Единственный

Автор: Любовь Пушкарева

Жанр: Фэнтези

Год: Год издания не указан.

Любовь Пушкарева. Единственный

Divinitas — 3

С благодарностью
посвящается другу Дракону
Уту не хотелось идти к этой самоуверенной выскочке Жестокосердной. Она никто. Ведьма, обретшая знания и силу.
Вопрос в том, как обретшая? Откуда взялась эта богиня-выскочка, посмевшая забирать души себе, посмевшая превращать людей в демонов? Откуда берутся боги, старый и, увы, уже немощный для бога Уту не знал. Зато он видел, как они умирают. Видел не раз. Умирали быстро и стремительно или мучительно и медленно, подобно ему, продлевая агонию на столетия. Но самая первая виденная им смерть навсегда с немыслимой яркостью врезалась в память.
Он тогда еще разгуливал по небу от горы к горе. Эта длительная прогулка-обязанность была бы удручающе скучной, если бы не люди, за ними всегда интересно было наблюдать.
Дикие кочевники вторглись на земли его народа, народа верившего в Уту, его братьев, сестер и прочих обитателей многочисленного, но на удивление мирного и, как сейчас сказали бы, просвещенного, пантеона. Кочевники, как голодные звери, напали на деревню, перебили защитников и захватили небогатую добычу. Урожай еще не поспел, и особо поживиться было нечем, но дикарей гнал голод. Это не был военный поход: они тащили с собой своих послушных жен и молчаливых детей. Несмотря на совершенные кочевниками злодеяния, Уту им посочувствовал — их гнала нужда и отчаяние. Послав Бунене с сообщением о происшедшем и призывом к возмездию, он все же дал дикарям шанс.
Их богиня-покровительница сидела в грубо вытесанной статуе в половину человеческого роста. Кочевники тащили ее с собой, что еще раз подтверждало — дела их плохи. Старая баба вышла из камня и неприветливо зыркнула на расфуфыренного, по ее меркам, мужчину.
— Придет много воинов и они перебьют твоих дикарей, — разглядывая старуху, как редкий товар на ярмарке, сообщил Уту. Та на мгновение сникла: безысходность и тоска читались во взгляде, обращенном за спину сияющему богу.
— Вас поляжет больше! — вдруг зло произнесла она.
— Мой народ — смелые и умелые воины!
— Может быть, — терпеливо произнес Уту, — но они полягут все. Одна деревня — еще не страна. Вам здесь не жить. — А потом уточнил.
— После убийства и разграбления, учиненных вами. Почему вы не пришли с миром? — поинтересовался он.
Старуха как-то горько глянула на него.
— С миром? Нам нечего предложить. Стадо умерло. Ни единой головы не осталось. А пахать землю мой народ не умеет. Мы не земляные черви! — вновь зло произнесла она.
— Что не изменяется, то умирает, — несколько спесиво изрек Уту, — Если успеете отойти за реку и скрыться в горах, то останетесь живы.
— В горах? В этих голых скалах, полных нечисти и хищников? Ты смеешься, сияющий?
Уту наскучила эта беседа.
— Я твое стадо не травил и, думаю, никто из моих родных к этому не причастен. А твои дикари убили наших землепашцев, как обезумевшие от голода волки режут молочного ягненка, который им на один укус. Не жди, что пастухи простят такое.
Старуха устало посмотрела на него.
— Я услышала тебя, сияющий, — буркнула она и ушла в камень.
Два дня ушло на сбор отряда и на то, чтобы дойти до кочевников. Те могли скрыться на своих лошадях, но предпочли дать бой. Самоуверенные и отчаянные. Воины были предупреждены о стрелах, на них была броня, и они несли щиты. Сам Нинурта шел с ними.
Старая ведьма-жрица, как две капли воды похожая на свою богиню, затянула напев, наполняя силой свою хозяйку, вселяя отвагу в сердца воинов-волков. Но рев Нинурты, рев разъяренного быка, готового насадить на рога любого, перекрыл и сбил напев, и пришедшие воины вторили своему божеству.
Бой был яростным: кочевникам нечего было терять, воины же отстаивали свою землю и мстили за своих мертвецов.

Волки и волкодавы. И яростный бык-хлебопашец над ними, ревом своим пугавший волков и подбадривавший собак.
Когда кто-то ударил старуху-жрицу по горлу мечом, раздался полный боли и горя крик, слышимый лишь богами. Кочевники дрогнули в сердце своем, почуяв беду. Нинурта послал своего любимца на поиски статуи. Огромный детина быстро сообразил, у кого она, и, поддерживаемый своими друзьями, вступил в бой с предводителем чужаков. Победный клич воина слился с воплем омерзения и отчаяния, будто женщину брали против ее воли. Детина, тащил статую, как тащат пленницу. Кочевники попытались ее отбить, но не тут-то было. Нинурта заставил свою пленницу смотреть на смерть ее народа. Дикарей убивали под тихое старушечье причитание и всхлипы.
Уту стало мерзко, но уйти он не мог. Перебили всех, даже детей. А после любимец Нинурты взял тяжелый боевой молот и одним ударом раздробил статую.
Еле слышный выдох… И тишина.
Люди выкрикивали имя Нинурты, но Уту слышал лишь страшную тишину и чувствовал пустоту там, где лишь мгновение назад была сила и мощь.
Она исчезла. Пропала. В никуда. В пустоту. Как будто и не было никогда.
В ужасе Уту бежал, уронив сумерки на землю.
Потом Нинурта пришел в его ночные покои и упрекал. Вернее, пытался упрекать.
— Ты ведь хочешь, чтобы тебя звали богом справедливого суда! Так скажи мне, разве мирные хлебопашцы, кормившие ремесленников, воинов и жрецов, не заслужили отмщения? Разве не должен был свершиться суд над убийцами?
— Нинурта!
— в гневе тогда вскричал Уту.
— Женщины и дети не были убийцами! А твои воины ими стали!
— Нельзя оставлять волков в живых, — запальчиво ответил бог войны и землепашцев.
— Они будут драть овец и плодиться! А когда овцы кончатся, волки начнут пожирать друг друга. Ты говорил с ними! Ты предлагал им скрыться!
— Я предлагал им изменить судьбу, — устало ответил Уту.
— Их судьбу нельзя было изменить, — неожиданно горько ответил Нинурта.
— Отец сказал, что я поступил правильно, — беспомощно прошептал он.
И тут до Уту дошло, что родича грызет вина: он знает, что совершил грех, и нет ему искупления.
— Их судьбу нельзя было изменить, — повторил бог Солнца и справедливого суда, — Их богиня-покровительница сама выбрала такой путь. Они из пастухов стали волками и поплатились за это. Твой грех невелик, ты лишь завершил начатое до тебя.
Нинурта тогда просто молча с благодарностью посмотрел на родича и оставил его.
Потом, много позже, бог войны и земплепашцев уснул в своей статуе. Он, как и Уту, слышал ту тишину на поле боя и боялся ее. Его жрецы сделали статую и спрятали ее в пещере, дорогу к которой знали единицы. Жрецы погибли. Нинурта был со своими людьми до последнего предсмертного вздоха, а после спрятался в той статуе, когда захватчики громили его храм.
Но сон и смерть ходят рука об руку. Уту знал о пещере и статуе, но уже очень давно там не был — в прошлый раз он еле добудился родича и после, просто боялся туда идти. Боялся услышать тишину.
Сам Уту не очень надеялся на изваяния, он надеялся на людей. Из поколения в поколение он покровительствовал нескольким семьям, являлся им, помогал советом или предсказанием. Но с каждым десятилетием, с каждым поколением он слабел. Семьи дробились, прерывались, а найти и обратить кого-то нового, было непосильной задачей — его забыли. Хватило лишь двух-трех поколений.
И вот, остался Последний. Последний, кто истинно верил, что Уту каждое утро выходит из горы и весь день катится по небосводу, чтобы скрыться в другой горе и ночью освещать царство мертвых. Последний. Единственный. Но его веры хватало на то, чтобы подняться в небо, а не пылить по дороге, подобно обычному смертному. Были еще те, кто верил в Уту — бога справедливого суда, их вера давала силы, но иные.

Были еще те, кто верил в Уту — бога справедливого суда, их вера давала силы, но иные. Если Последний не поделится своей верой, то Уту будет навечно привязан к земле, словно змей какой.
Вот из-за Последнего и нужно было идти к той выскочке.
Этот человек был великим воином, великим героем и великим грешником. Он убил своего дядю, престарелого, погрязшего в пороках и лени властителя, а также кузена-наследника — тихого, мечтательного юношу, совсем не приспособленного к жизни и к уготованному ему трону. Насильно женился на кузине и объявил себя владыкой.
Так он заработал первое проклятие. Его кузине невыносима была мысль делить ложе с убийцей отца и нежно любимого брата, рожать ему детей. Служанка принцессы была родом из владений Жестокосердной, ведьма, сгубившая прелестный цветок, она-то и подсказала принцессе, что делать. Принцесса прокляла своего мужа, кузена-убийцу, убив себя — отдала свою душу за то, чтобы у него не было наследников. Жестокосердная с радостью пошла на сделку. Но было одно «но». Последний сотворил эти злодеяния и узурпировал власть не по злобе своей — город чах, деревни вокруг него вымирали. Престарелый властитель был весьма плох, он выжимал и выжимал свои земли досуха, отбирая все до последнего зерна, отбирая даже отложеное на посев. Всем, кто не смог переселиться, была уготована голодная смерть. «Царские наложницы едят людей», — говорили в народе.
Новый властитель их всех распродал, а на вырученные деньги снарядил маленькую, но хорошо обученную армию и, похоронив жену, а также всех, кто мог помешать ему вернуться, ушел в поход. Военный, хотя справедливее его было назвать разбойным. Вернулся он с возами зерна и раздал их землепашцам на посев, на еду, жестко пресекая попытки нажиться на голоде.
Благословения избавленных от смерти людей не позволили проклятию принцессы свершиться полностью, дети у нового властителя были. Девочки. Он взял себе жену из хорошего рода, и она тут же понесла от него, люди радовались и благословляли молодых. Разочарованию отца, получившего известие о первенце-девочке, не было предела, он даже не пошел взглянуть на нее. Молодая мать простила мужа, подластилась и снова понесла, снова потекли месяцы ожидания и надежды. И снова девочка. Разгневанный властитель отдалил супругу и дочерей, впрочем, сохраняя положенное им по статусу содержание.
Когда родилась вторая дочь, дабы развеяться, молодой царь ушел в военный поход. Надо сказать, что полководец и воин он был отменный, беспощадный к врагам, но бережный, словно мать, к своим солдатам. Те же верили в него как в бога — столько хитроумных ловушек придумывал он, столько раз без единого убитого выходили из боя, столько раз побеждали вдвое, а то и втрое превосходящие силы, что казалась и не человек вовсе ведет их. И никогда воины не гибли по недомыслию своего командира. Немалая заслуга этих удач принадлежала Уту: он всегда подсказывал, давал намеки неглупому, смелому и такому беспокойному любимцу.
И вот однажды маленькая армия остановилась в деревне, вернее, возле нее. Последний своим воинам крепко вбил в головы: землепашцев не трогать, взять с них нечего, а резать — все равно, что резать стельных коров: ни доблести, ни пользы. Глава общины той деревеньки вышел к армии и повел долгую вежливую беседу с Последним. Суть этой беседы сводилась к тому, что был неурожайный год, посевы смыло, люди на грани голода и дать славным воинам нечего. Разве что они согласятся взять в качестве откупа женщин, молодых вдов и незамужних, красивых и работящих. Но только пусть великий воин поклянется своей кровью не обижать их, не портить, а отдать в хороший дом. Мало было неурожая, так прогневанные боги еще послали тигра-людоеда, и деревня лишилась троих молодых мужчин, и женщины остались без кормильцев.
Провианта у воинов было вдоволь, они уже возвращались домой, поэтому согласились на предложение старика, забрав с собой трех тихих вдов и двух заплаканных девиц.

Одна девушка была мила, как бывает мила юность и здоровье, а вторая… Вторая была редкий цветок с пьянящим ароматом, удивительно, что такой вырос на грубой деревенской земле. Ее походка была легка, а стан тонок и гибок, как тростинка, нежный тихий голос напоминал шелест молодой листвы под легким дождем. Сердце Последнего дрогнуло, он возжелал эту девушку, и казалось, ничто не могло стать между ними. Выделив ей место и устроив со всеми возможными удобствами, он успокоился, считая ее своей и предвкушая радостные утехи по возвращению домой. Но пока отряд был в пути, он не рисковал лишний раз засматриваться на нее — поход не окончен и воину, а тем более командиру, нужно иметь ясную голову, не затуманенную дурманом страсти.
Но когда вернулись с добычей домой, когда пировали, празднуя победу, лучший друг властителя, с детства преданный ему, как пес, попросил девушку-тростинку себе. И он попал в плен дивной и тихой красоты простой крестьянки.
— Отдай. Отдай ее. У тебя будут другие. Ты царь — возьмешь любую. Что тебе какая-то крестьянка.
И Последний метался, как запертый тигр. Впервые он по настоящему, страстно желал женщину. Но друг? Друг не менее страстно хотел ее. Кому бы она ни досталась — дружбе конец.
— Я тоже люблю ее! — вскричал царь, в отчаянии глядя на верного друга и соратника. Мужчины молча смотрели в глаза друг другу. Решение пришло само собой.
Не сговариваясь и не глядя друг на друга, они пошли в покои пленившей их. Девушка удивилась, тому, что они пришли вдвоем, но не испугалась, ведь оба были с ней добры. Царь налил вина, и она выпила, ожидая, что мужчины все же объяснят свой приход и серьезные, грустные лица. Сердце Последнего колотилось о ребра пойманной птицей, он не мог исполнить задуманного. В смятении он отошел к окну и уже был почти готов бросить: «Она твоя», — как услышал вскрик удивления и обиды.
Все кончено. И царь покинул покои несостоявшейся возлюбленной.
Но беда в том, что рука влюбленного убийцы дрогнула, и он не подарил девушке мгновенную смерть, а лишь обездвижил и обрек на страдания. Проверить же и добить ему не хватило сил. Жестокосердная богиня не упустила шанса, явившись к умирающей, и предложила ей месть, в обмен на служение в посмертии. Крестьянка оказалась умнее принцессы, и несмотря на обиду, боль и близость смерти, оговорила условия служения — двенадцать лет. И проклятие умирающей было — чтобы предателя предали, чтобы не знал он любви: не любил, и не был любим.
Пытаясь забыть нежный голос и наполненные светом глаза безродной крестьянки, властитель взял еще одну жену из уважаемой семьи и с ней попытался получить наследника. Молодая понесла и разродилась девочкой. Третьей. Скрепя сердце, царь совершил еще одну попытку со второй женой. И когда она родила четвертую дочь, царь в бешенстве убил ребенка на глазах у матери. Когда он отошел, то устыдился своего поступка, но сделанного не воротишь, а мать, потерявшая дитя, не простила мужа-убийцу и добровольно ушла из дворца, скрывшись у родственников. Там-то ведьма, посланная Жестокосердной, и подобралась к ней. Вместо того чтобы смириться с судьбой, опальная жена затаила злобу и принялась вынашивать месть, постигая черное колдовство.
Время шло, царь желал обрести наследника, сына, который станет его продолжением, которому с легким сердцем на смертном одре он передаст свои земли. Снова сыграли свадьбу. Невеста была красива, юна и гибка, и на этот раз, из семьи небогатых торговцев. Издалека она напоминала ту крестьянку, но видящие сердцем замечали: гибкость третьей жены — гибкость змеи. Она была нежной, ласковой и послушной, но никогда не смотрела в глаза. После свадьбы вторая жена тайно пришла к третьей, змеи нашли общий язык. Вторая поведала о проклятье, о котором узнала от жрицы Жестокосердной: у царя не может быть сыновей, а это значит, что третью жену постигнет участь первых двух, а может быть и хуже.

Женщины нашли выход. Проводя ночи с законным супругом, молодая днем, переодевшись служанкой, выскальзывала из дворца и шла к убогой хижине водоноса, похожего, как старший брат, на владыку. Благодаря ухищрениям, ведомым только женщинам, она понесла от простолюдина, и, заключив сделку с Жестокосердной, знала, что родит сына.
Счастью царя обретшего наследника не было предела, он осыпал жену подарками и почестями и тут же заговорил о втором сыне. Народ радовался вместе с любимым царем и, как и он, благословлял молодую жену — почти простолюдинку.

Прошло два, года и царь получил второго сына, а еще через два — третьего.
Дети водоноса и купчихи звались принцами. Дети змеи не станут орлами, и хотя наследники были достаточно умны и не лишены смелости, у них не было того благородства, которое было у их приемного отца по отношению к воинам и своему народу.
Годы шли, принцы росли.
И вот Жестокосердная, имевшая дело с женщинами, решила прибрать к рукам так давно заинтересовавшего ее мужчину. Уту это не устраивало. Царь рассказал «своим» сыновьям о нем, но мальчишки, отравленные матерью, не прониклись и не поверили, наоборот, в душе посмеялись над глупым отцом.
И вот старый и потерявший силы Уту направлялся к выскочке в попытке отбить у нее этого беспокойного и так тяжко ошибавшегося человека.
Уту шел по небу в город Жестокосердной, грустно размышляя о том, как долго еще он сможет ходить по солнечным лучам. Дабы соблюсти вежливость, он спустился не в сами покои дворца, а во внутренний дворик.
Жестокосердная вышла подобная песчаному смерчу, равно готовая как рассыпаться безобидной пылью, так и удушить, содрав кожу.
Уту поклонился со всем почтением, на какое был способен, не переходя в раболепие. Богиня смягчилась.
— Какой редкий гость… Что же привело старого бога в мой скромный дом?
— О, прекраснейшая, — ответил Уту, думая, что Жестокосердная подобна красотой тигрице-людоеду, — в твой прекрасный дворец меня привела молва о твоей силе и мудрости.
Женщина польщено улыбнулась.
— Неужто древний бог солнца и справедливого суда признаёт силу и мудрость за женщиной, несравнимо моложе его? — ехидно поинтересовалась она.
— Я стар, но не глуп, — с достоинством ответил Уту.
Жестокосердная смягчилась окончательно и пригласила его в покои.
— Будь моим гостем, древний бог.
Когда они удобно расположились на подушках, Жестокосердная с вызовом произнесла
— Ты пришел из-за того мерзавца, царя-узурпатора, царя-разбойника. Что тебе в нем?
Уту задумался.
— Ты винишь тигра за то, что он тигр, а не слон, к примеру.
Богиня фыркнула, более чем когда-либо напоминая тигрицу.
— Ты же бог справедливого суда! Он убил собственную дочь, любимую женщину, и я уже не вспоминаю о дяде и кузене. Разве он не достоин кары?
— Достоин. И ты его караешь. Но я действительно бог справедливого суда, так что давай вспомним: его дядя превращал свои земли в пустыню, моря свой народ голодом, а его сын был неспособен править. Да, жестоко было убивать юношу. Но отправить его в изгнание было бы еще хуже, он не умел защищать себя и добывать пропитание — за стенами дворца его ждала участь раба или смерть. Убийство дочери он совершил в безумии. И не подскажешь ли ты мне, отчего оно его охватило?
Ответом был нарочито равнодушный взгляд в сторону, подтвердивший худшие опасения Уту. Богиня дерзко глянула на него.
— Тот отвар не нес ничего нового в себе, он лишь усиливал то, что есть. Я проявила то, что было в этом человеке, а не навязала свое.
— Он мог сдержаться, если бы не твой отвар.
В ответ, та лишь пожала плечами.
— Та девушка-наложница… Он был готов отдать ее, лишь бы она жила.

В ответ, та лишь пожала плечами.
— Та девушка-наложница… Он был готов отдать ее, лишь бы она жила.
Жестокосердная вскочила в вспышке гнева и отошла к окну, успокаиваясь.
— Не говори ничего о ней, Уту, — богиня настолько забылась, что произнесла имя бога, давая ему силу.
— Это самый мерзкий из его поступков. Удивляюсь, тому что она не пожелала смерти его и всех, кто ему дорог. Как можно? Скажи, как можно? Они сломали ее, как игрушку! Как вещь! Мы друзья, мы не будем драться из-за вещи! Сломаем и забудем! И знаешь, они оба ее забыли. Черви! Недостойные видеть свет.
— Но ее убийца не задержался в этом мире, — осторожно заметил Уту.
— Да, его гнилая душонка досталась мне. Он хотел не чувствовать боли, теперь он ее не чувствует.
— А почему он чувствовал боль? — как бы между делом поинтересовался Уту.
Жестокосердная посмотрела на него и обольстительно улыбнулась
— Потому что его травили, — сообщила она.
— Послушай, ты великая и мудрая женщина. Богиня. Ты властительница этого города и обширных земель. Но там, на землях тех людей есть поговорка: «Оставь лошадь одну, и она найдет еду и защитит себя. Оставь женщину одну, и она умрет».
Глаза Жестокосердной зло сузились, но Уту продолжил.
— Если бы это было ложью, то поговорка давно забылась бы. Это правда, редкие-редкие женщины чего-то стоят сами по себе. Ты исключение, подтверждающее правило.
Богиня чуть успокоилась.
— Они думают, что у женщин нет души и нет разума. Равняют их с бессловесным скотом, годным лишь доставлять удовольствие и рожать наследников. Скажи, Уту, ну неужели так трудно допустить мысль, что женщина может быть серьезным врагом или верным другом?
«Серьезным врагом — конечно, — подумал Уту, — а вот верным другом — вряд ли». Древний бог оставил эти мысли при себе и ответил.
— Он достаточно поплатился за эту свою глупость и косность. Его друг умер в цвете лет, жены не любят, и он зовет наследниками сыновей водоноса. Разве не достаточно?
— Нет! — отрезала Жестокосердная, — Нет! Он мой!
— Он мой, — тихо, но веско ответил Уту.
Богиня задумалась, ей не хотелось ссориться с Древним, мало ли что он может и умеет. Выглядит как старик, но глаза и мысли ясные. Пришел в ее дом по лучу солнца… И сдался же ему этот червяк! Она раздраженно передернула плечами. Вдруг повинуясь безотчетному импульсу, она резко сменила тему беседы.
— Хочешь посмотреть на мои создания?
— с азартным блеском в глазах поинтересовалась Жестокосердная.
— Это было бы интересно, — осторожно ответил Уту.
Богиня позвонила в колокольчик, и почти в то же мгновение в комнату впорхнула девушка, легкая, гибкая и… отталкивающая.
— Госпожа, — пролепетала она, падая на колени и касаясь вышитой туфли богини. Та дала знак подняться.
— Вот, — с гордостью произнесла Жестокосердная, — это мое последнее творение. Лучшее. На сегодняшний день, — уточнила она.
Повинуясь взгляду и еле заметным движениям своей госпожи, девушка развернулась к Уту и, покачиваясь в танце, заструилась к нему.
Древнего бога передернуло от отвращения — он никогда не любил змей. Внешне змеиная душа этого создания Жестокосердной проявилась только в отсутствии носа, удлиненных ноздрях, да в зрачках глаз. И в походке. Плавные, текучие движения, готовые смазаться в броске, приносящем смерть. Девушка-змея зачаровывала древнего бога, вернее безуспешно пыталась зачаровать.
— В чем ее предназначение? Убийца? — спросил слегка нервничающий Уту. Творение Жестокосердной устроилось у его ног и буквально топило в своей непонятной силе. Не зная, чего ждать, бог нервничал.
Богиня пристально всматривалась в Древнего.

— Она… Вы таких звали лилиту.
— Лилиту? — поразился Уту и с удивлением и ужасом всмотрелся в девушку.
— Как она действует? — спросил он.
Рабыня глянула на госпожу, получив безмолвное разрешение, повернулась к Уту и улыбнулась, облизав губы. Древний успел увидеть выдвинувшиеся клыки и подскочил.
— Хорошо же ты принимаешь гостей! — обвиняя, вскричал он.
— Эта змея собралась меня кусать!
Жестокосердная выглядела удивленной, девушка-змея тоже.
— Ты увидел клыки, — пробормотала богиня.
— Значит, ты видишь без обмана. Жаль. Она красива. И соблазнительна.
— Да, конечно! С этими щелями ноздрей и узкими зрачками!
— от злости Уту не сразу понял, о чем толкует богиня. Потом до него дошло.
— Я вижу поверх твоего обмана?
— успокаиваясь, переспросил он.
— Да, смотри, — и богиня взяла в ладони лицо девушки. Оно потекло и приобрело черты идеальной красоты.
— Ты сказала «лилиту»… Она сношается с мужчиной, выпивая его силы, а потом кусает, убивая? — спросил Уту.
— Ах, нет! — вскричала Жестокосердная всплеснув руками.
— Нет. То, что ты принял за яд, — это огонь для чресел. Да, она сношается и забирает силу, но не убивает. Наоборот, если мужчина силен и отдал много, она источает аромат, успокаивающий его. Таким образом, моя Лилиту может жить не убивая. Да, если мужчина будет один, то он долго не протянет. Но у меня целый город, — с улыбкой закончила богиня.
— Зачем она тебе?
— Она отличный убийца и шпион. А еще она приносит мне силу. Правда, часть теряется, и никак этого исправить не могу…
— Я думал, эти вечно голодные чудовища ушли безвозвратно, — в сердцах бросил Уту.
— Как ты смогла вернуть их?
Он спросил, не надеясь на ответ, просто выплескивая досаду.
— Ты невнимателен, Древний, — зло произнесла Жестокосердная.
— Я назвала ее своим созданием, а не сказала, что нашла ее или выпустила.
— Да, прости, — Уту пошел на попятный, не желая злить хозяйку этих земель.
— Я взволнован и ничего не понимаю.
— Я создала ее. После смерти взяла ее душу и заключила в созданное мной тело. Из плоти, минералов, трав…
— Плоть змеи, — буркнул Уту.
— Не только, — довольно улыбаясь, ответила Жестокосердная.
— Но как душа смогла пережить такое? — сам себя спросил Древний.
— О… Я знаю что отсечь, а что оставить — и богиня с безотчетной гордостью коснулась лица своего создания.
— Память: лица, события — это лишнее. А вот стремления, желания, чувства и эмоции — это остается. Она хотела обладать мужчинами — она ими обладает.
— Она подчинялась тебе при жизни? — спросил Уту.
— Конечно. Она даже добровольно отдала себя мне и рассталась с жизнью.
— Дура, — еле слышно буркнул бог.
Жестокосердная усмехнулась, будто он пошутил.
— А что ты сделала с тем воином… убийцей? — Уту знал, что его ждет новое испытание, но хотел в кое-чем разобраться.
Одним движением богиня отослала свое создание.
— Я сделала его своим стражем, он охраняет мой дворец. Если хочешь на него посмотреть, придется покинуть эти покои.
— Пойдем…
И богиня повела Древнего по анфиладе комнат, роскошных и пестрых до головокружения.
Они вышли в пышный ухоженный сад. «Явно не люди лелеют все эти растения», — подумалось Уту. Пройдясь по саду, Жестокосердная тихо свистнула, и через несколько мгновений раздалось тихое шуршание. Оно приближалось. «Сюда ползет огромная змея», — понял Уту и поискал глазами лучик солнца. Найдя подходящий, он успокоился — сможет сбежать, если вдруг…
— Вот он, мой страж, не чувствующий боли.

Перед Уту предстало чудовище, небольшое, меньше человека. Телом похожее больше на слизня, чем на змею, с двумя парами длинных рук… а головы не было. Присмотревшись, Уту все же различил удлиненные ноздри, как у лилиту, а глаз и рта не нашел.
— Почему такие ноздри? — привычка разговаривать с собой же иногда очень мешала.
Но Жестокосердная решила удовлетворить любопытство гостя.
— О, они позволяют чуять не столько запахи, сколько суть. Видишь, он волнуется, потому что не знает, кто ты, не знает, что ты собой представляешь.
И действительно, чудовище, приподнявшись над землей, в нерешительности раскачивалось взад вперед, а его руки судорожно сжимались и разжимались.
— Он небольшой, — заметил Уту.
— Зато быстрый и сильный, отрывает непрошенным гостям руки и ноги за считанные мгновения. А голову оставляет, — и Жестокосердная расхохоталась, будто считала подобное милой и забавной шуткой.
— Он ненавидит чужих, как ненавидел их при жизни, — буркнул под нос себе Уту. Его голос чуть напрягся, но богиня не заметила этого.
— Да, я оставляю суть. Он был воином, ему нравилось убивать, и он ненавидел чужих, и никого не любил, кроме своего друга-властелина. Это в нем осталось.
— Но он был глуп при жизни и глуп сейчас, — опять мыслил вслух Уту. — И ты стремишься заполучить моего человека, потому что он умен, изворотлив и ты думаешь, что он будет полезнее себялюбивой девицы или простого воина.
Жестокосердная пристально всмотрелась в древнего бога.
— Да, — с вызовом бросила она.
Уту сокрушенно покачал головой.
— Умные — плохие рабы. Ты или отсечешь слишком много и тем самым лишишь его ценности в своих же глазах, либо заполучишь строптивого коня.
— О, я люблю строптивых коней, — с гордым смехом ответила богиня.
Уту пробормотал под нос еле слышно
— И укрощаешь их плетью…
Жестокосердная услышала и снова ответила,
— Да, плетью. Со строптивыми иначе нельзя.
— Хочешь побороться за своего человека? — по-деловому поинтересовалась она, вдруг сменив тему беседы и тон, — Давай испытаем его. Если узнав, что сыновья не его, он убьет лишь жену, я его не трону его душу после смерти. Если он сам не захочет мне служить, — с лукавой улыбкой добавила она.
Уту поборол первый порыв согласиться. Эта женщина, эта богиня, была великой в своем коварстве и жестокости. Ему не тягаться с ней, слишком плохо Уту знал людей, по своей вине, привык смотреть на них сверху вниз, а они… Они становятся вот такими… Новыми богами, расщепляющими души и вселяющими их во что угодно. Страж-слизняк так и раскачивался перед ними, только руками меньше дергал. Кое-где из его плоти торчали обломанные наконечники стрел. «Глина», — вдруг понял Уту, — «его плоть из мягкой глины».
Посмотрев на лучик солнца, выбранный как путь отступления, древний бог обратился к Жестокосердной.
— Нет. Я предлагаю тебе сделку. Он будет плохим рабом и скоро тебе надоест. Кроме того, пройдут годы, и в твоих совершенных творениях обнаружатся слабые места. Не протестуй, — Древний поднял руку пытаясь сдержать возмущение богини, — сейчас они совершенны. Но время покажет. Потом ты со мной согласишься. Так вот, когда внук водоноса сядет на трон, я приду к тебе, и ты позволишь мне немного изменить… твое создание, твоего раба. Я не отберу его. Нет. Я лишь устраню изъян, думаю, к тому времени он уже проявится.
— Ты меня интригуешь, — проронила богиня. — Ты же пришел забрать его у меня, а теперь отдаешь. Отчего? — требовательно поинтересовалась она.
— Ты мне раскрыла глаза. На многое, — горько ответил Уту.
— Ты ведь сделаешь из него лилу?
— Да. Они венец моего мастерства.

На многое, — горько ответил Уту.
— Ты ведь сделаешь из него лилу?
— Да. Они венец моего мастерства.
— Но лилу берут силы и жизнь у женщин, — обронил Уту.
— О! Мои лилиту сами наводят морок. И лилу сможет кормиться и от мужчин, и от женщин.
Уту поклонился.
— Ты мудра, велика и… жестокосердна.
В следующее мгновение его уже не было в саду, как не было и затерявшегося в листве лучика заходящего солнца.
Женщина-тигрица постояла с улыбкой на лице, а после, мурлыкая какую-то песенку, направилась во дворец.
Уту провел ночь в одной из статуй в заброшенном, полуразрушенном храме. В ночной прохладе, глядя на мерцание звезд, хорошо думалось. И Уту думал, думал о том, как был неправ все это время. Он очень, очень ошибался. И теперь сам удивлялся этим ошибкам, своей глупости и слепоте.
Утром, с первыми лучами покинув статую, древний бог устремился к своему Последнему, в его город.
Но пошел он не во дворец правителя, а в более скромное жилище его первой жены и старших дочерей.
В тот день Последний перестал быть последним. Уту обрел еще троих. Принцессы и служанка. Уту удивился тому, с какой легкостью девушки поняли его и принялись действовать, а затем устыдился своего удивления. Многолетнюю привычку недооценивать женщин так просто не искоренить.
Дни промелькнули, и принцессы, позвав его, сообщили, что всё готово.
Владыка и его наследники выехали на охоту …
Всё свершилось днем. Принцессы, скрывая свои лица, вошли во дворец, никем не замеченные. Лучи солнца слепили глаза всем, кто мог их увидеть. Войдя в покои царицы, они действовали слажено и четко, как опытные воины.
— Вот кто истинные наследники… — с горечью подумал Уту, глядя на них.
Ведьма-служанка была оглушена ударом сзади, и ей влили обездвиживающий яд. Царице старшая дочь сломала шею. И это убийство в ненависти напомнило Древнему преступление ее отца. Сняв с трупа царицы одежду и все украшения, по которым ее могли опознать, принцессы замотали тело в ковер. Служанку раздевать не стали, она все еще была жива, но не могла даже глаз открыть. Замотав и ее в ковер, девушки провели в покои сообщников-иноземцев, чтоб те вынесли ковры.

Им никто не попался на пути, солнце жарило так, что все живое предпочло забиться в тень и переждать это пекло.
Тем временем, рано состарившийся водонос, дремавший в тени, получил удар и умер, даже не проснувшись. Легкая смерть.
Иноземцы покинули город со своим страшным грузом. Труп они положат в лодку, когда доберутся до реки, и она вынесет его прямо во владения Жестокосердной. Этакий подарок. Чтоб задобрить.
А ведьма-служанка. Ее душа станет топливом для другого, чужого бога. Иноземцы проведут свой кровавый и мерзкий обряд, выкупая этой душой удачу в пути и счастливое возвращение с грузом и деньгами. Не получить ведьме от щедрот Жестокосердной. Ужасная окончательная смерть ждала ее.
Владыка вернулся с сыновьями с охоты и не нашел жены. Зато узрел древнего бога. Уту солгал ему. Древний бог не умел лгать и, кажется, делал это впервые в жизни.
— Твоя жена ненавидела тебя. Ты пригрел змею. Она так ненавидела тебя, что ее ненависть распространилась на всех, на весь твой народ, и даже сыновей, вышедших из ее чрева. Она хотела сказать тебе, что они не твои. Чтобы ты убил их и себя.
Ошарашенный человек не знал, что сказать.
— Но зачем? — прошептал он.
— Она поклонялась другим богам. Смерть ради смерти. Зло ради зла, — ложь будто застревала в горле.
— Я избавил тебя от нее и предупредил. Как предупреждал раньше об опасности.
— Уту! — человек бухнулся на колени и коснулся ног бога, — Уту, — заливаясь слезами произнес он, — я думал, ты отвернулся от меня. Я слышал, в других землях тебя считают богом суда… Думал, ты прогневался на меня за мои грехи и покинул.

Я слышал, в других землях тебя считают богом суда… Думал, ты прогневался на меня за мои грехи и покинул.
— Да, я бог справедливого суда. А ты преступник. Сам знаешь. Но карать тебя буду не я. У тебя не так много времени осталось на этой земле. Присмотрись к своим детям, не только сыновьям. И постарайся оставить достойного наследника, ты ведь так этого хотел.
С этими словами Древний покинул дворец.
Как он и думал, Жестокосердная не смирилась с тем, что ее планы поломали. Она лично явилась к Последнему и клялась, что дети не его. Но человек не стал ее слушать, созвал стражу и попытался изгнать. В результате, обернувшись чудовищем, богиня укусила его, отравив ядом, и скрылась.
Яд не убивал, но причинял сильнейшие мучения. Старшие дочери ухаживали за отцом, и юный наследник был рядом эти дни, Последний спешил поведать ему все, что знал.
Промучившись две луны, владыка города и земель шагнул в огромный до неба костер. Он чуть не обрел свободу. Жестокосердная рискнула — сама выхватила его душу из очищающего огня, и став уязвимой, получила несколько ран от стрел, но все же скрылась с добычей.
Сын водоноса правил достойно. Старшая дочь Последнего вышла замуж и уехала, а вторая, более спокойная и мудрая, осталась при брате.
Уту, учтя прошлые ошибки, исправно, наблюдал и, по мере надобности, проявлял себя обеим женщинам и новому владыке, поверившему после рассказа сестер и всего увиденного.
Жестокосердная оставила эти земли и эту семью в покое. Не одна она была новым богом. Уту промышлял на чужой территории: боги этих земель позволили ему иметь дела с царской семьей, в обмен на то, что верящие в него не смеют открыто поклоняться Древнему, ставить ему статуи или строить храмы.
Когда сын водоноса отошел в иной мир, а внук занял трон, Уту, набравшись храбрости, отправился в гости. Прося у всех существующих и ранее живых богов удачи, чтобы эта хищница, которой наступили на хвост, успокоилась за давностью лет и не горела желанием отомстить. Хоть Уту и стал немного сильнее за эти годы, но ему все равно было нечего противопоставить ей.
Жестокосердная встретила его в саду, как сварливая жена.
— Явился! Уже два года, как внук водоноса на троне! Я думала, ты все забыл, по старческому обычаю. Напоминать уже хотела.
Уту растерялся…
— Что? Всё так плохо?
Жестокосердная окинула его раздосадованным взглядом.
— Откуда ты знал?
Уту чуть было не ляпнул «Знал что?», но вовремя остановился.
— Видишь ли великая и прекрасная, увы, твои упреки справедливы и мой старческий ум меня иногда подводит. Откуда я знал… что?
— Уту, — с угрозой произнесла богиня, но, видя его невинный взгляд, сменила гнев на милость.
— Я получила твой подарочек. И собственно из-за того, что ты позаботился об этом, мы тут с тобой разговариваем. А почему ты скормил ту ведьму? Ты, между прочим, заставил меня нарушить обещания!
— Ты меня тоже, — примиряюще ответил он. — Так что мы квиты. Та ведьма была истинно зла, и я подумал, что ты, дав ей новую жизнь и новые возможности, породишь ужаснейшее чудовище. Я не сомневался, в том, что ты с ней управишься, просто мне претила мысль о такой мерзости.
Жестокосердная понимающе хмыкнула.
— Ты говорила о подарке… — осторожно заметил Уту.
— Да. Сделала из нее лилиту, а она принялась убивать без нужды. Я ее наказывала-наказывала, но это мало помогало. В общем, она убила не того, и за всеми лилиту начали охоту, даже пытались выступать против меня. Я запретила своим змейкам выходить из дому, пока людишки не угомонятся. А эта… ослушалась, и ее убили. Порубили на куски и сожгли.
— А страж твой где?
Жестокосердная угрюмо посмотрела на Уту.
— Его заманили в ловушку, в смолу, а потом натравили собак и подожгли.

Вместо того чтобы уйти из огня, он разрывал собак. Огонь сделал его хрупким…
— М-да…
— Но твой человечишка! — вдруг вскричала богиня, — Я когда-нибудь не сдержусь и убью его.
— Убьешь своего лилу? — хмуро переспросил Уту.
— Ну да, — усмехнулась Жестокосердная, — Твой человечишка — мой лилу. Иногда он все делает отлично, но часто своевольничает под видом того, что не понял приказ.
— Он, действительно, может не понимать, — заметил Уту, — Он не служил тебе при жизни — это на многое влияет.
— Ты думаешь? — задумчиво переспросила богиня, — Так что ты собирался с ним сделать?
— Я собираюсь сделать его более живучим, — ответил Уту, — чтоб он не повторил судьбы твоего стража.
— Да? Как?
Уту замялся.
— Ну ладно, — Жестокосердная решила не выпытывать, а подсмотреть, и два раза хлопнула в ладоши.
Широкоплечий и приземистый лилу выбежал из зарослей и бухнулся в ноги госпоже. Уту отметил, разницу в поведении: та лилиту, показанная в прошлый визит, обожала госпожу, лилу же боялся ее до ступора.
— Дай нам выйти за пределы твоего дома. Сада. Мне тут тяжело.
— Ладно идите. Люди видят его нормальным, — пояснила она, заметив нерешительность Уту.
Уту, положив руку на плечо лилу, повел его к воротам.
Лилу корчился в страхе, а Древний терзался чувством вины, моля всех светлых: новых и уцелевших, помочь ему исправить свершившееся.
Выйдя за город, они остановились на краю небольшого поля.
— Ты знаешь кто я? — прервал молчание Уту.
— Бог? — еле слышно ответил лилу.
— Да. Я Уту. Бог солнца и справедливого суда.
Лилу задрожал и со смертной тоской огляделся.
— Успокойся. Я… Я хочу тебе сделать подарок.
— Подарок? — лилу от удивления раскрыл рот так, что были видны провалы на месте клыков.
— Подарок. — повторил Уту. — Я хочу, чтоб ты знал: Любая душа ценна и важна. Любое живое и мыслящее существо ценно и важно само по себе. И ты ценен тоже. Тебе предстоит многое пережить и многое сделать, ты поднимешься над самим собой, — говоря это, древний бог положил ладони на бритую голову, — Запомни это. Пусть это знание войдет в тебя и ведет. Все души ценны, и ты ценен. Ты поднимешься над собой, твоя душа переродится. В этом теле.
Лилу плакал тихими, светлыми слезами. Уту не выдержал, и обнял его, как ребенка.
— Мне так странно… Больно… И не больно, — пробормотал тот в плечо.
— Да. Так бывает. Пойдем.
— Ты не возьмешь меня к себе? — глядя глазами бездомного пса, спросил лилу.
— Не могу, — и Уту спрятал глаза.
— Тебе самому придется пройти этот путь.
Бывший человек не понял, что Древний имел в виду.
Шли годы, Жесткосердная иногда находила Уту, интересовалась, как у него дела. Древний думал, что ей просто скучно: она как-то обронила, мол, Уту единственный другой бог, который ее не бесит. А еще она часто говорила, что тот самый первый лилу с завидным постоянством вызывает желание убить его, но она сдерживается из уважения к Древнему. Уту каждый раз слыша это, витиевато ее благодарил. Наверное, Жестокосердной просто нравилось слушать эти непрямые благодарности-восторги. Женщина, хоть и богиня.
В конце концов, Жестокосердная отдала своего первого лилу, какому-то другому божку, в уплату за услугу.
Мир менялся. Менялись боги.
Сотни лет назад Бог иудеев собрал все племена, тогда никто не обратил на это внимание. Потом он отказался от имени, скрыв его. Странная причуда — подумали многие. Потом пошли слухи, что он захватил соседей, но не убил, не изгнал, а поработил, заставив быть пугалом для своего народа. Уту слушал об этом и не верил, а поверив, ужаснулся.

Уту слушал об этом и не верил, а поверив, ужаснулся. А дальше случилось и вовсе неслыханное. Женщина родила от Бога. Нет, ну такое случалось и раньше: эллинские боги, те вообще не считали, сколько детей от смертных наплодили. Неслыханность была в том, что Бог уступил власть и силу Сыну. Сыну человеческому. Поначалу казалось, что народ не принял этого. Иудеи, как и прежде, чтили своего бога, но потом… Год за годом, десятилетие за десятилетием… А потом появился этот пророк, и стало страшно, по настоящему страшно. Бог, отказавшийся от имени, послал Сына на запад, а на востоке нашел человека, и какого.
Все закружилось, как в смерче.
За один год Уту потерял всё. Всех, кто верил в него.
Он сидел, сгорбленный старик, день за днем и вяло удивлялся, почему он еще на этом свете. Жестокосердная нашла его.
— Сидишь, старик, — зло произнесла она, Уту лишь посмотрел на нее.
— А я приму бой! — яростно выкрикнула богиня.
С трудом разлепив губы, Уту ответил.
— Если перебьют твоих людей, умрешь и ты. Уводи их, спасай.
— Нет! Я не буду, подобно тебе, мучительно тлеть. А покажу этим шелудивым псам! Либо они забудут сюда дорогу, либо я умру! А умирать я не собираюсь.
— С ними джин.
— Эка невидаль, а у меня чудовища, один вид которых заставляет с воплем бежать без оглядки. Поднимайся! Пошли! Будешь свидетелем моей победы.
Уту глянул на нее и умоляюще покачал головой.
— Нет. Я не хочу снова услышать тишину.
— Слабак! — она в ярости пнула его и, развернувшись, унеслась на своем волшебном коне.
И все же Уту услышал тишину. Она долетела до него волной, накрыв и поглотив. Когда волна схлынула, Уту с недоумением понял, что все еще жив.
Собрав все силы, он побрел на закат.
Годы шли, и Древний понял, кто держал его в этом мире. Последний. Истинно последний, кто верил в него. Единственный. Лилу сам часто был едва жив, но он ни на день не забывал Уту. И Древний принялся его искать, как дряхлый отец искал бы сына, зная, что тот в беде. Но мир был против него, он все время не успевал. Иногда он проваливался в забытье на месяцы, а то и годы, но потом снова оживал и снова искал, подгоняемый отчаянием.
Однажды он ясно почуял его, их разделяли лишь сотни шагов.
Уту побежал, не видя куда, и врезался в кого-то, попытался обойти и снова врезался, упал, начал обползать, но его схватили за шиворот и подняли.
— Нет, — произнес холодный голос.
— Пусти, — заорал старик, — Пусти, — и он задергался, вырываясь. Но это невероятно спокойное чудовище держало его каменной хваткой.
— Ну, пусти, — в бессилии взмолился Уту.
— Нет. Ты слишком измельчал, иначе вспомнил бы. Он должен сам пройти этот путь.
— А я? Я! Сам не могу, — рыдая, прохрипел Древний.
— Так найди кого-то другого. В этом тебе никто не помешает.
И мягко уронив старика наземь, демон с серыми крыльями растворился в ночи, а Уту остался бессильно рыдать.
Он так и уснул там, а проснулся от детских криков. Злых таких, не просто дразнящих, а травящих. Маленькая хромоножка неуклюже убегала, а в нее бросали комьями грязи и даже камнями. Слабенькая девчушка запыхалась и вот-вот свалится без сил. Опираясь на клюку, Уту встал, девочка в ужасе шарахнулась от него и упала. Глянув на нее, Древний пошел на преследовавших ее детей. Те остановились, говоря что-то обидное, но Уту приближался к ним, и они попятились, а после развернулись и удрали. Тогда Древний вернулся к девочке, помог ей встать, и с трудом вспомнив пару слов местного языка, спросил.
— Мама? Папа?
Девочка отрицательно покачала головой.
— Ночлег?
Опять замотала из стороны в сторону.
Порывшись в сумке, Уту нашел сухарь и несколько засохших ягод, отдал их девочке и, не дожидаясь пока она расправиться с ними, побрел, подталкивая ее вперед.

Порывшись в сумке, Уту нашел сухарь и несколько засохших ягод, отдал их девочке и, не дожидаясь пока она расправиться с ними, побрел, подталкивая ее вперед.
Они стали бродить вместе. Уту выучил язык и рассказал ей, что он бог солнца и справедливого суда. Услышав это, девочка зажала ему рот.
— Тебя сожгут за такие речи. И меня с тобой.
Уту погладил ее по голове.
— Мы не будем об этом говорить. Ты просто знай.
На ее веру он даже не надеялся.
Девчушка подрастала, а Уту с удивлением обнаружил, что стал бодрее и даже как-то моложе. Крепким стариком стал, не развалиной.
И вот однажды сидя у костра, на котором булькала похлебка, Уту вдруг заметил, что его девчушка выросла настоящей красавицей. Мягкий вечерний свет золотил ее волосы, кожа белая и нежная, несмотря на все тяготы и лишения, а глаза чистые и невинные.
— Ты удивительно красива, — произнес он,- Пожалуй, из человеческих женщин виденных мной, ты самая красивая.
Она всплеснула руками.
— Я хромая и рыжая!
Он засмеялся.
— Ты золотая. Дураки, кто не видит этого.
В ответ, она прильнула к нему, будто замерзла, и Уту нежно обнял ее пытаясь согреть.
Шли месяцы, годы. Для Древнего время текло скачками, он иногда как бы выпадал из него.
Однажды, в одном из городов они остановились на ночлег в корчме, и девушка вдруг против обыкновения оставила старика в комнатке, а сама пошла в зал. Уту не чуял беды и потому спокойно продремал всю ночь. А утром она вернулась.
— Я согрешила с мужчиной, — зло бросила она с порога.
Уту всмотрелся в нее, не понимая, отчего она злится.
— Он обидел тебя? — тревожно спросил старик. Неужели чутье подвело, и его Золотце кто-то обидел.
— Нет! — с вызовом ответила она, — Он был ласков и называл меня красавицей.
Вспомнив обычаи, Уту спросил:
— Он женится на тебе?
— Старик! Дурной старик! — крикнула она сквозь слезы.
— Старый дурак!
В конец растерявшийся Уту не знал что сказать и что сделать.
— Золотце, ну объясни, что случилось, — взмолился он, но она лишь плакала и повторяла: «Старый дурак». А потом, уже успокаиваясь, еле слышно обронила: «Ты так и не понял, что я выросла».
Они задержались в городе. Тот мужчина не женился на хромоножке, но снял им домик с садиком на окраине и наведывался почти каждый вечер. Приносил еду, подарки — и оставался на ночь.
Уту смотрел на это и не понимал.
— Он не нравится тебе, зачем ты с ним? — спрашивал он Золотце.
— Он добр ко мне и к тебе. Мы сыты, в тепле…
— Но он не нравится тебе, — потеряно отвечал Древний.
Однажды она горько выпалила:
— И никто не понравится! — сказав это, развернулась и скрылась в доме.
Уту долго думал, что это могло бы значить, но так и не понял.
Так прошло несколько лет.
Покровитель уехал по делам, и с ним что-то случилось. Уту рассказал об этом Золотцу. Она испугалась.
— О нет, без его защиты эти твари меня с радостью сожгут, как ведьму. Надо бежать!
Они тогда впервые надолго разделились. Золотце скрылась в ближайшем большом городе, а Уту остался, чтобы продать дом и скарб. Действительно, когда горожане узнали о смерти любовника-покровителя, то чернь пришла к дому. Древний собрал все крохи былого могущества и отогнал их, заставил разойтись и забыть. Дом он продал. И Золотце, считавшая, что ему нельзя доверить сколько-нибудь серьезное дело, с радостным удивлением признала свою неправоту.

Они построили дом в глуши, в лесу, завели коз, кормились с леса, много ли надо двоим, лишь пару раз за год выбирались в деревню.

Года бежали тихие, одинаковые, светлые. Силы Уту хватало отваживать непрошенных гостей, да и лесные духи помогали, хищников приструнивали.
Время шло. Золотце потускнела и с горькой улыбкой называла себя Серебром, но ее глаза по-прежнему были чисты как небо. Уту грелся от ее взгляда: он всегда нес тепло и лето, даже в лютую стужу. Древний стал замечать, что его Золотцу стало трудно ходить по привычным крутым тропкам, что она чаще сидит на солнышке, чем возится по хозяйству — отчего-то это вызывало сосущую боль внутри.
Все когда-нибудь кончается, а человеческий век тем боле. Ранней коварной весной Золотце промочила ноги и простудилась. Сгорела в горячке за пять дней…. Уту сжег дом, который она так любила, чтобы и на том свете ей было где жить. А сам, выполнив свой долг перед ней, остался на пепелище, не в силах жить и не в власти умереть.
Сколько дней пролетело, и дней ли… Но он услышал. Он снова услышал своего Единственного. И побрел, побрел на тихие отголоски, чтобы или обрести цель существования, или оборвать его.
В пути он встретил умирающего от голода мальчишку и хотел пройти мимо, помня о чудовищной боли утраты. Но… Не прошел.
Второй раз было уже не так больно. Да и парень умер в цвете лет — разбойники долго не живут, если они не боги.
А потом еще и еще…Время мерялось человеческими лицами.
А потом Уту, следуя за ним, Единственным, переплыл Океан. Люди меняли мир, и очень быстро, не так, как раньше: столетия упаковывались в десяток-другой лет.
Уту набрался смелости и начал следить за ним, Единственным. Изредка, издалека, чтобы никто не почуял и не… разлучил.
А после… после он стал… действовать… Он подсказал одному зеленому, как ему заполучить желанное. Потом сообщил одному темному, что королева города весьма слаба по его меркам. Но не уточнил, что значат эти мерки. И у дочери лилу появилась подружка, бедную девочку давно надо было освободить.
Уту последовал за ним в Нью-Йорк. Большое яблоко… Нет, муравейник. Город Уту не понравился — слишком много людей и мало воздуха.
Но… В этом городе все и свершилось.
Эта девочка, странная и такая похожая на человека, обращалась с лилу не так, как другие. Она доверяла ему. Глупо, если задуматься.
Но эта девочка вообще, похоже, глупышка — она выбрала в возлюбленные ученика серого демона, ничего не чуя, не понимая и не догадываясь.
А когда случилось ужасное: твари серых демонов терзали лилу, разрывая его связь с Уту, древний бог бежал, бежал, как человек, из последних сил, по этому душному асфальтовому городу и понимал, что не успеет… Девочка заступилась за змееподобное чудовище, заплатила за него, выкупила.
Тогда лилу вспыхнул во второй раз, и эта вспышка прошла через Уту.
В первый раз Древний вообще ничего не понял, а во второй… Похоже, эта девочка что-то дала его Единственному, что-то с ним сделала такое, непосильное даже древнему богу.
А потом девочке пришлось расплачиваться. И лилу… Лилу сам взял ее долг, забрал обратно удесятеренную ношу.
Уту, сидя на карнизе, слышал, что происходит, и сердце сжималось от смертной тоски. Ну неужели… столько веков эта бедная душа выкарабкивалась, так была близка к освобождению и… снова в оковы. «Он ведь не выдержит таких страданий» — понимал Уту, — «Не выдержит. Ни он. Ни я.» И тогда, в отчаянии, он сделал шаг на подоконник, махал руками, объясняя этой глупышке: «Только она может все изменить. Всё в ЕЕ руках». Серый демон заметил его, и Уту даже в тот момент, поддался глубоко въевшемуся страху, и попытался сделать вид, что ничего не делает, не вмешивается.
Но девочка вдруг поняла. И все сделала правильно.
Смертное отчаяние сменилось светлой и теплой радостью.

Впервые за такую долгую жизнь древний бог плакал от счастья.
Душа переродилась, ей не быть человеческой, ибо многое отсекли и многое добавили, но душа вырвалась из круга мук и предопределения.
Бывший человек, бывший лилу обрел свободу и стал названным братом правнучки эллинского бога.
***
— Чери-Чери-Че-ери! Чери-Чери-Че-ери!
Шалый взгляд, принюхался.
— Уту?
— Да, сынок! Я! Угости меня кофе. В этой кофейне он весьма недурен!
Умчался.
Вернулся с чашками.
— Садись. Садись сынок. Расскажи, как живешь? — безумно хотелось обнять его, прижать к себе, но отчего-то Уту боялся таких проявлений чувств.
— Уту… ты зовешь меня сыном…
— Не просто сыном «………» — Единственный Сын. Ты мой Единственный, мой сын, с которым я шел сквозь время.
— Ты помогал мне? — ох, мальчик аж задохнулся от благодарности.
— Нет, сынок. Это ты не давал мне умереть. Ты должен был пройти все сам, и ты прошел.
Он опустил взгляд в землю, задумавшись.
— Уту, за что меня прокляли? Что я такого ужасного сделал?
— Эх, сынок, ты много чего сделал: и плохого, и хорошего. Плохого достаточно, чтобы та, умершая богиня, могла тебя заполучить. И хорошего тоже достаточно, чтобы я не забыл тебя в посмертии и помогал твоему роду до седьмого колена.
— Правда? Ты знал меня человеком?
— Да, ты верил в меня — бога солнца и справедливого суда.
— Солнца?
— Да, я ходил по лучу.
— А сейчас?
— Если ты поверишь — пойду. Но не о том я хотел поговорить. Расскажи о себе.
— О себе… У меня дочка! И названная сестра. И, похоже, будет жена.
— Что? Та заноза? Которая, то плачет, то смеется, то посуду бьет, то ластится?
— Да, Эль-виси, — улыбнулся он.
— Она хорошая. А Пати… Пати — утренний свет. Теплый и чистый. Она спасла меня. Какое счастье, что она есть, — от этих слов что-то кольнуло в сердце у Древнего. Зависть?
— Но она такой еще ребенок, ее надо защищать и учить… — продолжил Единственный.
— Вот учить ее не надо. Поверь, тебе не надо, — серьезно ответил Уту.
Задумался.
— Наверное, ты прав. Иначе она станет второй Элейни.
— Твоей Пати и так… спокойной жизни не видать. Позвала убийцу богов… Эхе-хе. Что из нее вырастет — неизвестно, — Уту по древней привычке размышлял вслух.
— Мы справимся. Если уж это пережили, то и остальное переживем.
— Да, сынок.
— Ты нам поможешь?
Древний оторопел.
— Какая вам польза от немощного старика?
Единственный лукаво и обаятельно улыбнулся.
— Того, кто ходит по лучу, немощным не назовешь.
Уту смотрел на него мгновение — другое. Потом расхохотался.
— Ты! Ты всегда таким был! Узнаю! Я действительно мало что понимаю и умею сейчас. Но и ты, сын, и твоя Пати, можете на меня рассчитывать.
— Спасибо… отец.