Что сделали с ним Соломонов и его покойный напарник? Все его тело было покрыто ушибами, а на шее и висках виднелись кровавые вздутия, которые Баллард принял было за синяки, но они пульсировали, как будто какое то существо дышало под кожей. Впрочем, они, кажется, не беспокоили Мироненко, который протянул руку к Соломонову. При его прикосновении убийца неудачник пустил слюни, но намерения Мироненко не были кровожадными. Заботливо, так что мурашки побежали по коже, он вытер слезу со щеки Соломонова.
— Возвращайся к ним, — сказал он дрожащему Соломонову. — Расскажи им все, что ты видел.
Соломонов, казалось, не верил своим ушам, или, по крайней мере подозревал, как и Баллард, что это прощение было притворным, и что любая попытка покинуть здание будет иметь фатальные последствия.
Но Мироненко не отступал.
— Давай же, — сказал он. — Избавь нас от своего общества. Или ты предпочитаешь остаться на ужин?
Соломонов нерешительно шагнул в сторону двери. Не дождавшись удара, он сделал еще один шаг, и еще, пока не добрался до двери и скрылся.
— Расскажи им! — крикнул Мироненко ему вслед. Входная дверь хлопнула.
— Рассказать им о чем? — спросил Баллард.
— Что я вспомнил, — сказал Мироненко. — Что я нашел шкуру, которую они с меня стащили.
Впервые после появления в этом доме Баллард почувствовал тошноту. Причиной ее была не кровь и не останки под ногами, а что то во взгляде Мироненко. Он уже где то видел этот блеск в глазах. Но где?
— Вы… — сказал он спокойно. — Вы сделали это?
— Безусловно, — ответил Мироненко.
— Но как? — спросил Баллард. Он ощутил знакомый гром, нарастающий где то из глубины головы. Чтобы отвлечься, он повторил вопрос, — Как, черт возьми?
— Мы с тобой из одного теста, — ответил Мироненко. — Я чую это в тебе.
— Нет, — сказал Баллард. Гул продолжал нарастать.
— Все науки — просто слова. Это не то, чему нас учили, но то, что мы чувствуем своим костным мозгом, своей душой.
Он уже говорил о душе раньше, о местах, устроенных его хозяевами, чтобы рвать человека на части. Тогда Баллард подумал, что эти разговоры — просто преувеличение; сейчас он не был в этом уверен. Что означали те похороны, если не подчинение какой то скрытой части его самого? Его костного мозга, его души.
Баллард еще не успел подобрать слова, чтобы выразить свои мысли, как вдруг Мироненко насторожился, его глаза засверкали еще ярче.
— Они снаружи, — сказал он.
— Кто?
Русский пожал плечами.
— Какая разница? — сказал он. — Ваши или наши. И те, и другие могут заставить нас замолчать — если смогут.
С этим трудно было не согласиться.
— Мы должны действовать быстро, — сказал он и устремился в коридор. Входная дверь оставалась полуоткрытой. Через несколько мгновений Мироненко был уже около двери, Баллард следовал за ним. Один за другим, они выскользнули на улицу.
Туман сгущался. Он тяжело окутывал уличные фонари, делая их свет грязноватым, превращая каждый подъезд в укрытие. Баллард не стал дожидаться, пока преследователи появятся в поле зрения, а шел за Мироненко, который уже достаточно оторвался, двигаясь не по комплекции проворно. Балларду пришлось прибавить шагу, чтобы не упускать его из виду. Тот иногда показывался, иногда вновь скрывался в плотных клубах тумана.
Теперь они двигались по жилым кварталам, вдоль каких то зданий, возможно, складов, стены которых, не прореженные ни единым окном, круто взмывали в темное небо. Баллард окликнул Мироненко, чтобы тот сбавил шаг. Русский остановился и повернулся к Балларду, его неясные очертания колебались в призрачном свете. Было ли это причудливой игрой тумана, или состояние Мироненко действительно ухудшалось с тех пор, как они покинули здание? Его лицо казалось взмокшим, бугры на шее увеличились.
— Нам не обязательно бежать, — сказал Баллард. — Они не идут за нами.
— Они всегда идут за нами, — ответил Мироненко, и, как бы в подтверждение его слова, Баллард услышал приглушенные туманом шаги на прилежащей улице.
— Не время разговаривать, — обронил Мироненко и, повернувшись на каблуках, побежал. Через несколько секунд он уже снова исчез в тумане.
— Какое то мгновение Баллард колебался. Несмотря на опасность, он хотел взглянуть на преследователей, чтобы знать их на будущее. Но теперь, когда мягкая поступь Мироненко стихла, он заметил, что и другие шаги исчезли. Может быть, они знают, что он ждет их? Он задержал дыхание, но не услышал ни звука, и никто не появился.
Туман не спеша продолжал скрадывать все вокруг. Балларду показалось, что он совершенно один в тумане. С неохотой, он повернулся и побежал вслед за русским.
Через несколько ярдов он увидел, что дорога раздваивается. Невозможно было определить, по которой из них шел Мироненко. Проклиная себя за медлительность, Баллард отправился по той, что была больше скрыта туманом. Улица оказалась короткой, и упиралась в стену с остриями наверху, за которой был своего рода парк. Там туман был еще гуще, цепляясь за мокрую землю, и Баллард мог видеть лишь пять шесть ярдов травы за стеной. Но интуиция подсказывала ему, что он на правильном пути; что Мироненко перелез через эту стену и теперь поджидает его где то поблизости. Позади него был только слепой туман; или преследователи потеряли его, или сбились с пути, или и то, и другое. Он взобрался на стену, ругнувшись сквозь зубы на острия, и спрыгнул по другую сторону.
Тишина на улице казалась абсолютной, но это, очевидно, было не так, потому что в парке было еще тише. Туман здесь был еще более сырым, и еще больше давил на него, когда он шел по мокрой траве. Стена за спиной — единственный ориентир в этой пустыне — превратилась в призрак, потом исчезла совсем. Практически на ощупь, он прошел еще несколько ярдов, не уверенный даже, что двигается по прямой. Внезапно туман уплыл в сторону, и впереди возникла фигура поджидающего его человека. Вздутия так исказили лицо, что Баллард никогда не подумал бы, что это может быть Мироненко, если бы не его пылающие глаза.
Тот не стал дожидаться Балларда, а повернулся и снова шагнул в молоко, предоставляя англичанину возможность следовать за ним и проклинать и бегущего, и догоняющего. Через несколько шагов он почувствовал движение где то совсем рядом. Органы чувств были бесполезны в плотных объятиях тумана и ночи, но он видел другими глазами, он слышал другими ушами и знал, что он не один. Может быть, Мироненко остановил свой бег и вернулся? Он произнес его имя, сознавая, что выдает себя всем и каждому, хотя не сомневался, что уже обнаружен, кто бы там за ним ни крался.
— Говори, — сказал он.
Туман не ответил.
Снова движение. Простыни тумана немного раздвинулись, и между ними мелькнула фигура. Мироненко! Баллард еще раз окликнул его и сделал несколько шагов сквозь белесую мглу в его сторону, и тут что то выступило ему навстречу. Он видел призрак только мгновение, впрочем, этого было достаточно, чтобы разглядеть раскаленные добела глаза, и зубы, такие длинные, что они исказили рот в постоянную гримасу. Глаза и зубы он видел отчетливо. В других подробностях — щетине на коже и звериных лапах — он был менее уверен. Возможно, его истощенный шумом и болью мозг отказался в конце концов воспринимать реальный мир, привлекая ужас, чтобы пугливо спрятаться за ним в неведение.
— Проклятье, — бросил он, пытаясь не поддаваться ослепляющему гулу, вновь поднимающемуся в его голове, хотя с этими призраками лучше быть слепым. Как бы проверяя его здравое восприятие, туман впереди заколыхался и расступился, и что то напоминающее человека — только живот до земли — смутно проступило сквозь туманную завесу. Справа он услышал рычание, слева еще одна неясная форма то показывалось, то вновь исчезала.