в Круге, — бормотал Ламб, — скорее всего с достойной публикой и честными ставками. Один выходит живым, другой наоборот, и всякий прочий выходит совершенно развлеченный.
— Вот дерьмо, — выдохнул Темпл.
— Папа Ринг привел человека по имени Глама Голден. Северянин. Большое имя в свое время. Слышал, он дрался за деньги на аренах и на площадках по всей Близкой Стране, и принес много побед. А Мэр, ну, она искала кого угодно, кто бы постоял за нее… — Он долго посмотрел на Темпла, и несложно было угадать остальное.
— Дерьмо. — Одно дело драться за жизнь где-то там на равнинах, когда Духи наступают и альтернативы нет. И другое — ждать недели момента, выйти перед толпой, и бить, крутить и сокрушать жизнь из человека своими руками. — Есть у тебя опыт в … такого рода вещах?
— К счастью — такое уж мое счастье — более чем.
— Ты уверен, что Мэр на правой стороне? — спросил Темпл, думая о всех неверных сторонах, что он выбирал.
Ламб хмуро посмотрел на Духов, которые очевидно решили свои разногласия без кровопролития, и шумно обнимались.
— По моему опыту редко бывает такая штука, как правая сторона, а когда такая есть, у меня есть сноровка опрометчиво выбирать другую. Все что я знаю, это что Грега Кантлисс убил моего друга, сжег мою ферму и украл двух детей, которых я поклялся защищать. — В голосе Ламба была холодная грань, когда он сместил хмурый взгляд на Белый Дом, достаточно холодная, чтобы по телу Темпла пошла гусиная кожа. — Папа Ринг стоит за ним, так что он сделал меня своим врагом. Мэр против него, и это делает ее моим другом.
— Неужели все действительно так просто?
— Когда вступаешь в Круг с намерением убить человека, лучше чтобы так и было.
— Темпл? — Солнце опустилось низко, так что понадобилось мгновение, чтобы понять, кто кричит из толпы снизу — Темпл? — Еще момент, прежде чем он обнаружил улыбающееся лицо, пробирающееся к нему, со светлыми глазами и кустистой светлой бородой. — Это ты там? — Еще мгновение, прежде чем соединил мир, в котором знал этого человека, с миром, в котором жил сейчас, и узнавание обдало его, как ведро ледяной воды мирно спящего.
— Берми? — выдохнул он.
— Твой друг? — спросил Ламб.
— Мы знаем друг друга, — удалось прошептать Темплу.
Он соскользнул с лестницы, с трясущимися руками, все время испытывая кроличьи позывы убежать.

— Мы знаем друг друга, — удалось прошептать Темплу.
Он соскользнул с лестницы, с трясущимися руками, все время испытывая кроличьи позывы убежать. Но куда? Он был более чем удачлив, выжив в последний раз, покинув Компанию Милосердной Руки, и был далек от уверенности, что его божественная поддержка вытянет еще попытку. Он неохотно пошел к Берми маленькими шажками, щипая край рубахи, как ребенок, который знает, что его ждет шлепок, и он его скорее всего заслуживает.
— Ты в порядке? — спросил Стириец. — Выглядишь больным.
— Коска с тобой? — Темпл с трудом подбирал слова, чувствуя тошноту. Бог возможно благословил его золотыми руками, но проклял слабым желудком.
Впрочем, Берми весь улыбался. — Счастлив сказать нет, как и никто из тех ублюдков. Я бы сказал, он все еще барахтается по Близкой Стране, хвастаясь тому чертову биографу и отыскивая древнее золото, которое он никогда не найдет. Если он не сдался и не вернулся в Старикленд чтобы напиться.
Темпл закрыл глаза и издал глубокий выдох сильнейшего облегчения. — Слава небесам.
Он положил руку на плечо Стирийца, наклонился, согнувшись почти вдвое, голова кружилась.
— Ты точно в порядке?
— Да. — Он обхватил Берми и крепко обнял. — Лучше чем в порядке!
Он был в экстазе! Он снова дышал свободно! Он поцеловал бородатую щеку Берми шумным чмоком. — Какой черт занес тебя в эту жопу мира?
— Ты показал мне путь. После того города — как там его?
— Аверсток, — пробормотал Темпл.
Берми виновато покосился. — Я делал вещи, которыми не горжусь, но это? Ничего кроме убийства. После этого Коска отправил меня найти тебя.
— Отправил?
— Сказал, что ты был самым важным человеком во всей чертовой Компании. После него, разумеется. Через два дня я вступил в Сообщество, следующее на запад, чтобы искать золото. Половина из них были их Пуранти — из моего родного города, представь себе! Словно как по воле Божьей!
— Почти что.
— Я оставил Компанию Ебаного Пальца и мы поехали.
— Ты оставил Коску позади. — Очередное ускользание от смерти дало Темплу легкое пьянящее чувство. — Далеко-далеко позади.
— Ты теперь плотник?
— Единственный способ расплатиться с долгами.
— Да насри на те долги, брат. Мы направляемся в холмы. Там у нас участок на реке Браунуош. Люди там просто просеивают самородки из грязи! — Он шлепнул Темпла по плечу. — Тебе стоит поехать с нами! Для плотника с чувством юмора всегда найдется место. У нас есть багажное отделение, но придется поработать.
Темпл сглотнул. Как часто в путешествии, вдыхая пыль от стада Бакхорма или терпя колкости Шай, он мечтал о подобном предложении? Легкий путь, разворачивающийся под его ногами. — Когда вы отправляетесь?
— Через пять дней, возможно шесть.
— Что нужно брать с собой?
— Лишь хорошую одежду и лопату, остальное у нас есть.
Темпл искал обман в лице Берми, но его не было ни знака.

Возможно, Бог все-таки был. — Неужели все на самом деле так просто?
Берми засмеялся.
— Это ты всегда любил все усложнять. Это новые рубежи, друг мой, страна возможностей. Тебя здесь что-нибудь держит?
— Полагаю, нет. — Темпл взглянул на Ламба, на большую черную фигуру на срубе здания Маджуда. — Ничего кроме долгов.

Вчерашние Новости

— Я ищу пару детей.
Пустые лица.
— Их имена Ро и Пит.
Грустные покачивания головой.
— Им десять и шесть. Ему сейчас семь.
Сочувственное бормотание.
— Их украл человек по имени Грега Кантлисс.
Проблеск испуганных глаз, дверь захлопывается у нее перед носом.
Шай должна была признать, что она устала. Она почти сносила сапоги, бродя вверх и вниз по изогнутой главной улице, которая ползла все дольше и была все изогнутей с каждым днем; люди приезжали с равнин, устанавливали палатки или вклинивали новые сараи в узкие полоски грязи, или просто бросали свои фургоны гнить вдоль тракта. Ее плечи были в синяках от проталкивания сквозь суматоху, ее ноги болели от взбирания по бокам долины, чтобы поговорить с народом в лачугах, цеплявшихся за склон. Ее голос охрип от одних и тех же старых вопросов снова и снова, в игральных залах и в курильнях шелухи, в сараях пьянчуг, и она уже с трудом могла отличить одно от другого. Теперь уже было несколько мест, куда ее не пускали. Сказали, что она распугивает посетителей. Возможно так и было. Возможно, Ламб имел право просто ждать, когда Кантлисс придет к нему, но Шай никогда не умела ждать. Это твоя кровь Духов, сказала бы мать. Но ее мать тоже не очень умела ждать.
— Смотрите-ка, Шай Соут.
— Ты в порядке, Хеджес? — хотя она могла ответить, лишь взглянув. Он никогда не выглядел переполненным успехом, но в пути над ним были искры надежды. С тех пор они угасли, оставив его посеревшим и изнуренным. Криз не был местом, где мечты процветают. Не был местом, где что угодно процветает, насколько она могла сказать. — Думала, ты ищешь работу?
— Не нашел ничего. Не для мужчины с такой ногой. И не подумала бы, что я командовал атакой там, под Осрунгом, а? — Она бы не подумала, но он это уже говорил, так что она промолчала. — Все еще ищешь своих малышей?
— И буду, пока не найду. Ты слышал что-нибудь?
— Ты первая, кто сказал мне больше пяти слов подряд за неделю. И не подумала бы, что я командовал атакой, а? И не подумала бы. — Они неловко стояли, оба зная, что будет дальше. Впрочем, ничего не делали, чтобы это прекратить. — Одолжишь пару монет?
— Ага, немного. — Она покопалась в карманах и отдала ему монеты, которые Темпл отдал ей час назад, затем быстро ушла. Никто не любит стоять так близко к неудачнику, да? Беспокоятся, что неудача может перейти на них.
— Ты не собираешься говорить мне не пить? — крикнул он ей вслед.
— Я не проповедник. Полагаю, у людей есть право выбирать свой метод разрушения.
— Точно. А ты не такая уж плохая, Шай Соут, ты ничего!
— Этим мы и отличаемся, — пробормотала она, оставляя Хеджеса шаркать к ближайшей пьянчужной дыре; в Кризе для этого не нужно было долго шагать, даже человеку, чьи шаги такие мелкие, как его.

— Я ищу пару детей.
— Не могу тебе помочь, но у меня есть другие новости! Эта женщина выглядела странно; одежда должно быть выглядела прекрасно в свое время, но то время давно прошло, и с тех пор прошли месяцы, полные грязи и случайной еды. Она откинула плащ с завитушками и достала пачку мятой бумаги.
— Что это, новостные листки? — Шай уже жалела, что заговорила с этой женщиной, но путь здесь был узкой полоской грязи между сточным ручьем и сгнившим крыльцом, и ее большое пузо не давало места для прохода.
— У вас острый глаз на качество. Хотите сделать покупку?
— Не особо.
— Далекие события политики и власти не интересуют?
— Они никогда сильно не влияли на то, что я делаю.
— Возможно, ваше игнорирование состояния дел и привело вас сюда?
— Я всегда считала, что это были жадность, лень, и плохой характер других, плюс некоторое количество неудачи, но полагаю, у тебя это было по-другому.
— У всех по-другому. — Но женщина не двинулась.
Шай вздохнула. Учитывая ее умение расстраивать людей, она подумала, что может попытаться быть терпимой. — Ладно, избавьте меня от неведенья.
Женщина продемонстрировала верхний листок, и заговорила с огромным самомнением.
— Повстанцы побеждены под Малковой — разбиты наголову войсками Союза под руководством Генерала Бринта! Как вам это?
— Если только их не разбили во второй раз, это случилось еще даже до того, как я уехала из Близкой Страны. Все это знают.
— Леди требует что-то посвежее, — пробормотала старая женщина, листая свою пачку. — Стирийский конфликт завершен! Сипани открывает врата Змее Талинса!
— Это было как минимум два года назад. — Шай начала думать, что эта женщина повредилась головой, если это имело значение в месте, где большинство были счастливо-безумными, мрачно-безумными или больны еще каким безумием, не поддающимся дальнейшему описанию.
— Это настоящий вызов. — Женщина лизнула грязный палец, чтобы перелистать свои товары, и вытащила листок, выглядевший поистине древним. — Легат Сармис угрожает границам Близкой Страны? Опасения Имперского вторжения?
— Сармис угрожает десятилетиями. Он самый угрожающий легат из всех, о ком только слышно.
— Значит это правда, как и всегда!
— Новости киснут быстро как молоко, подруга.
— А я говорю, что они становятся лучше, если их бережно хранить, как вино.
— Я рада, что тебе нравится винтаж, но я не покупаю вчерашние новости.
Женщина укрыла бумаги, как мать прячет дитя от атаки птиц, и когда она наклонилась вперед, Шай увидела, что верх ее высокой шляпы был оторван и демонстрировал вид самого паршивого скальпа, который только можно вообразить, и запах гниения, почти сбивший ее с ног. — Не хуже, чем завтрашние, так ведь? — И женщина оттолкнула ее, и зашагала, махая своими старыми листками над головой. — Новости! У меня есть новости!
Шай глубоко и долго вздохнула, прежде чем отправиться дальше. Проклятье, но она устала. Криз не место, где меньше устаешь, насколько она могла сказать.

— Новости! У меня есть новости!
Шай глубоко и долго вздохнула, прежде чем отправиться дальше. Проклятье, но она устала. Криз не место, где меньше устаешь, насколько она могла сказать.
— Я ищу пару детей.
Тот что в середине, рассматривал ее с чем-то, что можно назвать косоглазием. — Я достану тебе детей, девочка.
Тот, что слева, зашелся в смехе. Тот, что справа, ухмыльнулся, и капля сока чагги капнула из его рта, упав на бороду. По взгляду на его бороду было ясно, что это не первая капля. Это было малообещающее трио, ладно, но если бы Шай обращала внимание только на многообещающих, она бы закончила с Кризом в первый день.
— Их украли с нашей фермы.
— Вероятно больше ничего стоящего не было.
— Честно говоря, я бы сказала, что вы правы. Их украл человек по имени Грега Кантлисс.
Настроение мгновенно улетучилось. Тот, что справа, встал, нахмурившись. Тот, что слева, сплюнул сок через перила. Косой смотрел еще более косо. — А ты довольно дерзкая, девчонка. Довольно, блядь, дерзкая.
— Ты не первый, кто так говорит. Вероятно лучше я заберу свою дерзость и пойду вниз по улице.
Она собралась идти, но он шагнул с крыльца и перегородил ей путь, тыкая палец в ее лицо. — Знаешь что, ты слегка смахиваешь на Духа.
— Наполовину, возможно, — пробурчал один из его друзей.
Шай выпятила челюсть.
— На четверть, если уж на то пошло.
Косоглазие Косого перешло в искажение лица.
— Ну, нам на этой стороне улицы плевать на твое происхождение.
— Конечно, лучше на четверть Дух, чем полный мудак.
Это и был тот талант расстраивать народ. Его брови поднялись, и он шагнул к ней. — Чего, ты, чертова…
Не думая, она положила правую руку на рукоять кинжала и сказала:
— Лучше стой прямо там.
Его глаза сощурились. Раздосадованно. Словно он не ожидал открытого сопротивления, но не мог отступить, когда его друзья наблюдали.
— Лучше тебе не класть руку на тот нож, девочка, если только не собираешься пустить его в ход.
— Пущу я его в ход или нет, зависит от того, остановишься ты или нет. Мои надежды не высоки, но может ты умнее, чем выглядишь.
— Оставьте ее. — Здоровяк стоял в дверях. Впрочем, слово «здоровяк» не очень его описывало. Его кулак на срубе за ним выглядел по размеру, как голова Шай.
— Ты можешь не ввязываться в это, — сказал Косой.
— Мог бы, но ввязался. Ты сказала, ищешь Кантлисса? — спросил он, переводя взгляд на Шай.
— Не говори ей ничего! — бросил Косой.
Взгляд здоровяка вернулся на него. — Ты можешь заткнуться… — Ему пришлось наклониться, чтобы пройти через дверь. — Или я могу тебя заткнуть. — Двое других отступили, чтобы дать ему места — а ему его требовалось много. Выйдя из тени, он выглядел еще больше, даже выше чем Ламб, и может быть больше в груди и в плечах. Настоящий монстр, но он говорил мягко, с сильным Северным акцентом.

— Выкинь этих идиотов из головы. Они храбры драться с теми, кого наверняка победят, но с другими не сильнее зубочистки. Он прошел пару шагов вниз по улице, доски стонали под его громадными сапогами, и встал, возвышаясь над Косым.
— Кантлисс из того же материала, — сказал он. — Надутый дурак с кучей пороков. — При всем его размере, в его лице было грустное провисание. Обвисшие светлые усы, печальная седина щетины вокруг них. — Более или менее то, чем я был когда-то, если уж на то пошло. Он должен Папе Рингу много денег, как я слышал. Хотя его не было здесь какое-то время. Большего не могу тебе сказать.
— Что ж, большое за это спасибо.
— С удовольствием. — Здоровяк повернул свои усталые голубые глаза на Косого. — Убирайся с ее пути.
Косой особенно мерзко покосился на Шай, но в свое время Шай часто рассматривали с грубыми выражениями лиц, и через какое-то время это перестало жалить. Он собрался подняться по ступенькам, но здоровяк не дал ему. — Убирайся с ее пути туда. — И он кивнул в ручей.
— Встать в стоках? — сказал Косой.
— Встать в стоках. Или я положу тебя туда.
Косой проклинал себя, карабкаясь по склизким камням и встал по колено в дерьмовой воде. Здоровяк положил одну руку на грудь, и другой махнул Шай на свободный путь.
— Благодарю, — сказала она, шагая мимо. — Хорошо, что я нашла кого-то приличного по эту сторону улицы.
Мужчина грустно фыркнул.
— Не дай мелкой любезности тебя одурачить. Ты говорила, что ищешь детей?
— Брата и сестру. А что?
— Возможно я могу помочь.
Шай научилась принимать помощь, но со здоровой подозрительностью.
— Зачем бы тебе?
— Потому что я знаю, что значит потерять семью. Как потерять часть себя, не так ли? — Она подумала мгновение об этом, и решила что он прав. — Пришлось оставить свою позади, на Севере. Знаю, это было лучшее для них. Единственное. Но это все еще меня ранит. Даже и не думал, что будет. Не могу сказать, что особо ценил их, когда они у меня были. Но это ранит.
Его большие плечи так грустно обвисли, что Шай стало его жалко.
— Что ж, приятно будет прогуляться с тобой, наверное. По моим наблюдениям, народ воспринимает меня серьезнее, когда здоровый ублюдок смотрит мне через плечо.
— Это печальная всеобщая правда, — сказал он, попадая в шаг; два его шага были как три её. — Ты здесь одна?
— Приехала с отцом. Ну, типа того.
— Как кто-то может быть типа отца?
— Ему удалось.
— Он отец тем двум, кого ты ищешь?
— Тоже типа того, — сказала Шай.
— Он не должен помогать в поисках?
— Он помогает, по-своему. Он строит дом, на той стороне улицы.
— Тот новый, что, как я видел, растет?
— Металлообработка Маджуда и Карнсбика.
— Хорошее здание. А это редкость здесь. Хотя не ясно, как это поможет отыскать твоих младших.

Хотя не ясно, как это поможет отыскать твоих младших.
— Он верит, что кое-кто ему в этом поможет.
— Кто?
Обычно она держала бы карты закрытыми, так сказать, но что-то в его манерах заставило ее раскрыться. — Мэр.
Он всосал длинный вдох. — Я бы скорее доверил змее свои яйца, чем этой женщине что угодно.
— Она точно чересчур скользкая.
— Никогда не доверяй тем, кто не использует свое настоящее имя, я всегда говорил.
— Свое ты мне еще не назвал.
Здоровяк устало вздохнул.
— Я надеялся избежать этого. Люди обычно смотрят на меня по-другому, лишь узнав его.
— Одно из этих забавных, да? Возможно Педро?
— Это было бы удачей. Мое имя никого не заставляет смеяться, грустно сказать. Никогда не поверишь, сколько я работал, раздувая его больше. Годы. Теперь нет выхода из-под его тени. Я безошибочно сковал звенья моей собственной цепи.
— Полагаю, все мы склонны так поступать.
— Более чем. Он остановился, протянул ей одну огромную руку, она взяла, её рука казалась маленькой, как детской, в его теплой громадной хватке. — Меня зовут…
— Глама Голден!
Шай увидела, как здоровяк на мгновение вздрогнул, его плечи сгорбились, затем он медленно повернулся. Молодой парень стоял на улице позади. Здоровый, со шрамом на губах и оборванной курткой. Он выглядел неустойчиво, что заставило Шай подумать, что он тяжело пьян. Чтобы надуть храбрость, возможно, хотя народ в Кризе не всегда беспокоится о причине для выпивки. Он поднял нетвердый палец, чтобы указать на них, а другая его рука держала рукоять большого ножа на его поясе.
— Ты тот, кто убил Медведя Стоклинга? — насмехался он. — Ты тот, кто выиграл все эти поединки? — Он плюнул в грязь прямо рядом с их ногами. — Ты выглядишь не особо!
— А я и так не особый, — мягко сказал здоровяк.
Парень моргнул, не уверенный, что с этим делать. — Ну… я блядь вызываю тебя, ты. Ублюдок!
— А что если я не слушаю?
Парень нахмурился, глядя на людей на крылечках, которые остановили свои дела, чтобы поглазеть. Он поводил языком во рту, не уверенный в себе. Затем посмотрел на Шай, и снова ткнул пальцем. — Кто эта сука? Ты ебаный…
— Не заставляй меня убивать тебя, мальчик. — Голден не сказал это как угрозу. Почти умоляя, и его глаза были грустнее обычного.
Парень немного вздрогнул, его пальцы задергались, он побледнел. Бутылка — хитрый банкир, она может одолжить храбрости, но склонна внезапно потребовать долг. Он шагнул назад и снова сплюнул. — Оно блядь того не стоит, — бросил он.
— Нет, не стоит. — Голден смотрел на парня, как тот медленно пятился, затем повернулся и быстро пошел прочь. Несколько вздохов облегчения, несколько пожатий плечами и болтовня вернулась.
Шай сглотнула, ее рот неожиданно пересох. — Ты Глама Голден?
Он медленно кивнул. — Хотя я очень хорошо знаю, не много золотого вокруг меня в эти дни. — Он потер свои большие руки, глядя, как парень затерялся в толпе, и Шай заметила, что они тряслись.

— Чертова штука, быть знаменитым. Чертова штука.
— Так ты тот, кто будет стоять за Папу Ринга в поединке?
— Это я. Хотя должен сказать, что я надеюсь, он не состоится. Я слышал, Мэр не нашла никого, чтобы драться за нее. — Его светлые глаза сощурились, и он посмотрел на Шай. — А что, ты что-то слышала?
— Ничего, — сказала она, изо всех сил пытаясь улыбнуться, и потерпев неудачу. — Совсем ничего.

Приближается Кровь

Это было прямо перед ясным и холодным рассветом, когда грязь покрылась инеем. Лампы в окнах в основном догорали, угасли факелы, подсвечивающие вывески, небо было светлым от звезд. Сотни и сотни их, четкие как драгоценные камни, выложенные в водовороты, потоки и мерцающие созвездия. Темпл открыл рот, холод щипал его щеки, он поворачивался, поворачивался, пока не закружилась голова, принимая красоту небес. Странно, что он не обращал на них внимания раньше. Возможно, просто его взгляд всегда был на земле.
— Полагаешь, там есть ответ? — спросил Берми, его дыхание и дыхание его лошади дымило в рассветной прохладе.
— Я не знаю, где ответ, — сказал Темпл.
— Ты готов?
Он посмотрел на дом. Большие балки были подняты, большая часть стропил, окно, и дверные проемы; скелет здания стоял твердо и чернел на фоне усеянного звездами неба. Только этим утром Маджуд говорил ему, какую замечательную работу он делает, и даже Карнсбик будет считать, что его деньги потрачены не зря. Он почувствовал прилив гордости, и подумал, когда он последний раз его чувствовал. Но Темпл был человеком, бросавшим все на пол пути. Это был давно установленный факт.
— Можешь ехать на вьючной лошади. До холмов день или два.
— А почему нет? — Несколько сот миль на муле, и его задница стала деревянной.
Впереди в амфитеатре плотники уже бессистемно начинали. Они возводили новый ряд сидений на открытой стороне, чтобы можно было впихнуть чуть больше зрителей, опоры и перемычки виднелись напротив темных холмов, наклоненные и плохо скрепленные, а некоторые из бревен без веток даже должным образом обработаны.
— Лишь пара недель до большого боя.
— Жаль, что мы его пропустим, — сказал Берми. — Лучше выдвигаться, остальные парни будут далеко впереди к этому времени.
Темпл затолкал новую лопату под один из ремней на вьючной лошади, двигаясь медленней и медленней, затем остановившись. Прошел день или два с тех пор, как он видел Шай, но он продолжал напоминать себе о долге в ее отсутствие. Он подумал, что она где-то там, все еще упрямо разыскивает. Можно только восторгаться кем-то, кто так упорен, невзирая на цену, невзирая на шансы. Особенно если сам ты никогда не упорствовал ни в чем. Даже когда хотел.
Темпл мгновение подумал об этом, неподвижно стоя по лодыжку в полу-замерзшей грязи. Затем подошел к Берми и шлепнул рукой по плечу Стирийца. — Я не еду. Бездонно благодарю за предложение, но мне нужно закончить здание. И расплатиться с долгами.
— С каких пор ты платишь долги?
— С этих, полагаю.
Берми озадаченно посмотрел на него, словно он пытался понять, где здесь шутка. — Я могу изменить твое мнение?
— Нет.

— Я могу изменить твое мнение?
— Нет.
— Твое мнение всегда сдвигалось от легкого ветерка.
— Похоже, человек может вырасти.
— Что насчет лопаты?
— Воспринимай как подарок.
Берми сощурился. — В это вовлечена женщина, не так ли?
— Да, но не так, как ты думаешь.
— А что она думает?
Темпл фыркнул. — Не это.
— Посмотрим. — Берми втащил себя в седло. — Полагаю, ты об этом пожалеешь, когда мы вернемся с самородками, большими как какашки.
— Вероятно я пожалею гораздо раньше. Такова жизнь.
— В этом ты прав. — Стириец снял шляпу и высоко поднял, салютуя. — Не поспоришь с этой сволочью! — И он уехал, грязь брызгала из-под копыт его лошади, он направлялся из города по главной улице, рассеивая на пути группу пьяных в мясо шахтеров.
Темпл глубоко вздохнул. Он не был уверен, что уже не жалеет. Затем нахмурился. Один из тех шатающихся шахтеров выглядел знакомо: старик с бутылкой в руке и следами слез на щеках.
— Иосиф Лестек? — Темпл задрал брюки, чтобы похлюпать на улицу. — Что с вами случилось?
— Бесчестье! — прокаркал актер, стуча себя в грудь. — Статисты… никудышные. Мое представление… ужасное. Культурная феерия… фиаско. — Он вцепился в рубашку Темпла. — Меня забросали на сцене. Меня! Иосифа Лестека! Который правил театрами Мидерленда, словно они были его частными поместьями! — Он вцепился в свою рубашку, испачканную спереди. — Забросан фекалиями. Заменен на трио девчонок с голыми грудями. Под восторженные аплодисменты, должен добавить. И это все, чего хочет публика в эти дни? Груди?
— Полагаю, они всегда были популярны…
— Все кончено! — завыл Лестек на небо.
— Заткнись нахуй! — кто-то зарычал из верхнего окна.
Темпл взял актера за руку. — Позвольте отвести вас обратно к Камлингу…
— Камлинг! — Лестек вырвался, махая бутылкой. — Проклятый опарыш! Чокнутый предатель! Он выкинул меня из своей Гостиницы! Меня! Лестека! Но я ему отомщу!
— Несомненно.
— Он увидит! Они все увидят! Мое лучшее представление ждет меня впереди!
— Вы им всем покажете, но возможно утром. Есть другие гостиницы…
— Я без гроша! Я продал фургон, спустил реквизит, заложил костюмы! — Лестек упал на колени в грязь. — У меня нет ничего, кроме лохмотьев, которые на мне!
Темпл выдохнул пар и снова посмотрел в испещренные звездами небеса. Видимо он встал на трудный путь. Эта мысль странным образом доставила ему удовольствие. Он потянулся вниз и помог старику подняться на ноги. — У меня палатка достаточно большая для двоих, если вы можете вынести мой храп.
Мгновение Лестек стоял, качаясь. — Я не заслужил такой доброты.
Темпл пожал плечами. — Как и я.
— Мой мальчик, — прошелестел актер, широко раскрывая руки, слезы снова блестели в его глазах.

И его стошнило Темплу на рубашку.
Шай нахмурилась. Она была уверена, что Темпл собирался забраться на эту вьючную лошадь и ускакать из города, растоптав копытами ее детскую веру, и это был бы без сомнений последний раз, когда она о нем слышала. Но все, что он сделал, это отдал человеку лопату и отмахнулся. Потом втащил какого-то хреново одетого старого пьянчугу в каркас здания Маджуда. Ладно, люди загадка, и решения нет.
По большей части она теперь не спала ночами. Наблюдала за улицей. Возможно думая, что она увидит въезжающего Кантлисса — хотя она даже представления не имела, как он выглядит. Может думая, что мельком увидит Пита и Ро, если еще сможет их узнать. Но в основном просто перебирая свои тревоги. Насчет брата и сестры, насчет Ламба, насчет приближающегося боя. Насчет вещей и мест и лиц, которые она предпочла бы забыть.
Джека с низко натянутой шляпой, говорящего «Смоук? Смоук?», и Додда, удивленного, что она его застрелила, и того человека из банка, вежливо говорящего, «Боюсь, я не могу вам помочь», с той озадаченной маленькой улыбкой, словно она леди, пришедшая за ссудой, а не вор, закончивший убийством его за просто так. Ту девчонку, которую они повесили в ее доме, и чье имя Шай никогда не узнала. Она качалась там с отметиной на шее, и мертвыми глазами, спрашивающими: «Почему я, а не ты?», и Шай до сих пор не была ближе к ответу.
В эти медленные, темные часы ее голова полнилась сомнениями, как гнилая шлюпка болотной водой, идя ко дну, идя ко дну, несмотря на все ее неистовое вычерпывание; и она думала о смерти Ламба, будто это уже случилось, и о Пите с Ро, гниющих где-то в пустоте, и чувствовала себя как какой-то предатель, оттого что думала об этом, но как остановить мысль, когда она уже пришла?
Смерть была здесь единственной определенной вещью. Единственным фактом среди вероятностей, шансов, ставок и планов. Лиф, и сыновья Бакхорма, и кто знает, сколько Духов там на равнинах? Люди в боях в Кризе, или умершие от жара, или от глупой неудачи, как тот загонщик, которого вчера ударила в голову лошадь его брата, или торговец обувью, которого нашли утопленным в стоках. Смерть гуляла среди них ежедневно, и теперь придет и позовет их всех.
Копыта застучали по улице. И Шай вытянула шею, чтобы посмотреть; несколько факелов мерцали, народ отступал на свои крылечки от летящей грязи от дюжины всадников. Она обернулась посмотреть на Ламба, его большая фигура была под его одеялом, тени складывались в его складках. Со стороны головы она видела лишь его ухо, и его большую мочку. Слышала лишь его мягкое медленное дыхание.
— Ты проснулся?
Он вздохнул подольше. — Теперь да.
Люди остановились перед мэровой Церковью Костей, свет от факелов блуждал по их потрепанным упрямым лицам, и Шай отскочила. Ни Пита, на Ро, ни Кантлисса.
— К Мэру прибыли еще головорезы.
— Головорезов вокруг много, — проворчал Ламб. — Не нужен толкователь рун, чтобы понять: кровь приближается.
По улице застучали копыта, вспышка смеха, закричала женщина, затем наступила тишина; лишь быстрые удары молотка от амфитеатра напоминали, что большое шоу на подходе.
— Что случится, если Кантлисс не приедет? — Она говорила в темноте. — Как мы тогда найдем Пита и Ро?
Ламб медленно сел, почесывая пальцами в седых волосах. — Нам просто придется продолжать искать.
— Что если… — За все время, что она думала об этом, это не оформлялось в слова, до этого момента.

— Нам просто придется продолжать искать.
— Что если… — За все время, что она думала об этом, это не оформлялось в слова, до этого момента. — Что если они мертвы?
— Мы будем искать, пока не убедимся.
— Что если они умерли там на равнинах, и мы никогда не будем знать точно? С каждым прошедшим месяцем все больше шансов, что мы никогда не узнаем, не так ли? Больше шансов, что они пропадут, и их будет не найти. — Ее голос превращался в визг, но она не могла остановить его повышение, все более и более дикое. — Они могут быть где угодно, разве нет, живые или мертвые? Как мы найдем двух детей в этой не нанесенной на карты пустоте, куда они попали? Когда мы остановимся, вот о чем я спрашиваю? Когда мы можем остановиться?
Он откинул одеяло, подбил его и сморщился, садясь на корточки и глядя ей в лицо.
— Ты можешь остановиться, когда захочешь, Шай. Ты прошла так далеко, такой долгий и трудный путь, и скорее всего впереди тоже долгий трудный путь. Я дал обещание твоей матери, и я сдержу его. Так долго, сколько потребуется. Не то чтобы мне в дверь стучались предложения получше. Но ты все еще молода. У тебя жизнь впереди. Если ты остановишься, никто тебя винить не сможет.
— Я смогу. — Тогда она засмеялась, и вытерла вылезшую слезу тыльной стороной ладони. — И не то чтобы у меня была какая-то жизнь, а?
— Ты идешь за мной, — сказал он, укладывая покрывало на ее кровать, — дочь или нет.
— Думаю, я просто устала.
— А кто бы не устал?
— Я просто хочу их вернуть, — и она скользнула под одеяла.
— Мы их вернем, — сказал он, укрывая ее, и кладя тяжелую руку ей на плечо. Она почти могла ему поверить. — Поспи немного, Шай.
Не считая первого прикосновения рассвета, подкрадывающегося серой линией между занавесками через покрывало Ламба, комната была темной.
— Ты в самом деле будешь драться с этим человеком, с Голденом? — спросила она, через какое-то время. — По мне он вроде нормальный.
Ламб молчал довольно долго, так что она начала думать, что он заснул. Затем он сказал:
— Грустно говорить, но я убивал лучших людей по худшим причинам.

Компаньон-вкладчик

В главном, Темпл был вынужден признать, он был человеком, потерпевшим неудачу в жизни по его собственным высоким стандартам. Или даже по низким. Он предпринимал галактику прожектов. Большинства из которых приличный человек бы постыдился. Из оставшихся, вследствие смеси неудач, нетерпения и неэффективной одержимости следующей вещью, он с трудом мог вспомнить хоть один, не окончившийся разочарованием, неудачей или полной катастрофой.
Магазин Маджуда, по мере приближения к завершению, был, таким образом, весьма приятным сюрпризом.
Один из Сулджиков, сопровождающих Сообщество через равнины, оказался специалистом по крышам. Ламб приложил свои девять пальцев к каменной кладке, и показал себя более чем способным. На днях в полном составе показались Бакхормы, чтобы помочь распилить и прибить обшивку. Даже лорд Ингельштад сделал редкий перерыв в проигрыше денег городским игрокам, чтобы дать совет по покраске. Плохой совет, но все же.
Темпл отошел на улицу, глядя на почти законченный фасад, на котором не хватало лишь перил на балконе и стекол в окнах, и выдал широчайшую и самодовольнейшую из всех ухмылок за последнее время.

Темпл отошел на улицу, глядя на почти законченный фасад, на котором не хватало лишь перил на балконе и стекол в окнах, и выдал широчайшую и самодовольнейшую из всех ухмылок за последнее время. И чуть не упал от дружеского удара по плечу.
Он обернулся, определенно ожидая услышать возмущение Шай по поводу застывшего продвижения его долгов, и получил второй сюрприз.
Позади него стоял мужчина. Не высокий, но широкий и с взрывом оранжевых бакенбард. Его толстые очки заставляли его глаза выглядеть мелкими, его улыбка была, в сравнении с ними, огромной. Он носил шитый на заказ костюм, но его тяжелые руки были покрыты царапинами от тяжелой работы.
— Я и не надеялся найти здесь приличного плотника! — Он вскинул брови в сторону новых мест, бессистемно тянущихся к небу вокруг древнего амфитеатра. — Но что я должен был найти, в этом упадке? — Он сжал руками Темпла и указал назад, на магазин Маджуда. — Но это воодушевляющий пример плотницкого мастерства! Строгий по дизайну, прилежный в исполнении и в безрассудном сплаве стилей прекрасно отражающий многокультурный характер авантюристов, бросающих вызов этим девственным землям. И все это от моего лица! Сир, я весьма поражен!
— От вашего… лица?
— Совершенно верно! — Он указал на знак над передней дверью. — Я Хорниг Карнсбик, лучшая часть Маджуда и Карнсбика! — и он обхватил Темпла руками и поцеловал его в обе щеки, затем порылся в кармане жилетки и достал монету. — Кое-что сверху за ваши беспокойства. Щедрость себя окупает, как я всегда говорил!
Темпл моргнул, глядя на монету. Это были серебряные пять марок. — Вы говорили?
— Да! Не всегда финансово, не всегда немедленно, но в доброжелательности и дружбе, которые, в конечном счете, бесценны!
— Бесценны? В смысле… вы думаете, что они бесценны?
— Думаю! Где мой партнер, Маджуд? Где этот старый скупердяй с каменным сердцем?
— Не думаю, что он ожидает вашего прибытия…
— Как и я! Но как я мог оставаться в Адуе, во время… этого, и он широко развел руки, чтобы охватить кишащий, болтающий, благоухающий Криз, — и это происходит без меня? Кстати, у меня есть обворожительная идея, которую надо с ним обсудить. Пар, вот что сейчас нужно.
— Пар?
— Инженерное сообщество гудит после демонстрации нового угольного поршневого аппарата Скибгарда!
— Чьего чего?
Карнсбик поднял очки на широкий лоб, чтобы посмотреть на холмы за городом.
— Результаты первых разведок полезных ископаемых весьма обворожительны. Я ожидаю, что золото в этих горах черное, мой мальчик! Черное, как… — Он умолк, глядя на лестницы дома. — Нет… может ли это быть… — Он неуклюже опустил очки и разинул рот. — Знаменитый Иосиф Лестек?
Актер, завернутый в одеяло, и с несколькодневной седой щетиной на щеках, моргал в дверях. — Ну, да…
— Мой дорогой сир! — Карнсбик поспешил по ступенькам, сунул марку одному из сыновей Бакхорма, сжал актера за руку и сдавил ее решительней, чем любой поршневой аппарат. — Какая честь составить с вами знакомство, сир, истинная честь! Я был в восторге от вашего Байяза, в Адуе. Поистине в восторге!
— Вы слишком добры ко мне, — прошелестел Лестек, когда безжалостно милый партнер Маджуда толкал его в магазин.

— Хотя я чувствую уверенность, что моя лучшая работа еще впереди…
Темпл моргал им вслед. Карнсбик был не вполне тем, что он ожидал. Но в конце концов, разве в жизни не все так? Он еще раз отошел назад, снова растворяясь в счастливом созерцании своего здания, и был почти сбит с ног очередным шлепком по плечу. Он повернулся к Шай, определенно раздраженной на этот раз.
— Да получишь ты свои деньги, ты, кровососущая…
Монструозный парень с крошечным лицом, сидящем на ненормально лысой голове, стоял за его спиной.
— Мэр… хочет… видеть тебя, — нараспев произнес он, словно это была реплика для роли, которую он плохо помнил.
Темпл уже мысленно пробегал по многочисленным причинам, по которым кто-то могущественный мог желать его смерти. — Ты уверен, что меня? — Человек кивнул. Темпл сглотнул. — Она сказала почему?
— Не сказала. Не спрашивал.
— А если я предпочту остаться здесь?
Маленькое личико сморщилось и стало еще меньше от почти болезненного усилия подумать. — Эту возможность… она не обсуждала.
Темпл быстро глянул вокруг, но легкодоступной помощи не было видно, и в любом случае, Мэр была одной из этих неизбежных людей. Если она хочет его видеть, она его увидит достаточно быстро. Он пожал плечами, еще раз беспомощно вздрогнул, как лист на ветрах судьбы, и доверился Богу, Он в последнее время не подводил.
Мэр очень долго смотрела через стол в задумчивой тишине. Люди с повышенным самомнением несомненно находят удовольствие смотреть таким образом, мысленно слушая многочисленные прекрасные характеристики, от которых зритель должно быть просто онемел от восторга. Для Темпла это была пытка. В этом оценивающем взгляде для него отражалось все разочарование в себе, и он извивался в своем кресле, желая, чтобы испытание прекратилось.
— Я весьма почтен любезным приглашением, ваше… Мэр…ство, — рискнул он, не в силах больше это выносить, — но…
— Зачем мы здесь?
Старик у окна, чье присутствие до настоящего времени было тайной, выдал каркающий смешок. — Иувин и его брат Бедеш спорили об этом самом вопросе семь лет, и чем дольше они обсуждали, тем дальше был ответ. Я Захарус. Он наклонился вперед, протягивая шишковатую руку, черные полумесяцы грязи укоренились под его пальцами.
— Как Маг? — спросил Темпл, неуверенно предлагая свою.
— В точности. — Старик сжал его руку, повернул и пощупал мозоль на среднем пальце, все еще ощущавшуюся, хотя Темпл не держал ручки уже недели. — Человек букв, — сказал Захарус, и стайка голубей вспорхнула на отлив окна, все как один в ярости и все стучали крыльями друг по другу.
— У меня было… несколько профессий. — Темпл умудрился вытащить руку из неожиданно мощной хватки старика. — Меня учил истории, теологии и законам в Великом Храме Дагоски Хаддиш Кадия. — Мэр резко подняла глаза на это имя. — Вы его знали?
— Жизнь назад. Человек, которым я искренне восхищалась. Он всегда проповедовал и практиковал одно и то же. Он делал то, что считал правильным, не важно насколько это было трудно.
— Мое зеркальное отражение, — пробормотал Темпл.
— Разные задачи требуют разных талантов, — обратила внимание Мэр.

— Разные задачи требуют разных талантов, — обратила внимание Мэр. — У тебя есть опыт с конвенциями?
— Так случилось, что я заключал соглашение о мире и согласовал границу или две в последний раз, как я был в Стирии. — Он служил инструментом в постыдном и полностью незаконном захвате земли, но честность была преимуществом для плотников и священников, а не для юристов.
— Я хочу, чтобы ты подготовил для меня конвенцию, — сказала Мэр. — Ту, что приведет Криз и часть Дальней Страны вокруг него, в Империю и под её защиту.
— В Старую Империю? Большинство поселенцев пришло из Союза. Не логичнее ли…
— Абсолютно точно не Союз.
— Понимаю. Не желая договориться до неприятностей — я делаю это довольно часто — но… люди здесь, похоже, уважают лишь те законы, у которых есть острие на конце.
— Сейчас, возможно. — Мэр величаво прошла к окну и посмотрела вниз на кишащую улицу.
— Но золото кончится, и старатели свалят; пушные звери сбегут, и трапперы тоже свалят; за ними игроки, потом головорезы, потом шлюхи. Кто останется? Такие как твой друг Бакхорм, построившие дом и выращивающие коров в дне пути от города. Или как твой друг Маджуд, об чей весьма замечательный магазин и кузницу ты натирал руки последние недели. Люди, которые выращивают, продают, делают. — Она изящно взяла стакан и бутылку на пути назад. — И такие люди любят законы. Они не очень любят юристов, но принимают их как неизбежное зло. Как и я.
Она налила порцию, но Темпл отказался. — Выпью, и у нас будут долгие болезненные споры, и окажется, что мы просто не можем согласиться.
— Выпью, и тоже не смогу согласиться. — Она пожала плечами и отставила стакан от себя. — Но мы продолжим споры.
— У меня есть набросок… — Захарус порылся в своем плаще, предъявив слабый запах плесневелого лука и неопрятную пачку бумаг странного размера, исписанных каракулями самого неразборчивого почерка, какой только можно вообразить. — Основные точки отражены, как ты видишь. В идеале нужен статус полунезависимого анклава под протекцией, платящего номинальные налоги Имперскому правительству. Есть прецедент. Город Калкис наслаждается таким же статусом. Так что есть… была… как она называется? Штука. Ну, ты знаешь. — Он сморщил глаза и хлопнул по голове, словно мог выбить ответ.
— У вас есть некоторый опыт с законами, — сказал Темпл, пробежавшись по документу.
Старик отмахнулся рукой, испачканной в подливе. — Имперские законы, давным-давно. Эта конвенция должна также связывать законы Союза и шахтерские традиции.
— Сделаю что смогу. Она не будет значить ничего до подписания, конечно, представителем местного населения и, ну, Императором, я полагаю.
— Имперский легат говорит за Императора.
— У вас тут есть такой поблизости?
Захарус и Мэр обменялись взглядами. — Говорят, легионы легата Сармиса в четырех неделях похода.
— Как я понимаю, Сармис… не тот человек, которого кто-то пригласил бы по своей воле. Тем более его легионы.
Мэр безропотно пожала плечами. — Воля тут ни при чем. Папа Ринг намерен привести Криз в Союз. Как я понимаю, его переговоры в этом направлении продвинулись далеко.

Папа Ринг намерен привести Криз в Союз. Как я понимаю, его переговоры в этом направлении продвинулись далеко. Этого нельзя допустить.
— Я понимаю, — сказал Темпл. Что их обостряющиеся споры приобрели интернациональный размах и могут обостряться и дальше. Но обострение споров — мясо и выпивка для юриста. Ему пришлось признаться в некотором беспокойстве от идеи возвращения в эту профессию, но это определенно выглядело как легкий путь.
— Сколько времени займет подготовка документа? — спросила Мэр.
— Несколько дней. Мне нужно закончить магазин Маджуда…
— Сделай это приоритетом. Твое вознаграждение будет две сотни марок.
— Две… сотни?
— Этого достаточно?
Совершенно определенно легкий путь. Темпл прочистил горло и сказал слегка охрипшим голосом, — Это будет адекватно, но… сначала я должен закончить здание. — Он был удивлен этим даже больше, чем Мэр удивила его вознаграждением.
Захарус одобрительно кивнул. — Ты человек, который любит доводить дело до конца.
Темпл мог лишь улыбнуться. — Совсем наоборот, но… мне всегда нравилась идея быть таким.

Веселье

Все они пришли, более или менее. Все Сообщество воссоединилось. Ну, не Лиф, конечно, или другие, оставшиеся в грязи, на равнине, в пустоте. Но остальные. Смеющиеся и хлопающие друг друга по спинам, и лгущие о том, как хорошо у них идут дела. Радужные воспоминания о том, как все было на пути, покрылись туманом. Некоторые обращали внимание на то, в каком замечательном здании придется работать фирме Маджуда и Карнсбика. Возможно, Шай не следовало подшучивать с остальными. В конце концов, сколько времени прошло с тех пор, как она веселилась? Но она всегда находила, что о веселье проще говорить и ожидать, чем на самом деле веселиться.
Даб Свит жаловался о предательстве старателей, которых он проводил в горы, и которые кинули его с оплатой прежде, чем он смог кинуть их. Плачущая Скала кивала и ворчала, «Мммм», на всех неправильных моментах. Иосиф Лестек пытался впечатлить одну из шлюх рассказами о его расцвете на сцене. Она спрашивала, было ли это до того, как построили амфитеатр, что по всем оценкам было больше тысячи лет назад. Савиан перекидывался ворчанием с Ламбом в одном углу, они стояли так близко, словно знали друг друга с детства. Хеджес скрывался в другом углу, посасывая бутылку. Бакхорм и его жена все еще были со своим старым выводком, бегающих вокруг ног народа, за исключением тех, кого потеряли в диких землях.
Шай вздохнула и выпила очередной безмолвный тост за Лифа и остальных, кто не мог быть здесь. Возможно, компания мертвых подходила ей в этот момент лучше.
— Я следил за стадом позади как раз такой же группы!
Она повернулась к двери и была весьма шокирована. Более успешный близнец Темпла стоял там, в черном костюме, весь опрятный как принцесса; его пыльная копна волос и борода были коротко пострижены. Он неожиданно нашел новую шляпу, и, кроме того, новые манеры, расхаживая с важным видом, скорее как владелец, чем строитель.
Вскоре она почувствовала укол разочарования, даже не столько оттого, что видела его таким необычным, сколько от того, как сильно она ожидала увидеть его прежним.
— Темпл! — раздались веселые крики, и они окружили его, чтобы поприветствовать.

— Кто бы мог подумать, что можно выловить из реки такого плотника? — спрашивал Карнсбик, держа руку на плече Темпла, словно он знал его всю жизнь.
— Действительно, удачная находка! — сказал Маджуд, словно это он его выловил и одолжил денег, и Шай была в дюжине миль в то время.
Она поводила языком, размышляя, что конечно нелегко получить даже похвалу, которой заслуживаешь, наклонилась, чтобы сплюнуть в щель между зубами, увидела Лулин Бакхорм с предостерегающе поднятой бровью, и вместо этого сглотнула.
Возможно, она должна была быть рада, что спасла человека от утопления и втолкнула его в лучшую жизнь, но она испытывала прямо противоположное чувство. Пусть звонят колокола! Но вместо этого она почувствовала, будто секрет, которым она одна наслаждалась, внезапно стал известен всем, и обнаружила, что размышляет, как могла его всем разболтать, а затем была еще больше раздосадована, что думает, как жалкое дитя, повернулась спиной к комнате и кисло потянулась к бутылке. Бутылка, в конце концов, никогда не меняется неожиданно. Она всегда оставляет тебя одинаково разочарованной.
— Шай?
Она убедилась, что выглядит достаточно удивленной, словно она понятия не имела, что он в комнате. — Что ж, если это не всеми любимый сплавной чурбан, то это сам великий архитектор.
— Он самый, — сказал Темпл, касаясь новой шляпы.
— Выпьешь? — спросила она его, предлагая бутылку.
— Мне не следует.
— Слишком хорош, чтобы выпить со мной в эти дни?
— Не достаточно хорош. Никогда не могу остановиться на полпути.
— На пол пути куда?
— Мордой в дерьме — мой обычный пункт назначения.
— Ты глотни, а я постараюсь поймать тебя, если упадешь, как тебе это?
— Полагаю, это будет не первый раз. — Он взял бутылку, глотнул, скорчил рожу, словно она ударила его по яйцам. — Боже! Из чего, черт возьми, это сделано?
— Я решила, что это один из тех вопросов, без ответа на который будешь счастливее. Как, например, сколько стоит твой наряд.
— Я упорно торговался, — он ткнул большим пальцем в грудь, пытаясь вернуть голос. — Ты бы мной гордилась.
Шай фыркнула. — Гордость мне не близка. И все-таки он должен стоить до фига для человека с долгами.
— Долги, говоришь?
В конце концов, это была ее знакомая территория. — В последний раз как мы говорили, это было…
— Сорок три марки? — Его глаза триумфально блестели, он вытянул палец. На кончике качался кошелек.
Она поморгала, глядя на него, затем схватила с пальца и раскрыла. В нем была куча разных монет, обычных для Криза, но в основном серебро, и по быстрой оценке внутри могло легко быть шестьдесят марок.
— Ты принялся за воровство?
— Еще хуже. За законы. Я положил десять сверху за покровительство. В конце концов, ты спасла мне жизнь.
Она знала, что ей следует улыбаться, но каким-то образом она делала прямо противоположное. — Ты уверен, что твоя жизнь так дорого стоит?
— Только для меня.

Ты думала, я никогда не заплачу?
— Я думала, ты воспользуешься первым же шансом увильнуть и сбежишь в ночи. Или возможно умрешь раньше.
Темпл приподнял брови. — Я думал о том же. Похоже, я удивил нас обоих. Хотя, надеюсь, приятно.
— Конечно, — соврала она, пряча кошелек в карман.
— Ты их не пересчитаешь?
— Я тебе верю.
— Ты? — он выглядел сильно удивленным, и она сама тоже, но она поняла, что это правда. Правда для многих в этой комнате.
— Если там чего-то не хватает, я всегда могу отследить тебя и убить.
— Приятно знать об этой возможности.
Они стояли бок о бок, в тишине, спинами к стене, наблюдая за комнатой, полной щебетания их друзей. Она глянула на него, он медленно посмотрел в ответ, словно проверял, смотрит ли она, и когда он повернулся, она притворилась, что смотрела мимо него на Хеджеса. Внезапно ее напрягло, что он рядом. Будто без долга между ними они стояли слишком близко для комфорта.
— Ты проделал отличную работу с этим зданием, — лучшее, что она смогла выдать, покопавших в возможных темах для разговора.
— Отличные работы и оплаченные долги. Есть несколько знакомых, которые меня бы не узнали.
— Не уверена, что узнаю тебя.
— Это хорошо или плохо?
— Не знаю. — Длинная пауза, и в комнате делалось жарко от всего болтающего в ней народа, и в частности ее лицо горело; она передала Темплу бутылку, он пожал плечами глотнул, и передал обратно. Она хлебнула больше. — О чем нам теперь говорить, когда ты не должен мне денег?
— О том же, что и все, полагаю.
— А о чем они говорят?
Он нахмурился, глядя на переполненную комнату.
— Высочайшее качество моего искусства выглядит популярным…
— Если твоя голова набухнет еще больше, ты не сможешь стоять.
— Многие говорят об этом приближающемся поединке…
— Я слышала об этом более чем достаточно.
— Всегда остается погода.
— Грязно, как я недавно заметила на главной улице.
— А я слышал, грядет еще больше грязи. — Он ухмыльнулся в ее сторону, она ухмыльнулась в ответ, и дистанция уже не чувствовалась такой большой.
— Ты скажешь несколько слов, прежде чем начнется веселье? — Когда Карнсбик, внезапно появился из ниоткуда, Шай поняла, что пьяна уже больше чем чуть-чуть.
— Слов о чем? — спросила она.
— Прошу прощения, моя дорогая, но я говорил с этим джентльменом. Ты выглядишь удивленной.
— Не уверена, что шокирует меня больше, что я дорогая, или что он джентльмен.
— Я настаиваю на обоих терминах, — сказал изобретатель, хотя Шай не была уверена, что он имел в виду. — И как бывший духовный наставник этого бывшего Сообщества, и архитектор, и главный плотник этого выдающегося строения, какой джентльмен лучше обратится к нашему маленькому собранию по поводу его завершения?
Темпл беспомощно воздел ладони, когда Карнсбик потолкал его прочь, и Шай глотнула еще раз.

Бутылка становилась все легче с каждым разом. А она делалась все менее раздраженной.
Возможно, тут была связь.
— Мой старый учитель говорил, что познаешь человека по его друзьям! — Крикнул Темпл в комнату. — Думаю, я не могу быть таким говном, как о себе думал!
Несколько смешков и выкрики: «Не можешь! Не можешь!»
— Не так давно я вряд ли знал человека, которого мог бы назвать приличным. Теперь я могу наполнить ими комнату, которую сам построил. Я удивлялся, зачем кто-то, кому это не необходимо, поедет в эту Богом забытую жопу мира. Теперь я знаю. Они едут, чтобы стать частью чего-то нового. Жить в своей стране. Быть новыми людьми. Я чуть не умер на равнинах, и не могу сказать, что по мне кто-то стал бы скорбеть. Но Сообщество приняло меня, и дало еще один шанс, который я вряд ли заслуживал. Стоит признать, не многие из них стремились дать его мне, но… одна была, и этого достаточно. Мой старый учитель говорил, узнаешь праведных по тому, что они дают тем, кто не может вернуть. Сомневаюсь, что всякий, кому довелось с ней торговаться, согласится, но я всегда считал Шай Соут среди праведных.
Общий шепот согласия, несколько поднятых бокалов, и он увидел, как Корлин шлепнула Шай по спине, а сама она выглядела невероятно кисло.
— Мой старый учитель говорил, что нет лучше поступка, чем возведение хорошего здания. Оно дает что-то тем, кто живет в нем, и тем кто в него приходит, и даже тем, кто проходит мимо. В жизни я не много старался по-настоящему, но я старался, чтобы сделать хорошее здание из этого. Надеюсь, оно простоит немного дольше, чем другие здесь. Пусть Бог улыбается на него, как Он улыбался на меня с тех пор, как я упал в ту реку, и принесет приют и процветание его жильцам.
— И выпивка для всех бесплатно! — проревел Карнсбик. Жалобы шокированного Маджуда были утоплены в толкучке у стола, где стояли бутылки. — Особенно для самого мастера плотника. — И изобретатель как по волшебству материализовал стакан в руке Темпла и налил огромную порцию, улыбаясь так широко, что Темпл не мог отказать. У него с выпивкой могли быть разногласия, но если бутылка всегда была готова прощать, почему бы ему не поступить также? Разве прощение не было соседом божественного? Как от одного стакана можно захмелеть?
Достаточно пьяный для следующего, он повернулся.
— Хорошее здание, парень, я всегда знал, что у тебя есть скрытые таланты, — сбивчиво говорил Свит, плеская третью в стакан Темпла. — Хорошо скрытые, но какой смысл в явных скрытых талантах?
— В самом деле, какой? — согласился Темпл, проглатывая четвертую. Он все еще не мог назвать это приятным на вкус, но это уже не было, словно глотаешь раскаленную докрасна проволочную мочалку. Как бы то ни было, как он мог захмелеть от четырех стаканов?
Бакхорм достал скрипку и теперь с трудом пиликал, пока Плачущая Скала на заднем плане наносила увечья барабану. Были танцы. Или по крайней мере исполненный благих намерений топот в присутствии музыки, если уж не в точности с ней связанный. Добрый судья назвал бы это танцами, а Темпл сейчас чувствовал себя добрым судьей, и с каждым стаканом — он потерял счет точным числам — он становился все более добрым и менее осуждающим, так что когда Лулин Бакхорм положила на него маленькие, но сильные руки, он не возразил и фактически протестировал напольные доски, которые сам положил лишь пару дней назад с некоторым энтузиазмом.
В комнате становилось жарче и громче, сияющие от пота лица плыли на него полные смеха и, черт возьми, но он был доволен собой, как он не мог вспомнить когда.

В комнате становилось жарче и громче, сияющие от пота лица плыли на него полные смеха и, черт возьми, но он был доволен собой, как он не мог вспомнить когда. Возможно той ночью, когда он присоединился к Компании Милосердной Руки, и жизнь наемника была жизнью, в которой хорошие люди вместе встречают риск лицом к лицу, и смеются над миром, и ничего общего с воровством, насилием и убийствами в промышленных масштабах. Лестек пытался добавить свое пение к музыке, неудачно, закашлялся и вынужден был быть сопровожденным на воздух. Темпл подумал, что видел Мэра, мягко разговаривавшую с Ламбом под бдительными взглядами нескольких ее головорезов. Он танцевал с одной из шлюх, и делал комплименты ее одеждам, которые были отвратительно яркими, и она все равно не могла его слышать и продолжала кричать «Что?». Затем он танцевал с одним из кузенов Джентили, и делал комплименты его одежде, которая была покрыта полосами грязи от старательства и пахла, как недавно вскрытая могила, но мужчина все равно радостно улыбнулся от комплимента. Корлин протанцевала мимо в величественной схватке с Плачущей Скалой, обе выглядели важно, как судьи, обе старались вести, и Темпл чуть не подавился языком от несходства этой пары. Затем внезапно он танцевал с Шай, и наполовину полным стаканом в одной руке, а у нее была наполовину пустая бутылка.
— Никогда не думал, что ты танцуешь, — крикнул он ей в ухо. — Слишком твердая для этого.
— Никогда не думала, что ты танцуешь, — ее жаркое дыхание было у его щеки. — Слишком мягкий.
— Без сомнения ты права. Моя жена меня научила.
На мгновение она напряглась. — У тебя есть жена?
— Была. И дочь. Они умерли. Давным-давно. Иногда не чувствуется, что так давно.
Она выпила, глядя на него сбоку через горлышко бутылки, и было что-то в этом взгляде, отчего он затрепетал, затаив дыхание. Он наклонился, чтобы поговорить, а она обхватила его за голову и весьма свирепо поцеловала. Если б у него было время, он мог бы обосновать, почему она была не из тех, кто создан для нежных поцелуев; но не было времени на рассуждения, ни на поцелуй в ответ, или отталкивание ее, или хотя бы на то, чтобы понять, что он предпочитает, прежде чем она оттолкнула его голову и танцевала с Маджудом, а сам он наткнулся на Корлин.
— Если думаешь, что получишь еще один от меня, тебе придется подумать еще раз, — прорычала она.
Он прислонился к стене, голова кружится, лицо потеет, сердце стучит, словно у него лихорадка. Странно, к чему может привести небольшой обмен слюной. Ну, вместе с несколькими порциями выпивки с человеком, который десять лет не пил. Он посмотрел в стакан, лучше было вылить остатки под стену, но вместо этого он решил их выпить.
— Ты в порядке?
— Она меня поцеловала, — пробормотал он.
— Шай?
Темпл кивнул, затем понял, что говорил это Ламбу, и вскоре после этого, что это возможно было не самое умное.
Но большой Северянин лишь ухмыльнулся. — Ну, это наименее удивительная вещь из тех, что я слышал. Все в Сообществе видели, что это приближается. Резкие разговоры, споры и придирки по поводу долга. Классический случай.
— Почему никто не сказал?
— Некоторые больше ни о чем не говорили.
— Я имею в виду мне.
— Что касается меня, потому что я поспорил с Савианом на то, когда это случится.

— Я имею в виду мне.
— Что касается меня, потому что я поспорил с Савианом на то, когда это случится. Мы оба думали, что намного раньше, но я выиграл. Он может быть забавным ублюдком, этот Савиан.
— Он может… что? — Темпл не знал, что шокировало его больше, что поцелуй Шай не был сюрпризом, или что Савиан может быть забавным. — Извини что я такой предсказуемый.
— Народ обычно предпочитает очевидный выход. Нужна твердость, чтобы противостоять ожиданиям.
— Имел в виду, что у меня ее нет.
Ламб лишь пожал плечами, словно вопрос вряд ли нуждался в ответе. Затем натянул потертую шляпу.
— Ты куда? — спросил Темпл.
— Разве я не имею право на свое веселье? — Он положил руку на плечо Темплу. Дружеская, отеческая рука, но и пугающе твердая. — Будь осторожен с ней. Она не такая жесткая, как выглядит.
— А что насчет меня? Я даже не выгляжу жестким.
— Это так. Но если Шай тебя ранит, я не буду ломать тебе ноги.
К тому времени, как до Темпла дошло, Ламб ушел. Даб Свит изъял скрипку и был на столе, топая так, что тарелки прыгали, пиля по струнам так, словно они были вокруг шеи его возлюбленной, и остались мгновения, чтобы ее спасти.
— Я думала, мы танцевали?
Щеки Шай порозовели, и ее глаза сияли глубиной и темнотой, по причинам, которые его не волновали; как бы то ни было, она выглядела на его взгляд опасно прекрасной. Так что, похуй всё, он мужественным жестом осушил стакан, обнаружил, что тот был пуст, отбросил его, схватил ее бутылку, пока она схватила его руку, и они потащили друг друга в середину неуклюже двигающихся тел.
Прошло много времени с тех пор, как Шай всерьез напивалась, но она обнаружила, что сноровка вернулась весьма быстро. Ставить одну ногу перед другой делалось несколько сложной задачей, но если она тщательно смотрела на землю и на самом деле думала об этом, то не падала слишком часто. В гостинице было слишком ярко, и Камлинг говорил что-то о политике насчет гостей, а она рассмеялась ему в лицо, сказав, что в этом ебаном месте шлюх больше, чем постояльцев; Темпл рассмеялся, и фыркнул так, что сопли упали на бороду. Затем он гнался за ней по лестнице с рукой на ее заднице, что сначала было забавно, а потом стало немного раздражать; и она шлепнула его и чуть не столкнула со ступенек, так он был удивлен; но она его поймала за рубашку и втащила и попросила прощения за шлепок, и он сказал какой шлепок, и начал целовать ее в верхнюю губу, и был на вкус как выпивка. Что было не плохо, на ее вкус.
— Разве Ламб не здесь?
— Остался нынче у Мэра.
Все кружилось. Она нащупала ключ в своих штанах и смеялась, а потом она щупала в его штанах, и они были у стены и снова целовались, ее рот был полон его дыханием, и его языком, и ее волосами, затем дверь распахнулась и они ввалились и упали на тускло освещенные доски пола. Она взобралась на него, они ворчали; комната закружилась, и она почувствовала жжение тошноты в глубине ее горла, но сглотнула, не особо волнуясь, поскольку на вкус это было не хуже чем в первый раз, и Темпл, кажется, был далек от жалоб или даже от того, чтобы заметить; он был слишком занят, борясь с пуговицами на ее рубашке, и это для него было так же трудно, как если б они были размером с булавочную головку.
Она заметила, что дверь все еще открыта и пнула ее, но неправильно оценила дистанцию, выбив вместо этого дыру в штукатурке, и снова начала смеяться.

От следующего пинка дверь с содроганием закрылась, и он наконец раскрыл ее рубашку и целовал ее грудь, на самом деле это было немного щекотно; ее тело выглядело бледным и чужим для нее, и она думала, когда в последний раз делала что-то вроде этого, и решила, что это было очень давно. Потом он остановился, и посмотрел в темноту, лишь пара его глаз мерцала.
— Мы поступаем правильно? — спросил он, такой комически серьезный для этого момента, что ей снова захотелось рассмеяться.
— Блядь, откуда же мне знать? Снимай штаны.
Она пыталась освободиться из своих, но сапоги все еще были на ней, и она все больше запутывалась, зная, что сначала надо снять сапоги, но сейчас было немного поздно, так что она ворчала и пиналась, и ее пояс метался вокруг, как змея, разрубленная пополам, нож шлепал на его конце, и стучал по стене, пока она не стащила один сапог и одну штанину, что выглядело довольно неплохо для ее цели.
Они как-то добрались до кровати, запутались друг в друге, и были скорее обнаженными, чем нет, теплыми и приятно извивающимися, его рука была между ее ног, и она толкала бедрами; они оба смеялись меньше, а ворчали больше, медленно и хрипло; когда она закрывала веки, играли яркие точки, так что ей пришлось открыть глаза, чтобы не чувствовать, что падает с кровати на потолок. С открытыми глазами было хуже, комната поворачивалась вокруг нее, дыхание было громким, как и биение сердца; и кожа тепло терлась по коже; и пружины старого матраса скрипели, жалуясь, но всем было насрать на их возражения.
Что-то насчет ее брата и сестры изводило ее, и качающийся Галли, и Ламб, поединок, но она дала всему этому рассеяться, как дыму, и закружилась вместе с кружащимся потолком.
В конце концов, сколько времени прошло с тех пор, как она веселилась?
— О, — простонал Темпл. — О, нет.
Он издал самый жалобный стон, как проклятый мертвец в аду, столкнувшийся с вечностью страдания и горько сожалеющий, что его жизнь прошла в грехе.
— Боже, помоги мне.
Но у Бога были праведники, которым нужно помогать, и Темпл не мог притворяться, что он в этой категории. Не после вчерашнего веселья.
Все причиняло ему боль. Одеяло на голых ногах. Муха, слабо жужжащая под потолком. Солнце, подкрадывавшееся из-за краев занавесок. Звуки жизни Криза и смерти Криза за ними. Он вспомнил, как прекратил пить. Чего он не мог вспомнить, так это почему ему показалось хорошей идеей начать снова.
Он сморщился от кашляющего булькающего звука, который его разбудил, умудрился поднять голову на несколько градусов и увидел Шай, склонившуюся над ночным горшком. Она была голой за исключением одного сапога, и штанов, запутанных вокруг лодыжки, ребра застыли, она блевала. Полоска света из окна упала на лопатку и осветила большой шрам, горящий как перевернутая буква.
Она откинулась, повернула глаза, впавшие в темные кольца, на него, и вытерла струйку слюны из уголка рта. — Еще поцелуй?
Звук, который он выдал, был неописуемым. Смех с отрыжкой и со стоном. Он бы не смог повторить его и после лет тренировки. Но зачем бы ему бы захотелось?
— Нужен воздух. — Шай натянула штаны, но оставила ремень болтаться, и они свисали с ее задницы, когда она поковыляла к окну.
— Не делай этого, — простонал Темпл, но ее было не остановить. Не без движения, а это было невообразимо. Она отдернула занавески и широко раскрыла окно, пока он немощно пытался защитить глаза от безжалостного света.

Не без движения, а это было невообразимо. Она отдернула занавески и широко раскрыла окно, пока он немощно пытался защитить глаза от безжалостного света.
Шай чертыхалась, вылавливая что-то под другой кроватью. Он с трудом мог поверить, когда она пришла с на четверть наполненной бутылкой, вытащила пробку зубами и села, собираясь с духом, как пловец, глядящий на ледяную заводь.
— Ты не собираешься…
Она подняла бутылку, глотнула, хлопнула тыльной стороной ладони по рту, мышцы ее живота задрожали, она рыгнула, скорчила гримасу, сотряслась и предложила ему.
— Будешь? — спросила она, с очередным позывом к рвоте в голосе.
Его тошнило только от взгляда.
— Боже, нет.
— Это единственное, что поможет.
— Разве резаную рану вылечит еще одна?
— Начав себя резать, бывает сложно остановиться.
Она натянула рубашку на тот шрам, и, застегнув пару пуговиц, обнаружила, что засунула их не в те дырки, и весь перед перекосился; она сдалась и упала на соседнюю кровать. Темпл никогда не видел, чтобы кто-нибудь выглядел таким потрепанным и пораженным, даже в зеркале.
Он раздумывал, стоит ли надевать одежду. Несколько грязных лохмотьев, валявшихся на полу, были немного похожи на часть его нового костюма, но он не был уверен. Не был уверен ни в чем. Он заставил себя сесть, стащил ноги с кровати, словно они были сделаны из свинца. Когда он убедился, что его живот не восстанет немедленно, он посмотрел на Шай и сказал:
— Ты их найдешь, ну, ты знаешь.
— Откуда мне знать?
— Потому что никто не заслуживает удачи больше.
— Ты не знаешь, чего я заслуживаю. — Она откинулась на локти, втянув голову в тощие плечи. — Ты не знаешь, что я делала.
— Ничто не может быть хуже, чем то, что ты делала со мной прошлой ночью.
Она не засмеялась. Она смотрела мимо него, сфокусировав глаза вдаль. — Когда мне было семнадцать, я убила мальчишку.
Темпл сглотнул. — Ну, да, это хуже.
— Я сбежала с фермы. Ненавидела ее. Ненавидела суку мать. Ненавидела ублюдка отчима.
— Ламба?
— Нет, первого. Моя мать прошла через них. У меня была глупая идея, что я открою лавку. Все сразу пошло не так. Не собиралась убивать того парня, но испугалась и зарезала. — Она рассеянно потерла подбородок кончиком пальца. — Он истек кровью.
— Он это заслужил?
— Должно быть. Получил же, разве нет? Но у него была семья, и они меня преследовали, я бежала, и была голодна, так что стала воровать. — Она бубнила это смертельно монотонно. — Через некоторое время мне пришлось думать, что честных шансов нет, и забирать вещи легче, чем делать. Я попала в одну низкую компанию, и утащила их еще ниже. Больше грабежей, больше убийств, и может некоторые к этому бы и пришли, а некоторые нет. Кто получает, что заслуживает?
Темпл подумал о Кадии. — Признаю, Бог может быть куском говна на этот счет.
— В конце концов по всей Близкой Стране висели листовки о моем аресте. Смоук, звали они меня, словно я была чем-то, чего надо бояться, и назначили цену за мою голову.

Смоук, звали они меня, словно я была чем-то, чего надо бояться, и назначили цену за мою голову. Наверное, единственное время в моей жизни, когда я думала, что чего-то стою. — Она скривила губы. — Они поймали какую-то женщину, и повесили ее вместо меня. Она даже не была на меня похожа, но ее убили, а я ушла с этим, и не знаю почему.
Затем повисла тяжелая тишина. Она подняла бутылку и пару раз хорошенько глотнула, шея работала с усилием, и она задохнулась со слезящимися глазами. Это был замечательный момент для Темпла, чтобы пробормотать извинения и сбежать. Несколько месяцев назад дверь бы уже качалась. В конце концов, его долги были уплачены, что было лучше, чем его обычный уход. Но он обнаружил, что в этот раз уходить не хочет.
— Если хочешь поделиться со мной своим низким мнением о себе, — сказал он, — боюсь, я не могу согласиться. Звучит так, что ты совершала ошибки.
— Ты называешь это ошибками?
— Довольно глупыми, но да. Ты никогда не выбирала делать зло.
— Кто выбирает зло?
— Я. Передай мне бутылку.
— Это что? — спросила она, передавая. — Соревнование, у кого прошлое говенней?
— Да, и я победил. — Он закрыл глаза и сделал глоток, обжигающий и душащий. — После того, как умерла моя жена, я провел год как самый жалкий пьянчуга из тех, что ты видела.
— Я видела нескольких охуенно жалких.
— Тогда представь хуже. Я думал, что не смогу пасть ниже, но когда я подписался быть юристом в компанию наемников, и понял что смог. — Он поднял бутылку в салюте. — Компания Милосердной Руки, под предводительством генерал-капитана Никомо Коски! О, благородное братство! — Он выпил снова. Отвратительным образом это было неплохо, как сковыривать струп.
— Звучит роскошно.
— Так и я подумал.
— Это не было роскошно?
— Хуже сборища человеческих отбросов ты не видела.
— Я видела нескольких охуенно плохих.
— Тогда представь хуже. В начале я верил, что были хорошие причины, по которым они это делали. Что мы делали. Потом я убеждал себя, что были хорошие причины. Потом я узнал, что не было даже хороших оправданий, но все равно делал, поскольку был слишком труслив, чтобы не делать. Нас послали в Близкую Страну, чтобы приструнить повстанцев. Мой друг пытался спасти нескольких человек. Его убили. И их. Они убили друг друга. Но я уполз, как обычно, я бежал как трус, кем и являюсь, и я упал в реку, и по причинам, которые знает только Он, Бог послал женщину, чтобы выловить мою бесполезную тушу.
— Уточню, что Бог послал убийцу-рецедивиста.
— Что ж, Его пути чертовски непостижимы. Не могу сказать, что принял тебя сразу, это правда, но я начинаю думать, что Бог послал в точности то, что было нужно. Темпл встал. Это было нелегко, но ему удалось. — Я чувствую, что всю свою жизнь бегал. Возможно пришло время остановиться. Попытаться, по крайней мере. — Он опустился рядом с ней, скрип кровати прошел прямо сквозь него. — Мне плевать, что ты сделала. Я должен тебе. Теперь только мою жизнь, но все же. Позволь мне остановиться. — Он отбросил пустую бутылку, глубоко вздохнул, лизнул большой и указательный пальцы и поправил бороду. — Боже, помоги мне, но я получу тот поцелуй.
Она покосилась на него, все цвета на ее лице были неправильные — кожа немного желтая, глаза немного розовые, губы немного голубые.

— Ты серьезно?
— Возможно я и болван, но я не позволю женщине, которая может наполнить горшок блевотиной, не пролив ни капли, пройти мимо меня. Вытри рот и иди сюда.
Он придвинулся к ней, кто-то стучал по коридору снаружи, и ее рот расплылся в улыбке. Она наклонилась к нему, ее дыхание было вонючим, но ему было все равно. Дверная ручка повернулась и затряслась, и Шай зарычала на дверь, так близко и пронзительно, что было ощущение, будто топорик вонзился Темплу в лоб. — Ты блядь ошибся комнатой, ебаный идиот!
Против всех ожиданий дверь, шатаясь, раскрылась, и внутрь шагнул человек. Высокий мужчина с коротко постриженными волосами и суровыми одеждами. Вид у него тоже был суровый, его глаза не спеша оглядывали помещение, словно это была его комната, и он был одновременно раздосадован и удивлен найти кого-то еще, ебущегося в ней.
— Думаю, я по адресу, — сказал он, и еще двое появились в дверях, и ни один не выглядел как человек, которого счастливы видеть везде, не говоря уже о твоей комнате отеля. — Я слышал, ты меня искала.
— Что ты за хуй? — прорычала Шай, зыркая глазами в угол, где на полу лежал в ножнах ее нож.
Новоприбывший улыбнулся, как фокусник, который собрался показать фокус, в который ты никогда не поверишь. — Грега Кантлисс.
Затем случилось несколько вещей. Шай бросила бутылку в дверь и нырнула за ножом. Кантлисс нырнул за ней, а двое других запутались в дверном проеме за ним.
А Темпл нырнул в окно.
Вопреки на заявлениям об остановке, прежде чем он это понял, он уже был снаружи, воздух ухнул в его глотке в ужасном вопле, когда он упал, затем покатился в холодной грязи, затем поднялся и голым побежал по главной улице, что в большинстве городов считалось бы странным, но в Кризе не было особо примечательным. Он слышал, как кто-то завопил, и припустил сильнее, поскальзываясь и скользя, и его сердце стучало так сильно, что он подумал, возможно придется собирать его череп; Церковь Костей приближалась.
Когда охранники увидели его перед дверью, они улыбнулись, затем нахмурились, затем поймали его, когда он карабкался по ступенькам.
— У Мэра есть правило насчет штанов…
— Я должен увидеть Ламба. Ламб!
Один из них ударил его в рот, его голова дернулась назад, и он свалился перед дверным проемом. Он знал, что заслужил это больше чем когда-либо, но отчего-то кулак в лицо всегда приходит как сюрприз.
— Ламб! — провизжал он снова, закрывая голову, как только возможно. — Лааа…оф. — Другой кулак ударил его в живот, сложил пополам, выбил из него воздух, и уронил его на колени, пускать кровавые пузыри. Пока он рассматривал камни под лицом в бездыханной тишине, один из охранников схватил его за волосы и начал втаскивать, высоко поднимая кулак.
— Оставьте его. — К величайшему облегчению Темпла, Савиан поймал кулак охранника прежде, чем тот опустился. — Он со мной. — Он схватил Темпла подмышку другой рукой и потащил его через дверь, сбрасывая плащ и оборачивая его вокруг плеч Темпла. — Какого черта произошло?
— Кантлисс, — каркнул Темпл, хромая в игральный зал, махая слабой рукой в сторону гостиницы, способный лишь на одно слово за выдох. — Шай…
— Что случилось? — Ламб стучал по ступенькам из комнаты Мэра, босиком, с рубахой, наполовину застегнутой, и на мгновение Темпл раздумывал, почему он вышел оттуда, а потом увидел обнаженный меч в кулаке Ламба и очень испугался, а затем увидел что-то в лице Ламба, что заставило его испугаться еще больше.

— Шай…
— Что случилось? — Ламб стучал по ступенькам из комнаты Мэра, босиком, с рубахой, наполовину застегнутой, и на мгновение Темпл раздумывал, почему он вышел оттуда, а потом увидел обнаженный меч в кулаке Ламба и очень испугался, а затем увидел что-то в лице Ламба, что заставило его испугаться еще больше.
— Кантлисс… у Камлинга… — удалось ему пролепетать.
Ламб постоял мгновение с широко раскрытыми глазами, затем зашагал к двери, отбрасывая охранников с пути, и Савиан шагал следом.
— Все в порядке? — Мэр в гуркском платье стояла на балконе снаружи ее комнат; в ложбинке между ключицами виднелся бледный шрам. Темпл моргнул, соображая, был ли Ламб там с ней, затем запахнул одолженный плащ и без слов поспешил за остальными. — Надень штаны! — крикнула она ему вслед.
Когда Темпл с трудом взобрался по ступенькам гостиницы, Ламб держал Камлинга за воротник и тащил его одной рукой к стойке, в другой был меч, и владелец отчаянно визжал: «Они просто вытащили ее! В Белый Дом, возможно, я без понятия, я ничего не делал!».
Ламб оттолкнул Камлинга ковылять прочь, и встал, дыхание рокотало в его горле. Затем он осторожно положил меч на стойку, ладони ровно перед ним, расставив пальцы, дерево блестело там, где должен был быть средний. Савиан зашел за стойку, выталкивая Камлинга плечом, взял стакан и бутылку из высокого шкафа, дунул на стакан, вынул пробку из бутылки.
— Тебе нужна рука, у тебя есть моя, — прорычал он, налив.
Ламб кивнул. — Тебе следует знать, что давать руку мне в долг может быть плохо для твоего здоровья.
Савиан кашлянул, подталкивая стакан. — Мое здоровье дерьмо.
— Что вы собираетесь делать? — спросил Темпл.
— Выпить. — И Ламб взял стакан, осушил его, белая щетина на его горле задвигалась. Савиан наклонил бутылку, чтобы налить еще.
— Ламб! — лорд Ингельштад зашел несколько неуверенно, его лицо было бледным и жилет был в пятнах. — Он сказал, ты будешь здесь!
— Кто сказал?
Ингельштад беспомощно кашлянул, бросая шляпу на стойку, несколько пучков волос остались торчать вертикально на его голове. — Странная штука. После того веселья у Маджуда, я играл в карты в заведении Папы Ринга. Совершенно потерял счет времени и у меня кончились финансы, признаю; зашел джентльмен, чтобы сказать Папе что-то, а он сказал, что забудет мой долг, если я доставлю тебе сообщение.
— Что за сообщение? — Ламб опять выпил, и Савиан снова наполнил его стакан.
Ингельштад покосился на стену. — Он сказал, что принимает в гостях твоего друга… и он бы очень хотел быть любезным хозяином… но тебе придется поцеловать грязь завтра вечером. Он сказал, ты упадешь в любом случае, так что можешь упасть с готовностью, и вы оба сможете покинуть Криз свободными людьми. Он сказал, что дает слово. Он обратил на это особое внимание. Очевидно, у тебя есть его слово.
— Ну разве я не счастливчик, — сказал Ламб.
Лорд Ингельштад покосился на Темпла, словно только сейчас обратил внимание на его необычное облачение. — Похоже, у некоторых была еще более трудная ночь, чем у меня.
— Можете доставить сообщение назад? — спросил Ламб.

— Я бы сказал, несколько минут не составят разницы для характера леди Ингельштад на этот счет. Я обречен в любом случае.
— Тогда скажите Папе Рингу, что я сохраню его слово здоровым и невредимым. И надеюсь, он сделает то же для гостя.
Аристократ зевнул, натягивая шляпу. — Загадки, загадки.
И он с важным видом вышел на улицу.
— Что ты собираешься делать? — прошептал Темпл.
— Было время, когда я пошел бы туда в атаку, не задумываясь о цене, и залил бы все кровью. — Ламб поднял стакан и посмотрел на него мгновение. — Но мой отец всегда говорил, что терпение это вид добродетели. Нужно быть реалистом. Нужно.
— Так что ты собираешься делать?
— Ждать. Думать. Готовиться. — Ламб проглотил последнюю порцию и сжал зубы на стакане. — А потом залить все кровью.

Высокие Ставки

— Подстричь? — спросил Фаукин, направляя в зеркало пустую, вежливую, профессиональную улыбку. — Или что-то более радикальное?
— Сбривай все, волосы и бороду, так близко к черепу, как сможешь.
Фаукин кивнул, словно это был бы и его выбор. В конце концов, клиент всегда знает лучше. — Значит, влажное бритье головы.
— Не хотел бы давать другому ублюдку что-то, за что можно схватить. И полагаю, немного поздно портить мой видок, а?
Фаукин выдал пустой, вежливый, профессиональный смешок и начал; гребень с трудом продирался сквозь путаницу толстых волос Ламба; звуки ножниц разрезали тишину на точные маленькие части. За окном усиливался шум растущей толпы, становился более взвинченным, и вместе с ним росло напряжение в комнате. Седые космы падали на простыню, разбрасывались по доскам привлекательными узорами, со смыслом, который невозможно ухватить.
Ламб пошевелил их ногой. — Куда все уходит, а?
— Время или волосы?
— То и другое.
— Что касается времени, я бы спрашивал философа, а не цирюльника. Что касается волос, их пометут и выбросят. Если только у кого-то нет подруги, которая сохранит их под замком…
Ламб взглянул на Мэра. Она стояла у окна, наблюдая за приготовлениями Ламба и за теми, что на улице; стройный силуэт на фоне заката. Он отверг это замечание громким фырканьем. — В один миг это часть тебя, а в следующий уже мусор.
— Мы ко всем людям относимся как к мусору, что уж говорить про их волосы.
Ламб вздохнул. — Думаю, у тебя есть на это право.
Фаукин хорошенько шлепнул бритвой по ремню. Клиенты обычно высоко ценят показуху — отраженная вспышку света на стали, изюминка драмы в процедуре.
— Осторожно, — сказала Мэр, явно не нуждающаяся сегодня в дополнительной драме. Фаукин вынужден был признать, что боялся ее значительно сильнее, чем Ламба. Северянина он знал, как жестокого убийцу, но подозревал, что в нем есть что-то вроде принципов. Насчет Мэра у него таких подозрений не было. Так что он пусто, вежливо, профессионально поклонился, прекращая заточку, заправил кожаный фартук под волосы и бороду Ламба, и начал сбривать их терпеливыми, осторожными шипящими движениями.

— Тебя не беспокоит, что они всегда отрастают обратно? — спросил Ламб. — Их не победить, разве нет?
— Разве нельзя сказать то же о любой профессии? Торговец продает вещь, чтобы продать другую. Фермер собирает зерно, чтобы посадить новое. Кузнец…
— Убей человека, и он останется мертвым, — сказал Ламб просто.
— Но… позвольте обратить внимание, не желая обидеть… убийцы редко останавливаются на одном. Лишь начни, и всегда найдется кто-то еще, кого надо убить.
Взгляд Ламба встретился в зеркале с взглядом Фаукина. — Все-таки ты философ.
— Абсолютно начинающий. — Фаукин вытер теплым полотенцем с вышивкой и продемонстрировал побритого Ламба, как есть, по-настоящему устрашающий обнаженный массив шрамов. За все его годы цирюльника, включая три в компании наемников, он никогда не обслуживал голову столь побитую, помятую, и всячески потрепанную.
— Ух. — Ламб наклонился ближе к зеркалу, пошевелил кривобокой челюстью и сморщил сломанный нос, словно убеждая себя, что это действительно его отражение. — Лицо злобного ублюдка, а?
— Я рискнул бы сказать, что лицо не более злобное, чем плащ. За ним человек и его действия, вот что считается.
— Несомненно. — Ламб на миг взглянул на Фаукина, а потом снова на себя. — И это лицо злобного ублюдка. Ты сделал лучшее из возможного. В том, с чем тебе пришлось работать, твоей вины нет.
— Я просто выполняю работу в точности так, как хотел бы, чтобы ее сделали для меня.
— Относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе, и ты не сможешь слишком накосячить, как говорил мне мой отец. Похоже, наши работы все-таки различаются. Моя цель — сделать другому человеку в точности то, что мне бы понравилось меньше всего.
— Ты готов? — Мэр тихо продрейфовала ближе и смотрела на них в зеркале.
Ламб пожал плечами. — Человек или всегда готов к такому, или никогда не будет.
— Неплохо. — Она подошла ближе и пожала руку Фаукину. Он почувствовал сильное желание отступить, но вцепился в свой пустой, любезный профессионализм еще на мгновение. — Еще работа на сегодня?
Фаукин сглотнул. — Только одна.
— Через улицу?
Он кивнул.
Мэр вжала монету в его ладонь и наклонилась ближе. — Быстро приближается время, когда каждый в Кризе будет должен выбрать одну сторону улицы. Надеюсь, твой выбор будет мудр.
Закат придал городу атмосферу карнавала. Толпы пьяных и алчных текли единым потоком к амфитеатру. Проходя, Фаукин видел Круг, отмеченный в центре на древних булыжниках, шести шагов в диаметре; на столбах вокруг были факелы, чтобы отметить границу и подсветить действие. Древние скамейки из камня и новые шатающиеся трибуны из плохо сколоченных досок уже кипели публикой, какой это место не видело века. Игроки визжали о предстоящем деле и рисовали мелом ставки на огромных досках. Продавцы продавали бутылки и горячие хрящи по ценам, возмутительным даже для этой родины возмутительных цен.
Фаукин смотрел на всех этих людей, кишащих друг на друге, большинство из которых вряд ли знали, что это за цирюльник, не говоря уже о его мыслях, о раздумьях в сотый раз за этот день, в тысячный раз за неделю, в миллионный раз с тех пор, как сюда приехал, что ему не следовало сюда приезжать; он крепко вцепился в свою сумку и поспешил.

Папа Ринг был одним из тех, кто тем меньше любит тратить деньги, чем больше их имеет. Его жилье было в самом деле скромным по сравнению с апартаментами Мэра; мебель была временной и расщепленной, низкий потолок бугристым, как старое покрывало. Глама Голден сидел перед треснувшим зеркалом, освещенным коптящими свечами; было что-то слегка абсурдное в этом огромном теле, водруженном на табуретку и покрытом изношенной простыней; его голова создавала впечатление качающейся на вершине, как вишенка на кремовом пироге.
Ринг стоял у окна в точности как Мэр, сжав большие кулаки за спиной, и сказал:
— Сбривай все.
— Кроме усов. — Голден приподнял простыню, чтобы ткнуть себя в верхнюю губу большим и указательным пальцем. — Они были у меня всю жизнь, и никуда не денутся.
— Весьма блестящий пример лицевых волос, — сказал Фаукин, хотя по правде говоря, в тусклом свете он мог видеть лишь несколько седых волосин. — Удалить их было бы большим сожалением.
Несмотря на то, что он был несомненным фаворитом в предстоящем поединке, в глазах Голдена была призрачная влажность, когда он встретился с глазами Фаукина в зеркале. — У тебя есть сожаления?
Фаукин на мгновение потерял свою пустую, любезную, профессиональную улыбку. — А разве у всех нас нет, сир? — Он начал стричь. — Но полагаю, сожаления по крайней мере позволяют не допускать повторения одних и тех же ошибок.
Голден нахмурился, глядя на себя в треснувшем зеркале. — Я обнаружил, что как бы много сожалений я не набрал, я все еще совершаю одни и те же ошибки снова и снова.
У Фаукина не было ответа на это, но у цирюльника в таких обстоятельствах было преимущество: он мог дать ножницам заполнить молчание. Вжик, вжик, и светлые пряди разбросаны по доскам привлекательными узорами, со смыслом, который невозможно ухватить.
— Уже был там, у Мэра? — крикнул Папа Ринг от окна.
— Да, сир, был.
— Как она выглядит?
Фаукин подумал о манерах Мэра и, что более важно, о том, что Папа Ринг хочет услышать. Хороший цирюльник никогда не ставит правду перед надеждами клиентов. — Она выглядит весьма напряженной.
Ринг оглянулся от окна, его пальцы нервно шевелились за спиной. — Думаю, она была бы.
— Что насчет другого? — спросил Голден. — Того, с кем я дерусь? — Фаукин на мгновение перестал стричь. — Он выглядел задумчивым. Печальным. Но сосредоточенным на цели. Если честно… он выглядит весьма похоже на вас. — Фаукин не упомянул о том, что сейчас только что произошло.
Что он с большой вероятностью сделал одному из них последнюю стрижку в жизни.
Би вытиралась, когда он прошел мимо двери. Она едва его видела, узнав по шагам. — Грега? — Она бросилась в холл, сердце застучало болезненно сильно. — Грега!
Он повернулся, вздрагивая, словно его тошнило от того, как она произносит его имя. Он выглядел усталым, более чем немного пьяным, и больным. Она всегда знала его настроение. — Чего?
Она придумывала всевозможные маленькие истории их воссоединения. В одной он обхватывал ее руками и говорил, что теперь они могли бы пожениться. В одной он был ранен, а она его вылечила. Или как они спорили, или как смеялись, или где он плакал и говорил, как ему жаль, что он так к ней относился.

В одной он обхватывал ее руками и говорил, что теперь они могли бы пожениться. В одной он был ранен, а она его вылечила. Или как они спорили, или как смеялись, или где он плакал и говорил, как ему жаль, что он так к ней относился.
Но она не выдумала истории, в которых ее просто игнорировали.
— Это все, что ты можешь мне сказать?
— А что еще? — Он даже не смотрел ей в глаза. — Я должен поговорить с Папой Рингом. — И он вышел из холла.
Она поймала его за руку. — Где дети? — Ее голос весь звенел и кровоточил от собственного разочарования.
— Занимайся своим делом.
— Я и занимаюсь. Ты заставил меня помогать, разве нет? Ты заставил меня приводить их!
— Ты могла сказать нет. — Она знала, что это правда. Она так стремилась угодить ему, что прыгнула бы в огонь, если б он сказал. Затем он слегка улыбнулся, словно подумал о чем-то забавном.
— Но если ты хочешь знать, я их продал.
Она почувствовала холод в животе. — Кому?
— Тем Духам в холмах. Тем Драконовым уебкам.
Ее горло сжалось, она с трудом могла говорить. — Что они с ними сделают?
— Я не знаю. Выебут? Съедят? Какая мне разница? А что ты думала, я собирался сделать, открыть приют? — Ее лицо горело, словно он ее ударил. — Ты такая тупая свинья. Не думаю, что встречал кого-то тупее тебя. Ты тупее чем…
И она прыгнула на него, царапая ему лицо ногтями, и возможно она бы его побила, если б он не ударил ее первым, прямо над глазом, и она отлетела в угол, ударившись лицом об пол.
— Психованная сука! — Она начала нетвердо подниматься, знакомая пульсация была в ее лице, а он трогал оцарапанную щеку, словно не мог поверить. — Зачем ты это сделала?
Потом он потряс пальцами. — Ты поранила мою ебаную руку! — И шагнул к ней, когда она попыталась встать, и пнул ее по ребрам, перебив ботинком ее дыхание.
— Я тебя ненавижу, — удалось ей прошептать, когда она закончила кашлять.
— И? — И он посмотрел на нее, как на личинку.
Она вспомнила день, когда он выбрал ее из всей комнаты, чтобы потанцевать, и ничто никогда не ощущалось так прекрасно, и внезапно она словно заново увидела всю картину, и он показался таким уродливым, мелким, тщеславным и эгоистичным сверх меры. Он просто использовал людей и отбрасывал их, и оставлял за собой след из руин. Как она могла любить его? Лишь за пару моментов, когда он заставил ее чувствовать себя на шаг над дерьмом. Остальное время было на десять шагов под.
— Ты такой маленький, — прошептала она ему. — Как я этого не замечала?
Это укололо его тщеславие, и он снова шагнул к ней, но она отыскала свой нож и вытащила его. Он увидел лезвие, и на мгновение выглядел удивленным, затем разозленным, затем начал смеяться, словно она была чертовской шуткой.
— Будто тебе хватит духу пустить его в ход! — И он медленно прошел мимо, давая ей достаточно времени чтобы ударить его, если б она хотела. Но она лишь упала на колени, кровь капала из ее носа и падала на платье. Ее лучшее платье, которое она носила три дня подряд, поскольку знала, что он приедет.
Когда головокружение прошло, она поднялась и пошла на кухню.

Все дрожало, но она выносила и худшие побои, и худшее разочарование. Ни один даже бровь не поднял на ее разбитый нос. Белый Дом был такого рода местом.
— Папа Ринг сказал, что я должна накормить ту женщину.
— Суп в кастрюле, — проворчал поваренок, стоящий на коробке, чтобы смотреть в высокое маленькое окошко, где все, что он видел, это сапоги снаружи.
Так что она положила миску на поднос, с чашкой воды и понесла вниз по пахнущим сыростью ступенькам в подвал, мимо больших бочек в темноте, и бутылок на полках, сверкающих в свете факела.
Женщина в клетке расправила ноги и встала, положив туго связанные руки на перила перед ней, один глаз сверкал сквозь волосы, спутанные на лице, когда она смотрела, как Би подходит ближе. Варп[19] сидел за своим столом, притворяясь, что читает книгу, на нем было кольцо с ключами. Он любил притворяться, думал, что это делает его особенным, но даже Би, которая не интересовалась буквами, могла сказать, что он держит ее вверх ногами.
— Чего тебе? — И он скривился, словно она была личинкой в его завтраке.
— Папа Ринг велел накормить ее.
Она почти могла видеть, как его мозги шевелятся в большой жирной башке. — Зачем? Будто она пробудет здесь дольше.
— Думаешь, он говорит мне зачем? — отрезала она. — Но я вернусь и скажу Папе, что ты не дал мне…
— Ладно, тогда делай. Но я слежу за тобой. — Он наклонился ближе и дохнул на нее гнилым дыханием. — Обоими глазами.
Он отомкнул ворота, с визгом открыл, и Би, наклонившись, прошла внутрь с подносом. Женщина наблюдала за ней. Она не могла отойти далеко от перил. Клетка воняла потом, мочой и страхом — женщины и тех, кого содержали здесь до нее, и среди них ни у кого не было светлого будущего, это факт. Никакого светлого будущего где угодно в этом месте.
Би поставила поднос и подала чашку воды. Женщина жадно выпила ее, никакой гордости в ней не осталось, если и была. Гордость не длится долго в Белом Доме, и особенно здесь. Би придвинулась ближе и зашептала:
— Ты спрашивала меня о Кантлиссе. О Кантлиссе и детях.
Женщина прекратила глотать, и ее глаза блеснули на Би, яркие и дикие.
— Он продал детей Драконьему Народу. Так он сказал. — Би посмотрела через плечо, но Варп уже сидел за столом, потягивая из кувшина, и вовсе не глядя. Он бы не подумал, что Би смогла бы сделать что-то стоящее, ведь она прислуживала всю ее жизнь. Сейчас это работало на нее. Она шагнула ближе, незаметно вытащила нож и распилила веревку вокруг одного из натертых запястий женщины.
— Зачем? — прошептала та.
— Потому что Кантлисса нужно ранить. — Даже сейчас она не смогла произнести «убить», но они обе знали, что она имела в виду. — Я не могу этого сделать. — Би вжала нож рукояткой вперед в свободную руку женщины, где он был спрятан у нее за спиной. — Хотя полагаю, ты сможешь.
Папа Ринг беспокойно теребил кольцо в ухе — старая привычка еще с тех дней, когда он был бандитом в Бэдленде[20]; его нервозность усиливалась по мере того, как усиливался шум. Он играл с множеством рук, катал множество костей, крутил множество колес, и возможно шансы были на его стороне, но никогда ставки не были выше. Он размышлял, нервничает ли она, Мэр. Не было знаков этого, она стояла одна на балконе, прямая, как стрела, со светом перед ней, и эта ее упрямая гордость была видна даже на расстоянии.

Не было знаков этого, она стояла одна на балконе, прямая, как стрела, со светом перед ней, и эта ее упрямая гордость была видна даже на расстоянии. Но она должна была быть напугана. Должна.
В конце концов, как часто они стояли здесь, глядя через разделительную линию, планируя низвержение друг друга, любыми средствами, честными или грязными; число людей, которым они платили, удваивалось и удваивалось; ставки все росли. Сотня убийств, уловок, маневров и паутин мелких альянсов, сломанных и перезаключенных, и все пришло к этому.
Он скользнул в любимую колею мыслей — что он сделает с Мэром, когда победит. Повесить ее в назидание? Провести ее, голую и побитую, через город как свинью? Оставить ее в качестве шлюхи? Как кого угодно? Но он знал, что все это иллюзии. Он дал слово, что она уйдет, и он его сдержит. Возможно, народ на стороне улицы Мэра принимает его за низкого ублюдка, и возможно они правы, но всю свою жизнь он держал свое слово.
Оно может принести к трудностям, твое слово. Может загнать в места, где не хочешь быть, может задать загадки там, где не легко выбрать правильный путь. Но это не о том, что просто, это о том, что правильно. Слишком многие всегда делают то, что легче, к сожалению.
Грега Кантлисс, например.
Папа Ринг кисло посмотрел вбок. Тот был здесь, как всегда опоздав на три дня, неуклюже двигался по балкону Ринга, словно в нем совсем не было духу, ковыряя щепкой в зубах. Несмотря на новый костюм, он выглядел больным и старым, на его лице были свежие царапины, и от него несвеже воняло. Некоторые быстро истощаются. Но он принес то, что был должен, плюс неплохо сверху за покровительство. Вот почему он все еще дышал. В конце концов, Ринг дал свое слово.
Бойцы уже выходили под аккомпанемент накаливания настроения народа. Большая бритая голова Голдена качалась поверх толпы; группа людей Ринга вокруг него расчищала дорогу, они двигались к театру; старые камни были подсвечены оранжевым в гаснущем свете. Ринг не упомянул Голдену о женщине. Возможно он кудесник в работе с кулаками, но у этого человека плохая привычка расстраиваться. Так что Ринг лишь сказал ему оставить старика в живых, если будет шанс, и подумать о том, чтобы сдержать это обещание. Мужчина должен держать слово, но в этом должна быть гибкость, или ничего не будет сделано.
Теперь он видел Ламба, спускающегося по ступенькам дома Мэра между древними колоннами, и вокруг него была группа головорезов. Ринг снова потер ухо. Он беспокоился, что Северянин был из тех ублюдков, которым нельзя доверить сделать что-то разумное. Настоящий джокер, и Папа Ринг хотел знать, что в колоде. Особенно, когда ставки так высоки.
— Мне не нравится этот старый ублюдок, — сказал Кантлисс.
Папа Ринг нахмурился, глядя на него. — Знаешь что? Мне тоже.
— Уверен, что Голден с ним справится?
— Голден справится с любым, разве нет?
— Наверно. Хотя грустновато он выглядит для победителя.
Ринг мог обойтись без ворчания этого дурака о его волнениях. — Вот почему я заставил тебя украсть женщину, не так ли? На всякий случай.
Кантлисс потер покрытую щетиной челюсть.
— Все равно выглядит как чертовский риск.
— На который мне не пришлось бы идти, если б тебе не приспичило красть этих детей и продавать их дикарям.
Голова Кантлисса дернулась от удивления.
— Я могу сложить два и два, — прорычал Ринг, и почувствовал дрожь, словно он был грязным и не мог это отмыть.

— Как низко человек может пасть? Продажа детей?
Кантлисс выглядел глубоко раненным.
— Это так охуенно нечестно! Ты просто сказал достать денег к зиме, или я буду трупом. Ты не интересовался источником. Хочешь отдать деньги назад и отмазаться от их происхождения?
Ринг смотрел на старую коробку на столе, думал о ярком золоте внутри, и хмурился в сторону улицы. Он не был бы там, где сейчас, возвращая деньги назад.
— И не думал. — Кантлисс тряхнул головой, будто кража детей была прекрасной бизнес-схемой, за которую он заслуживал более теплых поздравлений. — Откуда я мог знать, что этот старый ублюдок проберется через длинную траву?
— Потому что, — сказал Ринг, говоря очень медленно и холодно, — тебе следовало уже выучить, что когда делаешь хуйню, бывают последствия, а мужик не может бродить по жизни, заглядывая вперед не дальше головки своего хуя!
Кантлисс пошевелил челюстью, пробормотав: «Так охуенно нечестно», и Рингу пришлось задуматься, когда он последний раз бил человека по лицу. Ему очень, очень хотелось. Но он знал, что это ничего не решит. Вот почему он прекратил это делать, и стал платить другим людям за то, чтобы они это делали для него.
— Ты что, ребенок, чтобы ныть о том, что честно? — спросил он. — Думаешь честно, чтобы мне нужно было вступаться за человека, который не может отличить хорошего расклада от плохого, но тем не менее ставит огромную кучу денег, которых у него нет? Думаешь честно, что мне приходится угрожать жизнью каких-то девчонок, чтобы быть уверенным в поединке? Как это отражается на мне, а? Что это за начало моей новой эры? Думаешь честно, что я должен держать слово, данное людям, которых ни хрена не волнует их слово? А? О какой, нахуй, честности идет речь? Поди, приведи женщину.
— Я?
— Твое чертово дерьмо я собираюсь вычистить, не так ли? Приведи ее сюда, чтобы наш друг Ламб мог видеть, что Папа Ринг человек своего слова.
— Я могу пропустить начало, — сказал Кантлисс, словно он не мог поверить, что ему причинят такое неудобство пара весьма вероятных покойников.
— Будешь болтать, пропустишь остаток своей ебаной жизни, мальчик. Приведи женщину.
Кантлисс потопал к двери, и Ринг подумал что слышит, как тот бормочет: «Нечестно».
Он сжал зубы, повернувшись к театру. Этот ублюдок создавал проблемы везде, где появлялся, и должно быть плохо кончит, и Ринг начинал надеяться, что лучше это произойдет скорее, чем позже. Он расправил манжеты, и утешил себя мыслью, что когда Мэр будет побита, дно выпадет из рынка бандитов, и он сможет позволить себе нанять лучших головорезов. Толпа теперь затихла, Ринг потянулся к уху и остановил себя, придушив очередное вздутие нервов. Он был уверен, что все шансы на его стороне, но ставки никогда не были выше.
— Всем добро пожаловать! — Проревел Камлинг, очень довольный тем, как его голос отражался до самых небес, — Сюда, в театр истории Криза! За много веков с момента его постройки, он редко видел столь важное событие, как то, что скоро разыграется перед вашими счастливыми глазами!
Могут ли глаза быть счастливыми отдельно от их владельцев? Этот вопрос заставил Камлинга остановиться на мгновение, прежде чем он выбросил его из головы. Он не мог себе позволить быть растерянным. Это был его миг; освещенная факелами чаша наполнена зрителями; улица позади забита теми, кто стоял на цыпочках, чтобы посмотреть; деревья вокруг загружены бесстрашными наблюдателями до самых верхних ветвей; все ловят каждое его слово.

Он не мог себе позволить быть растерянным. Это был его миг; освещенная факелами чаша наполнена зрителями; улица позади забита теми, кто стоял на цыпочках, чтобы посмотреть; деревья вокруг загружены бесстрашными наблюдателями до самых верхних ветвей; все ловят каждое его слово. Возможно он был знаменитым владельцем гостиницы, но без сомнений он не был удачлив в искусстве представлений.
— Бой, мои друзья и соседи, и что за бой! Соревнование силы и хитрости между двумя достойными чемпионами, который будет скромно судим мною, Леннартом Камлингом, как уважаемой нейтральной стороной и общепризнанным лидером граждан этого общества!
Ему показалось, что кто-то крикнул «Хуйлинг!», но он это проигнорировал.
— Соревнование, чтобы урегулировать спор между двумя сторонами по требованию, согласно шахтерским законам…
— Кончай это нахуй! — крикнул кто-то.
Последовали разрозненные смешки, крики «бууу» и глумеж. Камлинг выдержал длинную паузу, подняв подбородок, преподав дикарям урок культурной торжественности. Урок, который как он надеялся, Иосиф Лестек мог бы обеспечить, и в какой фарс это у него вылилось. — За Папу Ринга выступает человек, не нуждающийся в представлении…
— Зачем тогда представляешь? — Еще смех.
…который выковал себе ужасное имя на аренах, в клетках и в Кругах Близкой и Далекой Стран, за то время, что он покинул родной Север. Человек, непобежденный в двадцати двух поединках.
Глама… Голден!
Голден протолкался к Кругу, разделся по пояс; его громадное тело было намазано жиром, чтобы предотвратить захват соперника; огромные пласты мышц блестели белым в свете факелов, и напоминали Камлингу о гигантских слизнях-альбиносах, которых он иногда видел в своем подвале, и которых иррационально боялся. С учетом побритого черепа, роскошные усы Северянина выглядели даже более чем абсурдно претенциозно, но громкость рева толпы лишь увеличивалась. Напряженное неистовство спустилось на них, и без сомнений они приветствовали бы слизня-альбиноса, если б думали, что он может пускать кровь для их развлечения.
— И, выступающий за Мэра, его оппонент… Ламб. — Намного меньше восторженных криков, когда второй боец вступил в Круг на последний неистовый раунд ставок. Он также был побрит, и намазан жиром, его тело было настолько покрыто множеством шрамов, что даже если б у него не было славы бойца, его знакомство с жестокостью было несомненно.
Камлинг наклонился ближе, чтобы прошептать, — Только это в качестве имени?
— Не хуже других, — сказал старый Северянин, не отводя твердого взгляда от оппонента. Без сомнений, все рассматривали его как аутсайдера. Определенно Камлинг почти не принимал в расчет до этого самого момента: старше, меньше, худее, ставки игроков значительно против него, но Камлинг отметил что-то в его глазах, что заставило его помедлить. Жаждущий взгляд, словно он был ужасно голоден и Голден был едой.
Лицо большего мужчины, напротив, имело след сомнений, когда Камлинг проводил их двоих к центру Круга.
— Я тебя знаю? — крикнул тот поверх лая публики. — Как твое настоящее имя?
Ламб вытянул шею в одну сторону, потом в другую. — Может оно тебе откроется.
Камлинг высоко держал одну руку. — Пусть победит достойнейший! — взвизгнул он.
Сквозь внезапный рев он услышал, как Ламб сказал:
— Здесь побеждает худший.

Это будет последний бой Голдена. Вот и все, что он знал.
Они кружили друг вокруг друга; ноги, ноги, шаг и увертка, каждый чувствует другого; дикий шум толпы, и их качающиеся кулаки, и перекошенные лица. Без сомнения, они жаждали, чтобы бой начался. Они не отдавали отчета, что часто бой был выигран и проигран здесь, в медленные мгновения до того, как бойцы даже коснулись друг друга.
Хотя, черт возьми, Голден устал. Неудачи и сожаления, которые тащились за ним, как цепи за пловцом, были все тяжелее с каждым днем, с каждым вздохом. Этот бой должен стать его последним. Он слышал, Далекая Страна была местом, где люди могли найти свои мечты, и пришел сюда в поисках пути вернуть все, что он потерял, но вот все, что он нашел. Глама Голден, могучий Военный Вождь, герой Олленсанда, который стоял высоко в песнях и на поле боя, которым восторгались и которого боялись в равной мере, теперь катался в грязи для увеселения дебилов.
Наклон талии и опускание плеча, пара ленивых покачиваний, оценка пределов противника. Он двигался хорошо, этот Ламб, несмотря на возраст. Он не был чужаком в этом деле — в его движениях были энергия и самообладание, и он не тратил усилий понапрасну. Голден думал, какие у него были неудачи и сожаления. Какую мечту он преследовал в Круге?
— Если сможешь, оставь его в живых, — сказал Папа Ринг, что лишь показывало, как мало он понимал, несмотря на его бесконечное бахвальство насчет своего слова. В боях, таких как этот, не бывает выбора; жизнь и смерть на весах Уравнителя. Здесь нет места жалости, нет места сомнениям. Он видел в глазах Ламба, что он это знал. Когда двое мужчин вступают в Круг, ничто за его границами не важно, прошлое или будущее. Все случается, как случается.
Голден повидал достаточно.
Он сжал зубы и поспешил через Круг. Старик уклонился хорошо, но Голден все же достал его в ухо, и добавил тяжелый левый в ребра, почувствовав удар в руку, разогревший каждый сустав. Ламб ответил, но Голден отбил, и, так же быстро, как они сошлись, они разбежались, снова кружа, наблюдая; порывы ветра кружили вокруг театра и вытягивали пламя факелов.
Он мог держать удар, этот старик, все еще двигающийся спокойно и ровно, не показывая боли. Голден возможно мог его сломить, кусок за куском, использовать размах, но для начала было неплохо. Он разогревался для задания. Его дыхание ускорилось, и он зарычал, издал боевой рык, всасывая силу и выпихивая сомнения; весь его стыд и разочарование стали трутом для его гнева.
Голден сильно шлепнул ладонями, сделал ложный выпад вправо, затем зашипел, метнувшись, быстрее и точнее чем прежде, доставая старика двумя длинными ударами, разбив в кровь его нос, ошеломив его и отпрыгивая назад, прежде чем тот успел подумать об ответном ударе; каменная чаша взорвалась одобрением, оскорблениями и новыми ставками на дюжине языков.
Голден настроился на работу. У него был размах, и вес, и возраст, но он ничего не принимал на веру. Он будет осторожным. Он убедится.
В конце концов, это должен быть его последний бой.
— Я иду, ты, ублюдок, иду! — крикнул Пэйн[21], хромая в холл на своей кривой ноге.
Дно кучи, вот кем он был. Но, как он полагал, всякая куча нуждается в ком-то на дне, и возможно он не заслужил быть выше. Дверь тряслась от ударов снаружи. Им следовало сделать щель, чтобы смотреть кто там. Он говорил это прежде, но никто не обратил внимания. Возможно, они не могли его услышать сквозь всю эту массу народа на вершине. Так что ему пришлось отодвинуть задвижку и приоткрыть дверь, чтобы посмотреть, кто кричит.

Возможно, они не могли его услышать сквозь всю эту массу народа на вершине. Так что ему пришлось отодвинуть задвижку и приоткрыть дверь, чтобы посмотреть, кто кричит.
Снаружи был старый пьяница. Высокий и костлявый, с седыми волосами, прилизанными к одной стороне головы, большими качающимися руками, и потертым плащом с чем-то, что выглядело как засохшая рвота с одной стороны и свежая с другой.
— Хочу поебстись, — сказал он таким голосом, как раскалывается сгнившее дерево.
— Не дай мне тебя остановить, — и Пэйн захлопнул дверь.
Старик сунул сапог, и дверь снова открылась. — Я хочу поебстись, я сказал!
— Мы закрыты.
— Вы — чего? — Старик вытянул шею, скорее всего он был глух так же, как пьян.
Пэйну пришлось открыть дверь шире, чтобы он мог крикнуть:
— Идет бой, если ты не в курсе. Мы закрыты!
— Я в курсе, и мне насрать. Я хочу ебаться, и хочу сейчас. У меня есть пыль, и я слышал, что Белый Дом никогда не закрыт для дела. Никогда.
— Дерьмо, — прошипел Пэйн. Это была правда. «Никогда не закрыт», — всегда говорил им Папа Ринг. Но с другой стороны им говорили быть осторожными, и втройне осторожными сегодня. «Сегодня будьте втройне осторожны», — сказал им всем Папа. «Я не выношу, если человек неосторожен». Что звучало странно, с учетом того, что ни один здесь никогда ни на йоту не был осторожен.
— Я хочу ебаться, — прорычал старик, с трудом стоя прямо, так он был пьян. Пэйн пожалел девочку, которой достанется такая работа; он вонял как все говно в Кризе. Обычно на двери стояло трое охранников, но остальные свалили, чтобы наблюдать за боем, и оставили его одного, дно чертовой кучи, кем он и был.
Он сдержал стон расстройства, повернулся, чтобы крикнуть кого-нибудь чуть выше в куче, и к его огромному и далеко не приятному удивлению, вокруг его шеи проскользнула рука, холодное острие прижалось к его горлу, и он услышал, как сзади захлопнулась дверь.
— Где женщина, которую вы захватили? Дыхание старика воняло как перегонный куб, но руки были твердыми как тиски. — Шай Соут, тощая штучка с большим ртом. Где она?
— Я ничего не знаю ни о какой женщине, — Пэйн пролепетал, пытаясь говорить громче, чтобы привлечь чье-нибудь внимание, но наполовину проглатывая слова из-за давления.
— Полагаю, тогда мне надо вскрыть тебя, — и Пэйн почувствовал, как кончик ножа впивается в его челюсть.
— Блядь! Ладно! Она в подвале!
— Веди. — И старик начал двигать его. Шаг, другой, и внезапно до Пэйна дошло, какое чертово унижение было превыше всего в его жизни, и, не думая, он начал извиваться, толкаться и отпихиваться локтями, борясь так, будто это был шанс выбраться со дна кучи, и наконец стать кем-то стоящим, по крайней мере для самоуважения.
Но старик был сделан из железа. Эта узловатая рука так сдавила горло Пэйна, что он не мог выдавить ничего, кроме бульканья, и он почувствовал, что острие ножа жжет через его лицо, прямо к глазу.
— Порыпайся еще, и этот глаз вылетит, — в голосе старика был ужасный холод, заморозивший всю борьбу. — Ты просто болван, который открывает дверь, так что, полагаю, не должен Папе Рингу слишком много.

Ему в любом случае конец. Приведи меня к женщине и не делай ничего глупого, и будешь болваном, который открывает еще чью-то дверь. Врубаешься?
Рука отпустилась достаточно, чтобы он кашлянул. — Врубаюсь. — Это имело смысл. Это было о той борьбе, что Пэйн вел всю жизнь, и куда это привело его? Он был просто болваном, который открывает дверь.
Дно кучи.
Голден жестоко в кровь избил лицо старика. Полосы мороси были видны вокруг фонарей, охлаждали ему лоб, но внутри он был разгорячен, сомнения отогнаны. У него была порция Ламба, и даже кровь во рту была вкусом победы.
Это должен быть его последний бой. Вернется на Север с деньгами Ринга, и отвоюет потерянную честь и потерянных детей, отомстит Каирму Айронхеду[22] и Черному Кальдеру; мысль об этих ненавистных именах и лицах принесла неожиданную вспышку ярости.
Голден взревел, и толпа взревела с ним, и это понесло его через Круг как на гребне волны. Старик ударил, ускользнул от удара, схватил Голдена за руку, и они шлепали и сплетались, пальцы извивались в поисках захвата, руки скользили от жира и мороси, ноги двигались в поисках лучшей позиции. Голден напрягся, поднялся и наконец с ревом поставил Ламба на колени, но старик зацепил его ноги и бросился вниз, и они с грохотом упали на камни; толпа подскочила от радости.
Голден был сверху. Он пытался обхватить рукой горло старика, нащупывая рубец на его ухе, пытался вцепиться в него, но оно было слишком скользким; пытался медленно придвинуть руку на лицо Ламба, так чтобы достать ногтем его глаз, также, как сделал с тем большим шахтером весной, и внезапно его голову со жгучей рвущей болью во рту оттащило вниз. Он заревел, скрутился, зарычал, вцепился в запястье Ламба ногтями, и, с жалящей и режущей вспышкой прямо сквозь губу и в десны, он освободился и отскочил.
Когда Ламб откатился, он увидел, что в кулаке старика были зажаты светлые волосы, и Голден обнаружил, что один его ус вырван. В толпе раздался хохот, но все что он слышал, был хохот годы назад, когда он уходил из Холла Скарлинга в изгнание.
Ярость раскалилась добела, и Голден с визгом бросился, никаких мыслей кроме необходимости размазать Ламба кулаками. Он ударил старика прямо в лицо, отправив его шататься за Кругом, люди на передних каменных скамейках разбежались, как скворцы. Голден пошел за ним, изрыгая проклятия, сыпля удары, кулаки били Ламба слева и справа, словно тот был сделан из тряпок. Руки старика упали, лицо осунулось, глаза остекленели и Голден знал, что момент пришел. Он подошел, размахнулся изо всей силы, и опустил отца всех ударов прямо на челюсть Ламба.
Он смотрел, как старик споткнулся, разжав кулаки, и ожидал, пока колени Ламба согнутся, чтобы он мог броситься на него и положить этому конец.
Но Ламб не падал. Он отошел на шаг или два в Круг и стоял, качаясь; кровь лилась из его открытого рта, и его лицо склонилось в тень. Голден уловил что-то кроме грома толпы, мягкое и тихое, но ошибки не было.
Старик смеялся.
Голден стоял, его грудь вздымалась, ноги ослабли, руки тяжелы от усилий, и он почувствовал, как озноб сомнения омыл его, потому что он не был уверен, что может ударить человека сильнее, чем так.
— Кто ты? — взревел он; кулаки болели, словно он бил дерево. Ламб выдал улыбку, похожую на открытую могилу, вынул красный язык, и размазал кровь с него по щеке длинными полосами. Он поднял левую руку и нежно расправил, глядя на Голдена; его глаза, как две черные ямы с углем, были широко раскрыты, и из них лились слезы; и ими он смотрел через прореху, где должен быть средний палец.

Толпа погрузилась в зловещую тишину, и сомнения Голдена превратились в засасывающий ужас, потому что он, наконец, узнал имя старика.
— Черт возьми, — прошептал он, — этого не может быть.
Но он знал, что это так. Каким бы быстрым, сильным, ужасным ты себя не сделал, всегда найдется кто-то быстрее, сильнее, ужаснее; и чем больше дерешься, тем быстрее его встретишь. Никто не ускользает от Великого Уравнителя вечно, и теперь Глама Голден почувствовал, что пот на нем стал холодным, и огонь внутри погас, оставив только пепел.
И он знал, что это на самом деле будет его последний бой.
— Так охуенно нечестно, — бормотал Кантлисс про себя.
Все эти усилия, потраченные на то, чтобы дотащить этих хнычущих надоед через Далекую Страну, весь риск, чтобы привести их к Людям Дракона, каждая отплаченная монета, и еще сверху, и что в благодарность? Лишь бесконечное нытье Папы Ринга и кроме того очередное дерьмовое задание. Как бы тяжело он ни работал, все никогда не шло, как он хотел.
— Нельзя просто, чтоб все по-честному, — бросил он в никуда, и от этих слов его лицо заболело; он осторожно потрогал царапины, и от этого заболела рука, и он горько подумал о тупоголовой глупости женщин.
— После всего, что я сделал для этой шлюхи…
Этот идиот Варп притворялся что читает, когда Кантлисс зашел за угол.
— Вставай идиот! — Женщина все еще была в клетке, все еще связанная и беспомощная, но она наблюдала за ним так, что разозлила его еще больше; спокойная и твердая, словно у нее на уме что-то кроме страха. Словно у нее был план, и он был его частью. — На что, по-твоему, ты уставилась, сука? — бросил он.
Она сказала чисто и холодно: — На ебаного труса.
Он замер, моргая, с трудом поначалу веря. Даже эта тощая штучка презирает его? Даже она, которая должна хныкать о пощаде? Если не можешь добиться уважения женщины, связав ее и избив, как, блядь, ты его получишь?
— Чего? — прошептал он, холодея.
Она наклонилась вперед, не отводя насмешливых глаз, скривила губу, прижала язык к щели между зубами и с толчком головы плюнула через всю клетку и через прутья, попав прямо на новую рубашку Кантлисса.
— Пизда трусливая, — сказала она.
Одно дело выслушивать Папу Ринга. Это было другое. — Открой эту клетку! — проворчал он, задыхаясь от ярости.
— Щас. — Варп возился с его кольцом ключей, пытаясь найти нужный. Там их было только три. Кантлисс вырвал его из его руки, воткнул ключ в замок и отпер ворота, край стукнул о стену, и лязгнул об нее.
— Я преподам тебе охуенный урок! — крикнул он, но женщина наблюдала за ним спокойно, зубы обнажены и дыхание такое тяжелое, что он мог видеть пятна слюны на ее губах. Он схватил ее за шиворот, наполовину поднял; швы начали рваться, и он сжал другой рукой ее челюсть, сокрушая пальцами ее рот, словно хотел снять мякоть с лица, и…
Мука пронзила его бедро, и он взвизгнул. Еще удар, и его нога обмякла, так что он доковылял до стены.
— Чего ты… — сказал Варп, Кантлисс услышал драку и ворчание, и повернулся, лишь стоя на ногах из-за боли прямо в паху.
Варп был напротив клетки, лицо изображало глупое удивление, женщина держала его одной рукой и била в живот другой.

С каждым ударом она фыркала со слюной и он, покосившись, булькал; и Кантлисс увидел, что у нее есть нож, полосы крови проливались с него и забрызгивали пол, когда она его ударяла. Кантлисс понял, что она и его ударила, и захныкал, возмущенный болью и несправедливостью этого, сделал один прыгающий шаг и бросил себя на нее, поймал ее за спину и они упали через дверь клетки и обрушились на грязный пол снаружи; нож откатился.
Она была скользкая как форель, выскользнула наверх и дважды сильно его ударила в рот, стукнув головой об пол, прежде чем он понял, где он. Она бросилась за ножом, но он поймал ее за рубашку, подтащил обратно, рваная штука разорвалась наполовину, и они оба поползли по грязному полу к столу, ворча и плюясь. Она снова его ударила, но попала лишь по макушке черепа, а он вцепился в ее волосы и потащил голову вбок. Она завизжала и замолотила, но теперь он держал ее, и шлепнул ее череп о ножку стола, и еще раз, и она обмякла достаточно надолго, чтобы он мог затащить свой вес на нее, охая, когда использовал раненную ногу, всю влажную и теплую от текущей крови.
Он слышал ее дыхание, ухавшее в ее горле, когда они сплелись и вытянулись, и она встала на колени перед ним, но его вес был на ней, и наконец он зажал предплечьем ее шею и начал давить, перемещая тело и вытягиваясь, дотянулся пальцами, собирая их на ноже; он хихикнул, когда его рука сомкнулась на нем, потому что знал, что победил.
— А феперь мы бляфь посмофрим, — прошипел он, немного шепелявя, с разбитыми и вздутыми губами; он поднял лезвие так, чтобы она на него посмотрела, ее лицо порозовело от недостатка кислорода, окровавленные волосы прилипли к нему, ее выпученные глаза следили за острием; она напряглась под его рукой, слабее и слабее, и он поднял нож высоко, сделал пару обманных ударов, чтобы посмеяться над ней, наслаждаясь, как ее лицо кривилось каждый раз. — Феперь мы посмофрим! — Он поднял его еще выше, теперь чтобы ударить по-настоящему.
Запястье Кантлисса внезапно вывернулось, и он задохнулся, когда его стащили с нее, и когда он открыл рот, что-то ударило по нему, и все закружилось. Он потряс головой, слыша, как женщина кашляет, что звучало как далеко-далеко. Он увидел нож на полу и потянулся за ним.
Большой сапог опустился и сокрушил его руку в грязный пол. Еще один качек — и его носок откинул нож прочь. Кантлисс застонал и попытался подвигать рукой, но не смог.
— Хочешь, чтобы я его убил? — спросил старик, глядя вниз.
— Нет, — каркнула она, наклоняясь за ножом. — Я хочу убить его. — И она шагнула к Кантлиссу, сплевывая кровь на его лицо через щель между зубами.
— Нет! — завизжал он, пытаясь отползти назад своей бесполезной ногой, но его все еще бесполезная рука была под сапогом здоровяка. — Я нужен тебе! Ты ведь хочешь вернуть детей, так? Так? — Он видел ее лицо и знал, что ему есть за что зацепиться. — Туда не просто добраться! Я могу показать путь! Я нужен тебе! Я помогу! Я все исправлю! Это была не моя вина, это Ринга. Он сказал, что убьет меня! У меня не было выбора! Я тебе нужен! — Он болтал, рыдал, умолял, но не чувствовал стыда, потому что когда нет выбора, благоразумный человек умоляет, как ублюдок.
— Что такое, — пробормотал старик, скривив губы в презрении.
Девчонка вернулась из клетки с веревкой, которой была связана. — Лучше сохранять все возможности открытыми.
— Берем его с собой?
Она присела на корточки и улыбнулась Кантлиссу кровавой улыбкой. — Мы всегда можем убить его позже.

— Мы всегда можем убить его позже.
Абрам Маджуд был глубоко озабочен. Не насчет результата, поскольку он больше не выглядел сомнительным. Насчет того, что будет после.
С каждым обменом ударами Голден выглядел слабее. Его лицо, насколько можно было судить сквозь кровь и опухоли, было маской страха. Улыбка Ламба, по ужасному контрасту, ширилась с каждым ударом, нанесенным или полученным. Она стала безумной ухмылкой алкаша, сумасшедшего, демона; не осталось ни следа человека, с которым Маджуд смеялся на равнинах; выражение столь чудовищное, что зрители на переднем ряду карабкались назад на скамейки позади, стоило только Ламбу отшатнуться ближе.
Публика становилась такой же уродливой, как представление. Маджуд ужаснулся, представив общую сумму ставок, и он уже видел драки, прорывающиеся среди посетителей. Чувство коллективного безумия стало сильно напоминать ему битву — место, которое он очень надеялся не посещать вновь — а в битве, как он знал, всегда есть пострадавшие.
Ламб тяжелым ударом правой отправил Голдена шататься, поймал его перед падением, зацепил пальцем его рот и широко порвал щеку, кровь брызнула на ближайших зрителей.
— Боже, — сказал Карнсбик, наблюдая за боем через разведенные пальцы.
— Нам надо идти. — Но Маджуд не видел простого пути, чтобы сделать это. Ламб держал руку Голдена, оборачивал свою вокруг нее, ставя того на колени, другая рука бесполезно висела. Маджуд слышал булькающий крик Голдена, затем резкий звук, когда его локоть выгнулся в другую сторону, и кожа страшно вздыбилась вокруг сустава.
Ламб был на нем как убивающий волк; хихикал, сжав горло Голдена; отклонился назад и ударил его лбом в лицо, и снова, и снова; толпа вопила от радости, или испугавшись исхода.
Маджуд слышал вопль, видел тела, двигающиеся на местах, что выглядело как два человека, колющих еще одного. Небо внезапно осветилось расцветом оранжевого пламени, достаточно яркого для того, чтобы почти почувствовать его жар. Миг спустя грохочущий бум сотряс арену и вселил ужас в зрителей, которые бросились вниз, зажав руками головы; кровожадные крики сменились воплями испуга.
В Круг, шатаясь, вышел мужчина, вцепившийся в кишки, и упал недалеко оттуда, где Ламб все еще был поглощен ударами руками по голове Голдена. Огонь скакал и извивался под дождем на стороне улицы Папы Ринга. Парню в двух шагах в голову попал осколок.
— Взрывной порошок, — пробормотал Карнсбик, его очки ожили отражениями огня.
Маджуд сжал его руку и потащил вдоль скамейки. Между подымающимися телами он видел разбитую улыбку Ламба, освещенную угасающим факелом; тот с методичным хрустом бил чью-то голову об колонну, камень измазывался черным. Маджуд предположил, что жертвой был Камлинг. Время судейства определенно давно прошло.
— О боже, — бормотал Карнсбик. — Боже.
Маджуд вынул меч. Тот, что генерал Малзагурт дал ему в благодарность за спасение жизни. Он ненавидел чертову штуку, но был рад, что сейчас она с ним. Человеческая изобретательность все еще не сделала лучшего инструмента для убирания людей с дороги, чем полоса заостренной стали.
Возбуждение переросло в панику со скоростью оползня. На другой стороне Круга начали тревожно качаться новые постройки, когда люди стали с них прыгать, топча друг друга, спеша убраться. С мучительным треском вся конструкция зашаталась, сгибаясь, балки ломались как спички, скручиваясь, падая; люди бросались через плохо сделанные перила и обрушивались в темноту.

Маджуд тащил Карнсбика через это, игнорируя дерущихся, раненных, женщину, которая оперлась на локти, и уставилась на кость, торчащую из ее ноги. Каждый был за себя, и не было выбора, кроме как предоставить остальное Богу.
— О, боже, — булькал Карнсбик.
Улица уже не была как битва, она была битвой. Люди бросались, тараторя, через безумие, освещенные расходящимся пламенем со стороны улицы Ринга. Сверкали клинки, люди сталкивались, падали, катились, тонули в ручье, стороны было невозможно угадать. Он увидел, как кто-то бросил горящую бутылку на крышу, где она разбилась, и завивающиеся линии огня распустились по соломе, жадно набрасываясь, несмотря на влагу.
Он мельком увидел Мэра, все еще смотрящую на безумствующую улицу с балкона. Она указала на что-то, говоря с человеком рядом с ней, спокойно руководя. У Маджуда сложилось стойкое впечатление, что она никогда не планировала просто сидеть, откинувшись, и смиренно ожидать результата.
Стрелы мелькали в темноте. Одна, пылая, вонзилась в грязь перед ними. В ушах Маджуда звенели слова на языках, которых он не знал. Потом был еще оглушительный взрыв, и он съежился, когда щепки взмыли вверх, дым клубами поднимался во влажное небо.
Кто-то схватил женщину за волосы, и тащил ее, пиная, по навозу.
— О, боже, — сказал Карнсбик, снова и снова.
В лодыжку Маджуда вцепилась рука, и он ударил по ней плоскостью меча, освободился и продолжил пробиваться, не глядя назад, держась за крылечки на стороне улицы Мэра. Высоко вверху, на вершине ближайшей колонны, были видны три человека, двое с луками, а третий поджигал их покрытые смолой стрелы, так что они могли спокойно стрелять ими через дорогу.
Здание с вывеской, которая гласила «Дворец ебли» было полностью в огне. С балкона выскочила женщина и рухнула в грязь, завывая. Рядом лежали два трупа. Четверо стояли с обнаженными мечами и наблюдали. Один курил трубку. Маджуд подумал, что это раздающий из мэровой Церкви Костей.
Карнсбик старался освободить руку.
— Нам следует…
— Нет! — отрезал Маджуд, продолжая его тащить. — Не следует.
Жалость, вместе со всеми признаками цивилизованного поведения, была роскошью, которую они не могли себе позволить.
Маджуд вытащил ключ от их магазина и пихнул его в дрожащую руку Карнсбика, а сам оглядывал улицу, подняв меч.
— О, боже, — говорил изобретатель, борясь с замком, — о боже.
Они ввалились внутрь, в спокойную безопасность, темнота магазина мерцала вспышками оранжевого, желтого и красного. Маджуд закрыл плечом дверь, выдохнул с облегчением, когда почувствовал, что щеколда упала, повернулся, почувствовав руку на плече, и почти отрубил голову Темплу своим мечом.
— Какого черта происходит? — полоска света блуждала по половине пораженного лица Темпла. — Кто победил?
Маджуд поставил кончик меча на пол и оперся на эфес, тяжело дыша.
— Ламб порвал Голдена. Буквально.
— О боже, — хныкал Карнсбик, соскальзывая по стене, пока его задница не шлепнулась по пол.
— Что насчет Шай? — спросил Темпл.
— Не имею представления. Не имею представления ни о чем. — Маджуд со скрипом приоткрыл дверь, чтобы выглянуть наружу.

— Не имею представления. Не имею представления ни о чем. — Маджуд со скрипом приоткрыл дверь, чтобы выглянуть наружу. — Но подозреваю, Мэр зачищает дом.
Пламя на стороне улицы Папы Ринга освещало весь город в яркие цвета. Белый Дом был в огне до верхнего этажа, огонь вырывался в небо, алчный, убийственный; деревья горели по уклонам кверху, пепел и угли трепетали под дождем.
— Нам не следует помочь? — прошептал Темпл.
— Хороший бизнесмен остается нейтральным.
— Несомненно, бывают моменты, когда надо перестать быть хорошим бизнесменом и постараться быть просто хорошим человеком.
— Возможно. — Маджуд снова захлопнул дверь. — Но это не тот момент.

Старые Друзья

— Ну что ж! — крикнул Папа Ринг, сглотнул и поморгал на солнце. — Ну, вот и все, полагаю! — Его лоб блестел от пота, но Темпл вряд ли мог его винить за это. — Я не всегда все делал правильно! — Кто-то вырвал кольцо у него из уха, и исковерканный остаток свободно шлепал, когда он поворачивал голову. — Думаю, большинство из вас нисколько не будет скучать по мне! Но я, по крайней мере, всегда делал все что мог, чтобы сдержать свое слово! Вы должны признать, что я всегда держал свое…
Темпл слышал, как Мэр щелкнула пальцами, ее человек пнул Ринга в спину и отправил его качаться с подмостков. Петля крепко затянулась, он пинался и извивался; веревка скрипела, когда он исполнял танец повешенного, моча бежала из одной его грязной штанины. Маленькие люди и большие, храбрые и трусы, могущественные и слабые, все они висят довольно одинаково. Одиннадцать из них болтались. Ринг, девять его прихвостней, и женщина, которая была главной над шлюхами. Нерешительный возглас раздался из толпы, скорее по привычке, чем от энтузиазма. События прошлой ночи более чем утолили даже аппетит Криза к смерти.
— И это конец, — сказала Мэр себе под нос.
— Это конец многому, — сказал Темпл. Одна из древних колонн, между которым стоял Белый Дом, повалилась от жары. Другая стояла странно голая, потрескавшаяся и почерневшая от сажи; руины настоящего смешались, обуглившись, с руинами прошлого. Добрая половина зданий на стороне улицы Ринга встретили ту же участь; зияющие бреши выгорели из кучи деревянных лачуг и хибар; падальщики сновали среди обломков.
— Мы отстроимся, — сказала Мэр. — Это то, что мы сделаем. Конвенция уже готова?
— Практически сделана, — удалось сказать Темплу.
— Хорошо. Этот кусок бумаги может спасти множество жизней.
— Вижу, спасение жизней — наша единственная забота. — Он устало пошел назад, не ожидая ответа. Он не проливал слез по Папе Рингу, но у него не было желания еще дольше смотреть, как его пинают.
Множество жителей города умерли от насилия, огня или повешенья и еще большее число сбежало, и даже еще больше сейчас готовилось уехать, а большинство остальных смотрели на итог великой вражды; мэрова Церковь Костей была зловеще пуста, шаги Темпла эхом отражались от закопченных балок. Даб Свит, Плачущая Скала и Корлин сидели за одним столом и играли в карты под безжизненными взорами древних доспехов, расставленных по стенам.
— Не смотрели повешенье? — спросил Темпл.
Корлин взглянула на него уголком глаза и ответила ему шипящим презрением.

Корлин взглянула на него уголком глаза и ответила ему шипящим презрением. Более чем вероятно, что она слышала историю о его голом забеге по улице.
— Я сам однажды едва не был повешен, неподалеку от Хоупа[23], — сказал Свит. — Оказалось, по недопониманию, но все же. — Старый скаут засунул палец за воротник, и ослабил его. — Удавило мой энтузиазм к этому делу.
— Неудача, — нараспев сказала Плачущая Скала, казалось, глядя прямо сквозь карты, половина из которых была повернута к ней, половина наружу. Она не уточнила, был ли неудачей конец энтузиазма Свита, или его почти-повешенье, или повешенье в целом. Она не была женщиной, склонной к уточнениям.
— И когда снаружи смерть, самое время побыть здесь. — Свит качнул стул назад и разместил грязные сапоги на столе. — Полагаю, это место прокисло. Скоро больше денег заработаешь, провожая народ отсюда, чем приводя сюда. Всего-то и надо собрать несколько бедолаг, отчаянно желающих снова увидеть цивилизацию, и мы поедем обратно в Близкую Страну.
— Возможно, я присоединюсь, — сказал Темпл. Толпа неудачников, звучало как идеальная компания для него.
— Всегда пожалуйста. — Плачущая Скала дала карте упасть, и начала загребать фишки, ее лицо было такое же уставшее, как если бы она проиграла. Свит с отвращением оттолкнул руку. — Двадцать лет я проигрываю этому чертову шельмующему Духу, и она до сих пор притворяется, что не знает, как играть!
Савиан и Ламб стояли у стойки, разогревая себя бутылкой. С остриженными волосами и бородой Северянин выглядел моложе, даже больше, и намного неприятней. Так же он выглядел, словно приложил все усилия, чтобы на его лицо упало дерево. Оно было уродливой массой струпьев и синяков, рваный порез через одну щеку был грубо зашит, и обе его руки были замотаны грязными бинтами.
— И все-таки, — ворчал он сквозь раздутые губы, — я много тебе должен.
— Думаю, я найду способ, как ты мне отплатишь, — ответил Савиан. — К какой стороне в политике ты ближе?
— Сейчас я ото всех так далеко, как только могу…
Они замолчали, когда увидели Темпла. — Где Шай? — спросил он.
Ламб посмотрел на него, один его глаз опух так, что был почти закрыт, а другой был бесконечно усталым. — Вверх по лестнице, в комнате Мэра.
— Она со мной встретится?
— Это зависит от нее.
Темпл кивнул. — И мои тебе благодарности, — сказал он Савиану. — За все, что того стоит.
— Мы все даем, что можем.
Темпл не был уверен, не было ли это сказано, чтоб его ужалить. Это был один из тех моментов, когда все жалит. Он оставил стариков и пошел по лестнице. Позади он слышал, как Савиан бормотал: — Я говорю о восстании в Старикленде.
— О том, что закончилось?
— О нем, и о следующем…
Он поднял кулак перед дверью и замер. Не было ничего, что бы удерживало его от того, чтобы бросить все и ускакать из города, на участок Берми, может быть, или даже куда-нибудь, где никто не знал, каким он был разочаровывающим хреном. Если такое место еще осталось в Круге Мира. Прежде чем позыв выбрать легкий путь мог переполнить его, он заставил себя постучать.
Лицо Шай выглядело немногим лучше, чем у Ламба, исцарапанное и опухшее; нос порезан на переносице, шея сплошной синяк.

Лицо Шай выглядело немногим лучше, чем у Ламба, исцарапанное и опухшее; нос порезан на переносице, шея сплошной синяк. Больно было видеть это. Не так больно, как если б он принял побои, конечно. Но все же больно. Она не выглядела расстроенной, увидев его. Она не выглядела заинтересованной. Она оставила дверь открытой, немного хромая, и показала зубы, упав на лавку под окном; голые ноги выглядели очень белыми на досках пола.
— Как прошло повешенье? — спросила она.
Он шагнул внутрь и нежно закрыл дверь.
— По большей части как всегда.
— Не могу сказать, что когда-нибудь понимала их привлекательность.
— Возможно, это заставляет людей чувствовать себя победителями — видеть, как кто-то другой проиграл так жестоко.
— Я знаю все о том, как жестоко проигрывать.
— Ты в порядке?
Она посмотрела вверх, и он с трудом встретился с ней глазами.
— Немного болит.
— Ты злишься на меня. — Он звучал как провинившийся ребенок.
— Нет. Мне просто больно.
— Что хорошего я бы сделал, если бы остался?
Она облизала разбитую губу.
— Я думаю, тебе просто пришлось бы дать себя убить.
— Точно. Вместо этого я побежал за помощью.
— Бежал ты хорошо, это я подтверждаю.
— Я привел Савиана.
— А Савиан нашел меня. Как раз вовремя.
— Точно.
— Точно. — Она держалась за бок, достав один сапог, и начала его натягивать.
— Так что, догадываюсь, мы говорим о том, что я должна тебе свою жизнь. Спасибо, Темпл, ты охуенный герой. В следующий раз как я увижу голую жопу, исчезающую в моем окне, буду просто лежать и ждать спасения.
Они смотрели друг на друга в тишине, пока снаружи на улице вешающая толпа не начала расходиться. Затем он упал на стул перед ней.
— Я охуенно стыжусь себя.
— Это огромное успокоение. Я использую твой стыд как припарку к моим царапинам.
— Мне нет прощения.
— И все же я чувствую, оно идет.
Он скорчил гримасу.
— Я трус, все просто. Я убегал так долго, что это стало привычкой. Не легко менять старые привычки. Однако как бы мы ни…
— Не утруждайся. — Она долго болезненно вздохнула. — У меня низкие ожидания. Если честно, ты уже превысил их, когда отдал долг. Ну, ты склонен к трусости. А кто нет? Ты не храбрый рыцарь и я не обморочная дева, и это не сказка, вот что точно. Ты прощен. Можешь идти. — И она махнула ему на дверь покрытой струпьями рукой.
Это было ближе к прощению, чем он надеялся, но он обнаружил, что не двигается.
— Я не хочу уходить.
— Я не прошу тебя снова прыгать, можешь использовать лестницу.
— Позволь мне все сделать правильно.
Она посмотрела на него из-под бровей.

Она посмотрела на него из-под бровей.
— Мы направляемся в горы, Темпл. Этот ублюдок Кантлисс покажет нам, где эти Люди Дракона; мы собираемся попытаться вернуть моих брата и сестру, и я не могу обещать, что что-нибудь вообще будет правильно. Несколько обещаний я могу дать — будет тяжело, холодно и опасно, и там даже не будет никаких окон, из которых можно выпрыгнуть. Ты нам будешь так же полезен, как использованная спичка, и давай никто из нас не будет грешить против истины, притворяясь в обратном.
— Пожалуйста. — Он вкрадчиво шагнул к ней, — Пожалуйста, дай мне еще…
— Оставь меня, — сказала она, прищуриваясь на него. — Я лишь хочу спокойно сидеть и болеть.
Так что это было все. Может ему следовало сражаться сильнее, но Темпл никогда не был бойцом. Так что он кивнул в пол, тихо закрыл дверь за собой, и спустился по ступенькам к стойке.
— Получил что хотел? — спросил Ламб.
— Нет, — сказал Темпл, вывалив полный карман мелочи на дерево. — Что заслуживал. — И начал пить.
Краем уха он услышал глухой топот копыт на улице, выкрики и звон сбруи. Какое-то новое Сообщество въезжает в город. Какой-то новый набор будущих разочарований. Но он был слишком занят со своими, чтобы даже побеспокоиться посмотреть. Он сказал человеку за стойкой оставить бутылку.
В этот раз было некого винить. Ни Бога, ни Коску, определенно не Шай. Ламб был прав. Проблема с побегами в том, что куда бы ни сбежал, там будешь ты. Проблемой Темпла был Темпл, и так было всегда. Он слышал тяжелые шаги, звон шпор, требования выпивки и женщин, но игнорировал их; опрокинул очередной обжигающий стакан на пищевод, хлопнул им, его глаза слезились, и он потянулся к бутылке.
Кто-то другой достал ее первым.
— Тебе лучше оставить ее, — прорычал Темпл.
— Как тогда я ее выпью?
И звук этого голоса ужасным холодом уколол его позвоночник. Его взгляд сполз на руку на бутылке — старую, в пятнах, с грязью под ногтями, с ярким кольцом на указательном пальце. Он перевел взгляд через неряшливую шнуровку на рукаве, заляпанный грязью материал, через нагрудник с отшелушившейся позолотой, костлявую шею покрытую сыпью, и на лицо. Это ужасно знакомое, ввалившееся выражение лица: острый нос, светлые глаза, поседевшие усы, навощенные, чтобы завить кончики.
— О, Боже, — выдохнул Темпл.
— Почти угадал, — сказал Никомо Коска, и послал ту светящуюся улыбку, на которую лишь он был способен, добродушие и добрые намеренья излучались из его изборожденного лица. — Посмотрите кто здесь, мальчики!
По меньшей мере две дюжины хорошо знакомых и глубоко презираемых фигур зашли за Стариком.
— Какие ставки? — спросил Брачио, демонстрируя желтые зубы. У него на ремне было на пару ножей меньше, чем когда Темпл оставил Компанию, но в остальном он не изменился.
— Радуйтесь, вы, верные, — прогромыхал Джубаир, цитируя писание на Кантике, — ибо заблудший вернулся.
— Ведешь разведку? — глумился Димбик, приглаживая облизанным пальцем волосы и поправляя перевязь, которая превратилась в засаленные лохмотья неопределенного цвета. — Ищешь нам путь к славе?
— И пьет, пьет, пьет… — Коска сделал долгий и изящный глоток из бутылки Темпла.

— Разве я тебе не говорил? Подожди достаточно долго, и увидишь, что все имеет привычку возвращаться на свое место. Утратив мою Компанию, я был несколько лет скитальцем без гроша, атакуемый ветрами судьбы, весьма грубо атакуемый, Сворбрек, отметьте это. — Писатель — чьи волосы с тех пор, как они последний раз встречались, отросли значительно более дико, одежда стала более потертой, ноздри порозовели, и руки стали дрожать сильнее — нащупал карандаш. — Но вот я здесь, снова командую отрядом благородных бойцов! Вряд ли вы поверите, но сержант Дружелюбный однажды был вовлечен в криминальное сообщество. — Безшеий сержант частично приподнял одну бровь. — Но теперь он стоит подле меня, как верный компаньон, каким он рожден быть. А ты, Темпл? Какая роль может утолить твои высокие таланты и низкий характер так же, как и мой советник по законам?
Темпл беспомощно пожал плечами. — Никакая из тех, о которых я могу думать.
— Так давай отпразднуем наше неизбежное воссоединение! За меня. — Старик сделал очередной внушительный глоток, затем ухмыльнулся, капнув мельчайшую каплю спиртного в стакан Темпла. — И за тебя. Я думал, ты завязал пить.
— Я почувствовал прекрасный момент, чтобы начать снова, — прохрипел Темпл. Он ожидал, что Коска прикажет его убить, но, что почти хуже, выходило, что Компания Милосердной Руки просто заново впитает его, не сбиваясь с шага. Если Бог был, то Он определенно испытывал неприязнь к Темплу в последние несколько лет. Но Темпл предполагал, что вряд ли может винить Его. Он начинал чувствовать по большей части также.
— Господа, добро пожаловать в Криз! — Мэр стремительно прошла через дверной проем. — Я должна извиниться за беспорядок, но у нас был… — Она увидела Старика и ее лицо обесцветилось. В первый раз Темпл видел ее хотя бы немного удивленной. — Никомо Коска, — выдохнула она.
— И никто иной. А вы должно быть Мэр. — Он чопорно поклонился, а затем, лукаво глядя вверх, добавил. — Какие дни. Это, очевидно, утро воссоединений.
— Вы друг друга знаете? — спросил Темпл.
— Ну, — пробормотала Мэр. — Что за… поразительная удача.
— Правду говорят, что удача женщина. — Проворчал Старик Темплу, тыкая его в ребра горлышком своей бутылки. — Ее тянет к тем, кто меньше всех ее заслуживает!
Уголком глаза Темпл заметил, как Шай хромает вниз по ступенькам, а впереди был Ламб, который вместе с Савианом наблюдал за новоприбывшими с внимательным молчанием. Тем временем Коска с важным видом направился к окнам, звеня шпорами. Он глубоко вздохнул, очевидно наслаждаясь ароматом обуглившегося дерева, и начал мягко поворачивать голову в такт скрипу тел на их эшафоте.
— Обожаю, что вы сделали с этим местом, — крикнул он Мэру. — Очень… апокалиптично. У вас уже что-то вроде привычки, оставлять в дымящихся руинах поселения, где вы управляете.
В них было что-то общее, насколько Темпл мог судить. Он обнаружил, что теребил нитки, на которых висели его пуговицы, и заставил себя остановиться.
— Эти господа весь ваш контингент? — спросила Мэр, глядя, как немытые, косящиеся, царапающие и плюющие наемники двигаются по ее игральному залу.
— Боже мой, нет! Мы потеряли нескольких на пути в Дальнюю Страну — неизбежное дезертирство, вспышка лихорадки, небольшие проблемы с Духами — но эти приверженцы лишь показательный пример.

Я оставил остальных за пределами города, потому что если б я привел сюда три сотни…
— Двести шестьдесят, — сказал Дружелюбный. Мэр выглядела еще бледнее, услышав число.
— Считая инквизитора Лорсена и его Практиков?
— Двести шестьдесят восемь. — При упоминании Инквизиции, лицо Мэра стало в самом деле смертельным.
— Если б я привел двести шестьдесят восемь раздраженных путешествием бойцов в место вроде этого, там случилось бы, откровенно говоря, побоище.
— И не хорошего типа, — вставил Брачио, промокая слезящиеся глаза.
— А бывают хорошего? — прошептала Мэр.
Коска вдумчиво работал с кончиком одного уса большим и указательным пальцами.
— В любом случае, есть… степени. А вот и он!
Его черный плащ был потрепан непогодой, полинялая светло-седая борода на щеках была длиннее, чем обычно, но глаза инквизитора Лорсена так же светились целью, как и когда их Компания покинула Малкову. Даже более, если уж на то пошло.
— Это инквизитор Лорсен. — Коска вдумчиво почесал покрытую сыпью шею. — Мой текущий наниматель.
— Какая честь. — Хотя Темпл уловил легчайшее напряжение в голосе Мэра. — Если я могу спросить, какое дело может Инквизиция Его Величества иметь в Кризе?
— Мы охотимся на сбежавших повстанцев! — крикнул Лорсен на всю комнату. — Изменников Союза!
— Мы здесь далеко от Союза.
Улыбка Инквизитора, казалось, охладила всю комнату.
— Область влияния его Преосвященства расширяется год от года. За поимку определенных личностей предложены большие вознаграждения. Перечень будет вывешен по всему городу, и в его главе изменник, убийца и главный подстрекатель к восстанию, Контус!
Савиан приглушенно закашлялся, и Ламб шлепнул его по спине, но Лорсен был слишком занят, хмуро глядя на Темпла. — Я вижу, вы воссоединились с этим скользким лжецом.
— Да ладно. — Коска отечески сжал плечо Темпла. — Степень в скользкости и конечно во лжи — истинное благо для нотариуса. И под всем этим не было еще человека с такой совестью и нравственным бесстрашием. Я бы доверил ему мою жизнь. Или по меньшей мере шляпу. — И он смахнул ее и повесил на стакан Темпла.
— Насколько вы ему доверяете, не мое дело. — Лорсен махнул своим Практикам. — Пойдем. Есть вопросы, которые надо задать.
— Он выглядит очаровательным, — сказала Мэр, глядя, как он уходит.
Коска снова поскреб свою сыпь и поднес ногти к глазам, чтобы оценить результат.
— Инквизиция знает толк в нанимании самых благовоспитанных фанатичных палачей.
— И, как видно, самых плохо воспитанных старых наемников.
— Работа есть работа. Но у меня есть и свои причины быть здесь. Я пришел в поисках человека по имени Грега Кантлисс.
Опустилась длинная пауза, когда это имя осело на помещение, как холодный снегопад.
— Блядь, — услышал он, как выдохнула Шай.
Коска выглядел ожидающе.
— Значит это имя не неизвестно?
— Он иногда здесь проезжал.

Коска выглядел ожидающе.
— Значит это имя не неизвестно?
— Он иногда здесь проезжал. — Мэр выглядела, словно выбирает слова очень тщательно. — Если вы найдете его, что тогда?
— Тогда я и мой нотариус — не говоря о моем нанимателе благородном Инквизиторе Лорсене — скорее всего, уйдем с вашей дороги. У наемников, боюсь, плохая репутация, но поверьте мне, когда я говорю, что мы здесь не для того, чтобы создавать неприятности. — Он лениво покачал остатками спиртного по дну бутылки. — Так что, известно ли вам что-нибудь о том, где Кантлисс?
Насыщенная тишина висела, пока все обменивались длинными взглядами. Затем Ламб медленно поднял подбородок. Лицо Шай затвердело. Мэр удостоила их легчайшим извиняющимся пожатием плеч.
— Он заперт в моем подвале.
— Сука, — выдохнула Шай.
— Кантлисс наш. — Ламб оттолкнул себя от стойки и встал прямо, замотанная левая рука свободно лежала на рукояти меча.
Несколько наемников по-разному надулись, и приняли разные вызывающие позы, как коты, открывающие враждебные действия в освещенной луной аллее. Дружелюбный лишь смотрел, пустыми глазами, кости стукали в его кулаке, когда он мягко крутил друг вокруг друга.
— Ваш? — спросил Коска.
— Он сжег мою ферму, украл моих сына и дочь, и продал их дикарям. Мы выследили его из Близкой Страны. Он отведет нас в горы и покажет, где эти Люди Дракона.
Тело Старика, возможно, засохло с годами, но его брови были все еще самыми гибкими в мире, и теперь они достигли в этом новых высот.
— Вы говорите, Люди Дракона? Возможно, мы можем помочь друг другу?
Ламб взглянул на грязные, покрытые шрамами бородатые лица. — Думаю, союзников никогда не бывает слишком много.
— Именно так! Человек в пустыне должен принимать ту воду, которую предлагают, так Темпл?
— Не уверена, что не предпочла бы испытывать жажду, — пробормотала Шай.
— Я Ламб. Это Шай. — Северянин поднял стакан, обрубок его среднего пальца был хорошо виден, несмотря на бинты.
— Девятипалый Северянин, — задумчиво проговорил генерал — капитан. — Полагаю, парень по имени Шиверс искал вас в Близкой Стране.
— Не видал его.
— А. — Коска махнул бутылкой на повреждения Ламба. — Думал, возможно, это могла быть его работа.
— Нет.
— Похоже, у вас много врагов, мастер Ламб.
— Иногда кажется, что не могу посрать, не сделав еще парочку.
— Предполагаю, это зависит от того, на кого вы срете? Грозный парень, Коул Шиверс, и я бы не сказал, что годы его размягчили. Мы знали друг друга в Стирии, он и я. Иногда я чувствую, что встречал каждого в этом мире, и что в каждом новом месте живут люди со старыми лицами. — Его оценивающий взгляд перешел на Савиана. — Хотя этого господина не узнаю.
— Я Савиан. — И он кашлянул в кулак.
— И что привело вас в Дальнюю Страну? Ваше здоровье?
Савиан помедлил, приоткрыв рот, пока неловкая тишина натягивалась; несколько наемников все еще держали руки близко к оружию, и внезапно Шай сказала:
— Кантлисс забрал и одного из его детей, он выслеживал его вместе с нами.

Парня звали Коллем.
Тишина длилась немного дольше, затем Савиан добавил, почти без охоты: — Мой парень, Коллем. — Он снова кашлянул, и скрежещуще прочистил горло. — Надеюсь, что Кантлисс приведет нас к нему.
Было почти облегчением видеть двоих человек Мэра, которые тащили бандита через игральный зал. Его запястья были в наручниках, его когда-то прекрасные одежды стали запятнанными лохмотьями, его лицо было все в синяках как у Ламба, одна рука бесполезно свисала, а одна нога тащилась по доскам за ним.
— Неуловимый Грега Кантлисс! — выкрикнул Коска, когда люди Мэра бросили того, съежившегося. — Не бойся. Я Никомо Коска, печально известный солдат удачи, и так далее и так далее, и у меня есть к тебе вопросы. Советую тебе тщательно обдумывать ответы, поскольку твоя жизнь может завить от них, и так далее.
Кантлисс отметил Шай, Савиана, Ламба и два десятка или более наемников, и с инстинктом труса Темпл отлично распознал быстро отмеченную перестановку в балансе сил. Он энергично кивнул.
— Несколько месяцев назад ты купил несколько лошадей в городе под названием Грейер. Ты использовал монеты как эти. — Коска достал маленький золотой кусочек с магическим орнаментом. — Так случилось, что это античные имперские монеты.
Взгляд Кантлисса метался по лицу Коски, словно он пытался прочесть почерк. — Да. Это факт.
— Ты купил этих лошадей у повстанцев, дерущихся за то, чтобы освободить Старикленд от Союза.
— Да?
— Да.
— Да!
Коска придвинулся ближе.
— Откуда были монеты?
— Люди Дракона заплатили мне ими, — сказал Кантлисс. — Дикари в горах за Биконом.
— Заплатили за что?
Он облизал покрытые коркой губы. — За детей.
— Отвратительный бизнес, — пробормотал Сворбрек.
— Таков любой бизнес. — Сказал Коска, придвигаясь ближе и ближе к Кантлиссу. — У них есть еще такие монеты?
— Все, что я мог бы захотеть, вот что он сказал.
— Кто сказал?
— Ваердинур. Он их лидер.
— Все, что я могу захотеть. — Глаза Коски блестели, как воображаемое им золото. — Так ты говоришь мне, что эти Люди Дракона в союзе с повстанцами?
— Чего?
— Что эти дикари финансируют и возможно укрывают самого лидера повстанцев Контуса?
Пока Кантлисс моргал, стояла тишина. — Эээ… да?
Коска очень широко улыбнулся.
— Да. И когда мой наниматель инквизитор Лорсен задаст тебе тот же вопрос, каков будет ответ?
Теперь Кантлисс тоже улыбнулся, чувствуя, что его шансы значительно улучшились.
— Да! Этот Контус там у них, не сомневаюсь! Черт, он наверное собирается использовать их деньги, чтобы начать новую войну!
— Я так и знал! — Коска налил порцию алкоголя в пустой стакан Ламба. — Мы должны сопровождать вас в горы и выдернуть этот самый корень восстания! Этот несчастный человек будет нашим проводником и тем самым завоюет себе свободу.

— Мы должны сопровождать вас в горы и выдернуть этот самый корень восстания! Этот несчастный человек будет нашим проводником и тем самым завоюет себе свободу.
— Да, точно! — крикнул Кантлисс, скалясь на Шай и Ламба и Савиана, а затем вскрикнул, когда Брачио поднял его на ноги и грубо потолкал в сторону двери, с раненной ногой, тащившейся сзади.
— Ебланы, — прошептала Шай.
— Быть реалистом, — прошипел Ламб ей, держа руку на ее локте.
— Какая удача для всех нас, — пояснял Коска, — что я прибыл как раз, когда вы собирались уезжать!
— О, я всегда был удачлив, — пробормотал Темпл.
— И я, — прошептала Шай.
— Реалистом, — прошипел Ламб.
— Группу из четырех легко прогнать, — говорил Коска комнате. — Группу из трех сотен намного сложнее!
— Двести семьдесят два, — сказал Дружелюбный.
— Могу я взять слово? — Даб Свит приблизился к стойке. — Если вы планируете направиться в горы, вам понадобится лучший проводник, чем полумертвый убийца. Я наготове и желаю предложить свои услуги.
— Как великодушно, — сказал Коска. — А вы…?
— Даб Свит. — И знаменитый скаут снял шляпу, чтобы продемонстрировать свои истонченные локоны. Очевидно он уловил запах более прибыльной возможности, чем сопровождение отчаявшихся обратно в Старикленд.
— Знаменитый пограничник? — спросил Сворбрек, поднимая взгляд от бумаг. — Я думал, вы будете моложе.
Свит вздохнул. — Я был когда-то.
— Вы о нем знаете? — спросил Коска.
Биограф направил нос к потолку. — Человек по имени Мартин Глэнхорм — я отказываюсь применять термин «писатель» по отношению к нему — написал несколько весьма низких и притянутых за уши работ, базирующихся на его предполагаемых деяниях.
— Они были написаны без разрешения, — сказал Свит. — Но я содеял вещь или две, это правда. Я ступал на каждый клочок этой Далекой Страны, достаточно большой, чтобы поместить сапог, и это включая те горы. — Он поманил Коску ближе, заговорил мягче. — Почти так далеко, как Ашранк, где живут эти Люди Дракона. Их заветная земля. Мой партнер, Плачущая Скала, она была даже дальше; видите ли… — Он выдержал театральную паузу. — Она была одной из них.
— Правда, — проворчала Плачущая Скала, все еще занимая свое место за столом, хотя Корлин исчезла, оставив лишь ее карты.
— Поднималась туда, — сказал Свит. — Жила там.
— Родилась там, а? — спросил Коска.
Плачущая Скала торжественно покачала головой. — Никто не рожден в Ашранке. — И она зажала зубами свою пустую трубку для чагги, словно это было ее последнее слово в деле.
— И все-таки она знает тайные пути туда, и вам они понадобятся, потому что эти Драконовы ублюдки не предложат теплого приема, когда вы вступите на их землю. Это странная, дьявольская земля, но они ревнивы на ее счет, как медведь-шатун, это правда.
— Значит, вы двое будете неоценимым добавлением к нашей экспедиции, — сказал Коска.

Это странная, дьявольская земля, но они ревнивы на ее счет, как медведь-шатун, это правда.
— Значит, вы двое будете неоценимым добавлением к нашей экспедиции, — сказал Коска. — Каковы будут ваши условия?
— Мы отправимся за двадцатую часть всех найденных ценностей.
— Наша цель выкорчевать восстание, не ценности!
Свит улыбнулся. — В каждом предприятии есть риск разочарования.
— Тогда добро пожаловать на борт! Мой нотариус подготовит соглашение.
Двести семьдесят четыре, — задумчиво проговорил Дружелюбный. Его пустые глаза перевелись на Темпла. — И ты.
Коска начал проливать выпивку. — Почему все по-настоящему интересные люди всегда пожилые? — Он толкнул Темпла локтем в ребра. — Твое поколение в самом деле не производит то, что нужно.
— Мы съеживаемся в тенях гигантов и чувствуем наши недостатки особенно остро.
— О, тебя не хватало, Темпл! Если я что и выучил за сорок лет военных действий, так это то, что нужно смотреть на забавную сторону. Язык на этого человека! В разговорном плане, я имею ввиду, не в сексуальном, за него я не могу ручаться. Не включайте это, Сворбрек! — биограф угрюмо вычеркнул что-то. — Мы уедем, как только люди отдохнут, и будут собраны запасы!
— Может лучше подождать, пока не кончится зима, — сказал Свит.
Коска придвинулся ближе. — Вы имеете представление, что случиться, если я оставлю мою Компанию здесь жить на четыре месяца? Состояние этого места покажется цветочками.
— А вы имеете представление, что случится, если три сотни человек попадут в настоящую зимнюю бурю там? — проворчал Свит, запуская пальцы в бороду.
— Ни малейшего, — сказал Коска, — но мне не терпится выяснить. Мы должны хватать момент! Это всегда был мой девиз. Запишите это, Сворбрек.
Свит поднял брови. — Возможно, пройдет немного времени, и вашим девизом станет «Я не чувствую моих ебаных ступней».
Но генерал-капитан, как обычно, не слушал. — У меня есть предчувствие, что мы все найдем, что мы ищем в этих горах! — Он положил одну руку на плечи Савиана, а другую на Ламба. — Лорсен его повстанцев, я мое золото, эти достойные люди своих детей. Тост за наш союз! — И он поднял почти пустую бутылку Темпла.
— Вот говно, — выдохнула Шай сквозь сжатые зубы.
Темпл мог лишь согласиться. Но похоже, это было все, что он мог сказать по теме.

Некуда Идти

Ро сняла цепочку с чешуйкой дракона, и мягко положила ее на меха. Шай однажды сказала, что можно потратить жизнь, ожидая нужного момента. Этот был так же хорош, как и любой.
Она тронула щеку Пита в темноте, и он пошевелился, легчайшая улыбка появилась на его щеке. Он был здесь счастлив. Возможно, достаточно молод, чтобы забыть. Он будет в безопасности, или в безопасности настолько, насколько возможно. В этом мире нет определенности. Ро хотела, чтобы она могла сказать прощай, но беспокоилась, что он заплачет. Так что она собрала узел и выскользнула в ночь.
Воздух был свежим, мягко падал снег, но таял, как только касался горячей земли, и через миг высыхал.

Из некоторых домов лился свет, окнам не нужны были стекла или ставни, вырезанные в горе или в стенах столь старых и избитых погодой, что Ро не смогла бы отличить их от горы. Она держалась в тени, обернутые тряпками ступни тихо ступали по древней мостовой, мимо огромной черной плиты для готовки, поверхность которой была за годы отполирована до блеска, пар поднимался от нее, когда падал снег.
Дверь Длинного Дома скрипнула, когда она проходила мимо, и она вжалась в изрытую ямами стену, ожидая. Сквозь окно она могла слышать голоса старших на их Собрании. Три месяца здесь, и она уже знает их язык.
— Шанка размножились в подземных тоннелях. — Голос Уто. Она всегда рекомендовала осторожность.
— Значит, нам нужно выбить их. — Акош. Она всегда была отважной.
— Если мы отправим достаточно, здесь останется мало. Однажды люди могут прийти снаружи.
— Мы избавились от них в месте, которое они зовут Бикон.
— Или сделали их любопытными.
— Когда мы разбудим Дракона, это не будет иметь значения.
— Мне было дано сделать выбор. — Глубокий голос Ваердинура. — Делатель оставил здесь наших предков не для того, чтобы дать его работам угаснуть. Мы должны быть храбрыми. Акош, ты возьмешь три сотни из нас на север в подземелья, выбьешь Шанка, и продолжишь копать всю зиму. После потепления ты вернешься.
— Я волнуюсь, — сказала Уто. — Были видения.
— Ты всегда волнуешься…
Их слова угасли в ночи, когда Ро прошла мимо, через огромные листы потускневшей бронзы, на которых маленькими буквами были выбиты имена, тысячи и тысячи тянулись назад в туман веков. Она знала, что на страже сегодня был Икарай, и догадывалась, что он будет пьян, как всегда. Он сидел в проходе под аркой, голова качалась, копье приставлено к стене, пустая бутылка между ног. Люди Дракона, в конце концов, просто люди, и у каждого есть свои неудачи, как у других.
Ро однажды оглянулась и подумала, как тут красиво; освещенные желтым окна на черном лице обрыва, темная резьба на крутых крышах на фоне неба, сияющего звездами. Но это не был ее дом. Она не позволит. Она прокралась мимо Икарая и пошла вниз по ступенькам; рука задевала теплую скалу справа, потому что слева, она знала, была сотня шагов пустого обрыва.
Она дошла до утеса и нашла спрятанную ступеньку, выступающую из крутого склона. Она выглядела не особо спрятанной, но Ваердинур сказал, что в ней есть магия, и никто ее не увидит, пока им ее не покажут. Шай всегда ей говорила, что нет таких вещей, как Маги или демоны, и все это было сказками, но здесь, в этом далеком, высоком уголке мира, все вещи обладали магией. Отрицать это было так же глупо, как отрицать небо.
Вниз по обдуваемым ветром ступеням; то назад, то вперед, прочь из Ашранка; камни становились холоднее под ногами. В лес; огромные деревья на голых склонах; корни ловили ее за пальцы ног и путались в лодыжках. Она бежала вдоль серного ручья, журчавшего среди скал, покрытых солью. Она остановилась, когда от дыхания начал подниматься пар; холод вызывал боль в груди, и она замотала ступни еще теплее, раскатала мех и обернула вокруг плеч, поела и попила, завязала узел и поспешила вперед. Она подумала о Ламбе, который бесконечно с трудом шел за своим плугом; и о Шай, которая махала косой, а пот капал с ее бровей, и она говорила: «Ты только продолжай. Не думай остановиться. Просто продолжай», и Ро продолжала.
Снег здесь лежал медленно тающими кусками; с веток капало — кап-кап; и как же она хотела, чтобы у нее были нормальные сапоги.

Просто продолжай», и Ро продолжала.
Снег здесь лежал медленно тающими кусками; с веток капало — кап-кап; и как же она хотела, чтобы у нее были нормальные сапоги. Она услышала вдалеке грустную песнь волков, и побежала быстрее, ее ступни намокли, и ноги болели; под откос, под откос, карабкаясь по острым скалам, и соскальзывая по щебню, сверяясь со звездами, как ее однажды научил Галли, сидя перед амбаром в темноте ночи, когда она не могла уснуть.
Снег перестал падать, но теперь стал глубоким и блестел от рассвета, который проникал через лес; ее ступни хрустели, ее лицо кололо холодом. Деревья впереди стали тоньше, и она поспешила, надеясь, может быть, выглянуть на поля или цветущие долины, или веселый поселок, уютно устроившийся в холмах.
Она выскочила на край головокружительного утеса и смотрела далеко на высокую и бесплодную страну, остроконечный черный лес и голые скалы, разрезанные и расколотые белым снегом, падающим в длинную серую мглу, без следа людей или цвета. Ни намека на мир, который она знала, ни надежды на освобождение, ни тепла от земли, и все, что было, это холод внутри и снаружи; и Ро подышала на дрожащие руки и подумала, не был ли это конец мира.
— Приятная встреча, дочь. — Ваердинур сидел, скрестив ноги, перед ней, его спина прислонена к дереву; его посох, или его копье — Ро до сих пор не была уверена что это — в сгибе руки. — Есть ли мясо в твоем узелке? Я не был готов к путешествию, а ты повела меня в ту еще погоню.
Она молча дала ему полоску мяса, села перед ним и они ели, и она обнаружила, что очень рада, что он пришел.
Через некоторое время он сказал:
— Выкинуть из головы может быть трудно. Но ты должна понять, прошлое закончилось. — И он вытащил драконью чешуйку, которую она оставила, и надел цепочку на ее шею, и она не попыталась его остановить.
— Шай придет… — Но ее голос звучал слабо, истонченный холодом, приглушенный снегом, затерянный в великой пустоте.
— Это может быть так. Но знаешь ли ты, сколько детей приходило сюда за мою жизнь?
Ро ничего не сказала.
— Сотни. И знаешь, сколько семей пришло, чтобы потребовать их обратно?
Ро сглотнула и ничего не сказала.
— Ни одной. Ваердинур положил на нее большую руку, и сжал плотно и тепло. — Теперь ты одна из нас. Иногда люди нас покидают. Иногда они уходят. Моя сестра ушла. Если ты на самом деле захочешь уйти, никто тебя не остановит. Но это длинный, трудный путь, и к чему? Мир там — это красная страна, без правосудия, без смысла.
Ро кивнула. Примерно это она и видела.
— Здесь у жизни есть цель. Здесь ты нам нужна. — Он встал и протянул руку. — Могу я показать тебе изумительную вещь?
— Что за вещь?
— Причину, по которой Делатель оставил нас здесь. Причину, по которой мы остались.
Она взяла его руку, и он легко посадил ее на плечи. Она положила ладонь на ровную щетину его скальпа и сказала: — Мы можем побрить мне голову завтра?
— В любое время, как будешь готова. — И он пошел обратно вверх по холму, ступая по ее следам на снегу.

IV ДРАКОНЫ

В мире много забавных вещей, и среди них мнение белого человека, что он менее дик, чем другие дикари.

Марк Твен
Тройки

— Блядь, как холодно, — прошептала Шай.
Они нашли спокойное местечко между замороженными корнями деревьев, но когда ветер расходился, это было как пощечина; и даже с куском одеяла, дважды обернутым вокруг ее головы, так что видны были только глаза, лицо Шай было красным и зудело, как после хорошего удара. Она лежала на боку, ей нужно было отлить, но едва ли она смела снять штаны, поскольку, вдобавок ко всему дискомфорту, это закончилось бы желтой сосулькой, торчащей из ее жопы. Она туго запахнула плащ, и покрытую инеем волчью шкуру, что дал ей Свит, скрючила онемелые пальцы в ледяных сапогах и прижала омертвевшие кончики пальцев ко рту, чтобы хоть немного отогреть их остатками дыхания.
— Блядь, как холодно.
— Это еще ничего, — проворчал Свит. — Однажды я на два месяца застрял в сугробах в горах неподалеку от Хайтауэра. Было так холодно, что спиртное замерзало в бутылках. Приходилось бить стекло и передавать выпивку по кругу кусками.
— Шшшш, — прошептала Плачущая Скала, легчайший выдох пара вылетел из ее посиневших губ. До этого момента Шай думала, не замерзла ли та до смерти много часов назад с трубкой, зажатой во рту. Она вряд ли даже моргала за все утро, глядя на Бикон через кустарник, который они установили прошлой ночью как укрытие.
Смотреть там было особо не на что. Лагерь выглядел мертвым. Снег на одной улице домел до дверей, был толстым на крышах, оскалившимся зубами блестящих сосулек, чистый, но с блуждающими следами одного любопытного волка. Не было дыма из труб, не было света из замерзших створок полу-погребенных палаток. Старые тачки были просто белыми холмиками. В сломанной башне, которая в каком-то забытом прошлом должно быть служила маяком, в честь которого назвали это место, не было ничего, кроме снега. Кроме унылых завываний ветра в чахлых соснах, и ставней, издающих где-то стук-стук-стук, место было тихим, как могила Иувина.
Шай никогда не была сильна в ожидании, это не было новостью, но лежать здесь в кустах и наблюдать напоминало ей слишком многое о ее днях вне закона. На животе в пыли, с Джегом, жующим, жующим, и плюющим ей на ухо; и Нири, с которого лилось нечеловеческое количество соленого пота; ожидая сбившихся с пути путешественников, неудачно заехавших на дорогу внизу. Она притворялась преступником, Смоук, полубезумной от подлости, хотя на самом деле чувствовала себя болезненно неудачливой маленькой девочкой, полубезумной от постоянного страха. Страха перед теми, кто ее преследовал, и перед теми, кто был с ней, и больше всего перед собой. Не зная, что она сделает дальше. Словно какой-то злобный сумасшедший держал ее руки и рот, и использовал ее как куклу. От этой мысли ей хотелось выбраться из своей воспаленной кожи.
— Лежи спокойно, — прошептал Ламб, неподвижный, как упавшее дерево.
— Зачем? Ни черта там нет, место мертво как…
Плачущая Скала подняла узловатый палец, подержала его перед лицом Шай, затем мягко наклонила его в сторону деревьев на дальней стороне лагеря.
— Видишь те две большие сосны? — прошептал Свит. — И те три скалы как пальцы между ними? Вот где укрытие.
Шай пялилась на этот бесцветный клубок камня, снега и дерева, пока не заболели глаза. Затем она уловила легчайшее подергивание движения.
— Это один из них? — выдохнула она.
Плачущая Скала подняла два пальца.

— Это один из них? — выдохнула она.
Плачущая Скала подняла два пальца.
— Они ходят парами, — сказал Свит.
— О, она хороша, — прошептала Шай, чувствуя себя настоящим новичком в этой компании.
— Лучшая.
— Как мы выгоним их оттуда?
— Они сами себя выгонят. Как только пьяный безумец Коска выполнит свою часть.
— Далеко не факт, — пробормотала Шай. Несмотря на болтовню Коски о спешке, его люди целых две недели околачивались вокруг Криза, как мухи вокруг навоза, «для пополнения запасов», то есть были источником любого вида отвратительного хаоса и постоянных опустошений. Им понадобилось даже больше, чтобы протащиться несколько дюжин миль по высокому плато между Кризом и Биконом, когда погода стала устойчиво холодной; множество самых амбициозных шлюх Криза, игроки и торговцы тащились вслед в надеждах урвать любые деньги, что наемники каким-то образом не потратили. И все это время Старик улыбался на эту медлительную неразбериху, словно это был в точности план, который они обсуждали, и травил бородатые байки о своем славном прошлом своему идиоту биографу. — По мне так слова и действие у этого ублюдка совсем не вяжутся…
— Шшшш, — прошипел Ламб.
Шай вжалась в грязь, когда стая потревоженных ворон, каркая, взлетела в морозное небо. Донеслись приглушенные ветром крики, звуки упряжи, затем в поле зрения появились всадники. Двадцать или больше, с трудом двигались через снег, нанесенный в долину, и сделавший это чертовски сложным; всадники проваливались и вылезали, и шлепали лошадей по испускающим пар бокам, чтобы заставить их продолжать.
— Пьяный безумец появился, — пробормотал Ламб.
— В этот раз. — У Шай было сильное чувство, что у Коски это не вошло в привычку.
Наемники слезли с лошадей и рассредоточились по лагерю, откапывая двери и окна, вскрывая ткань палаток, твердую как дерево, издавая крики и вопли, которые в этой зимней безжизненности звучали шумно, как битва конца времен. То, что эти отбросы были на ее стороне, заставляло Шай сомневаться, была ли она на правильной стороне; но она была там, где была. Делать все возможное из разных видов дерьма — вот история ее жизни.
Ламб потрогал ее руку, и она посмотрела на укрытие, куда указывал его палец; заметила темную фигуру, которая, держась низко, быстро двигалась через деревья и быстро исчезла в путанице веток и теней.
— Один пошел, — проворчал Свит, не сдерживая голос, поскольку наемники устроили ад. — Если повезет, этот побежит прямо к их скрытым местам. Прямо в Ашранк, и скажет Людям Дракона, что в Биконе двадцать всадников.
— Иногда сильный кажется слабым, — пробормотал Ламб, — а иногда слабый кажется сильным.
— Что насчет другого? — спросила Шай.
Плачущая Скала убрала трубку и достала крючковатую дубинку как красноречивый ответ, затем гибко как змея ускользнула за дерево, к которому до этого прислонялась.
— За работу, — сказал Свит, и начал пробираться за ней, и двигался он намного эластичней и быстрее, чем Шай когда-либо видела. Она наблюдала, как два старых скаута ползли между черными стволами деревьев, через снег и упавшие сосновые иголки, к укрытию и за поле зрения.
Она осталась дрожать в замерзшей пыли рядом с Ламбом, и ждать чего-то еще.

Она осталась дрожать в замерзшей пыли рядом с Ламбом, и ждать чего-то еще.
С Криза он стал брить голову, и было похоже, что он сбривал и все чувства тоже; суровые линии, суровые кости и суровое прошлое были на виду. Швы были убраны ножом Савиана, и следы боя с Гламой Голденом быстро опадали; скоро они затеряются среди остальных. Жизнь в насилии была настолько ясно написана на этой избитой наковальне лица, что она не имела понятия, как она не прочла этого раньше.
Трудно поверить, как легко было говорить с ним когда-то. Или говорить ему, по крайней мере. Старый добрый трусливый Ламб, он никогда не удивит. Надежный и комфортный, как говорить с собой. Теперь с каждым днем между ними была все более широкая и опасная пропасть. Так много вопросов кружилось в ее голове, но теперь она открыла рот, и ответ на тот, что сорвался, не сильно ее волновал.
— Значит, ты ебал Мэра?
Ламб долго не говорил, так что она подумала, что он и не собирается. — Со всех сторон, и не жалею ни мгновения.
— Думаю, ебля все еще может быть чудесной штукой для людей, достигших определенного возраста.
— Без сомнений. Особенно, если прежде у них ее было немного.
— Это не остановило ее от того, чтобы воткнуть тебе нож в спину, когда ей это было удобно.
— А ты получила много обещаний от Темпла, прежде чем он выскочил в твое окно?
Шай почувствовала необходимость в паузе. — Да нет.
— Хм. Думаю, то, что ты ебешь кого-то, не значит, что он не станет наебывать тебя.
Она сделала длинный, холодный, парящий выдох.
— Для некоторых из нас, похоже, лишь увеличивает шансы на это…
Появился Свит, тяжело пробираясь через сосны недалеко от укрытия, неловкий в своей раздутой шубе, и махнул рукой. Плачущая Скала последовала за ним и наклонилась, чистя дубинку в снегу, оставляя легкое розовое пятно на чистом белом.
— Полагаю, все кончено, — сказал Ламб и наморщился, садясь на корточки.
— Полагаю. — Шай крепко себя сжала; слишком холодно, чтобы чувствовать что-то кроме холода. Она повернулась, впервые взглянув на него с тех пор, как они начали говорить. — Могу я задать тебе вопрос?
Мышцы его челюсти напряглись. — Иногда неведенье лучшее лекарство. — Он повернул на нее этот странный, больной, виноватый взгляд, словно человек, которого застали за совершением убийства, и он знает, что игра окончена. — Но я не знаю, как остановить тебя. — У нее засосало под ложечкой, и она с трудом могла заставить себя говорить, но и стоять молча тоже не могла.
— Кто ты? — прошептала она. — Я имею в виду… кем ты был? Я имею в виду — черт!
Она уловила движение — фигуру, несущуюся через деревья к Свиту и Плачущей Скале.
— Черт! — И она побежала, споткнулась, наткнулась, на краю ложбины налетела онемевшей ступней на корягу, и закувыркалась через кусты, поднялась и побежала по голому склону; ноги так увязали в снегу, что казалось, она тащит два гигантских каменных сапога позади.
— Свит! — прохрипела она. Фигура выломилась из деревьев, и по нетронутому снегу помчалась к старому скауту; мелькание рычащего лица, блеск клинка. Никаким способом Шай не могла попасть туда вовремя.

Никаким способом Шай не могла попасть туда вовремя. Она ничего не могла сделать.
— Свит! — скорбно крикнула она еще раз, и он посмотрел вверх, улыбаясь, потом вбок, глаза внезапно расширились, он отскочил, когда темная фигура налетела на него. Она скрутилась в воздухе, коротко упала и начала кувыркаться по снегу. Плачущая Скала поспешила к ней и ударила ее дубинкой по голове. Шай мигом позже услышала резкий хруст.
Савиан убрал несколько веток с пути и побрел к ним по снегу, хмурясь на деревья и спокойно взводя свой арбалет.
— Хороший выстрел, — крикнула Плачущая Скала, засовывая дубинку за пояс и зажимая зубами трубку.
Свит натянул обратно шляпу. — Она говорит, хороший выстрел! Черт возьми, я чуть не обосрался!
Шай стояла, уперев руки в бока, пытаясь восстановить парящее дыхание, грудь горела от ледяного холода.
Ламб шел позади нее, убирая меч в ножны.
— Похоже, иногда они ходят тройками.

Среди Варваров

— Они не выглядят как демоны. — Коска ткнул ногой щеку Женщины Дракона и смотрел, как ее обритая догола голова откинулась назад. — Ни чешуи. Ни раздвоенных языков. Ни огненного дыхания. Я чувствую налет разочарования.
— Простые варвары, — проворчал Джубаир.
— Как те, что на равнинах. — Брачио глотнул вина и проницательно уставился на стакан. — Ступенькой выше животных, и это не самая высокая ступенька.
Темпл прочистил свое больное горло. — Не варварский меч. — Он присел на корточки и покрутил клинок в руках: прямой, идеально сбалансированный, тщательно отточенный.
— Это не обычные Духи, — сказал Свит. — На самом деле они вообще не Духи. Они стремятся убить, и знают как. Они ничего не боятся, и знают каждый камень в этой стране. Они покончили со всеми шахтерами в Биконе без особого сопротивления.
— Но очевидно из них течет кровь. — Коска вставил палец в дыру, сделанную болтом из арбалета Савиана, и вытащил обратно, кончик пальца блестел красным. — И очевидно они умирают.
Брачио пожал плечами. — Из всех течет кровь. Все умирают.
— Лишь жизнь есть несомненный факт, — прогрохотал Джубаир, закатывая глаза к небесам. Или по крайней мере к заплесневелому потолку.
— Что это за металл? — Сворбрек стащил амулет с воротника Женщины Дракона, серый лист, смутно блестевший в свете ламп. — Он очень тонкий, но… — Он показал зубы, напрягаясь. — Я не могу согнуть его. Совсем. Поразительное искусство.
Коска отвернулся. — Сталь и золото — единственные металлы, которые меня интересуют. Похороните тела за лагерем. Если я что и выучил за годы войны, Сворбрек, так это то, что нужно хоронить тела за лагерем. — Он плотно затянул накидку от ледяного порыва ветра, когда открылась дверь. — Черт побери этот холод. — Ревниво склонившийся над огнем, он выглядел в точности как старая ведьма над ее котелком, тонкие волосы дрябло свисали, цепкие руки как черные когти напротив пламени. — Напоминает мне Север, и это не может быть хорошо, а, Темпл?
— Нет, генерал. — Напоминание любого момента за прошедшие десять лет не было хорошим в мыслях Темпла — целая пустыня жестокости, потерь и вины.

За исключением, возможно, тех моментов, когда он смотрел на свободные равнины из седла. Или на Криз с каркаса магазина Маджуда. Или спорил с Шай насчет его долга. Танцевал, тесно прижимаясь к ней. Наклонялся, чтобы поцеловать ее, и она улыбалась, наклоняясь, чтобы поцеловать его в ответ… Он встряхнулся. Все полностью, безнадежно проебано. Поистине, никогда не ценишь то, что имеешь, пока не выпрыгнешь из его окна.
— Это проклятое отступление. — Коска был занят борьбой со своими неудачами. Их было достаточно. — Тот чертов снег. Вероломный ублюдок Черный Кальдер. Так много хороших людей пропало, а, Темпл? Как… ну… я забыл имена, но мысль понятна. — Он повернулся, чтобы злобно крикнуть через плечо. — Когда вы сказали «форт», я ожидал чего-то более… прочного.
Главное здание Бикона было, фактически, большой хижиной из бревен в полтора этажа, разделенное на комнаты висящими шкурами животных; с тяжелой дверью, узкими окнами, проходом в сломанную башню в одном углу и ужасным множеством сквозняков.
Свит пожал плечами. — В Далекой Стране стандарты невысоки, генерал. Здесь втыкаешь вместе три палки, это форт.
— Полагаю, мы должны быть рады приюту, который имеем. Еще одна ночь под открытым небом, и вам пришлось бы ждать весны, чтобы оттаять меня. О, как я скучаю по башням прекрасного Виссерина! Благоуханная летняя ночь у реки! Город был моим однажды, вы знаете, Сворбрек?
Писатель сморщился. — Думаю, вы это упоминали.
— Никомо Коска, Великий Герцог Виссерина! — Старик сделал паузу, чтобы снова глотнуть из фляжки. — И он снова будет моим. Мои башни, мой дворец, и мое уважение. Я часто был разочарован, это правда. Мое прошлое — сплетение метафорических шрамов. Но время еще есть, разве нет?
— Конечно. — Сворбрек фальшиво хихикнул. — У вас впереди множество успешных лет, я уверен!
— И все же времени мало, чтобы все исправить… — Коска уставился на морщинистую тыльную часть ладони, и, морщась, пошевелил узловатыми пальцами. — Знаете, Сворбрек, когда-то я чудесно бросал нож. Мог попасть в муху с двадцати шагов. А сейчас? — Он взрывно фыркнул. — Я с трудом вижу на двадцать шагов в ясный день. Это самое ранящее предательство из всех. Предательство собственной плоти. Проживи достаточно долго, и увидишь, как все превращается в руины…
Очередной вихрь возвестил о прибытии Сержанта Дружелюбного; его тупой нос и плоские уши слегка порозовели, но в остальном он не выказывал дискомфорта от холода. Солнце, дождь или буря — казалось, все для него едино.
— Последние отставшие уже в лагере вместе с багажом Компании, — произнес он.
Брачио налил себе еще выпивки. — Рой прихлебателей, сползлись как опарыши на труп.
— Не уверен, что ценю представление о нашем благородном братстве, как о гниющей туше, — сказал Коска.
— Каким бы точным оно ни было, — пробормотал Темпл.
— Кто доехал досюда?
Дружелюбный начал считать. — Девятнадцать шлюх и четыре сутенера…
— Им найдется работа, — сказал Коска.
— Двадцать два кучера и грузчика, включая калеку Хеджеса, который продолжает настаивать на разговоре с вами…
— Все хотят кусочек меня! Можно подумать, я смородиновый пирог на праздник!
— Тринадцать разных торговцев, разносчиков и жестянщиков, шестеро из которых жалуются, что были ограблены членами Компании…
— Я окружен преступниками! Я был Великим Герцогом, вы знаете.

Так много разочарований.
— Два кузнеца, торговец лошадьми, торговец мехами, гробовщик, цирюльник, хвастающий квалификацией хирурга, пара прачек, виноторговец без запасов, и семнадцать личностей неустановленных профессий.
— Бродяги и бездельники, надеющиеся разжиреть на моих крохах! Неужели чести не осталось, Темпл?
— Очень мало, — сказал Темпл. Определенно, его собственный запас был постыдно скуден.
— А прибыл ли в лагерь… — Коска наклонился близко к Дружелюбному, и, глотнув еще из фляжки, прошептал, совершенно внятно, — секретный фургон Наставника Пайка?
— Прибыл, — сказал Дружелюбный.
— Поместите его под охрану.
— Все-таки, что в нем? — спросил Брачио, вытирая ногтем каплю с влажного глаза.
— Если б я поделился информацией, это был бы уже не секретный фургон, а просто… фургон. Думаю, мы можем согласиться, что это убирает загадочность.
— Где все эти бродяги найдут приют? — пожелал знать Джубаир. — Здесь для бойцов мало места.
— Что насчет курганов? — спросил Старик.
— Пусты, — сказал Свит. — Разграблены века назад.
— Я бы сказал, они неплохо согреют. Ирония, а, Темпл? Вчерашние герои выпнуты из могил сегодняшними шлюхами!
— Я потрясен до основания, — пробормотал Темпл, дрожа от мысли о сне во влажных внутренностях этих древних гробниц, не говоря уже о ебле в них.
— Не желаю портить ваши приготовления, генерал, — сказал Свит, — но я бы лучше отправился в путь.
— Конечно! Слава как хлеб, черствеет с годами! Это Фаранс сказал, или Столикус? Каков ваш план?
— Я надеюсь, что тот разведчик побежит прямо назад, и скажет своим Драконьим друзьям, что нас здесь не больше двадцати.
— Лучший противник — это сбитый с толку и озадаченный! Это был Фаранс? Или Байяловельд? — Коска направил на Сворбрека, занятого своими записями, презрительный взгляд. — Один писатель такой же, как другой. Что вы там говорили?
— Полагаю, они будут размышлять, остаться ли в Ашранке и проигнорировать нас, или спуститься и уничтожить.
— У них случится шок, если они попытаются, — захихикал Брачио, тряся щеками.
— Это как раз то, что мы от них хотим, — сказал Свит, — Но они не захотят спуститься без веской причины. Небольшое посягательство на их землю должно их зацепить. Они раздражительны как сам ад насчет их земли. Плачущая Скала знает путь. Она знает тайные пути в Ашранк, но это чертовский риск. Поэтому все, что мы сделаем, это заползем туда, и оставим знак, который они не пропустят. Сгоревший огонь, какие-нибудь ясные следы на их дороге…
— Дерьмо, — сказал Джубаир, произнесший это слово так торжественно, словно это было имя пророка.
Коска поднял флягу. — Изумительно! Заманим их дерьмом! Я точно уверен, что Столикус никогда не советовал такого, а, Темпл?
Брачио задумчиво зажал нижнюю губу двумя пальцами. — Вы уверены, что они попадутся в эту дерьмовую ловушку?
— Они всегда здесь были главными, — сказал Свит.

Коска поднял флягу. — Изумительно! Заманим их дерьмом! Я точно уверен, что Столикус никогда не советовал такого, а, Темпл?
Брачио задумчиво зажал нижнюю губу двумя пальцами. — Вы уверены, что они попадутся в эту дерьмовую ловушку?
— Они всегда здесь были главными, — сказал Свит. — Они резали Духов и отпугивали старателей. Все эти победы сделали их заносчивыми. Оставили в прошлых днях. Но они все еще опасны. Вам лучше быть готовыми. Не спугните их, пока они не заглотят крючок.
Коска кивнул. — Поверьте мне, когда я говорю, что бывал с обеих сторон засады, и полностью понимаю принципы. Каково будет ваше мнение об этой схеме, мастер Кантлисс?
Бандит был жалок, его одежда разошлась по швам и была набита соломой для защиты от холода; до этого момента он сидел в углу комнаты, качал свою сломанную руку и тихо похныкивал. Он вскинул голову на звук своего имени и яростно кивнул, словно его поддержка могла помочь любому делу. — Звучит нормально. Они думают, что владеют этими холмами, с этим я могу согласиться. И этот Ваердинур убил моего друга Блэкпоинта. Убил спокойно, как ни в чем не бывало. Могу я… — облизывая покрытые коростой губы, он потянулся к фляжке Коски.
— Конечно, — сказал Коска, осушил ее, перевернув, чтобы показать, что она пустая, затем пожал плечами.
— Капитан Джубаир выберет восемь самых компетентных людей, чтобы составить вам компанию.
Свит выглядел менее чем убежденным, покосившись на Кантика. — Я бы предпочел взять людей, на которых могу рассчитывать.
— Как и все мы, но есть ли на самом деле такие в жизни, а, Темпл?
— Очень мало. — Темпл определенно не мог считать среди них ни себя, ни кого-либо еще в этой комнате.
Свит принял вид оскорбленной невинности. — Вы нам не верите?
— Я был часто разочарован человеческой природой, — сказал Коска. — С тех самых пор, как Великая Герцогиня Сефелин запала на меня и отравила мою возлюбленную, я старался никогда не усложнять рабочие отношения грузом доверия.
Брачио длинно рыгнул. — Лучше осторожно наблюдать друг за другом, быть во всеоружии и обоюдно подозрительными, и считать свои различные эгоистичные интересы первоочередными мотивами.
— Превосходно сказано! — шлепнул Коска по бедру. — Значит, мы сделаем доверие нашим секретным оружием на случай непредвиденных обстоятельств, как нож в носке.
— Я пробовал нож в носке, — пробормотал Брачио, касаясь нескольких на его ремне. — Ужасно натирает.
— Нам отправляться? — прогудел Джубаир. — Время уходит, и полно божьей работы, которую надо выполнить.
— В любом случае, есть работа, — сказал Свит, поднимая до ушей воротник своей большой шубы и выныривая в ночь.
Коса приложился к фляжке, обнаружил, что она пуста, и поднял ее для дозаправки. — Принесите мне еще спиртного! И Темпл, подойди, поговори со мной, как когда-то. Дай мне утешение, Темпл, дай мне совет.
Темпл глубоко вздохнул. — Не уверен, какой совет я могу дать. Мы здесь далеко за пределами досягаемости закона.
— Я не говорю о законе, парень, но о праведном пути! Спасибо. — Это было Сержанту Дружелюбному, который начал переливать свежеоткрытую бутылку в качающуюся флягу Коски с мастерской точностью.

— Это было Сержанту Дружелюбному, который начал переливать свежеоткрытую бутылку в качающуюся флягу Коски с мастерской точностью. — Я чувствую, что дрейфую по чуждым морям, и мой моральный компас крутится точно ненормальный! Найди мне этическую звезду, за которой последую, Темпл! Что там с Богом, парень, что там с Богом?
— Боюсь, мы можем быть далеко за пределами досягаемости и Бога тоже, — пробормотал Темпл, направляясь к двери. Когда он открыл ее, внутрь захромал Хеджес, крепко вцепившись в остатки шляпы, и выглядя еще более больным, чем обычно, если такое возможно.
— Кто там еще? — провозгласил Коска, уставившись в тени.
— Мое имя Хеджес, генерал-капитан, сир, один из загонщиков из Криза. Ранен под Осрунгом, сир, командовал атакой.
— Та самая причина, по которой командование атаками лучше оставить другим.
Хеджес робко прошел в комнату, глаза его нервно метались. — Не могу сказать, что не согласен, сир. Могу я занять у вас минутку? — Благодарный за отвлечение внимания, Темпл выскользнул в кромешную тьму.
На единственной улице лагеря секретность не казалась основной заботой. Люди, закутанные в плащи и меха, замотанные в изношенные одеяла и неподходящие доспехи, топали, чертыхаясь, сбивали снег в черную слякоть, высоко держали потрескивающие факелы, тащили сопротивляющихся лошадей, разгружали коробки и бочки с накренившихся фургонов, пар от дыхания струился сквозь платки, обернутые вокруг их лиц.
— Могу я составить вам компанию? — спросил Сворбрек, следуя за Темплом сквозь хаос.
— Если не боитесь, что моя удача отразится на вас.
— Она не может быть хуже моей, — горько сказал биограф.
Они прошли мимо группы в лачуге без одной стены, играющих в кости на постель; мимо человека точащего клинки на визжащем точильном камне, искры потоком лились в ночь; мимо трех женщин, споривших, как лучше развести огонь для готовки. Ни у одной не было ответа.
— Вы когда-нибудь чувствовали… — проговорил Сворбрек, уткнув лицо в потертый воротник куртки, — что вы каким-то образом по ошибке попали в ситуацию, никогда вам не предназначенную, но не видите, как из нее выбраться?
Темпл посмотрел вбок на писателя. — В последнее время каждое мгновение каждого дня.
— Словно вас бьют, но вы не можете понять за что.
— Я знаю за что, — пробормотал Темпл.
— Я не должен здесь находиться, — сказал Сворбрек.
— Хотел бы я сказать то же. Но боюсь, что я должен.
От одного из курганов откопали снег, и факелы мерцали в его покрытом мхом своде. Один из сутенеров подвешивал потертую шкуру на другом; беспорядочная очередь уже формировалась снаружи. Дрожащий разносчик сидел между ними, предлагая ремни и полировку обуви равнодушной ночи. Торговля никогда не спит.
Темпл уловил скрежещущие звуки Инквизитора Лорсена, доносящиеся из полуоткрытой двери хижины:
— Димбик, вы в самом деле верите, что повстанцы в этих горах?
— Вера это роскошь, которую я не могу себе позволить некоторое время, Инквизитор. Я просто делаю, как мне сказано.
— Кем сказано, капитан, кем — вот в чем вопрос. Я, в конце концов, подчиняюсь наставнику Пайку, а наставник самому Архилектору, а приказ Архилектора… — Его замыслы пропали за бормотанием.

В темноте на краю лагеря старые приятели Темпла уже седлали лошадей. Снова пошел снег, белые пятнышки мягко ложились на гривы лошадей, на седые волосы Плачущей Скалы, и на старый флаг, которым они были перевязаны; на плечи Шай, сгорбленные, словно она непреклонно отказывалась простить; на тюки, которые Ламб размещал на лошади.
— Едешь с нами? — спросил Савиан, наблюдавший за приближением Темпла.
— Мое сердце желает, но у остальной части меня есть здравый смысл, чтобы вежливо отказаться.
— Плачущая Скала! — Сворбрек достал записную книжку с орнаментом. — Весьма интригующее имя!
— Она пристально посмотрела на него. — Да.
— Я думаю, интригующая история лежит за ним.
— Да.
— Вы не могли бы ею поделиться?
Плачущая Скала медленно отъехала в сгущающуюся темноту.
— Я бы сказала, что это «нет», — сказала Шай.
Сворбрек вздохнул. — Писатель должен научиться цвести на презрении. Ни один пассаж, предложение или даже слово не могут понравиться каждому читателю. Мастер Ламб, у вас когда-нибудь брал интервью писатель?
— Мы сталкивались практически со всеми остальными типами лжецов, — сказала Шай.
Биограф упорствовал. — Я слышал, как говорили, что у вас больше опыта в поединках, чем у любого живущего.
Ламб туго затянул последний ремень. — Вы верите всему, что слышите?
— Значит, вы это отрицаете?
Ламб не говорил.
— Есть ли у вас что-то важное о смертельном бизнесе, для моих читателей?
— Не занимайтесь этим.
Сворбрек подошел ближе. — Но это правда, что генерал Коска сказал мне?
— По тому, что я видел, я не стал бы мерить его мерилом честности.
— Он сказал мне, что однажды вы были королем.
Темпл воздел брови. Свит прочистил горло. Шай взорвалась смехом, но увидела, что Ламб не смеется, и умолкла.
— Он сказал мне, что вы были чемпионом Короля Северян, — продолжил Сворбрек, — и что вы победили за его имя в десяти дуэлях в Круге, были преданы им, но выжили, и в конце концов убили его и заняли его место.
Ламб медленно втащил себя в седло и нахмурился, глядя в ночь.
— Люди надели на меня золотую цепь ненадолго, и преклонились, поскольку это было им удобно. В жестокие времена народ любит преклоняться перед жестокими людьми. В мирные времена они вспоминают, что они счастливее, когда стоят.
— Вы их вините?
— Я давно покончил с обвинениями. Просто таковы люди. — Ламб посмотрел на Темпла. — Можем мы рассчитывать на этого вашего Коску, как думаешь?
— Абсолютно нет, — сказал Темпл.
— Было чувство, что ты так скажешь. — И Ламб подтолкнул свою лошадь вверх, в темноту.
— И еще говорят, что это у меня истории, — проворчал Свит, последовав за ним.
Сворбрек минуту смотрел ему вслед, а потом нащупал карандаш и начал возбужденно строчить.

Сворбрек минуту смотрел ему вслед, а потом нащупал карандаш и начал возбужденно строчить.
Темпл встретился с Шай глазами, когда она повернула лошадь. — Надеюсь, ты найдешь их! — выпалил он. — Детей.
— Найдем. Надеюсь, ты найдешь… ну, чего ты там ищешь.
— Думаю, я нашел, — сказал он тихо. — И отбросил прочь.
Мгновение она сидела там, раздумывая, что сказать, затем щелкнула языком, и ее лошадь пошла.
— Удачи! — крикнул он вслед. — Береги себя там, среди варваров!
Она глянула на форт, из которого уже начали доноситься звуки фальшивого пения, и подняла одну бровь.
— Ты тоже.

Приманка

Первый день они ехали через высящийся лес деревьев, намного выше, чем Шай когда-либо видела; ветка над веткой, ветка над веткой, блокирующих солнце так, что казалось, они крадутся через склеп какого-то гиганта, мрачный и священный. Снег находил себе путь в тишине, наметая сугробы в шаг глубиной между древними стволами; замерзший до блестящей корки, он обдирал ноги лошадям, так что им приходилось делать крюки в поисках твердой земли. Здесь и там собирался холодный туман, и когда они проезжали, как призраки, он клубился вокруг людей и лошадей, жадный до их тепла. Не то чтобы тепла было много. Плачущая Скала предупреждающе шипела, когда кто-то собирался заговорить, так что они лишь кивали в тупом страдании; хрустел снег, тяжело дышали с трудом пробирающиеся лошади, кашлял Савиан и тихо бубнил Джубаир, что Шай приняла за молитву. Он был набожным ублюдком, этот здоровый Кантик, этого не отнимешь. Сделала ли набожность его надежным человеком — она в этом сильно сомневалась. Те, кого она знала как религиозных, скорее стремились использовать религию, как оправдание неправильных поступков, нежели причину так не поступать.
Лишь когда свет угас до сумеречного мерцания, Свит завел их в мелкую пещеру под навесом, и позволил остановиться. К тому времени и их лошади, и сменные лошади запыхались и дрожали, и Шай чувствовала себя немногим лучше; все ее тело закостенело и болело, онемело и кололо, и все было сплошным соревнованием жалоб.
Огонь разводить было нельзя, они ели сырое мясо и жесткий бисквит, и передавали бутылку. Савиан сделал суровое лицо, закашлявшись, такое же, как и всегда, но Шай могла сказать, что он был обеспокоен им, и его бледные руки плотно сжимали плащ у шеи.
Один из наемников, Стириец с выступающей челюстью по имени Сакри, который по мнению Шай был из тех, кому комфортно лишь когда другим дискомфортно, ухмыльнулся и сказал:
— У тебя кашель, старик. Хочешь вернуться?
Шай сказала: — Закрой рот, — со всей страстью, какую могла собрать, а ее сейчас было немного.
— Что ты сделаешь? — покосился он на нее. — Ударишь меня?
Это выбило из нее искру погорячее.
— Именно. Ебаным топором. А теперь закрой рот.
На этот раз он заткнулся, но когда засияла луна, она сделала вывод, что он раздумывает, как свести счет, и полагала, что лучше ей следить за спиной еще тщательней, чем прежде.
Они стояли в дозоре парами, один наемник, один из прошлого Сообщества, и следили друг за другом так же внимательно, как и за ночью в ожидании Людей Дракона.

Шай отметила время, когда Свит захрапел, потрясла Ламба и прошептала ему в ухо.
— Просыпайтесь, ваше Величество.
Он, ворча, вздохнул.
— Думал, сколько времени пройдет, пока это снова всплывет.
— Извините глупость неразумной селянки. Я переполнена чувствами, от того, что Король Северян храпит в моем одеяле.
— Я провел в десять раз больше времени беднее нищего и без друзей. Почему никто не хочет говорить об этом?
— В моем случае потому, что я отлично знаю, каково это. У меня не было случая носить корону так же часто.
— Как и у меня, — сказал он, медленно выползая из-под одеяла. — У меня была цепь.
— Золотая?
— Вот с таким бриллиантом. — Он показал пальцами фигуру размером с куриное яйцо, и посмотрел сквозь нее.
Она все еще не была уверена, что это не какая-то шутка.
— Ты.
— Я.
— Который проходил всю заму в одних штанах.
Он пожал плечами. — К тому времени я потерял цепь.
— Должна я как-то по-особенному вести себя в честь твоего величия?
— Лишний реверанс не будет ошибкой.
Она фыркнула. — Отъебись.
— Отъебитесь, Ваше Величество.
— Король Ламб, — пробормотала она, заползая в одеяла, чтобы сохранить их почти ушедшее тепло. — Король Ламб.
— У меня было другое имя.
Она посмотрела вбок на него. — Какое имя?
Он сидел там, в широкой пасти пещеры, ссутуленный на фоне испещренной звездами ночи, и она не могла угадать, что было на его лице. — Не важно, — сказал он. — Ничего хорошего от него никогда не было.
Следующим утром снег кружился от ветра, который дул сразу отовсюду, ожесточенный, как банкрот. Они залезли на лошадей со всей радостью людей, скачущих на собственное повешенье и поспешили, вверх, вверх. Лес поредел, деревья уменьшились, засохли, скрутились, как люди от боли. Они следовали через голые скалы и путь сужался — возможно это было старое русло реки, хотя иногда это выглядело больше похожим на сделанные человеком ступени, изношенные годами и погодой почти до гладкости. Джубаир отправил одного из людей обратно с лошадьми, и Шай почти хотела поехать с ним. Остальные с трудом тащились пешком.
— Какого черта эти Драконовы ублюдки делают там наверху? — проворчала Шай Свиту. Место не выглядело, так, что кто угодно захотел бы его посетить, не говоря уж о том, чтобы жить здесь.
— Не могу сказать, что знаю точно… почему они там. — Старому скауту приходилось говорить быстро, между частыми вдохами. — Но они были здесь очень давно.
— Она тебе сказала? — спросила Шай, кивая на Плачущую Скалу, которая упорно шагала впереди.
— Полагаю, это из-за… моего нежелания задавать такие вопросы… она со мной столько лет.
— Не за твою прекрасную внешность, могу тебе сказать.
— В жизни есть вещи поважнее, чем внешность.

— В жизни есть вещи поважнее, чем внешность. — Он искоса взглянул на нее. — К счастью для нас обоих.
— Что они хотят сделать с детьми?
Он остановился, чтобы глотнуть воды, и предложил ей, пока наемники тяжело проходили мимо под грузом своего оружия. — Как я слышал, детей здесь не рождается. Что-то с землей. Они становятся бесплодными. Всех Людей Дракона забрали откуда-то еще, в то или иное время. Раньше это в основном были Духи, возможно Имперцы, редкие Северяне, отклонившиеся от моря Зубов. Похоже, с тех пор, как старатели выгнали Духов, они раскинули сеть дальше. Покупают детей, как у Кантлисса.
— Болтать поменьше! — прошипела Плачущая Скала сверху. — Шагать побольше!
Снег падал сильнее, чем когда-либо, но сугробы уже не были такими глубокими, и когда Шай сняла обмотки, она обнаружила, что ветер уже и вполовину не такой сильный. Час спустя снег стал скользкой слизью на влажных скалах; она стащила промокшие перчатки и все еще могла чувствовать кончики пальцев. Час спустя после этого снег все еще падал, но земля была голой, и Шай довольно быстро потела, так что ей пришлось снять плащ и сложить в узел. Остальные делали то же. Она наклонилась и вжала ладонь в землю, там было странное тепло, словно это была стена пекаря, и печь топилась с другой стороны.
— Там внизу огонь, — сказала Плачущая Скала.
— Да? — Шай отдернула руку, словно пламя могло вырваться из грязи здесь и сейчас. — Не могу сказать, что это замечание наполняет женщину оптимизмом.
— Лучше чем замерзающее дерьмо до жопы, не так ли? — сказал Свит, стаскивая рубашку, чтобы открыть другую поддевку. Шай удивлялась, сколько их на нем. Или он продолжит стаскивать их, пока весь не исчезнет.
— Поэтому Люди Дракона живут здесь наверху? — Савиан прижал ладонь к теплой земле. — Из-за огня?
— Или здесь огонь из-за того, что они живут здесь. — Плачущая Скала смотрела на склон; теперь это был голый камень и щебень, покрытый местами полосами желтой серы; высящаяся громада каменной поверхности.
— Этот путь может быть под наблюдением.
— Определенно и будет, — сказал Джубаир. — Бог видит все.
— Не Бог воткнет тебе в жопу стрелу, если мы пойдем этим путем, — сказал Свит.
Джубаир пожал плечами. — Бог помещает вещи туда, где они должны быть.
— Тогда что теперь? — спросил Савиан.
Плачущая Скала уже разматывала веревку из своего узла. — Теперь карабкаемся.
Шай потерла виски. — Было скверное чувство, что ты так скажешь.
Черт возьми, если карабканье не было даже труднее, чем восхождение, а долгое падение страшнее. Плачущая Скала лезла как паук, и Ламб ненамного медленнее, выглядя в горах вполне как дома, они двое готовили веревки для остальных. Шай поднялась с Савианом, чертыхаясь и нащупывая скользкую скалу, руки болели от усилий, и кисти жгло от веревок.
— Не было случая поблагодарить тебя, — сказала она, ожидая на выступе.
Он не издал ни звука, не считая шипения веревки по его шишковатым рукам.
— За то, что ты сделал там, в Кризе. — Тишина. — Мою жизнь не так часто спасали, чтоб я это пропустила.

— Тишина. — Мою жизнь не так часто спасали, чтоб я это пропустила. — Тишина. — Помнишь?
Она подумала, что он едва заметно пожал плечами.
— Есть чувство, что ты избегал упоминания об этом.
Тишина. Он избегал упоминать все, что угодно.
— Возможно, ты не особо принимаешь благодарности.
Снова тишина.
— Возможно, я не сильна в том, чтобы раздавать их.
— Ты тратишь время на них, все в порядке.
— Тогда спасибо. Полагаю, я была бы мертва, если бы не ты.
Савиан сжал губы даже плотнее и проворчал:
— Полагаю, ты или твой отец сделали бы то же для меня.
— Он не мой отец.
— Это между вами двумя. Но если ты спросила, я бы сказал, могло быть и хуже.
Шай фыркнула. — Я раньше так думала.
— Знаешь, это не то, чего он хотел. Или не то, как он этого хотел.
— Раньше я и так тоже думала. Больше не уверена. Семья, да?
— Семья.
— Куда отправилась Корлин?
— Она может за себя постоять.
— О, не сомневаюсь. — Шай понизила голос. — Слушай, Савиан, я знаю кто вы.
Он сурово посмотрел в ответ. — Да?
— Я знаю, что у тебя там, — и она показала глазами на его предплечья, как она знала, синие от татуировок под курткой.
— Не могу понять, о чем ты, — но поправил при этом один рукав.
Она пододвинулась ближе и зашептала, — Тогда просто представь, что можешь. Когда Коска принялся болтать о повстанцах, ну, мой большой ебаный рот понесло, как всегда. Я хотела как лучше, как всегда пытаясь помочь… но не помогла, так ведь?
— Не очень.
— Моя вина в том, что ты в это вляпался. Если тот ублюдок Лорсен прознает, что у тебя там… я говорю о том, что тебе лучше уйти. Это не твой бой. Ничто не остановит тебя от того, чтобы ускользнуть, и нет недостатка в пустоте, куда скользить.
— И что бы ты сказала? Что я забыл про моего потерянного парня? Я бы лишь сделал их любопытными. Создал бы проблемы для вас. Создал бы проблемы для себя, в конце концов. Полагаю, я просто буду держать голову пониже, и рукава тоже, и держаться вас. По-всему лучше.
— Мой ебаный большой рот, — прошипела она про себя.
Савиан ухмыльнулся. Возможно это было впервые, когда она видела, что он так делал, и это было словно открыли фонарь; линии разгладились на его обветренном лице, и глаза внезапно засветились. — Знаешь что? Твой ебаный большой рот не всякому по вкусу, но мне он почти нравится. — И он положил руку ей на плечо и сжал. — Хотя тебе лучше остерегаться этого хрена Сакри. Не думаю, что он настроен так же.
Она тоже не думала. Вскоре после этого на волос мимо ее головы прогрохотал булыжник. Она увидела Сакри, скалящегося сверху, и была уверена, что он пнул его намеренно. Как только она получила возможность, она ему это сказала, и что достанет нож, если прилетит еще булыжник. Другие наемники были весьма довольны ее языком.

Другие наемники были весьма довольны ее языком.
— Мне следует обучить тебя манерам, девочка, — бросил Сакри, выпячивая выступающую челюсть даже дальше, пытаясь спасти лицо.
— Тебе, блядь, сначала надо чего-то узнать, чтобы учить чему-то.
Он положил руку на меч, больше для вида, чем намереваясь использовать, но прежде чем он даже получил шанс, между ними появился Джубаир.
— Оружие будет обнажено, Сакри, — сказал он, — но когда и против кого я скажу. Это наши союзники. Они нужны нам, чтобы показать путь. Оставь женщину или мы поссоримся, а ссора со мной тяжелая ноша.
— Сожалею, капитан, — сказал Сакри, нахмурившись.
Джубаир открытой рукой показал ему путь. — Сожаление это врата к спасению.
Ламб почти даже не смотрел, пока они спорили, и побрел, когда они закончили, словно это его не касалось.
— Спасибо за помощь там, — бросила она ему, когда догнала.
— Ты бы получила ее, если б потребовалось. Ты это знаешь.
— Слово-другое не повредило бы.
Он придвинулся ближе. — Как я это вижу, у нас два выбора. Попытаться использовать этих ублюдков, или убить их всех. Жесткие слова еще никогда не выигрывали битву, зато несколько проиграли. Если собираешься убить человека, говорить ему об этом не поможет.
Ламб зашагал, оставив ее размышлять об этом.
Они разбили лагерь у парящего ручья, из которого Свит сказал не пить. Не то чтобы кто-то спешил попробовать, раз он вонял как пердеж на празднике. Всю ночь вода шипела в уши Шай, и ей снилось падение. Она проснулась потея, с саднящей от жары глоткой, и увидела Сакри на страже, наблюдающего за ней, и подумала, что уловила блеск металла в его руке. После этого она лежала не засыпая, с обнаженным ножом в кулаке. Она обнаружила, что хочет, чтобы Темпл был здесь. Определенно, мужик не был героем, но каким-то образом заставлял ее быть храбрее.
Утром серые тени утесов показались над ними, что через шевелящееся покрывало снега выглядело, как руины стен, башен, крепостей. В скалах были вырезаны отверстия, слишком квадратные, чтобы быть настоящими, и рядом с ними холмы грунта.
— Старатели добирались так далеко? — спросил один из наемников.
Свит покачал головой. — Никуда поблизости. Это более старые раскопки.
— Насколько старше?
— Намного старше, — сказала Плачущая Скала.
— Похоже, чем ближе мы подбираемся, тем больше я беспокоюсь, — кисло пробормотала Шай Ламбу, когда они отправились.
Он кивнул. — Начинаешь думать о тысяче вещей, которые могут пойти не так.
— Боюсь, что мы их не найдем.
— Или боишься, что найдем.
— Или просто боюсь, — пробормотала она.
— Бояться хорошо, — сказал он. — Мертвые бесстрашны, и я не хочу, чтобы кто-то из нас к ним присоединился.
Они остановились перед глубоким ущельем, далеко внизу был звук воды, поднимался пар, и везде была вонь от серы. Через каньон была перекинута арка, черный камень, скользкий от влаги и с бородой известковых сосулек. С ее середины свисала огромная цепь, звенья в шаг высотой; покрытый ржавчиной металл слабо скрипел от ветра.

С ее середины свисала огромная цепь, звенья в шаг высотой; покрытый ржавчиной металл слабо скрипел от ветра. Савиан сидел, закинув голову назад. И тяжело дышал. Наемники слонялись рядом, передавая друг другу фляжку.
— А вот и она! — хихикнул Сакри. — Охотница на детей! — Шай посмотрела на него, и на провал перед ним, и подумала, как сильно она хотела бы их познакомить. — Что за болван будет надеяться найти детей живыми в таком месте?
— Почему большие рты и маленькие мозги так часто ходят вместе? — пробормотала она, но подумала о словах Ламба, обнаружив, что ее вопрос можно применить к ней так же легко, и это приостановило ее язык на время.
— Нечего сказать? — Сакри ухмыльнулся, поднимая фляжку. — По крайней мере ты выучила …
Джубаир вытянул огромную руку и столкнул его с обрыва. Стириец, задыхаясь, крикнул, его фляжка выпала из руки и с ним было кончено. Тяжелый удар, звук камней, затем еще, и еще, звуки затухали в ущелье снизу.
Наемники уставились, один с куском сушеного мяса на полпути к открытому рту. Шай смотрела, кожу покалывало, а Джубаир шагнул к краю, задумчиво сжав губы, и посмотрел вниз.
— Мир полон неосмотрительности и потерь, — сказал он. — Этого достаточно, чтобы покачнуть веру человека.
— Ты убил его, — сказал один из наемников, с тем талантом выражать очевидное, что есть у некоторых людей.
— Бог убил его. Я был инструментом.
— Бог определенно может быть колючим ублюдком, не так ли? — прохрипел Савиан.
Джубаир важно кивнул. — Он ужасный и безжалостный, Бог, и все вещи должны склоняться к Его замыслу.
— От Его замысла у нас недостаток людей, — сказал Свит.
Джубаир тряхнул узлом на плечах. — Лучше чем разногласия. Мы должны быть в этом вместе. Если мы не согласны, как Бог может быть за всех нас? — Он махнул вперед Плачущей Скале, и дал своим оставшимся в живых людям шагать мимо него, намного нервознее, сглатывая, глядя в пропасть.
Джубаир взял упавшую фляжку Сакри с края пропасти. — В городе Ул-Наб в Гуркуле, где я родился, слава Всемогущему, смерть это великая вещь. Все достижения кладут с телом, и семья причитает, и процессия плакальщиков следует по усыпанному цветами пути к месту погребения. Здесь смерть это мелкая вещь. Человек, который ожидает больше одного шанса, глупец. — Он нахмурился на громадную арку и ее сломанную цепь, и задумчиво глотнул. — Чем дальше я иду в ненанесенные на карты пределы этой страны, тем больше я убежден, что это последние дни.
Ламб выдернул фляжку из руки Джубаира, осушил и бросил вслед за владельцем. — Все дни последние для кого-то.
Они сидели среди разрушенных стен, между камнями с прожилками соли и покрытые кристаллами, и смотрели на долину. Они смотрели туда, казалось, вечность, косясь в вязкий туман, пока Плачущая Скала шипела, чтоб они были потише, спрятались, заткнули рты. Шай всего лишь немного устала от шипения. Она вообще немного устала. Устала, и болела, и ее нервы были ни к черту от страха, беспокойства и надежды. Надежда была хуже всего.
Теперь и снова Савиан зашелся в приглушенном кашле, и Шай вряд ли могла его винить. Сама долина, казалось, дышала; раздражающий пар поднимался из скрытых щелей и превращал сломанные валуны в фантомы, спускаясь вниз, создавая туман над озером на дне долины.
Джубаир сидел, скрестив ноги, закрыв глаза, сложив руки, огромный и терпеливый, губы тихо шевелились, на его лбу был блеск пота.

Джубаир сидел, скрестив ноги, закрыв глаза, сложив руки, огромный и терпеливый, губы тихо шевелились, на его лбу был блеск пота. Они все потели. Рубашка Шай прилипла к спине, волосы приклеились к лицу. Она с трудом могла поверить, что едва не померла от холода день или два ранее. Теперь она отдала бы зубы за то чтобы раздеться и прыгнуть в сугроб. Она подползла к Плачущей Скале, камни были влажными и липко-теплыми под ее ладонями.
— Они близко?
Дух подвигала нахмуренное лицо вверх и вниз.
— Где?
— Если бы я знала, мне не нужно было бы смотреть.
— Мы скоро оставим эту приманку?
— Скоро.
— Надеюсь, у тебя на уме не дерьмо на самом деле, — проворчал Свит, определенно раздетый теперь до последней рубашки, — Потому что я не очень-то хочу снимать здесь штаны.
— Заткнись, — прошептала Плачущая Скала, вытягивая руку перед собой.
Во мраке с края долины двигалась тень, фигура прыгала с одного валуна на другой. С такого расстояния и из-за тумана было трудно сказать, но выглядело как мужчина, высокий и крепко сбитый, с темной кожей, побритый налысо, в одной руке он нес посох.
— Он свистит? — пробормотала Шай.
— Шшш, — прошипела Плачущая Скала.
Старик оставил посох перед плоской скалой на краю воды, сбросил робу и аккуратно сложил на плоский камень, затем слегка потанцевал, кружась голым между сломанными колоннами на берегу.
— Он не выглядит таким уж ужасным, — прошептала Шай.
— О, он ужасен, — сказала Плачущая Скала. — Это Ваердинур. Мой брат.
Шай посмотрела на нее, бледную как молоко, затем обратно на темнокожего мужчину, который все еще свистел, заходя в воду. — Не много сходства.
— Мы пришли из разных утроб.
— Это хорошо.
— Что хорошо?
— Было чувство, что ты вылупилась из яйца, такая ты нечувствительная к боли.
— У меня есть боли, — сказала Плачущая Скала. — Но они должны служить мне, а не наоборот. — И она воткнула пятнистый ствол трубки между зубов и плотно сжала.
— Что делает Ламб? — донесся голос Джубаира.
Шай повернулась и замерла. Ламб быстро бежал через булыжники, вниз к воде, уже в двадцати шагах вдалеке.
— О, черт, — пробормотал Свит.
— Черт! — Шай вернула к жизни затекшие колени и перепрыгнула через осыпающуюся стену. Свит схватил ее, но она шлепнула по его руке и побежала вслед за Ламбом, одним глазом наблюдая за стариком, который все еще счастливо плескался перед ними; его свист разносился через туман. Она сморщилась и свалилась со скользких камней, почти на четвереньки, лодыжки болели, ее ступни подворачивались; она порывалась крикнуть Ламбу, но знала, что не может и пискнуть.
Он был слишком далеко, чтобы его догнать, уже пробежал весь путь до кромки воды. Она могла лишь смотреть, как он взобрался на тот плоский камень со сложенной робой, положил обнаженный меч через колено, достал точило, и лизнул его. Она вздрогнула, когда он приставил его к лезвию и чиркнул со скрежещущим звуком.

Шай уловила удивление в сжатии плеч Ваердинура, но он не двинулся. Лишь когда второй звук разрезал тишину, он медленно повернулся. Доброе лицо, сказала бы Шай, но она повидала добро-выглядящих людей, которые делали что-то чертовски противное.
— Вот так сюрприз. — Хотя он выглядел больше озадаченным, чем шокированным, и его темные глаза переходили с Ламба на Шай и обратно. — Откуда вы двое прибыли?
— Издалека, из Близкой Страны, — сказал Ламб.
— Название ничего не значат для меня. — Ваердинур говорил на общем без особого акцента. Весьма вероятно, что он говорил лучше Шай. — Есть только здесь и не здесь. Как вы попали сюда?
— Сначала ехали, потом шли, — проворчал Ламб. — Или ты имеешь в виду, как мы так попали сюда, что ты не знал? — Он еще раз провел по мечу. — Возможно ты не настолько умен, как думаешь.
Ваердинур пожал широкими плечами. — Лишь глупец полагает, что знает все.
Ламб поднял меч, проверил одну сторону, другую, лезвие сверкало. — Несколько друзей ждут меня в Биконе.
— Я слышал.
— Они убийцы и воры, и бесхарактерные люди. Они пришли за твоим золотом.
— Кто сказал, что оно у нас есть?
— Человек по имени Кантлисс.
— А. — Ваердинур плеснул воды на руки и продолжил мыться. — Это человек без сути. Бриз унесет его. Хотя, я думаю, ты не такой. — Его взгляд перешел на Шай, оценивая ее, ни следа страха вообще. — Как и ты. Не думаю, что вы пришли за золотом.
— Мы пришли за моим братом и сестрой, — проскрипела Шай голосом грубым, как камень на клинке.
— А. — Улыбка Ваердинура медленно опала, когда он рассмотрел ее, потом он повесил голову, вода капала с его бритого скальпа. — Ты Шай. Она сказала, что ты придешь, а я ей не поверил.
— Ро сказала? — Ее горло почти закрылось от этих слов. — Она жива?
— Здорова и процветает, невредима и оценена по достоинству. Ее брат тоже.
Колени Шай подкосились, и ей пришлось прислониться к камню рядом с Ламбом.
— Вы проделали длинный трудный путь, — сказал Ваердинур. — Я поздравляю вас с таким мужеством.
— Мы пришли не за ебаными поздравлениями! — она плюнула в него. — Мы пришли за детьми!
— Я знаю. Но им лучше с нами.
— Думаешь, мне не до пизды? — Лицо Ламба приобрело такой вид — злой, как у старой бойцовской собаки — что это охолодило всю Шай. — Дело не в них. Ты украл их у меня, еблан. У меня! — Слюна брызнула из-за его обнаженных зубов, и он ткнул пальцем в грудь. — Я верну свое, или будет кровь.
Ваердинур прищурился. — Ты, тебя она не упоминала.
— У меня одно из тез легко забываемых лиц. Приведи детей в Бикон, и тоже можешь его забыть.
— Я сожалею, но не могу. Теперь они мои дети. Они Люди Дракона, и я поклялся защищать эту сокровенную землю и тех, кто на ней, до последней капли крови и до последнего вздоха. Только смерть остановит меня.
— Она не остановит меня.

— Она не остановит меня. — Ламб еще раз скрежещуще чиркнул по мечу. — У нее была тысяча шансов, и она не воспользовался ни одним.
— Думаешь, смерть тебя боится?
— Смерть меня любит. — Ламб улыбнулся, его черные глаза были влажными, и его улыбка была даже хуже чем рык. — Вся работа, что я для него сделал? Толпы, что я послал его дорогой? Она знает, что у нее нет друзей лучше.
Лидер Людей Дракона грустно посмотрел назад. — Если мы должны драться, это будет… досадно.
— Многие вещи таковы, — сказал Ламб. — Я сдался пытаться изменить их давным-давно. — Он встал и убрал меч обратно в ножны со скрежещущим звуком. — Три дня на то, чтобы привести детей в Бикон. Затем я вернусь на твою сокровенную землю. — Он скривил губу и плюнул в воду. — И принесу с собой смерть. — И он начал выбирать путь к руинам.
Шай и Ваердинур еще мгновение смотрели друг на друга. — Мне жаль, — сказал он. — Того что случилось, и того, что должно случиться теперь.
Она повернулась и поспешила, чтобы догнать Ламба. Что еще она могла сделать?
— Ты не имел этого в виду на самом деле? — прошипела она ему в спину, поскальзываясь на сломанных камнях. — Насчет детей? Что дело не в них? Что дело в крови? — Она споткнулась и ободрала голень, чертыхаясь и спотыкаясь. — Скажи мне, что ты не имел это в виду!
— Он понял, что я имел в виду, — отрезал Ламб через плечо. — Поверь мне.
Но проблема была в том, что для Шай это было труднее с каждым днем. — Разве не ты только что говорил, что, если собираешься убить человека, говорить ему об этом не стоит?
Ламб пожал плечами. — Есть время для нарушения всех правил.
— Какого черта ты наделал? — прошипел Свит, почесывая ногтями в мокрых волосах, когда они вскарабкались обратно в руины, и остальные не выглядели слишком счастливыми от их незапланированной вылазки.
— Я оставил приманку, которую ему придется заглотить. — Сказал Ламб.
Шай глянула назад на воду через одну из трещин. Ваердинур еще только добрел к берегу, стряхнул влагу с тела, не спеша накинул робу. Он поднял посох, недолго посмотрел в сторону руин, затем повернулся и зашагал через камни прочь.
— Ты все усложнил. — Плачущая Скала уже уложила трубку и затягивала ремни для похода назад. — Теперь они придут, и быстро. Мы должны вернуться в Бикон.
— Я не возвращаюсь, — сказал Ламб.
— Что? — спросила Шай.
— Было соглашение, — сказал Джубаир. — Что мы выманим их.
— Вы выманите их. Задержка порождает крах, и я не буду ждать, пока Коска приплетется сюда пьяным и сделает так, что моих детей убьют.
— Какого черта? — Шай устала от незнания, что Ламб выкинет в следующий миг. — Тогда какой теперь план?
— Планы имеют привычку разваливаться, когда полагаешься на них, — сказал Ламб. — Нам просто придется выдумать новый.
Кантик чертовски нахмурился. — Я не люблю людей, которые нарушают соглашения.
— Попробуй и меня столкнуть с обрыва.

— Ламб уставился на Джубаира. — Мы можем выяснить, кого Бог любит больше.
Джубаир прижал один палец к губам и раздумывал один долгий тихий момент. Потом пожал плечами. — Я предпочитаю не беспокоить Бога по таким мелочам.

Дикари

— Я закончил копье! — крикнул Пит, изо всех сил стараясь выговорить новые слова, которым его научила Ро, и принес его, чтобы отец посмотрел. Это было хорошее копье. Шебат помог ему с обвязкой и утверждал, что оно превосходно; и все говорили, что единственный человек, кто знал об оружии больше, чем Шебат, был сам Делатель, который, конечно, знал обо всем больше, чем кто угодно. В общем, смысл в том, что Шебат много знал об оружии, и он сказал, что оно хорошее, значит оно должно быть хорошее.
— Хорошо, — сказал отец Пита, но на самом деле он не смотрел. Он шел быстро, голые ноги шлепали по древней бронзе, и хмурился. Пит не был уверен, но он никогда прежде не видел, как тот хмурится. Пит думал, что он сделал не так. Считает ли его отец, что его новое имя все еще ему чужое. Он чувствовал себя неблагодарным, и виноватым, и обеспокоенным, что он сделал что-то очень плохое, хотя и не хотел.
— Что я сделал? — спросил он, ему приходилось спешить, чтобы не отстать, и он обнаружил, что перешел на старый язык, не задумываясь.
Его отец нахмурился, и было похоже, что он хмурится уже давно.
— Кто такой Ламб?
Пит моргнул. Это было последнее, что он ожидал от отца.
— Ламб мой отец, — сказал он, не думая, затем поправился: — был моим отцом, может быть… но Шай всегда говорила, что не был. — Может быть ни один из них не был его отцом, может быть оба были, а мысль о Шай привела к мыслям о ферме, и о плохих вещах, о том как Галли сказал «бегите, бегите», и о путешествии через равнины, в горы, и о смеющемся Кантлиссе; и он не знал, что сделал не так, и начал плакать, почувствовал стыд и заплакал сильнее, и сказал: — Не отправляй меня назад.
— Нет! — сказал отец Пита. — Никогда! — Потому что он был отцом Пита, это было видно по боли на его лице. — Только смерть нас разлучит, понимаешь?
Пит ничего не понимал, но все равно кивнул, плача теперь от облегчения, что все будет хорошо, и его отец улыбнулся, встал перед ним на колено, и положил руку на голову Пита.
— Мне жаль. — И Ваердинуру было жаль, в самом деле и полностью, и он говорил на языке Чужаков, потому что знал, что так легче для мальчика. — Это замечательное копье, и ты замечательный сын. — И он похлопал бритый скальп своего сына. — Мы пойдем охотиться, и скоро, но есть дело, которое я должен сделать раньше, потому что все Люди Дракона — моя семья. Можешь поиграть со своей сестрой, пока я тебя не позову?
Он кивнул, моргая заплаканными глазами. Мальчик немного всплакнул, и это было прекрасно, поскольку Делатель учил, что близость к чувствам ребенка была близостью к божественному.
— Хорошо. И… не говори с ней об этом.
Ваердинур зашагал в Длинный Дом, его нахмуренность вернулась. Шестеро из Собрания были обнаженными в горячей тусклости, смутными в пару, сидели на отполированных камнях вокруг ямы для огня, слушали, как Уто поет уроки, слова отца Делателя, всемогущего Эуза, который разделил миры и произнес Первый Закон. Ее голос споткнулся, когда он вошел.

Ее голос споткнулся, когда он вошел.
— У Озера Поиска были чужаки, — прорычал он, снимая робу, игнорируя должные церемонии и не беспокоясь об этом.
Остальные в шоке уставились на него. — Ты уверен? — хриплый голос Улстала был еще более хриплым от вдыхания Пара Видения.
— Я говорил с ними! Скарлаер?
Молодой охотник встал, высокий и сильный, и жажда действий горела в его глазах. Иногда он так напоминал Ваердинуру молодого себя, что это было, как смотреть в стекло Иувина, через которое, как говорят, можно заглянуть в прошлое.
— Возьми лучших следопытов и следуй за ними. Они были в руинах в северной части долины.
— Я их выслежу, — сказал Скарлаер.
— Это были старик и молодая женщина, но они могут быть не одни. Иди вооруженным и будь осторожен. Они опасны. — Он подумал о мертвой улыбке мужчины, и о его черных глазах, таких, словно смотришь в великую бездну, и серьезно обеспокоился. — Очень опасны.
— Я их поймаю, — сказал охотник. — Можешь на меня положиться.
— Да. Иди.
Он вышел из зала, и Ваердинур занял его место у ямы для огня; жар от нее был почти болезненным; он сидел на закругленном камне, где ни одна поза не была комфортной, поскольку Делатель сказал, что те, кто рассматривают великие темы, не должны сидеть в комфорте. Он взял черпак и полил немного воды на угли, и зал стал еще более мрачным от пара, наполнился ароматами мяты и сосны, и всех священных специй. Он уже потел, и тихо просил Делателя, чтобы пот вывел всю его глупость и гордость, и чтобы он сделал чистый выбор.
— Чужаки у Озера Поиска? — морщинистое лицо Хирфак скривилось от недоверия. — Как они прошли на священную землю?
— Они пришли к курганам с двадцатью Чужаками, — сказал Ваердинур. — Как они прошли дальше, я не могу сказать.
— Наше решение о тех двадцати стало более неотложным. — Слепые глаза Акарина сощурились. Все знали, какое решение он бы одобрил. Акарин тяготел к крови, и все более с каждой прошедшей зимой. Возраст иногда очищает человека — спокойного делает более спокойным, а жестокого более жестоким.
— Почему они пришли? — Уто наклонилась в свет, тень скрыла впадины ее черепа. — Что они хотят?
Ваердинур глянул на старые покрытые потом лица и облизал губы. Если бы они узнали, что мужчина и женщина пришли за его детьми, они могли бы попросить его отдать их. Призрачный шанс, но шанс, а он не отдаст их никому, кроме смерти. Было запрещено лгать Собранию, но Делатель не установил запретов на то, чтобы говорить половину правды.
— Чего хотят все чужаки, — сказал Ваердинур. — Золота.
— Хирфак развела заскорузлые руки. — Возможно стоит дать его им? У нас его достаточно.
— Они всегда будут хотеть больше. — Голос Шебата был низким и грустным. — Их голод никогда не утолить.
Была тишина, пока они раздумывали, и угли шипели в яме, и искры кружились и светились в темноте, и сладкий запах Пара Видения размывался среди них.
Отблески огня двигались по лицу Акарина, когда он кивнул. — Мы должны послать всех, кто может держать клинок. Здесь восемьдесят из нас, готовых выступить, из тех, кто не отправился воевать с Шанка?
— Восемьдесят мечей на моих полках, — Шебат покачал головой, будто это было поводом для сожаления.

— Меня беспокоит, что Ашранк будет охраняться лишь старыми и молодыми, — сказала Хирфак. — Нас теперь так мало …
— Скоро мы разбудим Дракона, — Улстал улыбнулся от мысли.
— Скоро.
— Скоро.
— Следующим летом, — сказал Ваердинур. — или возможно после-следующим. Но сейчас мы должны защитить себя.
— Мы должны их изгнать! — Акарин шлепнул узловатым кулаком по ладони. — Мы должны отправиться к курганам и изгнать дикарей.
— Изгнать? — фыркнула Уто. — Называй это как есть, коль ты не будешь среди тех, кто держит меч.
— Я достаточно держал меч в свое время. Значит, убить их, если ты предпочитаешь называть это так. Убить их всех.
— Мы убили их всех, и вот их уже больше.
— Что нам тогда делать? — спросил он, насмехаясь над ней. — Пригласить их в наши священные земли с распростертыми объятьями?
— Возможно пришло время рассмотреть это. — Акарин фыркнул с отвращением, Улстал наморщился, как от богохульства, Хирфак покачала головой, но Уто продолжала. — Разве все мы не родились дикарями? Разве Делатель не учил нас сначала говорить мирно?
— Учил, — сказал Шебат.
— Я не буду это слушать! — Улстал с трудом поднялся на ноги, дыша тяжело и с трудом.
— Ты будешь. — Ваердинур взмахом руки вернул его. — Ты сядешь, и будешь потеть, и слушать, как все здесь сидят и слушают. Уто заслужила свое право говорить. — И Ваердинур посмотрел ей в глаза. — Но она ошибается. Дикари у Озера Поиска? Сапоги Чужаков на священной земле? На камнях, где ступала нога Делателя? — Остальные охнули от нового возмущения, и Ваердинур знал, что зацепил их. — Что нам следует сделать, Уто?
— Мне не нравится, что здесь только шестеро, чтобы сделать выбор…
— Шестерых достаточно, — сказал Акарин.
Уто видела, что они все остановились на пути стали, вздохнула и неохотно кивнула. — Мы убьем их всех.
— Тогда Собрание высказалось. — Ваердинур встал, взял священный кисет с алтаря, встал на колени и сгреб пригоршню земли с пола, священной земли Ашранка, теплой и смоченной жизнью, положил ее в кисет и предложил Уто. — Ты говорила против, ты должна вести.
Она соскользнула с камня и взяла кисет. — Меня это не радует, — сказала она.
— Не обязательно радоваться. Лишь сделать. Приготовь оружие. — И Ваердинур положил руку на плечо Шебат.
Шебат медленно кивнул, медленно поднялся, медленно надел робу. Он уже не был молод, и это заняло время, особенно когда в его сердце не было страсти, даже если он видел необходимость. Он знал, смерть сидела близко к нему, слишком близко, чтобы наслаждаться, принося ее другим.
Он двигался из пара в проход под аркой, когда резко и скрипуче зазвучал горн, к оружию! К оружию! Молодые люди откладывали задания и шагали в вечер, готовясь к путешествию, целуя близких на прощание. Останется не более шестидесяти, дети и старики. Старые, бесполезные и сидящие смерти на пороге, как он.
Он прошел мимо Хартвуда, сердечно его похлопывая, и почувствовал необходимость поработать над ним; так что он вынул нож, подумал и наконец срезал маленькую стружку.

Останется не более шестидесяти, дети и старики. Старые, бесполезные и сидящие смерти на пороге, как он.
Он прошел мимо Хартвуда, сердечно его похлопывая, и почувствовал необходимость поработать над ним; так что он вынул нож, подумал и наконец срезал маленькую стружку. Это будет сегодняшнее изменение. Завтра может принести другое. Он размышлял, сколько Людей работало над ним до его рождения. И сколько будет работать после его смерти.
Он шел в каменную тьму, вес гор нависал над ним, мерцающие масляные фитили освещали чертежи Делателя, вплавленные в камень пола трижды священным металлом. Шаги Шебата эхом отзывались в тишине, через первый зал к месту оружия, его больная нога тащилась сзади. Старая рана; старая рана, что никогда не заживает. Слава победы длится мгновение, раны навсегда. И хотя он любил оружие — поскольку Делатель учил любви к металлу и к хорошо сделанным вещам, подходящим для их целей — выдавал его лишь с сожалением.
— Поскольку Делатель также учил, что каждый удар это неудача, — пропел он тихо, доставая по одному мечу с полки, отполированной пальцами его прародителей. — Победа лишь в поданной руке, сказанных тихих словах, в дарах, подаренных свободно. — Но он смотрел на лица молодых, горячие и страстные, когда они брали у него инструменты смерти, и боялся, что они слышали его слова, но дали смыслу ускользнуть. Слишком часто в последнее время Собрание говорило на языке стали.
Уто пришла последней, как подобает лидеру. Шебат все еще думал, что ей следовало быть Правой Рукой, но в эти тяжелые дни мягкие слова редко находят готовые уши. Шебат передал ей последний клинок.
— Этот я сберег для тебя. Выкованный моими собственными руками, когда я был молод и силен, и не ведал сомнений. Моя лучшая работа. Иногда металл… — и он потер сухие пальцы, словно подбирал слова, — выходит правильно.
Она грустно улыбнулась и взяла меч. — Выйдет ли это правильно, как думаешь?
— Мы можем надеяться.
— Я беспокоюсь, что мы утратили свой путь. Было время, когда я чувствовала такую уверенность в пути, что мне нужно было лишь пройти вперед, и я была бы на нем. Сейчас я окружена сомнениями, и не знаю, на какой путь свернуть.
— Ваердинур хочет того, что лучшее для нас. — Но Шебат думал, что это себя он старается убедить.
— Как и все мы. Но мы расходимся в том, что лучшее, и как этого достичь. Ваердинур хороший человек, и сильный, и любящий, и им можно восхищаться по многим причинам.
— Ты говоришь так, будто это что-то плохое.
— Это скорее заставляет нас соглашаться, когда нужно лучше обдумать. Тихие голоса теряются в болтовне. Потому что Ваердинур полон огня. Он горит, чтобы разбудить Дракона. Чтобы сделать мир таким, каким он был.
— Разве это было бы плохо?
— Нет. Но мир не вернется. — Она подняла полученный клинок и посмотрела на него, отражения огней мерцали на ее лице. — Я боюсь.
— Ты? — сказал он. — Никогда!
— Всегда. Не наших врагов. Нас самих.
— Делатель учил нас, что не страх, но то, как мы его встречаем, вот что важно. Ступай с миром, мой старый друг. — И он заключил Уто в объятья, и пожелал, чтобы он снова был молодым.
Они маршировали через Высокие Врата быстро и уверенно, поскольку раз Собрание обсудило аргументы и сказало суждение, в задержке не было смысла.

Они маршировали с заточенными мечами и подвешенными щитами, как это было в древние дни прапрадедушкиного прапрадедушки Уто. Они маршировали по именам их прародителей, вытравленным в бронзе, и Уто спрашивала себя, стали бы эти Люди Дракона прошлого вставать плечо к плечу по таким причинам. Послало бы их убивать Собрание прошлого? Возможно. Времена редко меняются так сильно, как мы предполагаем.
Они оставили Ашранк позади, но они несли Ашранк с собой; священная земля их дома была в ее кисете. Они маршировали быстро и уверенно, и немного времени прошло, прежде чем они достигли долины Озера Поиска; в зеркале поверхности отражался кусок неба. Скарлаер ждал в руинах.
— Ты поймал их? — спросила Уто.
— Нет. — Молодой охотник хмурился, словно побег Чужаков был оскорблением ему одному. Некоторые люди, особенно молодые, все воспринимают как обиду, от ливня, до упавшего дерева. Из этой обиды они могут создать оправдание любой глупости и любому насилию. За ним придется наблюдать. — Но мы нашли их следы.
— Сколько их?
Маслингал сел на корточки, плотно сжав губы. — Знаки странные. Иногда выглядит, будто двое пытаются выглядеть как дюжина, иногда будто дюжина пытается выглядеть, как двое. Иногда есть ощущение беспечности, иногда ощущение желания, чтобы их преследовали.
— Значит их желание исполнится, и гораздо больше, чем они желают, — прорычал Скарлаер.
— Лучше никогда не давать врагу то, чего он больше всего желает. — Но Уто знала, что у нее нет выбора. У кого есть выбор, в конце концов? — Последуем. Но будем осторожными.
Лишь когда пошел снег и спрятал луну, Уто дала знак остановиться. Она лежала, не спя, под грузом лидерства, пока время ускользало, чувствуя тепло земли и боясь того, что случится.
Утром они ощутили первую прохладу, и она махнула остальным надеть меха. Они оставили священную землю и трусцой пробежали лес шуршащей толпой. Скалаер вел их по следам быстро и безжалостно, всегда во главе, всегда маня их вперед, и Уто было больно, она дрожала и тяжело дышала, размышляя, сколько еще лет она сможет так бегать.
Они остановились поесть около места, где не было деревьев, только незапачканный снег, поле белой невинности, но Уто знала, что лежало под ним. Корка замороженной земли, а затем тела. Гниющие останки Чужаков, которые пришли копать землю, рыться в ручьях, срубать деревья и ставить свои гниющие лачуги среди курганов старых и почтенных мертвых, истощая мир, истощая друг друга и распространяя чуму жадности в священные места.
Уто села на корточки и посмотрела через чистую белизну. Раз Собрание обсудило аргументы и сказало суждение, то нет места сожалениям; и все же они у нее оставались, часто проверяемые и отшлифованные, и так же ревностно охраняемые, как запасы любого сквалыги. Что-то ее личное, возможно.
Люди Дракона дрались, всегда. Побеждали, всегда. Они дрались, чтобы защитить священную землю. Чтобы защитить место, где добывали еду Дракона. Чтобы отбирать детей так, чтобы учение Делателя и работа Делателя могли быть переданы, и не потеряны, как дым на ветру времени. Бронзовые листы напоминали им о тех, кто боролся и о тех, кто пал, о том, что было выиграно и о том, что было потеряно в тех битвах прошлого, и дальнего прошлого, назад в Старое Время и дальше. Уто не думала, что Люди Дракона когда-либо убивали столь много с такой мелкой целью, как они сейчас.
В лагере шахтеров была малышка, но она умерла, и два мальчика, которые теперь были с Ашодом, и процветали.

Еще была девочка с вьющимися волосами и умоляющими глазами, как раз на пике перехода в женщину. Уто предлагала взять ее, но ей было тринадцать, а даже десять зим были риском. Она помнила сестру Ваердинура, взятую у Духов слишком взрослой, которая не смогла измениться и несла в себе ярость мести, пока ее не пришлось изгнать. Так что Уто пришлось перерезать горло девочке, и нежно положить ее в яму, и снова думать о том, что не смела сказать — могло ли учение, которое ведет их к такому, быть правильным?
Начинался вечер, когда они посмотрели на Бикон. Снег остановился, но небо было мрачным в предвкушении большего. На вершине сломанной башни мерцало пламя, и она насчитала еще четыре огня в окнах, но в остальном место было темным. Она видела очертания фургонов, один очень большой, почти как дом на колесах. Несколько лошадей толпились у перил. Все что она ожидала для двадцати человек, все опрометчиво, за исключением…
В сумерках следы, заполненные свежим снегом, виднелись слабо, так что они были не более чем ямками, но она увидела один, а затем еще и еще — как увидеть одно насекомое, а потом заметить, что земля ими усеяна. Следы пересекали долину от деревьев до деревьев и обратно. Вокруг курганов и перед ними, и снег был унесен от их входов. Теперь она видела, что улица между лачугами была изрыта и утоптана, и древняя дорога к лагерю была не лучше. Снег на крышах таял от тепла внутри. На всех крышах.
Слишком много следов для двадцати человек. Намного больше, даже для беспечных Чужаков. Что-то было не так. Так что она подняла руку для остановки, наблюдая, изучая.
Затем она почувствовала, как Скарлаер двинулся перед ней, оглянулась, чтобы увидеть, что он уже проскальзывает через кусты, без приказов.
— Стой! — прошипела она ему.
Он фыркнул на нее. — Собрание приняло решение.
— И они решили, чтобы я вела! Я сказала ждать!
Он фыркнул оскорбление, повернулся к лагерю, и она бросилась за его пятками.
Уто схватила его, но она была слаба и медленна, и Скарлаер смахнул ее дрожащую руку. Возможно она чего-то стоила в свое время, но ее день был далеко позади, и сегодня был его день. Он поскакал вниз по склону, быстрый и тихий, почти не оставляя отметин на снегу, прямо к углу ближайшей лачуги.
Он чувствовал силу своего тела, силу бьющегося сердца, силу стали в его руке. Его следовало послать на север, чтобы сражаться с Шанка. Он был готов. Он докажет это, что бы эта усохшая старая карга Уто ни говорила. Он напишет это кровью Чужаков, и заставит их сожалеть об их посягательстве на священную землю. Пожалеют, в миг перед смертью.
Ни звука не доносилось из лачуги, построенной так бедно из раскалывавшейся сосны и потрескавшейся глины, что ему было почти больно смотреть на нее. Он низко проскользнул перед стеной, под капающим карнизом, и к углу, глядя на улицу. Слабая корка нового снега, несколько новых цепочек отпечатков сапог, и много, много старых следов. Дыхание Делателя, но они были беспечны и непристойны, эти Чужаки, оставляющие повсюду разбросанный навоз. Так много навоза для такого количества зверей. Он подумал, что видимо даже люди гадили на улице.
— Дикари, — прошептал он, морща нос от запаха их огней, от их сгоревшей еды, от их немытых тел. Ни признака людей, хотя, сомнений нет, все они в глубоком пьяном сне, неготовые в своем высокомерии; ставни и двери закрыты крепко, свет сочится из трещин наружу в синий рассвет.
— Ты чертов глупец! — выскользнула Уто, тяжело дыша от бега, пар клубился перед ее лицом.

— Ты чертов глупец! — выскользнула Уто, тяжело дыша от бега, пар клубился перед ее лицом. Но кровь Скарлаера была слишком горяча, чтобы волноваться от ее придирок. — Подожди! — На этот раз он уклонился от ее руки, и перебежал через улицу в тень другой лачуги. Он глянул через плечо, увидел Уто, делающую знак рукой, и других, распределяющихся по лагерю, как тихие тени.
Скарлаер улыбнулся, весь горячий от возбуждения. Как они заставят этих Чужаков заплатить.
— Это не игра! — мешала Уто, и он лишь снова улыбнулся, поспешил к обитой железом двери самого большого здания, чувствуя шуршащую группу народа позади него, сильных числом и сильных решимостью…
Дверь открылась, и Скарлаер на мгновение застыл в полившемся свете ламп.
— Доброе утро! — Старик с тонкими волосами прислонился к косяку, в грязных мехах с позолоченным нагрудником, покрытым пятнами ржавчины. На боку у него был меч, но в руке у него была только бутылка. Он поднял ее к ним, спиртное плескалось внутри. — Добро пожаловать в Бикон!
Скарлаер поднял клинок и открыл рот, чтобы выкрикнуть боевой клич, на вершине башни вспыхнуло, в его ушах хлопнуло, его сильно ударило в грудь, и он обнаружил себя лежащим на спине.
Он застонал, но не смог этого услышать. Он сел, голова гудела, и уставился на маслянистый дым.
Изарульт помогала с готовкой на плите и улыбалась ему, когда он приносил кровавую добычу, и иногда, когда он был в хорошем настроении, он улыбался в ответ. Ее разорвало на части. Он мог сказать, что это ее труп, по щиту на руке; но ее головы не было, и другой руки тоже, и одной ноги, так что это вряд ли выглядело как что-то, что когда-то было человеком; лишь ком тряпья; снег вокруг запятнан, забрызган, усыпан кровью и волосами, и частями дерева и металла; другие друзья, любовники и соперники были разбросаны, разорваны и тлели.
Тофрик, который был известен как лучший скорняк, сделал два шага на негнущихся ногах и упал на колени. Дюжина ран в нем очернила меха, которые он носил, и одна под глазом капала черной линией. Он смотрел, и не выглядел раненным, скорее грустным и озадаченным тем, как мир внезапно изменился; все было тихо, кругом безмолвие, и Скарлаер думал: «Что это за волшебство»?
Уто лежала рядом с ним. Он положил руку ей под голову и поднял ее. Он вздрогнула, дернулась, зубы сжались, красная пена была на ее губах. Она попыталась передать благословенный кисет ему, но тот был порван, и священная земля Ашранка рассыпалась по окровавленному снегу.
— Уто? Уто? — Он не слышал своего голоса.
Он видел друзей, бегущих по улице им на помощь; Канто во главе, храбрый мужчина и лучший из тех, кто может быть позади для поддержки. Он подумал, как глуп он был. Как удачно, что у него есть такие друзья. Затем, когда они миновали один из курганов, из его рта вырвался дым, и Канто отбросило прочь, на крышу лачуги позади. Остальные упали по бокам, вертелись, кружились, моргая во мгле, или вытягивались как по ветру, держа руки у лиц.
Скарлаер увидел, как открылись ставни, блеснул металл. Стрелы тихо полетели через улицу, впивались в деревянные стены, падали безвредно на снег, находили шатающиеся цели, роняли их на колени, на лица, они хватались, вскрикивали, тихо кричали.
Он с трудом встал на ноги, лагерь дико изменился. Старик все еще стоял в дверях, указывая бутылкой, что-то говоря. Скарлаер поднял меч, но он был слишком легким, и когда он посмотрел на руку, его окровавленная рука была пуста.

Он попытался отыскать его, и увидел, что в его ноге была короткая стрела. Было не больно, но до него дошло — и это было, как шок от холодной воды — что он может проиграть. А затем, что он может умереть. И внезапно, как тяжкий груз, навалился страх.
Шатаясь, он добрался до ближайшей стены и увидел, как стрела мелькнула и попала в снег. Он с трудом продолжил, грудь дрожала, он барахтался на склоне. Он бросил взгляд через плечо. Лагерь был окутан дымом, как Собрание Паром Видения, там двигались гигантские тени. Некоторые из его людей бежали к деревьям, спотыкаясь, падая, отчаявшись. Затем в клубящемся дыму появились фигуры, как огромные бесы — люди и лошади сливались в одно ужасное целое. Скарлаер слышал истории о таких непристойных союзах, и смеялся над их глупостью, но сейчас увидел, и его пронзил страх. Мелькали копья и мечи, доспехи блестели, высясь над бегущими, срезая их.
Скарлаер продолжал ковылять, но пробитая стрелой нога еле шевелилась, кровавый след стелился за ним по склону, и всадник ехал по нему; его копыта месили снег, в его руке был клинок.
Скарлаеру следовало повернуться и по крайней мере оказать сопротивление, показать, что он гордый охотник Людей Дракона. Куда пропала его храбрость? Когда-то казалось, ей нет конца. Сейчас была только необходимость бежать, такая же отчаянная, как для тонущего человека необходимость дышать. Он не слышал всадника позади, но почувствовал резкий удар поперек спины, и холодный снег, холодный на его лице, когда он упал.
Вокруг него стучали копыта, окружали его, окатывали его белой пылью. Он сражался, чтобы подняться, но не смог продвинуться дальше рук и коленей, дрожа от усилия. Его спина не выпрямлялась, в агонии, вся горела; и он хныкал и злился и был беспомощным; его слезы оставляли тонкие дырки в снегу под его лицом; и кто-то схватил его за волосы.
Брачио поставил колено на спину парня и уронил его в снег, вытащил нож и, стараясь не испортить — что было чем-то вроде вызова, с учетом того, что парень все еще сопротивлялся и булькал — отрезал ему уши. Затем он вытер нож о снег и вернул в пояс, отмечая, что пояс с ножами чертовски полезная вещь в этом бизнесе, и удивлялся, почему он не вошел в моду более широко. Возможно парень был жив, когда Брачио морщась и ворча втащил свою тушу в седло, но он бы никуда не делся. Не с таким порезом от меча.
Брачио хихикнул над своими трофеями и, скача к лагерю, подумал, что они были бы идеальной штукой, чтобы напугать его дочерей, когда Коска сделает его богатым, и он наконец вернется домой в Пуранти. Подлинные уши Духов, как вам это? Он представлял смех, когда он будет преследовать их по гостиной, хотя в его представлениях они все еще были маленькими девочками, и его печалила мысль, что когда он их снова увидит, они будут уже почти женщинами.
— Куда уходит время? — пробормотал он себе под нос.
Сворбрек стоял на краю лагеря, смотрел с открытым ртом, как всадники преследуют последних дикарей в лесах. Он был забавным мелким парнем, но начинал нравиться Брачио.
— Вы человек ученый, — крикнул он, подъезжая, и высоко держа уши. — Что думаете я должен сделать? Засушить их? Засолить? — Сворбрек не ответил, только стоял там, и выглядел определенно раздраженным. Брачио вылез из седла. Еще нужно было ехать, но будь он проклят, если поедет куда-нибудь, он и так уже выдохся. Никто уже не молод, как когда-то.
— Веселее, — сказал он. — Мы победили, разве нет? — И он шлепнул писателя по его костлявой спине.
Сворбрек споткнулся, выставил руку, чтобы удержаться, почувствовал тепло и обнаружил, что погрузил пальцы в испускающие пар кишки дикаря, отделенные на некоторое расстояние от уничтоженного тела.

Коска сделал очередной глубокий глоток из бутылки — если Сворбрек прочел бы на бумаге о том количестве спиртного, что Старик теперь выпивал каждый день, он проклял бы ее за возмутительную ложь — и перекатил труп сапогом, а затем, морща свой порозовевший нос, вытер сапог о бок ближайшего сарая.
— Я сражался с Северянами, Имперцами, людьми Союза, Гурками, всеми видами Стирийцев и еще со многими, чье происхождение я не смог бы проследить. — Коска вздохнул. — И я вынужден считать, что Люди Дракона чрезвычайно переоценены как оппоненты. Можете меня здесь процитировать. — Сворбрек как раз проглотил очередной позыв тошноты, пока Старик бубнил. — С другой стороны, в тщательно установленной засаде мужество часто может послужить против человека. Храбрость, какая была у Вертурио, это храбрость мертвеца — ах. Вы… в замешательстве. Иногда я забываю, что не всякий привычен к сценам, подобным этой. Но вы пришли как свидетель битвы, разве нет? Битва… не всегда восхитительна. Генерал должен быть реалистом. Победа прежде всего, вы понимаете?
— Конечно, — Сворбрек обнаружил, что бормочет. Он достиг точки соглашательства с Коской на уровне инстинктов, какими бы грязными, нелепыми или возмутительными не были его высказывания. Он размышлял, приближался ли он когда-нибудь хотя бы близко к тому, чтобы ненавидеть кого-то также сильно, как старого наемника. Или полагался ли на кого-нибудь столь же полно во всем. Несомненно, две эти вещи не были несвязанными. — Победа прежде всего.
— Проигравшие всегда злодеи, Сворбрек. Лишь победители могут быть героями.
— Вы абсолютно правы, конечно. Лишь победители.
— Единственный хороший путь в сражении, это тот, который убивает врага и оставляет тебя смеяться…
Сворбрек пришел, чтобы увидеть лицо героизма, а вместо этого увидел зло. Видел его, говорил с ним, был придавлен к нему. Оказалось, что зло — не что-то великое. Не насмешливые Императоры, с замыслами порабощения мира. Не гогочущие демоны, строящие козни во тьме за миром. Это были мелкие люди с их мелкими действиями и мелкими причинами. Это были эгоизм, невнимательность и расточительство. Это было невезение, некомпетентность и глупость. Это были жестокость в отрыве от совести или последствий. И это были даже высокие идеалы и низкие методы.
Он смотрел, как Инквизитор Лорсен страстно двигался среди тел, поворачивая их, чтобы посмотреть на лица, размахивая уменьшающийся вонючий дым, закатывая рукава в поисках татуировок. — Я не вижу и следа повстанцев! — проскрежетал он Коске. — Только эти дикари!
Старику удалось отделить губы от бутылки достаточно надолго, чтобы выпалить в ответ: — В горах, как сказал наш друг Кантлисс! В их так называемых священных местах! В том городе, что они называют Ашранк! Мы начнем погоню немедленно!
Свит посмотрел из-за тел, чтобы кивнуть. — Плачущая Скала и остальные будут ждать вас.
— Тогда будет грубостью задерживаться! Особенно когда противник столь открыт. Скольких мы убили, Дружелюбный?
Сержант махнул толстым указательным пальцем, словно он отчаялся посчитать мертвых. — Сложно сказать, где чей кусок.
— Невозможно. По крайней мере мы можем сказать наставнику Пайку, что его новое оружие чрезвычайно успешно. Результаты вряд ли сравнимы с тем, как я взорвал мину под фортом Фонтецармо, но ведь и усилия тоже, а? Используют взрывной порошок, Сворбрек, чтобы наполнить полый шар, который вдребезги разлетается под действием детонации, и разбрасывает осколки — бум! — И Коска продемонстрировал это взмахом обоих рук.

Результаты вряд ли сравнимы с тем, как я взорвал мину под фортом Фонтецармо, но ведь и усилия тоже, а? Используют взрывной порошок, Сворбрек, чтобы наполнить полый шар, который вдребезги разлетается под действием детонации, и разбрасывает осколки — бум! — И Коска продемонстрировал это взмахом обоих рук. Совершенно ненужная демонстрация, поскольку доказательства их эффективности были разбросаны по улице во всех направлениях, кровавые и сырые, и в некоторых случаях с трудом распознаваемые как человеческие.
— Значит так выглядит успех, — услышал Сворбрек бормотание Темпла. — Я часто представлял себе.
Юрист видел это. Как он воспринял зрелище в склепе, с широко раскрытыми глазами, плотно сжатой челюстью, слегка искривленным ртом. Было некоторым утешением знать, что был один человек в этой банде, который в лучшей компании мог стать приличным, но он был столь же беспомощным, как и Сворбрек. Все что они могли сделать, это смотреть и, не делая ничего больше, сострадать. Но как это можно было остановить? Сворбрек съежился, когда мимо прогромыхала лошадь, окатывая его окровавленным снегом. Он один был человеком, и он не был бойцом. Карандаш был его единственным оружием, и, как бы высоко писец не ценил его силу, он не сравнился бы по силам с топором и доспехами в поединке. Если больше ничего за последние несколько месяцев он и не выучил, то это усвоил.
— Димбик! — завизжал Коска, и еще раз глотнул из бутылки. Он отбросил фляжку, как не отвечающую его нуждам, и без сомнений вскоре дошел бы до сосания прямо из бочонка. — Димбик? Вот вы где! Я хочу, чтобы вы начали, и выкорчевали любого из этих созданий, оставшихся в лесах. Брачио, приготовьте людей к поездке! Мастер Свит покажет нам путь! Джубаир и остальные ждут, чтобы открыть ворота! Там золото, мальчики, нельзя терять время! И повстанцы! — спешно добавил он. — Повстанцы, конечно, тоже. Темпл, со мной, я хочу быть уверен в терминах контракта в части оценки трофеев. Сворбрек, возможно будет лучше, если вы останетесь здесь. Если у вас духу не хватает на это, ну…
— Конечно, — сказал Сворбрек. Он чувствовал себя так сильно уставшим. Так далеко от дома. Адуя, и его ясный офис с чистыми стенами и новым печатающим прессом Римальди, которым он был особенно горд. И все так далеко, через безмерный залив в пространстве и времени и мыслях. Место, где разглаживание воротника кажется важным, а плохой отзыв катастрофой. Как такие фантастические сферы могут обитать в том же мире, что эта скотобойня? Он смотрел на свои руки: мозолистые, запачканные кровью, оцарапанные землей. Могли они быть теми же, которые так бережно выставляли шрифт, покрытые чернилами на кончиках пальцев? Смогут ли они снова делать это?
Он дал им упасть, слишком уставший, чтобы ехать, не говоря уже о том, чтобы писать. Люди не осознают разрушающее усилия творения. Боль от вытягивания слов из пытаемого сознания. В любом случае, кто здесь читает книги? Возможно он ляжет. Он начал шаркать к форту.
— Берегите себя, автор, — сказал Темпл, мрачно глядя с лошади.
— Вы тоже, юрист, — сказал Сворбрек, и пошлепал его по ноге, когда тот проезжал.

Логово Дракона

— Когда мы пойдем? — прошептала Шай.
— Когда Савиан скажет, — донесся голос Ламба. Он был довольно близко, так что она почти могла чувствовать его дыхание, но все, что она могла видеть в темноте тоннеля, было призрачное очертание его щетинистого черепа. — Как только он увидит, что Свит привел людей Коски в долину.

— Разве эти ублюдки Дракона их тоже не увидят?
— Я рассчитываю на это.
Она в сотый раз вытерла лоб, стирая влагу с бровей. Черт, но было жарко, как сидеть на корточках в печи, пот щекотал ее, руки скользили по дереву лука, рот был неприятно сухим от жары и волнения.
— Терпение, Шай. Горы за день не перейдешь.
— Легко сказать, — прошипела она в ответ. Сколько они там были? Может час, может неделю. Уже дважды им приходилось ускользать назад в глубокую черноту тоннеля, когда Люди Дракона блуждали близко; они прижимались в обжигающей панике, ее сердце билось так сильно, что зубы стучали. Так много сотен тысяч вещей могли пойти не так, что она едва могла дышать от их веса.
— Что будем делать, когда Савиан скажет? — спросила она.
— Откроем ворота. Удержим ворота.
— А затем? — при условии, что они будут еще живы, на что она бы денег не поставила.
— Мы найдем детей, — сказал Ламб.
Длинная пауза. — Все меньше и меньше это выглядит как план, нет?
— Значит, делай, что можешь с тем, что есть.
Она на это надула щеки. — История моей жизни.
Она ждала ответа, но не дождалась. Она понимала, что опасность заставляет некоторых болтать без умолку, а некоторые от нее затыкаются. К сожалению, она была из лагеря первых, и была окружена последними. Она ползла на четвереньках вперед, камень под ее руками был горячим, ползла прямо за Плачущей Скалой, заново раздумывая, какой интерес у женщины-Духа во всем этом. Не было похоже, что ей интересно золото, или повстанцы, или дети. И никакого способа узнать, что за этой морщинистой маской лица.
— На что похож этот город Ашранк? — спросила Шай.
— Город, вырезанный в горе.
— Сколько их там?
— Тысячи когда-то. Мало теперь. Судя по тем, кто ушел, очень мало, и в основном юные и старые. Нет хороших бойцов.
— Плохой боец воткнет в тебя копье, и будешь такой же мертвой, как если это будет хороший.
— Значит, не дай в себя воткнуть.
— Да ты просто шахта полезных советов, а?
— Не бойся, — донесся голос Джубаира. Через проход она видела лишь блеск его глаз, блеск его готового меча, но она был уверена, что он улыбается. — Если Бог с нами, он будет нашим щитом.
— А если Он против? — спросила Шай.
— Тогда никакой щит не сможет защитить нас.
Прежде чем Шай смогла сказать ему, каким огромным утешением будет драться позади него, раздался трескучий голос Савиана.
— Время. Парни Коски в долине.
— Все? — спросил Джубаир.
— Достаточно из них.
— Ты уверен? — дрожание нервов Шай почти удушило ее. Месяцы она ставила все, что у нее было, на то, чтобы найти Пита и Ро. Сейчас, когда время возможно пришло, она не дала бы ничего.
— Черт, конечно я уверен! Вперед!
Рука толкнула ее в спину, она врезалась в кого-то и почти упала, шатаясь на нескольких ступеньках; пальцы шарили по камням, чтобы удержаться.

Тоннель повернул, внезапно она почувствовала прохладный воздух на лице и заморгала на свет.
Ашранк был большим ртом в склоне горы, пещерой, разрезанной напополам; ее пол был усыпан каменными зданиями, огромные выступы скалы отбрасывали тени всюду сверху. Перед ними, за устрашающей пропастью, открывался громадный простор неба и гор. Позади утес был усеян отверстиями — двери, окна, лестницы, мосты; путаница стен и дорожки на дюжине уровней; дома, наполовину встроенные в скалу; город, утонувший в камне.
На них смотрел старик, бритый налысо, рог застыл на полпути к его рту. Он пробормотал что-то, в шоке шагнул назад, затем меч Джубаира отрубил ему голову, и тот опрокинулся в душе крови; рог выпал из его руки.
Плачущая Скала бросилась вправо, и Шай за ней; кто-то шептал «черт, черт, черт» ей в ухо, и она обнаружила, что это была она. Она спешила вдоль осыпавшейся стены, тяжело дыша; каждая ее частичка кричала от непереносимого страха, паники и ярости, такой дикой и сильной, что она подумала, что может распахнуться от нее, выблевать ее, или выссать. Сверху раздались крики. Крики отовсюду. Ее сапоги стучали по металлическим пластинам, гладко отполированным и покрытым письменами, песок летел из-под ее пяток. Высокий арочный проход в расщелине скал грохотал и содрогался, когда она бежала. Тяжелая двойная дверь, одна створка уже была закрыта, две фигуры стараются быстро закрыть другую, третий на стене сверху, указывает на них, в его руке лук. Шай бросилась на колено, поставила свою стрелу. Древко по дуге упало вниз, мимо одного из бегущих наемников, и застучало по бронзе. Щелчок тетивы, и она смотрела, как ее стрела пролетела, зависая в спокойном воздухе. Она попала лучнику в бок, и та взвизгнула — женский голос, или детский — шатаясь выпала за парапет, ударилась о скалу и упала, измятая, перед воротами.
Двое из Людей Дракона, которые закрывали двери, нашли свое оружие. Старики, как она теперь видела, очень старые. Джубаир рубанул одного, отправив катиться по скале. Двое наемников догнали другого, подрубили, чертыхаясь, споря и топая.
Шай глядела на девочку, которую подстрелила, лежавшую там. Немногим старше Ро, как она думала. Частично Дух, может быть, судя по белизне кожи и разрезу глаз. Прямо как Шай. Черт подери эту кровь Духов. Она смотрела вниз, а девочка смотрела вверх, дыша часто и неглубоко, ничего не говоря, глаза такие темные и влажные, и кровь на ее шее. Свободная рука Шай бесполезно раскрывалась и сжималась.
— Сюда! — зарычал Джубаир, поднимая руку. Шай слышала слабый ответный крик, через ворота видела людей, взбирающихся по склону горы. Люди Коски, оружие обнажено. Возможно уловила, как карабкается Свит. Другие наемники принялись широко распахивать двери, чтобы впустить всех внутрь. Двери из металла толщиной в четыре пальца, но открывались мягко, как крышка сундука.
— Бог с нами, — сказал Джубаир, его ухмылка была в пятнах крови.
Бог может и был, но Ламба нигде не было видно. — Где Ламб? — спросила она, оглядываясь.
— Не знаю. — Савиан лишь сейчас выдавил из себя слова. Он дышал тяжело, склонившись. — Пошел другим путем.
Она снова сорвалась с места.
— Подожди! — прохрипел Савиан вслед, но никуда не побежал. Шай бросилась к ближайшему дому, в ее гудящей голове было достаточно мыслей, чтобы вернуть лук на плечо и достать свой короткий меч. Вряд ли она раньше махала мечом в ярости. Разве что когда убила Духа, который убил Лифа. Не была уверена, почему думает об этом сейчас. Глубоко вдохнула и ворвалась за полог в дверном проеме, меч впереди.

Разве что когда убила Духа, который убил Лифа. Не была уверена, почему думает об этом сейчас. Глубоко вдохнула и ворвалась за полог в дверном проеме, меч впереди.
Возможно она ожидала увидеть Пита и Ро, вытирающих благодарные слезы. Вместо этого была пустая комната, ничего кроме полос света через пыльный пол.
Она внеслась в следующий дом, такой же пустой как первый.
Она поспешила вверх по ступенькам, и через арку в скале. В этой комнате была мебель, отполированная временем, аккуратно сложенные миски, и ни следа жизни.
Из следующей двери прямо на Шай вышел на ощупь старик, поскользнулся и упал, большой горшок выпал из его рук и разбился о землю. Он карабкался прочь, держа вверх дрожащую руку, бормоча что-то, проклиная Шай или моля о своей жизни, или взывая какому-то забытому богу; и Шай подняла меч, стоя над ним. Потребовалось усилие чтобы остановить себя от убийства. Ее тело горело сделать это. Но ей нужно было найти детей. Прежде чем люди Коски вольются сюда и подхватят убийственную лихорадку. Нужно было найти детей. Если они были здесь. Она позволила старику уползти в дверь.
— Пит! — закричала она хрипящим голосом. Назад по ступенькам и в следующую темную, жаркую, пустую комнату, арочный проход в конце вел в следующую. Место было лабиринтом. Город был построен для тысяч, как и сказала Плачущая Скала. Как, черт возьми, найти здесь двоих детей? Откуда-то донесся рев, странный, отражающийся эхом.
— Ламб? — она откинула пропотевшие волосы от лица.
Кто-то издал панический визг. Теперь люди высыпали из дверей, из низких домов внизу, некоторые с оружием, другие с инструментами, одна седоволосая женщина с ребенком в руках. Некоторые смотрели, чувствуя, что что-то не так, но не понимая что. Другие спешили прочь, от ворот, от Шай, к высокому арочному проходу в скале в дальнем конце открытой пещеры.
Чернокожий человек стоял перед ним, с посохом в руке, маня людей в темноту. Ваердинур. И рядом с ним фигура намного меньше, тощая и бледная, бритоголовая. Но Шай узнала ее даже так.
— Ро! — закричала она, но ее голос пропал. Звуки битвы эхом отражались от каменного потолка, отскакивали от зданий, приходили отовсюду и в никуда. Она перепрыгнула через перила, перескочила канал, где текла вода, вздрогнула, когда огромная фигура показалась за ней, и поняла, что это ствол дерева, изогнутый в форме человеческой фигуры; выбежала на открытое место перед длинным низким зданием и остановилась.
Группа Людей Дракона собралась перед ней. Три старика, две старые женщины, и мальчик, все бритоголовые, все вооруженные, и ни один из них не выглядел, словно планировал двинуться.
Она подняла меч и заорала: — Съебитесь с моего пути!
Она знала, что не была впечатляющей фигурой, поэтому ее немного шокировало, что они стали пятиться. Затем арбалетный болт ударил в живот одному из стариков, он схватился за него, роняя копье. Остальные повернулись и побежали. Шай слышала шлепанье ног позади, и наемники поспешили мимо, крича и улюлюкая. Один из них рубанул старую женщину через спину, когда она пыталась ухромать прочь.
Шай посмотрела вперед, к тому проходу под аркой, с двух сторон которого были колонны, и он весь был в тени. Ваердинур исчез внутри, Ро тоже, если это была она. Должна была быть.
Она побежала.
Все, что в Коске было лучшего, выходило наружу от опасности. Темпл, низко наклонившись, спешил вслед, прижимаясь так близко к стенам, что мог случайно поцарапать о них лицо; его ногти были настолько заняты с краем рубашки, что она была на полпути к тому, чтобы распустится.

Брачио торопился, согнувшись почти пополам. Даже Дружелюбный крался, подозрительно ссутулив плечи. Но в Старике не было страха. Не страха смерти, по крайней мере. Он шагал через древнее поселение, не обращая внимания на стрелы, что то и дело летали; подбородок высоко, глаза блестят, шаги лишь немного отличаются от пьяных, выкрикивая приказы, которые в самом деле имели смысл.
— Стащите того лучника! — указывая мечом на старую женщину на вершине здания.
— Очистите тоннели! — Взмах в сторону тенистого отверстия перед ними.
— По возможности детей не убивать, сделка есть сделка! — взмах назидающего пальца в сторону Кантиков, уже измазанных в крови.
Трудно сказать, обращал ли кто-нибудь на него внимание. Компания Милосердной Руки и в лучшие дни была не самой повинующейся.
Из Темпла от опасности ничего лучшего не выходило. Он чувствовал себя очень похоже на то, как было в Дагоске, во время осады. Как потел в том вонючем госпитале, и чертыхался, и неуклюже обращался с бинтами, и рвал одежды мертвых на новые бинты. Всю ночь передавал ведра, освещенный огнями, вода расплескивалась, и все впустую. Все сгорело. Оплакивал каждую смерть. Каждую печаль. Лил слезы от благодарности, что это был не он. От страха, что он будет следующим. Месяцы в страхе, всегда в страхе. С тех пор он всегда был в страхе.
Группа наемников собралась вокруг древнего человека, который рычал неясные оскорбления через сжатые зубы, на языке наподобие Старого Имперского, и дико махал копьем обоими руками. У Темпла ушло немного времени, чтобы понять, что он слеп. Наемники подскакивали и отскакивали. Когда он поворачивался, один тыкал его оружием в спину, когда он поворачивался снова, другой делал то же. Роба старика была уже темной от крови.
— Нам остановить их? — пробормотал Темпл.
— Конечно, — сказал Коска. — Дружелюбный?
Сержант поймал копье слепого под клинком одним большим кулаком, другим вытащил мясницкий нож из куртки и рассек голову пополам одним эффективным движением, давая его телу упасть на землю и отбрасывая копье.
— О, Боже, — пробормотал Темпл.
— Есть работа! — отрезал Старик разочарованным наемникам. — Найдите золото!
Темпл оторвал руки от рубашки и вцепился в волосы, скребя и царапая. Он пообещал себе, после Аверстока, что никогда не будет стоять и смотреть на это снова. То же обещание, что он сделал в Кадире. А до этого в Стирии. И вот он безропотно стоит здесь. И смотрит. Но он никогда не был силен в исполнении обещаний.
Нос Темпла чесался и чесался. Он тер его ладонью, пока не потекла кровь, и тот снова зачесался. Он старался смотреть только на землю, но звуки заставляли его влажные глаза метаться. На грохот, крики, смехи и рев, на хныканье, бульканье, всхлипы и визги. Через окна и двери он улавливал мелькание, мелькание, которое, как он знал, будет с ним, пока он жив, и он направлял свои бегающие глаза в землю и шептал под нос: — О, Боже.
Как часто он шептал это во время осады? Снова и снова, пока он спешил через выжженные руины Нижнего Города; низкий грохот взрывного порошка заставлял землю сотрясаться, когда он катился по телам, ища выживших; и когда он находил их обожженными, испуганными и умирающими, что он мог поделать? Он выучил, что он не кудесник. О, Боже, о Боже. Помощь не пришла тогда. Помощь не придет сейчас.
— Нам их сжечь? — спрашивал кривоногий Стириец, скачущий как дитя, которое хочет пойти поиграть.

Помощь не пришла тогда. Помощь не придет сейчас.
— Нам их сжечь? — спрашивал кривоногий Стириец, скачущий как дитя, которое хочет пойти поиграть. Он указывал на гравировки, высеченные на древних стволах деревьев, дерево которых было отполировано годами до блеска, странное и прекрасное.
Коска пожал плечами.
— Если вы должны. Для чего в конце концов дерево, как не для того чтобы получать огонь? — он смотрел, как наемник поливает маслом ближайший ствол, и достает трутницу. — Печальный факт в том, что меня это уже не особо волнует, в любом случае. Это скучно.
Темпл вздрогнул, когда голый мальчик упал на землю рядом с ним. Был он жив или мертв, сложно было сказать. — О, Боже, — прошептал он.
— Осторожно! — взревел Дружелюбный, хмурясь на здания слева.
Коска смотрел, как кровь растекается от трупа с проломленным черепом, не сильно прерванный в своем направлении мыслей. — Я смотрю на вещи вроде этой и чувствую лишь… легкую опустошенность. Мой разум блуждает о том, что на обед, или о постоянном зуде в ноге, или где и когда мне в следующий раз отсосут. — Он начал рассеянно чесать свою шею, затем сдался. — Какой ужас, а, когда в скуку вгоняет такое? — Пламя весело засверкало на боку ближайшей резной фигуры, и пиромант-Стириец счастливо прыгнул к следующей. — Жестокость, вероломство и расточительство, вот что я видел. Это выжало из меня энтузиазм. Я беспомощен. Вот почему ты мне нужен, Темпл. Ты должен быть моей совестью. Я хочу верить во что-то!
Он хлопнул ладонью по плечу Темпла, и Темпл дернулся, услышал визг и повернулся как раз, чтобы увидеть, как старую женщину пнули с обрыва.
— О, Боже.
— В точности, что я имел в виду! — Коска снова хлопнул его по плечу. — Но если есть Бог, почему все эти годы Он не поднял свою руку, чтобы остановить меня?
— Возможно, мы Его рука, — проворчал Джубаир, который шагнул в дверь, вытирая тряпкой кровь с меча. — Его пути загадочны.
Коска фыркнул. — Шлюха под вуалью загадочна. Пути Господни скорее… безумны.
Ароматный дым от горящего дерева щекотал нос Темпла. Так же пахло в Дагоске, когда гурки наконец вломились в город. Пламя поливало здания в трущобах, поливало жителей трущоб, люди в огне бросались из разрушенных доков в море. Звук битвы приближался. Лицо Кадии, освещенное отблесками оранжевого, низкий шепот остальных молящихся, и Темпл, тянущий, его за рукав и говорящий: «Вы должны идти, они придут»; и старый священник тряс головой, улыбался, сжимая плечо Темпла, и говорил: «Вот почему я должен остаться».
Что он мог поделать тогда? Что он мог сделать сейчас?
Он уловил движение уголком глаз, увидел маленькую фигуру, мелькнувшую между двумя низкими каменными зданиями. — Это был ребенок? — пробормотал он, уже оставляя остальных позади.
— Отчего все так носятся вокруг детей? — крикнул Коска ему вслед. — Они становятся такими же старыми и разочаровывающими, как и все остальные!
Темпл не очень-то слушал. Он потерпел неудачу с Сафином, с Кадией, потерпел неудачу с женой и дочерью, он поклялся всегда выбирать легкий путь, но возможно в этот раз… он завернул за угол здания.
Там стоял бритоголовый мальчик. Бледнокожий. С рыжими бровями, как у Шай. Нужный возраст, возможно, это мог быть…
Темпл увидел копье в его руках.

Нужный возраст, возможно, это мог быть…
Темпл увидел копье в его руках. Короткое копье, но он держал его с удивительным намерением. В своем волнении за других Темпл пренебрег чувством беспокойства за себя. Возможно это демонстрировало некий уровень персонального роста. Однако с самопоздравлениями следовало повременить.
— Я напуган, — сказал он, не нуждаясь в притворстве. — Ты напуган?
Нет ответа. Темпл мягко поднял руки, ладони кверху. — Ты Пит?
По лицу мальчика прошло подергивание от шока. Темпл медленно встал на колени, и попытался откопать свою старую искренность, что было непросто с этими звуками разрушения, заполняющими все вокруг. — Меня зовут Темпл. Я друг Шай. — Это вызвало еще одно подергивание. — Хороший друг. — Сильное преувеличение, но простительное. Кончик копья закачался. — И Ламба тоже. — Оно начало падать. — Они пришли, чтобы найти тебя. И я пришел с ними.
— Они здесь? — Было странно слышать, как мальчик говорит на общем с акцентом Близкой Страны.
— Они здесь, — сказал он. — Они пришли за тобой.
— У тебя из носа течет кровь.
— Я знаю. — Темпл снова вытер ее запястьем. — Не нужно волноваться.
Пит опустил копье, подошел к Темплу и крепко его обнял. Темпл моргнул на мгновение, затем нерешительно положил руки на мальчика и прижал.
— Теперь ты в безопасности, — сказал он. — Ты будешь в безопасности.
Вряд ли это была первая ложь, что он сказал.
Шай шла по следу по коридору; нужно было продолжать, но она боялась до усрачки, вцепившись в скользкую рукоять меча. Место было освещено лишь маленькими мерцающими лампами, которые отбрасывали отблески на металлические узоры в полу — круги в кругах, буквы и линии — и на кровь, разлитую между ними. Ее взгляд метался между обманчивыми тенями, перескакивал с тела на тело — Люди Дракона и наемники, разрубленные, проколотые и все еще кровоточащие.
— Ламб? — прошептала она, но так тихо, что даже сама едва слышала.
Звуки отражались от горячих камней, текущие от входа до другой стороны — крики и падения, шипящий пар, хныканья и смех, сочащиеся сквозь стены. Смех хуже всего.
— Ламб?
Она двинулась к арке в конце коридора, и вжалась в стену перед ней, горячий сквозняк тек мимо. Она снова откинула влажные волосы с больных глаз, стряхнула пот с пальцев и собрала все свое разваленное мужество. Для Пита и Ро. Теперь не было пути назад.
Она проскользнула внутрь, и ее челюсть упала. Огромная пустота открылась перед ней, громадная щель, бездна внутри горы. Выступ впереди был усеян скамейками, наковальнями, кузнечными инструментами. За ним разверзалась черная бездна, пересеченная мостом шириной не больше двух шагов, без перил, который изгибался над темнотой к другому выступу и другой арке, может быть в пятидесяти шагах впереди. Жара была сокрушающая; мост снизу подсвечивался огнями, которые рычали далеко за пределами взгляда снизу; полосы кристаллов в каменных стенах искрились; все металлическое от молотов, наковален и болванок до ее меча ловило отблеск плавильной печи. Шай сглотнула, когда дошла до бездны, и увидела, как дальняя стена падает вниз, вниз, вниз. Словно это была какая-то верхняя зона действия ада, которую живущим никогда не следовало просверливать.

— Могли бы подумать о ебаных перилах, — пробормотала она.
Ваердинур стоял на мосту с огромным квадратным щитом с драконом, черный наконечник лезвия копья виднелся за ним, блокируя путь. Один наемник лежал мертвым перед ним, другой пытался вернуться назад в безопасность, дико толкаясь алебардой. Третий стоял на коленях недалеко от Шай, заряжая арбалет. Ваердинур сделал выпад и мягко пронзил алебардщика копьем, затем шагнул назад и смахнул его с моста. Тот упал без звука. Ни от падения. Ни от достижения дна.
Человек Дракона снова встал, нижний край того большого щита клацнул по мосту, когда он его поставил, и он крикнул через плечо слова, которых Шай не поняла. Люди ходили в тени позади него — старые, дети, и последней бежала девочка.
— Ро! — крик Шай умер в пульсирующей жаре, и девочка продолжила бежать, поглощенная тенями на дальнем конце моста.
Ваердинур стоял, низко склонившись за щитом, глядя на нее поверх обода, и она сжала зубы, прошипев в бесполезной ярости. Подойти так близко и не найти пути.
— Получи, мудак! — Последний наемник навел арбалет, болт отскочил от драконова щита Ваердинура и улетел в темноту, крутясь, как легкая оранжевая вспышка в чернильной пустоте. — Что ж, он никуда не денется. — Лучник достал болт из колчана и принялся снова заряжать арбалет. — Еще пара луков и мы его достанем. Рано или поздно. Не беспокойся, блядь, насчет…
Шай краем глаза увидела мерцание, и наемник зашатался к стене, с копьем Ваердинура, проткнувшим его насквозь. Он сказал «Ох», и соскользнул в сидячую позу, аккуратно укладывая лук на землю. Шай лишь шагнула к нему, когда почувствовала легкое прикосновение к плечу.
Ламб был за ее спиной, но это не было утешением. Он потерял куртку, и стоял в кожаной жилетке, весь в шрамах и сплетенных сухожилиях; его меч был сломан пополам, расщепленное лезвие и его рука были измазаны в крови до локтя.
— Ламб? — прошептала она. Он на нее даже не взглянул, лишь смахнул с пути тыльной стороной ладони, черные глаза отражали огненное мерцание и смотрели через мост; мышцы начинались от шеи, голова висела набок, бледная кожа покрыта потом и пятнами крови, его обнаженные зубы светились ухмылкой черепа. Шай отскочила с его пути, словно сама смерть пришла, трогая ее за плечо. Может, так и было.
Словно эта встреча давно готовилась, Ваердинур достал меч, прямой и тусклый, серебряное клеймо блестело у рукояти.
— У меня раньше был один из таких. — Ламб отбросил сломанный меч, тот покатился по полу и через край в ничто.
— Работа самого мастера Делателя, — сказал Ваердинур. — Тебе следовало сохранить его.
— Мой друг украл его. — Ламб шагнул к одной из наковален, пальцы побелели, когда он сомкнул их вокруг огромного, высокого как Шай железного прута, что лежал там. — И все остальное тоже. — Металл скрипел, когда он тащил его за собой к мосту. — И это было лучше, чем я заслуживал.
Шай подумала о том, чтобы сказать ему не ходить, но слова не вышли. Словно ей не хватало воздуха, чтобы говорить. Не было другого пути, чтобы пройти, и она не собиралась поворачивать назад. Так что она убрала в ножны меч и сбросила лук в руку. Ваердинур видел это, и сделал несколько осторожных шагов назад, свет был на его голых ногах, словно он танцевал танец по полу, а не по полоске камня, слишком узкой, чтобы самый маленький фургон мог проехать.
— Говорил тебе, что вернусь, — сказал Ламб, шагнув на мост, конец металлического прута клацал за ним.

— И вот ты вернулся, — сказал Ваердинур.
Ламб сапогом столкнул труп наемника с пути, и тот беззвучно упал в бездну. — Говорил тебе, что принесу смерть с собой.
— И принес. Ты должен быть доволен.
— Я буду доволен, когда ты уберешься с моего пути. — Ламб остановился в паре шагов от Ваердинура, цепочка блестящих следов тянулась за ним, два старика смотрели друг другу в лицо посреди огромной пустоты.
— Ты в самом деле думаешь, что правота с тобой? — спросил Человек Дракона.
— Кого волнует правота? — И Ламб прыгнул, поднимая эту большую полосу металла и опуская ее на щит Ваердинура с грохотом, заставившим Шай вздрогнуть, оставив огромную впадину в изображении дракона и загнув один его конец. Человек Дракона пошатнулся, дернул ногой, чтобы удержаться на краю. Прежде чем опало эхо, Ламб зарычал и прыгнул снова.
Однако на этот раз Ваердинур был готов, подставил щит так, что прут сверкнул и отскочил назад. Ламб отпрыгнул быстро как змея, и меч на волос прошел мимо, быстро как змея прыгнул вперед, и поймал Ваердинура под челюсть, заставив его шататься и плевать кровью. Но тот быстро выровнялся, хлестнул слева, справа, высек искры и осколки от прута, когда Ламб подставил его как блок.
Шай взяла прицел, но даже так близко, как она была, два старика двигались слишком быстро — смертельно, убийственно, так, что каждый шаг или рывок мог быть их последним — никакого понятия, в кого она попадет, если пустит стрелу. Ее рука дергалась, когда она зашла на мост, пытаясь найти шанс, всегда на несколько мгновений позади; пот тек на ее дрожащие веки, когда она переводила взгляд от боя впереди на бездну под ногами.
Ваердинур видел приближение следующего удара и чисто ускользнул, шустро для его размера. Прут ударил по мосту с пронзительным грохотом, высекая искры, нарушив баланс Ламба достаточно надолго, чтобы Человек Дракона качнулся. Ламб дернул голову прочь, и вместо того, чтобы раскроить его череп пополам, яркий кончик оставил красную полосу внизу лица; капли крови упали в ничто. Он отшатнулся на три шага, пятка шлепнулась на самом краю, между двумя мужчинами лишь на вздох открылось пространство, и Ваердинур отправил меч обратно в выпад.
Шай была не сильна по части ожидания, но когда момент наступал, у нее был талант погружения. Она даже не думала о том, чтобы стрелять. Ее стрела полетела через темноту, мелькнула у края щита и попала в руку Ваердинура, держащую меч. Он заворчал, кончик его клинка упал и безвредно царапнул мост, когда Шай опустила лук, с трудом веря, что сделала выстрел, и тем более попала в цель.
Ламб взревел как бешеный бык, махая полоской металла, словно она была не тяжелее ивовой ветки, ударяя Ваердинура так и этак, заставляя его кружиться вдоль моста, без шансов ответить, даже если б он мог, со стрелой Шай в руке; без шансов сделать что-то, кроме как драться, чтобы удержаться на ногах. Ламб продолжал, неустанный, безжалостный, вытесняя его с моста на выступ с другой стороны. Последний удар вырвал щит из руки Ваердинура, и отправил его кувыркаться в темноту. Он споткнулся перед стеной, меч выпал из его раненой руки, теперь окровавленной от раны.
Из теней выскочила фигура; нож вспыхнул, когда она прыгнула на Ламба, и он отшатнулся назад к обрыву; поборолся и отбросил ее к стене. Бритоголовая девочка съежилась на полу. Она изменилась, она так изменилась, но Шай знала ее.
Она бросила лук и побежала; ни мысли о провале внизу, ни мысли ни о чем, кроме пространства между ними.

Она бросила лук и побежала; ни мысли о провале внизу, ни мысли ни о чем, кроме пространства между ними.
Ламб вырвал нож из плеча вместе со струйкой крови и отбросил прочь, как использованную зубочистку, лицо все еще было заперто в ту красную улыбку, кровавую, как свежая рана; он ничего не видел, ни о чем не волновался. Не тот человек, что сидел рядом с ней в фургоне столько качающихся миль, или терпеливо пахавший поле, или певший детям, или предупреждавший ее, что надо быть реалистом. Другой человек, если вообще это был человек. Тот, кто убил двух бандитов в Аверстоке, кто отрубил голову Санджида на равнинах, кто руками убил Гламу Голдена в Круге. В самом деле, лучший друг смерти.
Он по дуге прошел обратно с полосой металла в руках, зарубки и засечки от меча Делателя злобно блестели, и Шай закричала, но это была лишь напрасная трата дыхания. В нем было жалости не больше, чем в зиме. После всех этих миль, что она прошла, все той земли, которую преодолела, осталось лишь несколько шагов, которых было слишком много, когда он опустил шипящий прут.
Ваердинур бросил себя на Ро, металл попал в его большое предплечье и отбросил, как хворостинку, врезавшись в его плечо; открыл огромный порез под головой, оставив его бесчувственным. Ламб снова поднял прут, крича до пены на изогнутых губах, и Шай поймала другой конец прута, спрыгнув с моста, и вскрикнула, когда ее резко подняло в воздух. Ветер зашумел, перевернулась раскаленная пещера, и она вверх ногами врезалась в камень.
Затем все было тихо.
Лишь легкий звон.
Шарканье сапог.
Вставай, Шай.
Нельзя просто валяться весь день.
Нужно делать дела на ферме.
Но даже дыхание было для нее настоящим вызовом.
Она толкнулась от стены, или пола, или потолка, и мир перевернулся, все крутилось, как лист в потоке.
Она стояла? Нет. На спине. Одна рука болталась. Болталась над краем пропасти, чернота и огонь, слабый в далекой глубине. Это не выглядело хорошей идеей. Она откатилась обратно. Ей удалось нащупать колени, все качалось, она пыталась вытряхнуть туман из черепа.
Кричали люди, голоса были нечеткие, приглушенные. Что-то стукнуло перед ней, и она чуть снова не упала.
Путаница людей, двигающихся, борющихся. Ламб был в центре, лицо дикое, как у животного, красная влага из длинного пореза прямо через него, визжащие и булькающие звуки, которые не были даже наполовину богохульствами.
Большой сержант Коски, Дружелюбный, был за ним с одной рукой вокруг шеи, пот тек с его лба от усилий, но его лицо лишь немного хмурилось, словно он высчитывал беспокоящую сумму.
Свит пытался держать захват на левой руке Ламба, его таскало, как человека, привязанного к дикой лошади. Савиан держал правую руку Ламба, и хрипел: — Стой! Стой, ебаный псих! Шай видела, что у него был обнаженный нож, и не думала, что сможет остановить его от того, чтобы пустить в ход. Не думала даже, что хочет.
Ламб пытался убить Ро. После всего, через что они прошли, чтобы найти ее, и он пытался ее убить. Он убил бы Шай, что бы он ни пообещал ее матери. Он убил бы их всех. Она этого не понимала. И не хотела.
Затем Ламб стал жестким, едва не утащив Свита за край утеса, белки его глаз показались под дрожащими веками. Затем он провис, задыхаясь, хныча, и положил свою окровавленную четырехпалую руку на лицо, вся битва внезапно закончилась.

И Савиан хлопнул Ламба по груди, все еще держа обнаженный нож за спиной, и сказал: «Тише, тише».
Шай встала шатаясь, мир более или менее остановился, но ее голова пульсировала, кровь капала с затылка.
— Тихо, тихо.
Правая рука двигалась с трудом, и ее ребра болели так, что трудно было дышать, но она начала двигаться к арке. Позади она слышала всхлипывания Ламба.
— Тише… тише…
Узкий переход, горячий как кузница, черный, но впереди были отблески и мерцающие точки на полу. Меч Ваердинура. Шай похромала мимо, вспомнив свой меч, постаралась достать его, но с трудом смогла сжать рукоять в онемевшей правой руке, еле-еле передала в левую, и пошла дальше, устойчивей, теперь почти бежала, тоннель становился светлее, еще жарче, впереди было отверстие, золотой свет лился на камни. Она прорвалась и внезапно остановилась, упала на задницу и лежала спокойно, облокотившись на локти, разинув рот.
— Охуеть, — выдохнула она.
Их называли Людьми Дракона, насколько она знала. Но она бы никогда и не подумала, что у них на самом деле был дракон.
Он лежал там, в центре громадной куполообразной комнаты, как на картинке из сказки — прекрасный, ужасный, странный, тысячи тысяч его металлических чешуек тускло отблескивали светом огней.
Сложно было судить о его размере, поскольку он был свернут кольцами, но его конусообразная голова была длиной с рост человека. Его зубы были клинками кинжалов. Никаких когтей. Каждая из его множества лап заканчивалась рукой, с золотыми кольцами на изящных металлических пальцах. Поверх были сложены крылья, тонкие как бумага; шестеренки мягко щелкали и постукивали; колеса медленно, медленно поворачивались, и легчайшее дыхание пара появлялось из его клапанных ноздрей; кончик языка, словно раздвоенная цепь, мягко дребезжал; крошечный разрез изумрудного глаза виднелся под каждым из его четырех металлических век.
— Охуеть, — снова прошептала она, взгляд сместился к постели дракона, и это была не менее детская мечта, чем сам монстр. Гора денег. Древних золотых и серебряных пластинок. Цепочек, потир, монет и корон. Золоченого оружия и доспехов. Все инкрустированы драгоценными камнями. Серебряное знамя какого-то давно потерянного легиона пробивалось вверх под задорным углом. Трон из редких сортов деревьев, украшенный золотой листвой, был воткнут вверх ногами. Там было так много всего, что это было абсурдом. Бесценные сокровища стали безвкусным мусором от такого количества.
— Охуеть, — пробормотала она в последний раз, ожидая, что это металлическое чудище проснется и обрушится в пламенеющей ярости на мелкого правонарушителя. Но он не шевелился, и взгляд Шай сместился на землю. На точки следов крови, становившиеся пятном, затем струей, и теперь она видела Ваердинура, лежащего спиной на передней лапе дракона, и Ро перед ним, с широко раскрытыми глазами, лицо было в полосах крови от пореза на ее скальпе.
Шай пробралась и опустилась на кубкообразный пол комнаты; на камнях под ногами были вытравлены письмена; он крепко схватилась за меч, словно этот слабый осколок стали был чем-то кроме жалкого утешения.
Когда она подошла ближе, то увидела другие вещи среди запасов. Бумаги с тяжелыми печатями. Шахтерские требования. Банковские счета. Документы на давно разрушенные здания. Завещания на давно растраченное имущество. Доли в Сообществах, компаниях, и предприятиях, давно умерших. И черепа. Дюжины. Сотни. Монеты и драгоценные камни, ограненные и необработанные, лились из их пустых глазниц.

Сотни. Монеты и драгоценные камни, ограненные и необработанные, лились из их пустых глазниц. Какие вещи более ценимы, чем мертвые?
Дыхание Ваердинура стало неглубоким, роба промокла от крови, разбитая рука лежала перед ним, и Ро вцепилась в нее, сломанная стрела Шай все еще торчала у плеча.
— Это я, — прошептала Шай, страшась поднимать голос, двигаясь вперед, протягивая руку. — Ро, это я.
Она не отпускала руку старика. Это заставило его потянуться и мягко снять ее кисть. Он толкнул ее к Шай, сказал несколько мягких слов на своем языке, и толкнул снова, более настойчиво. Больше слов, и Ро повесила свою бритую голову, в глазах были слезы, и начала двигаться прочь.
Ваердинур посмотрел на Шай яркими от боли глазами. — Мы хотели лишь того, что лучше для них.
Шай встала на колени и обняла девочку руками. Она была тощей и жесткой и неохотной; ничего не осталось от сестры, что была у нее так давно. Вряд ли воссоединение, о котором Шай мечтала. Но это было воссоединение.
— Охуеть! — Никомо Коска стоял на входе в комнату, глядя на дракона и его постель.
Сержант Дружелюбный шел к нему, доставая тяжелый нож из куртки, сделал один мелкий шаг к постели из золота, костей и бумаг — монеты соскользнули в небольшой обвал перед его сапогом — и, потянувшись дальше, тронул дракона за морду.
Его нож издал твердый лязг, как если бы он тронул наковальню.
— Это машина, — сказал он, хмурясь.
— Самое священное из творений Делателя, — прохрипел Ваердинур. — Предмет чуда, мощи…
— Несомненно. — Коска широко улыбался, входя в комнату, обмахивая себя шляпой. Но не дракон приковывал его взгляд. А его постель. — Какая огромная сумма, что думаешь, Дружелюбный?
Сержант воздел брови и глубоко вдохнул носом. — Весьма огромная. Мне пересчитать их?
— Возможно позже.
Дружелюбный выглядел слегка разочарованно.
— Послушай меня… — Ваердинур постарался выпрямиться, кровь полилась из раны на его плече, пятная яркое золото под ним. — Мы близки к тому, чтобы разбудить дракона. Так близки! Работа веков. В этом году… возможно в следующем. Ты представить себе не можешь его мощь. Мы могли бы… мы могли бы разделить ее между собой!
Коска скорчил гримасу. — Опыт научил меня, что я не очень силен в дележе.
— Мы изгоним Чужаков из гор, и мир снова станет правильным, как было в Старые Времена. А ты… все, что пожелаешь, будет твоим!
Коска улыбнулся, глядя на дракона, уперев руки в бока. — Определенно, это замечательная диковинка. Великолепная реликвия. Но против чего ее использовать на равнинах? Против легиона тупиц? Торговцев и фермеров, ремесленников и бумажных крыс? Против бесконечного прилива жадных маленьких людишек? — Он махнул рукой в сторону дракона. — Такие вещи, как эта, бесполезны, как корова против полчища муравьев. В мире не будет места, куда сможет прийти магия, мистика, странность. Они придут в твои священные места и построят… магазины одежды. И магазины мануфактурных товаров. И офисы юристов. Они сделают из них безликие копии чего угодно остального. — Старый наемник задумчиво почесал покрытую сыпью шею. — Вы можете хотеть, чтобы это было не так. Я хочу, чтобы это было не так.

Но это так. Я устал от того, что все идет прахом. Время таких людей, как я, проходит. Время таких как вы? — Он вытер немного крови из-под ногтя. — Прошло так давно, что его могло никогда и не быть.
Ваердинур попытался потянуться, его рука болталась на сломанном предплечье, кожа натянулась вокруг расщепленных костей. — Ты не понимаешь, что я тебе предлагаю!
— Но я понимаю. — И Коска поставил сапог на золоченый шлем в куче и улыбнулся, глядя вниз на Правую Руку Делателя. Ты может будешь удивлен, но мне делали множество необычайных предложений. Скрытые богатства, места славы, выгодные торговые права по всему побережью Кадири, однажды целый город, можешь поверить, хотя и в совершенно плохом состоянии. Я пришел к пониманию… — и он проницательно уставился на нос дракона, из которого шел пар, — и это болезненное осознание, поскольку я наслаждаюсь фантастической мечтой так же сильно, как любой другой… — он выловил золотую монету и поднял ее на свет. — Что одна марка стоит намного больше, чем тысяча обещаний.
Ваердинур медленно позволил сломанной руке упасть. — Я пытался делать… что было лучшим.
— Конечно. — Коска ему обнадеживающе кивнул, и бросил монету обратно в кучу. — Верь или нет, как и мы все. Дружелюбный?
Сержант наклонился и точно отделил голову Ваердинура своим мясницким ножом.
— Нет! — крикнула Ро, и Шай с трудом смогла ее удержать, так сильно она начала биться.
Коска выглядел несколько раздосадованным заминкой. — Возможно лучше вам убрать ее. В самом деле, это не место для ребенка.

Жадность

Они отправились счастливою толпой, улыбаясь, смеясь, поздравляя друг друга, сравнивая трофеи золота и плоти, что они украли у мертвых. Ро не думала, что когда-либо в жизни увидит человека хуже, чем Грега Кантлисс. Теперь они были везде. У одного была свирель Акарина, и он играл бессмысленную джигу в три ноты, и некоторые танцевали и скакали вниз по долине, их одежда была пестрой от крови семьи Ро.
Они оставили Ашранк в руинах, резьба разрушена, от Хартвуда остались дымящиеся угли, бронзовые панели выдолблены и Длинный Дом сожжен благословенными углями из ямы для огня; все навсегда окрасилось смертью. Они ограбили даже самые священные пещеры, и опрокинули Дракона, чтобы украсть монеты, из которых состояла его постель, затем они завалили его пещеру и взорвали мост горящим порошком, который заставил саму землю трястись в ужасе от этой ереси.
— Лучше быть в безопасности, — сказал убийца Коска, затем нагнулся к старику по имени Савиан и спросил: — Вы нашли вашего мальчика? Мой нотариус спас нескольких детей. Он обнаружил в этом значительный талант.
Савиан покачал головой.
— Жаль. Вы продолжите поиски?
— Сказал себе, зайду до сюда. Не дальше.
— Что ж. У каждого человека есть предел, а? — И Коска дружелюбно шлепнул его по руке, затем хлопнул Ро по подбородку и сказал: — Веселей, твои волосы отрастут со временем!
И Ро смотрела, как он уходит, желая, чтобы у нее было мужество, или хладнокровие, или гнев, чтобы найти нож и ударить его, или порезать его ногтями, или избить его лицо.
Они отправились оживленно, но скоро замедлились, устали, поранились и насытились разрушением.

Склоненные и потеющие под весом добычи, тюки и карманы разбухли от монет. Вскоре они толкались и проклинали друг друга, и спорили об упавших безделушках. Один человек отнял свирель и разбил ее о скалу, и тот что играл, ударил его, и огромному черному человеку пришлось растащить их и говорить о Боге, о том, что Он смотрит, и Ро подумала, что если Бог может видеть все, почему Он смотрит на это?
Шай говорила и говорила, она была не такой, как раньше. Порезанная, и бледная, и усталая, как свеча, сгоревшая до огарка, побитая как собака, так что Ро с трудом могла узнать ее. Как женщина, которую она однажды видела во сне. В кошмаре. Она трепалась, нервная и глупая, с маской из улыбки. Она попросила девятерых детей сказать имена, и некоторые сказали их старые имена, некоторые новые, вряд ли зная, кто они теперь.
Шай присела на корточки у Эвина, когда он сказал свое имя, и сказала: «Твой брат Лиф был с нами, недолго». Она прижала ладонь ко рту, и Ро заметила, что она дрожит. «Он умер на равнинах. Мы похоронили его в хорошем месте, полагаю. Настолько хорошем, насколько там возможно». Она положили руку на плечо Ро и сказала:
— Я хотела принести тебе книгу или что-нибудь, но… не получилось. — И мир, в котором были книги, теперь был уже наполовину забыт, а лица мертвых так реальны, и Ро не могла этого понять.
— Извини… что понадобилось так долго. — Шай смотрела на нее с влагой в уголках розовых глаз и сказала: — Скажи что-нибудь, разве не можешь?
— Я тебя ненавижу, — сказала Ро на языке Людей Дракона, так, что она бы не поняла.
Темнокожий мужчина по имени Темпл выглядел грустным и сказал на том же языке:
— Твоя сестра проделала долгий путь, чтобы найти тебя. Целые месяцы ты была всем, чего она хотела.
Ро сказала: — У меня нет сестры. Скажи ей.
Темпл покачал головой. — Сама скажи.
Все это время старый Северянин смотрел на них широко раскрытыми глазами, но глядели они сквозь нее, словно он видел что-то ужасное вдалеке; и Ро думала о нем, стоящем перед ней с той дьявольской улыбкой, и об ее отце, отдавшем жизнь за нее, и удивлялась, кто этот молчаливый убийца, который выглядит так похоже на Ламба. Когда его порезанное лицо начало кровоточить, Савиан присел рядом с ним, чтобы зашить, и сказал: — В конце концов, не очень они похожи на демонов, этот Драконий Народ.
Человек, который выглядел как Ламб, не дернулся, когда иголка проткнула его кожу.
— Настоящих демонов приносишь с собой.
Когда Ро лежала в темноте, даже с пальцами в ушах она слышала, как Хирфак кричала и кричала, когда они жгли ее на плите для готовки, и воздух был сладким от запаха мяса. Даже закрыв руками глаза, все, что она могла видеть, это лицо Улстала, грустное и благородное, когда они столкнули его копьями с обрыва, и он упал без крика; изломанные тела лежали у подножья; хорошие люди, с которыми она смеялась, каждый со своей мудростью, стали бесполезным мясом, и она не могла понять потерю. Она чувствовала, что должна ненавидеть всех этих Чужаков сверх возможного, но каким-то образом она лишь онемела и ссохлась изнутри, столь же мертвая, как ее семья, сброшенная с утеса, как ее отец с отрезанной головой, как Галли, качающийся на дереве.
Следующим утром потерялись люди, и с ними золото и продукты. Некоторые говорили, что они дезертировали, а некоторые, что их завлекли призраки в ночи, и что выжившие из Людей Дракона преследуют их, ища мести.

Пока они спорили, Ро посмотрела назад на Ашранк, столб дыма все еще висел над горой в бледно-голубом, и почувствовала, что ее снова украли из дома; она потянулась внутрь робы и вцепилась в чешуйку дракона, что дал ей отец, прохладную у кожи. Рядом с ней на камне стояла женщина-Дух, и хмурилась.
— Смотреть назад слишком долго к неудаче, девочка, — сказал человек с белой бородой по имени Свит, хотя Ро полагала, Духу как минимум пятьдесят лет, и лишь несколько светлых волос осталось среди ее седин, которые она перевязала тряпкой.
— Это не чувствуется так хорошо, как я думала.
— Когда проводишь пол жизни мечтая о чем-то, воплощение редко оправдывает надежды.
Ро видела, что Шай смотрит на нее, затем на землю, затем загнула губу и сплюнула через щель между зубами. Тогда пришли незваные воспоминания о Шай и Галли, соревнующихся в плевании в горшок, и Ро смеялась, и Пит смеялся, и Ламб смотрел и улыбался; Ро почувствовала боль в груди и посмотрела вдаль, сама не зная почему.
— Возможно деньги дадут почувствовать себя лучше, — говорил Свит.
Старая женщина-Дух покачала головой. — Богатый дурак все еще дурак. Ты увидишь.
Устав ждать пропавших друзей, люди отправились. Бутылки были открыты, и они напились, замедлились под весом награбленного, тащась в жаре сломанных скал, распевая и чертыхаясь под тяжелой ношей, словно золото было ценнее, чем их собственная плоть, ценнее, чем их дыхание. Даже с учетом того, что они оставляли забракованные безделушки, разбросанными по следам, блестящие, как след слизня, некоторые подбирали их сзади лишь для того, чтобы выбросить через милю. Еще больше продуктов пропало ночью, и больше воды, и они ссорились о том, что осталось, ломоть хлеба стоил на вес золота, затем в десять раз больше, камни отдавали за фляжку спиртного. Человек убил другого за яблоко, и Коска приказал его повесить. Они оставили его качаться, все еще с серебряной цепочкой на шее.
— Дисциплина должна соблюдаться! — говорил Коска каждому, качаясь пьяным в седле его неудачливой лошади; на плече Ламба улыбался Пит, и Ро обнаружила, что давно уже не видела его улыбки.
Они оставили за собой священные места и прошли в лес, снег начал падать, тепло Дракона спало с земли, и стало довольно холодно. Темпл и Шай надели меха на детей, когда деревья поредели и стали все выше и выше. Некоторые из наемников выбросили куртки, чтобы унести больше золота, и теперь они дрожали, как раньше потели; проклятья разлетались на холоде, холодный туман ловил их за пятки.
Двоих нашли мертвыми в деревьях, застреленными, когда они гадили. Стрелами, что наемники сами бросили в Ашранке, чтобы наполнить колчаны добычей.
Они отправили людей найти и убить того, кто стрелял, но те не вернулись назад, и через некоторое время остальные пошли дальше, но теперь с паникой, обнажив оружие, пялясь в деревья, и в тени. Люди продолжали исчезать, один за другим, один человек принял другого за врага и подстрелил, а Коска развел руки и сказал: «На войне нет прямых линий». Они спорили, нужно ли тащить раненного или оставить его, но прежде чем они решили, он все равно умер, так что они собрали вещи с тела и сбросили его в расселину.
Некоторые из детей смотрели друг на друга с ухмылкой, поскольку они знали, что кто-то из семьи их преследует; тела оставались, как послание для них; Эвин шел рядом с ней и сказал на языке Людей Дракона: «Ночью мы сбежим», и Ро кивнула.
Опустилась темнота без звезд и луны, снег валил густо и мягко, и Ро ждала, и дрожала от необходимости бежать и страха быть пойманной, отмечая бесконечное время спящего дыхания Чужаков, быстрое и ровное Шай, хриплое Савиана в его груди, и женщины-Духа, склонной к бормотанию, когда она повернулась — она больше говорила во сне, чем во время ходьбы.

Пока старик Свит, кого она считала самым медленным, не поднялся в свой дозор, и ворча не пошел на место в другой стороне их лагеря. Тогда она тронула Эвина за плечо, он кивнул ей, и начал толкать остальных, и они тихо уходили в темноту.
Она потрясла Пита и он сел. — Время идти. — Но он только моргал. — Время идти! — прошипела она, сжимая ему руку.
Он покачал головой. — Нет.
Она потащила его, а он сопротивлялся и закричал: — Я не пойду! Шай! — кто-то отбросил их одеяла, звякнула банка, все заволновались, Ро отпустила руку Пита и побежала, барахтаясь в снегу, прочь в деревья, споткнулась о корень и покатилась, снова и снова. Она пробивалась, боролась, на этот раз она освободится. Затем ужасный вес обхватил ее за колени, и она упала.
Она визжала и пиналась и била, но так же она могла драться с камнем, с деревом, с самой могучей землей. Вес был вокруг ее бедер, затем на груди, делая ее беспомощной. Она подумала, что видела Эвина в кружащемся снегу, посмотрела назад, и потянулась к нему одной рукой, крича: — Помоги мне!
Потом он пропал в темноте. Или она.
— Будь ты проклят! — Прорычала Ро, и заплакала и извивалась, но все напрасно.
Она услышала голос Ламба ей на ухо: — Я уже проклят. Но снова я тебя не отпущу. — И он держал ее так крепко, что она с трудом могла двигаться, с трудом могла дышать.
Так что это было все.

V
БЕДА

Каждая земля в мире производит своих по-своему плохих людей — и в то же время, других плохих людей, которые убивают их для всеобщего блага.
Эмерсон Хоук
Итог

Они почуяли Бикон задолго до того, как увидели. Запах готовящегося мяса заставил голодающую колонну шаркать вниз с холма через деревья, люди скользили и спотыкались, и в спешке сбивали друг друга, поднимая фонтаны снега. Предприимчивая разносчица решила сготовить полоски мяса на склоне над лагерем. Увы ей, наемники были не в настроении платить, и, отбросив ее протесты, присвоили каждый кусок хряща, рационально, как полчище саранчи. Даже еще неготовое мясо было отобрано и жадно съедено. Один человек в давке прижал руку к раскаленной жаровне, теперь сидел и стонал на коленях в снегу, сжав ладонь в черных полосах, когда Темпл с трудом шел мимо, сжимаясь от холода.
— Какие люди, — пробормотала Шай. — Богаче чем Гермон, и они все еще предпочитают красть.
— Поступать неправильно входит в привычку, — ответил Темпл, стуча зубами.
Запах наживы должно быть достиг Криза, поскольку лагерь решительно расширялся. Было откопано еще несколько курганов, и возведено несколько новых лачуг, и их трубы деловито дымили. Новые торговцы поставили магазины, и новые шлюхи уложили тюфяки, вся толпа счастливо высыпала, чтобы предложить помощь бравым завоевателям, ценники тайно корректировались, когда торговцы — все изумительно жадные — узнавали вес золота и серебра, что принесли люди.
Коска был единственный в седле, ведя процессию на потертом муле. — Приветствую!
Он порылся в седельной сумке и беспечным движением запястья отправил в воздух душ древних монет. — И всех вас с днем рождения!
Прилавок был опрокинут, горшки и посуда зазвенели, когда люди рванули за падающими монетами, столпившись вокруг копыт мула Старика, отталкивая друг друга, как голуби вокруг пригоршни семян.

Коска был единственный в седле, ведя процессию на потертом муле. — Приветствую!
Он порылся в седельной сумке и беспечным движением запястья отправил в воздух душ древних монет. — И всех вас с днем рождения!
Прилавок был опрокинут, горшки и посуда зазвенели, когда люди рванули за падающими монетами, столпившись вокруг копыт мула Старика, отталкивая друг друга, как голуби вокруг пригоршни семян. Тощий скрипач, которого не отпугнуло отсутствие полного комплекта струн, начал веселую джигу и скакал между наемниками, беззубо скалясь.
Под знакомой вывеской, гласившей «Металлообработка Маджуда и Карнсбика», к которой аккуратно было добавлено: «Оружие и Доспехи Производство и Починка», стоял Абрам Маджуд; пара наемных работников держала разведенной патентованную портативную кузницу на узкой полоске земли за ним.
— Ты нашел удачный участок, — сказал Темпл.
— Маленький. Построишь мне на нем дом?
— Возможно позже. — Темпл пожал руку торговца, и с некоторой ностальгией подумал о честных днях работы на наполовину честного хозяина. Ностальгия становилась его любимым хобби. Странно, как лучшие моменты в жизни мы отмечаем, разве что оглядываясь назад.
— Это те дети? — спросил Маджуд, приседая перед Питом и Ро.
— Мы нашли их, — сказала Шай, не демонстрируя особого триумфа.
— Я рад. — Маджуд предложил мальчику руку. — Ты должно быть Пит?
— Да, — сказал он, важно пожимая протянутую руку.
— А ты Ро.
Девочка нахмурилась и не ответила.
— Это она, — сказала Шай. — Или… была.
Маджуд шлепнул по коленям. — И я уверен, будет снова. Люди меняются.
— Ты уверен? — спросил Темпл.
Торговец положил руку ему на плечо. — Разве доказательство этого не стоит передо мной?
Он раздумывал, шутка это или комплимент, когда знакомый визг Коски достиг его ушей: — Темпл!
— Голос твоего хозяина, — сказала Шай.
В чем был смысл обсуждать это? Темпл кивнул извинения и поплелся к форду, как побитая собака, кем он и был. Он миновал человека, раздирающего руками сготовленного цыпленка; его лицо блестело от жира. Двое других дрались из-за фляжки с элем, нечаянно выдернули затычку, и третий прыгнул между ними с открытым ртом в напрасной попытке поймать пролитое. Понеслись выкрики, когда шлюха забралась на плечи трех мужиков, украшенная древним золотом, диадема была криво надета на ее голову, и она кричала: «Я королева ебаного Союза! Я ебаная Королева ебаного Союза!»
— Рад видеть, что с вами все в порядке, — Сворбрек похлопал его по руке, что ощущалось как настоящая сердечность.
— Жив, по крайней мере. — Прошло довольно много времени с тех пор, как Темпл в последний раз чувствовал себя в порядке.
— Как это было?
Темпл обдумал это. — Боюсь, историй о героизме вам тут не записать.
— Я потерял надежду отыскать хоть одну.
— Я обнаружил, что надежду лучше оставить пораньше, — пробормотал Темпл.

Старик манил своих трех капитанов в заговорщическую и слегка плохо пахнущую кучку в тени огромного укрепленного фургона наставника Пайка.
— Мои верные друзья, — сказал он, начиная со лжи, чтобы ею и продолжить. — Мы стоим на пьянящей вершине достижений. Но, говорю как тот, кто часто на ней стоял, нет более ненадежного положения, и тем, кто потеряют опору, будет высоко падать. Успех проверяет дружбу намного более остро, чем неудача. Мы должны вдвойне остерегаться людей и быть втройне осторожными в наших сделках с чужаками.
— Согласен, — кивнул Брачио дрожащей челюстью.
— Действительно, — усмехнулся Димбик, его острый нос порозовел от холода.
— Бог знает это, — прогромыхал Джубаир, закатывая глаза к небесам.
— Как могу я потерпеть неудачу с тремя такими столпами, поддерживающими меня? Первым приказом должен быть такой — собрать добычу. Если мы оставим ее людям, они к рассвету раздадут большую ее часть по мелочам этим стервятникам.
Люди завопили, поскольку была открыта огромная бочка вина, красные пятна усеяли снег под ней, и вино начало счастливо раздаваться, по десятикратной цене бочонка за каждую налитую кружку.
— К этому времени они возможно обнаружат себя глубоко в долгах, — заметил Димбик, заглаживая прядь волос влажным пальцем.
— Полагаю, мы соберем ценности без промедления, а затем, оцененные нами, посчитанные сержантом Дружелюбным, заверенные мастером Темплом, они будут заперты в этом фургоне под тройной замок. — И Коска стукнул твердое дерево из которого был сделан фургон, словно чтобы прорекламировать здравый смысл и надежность его предложения. — Димбик, поставьте ваших самых лояльных людей охранять его.
Брачио смотрел, как парень качал золотой цепью вокруг головы, драгоценности искрились. — Люди не отдадут награду счастливо.
— Они никогда не отдают, но если мы будем заодно, и предоставим достаточно поводов для отвлечения внимания, они уступят. Сколько у нас сейчас, Дружелюбный?
— Сто сорок три, — сказал сержант.
Джубаир покачал тяжелой головой на бесчестность человечества. — Компания опасно сокращается.
— Мы не можем допустить дальнейшего дезертирства, — сказал Коска. — Я предлагаю, чтобы все лошади были собраны, загнаны в загон и тщательно охраняемы верными стражниками.
— Рискованно. — Брачио обеспокоенно почесал складку между подбородками. — Среди них есть норовистые…
— Это лошади. Проследите, чтобы это было сделано. Джубаир, мне нужна дюжина ваших лучших на месте, чтобы убедиться, что наш маленький сюрприз идет по плану.
— Уже ждут вашего слова.
— Что за сюрприз? — спросил Темпл. Видит Бог, он не был уверен, что сможет вынести еще волнения.
Генерал-капитан ухмыльнулся. — Сюрприз, которым поделились, уже и не сюрприз вовсе. Не волнуйся! Я уверен, ты одобришь. — Темпл ни на мгновение не был убежден. В его представлении что-то хорошее и Коска пересекались все меньше с каждым днем. — Тогда все за работу, пока я обращусь к людям.
По мере того, как три капитана удалялись, улыбка Коски медленно опадала, оставляя его глаза, сощуренными в щелочки подозрения.

— Не верю этим ублюдкам дальше, чем мог бы посрать.
— Нет, — сказал Дружелюбный.
— Нет, — сказал Темпл. В самом деле, единственный человек, кому он доверял еще меньше, стоял сейчас перед ним.
— Я хочу, чтобы вы двое пересчитали сокровища. Каждый медный грош должен быть тщательно учтен, отмечен и убран на хранение.
— Посчитан? — сказал Дружелюбный.
— Абсолютно, мой старый друг. И проследите также, чтобы в фургоне была еда и вода, и чтобы упряжка лошадей запряжена и готова. Если все здесь пойдет… скверно, нам может потребоваться стремительный выход.
— Восемь лошадей, — сказал Дружелюбный. — Четыре пары.
— Теперь помогите мне. Мне нужно сказать речь.
С множеством гримас и ворчанием Старик взобрался на сидение, а затем на крышу фургона, он встал лицом к лагерю, свесив кулаки с деревянного парапета. Под этой сценой те, что еще не были полностью заняты, начали петь в его честь; оружие, бутылки, и наполовину съеденные куски качались в вечернем небе. Устав от ноши, они бесцеремонно низвергли только что коронованную Королеву Союза визжать в грязи, и освободили ее от взятых взаймы драгоценностей.
— Коска! Коска! Коска! — орали они, когда генерал-капитан снял свою шляпу, расправил белые клочки вдоль головы и широко развел руки, чтобы принять их лесть. Кто-то выхватил скрипку у нищего и разбил ее в клочки, и убедился в его дальнейшей тишине ударом в рот.
— Мои славные товарищи! — взревел Старик. Время возможно притупило некоторые из его способностей, но громкость его голоса не пострадала. — Мы хорошо поработали! — восторженные крики. Кто-то бросил деньги в воздух, вызвав безобразную стычку. — Сегодня мы празднуем! Сегодня мы пьем, поем, пируем, как полагается праздновать победу достойным героям старины! — Еще крики, и братские объятья, и шлепанье по спинам. Темпл думал, стали бы герои старины праздновать сброс с утеса двух дюжин старцев. Скорее всего. Это же герои.
Коска поднял шишковатую руку для тишины, в конечном счете ее добившись, за исключением слабых сосущихся звуков от пары, которая начала празднование рано. — Однако, перед пиром, я сожалею, но должен быть произведен подсчет. — Немедленная смена настроения. — Каждый человек сдаст свою добычу… — Теперь прорывалось сердитое бормотание. — Всю его добычу! — Еще сердитей. — Никаких проглоченных камней, никаких монет в жопах! Никто не хочет, чтобы возникла необходимость там смотреть. — Несколько отдельных восклицаний. — Таким образом, наш грандиозный улов может быть тщательно оценен, записан, бережно сохранен под тройным замком в этом самом фургоне, чтобы быть распределенным как полагается, когда мы достигнем цивилизации!
Настроение становилось угрожающим. Темпл отметил нескольких людей Джубаира, настороженно пробивающихся через толпу. — Мы начнем завтра утром! — проревел Коска. — Но сегодня ночью каждый человек получит по сто марок как бонус, чтобы потратить как ему заблагорассудится! — После этого некоторое улучшение от расстройства. — Не будем портить триумф кислыми разногласиями! Останемся дружными, и мы сможем покинуть эту отсталую страну богатыми за пределами самых жадных мечтаний. Повернемся друг против друга, и поражение, стыд и смерть будут нашими единственными достоинствами. — Коска стукнул одним кулаком по нагруднику. — Я думаю, как всегда, лишь о безопасности нашего благородного братства! Чем скорее ваша добыча будет подсчитана, тем скорее начнется веселье!
— Что насчет повстанцев? — прозвучал пронзительный голос.

— Я думаю, как всегда, лишь о безопасности нашего благородного братства! Чем скорее ваша добыча будет подсчитана, тем скорее начнется веселье!
— Что насчет повстанцев? — прозвучал пронзительный голос. Инквизитор Лорсен прокладывал путь через толпу к фургону, и, судя по виду его сухопарого лица, веселью не скоро суждено было начаться. — Где повстанцы, Коска?
— Повстанцы? Ах, да. Странная вещь. Мы прочесали Ашранк от верхушки до дна. Ты бы использовал это слово, «прочесали», Темпл?
— Да, — сказал Темпл. Они разбили все, где могла укрыться монета, не говоря уж о повстанце.
— Но ни следа их? — прорычал Лорсен.
— Нас ввели в заблуждение! — Коска сокрушенно ударил по парапету. — Черт возьми, но эти повстанцы скользкий народ! Союз между ними и Людьми Дракона был уловкой.
— Их уловкой или вашей?
— Инквизитор, вы меня не так поняли! Я так же разочарован, как и вы…
— Я так не думаю! — отрезал Лорсен. — В конце концов, вы набили карманы.
Коска развел руки в беспомощном извинении. — Это же наемники.
Рассеянный смех раздался из Компании, но их наниматель был не в настроении его разделять. — Вы сделали меня соучастником ограбления! Убийства! Резни!
— Я не держал кинжала у вашей шеи. Наставник Пайк просил хаоса, как я припоминаю…
— С целью! Вы совершили бессмысленную бойню!
— Осмысленная бойня определенно была бы еще хуже? — Коска хихикнул, но Практики Лорсена в черных масках, рассеянные в тенях, были лишены чувства юмора.
Инквизитор дождался тишины. — Верите ли вы во что-нибудь?
— Нет, если позволите. Вера сама по себе не предмет для гордости, Инквизитор. Вера без доказательств — настоящий признак дикости.
Лорсен в изумлении потряс головой. — Вы и в самом деле отвратительны.
— Я был бы последним, кто не согласен, но вы отказываетесь видеть, что вы еще хуже. Никто не способен на величайшее зло, чем тот, кто считает себя в праве. Нет цели более злой, чем высочайшая цель. Я полностью признаю, что я злодей. Вот почему вы меня наняли. Но я не ханжа. — Коска махнул на неровные остатки его Компании, утихшие, чтобы наблюдать за конфронтацией. — У меня есть рты, которые нужно кормить. Вы можете просто уезжать домой. Если вы так хотите делать добро, сделайте что-нибудь, чем будете гордиться. Откройте пекарню. Свежий хлеб каждое утро — вот благородное дело!
Тонкая губа инквизитора Лорсена скривилась. — Неужели и в самом деле в вас нет ничего, что отделяло бы вас от животного? Вы утратили совесть. Полное отсутствие морали. У вас нет принципов, кроме эгоистичных.
Лицо Коски затвердело, когда он наклонился вперед. — Возможно когда вы встретитесь с таким количеством разочарований и переживете столько предательств, сколько я, вы увидите — нет принципов кроме эгоистичных, инквизитор, и люди на самом деле животные. Совесть это ноша, которую мы выбираем нести. Мораль это ложь, которую мы говорим сами себе, чтобы сделать ношу легче. Было много раз в моей жизни, когда я желал, чтобы это было не так. Но это так.
Лорсен медленно кивнул, сфокусировав яркие глаза на Коске. — За это будет своя цена.

— За это будет своя цена.
— Я рассчитываю на это. И хотя это сейчас выглядит как смехотворная бесполезность, но наставник Пайк обещал мне пятьдесят тысяч марок.
— За поимку лидера повстанцев Конуса!
— Точно. А вот и он.
Раздались звуки стали, щелканье спусковых крючков, стук доспехов дюжины выступивших людей Джубаира. Круг обнаженных мечей, взведенных арбалетов, опущенных алебард внезапно направленных на Ламба, Свита, Шай и Савиана. Маджуд мягко собрал детей ближе к себе.
— Мастер Савиан! — крикнул Коска. — Я глубоко сожалею, что должен попросить вас положить оружие. Всех вас, пожалуйста.
Не выдавая эмоций, Савиан медленно потянулся и расстегнул пряжку на ремне через его грудь, арбалет и болты грохнулись в грязь. Ламб смотрел, как он это делает, и спокойно вцепился в ножку цыпленка. Без сомнений, это был легкий путь, стоять и смотреть. Видит Бог, Темпл выбирал его достаточно. Возможно, слишком достаточно …
Он влез на фургон и зашипел Коске в ухо. — Вы не должны делать это!
— Должен? Нет.
— Пожалуйста! Как это вам поможет?
— Поможет мне? — Старик поднял одну бровь на Темпла, пока Савиан расстегивал куртку и одно за другим ронял свои остальные оружия. — Это вовсе мне не помогает. Это квинтэссенция самоотверженности и милосердия.
Темпл мог лишь стоять, моргая.
— Разве не ты все время твердил мне делать правильные вещи? — спросил Коска. — Разве мы не подписали контракт? Разве мы не приняли благородное дело Инквизитора Лорсена, как свое собственное? Разве мы не вели его в веселой погоне верх и вниз в эту забытую бездну расстояния? Молю, помолчи, Темпл. Никогда не думал, что скажу это, но ты мешаешь моему моральному росту. — Он повернулся, чтобы крикнуть: — Не будете ли вы любезны закатать рукава, мастер Савиан?
Савиан прочистил горло — металл стукнул, когда наемники нервно двинулись — взялся за пуговицу на воротнике, расстегнул ее, затем следующую, и следующую, бойцы, торговцы и шлюхи, все в молчании наблюдали раскрывающуюся драму. Хеджес тоже, отметил Темпл, по какой-то причине с улыбкой возбужденного удовлетворения на лице. Савиан скинул рубашку и стоял раздетый по пояс, и все его тело от бледной шеи до бледных рук было покрыто письменами, большими и маленькими буквами, слоганами на дюжине языков: «Смерть Союзу, Смерть Королю. Хороший мидерлендер — мертвый. Никогда не преклоняй колени. Не сдавайся. Нет жалости. Нет мира. Свобода. Правосудие. Кровь». Он был синий от них.
— Я просил лишь рукава, — сказал Коска, — но чувствую, смысл ясен.
Савиан выдал легчайшую улыбку. — Что если я скажу, что я не Контус?
— Сомневаюсь, что мы поверим вам. — Старик смотрел на Лорсена, который уставился на Савиана с жадной энергией. — Фактически, я сильно сомневаюсь, что мы бы стали. У вас есть какие-то возражения, мастер Свит?
Свит, моргая, посмотрел на весь этот острый металл и предпочел легкий путь. — Не я. Я, как и все, шокирован этим удивительным поворотом событий.
— Вы должно быть весьма расстроены, узнав, что путешествовали с массовым убийцей все это время. — Коска ухмыльнулся. — Ну, … э, мастер Ламб? — Северянин все еще ел ножку, будто не было никакой стали, направленной в его сторону.

— Что-нибудь скажете по поводу вашего друга?
— Большинство своих друзей я убил, — сказал Ламб с набитым ртом. — Я пришел за детьми. Остальное грязь.
Коска в печали прижал одну руку к нагруднику. — Я стоял там, где вы теперь стоите, мастер Савиан, и полностью сочувствую. В конце мы совсем одни.
— Жестокий ебаный мир, — сказал Савиан, не глядя ни влево, ни вправо.
— Взять его, — проревел Лорсен, и его Практики закишели вокруг него, как собаки в своре. На миг казалось, что рука Шай крадется к ножу, но Ламб удержал ее руку своей свободной, уставив глаза вниз, пока Практики уводили Савиана в форт. Инквизитор Лорсен проследовал за ними внутрь, жестоко улыбаясь, и захлопнул дверь с тяжелым ударом.
Коска покачал головой. — Даже спасибо не сказал. Поступать правильно это тупик, Темпл, как я часто говорил. В очередь, мальчики, время подсчетов!
Брачио и Димбик стали циркулировать, выстраивая людей в ворчащую очередь, возбуждение от ареста Савиана уже спадало. Темпл смотрел на Шай, и она смотрела на него, но что они могли поделать?
— Нам понадобятся мешки и коробки! — кричал Коска. — Откройте фургон и найдите стол для подсчетов. Дверь на подмостки? Пойдет! Сворбрек? Доставайте ручку, чернила и бухгалтерскую книгу. Не сочинение вы будете писать, но это не менее благородное занятие!
— Глубоко благородное, — прохрипел писатель, выглядя слегка больным.
— Нам лучше выдвигаться. — Даб Свит прошел к фургону и смотрел вверх. — Отведем детей обратно в Криз, полагаю.
— Конечно, друг мой, — сказал Коска, ухмыляясь. — Вас будет сильно не хватать. Без ваших навыков — не говоря об ужасающих талантах мастера Ламба — задача была бы практически невыполнимой. Байки не преувеличивают в вашем случае, а, Сворбрек?
— У этих легенд есть плоть, генерал-капитан, — промямлил писатель.
— Мы сами добавим в них главу. Возможно две! Самой большой удачи вам и вашим компаньонам. Я буду рекомендовать вас, куда бы ни пошел! — Коска отвернулся, словно это заканчивало их дело.
Свит посмотрел на Темпла, и Темпл мог лишь пожать плечами. Он тоже ничего не мог с этим поделать.
Старый скаут прочистил глотку. — Осталось лишь кое-то насчет нашей доли от выручки. Как я помню, мы обсуждали двадцатую…
— А что насчет моей доли? — Кантлисс локтями пробился мимо Свита и уставился вверх. — Это я сказал, что там повстанцы! Я отыскал тех ублюдков!
— Точно, это были вы! — сказал Коска. — Вы истинный Пророк-детокрад, и мы обязаны вам всем нашим успехом!
Налитые кровью глаза Кантлисса засветились огнем жадности. — Так… что я получу?
Дружелюбный шагнул сзади, безобидно накинул петлю ему на шею, и когда Кантлисс оглянулся, Джубаир потянул его всем своим весом на веревке, которая была перекинута через балку, выступающую с бока сломанной башни. Пенька терлась, когда бандит оторвался от земли. Одна нога выпнула душ черных капель из чернил на бухгалтерскую книгу Сворбрека, и писатель вскочил, побледнев, когда Кантлисс с выпученными глазами трогал сломанной рукой петлю.
— Оплачено сполна! — крикнул Коска. Некоторые наемники наполовину сердечно закричали.

Некоторые наемники наполовину сердечно закричали. Пара засмеялась. Один кинул огрызок яблока и промазал. Большинство лишь слегка приподняли брови.
— О Боже, — прошептал Темпл, теребя нитки на пуговицах и уставившись на просмоленные доски под ногами. Но он все еще мог видеть тень Кантлисса. — О Боже.
Дружелюбный обернул веревку вокруг ствола дерева и завязал узлом. Хеджес, который собирался направиться к фургону, прокашлялся и ретировался, больше не улыбаясь. Шай сплюнула через щель между зубами и отвернулась. Ламб стоял и смотрел, пока Кантлисс не перестал извиваться, одна рука отдыхала на рукояти меча, который он взял у Людей Дракона. Затем он хмуро посмотрел в сторону двери, через которую увели Савиана, и отбросил объеденную кость цыпленка в грязь.
— Семнадцать раз, — сказал Дружелюбный, хмурясь.
— Семнадцать раз чего? — спросил Коска.
— Он ударил. Не считая последнего.
— Последний был скорее судорогой, — сказал Джубаир.
— Семнадцать это много? — спросил Старик.
Дружелюбный пожал плечами. — Средне.
Коска посмотрел на Свита, седые брови высоко поднялись. — Я так понял, вы что-то говорили о доле?
Старый скаут смотрел, как Кантлисс качается назад и вперед, крючковатым пальцем мягко ослабил воротник и снова предпочел легкий путь. — Мы наверное забыли. Полагаю, я просто отправлюсь в Криз, если вам все равно.
— Как пожелаете. — Под ними первый человек в очереди открыл свой тюк и отправил золото и серебро стекать на стол блестящей кучей. Генерал-капитан напялил свою шляпу и поправил поля. — Счастливого путешествия!

Возвращаясь Назад

— Ебаный старый говноеб! — ворчал Свит, рубя палкой ветку, что висела поперек дороги и окатывая себя душем из снега. — Хуёмо ебаный Хуёска! Ублюдочный старый жопоеб!
— Припоминаю, что это ты уже говорил, — пробормотала Шай.
— Он говорил «старая жопа ублюдкоёба», — сказала Плачущая Скала.
— Моя ошибка, — сказала Шай. — Это совершенно другое.
— Ты, блядь, не согласна, что ли? — бросил Свит.
— Нет, согласна, — сказала Шай. — Он адское хуйло, ладно.
— Говно… блядь… говно… блядь… — Свит пнул свою лошадь и в гневе хлестнул ствол дерева, мимо которого проезжал. — Я сочтусь с этим объеденным опарышами ублюдком, точно говорю!
— Забудь, — проворчал Ламб. — Некоторые вещи нельзя изменить. Надо быть реалистом.
— Там украдена моя пенсия!
— Ты все еще дышишь, так ведь?
— Легко тебе говорить! Ты не терял состояние!
Ламб посмотрел на него. — Я много чего потерял.
Свит пожевал ртом мгновение, потом последний раз крикнул: «Блядь!» и забросил палку в деревья.
Последовала холодная и тяжелая тишина. Скрипели железные ободья фургона Маджуда; какие-то незакрепленные части аппарата Карнсбика позади стучали под парусиновой тряпкой; и копыта лошади хрустели по снегу на дороге, изборожденной бизнесом, текущим из Криза.

Пит и Ро лежали сзади на одеяле, прижавшись лицами друг к другу, умиротворенные сейчас, во сне. Шай смотрела, как они покачивались, когда оси двигались.
— Думаю, у нас получилось, — сказала она.
— Ага, — сказал Ламб, но выглядел он далеко не радостным. — Думаю так.
Они миновали еще один изгиб, дорога еще раз вильнула назад, падая вниз с холмов, ручей сбоку был наполовину замерзшим, белый лед намерз зубами с каждого берега, почти встречаясь в середине.
Шай не хотела ничего говорить. Но раз мысль засела в ее голове, она никогда не могла долго ее там держать, а эта мысль колола ее с тех самых пор, как они покинули Бикон.
— Они будут пытать его, да? Задавать вопросы.
— Савиана?
— Кого еще?
Покрытое шрамами лицо Ламба немного изогнулось. — Это факт.
— Не очень приятный.
— Факты часто такие.
— Он спас меня.
— Ага.
— Он спас тебя.
— Это правда.
— И что, блядь, мы в самом деле оставим его?
Лицо Ламба снова скривилось, мышцы челюсти сжались, он хмуро посмотрел на местность впереди. Деревья становились тоньше, когда они съехали с гор; луна, толстая и полная в чистом усеянном звездами небе разливала свет по высокому плато. Большое плоское пространство сухой грязи и колючего кустарника выглядело так, словно в нем никогда не было жизни, все наполовину покрытое искрящимся снегом. По центру, прямая как разрез мечом, белела полоса старой Имперской Дороги — шрам на местности, клонящийся в сторону Криза, заклиненного где-то в черной череде холмов за горизонтом.
Лошадь Ламба замедлилась до шага, потом остановилась.
— Нам остановиться? — спросил Маджуд.
— Ты сказал мне, что будешь моим другом на всю жизнь, — сказал Ламб.
Торговец моргнул. — И я так и думал.
— Тогда едь дальше. — Ламб повернулся в седле и посмотрел назад. За ним, где-то высоко в изогнутых, покрытых лесом гребнях было зарево. Огромный костер наемников был разведен в центре Бикона, чтобы осветить их праздник. — Здесь хорошая дорога и хорошая луна, за которой можно ехать. Езжайте всю ночь быстро и прямо, и вы достигните Криза завтра к темноте.
— Зачем спешить?
Ламб глубоко вздохнул, посмотрел в звездное небо и ворчливо выдохнул пар.
— Будут проблемы.
— Мы возвращаемся?
— Ты нет. — Тень его шляпы упала на лицо, когда он посмотрел на нее, так что его глаза были лишь двумя проблесками. — Я еду.
— Чего?
— Ты берешь детей. Я возвращаюсь.
— Ты всегда так и собирался?
Он кивнул.
— Просто хотел увести нас подальше.
— У меня было немного друзей, Шай. Я поступал правильно еще меньше. Могу пересчитать по одной руке. — Он повернул левую руку и посмотрел на обрубок пальца.

— У меня было немного друзей, Шай. Я поступал правильно еще меньше. Могу пересчитать по одной руке. — Он повернул левую руку и посмотрел на обрубок пальца. — Даже по этой. Вот как все должно быть.
— Ничего не должно. Я не отпущу тебя одного.
— Отпустишь. — Он подвинул лошадь ближе, глядя ей в глаза. — Знаешь, что я почувствовал, когда мы переехали тот холм и увидели, что ферма вся сожжена? Первое что я почувствовал, до грусти и страха и жажды догнать?
Она сглотнула, ее рот пересох, не желая отвечать, не желая знать ответ.
— Радость, — прошептал Ламб. — Радость и облегчение. Потому что я точно знал, что я должен сделать. Чем я должен быть. Точно знал, что могу положить конец десяти годам лжи. Человек должен быть тем, что он есть, Шай. — Он посмотрел назад на руку и сжал ее в четырехпалый кулак. — Я не… чувствую зло. Но то, что я делал. Как еще ты можешь назвать это?
— Ты не злой, — прошептала она. — Ты просто…
— Если бы не Савиан, я бы убил тебя в тех пещерах. Тебя и Ро.
Шай сглотнула. Она это хорошо знала. — Если бы не ты, мы бы никогда не вернули детей назад.
Ламб посмотрел на них, Ро обнимала Пита рукой. Щетина волос выглядела теперь черной, почти закрыв царапину на скальпе. Оба так изменились. — А мы их вернули? — спросил он, его голос был грубым. Иногда я думаю, мы потеряли и себя.
— Я та, кем была.
Ламб кивнул, и казалось, в его глазах был блеск слез. — Ты да, может быть. Но не думаю, что для меня есть путь назад. — Он наклонился в седле и крепко сжал ее. — Я люблю тебя. И их. Но моя любовь не то, что нужно хранить. Удачи, Шай. Самой лучшей. — И он отпустил ее, повернул лошадь, и поскакал прочь, по следам обратно к деревьям, и к холмам, и к расплате впереди.
— Что, черт возьми, стало с тем, чтобы быть реалистом? — крикнула она ему.
Он остановился на миг, одинокая фигура в лунном свете. — Всегда звучало как хорошая идея, но, если быть честным… Никогда для меня не работало.
Медленно и онемело Шай повернулась к нему спиной. Повернулась и поехала через плато, за фургоном и наемными рабочими Маджуда, за Свитом и Плачущей Скалой, глядя на белую дорогу впереди, но не видя ничего; язык шарил по щели между зубами, и ночь была холодной, и холод был в ее груди с каждым вздохом. Холод и пустота. Мысли о том, что Ламб сказал ей. Что она сказала Савиану. Мысли о всех тех долгих милях, что она проехала за последние несколько месяцев, и об опасностях, с которыми встретилась, чтобы добраться так далеко, не зная, что она могла поделать. Так это должно было быть.
За исключением того, что когда кто-то говорил Шай, как все должно быть, она начинала думать, как сделать все наоборот.
Фургон наткнулся на глыбу со стуком, который разбудил Пита. Он сел, посмотрел, моргая, и сказал: — Где Ламб? — И руки Шай натянули поводья, она дала лошади замедлиться, затем остановилась, и торжественно там сидела.
Маджуд посмотрел через плечо. — Ламб сказал ехать дальше!
— Ты должен делать все, что он скажет? Он не твой отец, разве нет?
— Полагаю, нет, — сказал торговец, останавливая лошадей.
— Он мой, — пробормотала Шай.

И так и было. Может, он не тот отец, которого она бы себе хотела. Но он был единственный, что у нее был. Единственный, что был у них троих. У нее было довольно сожалений, с которыми жить.
— Я должна вернуться, — сказала она.
— Безумие! — бросил Свит, останавливая лошадь невдалеке. — Чертово безумие!
— Несомненно. И ты едешь со мной.
Тишина. — Ты знаешь, там больше сотни наемников, так? Убийцы, каждый из них?
— Тот Даб Свит, о котором я слышала истории, не испугался бы нескольких наемников.
— Не знаю, заметила ли ты, но Даб Свит, о котором ты слышала истории, не очень похож на того, который носит мою куртку.
— Я слышала, ты был им. — Она подъехала к нему и остановилась близко. — Я слышала, ты был настоящим мужиком.
Плачущая Скала медленно кивнула. — Это правда.
Свит нахмурился, глядя на старую женщину-Духа, нахмурился на Шай, наконец хмуро посмотрел на землю, почесывая в бороде, и мало-помалу оседая в седле. — Был когда-то. Ты молода и впереди у тебя еще есть мечты. Ты не знаешь, каково это. Однажды ты что-то из себя представляешь, такой многообещающий и полный задора, такой большой, что мир слишком мал для тебя. А затем, до того, как узнаешь, что ты стар, обнаруживаешь, что все то, что держал в голове, уже никогда не достигнешь. Все те двери, для которых ты казался слишком большим, уже закрыты. Лишь одна осталась открытой, и она не ведет никуда, кроме как в никуда. — Он стянул шляпу и почесал белые волосы грязными ногтями. — Теряешь силу духа. А раз она ушла, где ты ее найдешь? Мне страшно, Шай Соут. И однажды испугавшись, пути назад уже нет, просто нет…
Шай схватила в кулак его шубу и подтащила его ближе. — Я так не сдаюсь, слышишь меня? Во мне, блядь, просто нет этого! А теперь мне нужен тот ублюдок, который убил бурого медведя голыми руками у истоков Соквойи, было это, черт возьми, или нет. Ты слышишь меня, старое говно?
Он поморгал мгновение. — Я слышу тебя.
— Ну? Ты хотел посчитаться с Коской, или просто хотел кряхтеть об этом?
Плачущая Скала подвела лошадь ближе. — Может сделать это ради Лифа, — сказала она. — И за остальных похороненных на равнинах.
Свит смотрел на ее побитое непогодой лицо один долгий миг, по какой-то причине со странным призрачным выражением в глазах. Затем его рот изогнулся в улыбке. — Как получилось, что после всего этого времени ты все еще так чертовски красива? — спросил он.
Плачущая Скала лишь пожала плечами, мол, что есть, то есть, и зажала зубами свою трубку.
Свит потянулся и отбросил руку Шай. Выправил свою шубу. Наклонился с седла и сплюнул. Посмотрел прищуренными глазами в сторону Бикона и выпятил челюсть. — Если меня убьют, я буду следовать за твоей тощей жопой всю жизнь.
— Если тебя убьют, не думаю, что моя жизнь затянется надолго. — Шай соскользнула со своего седла, похрустела на негнущихся ногах к фургону, и встала, глядя вниз перед братом и сестрой. — Надо кое о чем позаботиться, — сказала она, мягко кладя руку на каждого из них. — Вы поезжайте с Маджудом. Он слегка прижимист, но он из хороших.
— Куда ты едешь? — спросил Пит.
— Оставила кое-что позади.
— Ты надолго?
Ей удалось улыбнуться.

— Ты надолго?
Ей удалось улыбнуться. — Не надолго. Я прошу прощения, Ро. Прошу прощения за все.
— Как и я, — сказала Ро. Может это было что-то. И уж точно все, что у нее было.
Она тронула щеку Пита. Лишь коснулась кончиками пальцев. — Увидимся в Кризе. Вы даже не заметите, что меня не было.
Ро посопела, сонная и сердитая, и не стала встречаться с ней взглядом, а Пит смотрел на нее, по лицу текли слезы. Она думала, действительно ли увидит их в Кризе. Безумие, как Свит и сказал, проделать весь этот путь и просто отпустить их. Но не было смысла в долгих прощаниях. Иногда лучше сделать что-то, чем жить в страхе перед этим. Так всегда говорил Ламб.
— Езжай! — крикнула она Маджуду, прежде чем у него появился шанс сменить ее мнение. Он кивнул ей, дернул поводья и фургон покатился.
— Лучше сделать, — прошептала она в ночное небо, взобралась в седло, повернула лошадь и ударила пятками.

Ответ на Молитвы

Темпл напился. Он напился, как напивался после того, как умерла его жена. Словно было что-то на дне бутылки, в чем он отчаянно нуждался. Словно пьянство было профессией, в которой он планировал достичь самых вершин. Старался больше других, разве нет?
— Вам следует остановиться, — сказал Сворбрек, выглядя обеспокоенно.
— Вам следует начать, — сказал Темпл и засмеялся, хотя он никогда не чувствовал себя менее весело. Затем он рыгнул, немного сблевнул, и смыл вкус очередным глотком.
— Тебе следует задать себе темп, — сказал Коска, который в последнее время темп себе не задавал. — Выпивка это искусство, а не наука. Ты ласкаешь бутылку. Дразнишь ее. Ухаживаешь за ней. Выпивка… выпивка… выпивка… — он целовал воздух с каждым повторением, его веки дрожали. — Выпивка это как… любовь.
— Хули вы знаете о любви?
— Больше, чем я бы хотел, — ответил Старик, рассеянно посмотрел пожелтевшими глазами и горько рассмеялся. — Презренные люди тоже любят, Темпл. Тоже чувствуют боль. Тоже залечивают раны. Презренные люди больше всех, возможно. — Он шлепнул Темпла по спине, отправил увядающий глоток не в то горло и болезненно закашлялся. — Но не будем хныкать, как раскаявшиеся грешницы! Мы богаты, мальчик! Все богаты. А богатые люди не должны извиняться. За Виссерин для меня. Забрать, что было потеряно. Что было украдено.
— Что вы отбросили, — пробормотал Темпл, достаточно тихо, чтобы не быть услышанным в суматохе.
— Да, — задумчиво проговорил Коска. — Скоро будет место для нового генерал-капитана. — Он обвел шумную, переполненную, душную комнату жестом руки. — Все это будет твоим.
Это была сцена натурального дебоша, втиснутая в однокомнатную хибару, освещенная одной угасающей лампой, и задымленная дымом чагги, шумная от смеха и разговоров на нескольких языках. Два больших Северянина боролись, возможно понарошку, а возможно с намереньем убить друг друга, люди иногда отшатывались с их пути. Два уроженца Союза и Имперец горько жаловались, поскольку их столик был задет посреди карточной игры, и бутылки на нем затряслись. Три Стирийца передавали трубку с шелухой, и сидели, блаженно развалившись на разорванном матрасе в углу, где-то между сном и бодрствованием.

Дружелюбный сидел, скрестив ноги и катал свои кости между ними, снова и снова и снова, хмуро глядя вниз с яростной сосредоточенностью, словно ответы на все скоро проявятся на их дюжине граней.
— Погодите, — пробормотал Темпл, его опьяненный мозг только сейчас начинал ухватывать. — Моим?
— А кто более компетентен? Ты учился у лучших, мой мальчик! Ты во многом похож на меня, Темпл, я всегда говорил. Великие люди часто движутся в одном направлении, это Столикус говорил?
— Как вы? — прошептал Темпл.
Коска потрогал свои жирные седые волосы. — Мозги, мальчик, у тебя есть мозги. Твои моральные устои возможно иногда жестковаты, но они размякнут, когда тебе придется делать жесткие выборы. Ты хорошо умеешь говорить, знаешь, как надавить на человеческие слабости, и кроме всего прочего, ты понимаешь закон. Сильные натуры выходят из моды. Я имею в виду, для них всегда будет место, но закон, Темпл, вот где будут деньги.
— Что насчет Брачио?
— Семья в Пуранти.
— Серьезно? — Темпл поморгал, глядя через комнату на Брачио, который энергично обнимался с большой кантийской женщиной. — Он никогда их не упоминал.
— Жена и двое дочерей. Кто станет говорить о семье с отбросами вроде нас?
— Что насчет Димбика?
— Ха! Нет чувства юмора.
— Джубаир?
— Безумен, как сливовое желе.
— Но я не солдат. Я ебаный трус!
— Замечательное качество для наемника. — Коска вытянул вперед подбородок и почесал покрытую сыпью шею кончиками пожелтевших ногтей. — У меня получалось бы гораздо лучше со здоровым уважением к опасности. Ты сам не будешь махать сталью. Все дело в разговорах. Бла-бла-бла и большие шляпы. Это, и знание, когда не надо держать слово. — Он покачал узловатым пальцем. — Я всегда был слишком чертовски эмоционален. Слишком чертовски лоялен. Но ты? Ты вероломный ублюдок, Темпл.
— Я?
— Ты кинул меня, когда это было удобно, и нашел новых друзей, а потом, когда это было удобно, ты кинул их и профланировал прямо назад без каких-либо извинений!
Темпл поморгал на это. — У меня было чувство, что иначе вы бы меня убили.
Коска отмахнулся. — Детали! Я назначил тебя своим преемником через некоторое время.
— Но… никто меня не уважает.
— Потому что ты не уважаешь себя. Сомнения, Темпл. Нерешительность. Ты просто слишком много волнуешься. Раньше или позже тебе придется что-то сделать, или ты никогда ничего не сделаешь. Преодолей это, и ты будешь чудесным генерал-капитаном. Одним из великих. Лучше чем я. Лучше чем Сазайн. Даже лучше чем Муркатто. Хотя ты возможно захочешь завязать с выпивкой. — Коска отбросил пустую бутылку, вытащил зубами пробку из другой и плюнул через комнату. — Отвратительная привычка.
— Я не хочу больше это делать, — прошептал Темпл.
Коска отмахнулся и от этого. — Ты все время это говоришь. И все же ты здесь.
Темпл шатаясь поднялся. — Надо отлить.
Холодный воздух ударил так сильно, что он чуть не упал перед одним из стражников, у которого было кислое лицо от того, что пришлось стоять трезвым.

Он ковылял вдоль деревянного бока монструозного фургона наставника Пайка, думая о том, как близко его ладонь была к удаче, мимо волнующихся лошадей, из ноздрей которых валил пар, сделал несколько мелких шажков к деревьям, звуки попойки приглушились за ним, затолкнул бутылку в снег и развязал шнуровку пьяными пальцами. Черт подери, было все еще холодно. Он наклонился назад, моргая на небо, яркие звезды крутились и танцевали поверх черных ветвей.
Генерал-капитан Темпл. Он размышлял, что бы Хаддиш Кадия подумал об этом. Он размышлял, что бы Бог подумал об этом. Как он до этого дошел? У него всегда были хорошие намеренья, разве нет? Он всегда пытался делать лучшее.
Просто его лучшее всегда было дерьмом.
— Бог? — завопил он в небо. — Ты там, ублюдок? — В конце концов, возможно Он был тем, что говорил задира Джубаир. — Просто… подай мне знак, а? Хоть маленький. Просто направь меня на правильный путь. Просто… подтолкни меня.
— Я тебя подтолкну.
Он замер на миг, все еще капая. — Бог? Это ты?
— Нет, болван. — Последовал хруст, когда кто-то вытаскивал его бутылку из снега.
Он повернулся. — Я думал, ты уехала.
— Вернулась. — Шай подняла бутылку и глотнула, одна сторона ее лица была темной, другую освещал мерцающий костер лагеря. — Думала, ты никогда сюда не выйдешь, — сказала она, вытирая рот.
— Ждала?
— Немного. Ты пьян?
— Немного.
— Это работает на нас.
— Это работает на меня.
— Я вижу, — сказала она, глянув вниз.
Он обнаружил, что не завязал ширинку и начал неловко завязывать. — Если так сильно хотела посмотреть мой член, могла просто попросить.
— Несомненно, эта прекрасная штука западает в память, но я пришла не для этого.
— Есть окно, через которое надо выпрыгнуть?
— Нет. Возможно, мне понадобится твоя помощь.
— Возможно?
— Если все пойдет гладко, ты просто сможешь ползти назад, чтобы топить свои печали.
— Часто ли у тебя все шло гладко?
— Не часто.
— Похоже на то, что будет опасно?
— Не очень.
— В самом деле, не очень?
Она снова выпила. — Нет. Очень.
— Это насчет Савиана?
— Немного.
— О, Боже, — пробормотал он, потирая переносицу и желая, чтобы темный мир остановился. Сомнения, вот в чем была его проблема. Нерешительность. Слишком много волнуется. Он хотел, чтобы он был пьян чуть меньше. Потом захотел, чтобы больше. Он просил о знаке, разве нет? Зачем он просил о знаке? Он никогда не ожидал получить его.
— Что тебе нужно? — пробормотал он, голос у него был очень тихим.

Острые Концы

Практик Вайл[24] засунул палец под маску, чтобы потереть мелкие ссадины.

Не худшая часть работы, но близко к тому.
— Ага, вот так, — сказал он, тасуя карты, словно это делало его руку менее невезучей, — Думаю, она уже нашла кого-то еще.
— Если у нее есть здравый смысл, — проворчал Паут.
Вайл почти ударил по столу, потом забеспокоился, что может поранить руку и вовремя остановился.
— Вот что я имел в виду под расшатыванием! Предполагается, что мы должны присматривать друг за другом, но ты всегда меня порочишь!
— В клятвах ничего не было о том, чтобы я тебя не порочил, — сказал Паут, бросая пару карт и сгребая еще пару со стола.
— Лояльность его Величеству, — вставил Болдер, — повиновение его Преосвященству, и безжалостное выкорчевывание измен там есть, но ничего ни о каком присматривании ни за кем.
— Это не значит, что это плохая идея, — проворчал Вайл, передвигая неудачливую руку.
— Ты путаешь то, каким бы ты хотел видеть мир, с тем, каков он есть, — сказал Болдер. — Снова.
— Я прошу лишь о небольшой солидарности, это все. Мы все сидим в одной дырявой лодке.
— Тогда начинай выкачивать воду и прекращай к черту скулить. — Паут хорошенько почесал под своей маской. — За все время здесь ты только и делаешь, что скулишь. Еда. Холод. Твоя маска жмет. Твоя возлюбленная. Мой храп. Привычки Болдера. Характер Лорсена. Этого достаточно, чтобы сделать человека весьма раздражительным.
— Даже если жизнь не была достаточно раздражающей, — сказал Ферринг, который не играл и большую часть часа сидел, закинув сапоги на стол. У Ферринга было самое неестественное терпение по части ничего не делания.
Паут посмотрел на него. — Твои сапоги чертовски раздражают.
Ферринг посмотрел на него в ответ. Эти его острые голубые глаза. — Сапоги есть сапоги.
— Сапоги есть сапоги? Что вообще это значит? Сапоги есть сапоги?
— Если вам двоим нечего сказать, подумайте о том, чтобы не говорить. — Болдер кивнул шишкой своей головы в сторону пленника. — Вырви страницу из его книги. — Старик не сказал ни слова на вопросы Лорсена. Не выдавил ничего более ворчания, когда они жгли его. Он просто смотрел, сощурив глаза, сырая плоть блестела между его татуировками.
Взгляд Ферринга переместился на Вайла. — Думаешь, ты вытерпел бы прижигание так же хорошо?
Вайл не ответил. Он не любил размышлять о прижигании. Он не любил жечь кого-то, какие бы клятвы он ни принес, какими бы изменами, убийствами или резней этот человек ни управлял. Одно дело направляться за тысячу миль ради правосудия. И другое прижимать металл к плоти. Он просто совсем не любил думать об этом.
«Инквизиция это спокойная жизнь», — говорил ему отец. «Лучше задавать вопросы, чем давать ответы, а?» И они вместе смеялись над этим, хотя Вайл не находил это забавным. Он, бывало, смеялся над многими несмешными вещами, что говорил его отец. Сейчас он не стал бы смеяться. Или может он преувеличивал свои силы. Была у него такая плохая привычка.
Иногда Вайл раздумывал, была ли причина, по которой прижигать народ, резать и всячески уродовать было правильно. Вряд ли это была праведная тактика, если посмотреть со стороны? В любом случае, она редко приводила к по-настоящему полезным результатам.

Вряд ли это была праведная тактика, если посмотреть со стороны? В любом случае, она редко приводила к по-настоящему полезным результатам. Если только ты здесь не ради самой боли, страха, ненависти и уродования. Возможно, это и было то, ради чего они здесь находились.
Иногда Вайл размышлял, не могут ли пытки стать причиной нелояльности, которую Инквизиция пыталась остановить, но он держал это мнение при себе. Требуется один сорт мужества, чтобы вести атаку, но там позади тебя люди. И нужен совсем другой и более редкий его вид, чтобы встать и сказать: «Мне не нравится, как мы все делаем». Особенно группе палачей. У Вайла не было никакого типа мужества. Так что он просто делал, что ему говорили, пытался не думать об этом, и размышлял, каково это иметь работу, в которую веришь.
У Ферринга не было таких проблем. Он любил работу. Это было видно по его голубым-голубым глазам. Сейчас он ухмылялся, глядя на татуированного человека, и сказал:
— Сомневаюсь, что он будет выдерживать прижигания так же хорошо, к тому времени как вернется в Старикленд. — Пленник просто сидел и смотрел, разрисованные синим ребра двигались от хриплого дыхания. — Много ночей между здесь и там. Возможно много ожогов. Да, в самом деле. Полагаю, он будет хорошим и разговорчивым к…
— Я уже предлагал тебе заткнуться, — сказал Болдер. — Теперь я думаю об издании распоряжения. Что ты…
Раздался стук в дверь. Фактически, три быстрых удара. Практики посмотрели друг на друга, подняв брови. Лорсен вернулся с множеством вопросов. Раз у Лорсена на уме был вопрос, он не стал бы ждать ради ответа.
— Ты откроешь? — спросил Паут Ферринга.
— Зачем бы мне?
— Ты ближе.
— Ты ниже.
— К чему, блядь, это?
— Это меня развлекает.
— Может мой нож в твоей жопе развлечет меня! — И Паут вытащил нож из рукава, лезвие появилось, словно по волшебству. Он любил так делать. Чертов хвастун.
— Вы, двое младенцев, заткнитесь, пожалуйста. — Болдер хлопнул картами по столу, оторвал свой вес от стула и шлепнул по боку ножа Паута. — Я пришел сюда, чтобы отдохнуть от своих чертовых детей, а не ради еще троих.
Вайл снова перетасовал свои карты, раздумывая, есть ли способ победить. Одна победа, разве это слишком много? Но какая невезучая рука. Его отец всегда говорил, «не бывает невезучих рук, бывают невезучие игроки», но Вайл верил в иное.
Еще настойчивый стук. — Ладно, я иду! — бросил Болдер, вытаскивая болты.
— Это не как…
Раздался щелчок и Вайл увидел, как Болдер отшатывается к стене, выглядя весьма расстроенно, и как кто-то заваливается следом. Выглядел он довольно сильным, даже с учетом того, что у них заняло время открыть дверь. Болдер был очевидно согласен, поскольку он открыл рот чтобы пожаловаться, затем он выглядел удивленным, когда вместо этого из него отовсюду потекла кровь. Это было, когда Вайл заметил, что из его горла торчала рукоятка ножа.
Он уронил карты.
— А? — сказал Ферринг, пытаясь встать, но его сапоги запутались в столе. Стучал не Лорсен, это был огромный Северянин, весь покрытый шрамами. Он шагнул в комнату, сжав зубы, и хрустнул! Оставил нож в лице Ферринга по рукоять, его нос расплющился под ним, кровь текла ручьем, и Ферринг захрипел, выгнулся назад и ударился об стол; полетели карты и монеты.

Он шагнул в комнату, сжав зубы, и хрустнул! Оставил нож в лице Ферринга по рукоять, его нос расплющился под ним, кровь текла ручьем, и Ферринг захрипел, выгнулся назад и ударился об стол; полетели карты и монеты.
Вайл споткнулся, Северянин повернул взгляд на него, кровь закапала его лицо, он доставал еще нож из плаща, и…
— Стой! — прошипел Паут. — Или я убью его! — Каким-то образом он оказался у пленника, встав на колени за его стулом, к которому тот был привязан, лезвие ножа прижато к его шее. Всегда быстро соображал этот Паут. Хорошо, что хоть кто-то.
Болдер соскользнул на пол, хрюкая и разливая кровь в расширяющуюся лужу.
Вайл обнаружил, что задержал дыхание и глубоко вздохнул.
Покрытый шрамами Северянин перевел взгляд с Вайла на Паута, назад, слегка поднял подбородок, а затем мягко опустил лезвие.
— Иди за помощью! — крикнул Паут, схватил пальцами седые волосы пленника и дернул его голову назад, щекоча его щетинистую шею кончиком ножа. — Я пригляжу за этим.
Вайл обошел Северянина, его колени дрожали, он отодвинул кожаную занавеску, что отделяла лестницу в форт, пытаясь держать безопасную дистанцию, насколько это возможно. Он поскользнулся на крови Болдера, почти упал, затем отделился от открытой двери и побежал.
— Помогите! — завопил он. — Помогите!
Один из наемников опустил бутылку и косоглазо уставился на него. — Чё? — Празднования все еще вяло продолжались, женщины смеялись, мужики пели, кричали и катались в ступоре, никто из них не наслаждался этим, но они все равно продолжали движения, как труп, который не может перестать дергаться, все ярко освещены палящим костром. Вайл поскользнулся в грязи, шатаясь поднялся, и стащил маску, чтобы крикнуть громче.
— Помогите! Северянин! Пленник!
Кто-то указывал на него и смеялся, кто-то крикнул ему заткнуться, а кто-то блевал на бок палатки, и Вайл смотрел, кто бы мог установить какой-то контроль в этом хаосе, и внезапно почувствовал, как кто-то вцепился ему в руку.
— Ты чего тут тараторишь? — Никто иной, как генерал Коска, влажные глаза блестят в свете костра, белая женская пудра размазана по одной впалой покрытой сыпью щеке.
— Тот Северянин! — визжал Вайл, хватая генерал-капитана за запятнанную рубашку. — Ламб! Он убил Болдера! И Ферринга! — Он указал дрожащим пальцем на форт. — Там!
Надо отдать ему должное, Коске не нужны были убеждения. — Враги в лагере! — взревел он, отбрасывая пустую бутылку. — Окружить форт! Ты, закрой дверь, убедись что никто не выйдет! Димбик, людей назад! Ты, положи женщину! Вооружитесь, негодяи!
Кто-то бросился подчиняться. Двое нашли луки и неуверенно направили их на дверь. Один случайно выстрелил в огонь. Другие озадаченно пялились, или продолжали пьянку, или стояли скалясь, воображая, что это тщательно продуманная шутка.
— Какого черта происходит? — Лорсен, черный плащ накинут поверх ночной рубашки, волосы дико раскиданы по голове.
— Похоже, наш друг Ламб пытается спасти вашего пленника, — сказал Коска. — Отойдите от двери, идиоты — думаете, это шутка?
— Спасти? — пробормотал Сворбрек, поднимая брови под косо надетыми очками, очевидно недавно выползший из постели.
— Спасти? — бросил Лорсен, хватая Вайла за воротник.

— Спасти? — бросил Лорсен, хватая Вайла за воротник.
— Паут схватил пленника… в плен. Он присматривает за этим…
Фигура шатаясь вывалилась из открытой двери форта, сделала несколько ленивых шагов, глаза широко раскрыты под маской, руки прижаты к груди. Паут. Он упал на лицо, кровь окрасила снег вокруг него в розовый.
— Что вы говорили? — бросил Коска. — Завизжала женщина, отшатываясь назад, зажимая рот рукой. Мужчины начали вытаскиваться из палаток и лачуг, с затуманенными глазами, напяливая одежду и части доспехов, нащупывая оружие, дыхание парило на холоде.
— Притащите сюда больше луков! — проорал Коска, вцепляясь ногтями в покрытую волдырями шею. — Хочу, чтобы вы утыкали все, что покажется! Уберите чертовых гражданских!
Лорсен прошипел Вайлу в лицо: — Контус все еще жив?
— Я так думаю… он был, когда я… когда я…
— Малодушно сбежал? — Наденьте вашу маску, черт возьми, вы позор!
Возможно Инквизитор был прав, и Вайл был позорным практиком. Он чувствовал странную гордость от такой возможности.
— Вы слышите меня, мастер Ламб? — крикнул Коска, когда сержант Дружелюбный помог ему влезть в его позолоченный ржавый нагрудник — сочетание роскоши и угасания, лучше всего характеризовавшее этого человека.
— Ага, — донесся голос Северянина от задней двери форта. Над лагерем установилось подобие тишины, впервые с тех пор, как наемники предыдущим днем с триумфом вернулись.
— Я так рад, что вы снова почтили нас своим присутствием! — Генерал-капитан махнул наполовину одетым лучникам идти вокруг лачуг. — Хотел бы я, чтоб вы послали весточку, что придете, тогда мы могли бы подготовить более подходящий прием!
— Думал вас удивить.
— Мы ценим жест! Но должен сказать, у меня тут сто пятьдесят бойцов! — Коска оглядел качающиеся луки, влажные глаза, желтые лица его Компании. — Некоторые из них очень пьяны, но все же. Хоть я давний поклонник финалов, в которых все идет прахом, я в самом деле не вижу для вас счастливого окончания!
— Никогда не везло со счастливыми концами, — донесся рык Ламба. Вайл не знал, как человек мог быть таким спокойным в этих обстоятельствах.
— Как и мне, но возможно мы могли бы устроить его между нами! — Парой жестов Коска отправил еще людей бежать по обеим сторонам форта и приказал принести свежую бутылку. — Теперь почему бы вам обоим не сложить оружие и не выйти, и мы могли бы обсудить все как цивилизованные люди!
— И с цивилизацией никогда не везло, — крикнул Ламб. — Полагаю, вам придется прийти ко мне.
— Чертов Северянин, — пробормотал Коска, вытаскивая пробку из последней бутылки и отбрасывая ее прочь. — Димбик, кто-нибудь из ваших людей трезв?
— Вы хотели, чтоб они напились, как только возможно, — сказал капитан, запутавшийся в своей испачканной перевязи, которую он пытался надеть.
— Теперь они нужны мне трезвыми.
— Возможно несколько были на страже…
— Шлите их сюда.
— И нам нужен Контус живым! — гавкнул Лорсен.

Димбик поклонился. — Мы сделаем все что возможно, Инквизитор.
— Но обещать не можем. — Коска сделал долгий глоток из бутылки, не отрывая взгляд от дома. — Мы заставим этого Северного ублюдка пожалеть, что он вернулся.
— Тебе не следовало возвращаться, — проворчал Савиан, заряжая арбалет.
Ламб приоткрыл дверь, чтобы посмотреть. — Уже жалею. — Удар, щепки, и яркий наконечник болта показался между досками. Ламб отдернул голову и пинком закрыл дверь. — Пошло немного не так, как я надеялся.
— Можно сказать о большинстве вещей в жизни.
— В моей жизни несомненно. — Ламб взялся на ручку ножа в шее Практика, вытащил его, вытер о черный жакет мертвеца и бросил Савиану. Тот выхватил его из воздуха и засунул за ремень.
— Никогда не бывает слишком много ножей, — сказал Ламб.
— Правило, по которому стоит жить.
— Или умереть, — сказал Ламб, бросая следующий. — Нужна рубашка?
Савиан потянул руки, глядя, как двигаются татуировки. Слова, по которым он старался прожить жизнь. — Какой смысл накалывать их, если нет возможности показать? Я скрывал их слишком долго.
— Полагаю, человек должен быть тем, что он есть.
Савиан кивнул. — Хотел бы я, что б мы встретились тридцать лет назад.
— Нет, не хотел бы. Тогда я был бешеным уебком.
— А теперь?
Ламб воткнул кинжал в стол. — Думал, я чему-то научился. — Он бросил другой в дверной проем. — Но вот я здесь, раздаю ножи.
— Ты выбираешь путь, разве нет? — Савиан начал натягивать тетиву на другом арбалете. — И думаешь, что это лишь до завтра. Затем тридцать лет спустя смотришь назад и видишь, что выбирал путь на всю жизнь. Если б знал тогда, возможно думал бы тщательнее.
— Возможно. Если честно, я никогда не был силен в том, чтобы думать тщательно.
Савиан наконец отвел тетиву, взглянув на слово «свобода», вытатуированном вокруг его запястья как браслет. — Всегда думал, что умру, воюя за дело.
— Ты и умрешь, — сказал Ламб, все еще занятый раскладыванием оружия по комнате. — За дело спасения моей старой жирной жопы.
— Благородный призыв. — Савиан уложил болт на место. — Полагаю, я поднимусь наверх.
— Полагаю, тебе лучше. — Ламб вытащил меч, взятый у Ваердинура, длинный и тусклый, с этим блеском серебряной буквы. — На всю ночь не затянется.
— Ты тут будешь нормально?
— Возможно для тебя будет лучше, если останешься наверху. Бешеный уебок из прошлого — иногда он приходит навестить.
— Тогда я оставлю вас двоих. Тебе не следовало возвращаться. — Савиан протянул руку. — Но я рад, что ты вернулся.
— Не пропустил бы этого. — Ламб схватил руку Савиана и сжал ее, и они посмотрели друг другу в глаза. В этот момент казалось, что между ними было такое понимание, словно они впервые встретились тридцать лет назад. Но время для дружбы прошло. Савиан всегда прилагал больше усилий к врагам, и снаружи в них не было недостатка.

Но время для дружбы прошло. Савиан всегда прилагал больше усилий к врагам, и снаружи в них не было недостатка. Он повернулся, и поскакал через три ступеньки, на чердак, по арбалету в каждой руке и болты за плечом.
Четыре окна, два спереди, два сзади. Соломенные тюфяки вдоль стен, и низкий столик с горящей лампой, и в ее мерцающем свете был охотничий лук, колчан стрел, и блестел металл шипастой булавы. Удобная штука у наемников — они оставляют оружие там, куда они идут. Он скользнул к фасаду, тщательно установил один из арбалетов под левым окном, пробежал к правому с другим, открывая ставни и глядя наружу.
Внизу снаружи все было частичкой хаоса, подсвеченной огромным костром; кружились искры, люди спешили туда и сюда на дальней стороне. Похоже некоторые из тех, кто собирался обогатиться на отходах Компании, не предполагали, что окажутся в середине сражения. Труп одного из Практиков валялся недалеко от двери, но Савиан не лил по нему слез. Он бы заплакал как дитя, да за годы его глаза пересохли. Им пришлось. С тем, что он видел, и что сделал, во всем мире не хватило бы соленой воды.
Он увидел лучников, приседавших у лачуг, с луками направленными к форту, быстро отметил их позиции, углы, дистанции. Затем он увидел людей, спешащих вперед, с топорами наготове. Он схватил лампу со стола и бросил ее кружиться в темноту, увидел, как она разбилась на соломе крыши одной из лачуг, и жадно проросли языки пламени.
— Они идут к двери! — крикнул он.
— Сколько? — донесся снизу голос Ламба.
— Может пятеро, — его взгляд метался через тени вокруг костра. — Шесть! — он упер приклад арбалета в плечо, устанавливая его прямо и ровно, тепло и знакомо, как обвивался вокруг спины любовницы. Он хотел бы, чтобы он провел больше времени, обвиваясь вокруг спины любовницы, и меньше вокруг арбалета, но он выбрал свой путь, и здесь был очередной шаг по нему. Он нажал спусковой крючок и почувствовал, как лук дернулся, и один из людей с топорами отшатнулся вбок и сел.
— Пять! — Крикнул Савиан, переходя от одного окна к другому, укладывая один арбалет и поднимая второй. Услышал, как стрелы защелкали в раму позади, одна закрутилась в темноте комнаты. Он поднял арбалет, поймал темную фигуру на фоне огня, почувствовал выстрел, и наемник зашатался назад и опрокинулся в пламя, и даже в этом шуме Савиан мог слышать, как он кричит, сгорая.
Он скользнул вниз к стене под окном. Увидел, как стрела влетела над ним и задрожала в балке. На миг его сразил кашель, ему удалось его унять, дыхание скрежетало и жгло вокруг ребер, жаля плоть. Топоры в дверь, сейчас он слышал, как они стучали. Пришлось оставить это Ламбу. Единственный из живых людей, кому он мог доверить эту задачу. Он слышал голоса сзади, тихие, но он их слышал. Поднялся на ноги и отбежал к задней стене, поднимая охотничий лук, не было времени застегивать колчан, лишь загнал его за ремень.
Он сделал долгий хрипящий вдох, удержался от кашля и сдержал его, взял стрелу, натянул тетиву, одним движением высунул кончик лука перед ставнями и открыл их, встал, наклонился наружу и медленно выдавил воздух через сжатые губы.
Люди склонились к земле в тенях у низа задней стены. Один посмотрел вверх широко раскрытыми глазами на круглом лице, и Савиан выстрелил в его открытый рот не больше чем с двух шагов. Поставил следующую стрелу. Он видел, как свет блеснул на наконечнике стрелы лучника, который сделал то же. Выстрелил ему в грудь. Достал следующую стрелу. Увидел, как быстро пробегает человек. Подстрелил и его, и увидел, как тот рухнул в снег. Хруст шагов, последний из них убежал.

Савиан прицелился и выстрелил ему в спину, тот пополз, захныкал и закашлял, Савиан поставил стрелу и выстрелил в него второй раз, локтями закрыл ставни и снова вдохнул.
Его настиг кашель, и он стоял, содрогаясь, напротив стены. Он слышал рев внизу, лязг стали, брань, грохот, удары, драку.
Спотыкаясь, он снова дошел до переднего окна, натянул тетиву, увидел двух мужиков, спешащих к двери, застрелил одного в лицо, и ноги того подкосились. Другой затормозил и поспешно удрал вбок. Стрелы застучали по фасаду здания, когда Савиан увернулся.
Треск, и ставни в заднем окне распахнулись, показывая квадрат ночного неба. Савиан увидел руку на подоконнике, дал упасть луку и схватил, пробегая, булаву, качая ее низко и быстро, чтобы не попасть по стропилам, и ударил ей по голове в шлеме, когда та показалась, отправив кого-то падать в ночь.
Он повернулся, черная фигура появилась в окне — человек скользнул в мансарду, с ножом в зубах. Савиан прыгнул на него, но рукоять булавы отскочила от его плеча, и они схватились, боролись и рычали друг на друга. Савиан почувствовал жжение в кишках, отступил к стене, потянулся к ножу на поясе. Он увидел половину рычащего лица наемника, освещенного огнем, и ударил в нее, разрезал, черная плоть свисала с головы, когда тот спотыкаясь метался по мансарде. Савиан бросился ему наперерез, упал на него, утащил вниз и ударил, и кашлянул и бил, пока тот не прекратил двигаться; он стоял на коленях на нем, каждый кашель отзывался в ране в его кишках.
Булькающий крик начался внизу, и Савиан услышал, как кто-то визжит: «Нет! Нет! Нет!», плача, отчаянно, и он услышал ворчание Ламба: «Да, уебок!». Два тяжелых удара, затем долгая тишина.
Ламб вниз издал что-то типа стона, потом снова грохот, словно он кого-то пинал.
— Ты в порядке? — крикнул он, его собственный голос звучал тяжело и странно.
— Все еще дышу! — донесся голос Ламба, еще более странный. — Ты?
— Подцепил царапину. — Савиан убрал руку от татуированного живота, кровь там блестела черным. Много крови.
Он хотел бы поговорить с Корлин последний раз. Сказать ей все те вещи, о которых думаешь, но никогда не говоришь, потому что их тяжело сказать, и будет время после. Как горд он был тем, кем она стала. Как бы гордилась ее мать. Продолжать бой. Он поморщился. Или может быть сдать бой, потому что жизнь лишь одна, и разве хочется, оглянувшись, видеть только кровь на руках?
Но было поздно говорить ей что-то. Он выбрал путь, и здесь он заканчивался. Было неплохое представление, как все говорили. Что-то хорошее, что-то плохое, гордость и стыд, как у большинства. Он кашляя прополз вперед, взял один из арбалетов и начал натягивать тетиву клейкими руками. Чертовы руки. Нет в них силы, которая была когда-то.
Он встал перед окном, люди все еще двигались там, и лачуга, в которую он швырнул лампу, теперь отправляла вверх ревущее пламя, и он заорал в ночь.
— Это все на что вы способны?
— К сожалению для вас, — донесся голос Коски. — Нет!
Что-то заискрилось и зашипело в темноте, и последовала вспышка как днем.
Раздался шум, словно голос Бога, который, как говорят писания, сравнял дерзкий город Немай одним лишь шепотом. Джубаир убрал руки от ушей, в них все еще звенело, и покосился на форт, когда удушающий дым начал расчищаться.
Много ущерба было причинено зданию.

Были дыры размером с палец, и с кулак, и с голову, разорвавшие стены нижнего этажа. Половина верхнего этажа покинула мир, расщепленные доски тлели, три расколотых балки все еще цеплялись друг за друга в одном углу, как напоминание о форме, которая была раньше. Потом раздался треск, и половина крыши упала, куски дранки застучали по земле.
— Впечатляет, — сказал Брачио.
— Запряженная молния, — прошептал Джубаир, хмурясь на латунную трубку. Она почти выпрыгнула из своего лафета от силы взрыва, и сейчас косо стояла на нем, дым все еще мягко выходил из ее почерневшего жерла. — Такая мощь должна принадлежать лишь Богу.
Он почувствовал руку Коски на плече. — И все же Он дает ее нам взаймы, чтобы мы сделали Его работу. Возьмите людей туда и найдите двух этих ублюдков.
— Контус мне нужен живым! — бросил Лорсен.
— Если это возможно. — Старик наклонился ближе, чтобы прошептать. — Но мертвым так же хорошо.
Джубаир кивнул. Он пришел к выводу уже давно, что Бог иногда говорит устами Никомо Коски. Непривлекательный пророк, кто-то мог бы сказать — вероломный, попирающий законы, розовый пьяница, который никогда не произносил слова молитвы за всю его длинную жизнь — но с первого момента, как Джубаир увидел его в битве, и узнал, что тот не ведает страха, он чувствовал в нем осколок божественного. Определенно он ходил в тени Бога, как Пророк Кхалюль прошел через дождь из стрел с одной лишь верой, защищающей его, и вышел нетронутым, и таким образом заставил Императора Гурков дать обещание и смириться перед Всемогущим.
— Вы трое, — сказал он, выбирая пальцем людей, — по моему сигналу идите в дверь. Вы трое, идите со мной.
Один из них, Северянин, потряс головой, его глаза были круглые как полная луна. — Это… он, — прошептал он.
— Он?
— Д… д…, — и в онемевшей тишине он зажал средний палец левой руки.
Джубаир фыркнул. — Тогда оставайся, глупец. — Он побежал вокруг форта, через тень, и глубокую тень, все едино для него, ибо он нес свет Бога внутри. Его люди смотрели вверх на здание, дыша тяжело, испуганно. Они думали, что мир сложное место, полное опасностей. Джубаир жалел их. Мир был прост. Единственная опасность — противиться замыслу Бога.
Щепки, обрывки и пыль были разбросаны по снегу перед зданием. Это, и несколько застреленных людей, один сидел у стены и тихо булькал, держа руку на древке, торчащем из его рта. Джубаир проигнорировал их и тихо оценил заднюю стену форта. Он смотрел в разрушенный чердак, мебель была разбита, солома из тюфяков разбросана, признаков жизни нет. Он смел угольки и поднялся наверх, вытащил меч, металл блеснул в ночи, бесстрашно, праведно, благочестиво. Он двинулся вперед, наблюдая за лестничным колодцем, черным в тенях. Он услышал звук снизу, регулярные бум, бум, бум.
Он наклонился наружу к фасаду здания и увидел кучку из трех его людей внизу. Он зашипел на них, передний пнул ногой и прыгнул внутрь. Джубаир указал остальным двум на лестничный колодец. Повернувшись, он почувствовал что-то под подошвой его сапога. Рука. Он наклонился и оттащил доску вбок.
— Контус здесь! — крикнул он.
— Живой? — донеслось пронзительное блеяние Лорсена.
— Мертвый.
— Черт возьми!
Джубаир собрал то, что осталось от повстанца, и выкатил через неровный остаток стены; останки свалились в снег рядом со стеной здания и лежали, сломанные и окровавленные, татуировки порваны многочисленными ранами.

Джубаир подумал о притче о гордом человеке. Правосудие Бога настигает и великих и мелких одинаково, все одинаково беспомощны перед Всемогущим, неизбежным и необратимым, и так оно и было, так и было. Теперь остался лишь Северянин, и каким бы ужасным он ни был, приговор уже был в сознании Бога…
Крик расколол ночь, снизу донеслись грохот, рычание и стоны, и царапанье металла, затем странный трескучий смех, и еще один крик. Джубаир зашагал к ступенькам. Теперь снизу донесся вопль, ужасный, словно грешный мертвец отправлялся в ад, рыданья перешли в тишину. Кончик меча Джубаира указывал путь. Бесстрашно, праведно… Он засомневался, облизывая губы. Чувствовать страх означало быть без веры. Человеку не дано понять замысел Бога. Нужно лишь принять свое место в нем.
Так что он крепко сжал челюсть и пошел вниз по ступенькам.
Внизу было черно как в аду, свет сиял лучами мерцающего красного, оранжевого, желтого, через дыры в стене фасада, создавая странные тени. Черно как в аду, и как в аду воняло смертью; такая сильная вонь, что она казалась твердой. Джубаир, спускаясь, наполовину задержал дыхание, шаг за скрипучим шагом, глаза постепенно привыкали к темноте.
Какое откровение?
Кожаные занавески, что разделяли комнату, висели порванные, окаченные и запятнанные черным, они немного шевелились как от ветра, хотя в комнате было спокойно. Его сапог задел за что-то, и он посмотрел вниз. Отделенная рука. Хмурясь, он проследил ее блестящий след к черной полосе; плоть, бесчеловечно искалеченная, была свалена в кучу, внутренности вытащены и раскиданы, и размотаны блестящими кольцами.
В середине стоял стол, и на нем была груда голов, и когда свет огней снаружи осветил их, они смотрели на Джубаира с выражением ужасной безжизненности, бешено скосившись, странно вопрошая, зло обвиняя.
— Бог… — сказал он. Джубаир устраивал резню именем Всемогущего, и до сих пор он не видел ничего подобного. Это не было описано ни в одном писании, за исключением, возможно, запрещенной седьмой из семи книг, запечатанной в раке в Великом Храме в Шаффе, в которой были описаны вещи, что Гластрод принес из ада.
— Бог… — пробормотал он. И пьяный смех забулькал из теней, шкуры хлопнули, и кольца, на которых они висели, застучали. Джубаир метнулся вперед, ударил, рубанул, резанул темноту, никуда не попал, кроме качающихся шкур, клинок запутался в коже; он поскользнулся на крови, упал, поднялся, повернулся, повернулся, смех был везде вокруг него.
— Бог? — промямлил Джубаир, и он с трудом мог выговорить священное слово из-за странного чувства, начинающегося в его кишках и надвигавшегося по его позвоночнику, его скальп зазвенел, а колени затряслись. Все самое ужасное лишь туманно вспоминалось. Детские воспоминания, затерянные в темноте. Потому что как сказал Пророк, человек, который познает страх каждый день, становится к нему привычен. Человек, который не знает страха, как он встретится с этим ужасным незнакомцем?
— Бог… — хныкнул Джубаир, шагая назад к ступенькам, и внезапно его схватили руки.
— Умер, — донесся шепот. — Но я здесь.
— Черт возьми! — снова огрызнулся Лорсен. Его заветная мечта представить печально известного Контуса перед Открытым Советом, в цепях и униженного, и покрытого татуировками, которые вполне можно прочесть как: «дайте Инквизитору Лорсену повышение, которого он так давно заслуживает», исчезло в дыму. Или растворилось в крови. За это светит тринадцать лет уголовной колонии в Англанде.

Или растворилось в крови. За это светит тринадцать лет уголовной колонии в Англанде. Все скачки, все жертвы, все унижения. Не смотря на все его усилия, вся экспедиция обратилась в фарс, и он не сомневался, на чью не заслуживающую голову свалится вся вина. Он шлепнул в ярости по ноге. — Я хотел его живым!
— Как и я, замечу. — Коска, прищурившись, смотрел сквозь дым на разрушенный форт. — Судьба не всегда добра к нам.
— Вам легко говорить, — отрезал Лорсен. Что еще хуже — если это возможно — он потерял половину Практиков за одну ночь, и это была лучшая половина. Он хмуро посмотрел на Вайла, все еще суетившегося из-за своей маски. Как возможно для Практика выглядеть так жалко и не угрожающе? Этот человек определенно излучал сомнение. Достаточно, чтобы посеять сомнение в каждом вокруг него. У Лорсена было много сомнений за годы, но он делал то, что необходимо, и держал их втиснутыми в плотный маленький пакет глубоко внутри, откуда они не могли просочиться и отравить его цели.
Дверь медленно со скрипом открылась, и нервно выбежали лучники Димбика, направив арбалеты в этот квадрат темноты.
— Джубаир? — гавкнул Коска. — Джубаир, вы достали его? Отвечай мне, черт возьми!
Что-то вылетело, отскочило с пустым звуком, покатилось по снегу и остановилось у огня.
— Что это? — спросил Лорсен.
Коска пожевал ртом. — Голова Джубаира.
— Судьба не всегда добра, — пробормотал Брачио.
Еще одна голова описала дугу из двери и упала в огонь. Третья приземлилась на крыше одной из лачуг, покатилась вниз и остановилась в водосточном желобе. Четвертая упала среди лучников, и один из них, отшатнувшись, уронил арбалет, болт вонзился в бочку рядом. Еще головы, и еще, с развевающимися волосами, вываленными языками, крутились, плясали, разбрызгивали пятна крови.
Последняя голова высоко отскочила и покатилась по овалу вокруг костра, чтобы остановиться прямо напротив Коски. Лорсен не был человеком, у которого капля крови вызывала отвращение, но даже он вынужден был признать, что немного нервничал от этой демонстрации безгласной брутальности.
Менее брезгливый генерал-капитан шагнул вперед и злобно пнул голову в огонь. — Скольких людей убили эти два старых ублюдка? — Хотя без сомнения, Старик был намного старше, чем любой из них.
— Уже около двадцати, — сказал Брачио.
— Мы, блядь, выходим за нормы! — Коска в ярости повернулся к Сворбреку, который неистово строчил в своем блокноте. — Какого черта вы там пишете?
Автор посмотрел вверх, отраженное пламя плясало на его очках. — Ну, это… довольно драматично.
— Вы находите?
Сворбрек слабо указал на разрушенный форт. — Он пришел за спасением своего друга против невозможных шансов…
— И добился, что того убили. Разве человек, который прет против невозможных шансов, не считается обычно непроходимым идиотом, нежели героем?
— Граница между ними всегда туманна… — пробормотал Брачио.
Сворбрек поднял ладони. — Я пришел за историей, которая расшевелит кровь…
— И я не смог вам угодить, — отрезал Коска, — так? Даже мой чертов биограф бросает меня! Без сомнений, я кончу злодеем в книге, которую поручил написать, пока вон того безумца-головореза прославляют до стропил! Как тебе это нравится, Темпл? Темпл? Куда мой чертов юрист запропастился? Что насчет вас, Брачио?
Стириец вытер свежие слезы из влажного глаза.

— Я пришел за историей, которая расшевелит кровь…
— И я не смог вам угодить, — отрезал Коска, — так? Даже мой чертов биограф бросает меня! Без сомнений, я кончу злодеем в книге, которую поручил написать, пока вон того безумца-головореза прославляют до стропил! Как тебе это нравится, Темпл? Темпл? Куда мой чертов юрист запропастился? Что насчет вас, Брачио?
Стириец вытер свежие слезы из влажного глаза. — Думаю, пришло время положить конец балладе о девятипалом Северянине.
— Наконец-то здравый смысл! Принесите другую трубу. Я хочу, чтобы форт был сровнен с землей. Я хочу, чтобы из этого вмешивающегося болвана сделали кашу, слышите? Кто-нибудь, принесите мне еще бутылку. Меня тошнит, что меня, блядь, не принимают всерьез! — Коска выбил блокнот Сворбрека из его рук. — Немного уважения, разве это слишком много? — Он ударил биографа по сапогу, и тот резко сел в снег, удивленно прижав одну руку к щеке.
— Что за шум? — сказал Лорсен, поднимая ладонь для тишины. Из темноты, быстро нарастая, раздались удары и грохот, и он нервно шагнул к ближайшей лачуге.
— Черт побери, — сказал Димбик.
Из ночи, громыхая, появилась лошадь, с дикими глазами, и мгновением позже еще дюжины, катясь волной со склона в сторону лагеря, вздымая снег; кипящая масса животных, поток лошадиной плоти приближался галопом.
Люди побросали оружие и бежали, ныряли, закатывались под любое укрытие. Лорсен зацепился за хлопающую фалду и растянулся в грязи. Он слышал вопли и уловил проблеск Даба Свита, который ехал верхом позади стада, дико ухмылялся и поднимал шляпу в салюте, объезжая лагерь. Затем лошади оказались среди зданий, и все стало адом молотящих, бьющих, дробящих копыт, криков, метаний, встающих на дыбы зверей, и Лорсен беспомощно распластался у ближайшего сарая, вцепившись ногтями в грубо обработанное дерево.
Что-то ударило его по голове, почти отправило его вниз, но он цеплялся, цеплялся, пока шумело, словно конец света разверзся вокруг него, и сама земля дрожала под силой всех этих взбесившихся животных. Он задыхался, хрюкал и сжимал зубы, и зажимал глаза так сильно, что они заболели, щепки и грязь и камни жалили его щеку.
Затем внезапно наступила тишина. Пульсирующая, звенящая тишина. Лорсен оторвал себя от лачуги, и сделал качающийся шаг или два через разбитую копытами грязь, моргая в тумане дыма и оседающей грязи.
— Они напугали лошадей, — пробормотал он.
— Вы, блядь, так думаете? — взвизгнул Коска, отшатываясь от ближайшей двери.
Лагерь был опустошен. Нескольких палаток не было; ткань и их содержимое — человеческое и материальное — втоптано в снег. Разрушенный форт продолжал дымиться. Две лачуги были полностью в огне, горящая солома падала вниз, оставляя везде маленькие огоньки. Между зданиями были свалены тела, растоптанные мужчины и женщины, в различных состояниях одежды. Раненные завывали, или блуждали, изумленные и окровавленные. Там и здесь лежали, слабо лягаясь, раненные лошади.
Лорсен прикоснулся одной рукой к голове. Его волосы были липкими от крови. Струйка щекотала его бровь.
— Ебаный Даб Свит! — прорычал Коска.
— Я говорил, что у него серьезная репутация, — пробормотал Сворбрек, вылавливая оборванный блокнот из грязи.
— Возможно, следовало заплатить ему его долю, — задумчиво сказал Дружелюбный.

— Можешь отнести ему ее сейчас, если хочешь! — Коска указал когтистым пальцем. — Она в… фургоне. — Он стих до неверящего карканья.
Укрепленный фургон исчез. Перед фортом был лишь выдающийся пустой кусок темноты.
— Где он? — Коска смел Сворбрека с пути и побежал туда, где стоял фургон. Две глубокие колеи от колес были отлично видны в снежной грязи среди отпечатков копыт, и они направлялись вниз по склону в сторону Имперской Дороги.
— Брачио, — голос Коски взвивался, пока не стал безумным визгом, — найди несколько ебаных лошадей и отправляйся за ними!
Стириец пялился. — Вы хотели, чтобы все лошади были собраны вместе. Они сбежали!
— Некоторые должно быть отделились от табуна! Найди полдюжины и отправляйся за этими ублюдками! Живо! Живо! Живо! — И он в ярости пнул снег в Брачио, чуть не упав. — Где, черт возьми, Темпл?
Дружелюбный посмотрел вверх от следов фургона и поднял бровь.
Коска сжал руки в дрожащие кулаки. — Все кто может, готовьтесь выдвигаться!
Димбик обменялся взволнованным взглядом с Лорсеном. — Пешком? До самого Криза?
— Мы соберем лошадей по пути!
— Что насчет раненных?
— Те, что могут идти, добро пожаловать. Те кто не могут, означают большие доли для остальных. Теперь заставь их двигаться, чертов идиот!
— Да, сир, — пробормотал Димбик, стаскивая и кисло отбрасывая свою перевязь, которая, уже развалившаяся, стала совершенно запачканной навозом, когда он нырнул в укрытие.
Дружелюбный кивнул в сторону форта. — А Северянин?
— Похуй Северянина, — прошипел Коска. — Облить здание маслом и сжечь. Они украли наше золото! Они украли мои мечты, понимаешь? — Он хмуро посмотрел на Имперскую Дорогу, следы фургона исчезали в темноте. — Я не буду снова разочарован.
Лорсен подавил искушение повторить утверждение Коски о том, что судьба не всегда добра. Вместо этого, пока наемники карабкались друг по другу в своих приготовлениях к отъезду, он стоял, глядя на забытое тело Контуса, лежащее изломанное перед фортом.
— Какая потеря, — пробормотал он. Во всех возможных смыслах. Но Инквизитор Лорсен всегда был практичным человеком. Человеком, который не уклоняется от трудностей и тяжелой работы. Он собрал свои разочарования, затолкал их в тот маленький пакет вместе со своими сомнениями, и направил мысли на то, что можно спасти.
— За это будет расплата, Коска, — пробормотал он в спину генерал-капитану. — Будет расплата.

Быстро в Никуда

Каждый болт, подшипник, доска и крепление в этом монстре среди фургонов стучал, звенел или скрипел в безумной какофонии, столь оглушительной, что Темпл с трудом мог слышать свои вопли ужаса. Сиденье било его в зад, подбрасывало, как груду дешевого тряпья, выбивало из головы стук зубов. Ветви деревьев хлестали из темноты, вцепляясь в бока фургона, бичуя его по лицу. Одна сбила шляпу Шай, и теперь ее волосы трепались вокруг ее широко раскрытых глаз, сфокусированных на дороге; ее губы отогнулись от зубов, и она выкрикивала лошадям самые забористые ругательства.
Темпл боялся представить вес дерева, металла и, сверх того, золота, который они сейчас толкали с горы.

Темпл боялся представить вес дерева, металла и, сверх того, золота, который они сейчас толкали с горы. В любой момент теперь фургон, определенно подвергаемый испытанию за пределами человеческого инженерного искусства, мог разорвать себя на части, и заодно их обоих. Но ужас был постоянным элементом жизни Темпла, и что еще он сейчас мог поделать, кроме как цепляться за эту скачущую машину смерти; мышцы горели от кончиков пальцев до подмышек; желудок крутило от выпивки и страха. Он не знал, что ужасней, закрытые глаза или открытые.
— Тормози! — крикнула Шай ему.
— А хули ты думаешь, я…
Она потащила назад рычаг тормоза, сапоги уперлись в подножку, и ее плечи в спинку сидения, жилы напряглись на шее от усилий. Ободья взвизгнули, как мертвецы в аду, искры посыпались с обеих сторон, как фейерверки на день рождения Императора. Шай тащила поводья другой рукой, и весь мир начал поворачиваться, потом крениться, два огромных колеса взлетели вместе с землей.
Время замедлилось. Темпл орал. Шай орала. Фургон орал. Деревья по бокам поворота бешено летели к ним, смерть была в их середине. Затем колеса ударились об землю, и Темпл почти перелетел через подножку под молотящие копыта лошадей, прикусив язык и задыхаясь от хрипа, и его отбросило обратно на сиденье.
Шай отпустила тормоз и дернула поводья. — Возможно этот забрали слегка быстровато! — крикнула она ему в ухо.
Черта между ужасом и ликованием всегда была чудесна, и Темпл внезапно обнаружил, что пересек ее. Он ударил воздух и завыл: — Пошел нахуй, Коскаааааааа! — в ночь, пока его дыхание не иссякло, и не стало трудно дышать.
— Полегчало? — спросила Шай.
— Я жив! Я свободен! Я богат! — Точно, Бог был. Благосклонный, понимающий, добрый дедушка Бог, снисходительно улыбающийся, глядя на него, даже сейчас. «Рано или поздно приходится что-то сделать, или никогда ничего не добьешься», — сказал Коска. Темпл думал, это ли имел в виду старик. Вряд ли. Он схватил Шай, сжал в объятьях и крикнул на ухо: — Получилось!
— Уверен? — проворчала она, снова дергая поводья.
— Разве все не закончилось?
— Легкая часть.
— Э?
— Они просто так не оставят, так ведь? — крикнула она сквозь стремительный ветер, когда они ускоряли шаг. — Не деньги! Не оскорбление!
— Они пойдут за нами, — пробормотал он.
— В этом был весь смысл упражнения!
Темпл осторожно встал, чтобы посмотреть назад, желая, чтоб он был менее пьяным. Ничего, кроме снега и грязи, распыляемых позади стучащих колес, и деревьев по обеим сторонам, исчезающих в темноте.
— У них же нет лошадей? — Его голос в конце превратился в надеющееся маленькое хныканье.
— Свит задержал их, но они все равно поедут! А эта штука не быстрая!
Темпл еще раз посмотрел назад, желая, чтоб он был пьян сильнее. Черта между ликованием и ужасом была прекрасна, и он быстро пересекал ее обратно. — Может нам стоит остановить фургон? Взять двух лошадей! Бросить деньги! Большую часть по крайней мере…
— Нам нужно дать Ламбу и Савиану время, забыл?
— О, да.

Это. — Проблема с отважным самопожертвованием была в части самопожертвования. Оно просто никогда не было ему присуще. Следующий толчок принес прилив обжигающей рвоты к горлу Темпла, он попытался проглотить, задохнулся, разбрызнул и почувствовал с дрожью, как она прожигает путь через его нос. Он посмотрел на небо — звезды уже исчезли, оно стало из черного железно-серым, и наступил рассвет.
— Воааа! — Очередной изгиб неожиданно появился из мрака, и Шай снова потянула визжащие тормоза. Темпл слышал, как груз скользит и звенит позади, когда фургон накренился на угол, всем своим весом желая обрушиться вниз с горы.
Когда они с грохотом выпрямились, раздался жуткий треск, и Шай зашаталась на своем сидении, одну ее ногу подбросило, она закричала, оттого что ее начало выбрасывать из фургона. Рука Темпла схватила ее за пояс и втащила обратно; конец лука, перекинутого через ее плечо чуть не выбил ему глаз, и она упала рядом с ним, хлопая поводьями.
Она держала что-то. Рычаг тормоза. И определенно больше не приделанный. — Видимо, это конец!
— Что нам делать?
Она бросила деревяшку через плечо и та укатилась на дорогу за ними. — Не останавливаться?
Фургон вылетел из деревьев на плато. Первые проблески рассвета лились с востока; яркий край солнца показался над холмами, начиная превращать грязно-серое небо в полинявшее голубое, полоски облаков в слегка розовые, и заставляя блестеть твердый снег, укрывавший местность.
Шай усердно работала поводьями, и снова прикрикнула на лошадей, что Темплу казалось слегка нечестным, пока он не вспомнил, насколько крики действовали на него лучше, чем ободрения. Их головы опускались, гривы взлетали, и фургон набирал все большую скорость, колеса крутились быстрее на ровном, и еще быстрее; заснеженный кустарник пролетал мимо, ветер бил Темпла в лицо, щипал за щеки, и стремился в его замерзший нос.
Далеко впереди он видел лошадей, разбросанных по плато, Свит и Плачущая Скала несомненно уводили табун дальше. Не драконьи запасы для пенсии, но они выручат неплохую прибыль за пару сотен лошадей. Когда дело доходит до скота, люди здесь больше сосредоточены на цене, чем на происхождении.
— Кто-нибудь преследует? — крикнула Шай, не отрывая глаз от дороги.
Темплу удалось с помощью руки подняться на сиденье, достаточно длинное, чтобы встать и посмотреть назад. Лишь зазубренная чернота деревьев и быстро растущее пространство ровной белизны между ними и фургоном.
— Нет! — крикнул он, самоуверенность начала потихоньку возвращаться. — Ни кого… подожди! — Он заметил движение. Всадник. — О, Боже, — пробормотал он, самоуверенность полностью пересохла. Еще всадники. — О, Боже!
— Сколько?
— Три! Нет! Пять! Нет! Семь! — позади все еще было несколько сотен шагов, но они нагоняли. — О, Боже, — сказал он снова, падая на трясущееся сидение. — Каков теперь план?
— Мы уже достигли конца плана!
— Было скверное чувство, что ты так скажешь.
— Держи поводья! — крикнула она, бросая их ему.
Он дернул руками. — И что делать?
— Можешь вести?
— Плохо!
— Я думала, ты занимался всем!
— Плохо!
— Блядь, мне остановиться и дать тебе урок? Веди! — Она вытащила нож из ремня и также предложила ему.

— Или можешь драться.
Темпл сглотнул. Затем взял поводья. — Я поведу. — Точно, Бог был. Жалкий мелкий обманщик, трясущий своей божественной жопой от смеха над усилиями Темпла. И вряд ли впервые.
Шай размышляла, как много времени в жизни она провела, сожалея о последнем решении. Слишком много, это верно. И похоже сегодня она собиралась пахать то же старое поле.
Она втащилась через деревянный парапет на залитую смолой крышу фургона, скачущую под ее ногами, как норовистый бык, пытающийся сбросить седока. Она добралась до конца, сдернула лук в руку, убрала теплящиеся волосы и покосилась на плато.
— Вот дерьмо, — пробормотала она.
Семь всадников, прямо как сказал Темпл, и они нагоняли. Все что им нужно сделать, это заехать перед фургоном, сбить лошадь или две в упряжке, и все. Они все еще были вне зоны обстрела, особенно если стрелять с того, что с тем же успехом могло быть плотом на стремнине. Она неплохо управлялась с луком, но и волшебницей не была. Ее взгляд перешел на люк на крыше, она бросила лук и помчалась к нему на четвереньках, вытащила меч и пихнула под проушину, на которой был висячий замок. Слишком крепкая и тяжелая. Смола вокруг петель была намазана небрежно, хотя дерево более чем наполовину сгнило. Она воткнула кончик меча туда, повернула, подолбила, поработала с креплениями, с другой петлей.
— Они скачут? — услышала она визг Темпла.
— Нет! — выдавила она сквозь сжатые зубы, подсовывая меч под петлю и вытаскивая обратно. — Я пришила их всех!
— Правда?
— Нет, нихуя не правда! — И она упала на задницу, когда решетка оторвалась от петель и шлепнулась. Она отбросила меч, совершенно изогнутый, пальцами открыла решетку, и начала карабкаться в темноту. Фургон ударил что-то и с треском толкнулся, вырвав лестницу из ее рук и бросив ее на лицо.
Сверху сочился свет, через трещины вокруг ставней на узких окнах. С обеих сторон были тяжелые решетки, на замках и набитые сундуками, коробками, седельными сумками, которые подпрыгивали, ударялись, бряцали, сокровища просыпались, золото блестело, камни мерцали, монеты скользили по доскам пола; хватило бы выкупить пять королей и останется еще на дворец-другой. Под ней была пара мешков, набитых деньгами. Она стояла, подпрыгивая от решеток в стороны, поскольку фургон шатало влево и вправо на стонущих рессорах, начала оттаскивать ближайший мешок к яркой линии между задними дверями. Адски тяжелый, но она таскала много мешков в свое время, и не собиралась дать этому победить ее. Ее достаточно побеждали, и это ей никогда не нравилось.
Она чертыхаясь вывернула болты, пот заливал ее лоб, затем, плотно прижимаясь к решетке рядом с ней, распахнула двери сапогом. Внутрь влетел ветер; открылась яркая, белая пустота плато и стучащие пятна колес и снег бил из-под них; черные фигуры всадников преследовали, теперь уже ближе. Намного ближе.
Она выхватила нож и разрезала мешок, запустила руку внутрь и вытащила пригоршню монет, и еще, и другой рукой, потом обеими, швыряя золото, как сеяла зерно на ферме. Она подумала, как тяжело она билась, будучи бандитом, как надрывалась будучи фермером, и спорила по мелочам, будучи торговцем, за крупицу того, что сейчас выбрасывала каждый миг. Она пихнула следующую горсть себе в карман, поскольку — ну, отчего бы не помереть богатой? Затем загребла еще обеими руками, выбросила пустой мешок и пошла за вторым.
Фургон ударил по колее, подбросив ее в воздух, ударил ее головой о низкий потолок, и она растянулась.

Фургон ударил по колее, подбросив ее в воздух, ударил ее головой о низкий потолок, и она растянулась. Миг все кружилось, затем она поднялась и потащила следующий мешок к качающимся, хлопающим дверям, рыча проклятия фургону, потолку и кровоточащей голове. Она встала у решетки, выпнула мешок, который разорвался на снегу и осыпал золотом пустую равнину.
Пара всадников остановилась, один уже слез с лошади и ползал на четвереньках за монетами, быстро удаляясь. Но остальные скакали не обращая внимания, более решительные, чем она надеялась. Таковы надежды. Она почти могла видеть лицо ближайшего наемника, склонившегося над качающейся головой лошади. Она оставила двери открытыми и вскарабкалась по лестнице на крышу.
— Они все еще за нами? — визгнул Темпл.
— Да!
— Что ты делаешь?
— Хочу, блядь, полежать, прежде чем они догонят!
Фургон с шумом въехал в неровную землю, плато изгибалось от маленьких ручьев, было усеяно валунами и колоннами изогнутых скал. Дорога ныряла в мелкую долину, крутые бока которой мелькали мимо, колеса стучали громче, чем когда-либо. Шай вытерла ладонью кровь со лба, скользнула через трясущуюся крышу к задней части, загребла лук и вытащила стрелу. Она посидела немного на корточках, тяжело дыша.
Лучше сделать это, чем жить, боясь этого. Лучше сделать.
Она поднялась. Ближайший всадник был в пяти шагах позади от качающихся дверей. Он увидел ее, глаза расширились, светлые волосы, широкий подбородок и щеки, розовые от ветра. Она думала, что видела его, пишущим письмо в Биконе. Он плакал, пока делал это. Она подстрелила его лошадь в грудь. Ее голова откинулась, она зацепила одним копытом другое, и лошадь вместе с всадником упали, кувыркаясь снова и снова, ремни и упряжь спутались, остальные объезжали их останки, когда Шай нырнула назад за следующей стрелой, и услышала, что Темпл что-то бормочет.
— Ты молишься?
— Нет!
— Лучше начинай! — Она снова поднялась, и стрела задрожала в дереве прямо перед ней. Всадник, черный на фоне неба на краю долины, поравнялся с ними, копыта лошади расплылись, он мастерски стоял в стременах и уже снова натягивал тетиву.
— Черт! — Она упала и древко пролетело над ее головой, стукнув в парапет на другой стороне. Мгновением позже другая присоединилась к ней. Теперь она могла слышать остальных всадников, кричащих друг другу прямо за фургоном. Она высунула голову, чтобы посмотреть, и тут же в дереве дернулось древко, наконечник виднелся между досками на расстоянии руки от ее лица, что заставило ее опять нырнуть. Она видела Духов, которые чертовски хорошо стреляли с лошадей, но никогда так хорошо. Это было чертовски нечестно, вот как это было. Но честность никогда не была возможным принципом в бою до смерти.
Она уложила стрелу, вдохнула и высунула лук за парапет. Сразу стрела пролетела между луком и тетивой, и она поднялась. Шай знала, что и рядом не была так хороша с луком, как он, но ей было и не нужно. Лошадь довольно большая мишень.
Ее стрела отправилась в полет к ее ребрам, та сбилась с шага, упала набок, всадник с воплем вылетел из седла, его лук закрутился в воздухе и они оба закувыркались по долине позади.
Шай крикнула: «Ха!», и повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как на парапет за ней прыгнул человек.
Она взглянула на него. Кантик, с прищуренными глазами; за черной бородой виднелись зубы, по загнутому клинку в каждой руке, которые он должно быть использовал, карабкаясь по боку мчащегося фургона — стремление, которым она бы весьма восхитилась, если б он не хотел ее убить.

Кантик, с прищуренными глазами; за черной бородой виднелись зубы, по загнутому клинку в каждой руке, которые он должно быть использовал, карабкаясь по боку мчащегося фургона — стремление, которым она бы весьма восхитилась, если б он не хотел ее убить. Угроза убийства определенно стесняет восхищение.
Она бросила в него лук, и он откинул его рукой, качаясь в ее сторону с другой рукой наотмашь. Она увернулась вбок, и лезвие ударило в парапет. Она схватила его за другую руку, когда та полетела к ней, и ударила в ребра, скользнув вокруг него. Фургон тряхнуло, и ее повалило на бок. Он крутил изогнутый клинок, но не смог освободить его из дерева, и выдернул руку из ремня вокруг запястья. К тому времени она поднялась в наклоне и достала нож, рисуя небольшие круги его кончиком, круги, круги, и они смотрели друг на друга, оба широко расставив ноги, колени согнуты, и дрожащий фургон грозил стряхнуть их с ног, а ветер грозил сдуть их прочь.
— Чертовское место для драки на ножах, — пробормотала она.
Фургон толкнуло, наемник немного споткнулся и отвел взгляд от нее достаточно надолго. Она прыгнула на него, подняла нож, словно ударит его наотмашь, потом нырнула вниз, проскочила мимо, рубанув его по ногам, повернулась, чтобы ударить его в спину, но фургон прыгнул и закрутил ее, ударив о парапет.
Когда она повернулась, он приближался, рыча, рубя ветер, и она отпрыгнула назад от первого удара и уклонилась от второго; крыша фургона под ее пятками была вероломной, как зыбучий песок; она следила за этим размытым пятном металла. Она поймала третий удар своим клинком, сталь заскрипела о сталь, соскользнула, надрезая ее предплечье, разрезая рукав.
Они снова стояли лицом к лицу, оба тяжело дышали, оба немного порезаны, но не многое изменилось. Ее рука ныла, когда она сжала окровавленные пальцы, но они еще работали. Она сделала ложный выпад, и еще, пытаясь вынудить его ошибиться, но он продолжал наблюдать, размахивая этим изогнутым ножом перед собой, словно пытался почистить рыбу; неровная долина все еще проносилась с обеих сторон.
Фургон сильно тряхнуло, и Шай на миг сбило с ног, она гавкнула, падая на бок. Он рубанул по ней и промахнулся, она ударила его, и лезвие лишь царапнуло его щеку. Следующий толчок отбросил их обоих, и он поймал ее запястье свободной рукой; попытался ударить, но его нож запутался в ее куртке; она схватила его запястье и вывернула, не то чтобы она охуенно этого хотела, но теперь уже было не отпустить; их ножи безнадежно болтались вверху; они полосовали друг друга кровью, шатаясь на брыкающейся крыше.
Она ударила его по колену, заставив согнуться, но он был силен, и, качаясь, шаг за шагом он прижимал ее к парапету и начал склоняться над ней, наваливаясь всем весом. Он вывернул свой нож, выворачивая ее хватку, и освободился; оба рычали друг на друга; дерево вгрызалось ей в спину, и колеса фургона стучали по земле недалеко от ее головы, комья грязи жалили щеку; его рычащее лицо приближалось все ближе и ближе и ближе…
Она бросилась вперед, ударив зубами по его носу; била, била, ее рот стал соленым от крови; он рычал, извивался и вырывался, и внезапно она оказалась прямо за ним, шумно дыша, и упала за парапет, шлепнулась вниз и грохнулась о бок фургона, дыхание выбило, ее упавший нож звякнул о дорогу и каким-то образом остался в ее сжимающей руке, все жилы в ее плече натянулись почти до точки разрыва.
Она качнулась, извиваясь, дорога летела под ней, она вопила что-то дикое сквозь сжатые зубы, ноги молотили в воздухе, когда она пыталась достать другой рукой до парапета. Хватанула и промахнулась, откачнулась, и крутящееся колесо резко ударило ее по сапогу, чуть не выбросив.

Она еще раз схватила, поймала пальцами, помогла рукой, охая и хныча, и почти без сил; все онемело, но ее еще не победили, и она зарычала, втаскивая себя обратно.
Наемник шатался тут же; вокруг его шеи была рука, а позади лицо Темпла; оба ворчали сквозь сжатые зубы. Она бросилась к нему, почти падая, схватила его руку с ножом обоими руками и вывернула, вывернула вниз, обе руки вытянулись, и его челюсть дрожала, из разбитого носа сочилась кровь, глаза скосились в сторону кончика его ножа, когда она направила его к нему. Он сказал что-то на Кантике, тряся головой, одно и то же слово снова и снова, но она была не в настроении слушать, даже если б понимала. Он захрипел, когда кончик прорезался сквозь его рубашку в грудь, рот широко раскрылся, когда лезвие проникло дальше, прямо к крестовине, и она упала на него, кровь пленкой покрыла крышу фургона.
Что-то было в ее рту. Кончик носа. Она его выплюнула и промямлила Темплу: — Кто ведет?
Фургон наклонился, резко толкнуло, и Шай полетела.
Темпл застонал, перекатившись, чтобы лечь; уставился в небо, широко раскинув руки, снег, приятно холодный у его голой шеи…
— Ух! — Он сел, содрогаясь от множества режущих болей, и дико уставился вокруг.
Мелкий каньон со стенами из прожилистого камня, земли и заплаток снега, дорога шла по центру, остальное покрыто галькой и усеяно колючим кустарником. Фургон лежал на боку в дюжине шагов впереди, одну дверь сорвало, другая висела, одного из колес наверху не было, другое все еще медленно вращалось. Дышло оборвалось, и лошади все еще бежали, уже далеко по дороге и уменьшающиеся вдали, без сомнения довольные внезапным освобождением.
Солнце как раз отыскало путь к дну каньона, заставляя золото блестеть, след сокровищ тянулся за поломанным фургоном шагов на тридцать или около того. Шай сидела в его середине.
Он начал бежать, немедленно упал, набрав рот снега, выплюнул маленькую золотую монету и забарахтался. Она попыталась встать, порванная куртка запуталась в колючем кусте, и она откинулась обратно, когда он добрался.
— Моей ноге пиздец, — выдавила она сквозь сжатые зубы; ее волосы спутались, и лицо было заляпано кровью.
— Можешь ею пользоваться?
— Нет. Пиздуй отсюда.
Он обернул руку вокруг нее, с усилием поднял их обоих, ее на одной ноге, его на двух дрожащих. — Уже есть план?
— Убить тебя и спрятаться в твоем теле?
— Лучше, чем все, что есть у меня. — Он посмотрел на бока каньона в поисках возможностей сбежать, и начал двигаться к самому обещающему месту с Шай, болтающейся за ним; они оба тяжело дышали от боли и усилий. Это должно быть было почти комично, не знай он, что его прежние коллеги вероятно неподалеку. Но он знал. Так что не было.
— Прости, что втянула тебя в это, — сказала она.
— Я сам себя в это втянул. Давным-давно. — Он схватился за стелящийся куст, но тот вырвался и безнадежно упал вниз, его душем окатила земля, большая часть которой попала прямо ему в рот.
— Оставь меня и беги, — сказала Шай.
— Заманчиво… — Он искал другой путь наверх. — Но это я уже пробовал, и сработало не очень хорошо. — Он схватил какие-то корни, посыпался гравий, склон был ненадежным, каким и сам Темпл все эти годы. — Я стараюсь не совершать одинаковых ошибок снова и снова в эти дни…
— И как получается? — проворчала она.

— Я стараюсь не совершать одинаковых ошибок снова и снова в эти дни…
— И как получается? — проворчала она.
— Прямо сейчас могло быть и лучше. — Кромка была лишь в паре шагов над его головой, но с тем же успехом она могла быть в миле, и не было…
— Эй, эй, Темпл!
Одинокий всадник выехал на дорогу спокойным шагом, между двумя колеями, которые оставили колеса фургона. Все остальные похудели с тех пор, как выехали из Старикленда, но каким-то образом не Брачио. Он остановился неподалеку, наклонился в седле и заговорил по-стирийски. — Это была та еще погоня. Не думал, что в тебе это есть.
— Капитан Брачио! Как приятно! — Темпл изогнулся, чтобы поместить себя между Шай и наемником. Трогательная попытка галантности, он был почти сконфужен, сделав это. Хотя, он почувствовал, как она взяла его за руку, пальцы были липкие от крови, и был благодарен, даже если это было просто чтобы удержать равновесие.
Еще земля скатилась вниз позади, и, посмотрев туда, он увидел еще одного всадника над ними, с заряженным арбалетом в руках. Темпл обнаружил, что его колени трясутся. Боже, он хотел бы быть храбрым человеком. Хотя бы в эти последние моменты.
Брачио лениво подвел лошадь вперед. — Я говорил Старику, что тебе нельзя доверять, но он всегда был слеп насчет тебя.
— Ну, хорошего юриста трудно найти. — Темпл смотрел вокруг, словно средства их спасения могли внезапно проявить себя. Они не проявляли. Он попытался вложить немного уверенности в хрипящий голос:
— Отвези нас к Коске, и может я смогу это утрясти…
— Не в этот раз. — Брачио вытащил тяжелый меч, сталь царапнула, и пальцы Шай сжались вокруг пальцев Темпла. Она может и не понимала слов, но обнаженный клинок не нуждается в переводе. — Коска в пути, и думаю, он хочет, чтобы все утряслось, когда он сюда прибудет. Это значит, чтоб ты помер, если ты вдруг не понял.
— Да, я сообразил. — Прохрипел Темпл. — Когда ты достал меч. Но спасибо за объяснение.
— Меньшее, что я мог сделать. Ты мне нравишься, Темпл. Всегда нравился. Ты легко нравишься.
— Но ты все равно собираешься меня убить.
— Ты так говоришь, будто есть выбор.
— Я виню себя. Как всегда. Просто… — Темпл облизнул губы, вынул руку из руки Шай, посмотрел в усталые глаза Брачио, и попытался вызвать всю свою искренность. — Может ты мог бы отпустить девчонку? Это ты мог бы сделать.
Брачио мгновение хмуро посмотрел на Шай, которая отступила к насыпи и сидела тихо. — Я хотел бы. Веришь или нет, но я не получаю удовольствия, убивая женщин.
— Конечно нет. Ты бы не хотел, чтобы что-то такое случилось с твоими дочерьми. — Брачио неуютно поводил плечами, ножи задвигались на его животе, и Темпл почувствовал щель, над которой стоило поработать. Он упал на колени в снег, сложил руки и молча помолился. Не за себя, за Шай. Она в самом деле заслуживала спасения. — Это все была моя идея. Все я. Я втянул ее в это. Ты знаешь, я в этом ужасен, а она наивна как дитя, бедняжка. Отпусти ее. Ты будешь чувствовать себя лучше от этого в долгом походе. Отпусти ее. Я умоляю тебя.
Брачио поднял брови. — Фактически, это было довольно трогательно. Я ожидал, что ты станешь во всем винить ее.

— Я несколько тронут, — согласился человек с арбалетом.
— Мы не чудовища. — Брачио потянулся и вытер слезы из текущего глаза. Однако другой оставался сухим. — Но она пыталась нас ограбить, чья бы это ни была идея, и проблемы с ее отцом… Нет. Коска не поймет. И вряд ли ты сможешь отплатить эту услугу, так ведь?
— Нет, — пробормотал Темпл. — Я бы и не подумал. — Он искал, что сказать, чтобы хотя бы задержать неотвратимое. Что заняло бы его на несколько мгновений. Только лишний вдох. Странно. Вряд ли он так сильно был доволен собой. — Поможет ли, если я скажу, что был сильно пьян?
Брачио тряхнул головой. — Мы все были.
— Дерьмовое детство?
— Мама оставляла меня в шкафу.
— Дерьмовая юность?
— А у кого другая? — Брачио еще подвинул лошадь вперед, ее огромная тень упала на Темпла.
— Лучше встань, ладно? Я предпочел бы сделать это быстро. Он занес плечо руки с мечом. — Никто из нас не хочет, чтобы я промахнулся.
Темпл оглянулся на Шай, которая сидела обессиленная в крови. — Что он сказал? — спросила она.
Он устало пожал плечами. Она устало кивнула. Выглядело так, что даже она вышла из боя. Он моргнул, глядя на небо, и встал на ноги. Обыкновенное сероватое небо. Если и был Бог, Он был банкиром без чувства юмора. Равнодушный педант, вычеркивающий долги в какой-то космической бухгалтерской книге. Все берут займы, и в конце все должны заплатить.
— Ничего личного, — сказал Брачио.
Темпл закрыл глаза, солнце светило розовым сквозь веки. — Трудно не воспринимать это лично.
— Полагаю.
Раздался грохочущий звук. Темпл вздрогнул. Он всегда мечтал встретить смерть с неким достоинством, как Кадия. Но достоинство требует практики, которой у Темпла не было. Не мог прекратить съеживаться. Думал, насколько будет больно, когда тебе отрубают голову. Почувствуешь это? Он услышал пару щелчков, ворчание, и съежился еще больше. Как это можно не почувствовать? Лошадь Брачио засопела, роя землю, затем раздался металлический звон от падающего меча.
Темпл открыл один глаз. Брачио удивленно смотрел вниз. Сквозь его шею торчала стрела, и еще две в его груди. Он открыл рот, и пенящаяся кровь потекла на его рубашку, затем он медленно выпал из седла и рухнул лицом вниз на землю у сапог Темпла, одна нога все еще держалась в стремени.
Темпл оглянулся. Человек с арбалетом исчез. Его лошадь мирно стояла без всадника на вершине стены каньона.
— Вот это сюрприз, — прохрипела Шай.
Появилась лошадь. В седле, скрестив руки на передней луке, сидела Корлин; ветер развевал ее короткие волосы вокруг хмурого острого лица. — Приятный, надеюсь.
— Немного поздно. — Шай взялась за мягкую руку Темпла и использовала ее, чтобы, морщась, подняться. — Но думаю, опоздание мы переживем.
По бокам долины появились лошади, на лошадях были всадники, возможно три дюжины, все хорошо вооружены и некоторые в доспехах. Там были мужчины и женщины, старые и молодые, некоторые лица были знакомы Темплу по Кризу, другие неизвестны. Трое или четверо держали наполовину натянутые луки. Они не были направлены на Темпла. Но и еще куда-то они не указывали.

Они не были направлены на Темпла. Но и еще куда-то они не указывали. Были видны некоторые предплечья, и на них были татуировки. «Смерть Союзу. Смерть Королю. Поднимайтесь!»
— Повстанцы, — прошептал Темпл.
— У тебя всегда был талант говорить очевидное. — Корлин соскользнула с седла, пнула ногу Брачио из стремени, и перекатила его труп сапогом, оставив его таращиться на небо, жирное лицо было измазано грязью. — Та рука в порядке?
Шай загнула зубами порванный рукав, чтобы показать длинный порез, из которого все еще сочилась кровь к пальцам. Вид его заставил колени Темпла ослабеть. Или даже обмякнуть. В общем удивительно, что он все еще стоял. — Немного болит, — сказала она.
Корлин достала моток бинтов из кармана. — Как будто мы здесь уже были, а? — Она повернула свои голубые-голубые глаза на Темпла, когда он стал разматывать его на руку Шай. Похоже, она никогда не моргала. Темпл нашел бы, что это лишает силы духа, если б она у него еще осталась. — Где мой дядя?
— В Биконе, — прохрипела она, когда повстанцы спешились и начали вести своих лошадей по крутым склонам каньона, разбрасывая грязь.
— Живой?
— Мы не знаем, — сказала Шай. — Они обнаружили, что он Контус.
— Да вы что? — Корлин взяла мягкую руку Темпла и зажала вокруг запястья Шай. — Подержи это. — Она начала расстегивать куртку.
— Ламб поехал за ним, но начались неприятности. Тогда мы забрали фургон. Свит напугал лошадей, чтобы дать им… немного времени.
Корлин сбросила куртку и бросила ее на шею лошади, ее жилистые руки были синими от букв, слов, слоганов от плеч до запястий.
— Я Контус, — сказала она, вытаскивая нож из ремня.
Была пауза.
— О, — сказал Темпл.
— А, — сказала Шай.
Корлин, или Контус, разрезала бинт одним быстрым движением, затем закрепила его булавкой. Прищурившись, она переводила взгляд к остаткам фургона, спокойно осматривая золото, блестящее в снегу. — Похоже, вы получили в наследство деньжат.
Темпл прочистил горло. — Немного. Вознаграждения юристам недавно выросли…
— Надо взять пару лошадей. — Шай выдернула замотанную руку из захвата Темпла, и поработала пальцами. — Никомо Коска не отстанет надолго.
— Вы видимо не можете просто быть подальше от неприятностей, а? — Корлин тронула лошадь Брачио за шею. — Мы можем поделиться двумя, но это будет стоить.
— Не думаю, что ты в настроении торговаться?
— С тобой? Не думаю. Давай просто назовем это великодушным пожертвованием в дело освобождения Старикленда. — Она дернула головой в сторону своих приятелей, и они поспешили вперед, с мешками и седельными сумками наготове. Один большой парень в спешке пнул Темпла по плечу. Некоторые начали копаться на четвереньках, зачерпывая золото, разбросанное вокруг крушения. Другие забрались внутрь, и вскоре стал слышен треск решетки и ломание сундуков; драконье золото крали в третий раз за неделю.
Несколькими минутами раньше Темпл был богат за пределами жадных надежд, но несколькими минутами позже он был в шаге от лишения головы, и было бы грубо жаловаться на такой исход.

— Благородное дело, — прошептал он. — Не стесняйтесь.

Времена Меняются

Мэр стояла на привычном месте на балконе, руки на обычных, отполированных местах на перилах, и смотрела, как люди Карнсбика вкалывали на его новой мануфактуре. Огромный каркас уже возвышался над амфитеатром, новый поверх древнего, затянутый лесами на месте, которое когда-то занимал Белый Дом Папы Ринга. То было отвратительное здание во всех смыслах. Здание, на которое годами она направляла всю свою ненависть, коварство и ярость. И как же она по нему скучала.
Не говоря о Мэре, она была Королевой Далекой Страны, когда Ринг прекратил качаться, но только она схватила венок триумфа, как он ссохся до увядших веток. Жестокость и огонь выгнали половину населения. Слухи насчет золота иссякли. Затем дошли слухи о жиле к югу от Хоуп, и внезапно люди стали утекать из Криза сотнями. Когда не осталось, с кем драться, она распустила большинство людей. Раздраженные, они развлекались поджогами на пути из города, и сожгли большую часть того, что осталось. Все равно, остались пустые здания, и денег не поступало. Игральные залы и дома терпимости были заколочены досками, осталась лишь струйка клиентов под ней в Церкви Костей, где раньше она гребла деньги, словно сама чеканила.
Криз был ее единственным владением. И он был близок к бесполезности.
Иногда Мэр чувствовала, что провела жизнь, строя, с болезненным потом, кровью и напряжением, лишь чтобы смотреть, как все разрушается. Ее собственным высокомерием, мстительностью других, и переменчивыми метаниями судьбы, этого слепого головореза. Убегая от одного фиаско к другому. В конце оставив даже имя. Даже сейчас, у нее всегда был упакован чемодан. Она осушила стакан и налила себе другой.
Вот что такое мужество. Принимать разочарования и поражения, вину и стыд, все раны, нанесенные и полученные, и топить их в прошлом. Начинать заново. Проклиная вчерашний день и встречая завтрашний с высоко поднятой головой. Времена меняются. Они для тех, кто видит их приход, планирует, и меняет себя, чтобы соответствовать благоденствию. Так что она заключила сделку с Карнсбиком, и снова разделила свою тяжело завоеванную маленькую империю, не произнеся грубого слова.
К этому времени его маленькая мануфактура, которая выглядела чертовски большой, когда он сделал ее из опустевшего борделя, уже изрыгала черный дым из двух своих жестяных труб, затем из трех кирпичных, окутывая смогом всю долину в спокойный день, и разгоняя нескольких шлюх, все еще упорно занимающихся изношенной торговлей, внутрь домов с их балконов.
Судя по виду, у новой мануфактуры будет труб в два раза больше. Самое большое здание на сотню миль. Она даже не знала, для чего это место, за исключением того, что там что-то делали с углем. В конце концов, холмы оказались бедны золотом, но выдавали эту черную дрянь в изумительных количествах. Когда тени мануфактуры удлинились, Мэр стала размышлять, что, может быть, ей было бы лучше с Папой Рингом через дорогу. Его, по крайней мере, она понимала. Но Ринга нет, и мир, за который они сражались, исчез с ним, рассеявшись, как дым от бриза. Карнсбик привел людей, чтобы строить, копать и топить его печи. Более чистые, спокойные, и трезвые люди, чем те, к которым Криз привык, но все же они нуждались в развлечениях.
— Времена меняются, а? — Она подняла стакан, салютуя никому. Папе Рингу, возможно. Или той себе, когда у нее еще было имя. Она заметила что-то через искажающее окно стакана, и опустила его. Два всадника ехали по главной улице; они выглядели, словно ехать пришлось тяжело, один качал раненную руку.

Это была девчонка Шай Соут. Она, и Темпл, юрист.
Мэр нахмурилась. За двадцать лет уклонений от катастроф, она могла учуять опасность за тысячу шагов, и ее нос что-то свирепо защекотало, когда эти два всадника остановились перед ее дверью. Темпл соскользнул с лошади, упал в грязь, с трудом поднялся и помог спуститься Шай, которая тяжело хромала.
Мэр осушила стакан и высосала ликер из зубов. Пересекая комнаты и плотно застегивая воротник, она глянула на шкаф, где держала собранный чемодан, думая, не будет ли это его день.
Некоторые люди — проблемы. Никомо Коска был одной. Ламб был другой. Кроме того, были люди, которые, не будучи сами проблемными, всегда умудрялись впустить проблемы, открывая твою дверь. Темпл, как она всегда подозревала, был из этих. Глядя на него теперь, когда она сбежала по лестнице, прислоняясь к прилавку в ее печально опустошенном игральном зале, она была в этом уверена. Его одежда была порвана и окровавлена, и измазана в грязи, выражение лица дикое, грудь вздымалась.
— Выглядишь, будто ты спешил, — сказала она.
Он бросил взгляд, и легчайший след вины был в его глазах. — Можно и так сказать.
— И попал в неприятности по пути.
— И так тоже можно сказать. Могу я попросить выпить?
— Ты можешь заплатить?
— Нет.
— Я не благотворительная организация. Что вы здесь делаете?
Он мгновение готовился, а затем, точно как фокусник, состряпал выражение глубокой искренности. Это немедленно заставило ее насторожиться. — Мне больше некуда идти.
— Ты уверен, что пытался достаточно тщательно? — Она прищурила глаза. — Где Коска?
Он сглотнул. — Забавно, что ты спросила.
— Мне не смешно.
— Нет.
— Так это не забавно?
— Нет. — Он явно отказался от искренности и остановился на простом страхе. — Я бы предположил, что он не более чем в нескольких часах за нами.
— Он едет сюда?
— Я предполагаю что да.
— Со всеми его людьми?
— С теми, что остались.
— Это сколько?
— Некоторые умерли в горах, некоторые дезертировали…
— Сколько?
— Я бы предположил, что все еще сотня.
Ногти Мэра впились в ее ладони, когда она сжала кулаки. — А Инквизитор?
— Очень даже в наличии, насколько мне известно.
— Чего они хотят?
— Инквизитор хочет выпытать себе путь в светлое будущее.
— А Коска?
— Коска хочет богатство в древнем золоте, которое он украл у Людей Дракона, и которое… — Темпл нервно дернул потертый воротник. — Я украл у него.
— И где теперь это дважды украденное богатство?
Темпл скривился. — Украдено. Женщина по имени Корлин забрала его. Она оказалась лидером повстанцев Контусом.

— Украдено. Женщина по имени Корлин забрала его. Она оказалась лидером повстанцев Контусом. Это был день сюрпризов, — запинаясь закончил он.
— Похоже… на… то… — прошептала Мэр. — Где Корлин?
Темпл беспомощно пожал плечами, что он так любил. — Спроси у ветра.
На Мэра это пожимание не произвело впечатления. — У меня нет людей, чтобы сражаться с ним, — сказала она. — У меня нет денег, чтобы откупиться от него. У меня нет древних кладов для чертова Никомо Коски, и уж чертовски точно нет никакого светлого будущего для ебаного Инквизитора Лорсена! Есть ли шанс, что твоя голова их удовлетворит?
Темпл сглотнул. — Боюсь, нет.
— Как и я. Но в отсутствие лучших идей, я могу сделать предложение.
— Так случилось… — Темпл облизал губы. — У меня есть идея.
Мэр схватила Темпла за ворот рубашки и подтащила ближе. — Хорошая? Это лучшая идея из тех, что я слышала?
— Очень сильно сомневаюсь, но обстоятельства таковы… у вас осталась та конвенция?
— Я устал, — сказал капрал Брайт[25], не впечатленно глянув на нагромождение лачуг Криза.
— Ага, — проворчал в ответ Старый Ког[26]. Ему приходилось прилагать усилия, чтобы держать глаза открытыми, поскольку они еще были тяжелыми после вчерашней попойки, затем бегства испуганных животных, и длинного пути пешком и тяжелой скачки.
— И в грязи, — сказал Брайт.
— Ага. — Дым огней прошлой ночи, и катание через кусты, убегая от напуганных лошадей, и постоянный душ грязи из под копыт едущих впереди.
— И болен, — сказал Брайт.
— Несомненно. — Опять же, попойка прошлой ночью, и опять же скачка, и рука Кога все еще болела после падения в горах, и старая рана в его заднице всегда ныла. И не подумаешь, что стрела в жопу будет изводить тебя всю жизнь, но это так. Доспех на жопу. Вот ключ к жизни наемника.
— Эта компания была испытанием, — сказал Ког.
— Если можно применить это слово к полугоду изнуряющей скачки, изнуряющей выпивки, убийств и воровства.
— А какое еще тут можно применить?
Брайт размышлял мгновение. — Верно. Хотя, ты видел хуже? Ты же с Коской давно.
— На Севере было холоднее. В Кадире суше. Последняя Стирийская резня была кровавее. Чуть не дошло до бунта в Компании. — Он подвигал наручники на ремне. — Устали использовать цепи и пришлось вешать за каждое нарушение. Но, принимая во внимание все, нет. Я не видел хуже. — Ког втянул носом сопли, задумчиво покатал их во рту, собирая хорошую консистенцию, затем наклонился и плюнул по дуге через открытое окно лачуги.
— Никогда не видел, чтобы кто-то плевал, как ты, — сказал Брайт.
— Все дело в практике, — сказал Ког. — Как и во всем остальном.
— Двигайтесь! — взревел Коска через плечо, во главе колонны. Если можно назвать восемнадцать человек колонной. И все-таки они были везунчиками. Остальные из Компании скорее всего все еще брели через плато пешком. По крайней мере те, что еще живы.
Мысли Брайта несомненно двигались в том же направлении.

— Потеряли много хороших мужиков за последние несколько недель. Не могу поверить, что Брачио нет.
— Это утрата.
— И Джубаира.
— Не могу сказать, что мне жаль, что голова этого черного ублюдка больше не на месте.
— Он был странным, верно, но хорошим союзником в тесном уголке.
— Я бы предпочел держаться подальше от тесных уголков.
Брайт посмотрел вбок на него, затем придержал лошадь, чтобы остальные впереди не могли его заметить. — Не могу не согласиться. Я хочу домой, вот что я говорю.
— Какой дом для таких как мы?
— Тогда куда угодно, лишь бы не здесь.
Ког глянул на спутанную массу дерева и руин, которой был теперь Криз, который никогда не был местом для восхищения культурного человека, и менее всего теперь, по тому, как все выглядело — частично сгорело, а в остальном по большей части опустошено. Те, кто здесь остались, выглядели как люди, которые не смогли найти способа уехать, или были слишком тяжело больны, чтобы пытаться. Бродяга исключительной бедности хромал за ними несколько шагов с протянутой рукой, перед тем, как упасть в канаву. На другой стороне улицы беззубая старуха смеялась и смеялась и смеялась. Сумасшедшая. Или услышала что-то в самом деле смешное. Сумасшествие выглядело более вероятным.
— Я понял тебя, — сказал Ког. — Но нам нужно найти деньги. — Даже если он не был полностью уверен, что хочет найти их. Всю жизнь он цеплялся за каждый медяк, что он мог достать своими бородавчатыми пальцами. Затем внезапно у него было столько золота, что оно уже больше ничего не стоило. Так много, что мир казалось, не имел смысла в их свете.
— Разве ты не сохранил немного?
— Конечно. Немного. — Фактически, больше, чем немного — мешок под его подмышкой был тяжелым от монет. Не так много, чтобы это заставило его потеть, но улов порядочный.
— Как и все мы, — пробормотал Брайт. — Так что на самом деле мы едем за деньгами Коски, не так ли?
Ког нахмурился. — Есть принципы и все такое.
— Принципы? Серьезно?
— Нельзя давать людям просто взять и ограбить тебя.
— Мы сами себя ограбили, разве нет? — сказал Брайт; утверждение, которое Ког никоим образом не мог отрицать.
— Говорю тебе, оно проклято. С момента, как мы наложили на него лапу, все стало идти говенней и говенней.
— Нет такой штуки как проклятье.
— Скажи Брачио и Джубаиру. Сколько нас выехало из Старикленда?
— Больше четырех сотен, если верить Дружелюбному, а Дружелюбный в счете не ошибается.
— А сколько сейчас?
Ког открыл рот, потом закрыл. Смысл был очевиден всем.
— Точно, — сказал Брайт. — Будем еще здесь болтаться, и станем ничем.
Ког шмыгнул, хрюкнул, и снова плюнул, прямо в окно первого этажа. В конце концов артист должен ставить перед собой сложные задачи. — Я давно уже с Коской.
— Времена меняются. Посмотри на это место. — Брайт кивнул на пустые хижины, которые месяц или два назад кишели людьми.

Посмотри на это место. — Брайт кивнул на пустые хижины, которые месяц или два назад кишели людьми. — Что это за вонь?
Ког наморщил нос. Конечно, это место всегда воняло, но эта сильнейшая, вдохновляющая вонь говна и низкой жизни всегда пахла для него, как дом. Сейчас в воздухе был какой-то резкий аромат, покров коричневатого дыма висел надо всем. — Не знаю. Не могу сказать, что мне не наплевать.
— Хочу домой, — сказал Брайт прискорбно.
Колонна приближалась к центру города, если центр был в этом месте. Они строили что-то на одной стороне грязной улицы, качающиеся леса и пиломатериалы высоко громоздились. На другой стороне все еще стояла Церковь Костей, где Ког провел несколько весьма приятных вечеров месяц или два назад. Коска поднял кулак, чтобы все остановились перед ней, с помощью сержанта Дружелюбного освободился из седла и чопорно скарабкался вниз.
Мэр стояла, ожидая, на ступеньках в черном платье, застегнутом до шеи. Что за женщина. Леди, почти мог бы сказать Ког, смахнув пыль с этого слова в глубочайших уголках его памяти.
— Генерал Коска, — сказала она, тепло улыбаясь. — Я не думала…
— Не притворяйся, что ты удивлена! — отрезал он.
— Но удивлена. Вы пришли в несколько неподходящее время, мы ожидали…
— Где мое золото?
— Прошу прощения?
— Конечно, пожалуйста, разыгрывай удивленную невинность. Но мы оба знаем лучше. Где тогда мой чертов юрист?
— Внутри, но…
Старик прошел мимо, толкнув ее плечом, и захромал, ворча, вверх по ступенькам, Дружелюбный, Сворбрек и капитан Димбик следовали за ним.
Мэр поймала руку Лорсена свой мягкой рукой. — Инквизитор Лорсен, я вынуждена протестовать.
— Он хмуро посмотрел назад. — Моя дорогая леди Мэр, я протестовал месяцами. Не много хорошего это мне принесло.
Коска похоже не обратил внимания на пол дюжины хмурых головорезов, слонявшихся по обеим сторонам двери. Но Ког хорошо их заметил, взбираясь по ступенькам за остальными, и судя по обеспокоенному виду Брайта, тот их тоже заметил. Возможно в Компании было много людей, и многие приближались через плато так быстро, как могли идти, но Ког не был склонен драться прямо здесь и сейчас.
Он ни на йоту не был склонен к драке.
Капитан Димбик поправил форму. Даже если спереди она была покрыта грязью. Даже если она расходилась по швам. Даже если он уже не принадлежал к армии, не имел национальности, и дрался без причины или принципа, в который мог бы поверить разумный человек. Даже если он был совершенно потерян и отчаянно скрывал бездонную ненависть и жалость к себе.
Лучше прямо, чем криво.
Место изменилось, с тех пор, как он в последний раз его посещал. Игральный зал был почти очищен, чтобы оставить пространство скрипящих досок, столы для костей и карт перемещены к стенам, женщины выпровожены, клиенты испарились. Лишь десять или около того головорезов Мэра остались, заметно вооруженные и стоящие настороже под пустыми альковами в стенах, за длинной стойкой человек протирал стаканы, и в центре стоял одинокий стол, недавно отполированный, но все еще демонстрирующий пятна тяжелого использования. Там сидел Темпл перед пачкой бумаг, странно беспечный, хотя он видел, как люди Димбика топали, окружая его.

Можно ли вообще называть их людьми? Измученные и изнуренные за пределами их веры и морали, в полном упадке. Не то чтобы они когда-либо были многообещающими примерами человеческих качеств. Димбик пытался, давным-давно, навязать им некую дисциплину. После его увольнения из армии. После его позора. Он смутно помнил, словно через комнату полную пара, тот первый день в форме; он был такой красивый в зеркале, разбухший от историй об отчаянной храбрости, яркая карьера была у него на кончиках пальцев. Он снова печально выправил жирные остатки формы. Как он мог пасть так низко? Даже не отбросы. Лакей у отбросов.
Он смотрел, как бесчестный Никомо Коска шагает по пустому полу, погнутые шпоры звенели, глаза сфокусированы на Темпле, и его крысиное лицо застыло в выражении мстительной ненависти. Он отправился к стойке, конечно, куда же еще? Взял бутылку, выплюнул ее пробку и выпил добрую четверть содержимого одним глотком.
— А вот и он! — проскрежетал Старик. — Кукушка в гнезде! Змея за пазухой! Э… э…
— Опарыш в дерьме? — предположил Темпл.
— Почему нет, коли ты упомянул? Что говорил Вертурио? Никогда не бойтесь врагов, но ваших друзей всегда. Более мудрый человек, чем я, несомненно! Я простил тебя! Простил тебя, и как мне было отплачено? Я надеюсь, вы пишете заметки, Сворбрек! Вы сможете изготовить небольшую притчу, возможно, или миф об искуплении и цене предательства. — Автор потянулся, чтобы достать карандаш, когда оскал Коски опал до простой улыбки. — Где мое золото, Темпл?
— У меня его нет. — Нотариус поднял свою пачку бумаг. — Но у меня есть это.
— Лучше этому быть ценным, — отрезал Коска, делая еще глоток. Сержант Дружелюбный прогулялся до стола с костями, и раскладывал кости в столбики, очевидно не обращая внимания на усиливающееся напряжение. Инквизитор Лорсен, войдя, коротко кивнул Димбику. Димбик уважительно ответил, полизал палец и убрал на место челку, думая, серьезно ли говорил Инквизитор насчет организации ему офицерского звания в Личном Королевском, когда они вернутся в Адую. Скорее всего нет, но всем нам нужны прекрасные мечты, за которые можно цепляться. Надежда на второй шанс, если не сам шанс…
— Это конвенция. — Темпл говорил достаточно громко, чтобы было слышно во всей комнате. — Переводящая Криз и окрестности в Империю. Полагаю, его Сиятельство Император будет менее чем доволен, обнаружив, что вооруженное подразделение, спонсируемое Союзом, вторглось на его территорию.
— Я обеспечу тебе вторжение, которое ты нескоро забудешь. — Коска дал руке упасть на рукоять меча. — Где черт возьми мое золото?
С иссушающей неотвратимостью атмосфера двигалась к резне. Куртки раскрывались, зудящие пальцы ползли к рукояткам, клинки покидали ножны, глаза прищуривались. Два человека Димбика вынули клинья из спусковых крючков взведенных арбалетов. Вытиратель стаканов тайком положил руку на что-то под стойкой, и Димбик не сомневался, что у этого есть острие на конце. Он наблюдал с беспомощным чувством возрастающего ужаса. Он ненавидел насилие. Солдатом он стал ради формы. Эполеты, марши, оркестры…
— Подождите! — бросил Лорсен, шагая через комнату. Димбик почувствовал облегчение оттого, что кто-то авторитетный все еще держится за благоразумие. — Наставник Пайк совершенно ясно сказал, что не должно быть никаких осложнений с Империей! — Он выхватил конвенцию из руки Темпла. — В этой экспедиции было достаточно несчастий кроме начала войны!
— Вы не можете иметь в виду, что удостаиваете вниманием эту шараду, — усмехнулся Коска.

— Он лжет ради жизни!
— Не в этот раз. — Мэр вплыла в комнату с еще одной парой мужчин, один из которых был без глаза, но от этого выглядел весьма угрожающе. — Этот документ утвержден выбранными представителями горожан Криза и полностью согласован.
— Считаю, что это моя лучшая работа. — Темпл, если он и лгал, был даже более самодоволен, чем обычно. — Он использует принцип нерушимого владения, использованный при образовании Союза, отсылает к раннему Имперскому праву о территории, и даже полностью подходит под шахтерские законы. Я чувствую уверенность, что вы найдете его неопровержимым в любом суде.
— Увы, мой юрист бросил меня в тяжелом положении, — выдавил Коска сквозь сжатые зубы. — Если мы станем проводить дискуссию о твоей конвенции, она будет проходить в суде с острыми краями.
Лорсен фыркнул. — Он даже не подписан. — И он бросил документ на стол.
Коска прищурил налитые кровью глаза. — А что если б и был? Из всех людей ты, Темпл, должен бы знать, что только те законы имеют значение, которые подкреплены силой. Ближайшие Имперские войска в неделях отсюда.
Улыбка Темпла лишь расширилась. — О, они несколько ближе.
Двери внезапно распахнулись, и, под неверящими взглядами тяжело вооруженного собрания, в Церковь Костей протопали солдаты. Имперские войска, в позолоченных латах и нагрудниках, с копьями в кулаках и короткими мечами на бедрах, с круглыми щитами, помеченными рукой Иувина, пятью молниями и снопом пшеницы, и все выглядели, словно маршировали прямо из античности.
— Какого хрена… — пробормотал Коска.
В центре этого эксцентричного почетного караула шагал старый мужчина, его короткая борода была бела как снег, его позолоченный шлем был украшен высоким плюмажом. Он шел медленно, взвешенно, словно это причиняло ему боль, но совершенно прямо. Он не смотрел ни влево, ни вправо, словно Коска и его люди, Мэр и ее люди, Темпл и Лорсен и все остальные были насекомыми, совершенно не стоящими его внимания. Словно он был богом, вынужденным в этот миг идти среди человеческих отбросов. Наемники нервно отступили, отпугнутые не столько страхом перед легионами Императора, сколько аурой неощутимой власти этого старика.
Мэр распростерлась у его ног в шелесте юбок. — Легат Сармис, — выдохнула она. — Ваше Превосходительство, мы неописуемо почтены вашим присутствием…
Челюсть Димбика упала. Легат Сармис, который сокрушил врагов Императора в Третьей Битве у Дармиума и приказал умертвить каждого пленного. Который был известен по всему Кругу Мира за свое военное искусство и печально известный своей жестокостью. Который, как все они предполагали, был сейчас за много сотен миль к югу. Стоял перед ними сейчас, во плоти. Каким-то образом Димбик почувствовал, что где-то раньше видел это величественное лицо. На монете, возможно.
— Вы действительно почтены, — произнес старик, — поскольку мое присутствие, это присутствие его Сиятельства, Императора, Голтуса Первого. — Тело Легата возможно усохло с годами, но его голос, с легчайшим имперским акцентом, был колоссальным, отражающимся от высоких балок, повергающий в трепет, как сильный гром на расстоянии руки. Колени Димбика, всегда слабые перед авторитетом, положительно зудели преклониться.
— Где акт? — произнес Легат.
Мэр поднялась и смиренно указала на стол, на котором Темпл уложил ручку и документ. Сармис поворчал, чопорно наклоняясь над ним.

Мэр поднялась и смиренно указала на стол, на котором Темпл уложил ручку и документ. Сармис поворчал, чопорно наклоняясь над ним.
— Я подписываю его именем Голтуса, ибо эта рука есть рука Императора. — С жестом, который был бы возмутительным в любых других обстоятельствах, он подписал. — Итак, сделано. Теперь вы на земле Империи, и вы — субъекты Империи под защитой его Сиятельства! Согретые его щедростью. Покорные его законам. — Звенящее эхо утихло, и он нахмурился, словно только сейчас заметил наемников. Его безжалостный взгляд коснулся их, и Димбик почувствовал холод до самой основы.
Сармис выговаривал слова с ужасающей четкостью. — Кто эти… люди?
Даже Коска притих от театральности момента, но теперь, к большому беспокойству всех, снова обрел свой голос. Он звучал хрипло, слабо, почти нелепо после голоса Легата, но все же он обрел его, махая своей наполовину пустой бутылкой для придания веса. — Я Никомо Коска, капитан-генерал Компании Милосердной Руки, и…
— И мы как раз уходили! — бросил Лорсен, хватая Коску за локоть.
Старик отказался двигаться. — Без моего золота? Сильно сомневаюсь!
Димбику совершенно не нравилось, как все развивалось. Возможно, никому не нравилось. Раздался тихий стук, когда Дружелюбный бросил кости. У одноглазого головореза Мэра неожиданно оказался нож в руке. Это не выглядело, как дружелюбное намерение.
— Довольно! — прошипел Лорсен, таща Старика за подмышку. — Когда мы достигнем Старикленда, каждый человек получит бонус! Каждый!
Сворбрек сжался перед стойкой, видимо пытаясь слиться с полом, бешено строча в блокноте. Сержант Ког отступал к двери, у него были хорошие инстинкты. Шансы поменялись, и не к лучшему. Димбик умолял Коску подождать остальных людей, старый дурак, но он с тем же успехом мог спорить с приливом. А теперь все шло к тому, что он спустит курок, и здесь начнется кровавая баня.
Димбик положил руку на арбалетчика, как на норовистую лошадь. — Тише…
— Срал я на ваш бонус! — рычал Коска, со слабым достоинством продолжая борьбу, чтобы стряхнуть Лорсена. — Где мое ебаное золото?
Мэр отступила, держа бледную руку перед грудью, но Сармис, казалось, только вырос; его белые брови сошлись — Что это за дерзость?
— Я могу лишь принести извинения, — порол чушь Темпл, — мы…
Сармис ударил его по лицу ладонью, уронив его на пол. — На колени, когда обращаешься ко мне!
Рот Димбика пересох, пульс стучал в голове. То, что он умрет за абсурдные амбиции Коски, казалось ужасно нечестным. Его перевязь уже отдала свою жизнь за сомнительное дело, и это казалось более чем достаточной жертвой. Димбику однажды говорили, что лучшие солдаты редко отважны. Это было, когда он был уверен, что это станет его карьерой. Он начал двигать руку к мечу, далеко не уверенный, что он будет делать, когда она достигнет рукояти.
— Я не буду снова разочарован! — взвизгнул Старик, пытаясь добраться до своего эфеса, а Лорсен тормозил его, и полупустая бутылка все еще была зажата в другом его кулаке. — Люди Милосердной Руки! Обнажите…
— Нет! — Голос Лорсена гавкнул, как хлопающая дверь. — Генерал-капитан Димбик, возьмите предателя Никомо Коску под арест!
Последовала небольшая пауза.

Возможно, не дольше вздоха, хотя ощущалась она намного дольше. Пока все оценивали шансы и исходы. Пока все судили, где сейчас переходящая власть. Пока все устаканилось в сознании Димбика, и, несомненно, в сознаниях каждого присутствующего. Лишь вздох, и все поменялось.
— Конечно, Инквизитор, — сказал Димбик. Два арбалетчика подняли оружие, наставив его на Коску. Они выглядели слегка удивленными, что делают это, но все равно делали.
Дружелюбный посмотрел от его костей и нахмурился. — Два, — сказал он.
Коска разинув рот глазел на Димбика. — Так вот оно как? — Бутылка выпала из его нервных пальцев, ударилась об пол и покатилась, разливая спиртное. — Вот оно как, да?
— А как еще могло быть? — сказал Димбик. — Сержант Ког?
Почтенный солдат шагнул вперед, с впечатляющей военной расторопностью. — Сир?
— Прошу, разоружите мастера Коску, мастера Дружелюбного и Мастера Сворбрека.
— Поместите их в кандалы на время поездки, — сказал Лорсен. — Им предстоит судебный процесс по нашему возвращению.
— Почему я? — пропищал Сворбрек, с глазами размером с блюдца.
— А почему не вы? — Капрал Брайт посмотрел на автора и, не найдя оружия, вырвал карандаш из его руки, отбросил его на пол, и сделал целое шоу, растаптывая его каблуком.
— Заключенный? — пробормотал Дружелюбный. По какой-то причине на его лице была легкая улыбка, когда наручники защелкнулись вокруг его запястий.
— Я вернусь! — рычал Старик, разбрызгивая слюну через плечо, когда Ког тащил его, извивающегося, прочь; хлопали пустые ножны. — Смейтесь, пока можете, но Никомо Коска всегда смеется последним! Я отомщу всем вам! Я не буду снова разочарован! Я… — Дверь качнулась и закрылась за ним.
— Кто был этот пьянчуга? — спросил Сармис.
— Никомо Коска, ваше Превосходительство, — пробормотал Темпл, все еще на коленях, прижимая одну руку к окровавленному рту. — Печально известный солдат удачи.
Легат проворчал: — Никогда о нем не слышал.
Лорсен положил одну руку на грудь и низко поклонился. — Ваше Превосходительство, молю, чтобы вы приняли мои извинения за любые и все неудобства, посягательства и…
— У вас есть восемь недель, чтобы покинуть территорию Империи, — сказал Сармис. — Любой из вас, кого обнаружат в наших границах после этого, будет похоронен живьем. — Он хлопнул по нагруднику, выбив пыль. — Есть у вас такая штука, как ванна?
— Конечно, ваше Превосходительство, — промурлыкала Мэр, фактически лежа ниц. — Мы сделаем все лучшее из возможного. — Он повернула взгляд на Димбика, провожая Легата к лестнице. — Выметайтесь, — прошипела она.
Новый генерал-капитан ни в коем случае не собирался с этим спорить. С величайшим облегчением он и его люди вылились на улицу и приготовили усталых лошадей к поездке из города. Коска был втащен в седло, редкие волосы в беспорядке; он глядел на Димбика с видом потрясенного расстройства.
— Я помню, как нанял вас, — пробормотал он. — Пьяного, растоптанного, и бесполезного. Я милосердно предложил свою руку. — Он попытался продемонстрировать предложение руки, но этому помешали наручники.

— Он попытался продемонстрировать предложение руки, но этому помешали наручники.
Димбик пригладил волосы. — Времена меняются.
— Вот правосудие, а, Сворбрек? Вот лояльность! Хорошенько посмотрите, все вы, вот куда приводит милосердие! Плоды учтивого поведения и заботы о последователях!
— Ради бога, кто-нибудь заткните его, — бросил Лорсен, Ког наклонился в седле и запихал пару носков Коске в рот.
Димбик придвинулся ближе к Инквизитору. — Возможно лучше будет, если мы убьем их. У Коски все еще есть друзья среди остальных в Компании, и…
— Смысл ясно изложен, и понятен, но нет. Посмотрите на него. — Печально известный наемник в самом деле представлял собой жалкую картину, сидя сгорбившись на лошади, с руками в наручниках перед ним; его порванная и запачканная накидка вся перекосилась, позолота на нагруднике отслоилась, и под ней была ржавчина; его морщинистая кожа покрыта пятнами сыпи, один из носков Кога свисал изо рта.
— Человек вчерашнего дня, если когда-то и был им. И в любом случае, мой дорогой генерал-капитан… — Димбик встал прямо и расправил форму, услышав титул. Ему очень нравилось его звучание. — Нам нужен кто-то, кого можно обвинить.
Несмотря на сильную боль в желудке, ноющие ноги, пот, обильно текущий под доспехами, он ослепительно прямо стоял на балконе, жесткий, как могучий дуб; пока, много времени спустя, колонна наемников не скрылась в тумане. Мог ли великий Легат Сармис, безжалостный командир, непобежденный генерал, правая рука Императора, внушающий страх всему Кругу Мира, позволить себе продемонстрировать хоть легчайший след слабости?
Ощущалось как век мучений, прежде чем Мэр шагнула на балкон с Темплом позади и сказала долгожданные слова: — Они уехали.
Каждая часть его прогнулась, и он издал стон, из самой своей сути. Он снял нелепый шлем, вытер пот со лба дрожащей рукой. Он с трудом мог вспомнить, как надевал более абсурдный костюм за все его годы в театре. Возможно не было гирлянд цветов, бросаемых восхищенной публикой, усеивавших широкую сцену Дома Драмы Адуи после каждого его представления в качестве Первого из Магов, но его успех был не менее полным.
— Я говорил, что во мне еще есть одно великое представление! — сказал Лестек.
— И вы его показали, — сказала Мэр.
— Хотя, вы оба обеспечили искусную поддержку, для новичков. Я бы сказал, у вас есть будущее в театре.
— Нужно было бить меня? — спросил Темпл, щупая разбитую губу.
— Кому-то надо было, — пробормотала Мэр.
— Спросите лучше себя, ударил бы вас ужасный Легат Сармис, и вините его за ваши боли, — сказал Лестек. — Все представление в деталях, мой мальчик, все в деталях! В роль нужно погружаться полностью. Мне приходит на ум поблагодарить мой маленький легион перед их разгоном, это был общий успех.
— Для пятерых плотников, трех обанкроченных старателей, цирюльника и пьяницы, они составили весьма почетный караул, — сказал Темпл.
— Тот пьяница отмылся удивительно хорошо, — сказал Лестек.
— Хорошая находка, — добавила Мэр.
— Это в самом деле сработало? — Шай Соут дохромала, чтобы наклониться из дверного проема.
— Я говорил, что сработает, — сказал Темпл.

— Я говорил, что сработает, — сказал Темпл.
— Но ты очевидно в это не верил.
— Нет, — признал он, глядя в небеса. — И в самом деле наверное Бог есть.
— Ты уверен, что они поверят? — спросила Мэр. — Когда они объединятся с остальными из Компании, и у них будет время обдумать?
— Люди верят в то, во что хотят, — сказал Темпл. — Коске пришел конец. И все эти ублюдки хотят ехать домой.
— Победа культуры над варварством! — сказал Лестек, щелкая по плюмажу на шлеме.
— Победа закона над хаосом, — сказал Темпл, обмахивая себя своим бесполезной конвенцией.
— Победа лжи, — сказал Мэр.
Шай Соут пожала плечами и сказала, с ее талантом все упрощать: — Победа есть победа.
— И это тоже правда! — Лестек глубоко вздохнул через нос, и, даже через боль, даже зная, что ему недолго осталось, возможно даже потому, что он знал это, он выдохнул с чувством полного удовлетворения. — Будучи молодым человеком, я находил счастливые концы тошнотворными, но, назовите меня сентиментальным, с годами я начинаю ценить их больше и больше.

Цена

Шай зачерпнула воду, и брызнула на лицо, застонала от ее холода, едва не льда. Она потрогала пальцами больные веки, и ноющие щеки, и избитый рот. Стояла там, склонившись над миской, и ее слабое отражение роняло капли с ее лица. Вода была розовой от крови. Сложно сказать, откуда именно. Последние несколько месяцев оставили ее избитой, как бойца-профессионала. Только без приза.
Был длинный ожог от веревки, вьющийся вокруг одного предплечья, и новый порез на другом, кровь сочилась через бинт. Ее руки были порезаны вдоль и поперек, ногти сломаны, и на суставах были струпья. Она тронула шрам под ухом, подарок от Духа на равнинах. Как она помнила, он чуть не получил все ухо. Она чувствовала шишки и струпья на скальпе, царапины на лице, некоторые из которых не могла вспомнить, как получила. Она ссутулила плечи и изогнула хребет; все бесчисленные болячки и царапины и синяки изводили ее, как хор мелких мерзких голосков.
Она посмотрела на улицу, и мгновение наблюдала за детьми. Маджуд нашел им новую одежду — темный костюм и рубашку для Пита, зеленое платье с тесьмой на рукавах для Ро. Лучше, чем Шай когда-либо была в состоянии им купить. Они сошли бы за детей богатея, если б не их бритые головы, темный пух лишь начинал отрастать. Карнсбик показывал на его громадное новое здание, разговаривая с большими, восторженными жестами, Ро смотрела и важно слушала, впитывая все это, Пит пинал камень по грязи.
Шай вдохнула носом, сглотнула, и брызнула на лицо еще воды. Не заплачешь, если глаза уже влажные, не так ли? Она должна была прыгать от радости. Несмотря на шансы, трудности, опасности, они их вернула.
Но все, о чем она могла думать, это цена.
Людей убили. Нескольких ей будет не хватать, большинства не будет. Некоторых она даже назвала бы злыми, но ведь ни один не злой сам по себе? Они были мертвыми людьми, не могли уже сделать ничего хорошего, ничего исправить, и никаких ошибок; они вырваны из мира и превращены в грязь. Санджид и его Духи. Папа Ринг и его жулики. Ваердинур и его Люди Дракона. Лиф остался под грязью равнин, и Грега Кантлисс исполняет танец повешенного, и Брачио со стрелами внутри, и…
Она уткнула лицо в тряпку и потерла, сурово, словно могла вытереть их всех, но они плотно в нее впились.

Вытатуировались на ней так же прочно, как слоганы на руках Корлин.
Была это ее вина? Она ли заставила все это катиться, когда пришла сюда, как пнутый голыш, что начинает лавину? Или это была вина Кантлисса, или Ваердинура, или Ламба? Или всех? Ее голова болела от этого, в поисках вины, как лихорадочный шахтер вкапывается в дно реки. Нет смысла ковырять это дольше, чем струп. Но все же, теперь это было позади, а она не могла прекратить оглядываться назад.
Она дохромала до кровати и села со стоном старых пружин, обернув руки вокруг себя, морщась и дергаясь на вспышки происходившего, словно это происходило сейчас.
Кантлисс бьет ее о ножку стола. Ее нож скользит в плоть. Рык в ее лицо. Все, что надо было сделать. Борьба с психованным Духом. Лиф без ушей. Голова Санджида отлетает, ударяясь. Это были они или она. Девочка, которую она подстрелила, не многим старше, чем Ро. Стрела в лошадь, и всадник катится. Нет выбора, у нее не было выбора. Ламб бросает ее в стену, череп Ваердинура раскалывается, щелкает, и она летит через фургон, снова и снова и снова…
Она дернула головой на стук, вытерла глаза бинтом. — Кто там? — стараясь, чтобы это звучало как в любое другое утро.
— Твой юрист. — Темпл открыл дверь с этим искренним видом на лице, о котором она никогда не была уверена, что он не поддельный. — Ты в порядке?
— Бывали годы и полегче.
— Могу я что-нибудь сделать?
— Думаю, поздновато просить тебя держать тот фургон на дороге.
— Немного. — Он прошел и сел на кровать рядом с ней. Это не было неудобно. Пройдешь через то, что им пришлось пройти вместе, и возможно неудобство вычеркнется из меню. — Мэр хочет, чтобы мы ушли. Она говорит, что мы приносим неудачу.
— С ней сложно спорить. Удивлена, что она тебя не убила.
— Полагаю, она все еще может.
— Просто надо еще немного подождать. — Шай поворчала, засовывая ногу в сапог, пытаясь понять, насколько болит лодыжка. Достаточно сильно, чтобы она перестала пытаться. — Лишь пока Ламб не вернется.
Повисла тишина. Тишина, в которой Темпл не говорил: «Ты в самом деле думаешь, что он вернется?», — вместо этого он просто кивнул, словно Ламб точно придет завтра, и она была весьма за это признательна. — Тогда куда ты направляешься?
— Вот в чем вопрос. — Новая жизнь на западе не выглядела сильно отличной от старой. Никаких коротких путей к богатству, по крайней мере таких, что подойдут нормальной женщине. И для детей это тоже было не место. Она никогда не думала, что фермерство будет удобной возможностью, но теперь пожала плечами. — Близкая Страна для меня, полагаю. Это не легкая жизнь, но я не видела ничего легче.
— Слышал, Даб Свит и Плачущая Скала собирают Сообщество для путешествия назад. Маджуд с ними, чтобы заключить какие-то сделки в Адуе. Лорд Ингельштад тоже.
— Если появятся Духи, его жена захмурит их до смерти.
— Она остается. Слышал, она купила Гостиницу Камлинга за песню.
— Неплохо.
— Остальные отправятся на восток в течение недели.
— Сейчас? Ведь погода меняется?
— Свит говорит, сейчас самое время, пока реки не вышли из берегов, и Духи снова не стали раздражительными.

— Сейчас? Ведь погода меняется?
— Свит говорит, сейчас самое время, пока реки не вышли из берегов, и Духи снова не стали раздражительными.
Она глубоко вздохнула. Она бы провалялась год или два в постели, но жизнь нечасто накрывала ей то, что она заказывала. — Возможно, я подпишусь.
Темпл посмотрел из — под бровей. Почти нервно. — Может… и я увяжусь?
— Мне тебя не остановить, так ведь?
— А ты хотела бы?
Она думала об этом. — Нет. Возможно, понадобится кто-то, чтобы гнать стадо. Или прыгать в окно. Или сбросить с дороги фургон, полный золота.
Он важно надулся. — Так случилось, что я эксперт во всем этом. Поговорю со Свитом, и дам ему знать, что мы присоединимся. Думаю, возможно он не оценит мои навыки так же высоко, как ты, тогда… может куплю себе место.
Мгновение они смотрели друг на друга. — Тебе немного не хватит.
— Ты не дала мне времени собраться. У меня нет ничего, кроме вещей, которые на мне.
— К счастью для тебя, я всегда готова помочь. — Она полезла в карман и вытащила несколько древних монет, которые взяла, пока фургон летел через плато. — Этого хватит?
— Я бы так сказал. — Он взял их большим и указательным пальцами, но она не отпустила.
— Полагаю, ты должен около двух сотен марок.
Он уставился на нее. — Ты пытаешься меня расстроить?
— Я могу делать это не пытаясь. — И она отпустила монеты.
— Думаю, человек должен делать то, в чем он хорош. — Он улыбнулся, подбросил одну из монет и выхватил ее из воздуха. — Похоже, у меня лучше всего получается с долгами.
— Вот что я тебе скажу. — Она схватила бутылку со столика у ее кровати и засунула ее в карман рубашки. — Заплачу тебе марку, если поможешь мне спуститься.
Снаружи началась изморось со снегом, который был коричневым вокруг чадящих труб Карнсбика; его рабочие трудились в каше на дальней стороне улицы. Темпл помог ей дойти до перил, и она наклонилась через них, наблюдая. Забавно. Она не хотела его отпускать.
— Мне скучно, — сказал Пит.
— Однажды, молодой человек, ты поймешь, какая это роскошь, скучать. — Темпл протянул ему руку. — Почему бы тебе не помочь мне отыскать знаменитого скаута и первопроходца Даба Свита? Там даже может быть имбирный пряник для тебя. Я недавно обзавелся деньгами.
— Хорошо. — Темпл поднял мальчика на плечи, и они пошли вниз с крыльца почти трусцой, Пит смеялся, подскакивая.
У него есть подход к детям, у Темпла. Похоже, лучше, чем у нее. Шай допрыгала к скамье перед домом, и упала на нее, вытянула больную ногу перед собой и расслабила спину. Она ворчала, медленно расслабляя мышцы, и наконец вытащила пробку из бутылки с тем самым «чпок», что заставляет пускать слюни. Не думала ни о чем. Полагала, что может позволить себе отдохнуть.
Это была тяжелая работа, в последние несколько месяцев.
Она опустила бутылку, глядя на улицу, спиртное обжигало порезы во рту, что было совершенно неприятно. Через мрак дыма и слякоти ехал всадник.

Сильно ссутулившийся всадник ехал медленным шагом, принимая форму, подъезжая ближе — большой и старый, и побитый. Его плащ был порван, испачкан, и заляпан пеплом. Он потерял свою шляпу, короткая щетина седых волос покрыта кровью и дождем, лицо исполосовано грязью, пятнами синяков, покрытое струпьями, ободранное и раздутое.
Она снова глотнула из бутылки. — Я раздумывала, когда ты вернешься.
— Можешь перестать, — проворчал Ламб, останавливаясь; его старая лошадь выглядела, словно не сможет больше сделать ни шагу. — С детьми все в порядке?
— Насколько возможно.
— Что насчет тебя?
— Не знаю, когда я в последний раз была в порядке, но я все еще практически жива. А ты?
— Практически. — Он слез с лошади, сжав зубы, не позаботившись даже, чтобы ее привязать, начал бороться с пряжкой на ремне; его суставы были покрыты коростой, и два его пальца все еще были туго смотаны бинтом.
— Ебаный…
— Вот. — Она наклонилась и расстегнула пряжку; он вытащил меч, ремень болтался; он посмотрел, куда бы его положить, сдался и бросил на доски, опустился рядом с ней и медленно, медленно вытянул ноги рядом с ее.
— Савиан? — спросила она.
Ламб немного покачал головой. Словно покачивание причиняло ему сильную боль. — Где Коска?
— Нету. — Она передала ему бутылку. — Темпл зазаконил его.
— Зазаконил?
— С небольшой помощью Мэра и финальным представлением замечательного качества.
— Ну, я так никогда не мог. — Ламб сделал большой глоток, вытер покрытые коростой губы, посмотрел через улицу на мануфактуру Карнсбика. Парой дверей ниже над старым игральным залом вешали вывеску, гласящую «Валинт и Балк, банкиры». Ламб сделал еще глоток. — Времена точно меняются.
— Чувствуешь, что упускаешь?
Он скосил на нее глаз, наполовину закрытый опухолью, весь избитый и налитый кровью, и передал ей бутылку обратно. — Немного.
Они сидели там, глядя друг на друга, как два выживших после лавины. — Что случилось, Ламб?
Он открыл рот, словно думал, откуда начать, затем пожал плечами, выглядя даже еще более усталым и раненным, чем она. — Это важно?
Если сказать нечего, зачем докучать? Она подняла бутылку. — Нет, думаю нет.

Последние Слова

— Прямо как в старые времена, а? — сказал Свит, скалясь, глядя на покрытый снегом ландшафт.
— Холоднее, — сказала Шай, кутаясь в новую куртку.
— Чуть больше шрамов, — сказал Ламб, и наморщился, нежно потирая порозовевшую плоть вокруг свежих порезов на лице.
— Еще большие долги, — сказал Темпл, хлопая по пустым карманам.
Свит хихикнул. — Кучка чертовых брюзжалок. Все еще живы, нет? И нашли ваших детей, и Далекая Страна простирается впереди. Я бы назвал это хорошим итогом.
Ламб нахмурился в сторону горизонта. Шай проворчала недовольное согласие.

Шай проворчала недовольное согласие. Темпл улыбнулся про себя, закрыл глаза и откинул лицо, чтобы солнце светило розовым через веки. Он был жив. Он был свободен. Его долги были глубже, чем когда-либо, но все же, хороший итог. Если и был Бог, Он был прощающим отцом, который всегда прощал, и не важно, как далеко Его дети заблудились.
— Полагаю, наш старый друг Бакхорм процветает, — сказал Ламб, когда они закончили подъем и посмотрели вниз на его усадьбу.
Она аккуратно стояла перед ручьем; набор крепко выглядящих хижин, установленных квадратом, узкие окна наружу, изгородь из заостренных палок в промежутках. И деревянная башня в два человеческих роста перед воротами. Безопасно и цивилизованно, и уютно выглядящее место, дым мягко клубился из трубы и коптил небо. Долина вокруг нее, насколько Темпл мог видеть, была покрыта высокой зеленой травой, местами со снегом в ямах, и с черными точками коров.
— Похоже, у него есть скот на продажу, — сказала Шай.
Свит привстал на стременах, чтобы изучить ближайшую корову. — И хороший скот. Я с нетерпением ожидаю, когда можно будет их съесть. — Корова подозрительно оглянулась, очевидно менее очарованная этой идеей.
— Может, выбрать несколько сверху, — сказала Шай, — Собрать их и отвести в Близкую Страну.
— Всегда держишь ухо востро насчет выгоды, да? — спросил Свит.
— А зачем его затыкать? Особенно когда у нас есть один из лучших в мире погонщиков стад, сидящий без дела.
— О, Боже, — пробормотал Темпл.
— Бакхорм? — взревел Свит, когда они вчетвером подъехали. — Ты тут? — Но ответа не было. Ворота были приоткрыты, петли слабо поскрипывали, когда ветер их шевелил. Все остальное, за исключением коров, мычавших вдали, было тихо.
Затем раздался тихий скрежет, когда Ламб достал свой меч. — Что-то не так.
— Ага, — сказал Свит, спокойно кладя арбалет на колени, и засовывая болт на место.
— Несомненно. — Шай стряхнула свой лук с плеча и выбила коленом стрелу из колчана.
— О, Боже, — сказал Темпл, убеждаясь, что он проехал через ворота последним, копыта их лошадей хлюпали и потрескивали в полу-замороженной грязи. Неужели этому не было конца? Он смотрел на двери, и в окна, кривясь от предчувствия, и ожидая любой ужас, от массы бандитов, до орды Духов, до мстительного дракона Ваердинура, вылезающего из земли, чтобы потребовать деньги обратно.
— Где мое золото, Темпл?
Дракон был бы предпочтительнее этому ужасному призраку, который сейчас склонялся под низким косяком двери дома Бакхорма, выходя на свет. Кто еще, как не печально известный солдат удачи Никомо Коска?
Его когда-то прекрасные одежды превратились в грязные обрывки; разъеденный нагрудник пропал; его грязная рубашка висела на двух пуговицах; одна брючина порвалась, демонстрируя часть костлявой дрожащей белой икры. От его великолепной шляпы осталось воспоминание; несколько прядей седых волос, что он так тщательно оберегал, чтобы скрыть покрытую пятнами голову, теперь были разбросаны по черепу, как жирный нимб. Его сыпь стала темно-красной, покрытой коростой со следами ногтей, и, как плесень по тюремной стене, распространялась, шелушась, по боку головы, испещряя его восковое лицо. Его рука дрожала на двери, его походка была нетвердой, он не сильно отличался от выкопанного трупа, возвращенного колдовским вмешательством к насмешке над жизнью.

Он повернул свои дикие, яркие, лихорадочные глаза на Темпла, и шлепнул по эфесу меча. Единственный атрибут былой славы, который ему удалось сохранить. — Как финал дешевой сказки, а, Сворбрек? — Писатель выполз из темноты позади Коски, такой же грязный, на голых ногах вдобавок к его жалкому виду, одна из линз его очков треснула, его пустые руки нервно терлись друг о друга. — Последнее выступление злодеев!
Сворбрек облизал губы, и промолчал. Возможно, не мог сказать, кто был злодеем конкретно в этой метафоре.
— Где Бакхорм? — бросила Шай, направляя взведенный лук на Коску и показывая его биографу съежиться за ним для укрытия.
Старик ничуть не был смущен. — Ведет нескольких коров в Хоуп с тремя старшими сыновьями, как я понял. Хозяйка дома внутри, но, увы, в настоящий момент не может встретить посетителей. Потому что немного связана. — Он облизнул обветренные губы. — Не думаю, что у кого-то из вас есть под рукой выпивка?
— Оставила свою наверху, с остальными в Сообществе. — Шай дернула головой в сторону запада. — Обнаружила, что когда она со мной, я ее выпиваю.
— У меня та же самая проблема, — сказал Коска. — Я бы попросил одного из моих людей налить мне стаканчик, но благодаря ужасающим талантам Мастера Ламба и коварным махинациям мастера Темпла, моя Компания несколько уменьшилась.
— Вы тоже к этому приложили руку, — сказал Темпл.
— Несомненно. Проживи достаточно долго, и увидишь, как все разрушается. Но у меня еще есть несколько козырей. — Коска высоко свистнул.
Дверь амбара распахнулась, и несколько младших детей Бакхорма в страхе выскочили во двор с расширенными глазами, их лица были в слезах. Сержант Дружелюбный был их пастухом, пустой наручник качался на цепи, другой был все еще замкнут вокруг его толстого запястья. Лезвие его мясницкого ножа тускло блеснуло на солнце.
— Привет, Темпл, — сказал он, показывая немного эмоций, словно они встретились за стойкой таверны.
— Привет, — прохрипел Темпл.
— И мастер Хеджес был достаточно добр, чтобы присоединиться к нам. — Коска указал за них, палец трясся так сильно, что сложно было сказать, на что. Оглянувшись, Темпл увидел черный силуэт на маленькой башенке у ворот. Самопровозглашенный герой Битвы у Осрунга направлял арбалет во двор.
— В самом деле, мне жаль! — крикнул он.
— Если тебе так жаль, бросай лук, — прорычала Шай.
— Я лишь хочу то, что мне причитается! — крикнул он в ответ.
— Я дам тебе, что тебе, блядь, причитается, ты вероломный…
— Возможно, мы могли бы установить, что кому причитается, когда деньги будут возвращены? — предложил Коска. — В качестве первого шага, полагаю, традиционно будет предложить вам бросить оружие?
Шай плюнула через щель между зубами. — Иди на хуй. — Кончик ее стрелы не пошевелился ни на волос.
Ламб потянул шею в одну сторону. Потом в другую. — Мы не особо придерживаемся традиций.
Коска нахмурился. — Сержант Дружелюбный? Если они не положат оружие на счет пять, убейте одного из детей.
Дружелюбный пошевелил пальцами вокруг рукояти ножа.

— Которого?
— Какая разница? Выбери.
— Я бы предпочел не делать этого.
Коска закатил глаза. — Тогда самого здорового. Я должен управлять всеми деталями?
— Я имею в виду, что предпочел бы не…
— Один! — отрезал Старик.
Никто не подал даже мельчайшего знака, что опустит оружие. Как раз наоборот. Шай слегка привстала в стременах, хмуро глядя на стрелу. — Один из детей умрет, и ты следующий.
— Два!
— А потом ты! — Для героя войны, голос Хеджеса поднялся до определенно негероического регистра.
— А потом, блядь, все вы, — прорычал Ламб, поднимая свой тяжелый меч.
Сворбрек смотрел на Темпла Коске через плечо, вытянув ладони вперед, как бы говоря: «Что может разумный человек поделать в таких обстоятельствах?».
— Три!
— Подождите! — крикнул Темпл. — Просто… подождите, черт возьми! — И слез со своей лошади.
— Какого черта ты делаешь? — Шай теребила оперение стрелы.
— Выбираю трудный путь.
Темпл начал медленно идти через двор, грязь и солома хлюпали под его сапогами, ветер развевал волосы, дыхание застыло в груди. Он не шел с улыбкой, как Кадия шел к Едокам, отдавая свою жизнь за своих учеников, когда их черные фигуры во тьме ворвались в Великий Храм. Это потребовало большого усилия, он морщился, словно шел через бурю. Но он шел.
Солнце нашло трещину в облаках и отразилось от обнаженной стали, каждая грань украсилась болезненной яркостью. Он был напуган. Думал, не описается ли от любого шага. Это был не легкий путь. Совсем не легкий. Но это был правильный путь. Если Бог был, Он бесстрастный судия, и смотрит, чтобы каждый человек получал по заслугам. Так что Темпл встал на колени в навоз перед Никомо Коской, и посмотрел в его налитые кровью глаза, думая, скольких людей он убил за всю его долгую карьеру.
— Чего вы хотите? — спросил он.
Экс-капитан нахмурился. — Мое золото, конечно.
— Мне жаль, — сказал Темпл. Ему даже на самом деле было немного жаль. — Но его нет. Оно у Контуса.
— Контус мертв.
— Нет. Вы взяли не того. Деньги у Контуса, и они не вернутся. — Он не пытался быть искренним. Он просто пристально смотрел на потертое лицо Коски и говорил правду. И несмотря на страх, на высокие шансы немедленной смерти, и ледяную воду, проникающую через колени его штанов, он чувствовал себя хорошо.
Висела тяжелая роковая пауза. Коска смотрел на Темпла, а Шай на Коску, а Хеджес на Шай, и Свит на Хеджеса, Дружелюбный на Свита, Ламб на Дружелюбного, и Сворбрек на всех. Все в нерешительности, все наготове, все затаили дыхание.
— Ты предал меня, — сказал Коска.
— Да.
— После всего, что я для тебя сделал.
— Да.
Дрожащие пальцы Старика потянулись к рукояти меча. — Я должен тебя убить.
— Возможно, — вынужден был признать Темпл.
— Я хочу свои деньги, — сказал Коска, но легкая печальная нотка закралась в его голос.

— Я хочу свои деньги, — сказал Коска, но легкая печальная нотка закралась в его голос.
— Это не ваши деньги. И никогда не были. Почему вы вообще их хотите?
Коска моргнул, неопределенно махая рукой. — Ну… я могу их использовать, чтобы вернуть герцогство…
— Вам не было нужно герцогство, когда оно у вас было.
— Это… деньги.
— Вам даже не нравятся деньги. Когда вы их получаете, вы их выбрасываете.
Коска открыл рот, чтобы опровергнуть это утверждение, затем вынужден был признать его очевидную истину. Он стоял там, весь в сыпи, дрожащий, сгорбленный, выглядящий даже старше своих значительных лет, и посмотрел на Темпла, словно видел его впервые. — Иногда, — пробормотал он, — я думаю, что ты совсем не как я.
— Я стараюсь не быть. Что вы хотите?
— Я хочу… — Коска моргая, посмотрел на детей, на Дружелюбного, с одной рукой на плече у старшего и мясницким ножом в другой. Затем на Ламба, зловещего, как могильщик, с обнаженным мечом. Затем на Шай, с направленным на него луком, и на Хеджеса, с арбалетом, направленным на нее. Его костлявые плечи обвисли.
— Мне нужен шанс снова сделать все это. Сделать это… правильно. — Слезы показались на глазах Старика. — Как все пошло настолько неправильно, Темпл? У меня было столько преимуществ. Столько возможностей. Все безрассудно растрачено. Все ускользнуло, как песок, через стакан. Так много разочарований…
— Большинство из них вы навлекли сами.
— Конечно, — Коска устало вздохнул. — Но эти ранят сильнее всех. — И он потянулся за мечом.
Его не было. Он хмуро посмотрел вниз, озадаченный. — Где мой… ох?
Клинок торчал из его груди. Он и Темпл оба смотрели на него, равно шокированные, солнце блестело на острие, кровь быстро капала на его грязную рубашку. Сворбрек отпустил эфес, и шагнул назад, с раскрытым ртом.
— Ох, — сказал Коска, падая на колени. — Вот он.
Позади Темпл услышал щелчок арбалета, и, почти одновременно, другого. Он неловко повернулся, падая в навоз на один локоть.
Хеджес вскрикнул, арбалет выпал из его рук. Из другой его ладони торчал болт. Свит опустил арбалет, сначала выглядя потрясенно, а потом самодовольно.
— Я заколол его, — пробормотал Сворбрек.
— Меня подстрелили? — спросила Шай.
— Будешь жить, — сказал Ламб, проследив полет болта Хеджеса. Он торчал из ее седельной луки.
— Мои последние слова… — Со слабым стоном Коска завалился на бок в грязь рядом с Темплом. — У меня были чудесные… отрепетировал. Что за слова? — И он улыбнулся той ослепительной улыбкой, на которую он один был способен, добродушной и благонамеренной на его глубоко морщинистом лице. — А! Я вспомнил…
И больше ничего. Он застыл.
— Он мертв, — сказал Темпл ровным голосом. — Больше никаких разочарований.
— Ты был последним, — сказал Дружелюбный. — Я говорил ему, что нам было бы лучше в тюрьме.

— Я говорил ему, что нам было бы лучше в тюрьме. — Он отбросил нож в навоз и похлопал старшего сына Бакхорма по плечу. — Вы четверо можете идти внутрь, к матери.
— Ты подстрелил меня! — взвизгнул Хеджес, вцепляясь в скрюченную руку.
Сворбрек привел в порядок сломанные очки, словно с трудом мог поверить в очевидность своих чувств. — Изумительное искусство!
— Я целился в грудь, — сказал скаут себе под нос.
Автор осторожно обошел труп Коски. — Мастер Свит, я думаю, могу ли я поговорить о книге, которая у меня на уме.
— Сейчас? Я в самом деле не вижу…
— Щедрая доля в прибылях воспоследует.
— … как могу вам отказать.
Холодная вода просачивалась сквозь зад штанов Темпла, хватая его задницу в ледяные объятья, но он понял, что не может пошевелиться. Встреча со смертью определенно может к этому привести. Особенно, если провел большую часть жизни, избегая встречи с чем угодно.
Он обнаружил, что Дружелюбный стоит перед ним, хмуро глядя на тело Коски. — Что мне теперь делать? — спросил он.
— Я не знаю, — сказал Темпл. — Что делают все остальные?
— Я планирую сделать аутентичное описание живности и поселений Далекой Страны, — болтал Сворбрек. — История на века! В которой вы будете играть осевую роль.
— Я осевой, ладно, — сказал Свит. — Что такое осевой?
— Моя рука! — визжал Хеджес.
— Тебе повезло, что не лицо, — сказал Ламб.
Темпл мог слышать где-то внутри звуки плача детей Бакхорма, которые воссоединялись с их матерью. Хорошие новости, как он полагал. Хороший итог.
— Мои читатели придут в трепет от ваших героических деяний!
— Я уже трепещу за них, — фыркнула Шай. — В героический масштаб твоих пищеварительных газов на востоке никогда не поверят.
Темпл посмотрел вверх, наблюдая за тем, как движутся облака. Если Бог был, мир, похоже, был в точности таким же, как если бы его не было.
— Я должен настаивать на абсолютной честности. Я не приму никаких преувеличений! Правда, мастер Свит, это сердце всех великих произведений искусства.
— Совершенно никаких сомнений. Что заставляет меня поинтересоваться — вы слышали о временах, когда я убил огромного бурого медведя ничем иным, как вот этими двумя руками…

Разновидность Труса

Ничто не было таким, как она помнила. Все меньше. Все скучнее. Все изменилось.
Какие-то новые люди построили дом там, где раньше стоял их, и новый амбар. Пара полей была распахана и неплохо всходила, судя по виду. Цветы расцветали вокруг дерева, с которого они сняли Галли. Дерево, под которым была похоронена мать Ро.
Они сидели там, на лошадях, хмуро глядя вниз, и Шай сказала:
— Каким-то образом я думала, что все будет так, как мы оставили.
— Время идет дальше, — сказал Ламб.
— Милый участок, — сказал Темпл.

— Нет, не милый, — сказала Шай.
— Пойдем вниз?
Шай повернула лошадь прочь. — Зачем?
Волосы Ро отросли в бесформенную копну. Однажды утром она взяла бритву Ламба, намереваясь снова побрить голову, и сидела перед спокойной водой, держа свою чешуйку дракона и думая о Ваердинуре. Не могла вспомнить его лицо. Не могла вспомнить его голос или уроки Делателя, которым он так тщательно ее учил. Как все могло смыться так быстро? В конце концов она просто вернула бритву на место, и дала волосам расти.
Время идет дальше, не так ли?
Оно шло в Сквердиле, да; большинство земель очистили и осушили, и поставили под плуг; новые здания выросли везде вокруг; и новые лица проходили, или оставались, или селились ради всех видов бизнеса.
Не все процветало. Клай исчез, и теперь его лавкой управлял пьяный идиот, в ней не было товара, и половина крыши провалилась. Шай переспорила его за один Имперский золотой и дюжину бутылок дешевого спиртного, и выкупила место, как действующее предприятие. Почти действующее, по крайней мере. Они все принялись за работу следующим утром, словно это был последний день творения, Шай безжалостно придиралась, Пит и Ро смеялись, выметая пыль друг на друга, Темпл и Ламб стучали по дереву, и не много прошло времени, пока все не стало немного похоже на то, как было раньше. Намного больше похоже, чем Ро думала.
За исключением того, что иногда она думала о горах и плакала. И Ламб все еще носил меч. Тот, что забрал у ее отца.
Темпл снял комнату через дорогу, и повесил над дверью вывеску, гласящую: «Темпл и Кадия: Договоры, Письма и Плотничные работы».
Ро сказала ему: — Этот Кадия нечасто здесь бывает?
— И не будет, — сказал Темпл. — Но нужен кто-то, кого можно обвинить.
Он начал выполнять работу юриста, что с тем же успехом могло быть магией, так большинство вокруг было заинтересовано, дети пялились в окно, чтобы посмотреть, как он пишет в свете свечи. Иногда Ро ходила туда и слушала, как он говорит о звездах и Боге, и о дереве, и о законе, и о всех дальних местах, где он бывал в своих путешествиях, и на языках, которых она никогда прежде не слышала.
— Кому нужен учитель? — спросила Шай. — Меня учил ремень.
— И посмотри, во что это вылилось, — сказала Ро. — Он много знает.
Шай фыркнула. — Для мудреца он чертовский болван.
Но однажды Ро проснулась ночью и спустилась, беспокойная, и увидела их позади вместе, целующихся. Что-то в том, как Шай трогала его, показывало — она не думает, что он такой уж болван, как она о нем говорила.
Иногда они ездили по фермам, продавая и покупая — новые здания росли каждую неделю. Пит и Ро качались на сидении фургона рядом с Шай, Ламб ехал верхом сбоку, всегда хмурясь на горизонт, с рукой на мече.
Шай сказала ему: — Не о чем волноваться.
И не глядя на нее, он сказал: — И это когда лучше волноваться.
Однажды они вернулись перед закрытием, длинные облака розовели над головой, солнце садилось на западе, и одинокий ветерок вздыхал и мел пыль по улице, заставляя скрипеть ржавый флюгер. Сообщества больше не проезжали, и город стоял тихий и спокойный; какие-то дети смеялись где-то, и бабушка скрипела в ее кресле-качалке на крыльце; и лишь одна лошадь, которую Ро не знала, была привязана к покоробленным перилам.

— Некоторые дни удаются, — сказала Шай, глядя в конец фургона, почти пустой.
— Некоторые нет, — закончила Ро за нее.
Внутри лавки было спокойно, лишь раздавался тихий храп Виста, который лежал в кресле, закинув сапоги на прилавок. Шай сбила их, разбудив его толчком. — Все в порядке?
— Медленный день, — сказал старик, потирая глаза.
— Все твои дни медленные, — сказал Ламб.
— Будто твои чертовски быстрые. О, кто-то ждет тебя. Говорит у него с тобой дело.
— Ждет меня? — спросила Шай, и Ро услышала шаги в конце лавки.
— Нет, Ламба. Как ты говорил твое имя?
Человек толкнул кольцо свисающей веревки и шагнул на свет. Огромный, высокий мужчина, его голова задевала за нижние балки, меч на его боку с рукоятью шершавого серого металла, прямо как у Ламба. Прямо как у ее отца. У него был огромный шрам через все лицо, и угасающее пламя свечи мерцало в его глазу. В серебреном глазу, как в зеркале.
— Меня зовут Коул Шиверс, — сказал он, тихим и хриплым голосом, и каждый волосок Ро поднялся.
— Что у тебя за дело?
Шиверс посмотрел на руку Ламба, и на обрубок пальца, и сказал: — Ты знаешь мое дело, так ведь?
Ламб лишь кивнул, мрачный и спокойный.
— Если ты здесь ради проблем, ты, блядь, их получишь! — раздался голос Шай, резкий как у вороны. — Слышишь меня, ублюдок! Мы уже все проблемы…
Ламб положил руку на ее предплечье. На то, вокруг которого вился шрам. — Все в порядке.
— Все в порядке, если он хочет получить мой нож прямо в…
— Не лезь в это, Шай. Это старый долг между нами. — Затем он заговорил с Шиверсом на Северном. — Что бы ни было между мной и тобой, это не касается их.
Шиверс посмотрел на Шай и на Ро, и казалось, в его живом глазу было не больше чувств, чем в мертвом. — Это их не касается. Пойдем наружу?
Они спустились по ступенькам перед лавкой, не медленно и не быстро, держа дистанцию, и все время глядя друг на друга. Ро, Шай, Пит и Вист проползли за ними на крыльцо, наблюдая молчаливой группой.
— Ламб, а? — сказал Шиверс.
— Одно имя ничуть не хуже другого.
— О, не скажи, не скажи. Тридуба, и Бетод, и Виррун из Блига и все остальные забыты. Но люди все еще поют песни о тебе. Почему так, что думаешь?
— Потому что люди глупцы, — сказал Ламб.
Ветер где-то нашел не приколоченную доску, и раздался стук. Два Северянина смотрели друг на друга, рука Ламба свободно висела сбоку, обрубок пальца касался рукояти меча; Шиверс мягко качнул плащ, открывая свою рукоять.
— Это у тебя там мой старый меч? — спросил Ламб.
Шиверс пожал плечами. — Взял его у Черного Дуо. Думаю, все повторяется, а?
— Всегда. — Ламб потянул шею в одну сторону, потом в другую. — Всегда повторяется.
Время тянулось и тянулось. Те дети все еще смеялись где-то, и кажется, раздался крик их матери, зовущей их внутрь.

— Всегда повторяется.
Время тянулось и тянулось. Те дети все еще смеялись где-то, и кажется, раздался крик их матери, зовущей их внутрь. Качалка той старой женщины мягко поскрипывала на крыльце. Флюгер резко повизгивал. Ветерок подул и поднял пыль на улице, и похлопал плащи двух мужчин; не больше чем четыре или пять шагов грязи было между ними.
— Что происходит? — прошептал Пит, и никто не ответил.
Шиверс оскалился. Ламб прищурил глаза. Рука Шай почти болезненно сжала плечо Ро, кровь пульсировала в ее голове, дыхание перехватывало в ее горле, медленно, медленно качалка скрипела, не приколоченная доска постукивала, и где-то гавкала собака.
— Ну? — прорычал Ламб.
Шиверс откинул голову, его здоровый глаз глянул на Ро. Задержался на ней на длинный миг. Она сжала кулаки и стиснула зубы, и обнаружила, что хочет, чтобы он убил Ламба. Желала этого всем своим существом. Ветер снова подул и растрепал его волосы, захлестнув их на лицо.
Визг. Скрип. Стук.
Шиверс пожал плечами. — Ну, я лучше поеду.
— Э?
— Мне предстоит долгий путь домой. Надо сказать им, что тот девятипалый ублюдок вернулся в грязь. Вы так не думаете, мастер Ламб?
Ламб сжал левую руку в кулак, так чтобы обрубок не было видно, и сглотнул. — Давно мертв и исчез.
— Все к лучшему, я полагаю. Кто бы захотел с ним снова столкнуться? — И вот так просто Шиверс пошел к своей лошади и взобрался на нее. — Сказал бы, увидимся, но… думаю, лучше не стоит.
Ламб все еще стоял там, наблюдая. — Нет.
— Некоторые люди просто не предназначены, чтобы делать хорошее. — Шиверс глубоко вздохнул, и улыбнулся. Странно было видеть это на его испорченном лице. — Но даже так нормально. Закончить с чем-то. — Он повернул лошадь, и направился к востоку из города.
Некоторое время они все стояли как стадо, с ветром, скрипящей качалкой и опускающимся солнцем, затем Вист, кряхтя, выдохнул и сказал: — Черт возьми, я чуть не обосрался!
Похоже, все они снова могли дышать, и Шай с Питом обнимались, но Ро не улыбалась. Она смотрела на Ламба. Он тоже не улыбался. Лишь хмуро смотрел на пыль, которую Шиверс оставил за собой. Затем он зашагал в лавку, по ступенькам, и внутрь, не говоря ни слова. Шай за ним. Он собирал вещи с полок, будто спешил. Сушеное мясо, еда, вода и скатанные постельные принадлежности. Все, что нужно для путешествия.
— Куда ты собираешься, Ламб? — спросила Шай.
На миг он виновато посмотрел вверх, и вернулся к сборам. — Я всегда старался делать для тебя, что мог, — сказал он. — Это было обещание, которое я дал твоей матери. Лучшее, что сейчас я могу сделать, это уехать.
— Куда?
— Я не знаю. — Он остановился на миг, глядя на обрубок среднего пальца. — Кто-то придет, Шай. Рано или поздно. Надо быть реалистом. Нельзя делать то, что я делал, и уйти улыбаясь. Проблемы всегда будут следовать за мной. Все что я могу сделать, это забрать их с собой.
— Не притворяйся, что это ради нас, — сказала Шай.
Ламб сморщился. — Человек должен быть тем, что он есть. Должен. Попрощайся за меня с Темплом. Полагаю, у вас с ним будет все в порядке.

Он сгреб те несколько вещей, и вернулся на улицу, убрал их в седельную сумку, и был готов.
— Я не понимаю, — сказал Пит, со слезами на глазах.
— Я знаю. — Ламб встал перед ним на колени, и, казалось, его глаза тоже влажные. — И мне жаль. Простите за все. — Он наклонился, и сгреб их троих в неловкое объятье.
— Черт знает, я совершал ошибки, — сказал Ламб. — Полагаю, человек может следовать идеальным курсом по жизни, выбирая все, чего не выбирал я. Но я никогда не буду жалеть, что помогал подняться вам троим. И не жалею, что вернул вас назад. Несмотря на цену.
— Ты нужен нам, — сказала Шай.
Ламб покачал головой. — Нет, не нужен. Я не многим горжусь, но я горжусь тобой. Тем, чего это стоит. — Он повернулся, вытер лицо и поднялся на лошадь.
— Я всегда говорила, что ты разновидность труса, — сказала Шай.
Мгновение он смотрел на них, потом кивнул. — Я никогда этого не отрицал.
Он вдохнул и направился рысью по направлению к закату. Ро стояла на крыльце, держа руку Пита в своей, рука Шай была на ее плече, и они наблюдали за ним.
Пока он не исчез.

Благодарности

Как всегда, четыре человека, без которых:
Брен Аберкромби, чьи глаза больны от чтения этого.
Ник Аберкромби, чьи уши больны от слушания об этом.
Роб Аберкромби, чьи пальцы больны от листания страниц.
Луи Аберкромби, чьи руки больны от поддерживания меня.
Затем, мои сердечные благодарности:
Всем прекрасным и талантливым ребятам в UK Publisher, Gollancz и в Orion, конкретно Симону Спантону, Джону Вейру, Джен МакМенеми, Марку Cn’. И Джону Вуду. И, конечно, всем тем, кто помогал делать, публиковать, рекламировать, переводить и кроме всего прочего продавать мои книги, где бы в мире они не находились.
Артистам, ответственным за то, что я каким-то образом продолжаю выглядеть стильно: Дидьер Граффет, Дайву Сеньеру и Лауре Бретт.
Редакторам за океаном: Деви Пиллари и Луи Андерсу.
За то, что содержит волка с правильной стороны двери: Роберту Керби.
Всем писателям, чьи пути пересеклись с моим в интернете, в баре, или за столом D&D и на съемках, и кто предоставил помощь, поддержку, смех и идеи, достаточно ценные для того, чтобы их украсть. Вы знаете, кто вы.
И наконец:
Моему партнеру по преступлениям против фэнтези, Гиллиану Редферну. Я имею в виду, Буча Кэссиди ведь не одного убили, не так ли?

Примечания

1

Wist — от «wistful» — задумчивый, тоскливый.

2

Shy — робкая, застенчивая, подозрительная.

3

South — южанка, с юга.

4

Gully — канава.

5

Lamb — ягненок.

6

Clay — глина.

7

Squaredeal — честная сделка.

8

Golden — золотой.

9

Temple — храм.

10

Smoke — дым.

11

Shivers — от Shiver — трястись, дрожать.

12

Crease — складка, старое русло реки.

13

Sweet — сладкий, приятный.

14

Blackpoint — черная точка.

15

Bee — пчела.

16

Sheel — жесть.

17

Beacon — маяк.

18

Ring — кольцо.

19

Warp — извращенность.

20

Badlands — плохие земли.

21

Pane — боек молотка.

22

Ironhead — железноголовый.

23

Hope — надежда.

24

Wile — хитрость.

25

Bright — яркий.

26

Cog — зубец.