Дом с характером

Автор: Диана Уинн Джонс

Жанр: Детская литература

Год: 2012 год

Диана Уинн Джонс. Дом с характером

Ходячий замок — 3

Моей внучке Рут —
с горой белья Шэрин в придачу, —
а еще Лилли Б.

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой Чармейн вынуждена добровольно присматривать за домом одного чародея

— Вот пусть Чармейн этим и займется, — сказала тетушка Семпрония. — Нельзя же бросить дедушку Вильяма в беде.
— Вашего дедушку Вильяма? — удивилась миссис Бейкер. — Но ведь он… — Она кашлянула и понизила голос, словно собиралась сказать что-то нехорошее и даже неприличное. — Он же
чародей!
— Разумеется, — кивнула тетушка Семпрония. — Видите ли, у него… — Тут она тоже понизила голос: — У него в организме
опухоль,и вылечить его могут только эльфы. Для этого им понадобится его забрать, а кто-то же должен присмотреть за домом. Понимаете, если за чарами не следить, они разбегутся. А у меня нет ни минуты свободного времени. Один только фонд помощи бездомным собакам…
— У меня тоже. В последнее время у нас выше головы заказов на свадебные торты! — поспешно перебила ее миссис Бейкер. — Вот только сегодня утром Сэм говорит мне…
— Значит, этим должна заняться Чармейн, — постановила тетушка Семпрония. — Она уже большая девочка.
— Э-э… — сказала миссис Бейкер.
Они разом посмотрели в дальний конец гостиной, где сидела дочь миссис Бейкер — та, как всегда, уткнулась в книгу, отгородившись узкой и длинной сутулой спиной от того скудного света, которому удавалось пробиться сквозь герани миссис Бейкер; рыжие волосы были закручены в воронье гнездо, очки съехали на кончик носа. В одной руке у нее был отцовский пирожок — большой, с повидлом, — и она медленно жевала его за чтением. В книгу сыпались крошки, и, когда они мешали читать, Чармейн смахивала их со страницы пирожком.
— Э-э… лапочка, ты слышала, о чем мы говорили? — нервно спросила миссис Бейкер.
— Не-а, — ответила Чармейн с набитым ртом. — А что?
— Значит, решено, — заключила тетушка Семпрония. — Бернис, дорогая, я уверена, вы сами все ей объясните.
Она поднялась, величественно расправив сначала складки тяжелого шелкового платья, а затем оборки зонтика.
— Я заеду за ней завтра утром, — добавила она. — А сейчас, пожалуй, сообщу бедному дедушке Вильяму, что за его домом присмотрит Чармейн.
И она выплыла из гостиной, оставив миссис Бейкер сожалеть о том, что тетушка ее мужа так богата и так любит командовать, и ломать себе голову, как все объяснить Чармейн и особенно Сэму. Сэм бдительно следил за тем, чтобы Чармейн неукоснительно соблюдала приличия. Миссис Бейкер тоже за этим следила, когда не вмешивалась тетушка Семпрония.
Между тем тетушка Семпрония уселась в элегантную коляску, запряженную пони, и велела кучеру отвезти ее на другой конец города, где жил дедушка Вильям.

— Я все устроила, — объявила она, пробравшись по лабиринту волшебных проходов в кабинет, где сидел и мрачно что-то писал дедушка Вильям. — Завтра сюда приедет моя внучатая племянница Чармейн. Она проводит вас и будет ухаживать за вами, когда вы вернетесь. А пока присмотрит за домом.
— Как любезно с ее стороны, — отозвался дедушка Вильям. — Надо полагать, она хорошо разбирается в магии?
— Представления не имею, — сказала тетушка Семпрония. — Зато я знаю, что она вечно сидит носом в книжку, никогда ничего не делает по хозяйству и мать с отцом пылинки с нее сдувают. Ей будет полезно для разнообразия заняться чем-нибудь человеческим.
— Ах, вот оно что. — Дедушка Вильям поднял голову. — Спасибо, что предупредила. Я приму меры.
— Сделайте милость, — кивнула тетушка Семпрония. — И советую как следует запастись провизией. В жизни не видела, чтобы девочки столько ели. И при этом тощая, как ведьмина метла! Просто в голове не укладывается! Так, значит, я привезу ее завтра утром, до того как прибудут эльфы.
Она повернулась и вышла.
— Спасибо, — слабым голосом произнес дедушка Вильям ей в прямую шуршащую спину. — О-хо-хо, — добавил он, когда хлопнула входная дверь. — Ну что ж. Ничего не поделаешь, надо быть благодарным своим родственникам.

Как ни странно, Чармейн тоже была благодарна тетушке Семпронии. Нет, конечно, вовсе не за то, что ее заставляют ухаживать за старым больным чародеем, которого она даже никогда не видела.
— Могла бы вообще-то сначала у меня спросить, — не раз и не два пожаловалась она матери.
— Наверное, она понимала, лапочка, что ты сразу откажешься, — в конце концов предположила миссис Бейкер.
— Может, и отказалась бы, — ответила Чармейн. — А может, — добавила она, пряча улыбку, — и нет.
— Лапочка, я же не говорю, что тебе это должно понравиться, — дрожащим голосом заметила миссис Бейкер. — Это так неприятно… Зато ты совершишь добрый поступок…
— Добрые дела — это не ко мне, ты же знаешь, — отрезала Чармейн, направилась наверх, в свою нарядную беленькую спальню, села там за аккуратненький письменный стол и стала смотреть в окно на крыши, башни и трубы города Норланда, столицы Верхней Норландии, и на голубые горы вдали. По правде говоря, это было долгожданное везение. Чармейн ужасно надоела ее приличная школа, а особенно — родители, потому что мама относилась к Чармейн, словно та была тигрицей, о которой нельзя сказать наверняка, ручная она или нет, а отец вечно все запрещал, потому что это нехорошо, небезопасно или не принято. Наконец-то ей подвернулась возможность улизнуть из дома и сделать… гм… кое-что, о чем Чармейн давно мечтала. Ради этого стоило немного пожить у чародея. Чармейн стала собираться с силами, чтобы написать письмо, необходимое для исполнения ее мечты.
Довольно долго силы не собирались вообще. Чармейн сидела и глядела на тучи, громоздившиеся над вершинами гор, белые и лиловые, похожие то на толстеньких зверюшек, то на гибких грозных драконов. Чармейн глядела, пока облака не развеялись, оставив после себя лишь легкую дымку на синем небе.

Потом она сказала: «Сейчас или никогда». После этого она вздохнула, надела очки, висевшие на цепочке на шее, и достала хорошее перо и лист самой лучшей почтовой бумаги. И написала каллиграфическим почерком:

[1]

Чармейн откинулась на спинку стула и перечитала письмо. Конечно, думала она, писать в таком тоне старенькому королю — наглость чистой воды, но все равно ей казалось, что письмо получилось очень хорошее. Сомнения вызывало только одно место — где говорилось, что она уже достигла нужного возраста. Обычно так говорят, когда человеку уже есть двадцать один или по крайней мере восемнадцать, это Чармейн прекрасно понимала, но все равно считала, что это не совсем ложь. Она же не указала, какого именно возраста достигла. И к тому же нигде не написала, что много училась или обладает большим опытом, — вот это было бы настоящей неправдой. Чармейн даже не упомянула, что любит книги больше всего на свете, хотя это как раз истинная правда. Все равно любовь к книгам и так сквозит в каждой строчке.
Король наверняка просто скомкает письмо и бросит в камин, подумала Чармейн. Зато я сделала что могла.
Она пошла и отправила письмо, чувствуя себя невероятно смелой и независимой.

На следующее утро тетушка Семпрония прибыла в своей коляске, запряженной пони, и погрузила туда Чармейн вместе с аккуратным ковровым саквояжем, который миссис Бейкер набила одеждой Чармейн, и второй сумкой, гораздо большей, которую мистер Бейкер набил пирожками, плюшками, булочками, рогаликами и ватрушками. Вторая сумка была такая большая и так сильно пахла вкусными приправами, подливкой, творогом, фруктами, вареньем и специями, что кучер, правивший коляской, обернулся и изумленно принюхался, и даже тетушка Семпрония и та царственно раздула ноздри.
— Что ж, дитя мое, с голоду ты не умрешь, — заметила она и приказала кучеру: — Трогай.
Однако кучеру пришлось подождать, пока миссис Бейкер обнимала Чармейн и тараторила:
— Лапочка, я уверена, что ты будешь вести себя как добрая, аккуратная и заботливая девочка!
Враки, подумала Чармейн. Ни в чем она не уверена.
Потом подбежал отец, чтобы поцеловать ее в щечку.
— Ну, Чармейн, ты не заставишь нас краснеть, — сказал он.
Опять враки, подумала Чармейн. Еще как заставлю, и тебе это известно.
— Мы будем по тебе скучать, солнышко! — воскликнула миссис Бейкер, глотая слезы.
А вот это, наверное, не враки, подумала Чармейн — к собственному удивлению. Хотя я совершенно не понимаю, как им удается меня выносить.
— Трогай! — сурово повторила тетушка Семпрония — и экипаж тронулся. Пока пони степенно шагал по улицам, тетушка Семпрония говорила: — Насколько я знаю, Чармейн, родители всегда следили, чтобы у тебя было все самое лучшее, и тебе никогда в жизни не приходилось даже пальцем о палец ударить. Готова ли ты для разнообразия обслуживать себя сама?
— Да, конечно, — искренне ответила Чармейн.
— И не только себя, но и дом, и несчастного больного старика? — не унималась тетушка Семпрония.

— И не только себя, но и дом, и несчастного больного старика? — не унималась тетушка Семпрония.
— Постараюсь, — ответила Чармейн. Она боялась, что, если она этого не скажет, тетушка Семпрония, чего доброго, развернет коляску и отвезет ее обратно домой.
— У тебя ведь приличное образование, не так ли? — спросила тетушка Семпрония.
— Меня даже музыке учили, — с некоторой неохотой призналась Чармейн. И поспешно добавила: — Но у меня к ней нет способностей. Так что играть дедушке Вильяму колыбельные я не смогу.
— Этого и не требуется, — заявила тетушка Семпрония и фыркнула. — Он чародей и, если захочет, наколдует себе любую колыбельную. Я пытаюсь выяснить, обучали ли тебя положенным основам магии. Должно быть, обучали, не так ли?
Чармейн показалось, что ее внутренности провалились куда-то глубоко-глубоко, прихватив с собой всю кровь от лица. Она не решилась признаться, что не смыслит в магии ни на грош. Ее родители, в особенности миссис Бейкер, полагали, что магия — это неприлично. А жили они в такой приличной части города, что в школе, где училась Чармейн, магию не преподавали. Если кому-то хотелось изучать столь вульгарное ремесло, приходилось брать частного учителя. Чармейн понимала, что за такие уроки ее родители никогда не станут платить.
— Э-э… — начала она.
К счастью, тетушка Семпрония не стала ждать ответа:
— Знаешь ли, жить в доме, полном чар, — это не шутка.
— Что вы, я никогда бы не подумала, что это шутка, — серьезно сказала Чармейн.
— Вот и хорошо, — кивнула тетушка Семпрония и откинулась на спинку сиденья.
Пони все цокал и цокал по мостовой. Они процокали по Королевской площади, мимо Королевской резиденции, которая маячила с краю, сверкая на солнце золотой крышей, потом через Рыночную площадь, куда Чармейн пускали очень редко. Она жадно глядела на прилавки, на людей, которые покупали всякую всячину и болтали, и даже обернулась, не наглядевшись, когда коляска выехала в старые кварталы. Дома здесь были высокие, ярко раскрашенные и совсем разные — чем дальше, тем вычурнее становились фронтоны и тем причудливее располагались окна, — и у Чармейн затеплилась надежда, что жизнь в доме дедушки Вильяма может оказаться весьма интересной. Однако пони все цокал и цокал — через обшарпанные бедные кварталы, а потом мимо домиков деревенского вида, а потом и вовсе вдоль полей и плетней, туда, где над дорогой нависал крутой утес и среди живых изгородей лишь изредка встречались крошечные лачужки, а горы надвигались все ближе и ближе. Чармейн начала бояться, что они сейчас выедут из Верхней Норландии в какую-нибудь соседнюю страну. Только вот в какую? В Дальнию? В Монтальбино? Жалко, что она всегда слушала на географии вполуха.
Стоило ей об этом подумать, как кучер натянул поводья у небольшого мышино-серого домика, съежившегося за длинным и узким садом. Чармейн оглядела домик поверх низкой кованой калитки и страшно огорчилась. Она в жизни не видела таких скучных домиков. По обе стороны от коричневой входной двери были окна, и мышино-серая крыша нависала над ними, словно насупленные брови. Второго этажа, похоже, вообще не было.

— Вот мы и приехали, — бодро воскликнула тетушка Семпрония.

Она спустилась на землю, с лязгом отворила кованую калитку и возглавила шествие по дорожке к входной двери. Чармейн уныло тащилась следом, а за ней шел кучер с ее багажом. Сад по обе стороны от дорожки состоял, похоже, исключительно из гортензий — синих, голубых, бирюзовых и розовых.
— Думаю, за садом тебе ухаживать не придется, — беззаботно заметила тетушка Семпрония. Этого еще не хватало, подумала Чармейн. — Не сомневаюсь, что у дедушки Вильяма есть садовник, — добавила тетушка Семпрония.
— Надеюсь, — буркнула Чармейн.
Ее познания в садоводстве ограничивались двориком за ее собственным домом, где росли тутовое дерево и куст шиповника, а также ящиками на окнах, где мама сажала душистый горошек. Чармейн было известно, что под растениями есть земля и что в земле водятся червяки. Ее передернуло.
Тетушка Семпрония решительно стукнула дверным молотком, а затем, не дожидаясь приглашения, двинулась в дом, крича:
— Э-ге-гей! Я привезла вам Чармейн!
— От души благодарю, — отозвался дедушка Вильям.
Входная дверь вела прямо в заплесневелую гостиную, и там сидел дедушка Вильям — в заплесневелом кресле мышино-серого цвета. Рядом с ним стоял объемистый кожаный чемодан, как будто чародей и вправду приготовился к отъезду.
— Рад познакомиться, душенька, — улыбнулся дедушка Вильям.
— Здравствуйте, сударь, — учтиво отвечала Чармейн.
Не успели они сказать еще что-нибудь, как тетушка Семпрония провозгласила:
— Ну, целую и обнимаю. Поставьте багаж сюда, — сказала она кучеру.
Кучер послушно бросил вещи Чармейн у самого порога и вышел.
Тетушка Семпрония последовала за ним, прошуршав дорогими шелками и воскликнув:
— Всем до свидания!
Хлопнула входная дверь, и Чармейн с дедушкой Вильямом уставились друг на друга.
Дедушка Вильям был маленький старичок, почти совсем лысый, если не считать нескольких тоненьких серебряных завитков, уложенных на довольно-таки яйцевидной голове. Сидел он в напряженной, болезненной, неловкой позе, и Чармейн стало ясно, что он и вправду страдает. Она даже удивилась, когда поняла, что жалеет его, хотя ее раздражало, что он смотрит на нее так пристально. От этого она чувствовала себя провинившейся. К тому же нижние веки под усталыми голубыми глазами набрякли и обвисли, и было видно, какие они красные внутри, словно налились кровью. А крови Чармейн боялась так же, как и земляных червяков.
— Что ж, вы очень рослая и на вид разумная юная барышня, — проговорил дедушка Вильям. Голос у него был усталый и ласковый. — Рыжие волосы, по-моему, хороший признак… Превосходно. Как вы думаете, вы справитесь с хозяйством, пока меня не будет? К сожалению, здесь не убрано…
— Справлюсь конечно, — ответила Чармейн. Ей казалось, что, помимо плесени, в комнате очень даже чисто. — Скажите, пожалуйста, что именно я должна буду делать? — Надеюсь, я тут ненадолго, подумала она. Как только король ответит на мое письмо…
— Ничего особенного, — сказал дедушка Вильям, — обычная домашняя работа, только, разумеется, волшебная.

Естественно, по большей части волшебная. Поскольку я не осведомлен, в какой степени вы владеете магией, то предпринял некоторые шаги…
Ужас-то какой, подумала Чармейн. Он считает, будто я умею колдовать!
Она собралась было перебить дедушку Вильяма и все объяснить, но тут нашлось кому перебить их обоих. Дверь с грохотом распахнулась, и в дом бесшумно вошла процессия высоких-высоких эльфов. Все они были очень по-больничному одеты в белое, и на их прекрасных лицах не было вообще никакого выражения. Чармейн глядела на них, и от их красоты, от их стати, от их бесстрастности, а главное — от их совершенного молчания ей хотелось визжать. Один из эльфов мягко отодвинул ее в сторону, и она стояла там, где ее поставили, чувствуя себя неуклюжей растрепой, а остальные плотным кольцом окружили дедушку Вильяма, склонив к нему ослепительно-белокурые головы. Чармейн не разобрала, что они сделали, но чуть ли не в мгновение ока дедушка Вильям тоже оказался одет в белый балахон, и эльфы подняли его с кресла. К его голове было непонятным образом приделано что-то вроде трех красных яблок. Чармейн увидела, что он спит.
— Э… вы забыли чемодан, — робко произнесла она, когда эльфы бережно понесли дедушку Вильяма к двери.
— Он не понадобится, — ответил один из эльфов, придерживая дверь, пока остальные выносили дедушку Вильяма на улицу.
После этого все они двинулись прочь по дорожке.
Чармейн бросилась к двери и крикнула им вслед:
— Его долго не будет?
Ей почему-то очень захотелось поскорее узнать, сколько придется тут пробыть.
— Сколько потребуется, — откликнулся один из эльфов.
И они исчезли, даже не дойдя до калитки.

ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой Чармейн осматривает дом

Чармейн некоторое время глядела на опустевшую дорожку, а потом с треском захлопнула дверь.
— Ну и что мне теперь прикажете делать? — спросила она у гулкой заплесневелой комнаты.
— К сожалению, душенька, вам надо навести порядок в кухне, — раздался в воздухе усталый добрый голос дедушки Вильяма. — Приношу извинения за то, что оставил вам столько стирки. Прошу вас, откройте мой чемодан, там вы найдете более подробные указания.
Чармейн бросила взгляд на чемодан. Выходит, дедушка Вильям оставил его нарочно.
— Подождите минутку, — сказала она. — Я еще свои вещи не распаковала.
Она взяла саквояж и сумку и направилась с ними ко второй, и последней, двери. Дверь была в противоположном конце комнаты, и когда Чармейн попыталась ее открыть той же рукой, в которой держала сумку с булками, потом одной рукой, держа и сумку, и саквояж в другой, и наконец обеими руками, поставив вещи на пол, то в результате выяснила, что дверь ведет в кухню.
Некоторое время она смотрела внутрь. Потом перетащила багаж через порог — дверь тут же захлопнулась — и смотрела еще некоторое время.
— Ну и помойка, — протянула она.

Потом перетащила багаж через порог — дверь тут же захлопнулась — и смотрела еще некоторое время.
— Ну и помойка, — протянула она.
Вообще-то кухня была удобная и просторная. Большое окно выходило на горы, в него лился теплый солнечный свет. К сожалению, этот солнечный свет лишь ярче очерчивал нагромождение тарелок и чашек в раковине, на сушилке и на полу возле раковины. Затем солнечный свет просочился дальше — возмущенный взгляд Чармейн последовал за ним — и позолотил два больших холщовых мешка с грязным бельем, прислоненных к раковине. Они были так туго набиты, что дедушка Вильям воспользовался ими как полочкой для стопки из грязных кастрюль, увенчанной парой сковородок.
Взгляд Чармейн переместился от раковины к столу посреди кухни. Похоже, здесь дедушка Вильям хранил весь свой запас заварочных чайников, штук тридцать, и примерно столько же молочников с несколькими соусниками в придачу. Чармейн подумала, что составлены они даже, пожалуй, аккуратно, просто их многовато для одного стола и они грязные.
— Да, видно, что вы долго болели, — недовольно уронила Чармейн, адресуясь к голосу дедушки Вильяма.
На этот раз он не ответил. Чармейн осторожно подошла к раковине — у нее возникло ощущение, будто там чего-то не хватает. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что нет кранов. Должно быть, домик стоял так далеко от города, что сюда не проложили водопровод. Посмотрев в окно, Чармейн увидела небольшой дворик, посреди которого стояла водокачка.
— Что же получается — я должна пойти туда, накачать воды, принести сюда, а дальше как?! — разозлилась Чармейн.
Она посмотрела в пустую темную топку. Было лето, поэтому, разумеется, огонь в очаге не горел и никаких дров поблизости не оказалось.
— А как мне греть воду? — продолжала Чармейн. — В грязной сковородке, да? И… и вообще, самой-то мне как мыться? Что, даже ванну не принять? У него, может, и спальни-то нормальной нет, и ванной!
Она кинулась к дверце за очагом и распахнула ее. Похоже, в доме дедушки Вильяма все двери рассчитаны на десятерых крепких мужчин, сердито подумала Чармейн. Так и чувствуешь вес наложенных на них запирательных чар. Между тем оказалось, что она смотрит в кладовку. На полках ничего не было, кроме масленки с маслом, черствой на вид буханки и большого мешка с загадочной надписью: «Кибис Каниникус», наполненного чем-то вроде мыльной стружки. А в углу громоздились еще два мешка с грязным бельем, набитые так же туго, как и те, что в кухне.
— Сейчас закричу, — посулила Чармейн. — Что я такого сделала тетушке Семпронии? Почему мама ей разрешила?!
В эту горькую минуту Чармейн прибегла к средству, которое всегда выручало ее в беде: решила уткнуться в книгу. Она подтащила два мешка к уставленному чайниками столу и села на один из двух стульев. Там она расстегнула ковровый саквояж, нацепила очки на нос и стала рыться в одежде в поисках книг, которые она дала маме, чтобы та их упаковала.
Пальцы нащупывали только мягкое. Единственный твердый предмет на поверку оказался куском мыла, спрятанным среди прочих туалетных принадлежностей. Чармейн запустила мылом в пустой очаг и стала рыться дальше.
— Нет, это просто невероятно! — сказала она. — Мама должна была положить их на самое дно, первым делом!
Она перевернула саквояж и вытряхнула все его содержимое на пол.

Оттуда посыпались красиво сложенные юбки, платья, чулки, блузки, две вязаные кофточки, кружевные комбинации и столько прочего белья, что хватило бы на год. Сверху на кучу одежды шлепнулась пара новых тапок. После этого саквояж стал пустым и плоским. Тем не менее Чармейн прощупала его изнутри и только потом отшвырнула в сторону, стряхнула очки, так что они снова повисли на цепочке, и примерилась поплакать. Миссис Бейкер
забылаположить книги.
— Ладно, — проговорила Чармейн, немного поморгав и поглотав. — Наверное, я просто никогда раньше не уезжала из дома. В следующий раз, когда я куда-нибудь поеду, буду собираться сама и набью саквояж книгами. А сейчас как-нибудь обойдусь.
Чтобы как-нибудь обойтись, Чармейн вытряхнула вторую сумку на уставленный чайниками стол, отодвинув часть чайников в сторону. От этого четыре молочника и один чайник свалились на пол.
— Ну и пусть! — сказала им вслед Чармейн.
К некоторому ее облегчению, молочники были пустые и просто раскатились в разные стороны и чайник тоже не разбился. Он остался лежать на боку, и из носика на пол потекла струйка заварки.
— У магии, кажется, есть свои положительные стороны, — рассудила Чармейн, мрачно извлекая верхний пирожок — с мясом. Она подобрала юбки, запихала их между коленок, поставила локти на стол и со вкусом отхватила от пирожка большой утешительный кусок.
Голую правую щиколотку задело что-то холодное и дрожащее.
Чармейн застыла, не решаясь даже жевать. В этой кухне полно огромных волшебных слизняков, подумала она.
Что-то холодное ткнулось в щиколотку с другой стороны. При этом послышалось тоненькое-претоненькое поскуливание.
Чармейн очень медленно отодвинула в сторону юбки и край скатерти и посмотрела вниз. Под столом сидел невероятно маленький и взъерошенный белый песик, жалобно глядел на нее и весь дрожал. Когда он увидел, что Чармейн на него смотрит, то поднял драные белые ушки с бахромкой по краям и замолотил по полу коротким хвостиком. После чего снова тоненько заскулил.
— Ты кто такой? — спросила Чармейн. — Про собаку меня не предупреждали!
В воздухе снова раздался голос дедушки Вильяма:
— Это Потеряшка. Будьте с ним очень ласковы. Я подобрал его на улице, и он, кажется, всего боится.
Чармейн никогда не умела обращаться с собаками. Мама говорила, что они грязные и кусаются и она ни за что не потерпит собаку в доме, поэтому Чармейн побаивалась всех собак без разбору. Но этот песик был такой маленький. Такой беленький и чистенький. И похоже, боялся Чармейн гораздо сильнее, чем Чармейн — его. Он по-прежнему весь дрожал.
— Да перестань ты трястись, — сказала Чармейн. — Я не сделаю тебе ничего плохого.
Потеряшка продолжал дрожать и жалобно глядеть на нее.
Чармейн вздохнула. Потом отломила большой кусок пирожка и протянула его Потеряшке.
— Держи, — сказала она. — Это тебе за то, что ты не слизняк.
Потеряшка повел в сторону куска блестящим черным носом. Он посмотрел на Чармейн снизу вверх, чтобы убедиться, что она не шутит, а потом очень вежливо и деликатно взял кусок пирожка в рот и съел его. Потом песик опять посмотрел на Чармейн — попросил добавки.

Потом песик опять посмотрел на Чармейн — попросил добавки. Чармейн не ожидала, что он окажется таким вежливым. Она отломила еще кусочек. И еще. В конце концов они поделили пирожок пополам.
— Все, — сказала Чармейн, отряхивая крошки с юбки. — Постараемся растянуть эту сумку надолго: похоже, больше еды в этом доме нет. Покажи мне, Потеряшка, что делать дальше.
Потеряшка тут же засеменил к задней двери и остановился там, виляя тоненьким хвостиком и тихонько, полушепотом, поскуливая. Чармейн открыла дверь — это оказалось так же трудно, как и в прошлые два раза, — и вслед за Потеряшкой вышла во дворик, решив, будто Потеряшка намекает ей, что пора накачать воды для мытья посуды. Но Потеряшка просеменил мимо водокачки к чахлой яблоньке в углу, задрал там коротенькую лапку и пустил струйку на ствол.

— Понятно, — сказала Чармейн. — Но ведь это ты должен делать, а не я. И вообще, Потеряшка, дереву это вредно.
Потеряшка покосился на нее и забегал по дворику туда-сюда, ко всему принюхиваясь и задирая лапку на пучки травы. Чармейн видела, что он чувствует себя в этом дворике как дома. Если подумать, она тоже. Здесь было тепло и спокойно — как будто дедушка Вильям наложил на дворик охранительные заклятья. Она остановилась у водокачки и заглянула через забор — на поднимавшиеся уступами горы. С вершин долетали легкие порывы ветра, они приносили с собой аромат снега и весенних цветов, и Чармейн почему-то сразу вспомнила эльфов. Она подумала, что эльфы, наверное, забрали дедушку Вильяма именно туда, в горы.
И лучше бы они поскорее его вернули, подумала она. Еще день — и я тут с ума сойду!
В углу, у стены дома, была будка. Чармейн подошла посмотреть, что это такое, бормоча про себя: «Наверно, там лопаты, цветочные горшки и все такое прочее». Но когда она сумела распахнуть неподатливую дверцу, оказалось, что внутри стоит большой медный котел с катком для белья и топкой внизу. Чармейн все внимательно рассмотрела — как рассматривают странный музейный экспонат — и наконец вспомнила, что дома в саду тоже есть похожий сарайчик. Его содержимое казалось ей таким же загадочным, как внутренность этой будки, потому что заглядывать в сарайчик ей запрещали, но она знала, что раз в неделю приходит краснорукая, багроволицая прачка и устраивает там жар и пар, после чего оттуда появляется чистое белье.
Ага. Прачечная, подумала она. Наверно, надо положить все эти мешки с бельем в бак и вскипятить их. Но как? Кажется, у меня была слишком уж беззаботная жизнь…
— И это хорошо, — сказала она вслух, вспомнив красные руки и багровое лицо прачки.
Но посуду здесь не помоешь, подумала она. И ванну не примешь. Мне что, кипятиться самой в этом баке? И где мне спать, скажите на милость?
Оставив дверь открытой для Потеряшки, Чармейн вернулась в дом, прошагала мимо раковины, мешков с бельем, стола с чайниками и груды собственной одежды на полу и рывком открыла дверь в дальней стене. За ней снова была заплесневелая гостиная.
— Безнадежно! — воскликнула Чармейн. — Где спальни? Где ванная?!
В воздухе послышался усталый голос дедушки Вильяма:
— Если вам нужны спальни и ванная, душенька, поверните налево сразу после того, как откроете дверь из кухни.

Прошу вас, извините меня, если найдете, что там недостаточно чисто.
Чармейн обернулась и посмотрела в кухню через открытую дверь.
— Правда? — удивилась она. — Сейчас проверим.
Она попятилась назад в кухню и закрыла дверь перед собой. Потом снова с трудом открыла — она уже привыкла, что всегда приходится напрягаться, — и резко повернула налево, к косяку, не успев подумать, что ничего не выйдет.
Она очутилась в коридоре с открытым окном в дальнем конце. Ветер, влетавший в окно, нес с собой сильный горный аромат снега и цветов. Чармейн мельком увидела покатый зеленый склон и голубые дали, но, не теряя времени, уперлась плечом в ближайшую дверь и нажала ручку.
Дверь открылась без труда, как будто ею часто пользовались. Чармейн едва не упала — и тут ее охватило благоухание, от которого она мгновенно забыла ароматы за окном. Она застыла, задрав нос, и восторженно принюхалась. Это был восхитительный, чуть затхлый запах старых книг. Да их тут сотни, поняла Чармейн, оглядев комнату. Книги стояли на полках по всем четырем стенам, высились стопками на полу, громоздились на столе — по большей части старые, в кожаных переплетах, хотя на полу виднелись и книги поновее в ярких обложках. Судя по всему, это был кабинет дедушки Вильяма.
— О-ой… — сказала Чармейн.
Не обращая внимания на вид из окна — оно выходило в сад с гортензиями, — Чармейн бросилась разглядывать книги, лежавшие на столе. Это были большие, толстые, благоуханные книги, переплеты у некоторых застегивались на металлические застежки, как будто их было опасно открывать. Чармейн уже схватила ближайшую книгу, но тут заметила на столе лист плотной бумаги, исписанный нетвердым почерком.
«Моя дорогая Чармейн», — прочитала она и уселась в мягкое кресло за столом, чтобы прочитать остальное.

[2]

— Конечно, по побочной линии, — вслух произнесла Чармейн. — Получается, что он двоюродный дедушка тетушки Семпронии, а она замужем за дядей Недом, который папин дядя, только он уже умер. Жалко. Я думала, вдруг мне передались его колдовские способности. — И она вежливо сказала в пространство: — Большое спасибо, дедушка Вильям.
Ответа не последовало. Ладно, подумала Чармейн, и не надо. Это же был не вопрос. И она принялась изучать книги на столе.
Толстая книга, которую она схватила первой, называлась «Книга пустоты и отсутствия». Ничего удивительного, что, когда Чармейн открыла ее, страницы оказались пустыми. Но при этом Чармейн ощущала, как каждая пустая страница словно бы мурлычет и выгибается под пальцами от скрытой магии. Чармейн поскорее положила ее на место и взяла другую, под названием «Уолл. Руководство по астромантии». Эта книга тоже не оправдала надежд, поскольку в ней в основном содержались графики из черных пунктирных линий и россыпей красных квадратиков, которые выбивались за черные линии и складывались в различные узоры, а читать было почти нечего. И все равно Чармейн смотрела на них дольше, чем ожидала. Наверное, графики были гипнотические. В конце концов Чармейн все-таки отложила книгу — не без усилия — и обратилась к «Плодотворному чародейству высшей ступени», которое ей и вовсе не понравилось.

Наверное, графики были гипнотические. В конце концов Чармейн все-таки отложила книгу — не без усилия — и обратилась к «Плодотворному чародейству высшей ступени», которое ей и вовсе не понравилось. Оно было напечатано убористым шрифтом и состояло из длинных абзацев, начинавшихся почти всегда примерно так: «Если мы экстраполируем выводы из наших предыдущих работ, то получим возможность применить обобщенный подход к паратипической феноменологии…»
Нет, подумала Чармейн. Похоже, не получим.
Она отложила и эту книгу и взялась за тяжелый квадратный том на углу стола. Назывался он «Дас Цаубербух» и был написан на каком-то иностранном языке. Наверное, на ингарийском, рассудила Чармейн. Но самое интересное, что эта книга служила пресс-папье для целой стопки писем со всего мира. Чармейн долго и с неуместным любопытством изучала их и все глубже и глубже проникалась уважением к дедушке Вильяму. Почти все письма были от других чародеев, которые просили у дедушки Вильяма совета по всяким волшебным тонкостям, — очевидно, считали его большим специалистом, — или поздравляли с последними магическими открытиями. Все до единого были написаны просто кошмарным почерком. Чармейн сдвинула брови, поджала губы и поднесла к свету самое кошмарное письмо.

[3]

— Кошмар! Как курица лапой! — произнесла вслух Чармейн и взялась за следующее письмо.

[4]

Значит, эльфов прислал сам король! «Ну-ка, ну-ка», — бормотала Чармейн, перетасовывая последние письма. Все они были написаны разными каллиграфическими почерками — было видно, что писавшие очень старались. И все они гласили примерно одно и то же, только разными словами: «Чародей Норланд, я мечтаю стать вашим учеником. Вы меня возьмете?» Некоторые предлагали дедушке Вильяму деньги. Один писал, что отдаст дедушке Вильяму волшебный перстень с бриллиантом, а другой… то есть другая, это была девушка, и она жалостным тоном умоляла: «Сама я не очень красивая, но сестра у меня хорошенькая, и она обещала выйти за вас, если вы согласитесь меня учить».
Чармейн поморщилась и остаток писем проглядела мельком. Очень уж они напоминали ей ее собственное письмо к королю. И толку от него столько же, подумала она. Ей было ясно, что любой прославленный чародей сразу ответит на подобные послания «нет». Она засунула письма обратно под «Дас Цаубербух» и посмотрела на остальные книги на столе. На дальнем его краю был целый ряд больших толстых книг под общим названием «Рес Магика», и Чармейн решила, что заглянет в них когда-нибудь потом. Она наугад выбрала еще две книги; одна называлась «Путь миссис Пентстеммон. Вехи истины», и Чармейн решила, что она слишком нравоучительная. Другая, у которой Чармейн отщелкнула большим пальцем металлическую застежку и открыла титульный лист, именовалась «Книга Палимпсеста». Перевернув несколько страниц, Чармейн обнаружила, что на каждой из них описывались какие-нибудь чары — просто и понятно, с заголовком, где объяснялось, что эти чары делают, а ниже следовал список ингредиентов и пронумерованные по порядку указания, как их приготовить.
— Вот это я понимаю! — воскликнула Чармейн и уселась читать.

Долгое время спустя, когда Чармейн пыталась решить, что ей полезнее узнать — «Как отличить друга от врага» или «Как расширить сознание», а может быть, «Как научиться летать», — внезапно выяснилось, что ей срочно необходимо в туалет. Подобное частенько бывало с ней, когда она зачитывалась. Она вскочила, сжав коленки, и тут поняла, что именно туалет она пока что не нашла.
— Ой, а где здесь туалет? — закричала она.
Тут же, развеяв все опасения, из воздуха раздался ласковый дребезжащий голос дедушки Вильяма:
— В коридоре поверните налево, душенька, и первая дверь направо и будет ванная и туалет.
— Спасибо! — выдохнула Чармейн и бросилась бежать.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой Чармейн путает чары

Ванная развеяла опасения Чармейн не хуже ласкового голоса дедушки Вильяма. Там был потертый пол из зеленого камня и окошко, на котором трепетала занавеска из зеленого тюля. А еще там были все удобства, к которым Чармейн привыкла дома. А дома все только самое лучшее, подумала она. Более того, там были одновременно и краны, и ватерклозет. Правда, на вид ванна и краны были странные, какие-то раздутые, как будто тот, кто их устанавливал, не очень хорошо понимал, зачем они нужны; но когда Чармейн пустила из кранов воду, то удостоверилась, что оттуда, как положено, течет горячая и холодная вода, а на сушилке под зеркалом нашлись подогретые полотенца.
Может, вывалить белье из одного из мешков прямо в ванну, размышляла Чармейн. Только как потом отжимать?
Напротив ванной вдоль коридора тянулся ряд дверей, теряясь в сумрачной дали. Чармейн подошла к ближайшей и толкнула ее, решив, что она ведет в гостиную. Однако вместо гостиной за дверью оказалась спаленка — судя по беспорядку, принадлежавшая дедушке Вильяму. С неприбранной постели съехали на пол белые простыни, прикрывавшие несколько разбросанных по ковру полосатых пижам. Из полуоткрытых ящиков комодов свисали сорочки, а также носки и что-то похожее на длинные кальсоны, а в открытом платяном шкафу хранилась какая-то форма, пропахшая сыростью. Под окном стояли еще два мешка, набитых грязным бельем.
Чармейн громко застонала.
— Ну да, он же так долго болел, — произнесла она, стараясь пробудить в себе сострадание. — Силы небесные, что же мне со всем этим делать?!
Постель зашевелилась.
Чармейн подпрыгнула и развернулась к ней лицом. Шевелился Потеряшка, который уютно устроился в груде белья и выкусывал блоху. Когда он увидел, что Чармейн на него смотрит, то завилял тоненьким хвостиком, улегся на пузико, прижал потрепанные ушки и умоляюще заскулил.
— Тебе сюда нельзя, да? — спросила Чармейн. — Ну и ладно. Я же вижу, что тебе тут удобно, и ни за какие коврижки не лягу в эту кровать сама!
Она решительно вышла из спальни и открыла следующую дверь. К ее облегчению, за дверью оказалась еще одна спальня, совсем такая же, как у дедушки Вильяма, только чистенько прибранная. Постель была аккуратно застелена свежим бельем, шкаф закрыт, а когда Чармейн заглянула в комод, то обнаружила, что ящики пусты.

Постель была аккуратно застелена свежим бельем, шкаф закрыт, а когда Чармейн заглянула в комод, то обнаружила, что ящики пусты. Чармейн одобрительно кивнула спальне и открыла следующую дверь по коридору. Там была еще одна чистенькая спальня, а за ней — следующая, и все совершенно одинаковые.
Закину-ка я, пожалуй, вещи в свою комнату, решила Чармейн, а то потом никогда не пойму, которая из них моя.
Она вернулась в коридор и обнаружила, что Потеряшка слез с кровати и скребется передними лапками под дверью в ванную.
— Туда не ходи, — предупредила его Чармейн. — Там тебе делать нечего.
Однако дверь почему-то открылась сама, без участия Чармейн. За ней была кухня. Потеряшка весело просеменил внутрь, а Чармейн снова застонала. Беспорядок никуда не делся. В кухне были и грязная посуда, и мешки с бельем, к которым теперь добавился еще и чайник, лежавший на боку в луже заварки, одежда Чармейн, грудой сваленная у стола, и большой кусок зеленого мыла в очаге.
— А я уже совсем забыла… — проговорила Чармейн.
Потеряшка оперся обеими передними лапками на нижнюю перекладину стула и с умоляющим видом выпрямился во весь свой крошечный рост.
— Опять проголодался, — определила Чармейн. — Я тоже.
Она села на стул, а Потеряшка — ей на левую ногу, и они поделили еще один пирожок. Потом они поделили фруктово-песочную корзиночку, две пышки, шесть шоколадных печений и ватрушку с заварным кремом. После этого Потеряшка довольно-таки тяжело протопал к внутренней двери, которая открылась, стоило ему поскрестись у порога. Чармейн собрала одежду в охапку и последовала за ним, намереваясь отнести свои вещи в первую пустую спальню.
Но тут все немного не заладилось. Чармейн толкнула дверь локтем и, понятно, повернула направо, чтобы попасть в коридор со спальнями. Она очутилась в полной темноте. И тут же натолкнулась на другую дверь, с громким звоном ударившись локтем о ручку.
— Уй! — сказала Чармейн, нашарила ручку и открыла дверь.
Дверь плавно и торжественно отворилась внутрь. Чармейн вошла в большую комнату, в которую лился яркий свет через полукруглые окна во всех четырех стенах, и вдохнула сырой, затхлый, кожаный запах комнаты, куда давно никто не заходил. Похоже, запах исходил от дряхлых кожаных сидений на резных креслах, расставленных вокруг большого резного стола, который занимал б
ольшую часть комнаты. Перед каждым креслом на столе лежал кожаный коврик, а на каждом коврике — ветхий листок промокательной бумаги, за исключением самого большого кресла на дальнем конце стола, на спинке кресла был вырезан герб Верхней Норландии. Перед ним на столе вместо коврика лежал короткий толстый жезл. Все это — и кресла, и столы, и коврики — было покрыто пылью, а в углах возле оконных рам висели фестоны паутины.
Чармейн ошарашенно огляделась.
— Это что, такая столовая? — спросила она. — А как отсюда попасть в спальню?
На этот раз голос дедушки Вильяма прозвучал совсем тихо, словно издалека.
— Вы добрались до конференц-зала, — сказал он. — Если вы здесь, значит, вы несколько заблудились, поэтому слушайте внимательно, душенька. Один раз повернитесь по часовой стрелке. Затем, продолжая поворачиваться по часовой стрелке, откройте дверь, непременно левой рукой.

Выйдите и подождите, пока дверь за вами закроется. Затем сделайте два больших шага влево. Тогда вы снова окажетесь подле ванной.
От души надеюсь, что так оно и будет, думала Чармейн, старательно выполняя указания.
Все прошло гладко, не считая момента, когда дверь закрылась и стало совершенно темно, а Чармейн обнаружила, что смотрит в совсем незнакомый каменный коридор. По коридору брел согбенный старичок и катил перед собой столик на колесах, нагруженный серебряным чайником, от которого шел пар, всяческими горшочками и соусниками, кастрюлями на спиртовках и грудой оладий. Чармейн поморгала, решила, что, если старичка окликнуть, ничего хорошего из этого не выйдет — ни для нее, ни для него, — и сделала два шага влево. И вздохнула с облегчением, снова оказавшись у двери в ванную, откуда было видно, как Потеряшка ерзает на кровати дедушки Вильяма, устраиваясь поудобнее.
— Уф! — сказала Чармейн, пошла в ближайшую пустую спальню и сгрузила охапку одежды на комод.
После этого она прошла по коридору к открытому окну в торце — и несколько минут смотрела в него на залитый солнцем зеленый склон и дышала свежим прохладным воздухом. Вылезти из этого окна проще простого, подумала она. И влезть. Но на самом деле она не любовалась зеленой травкой и не дышала воздухом. На самом деле мысли ее были поглощены той восхитительной колдовской книгой, которую она оставила открытой на столе дедушки Вильяма. Никогда в жизни Чармейн не подпускали так близко к волшебству. Соблазн был слишком велик. Открою ее наугад и сотворю первые попавшиеся чары, решила она. Одни-единственные, и все.
В кабинете «Книга Палимпсеста» по непонятной причине была теперь открыта на чарах «Как найти себе прекрасного принца». Чармейн помотала головой и закрыла книгу.
— Кому он нужен, этот принц? — сказала она. И снова открыла книгу, проследив, чтобы ей попалась другая страница. На ней был заголовок «Как научиться летать». — Отлично! — воскликнула Чармейн. — Вот это уже по делу!
Она нацепила очки и изучила список ингредиентов.

Лист бумаги, перо
(проще простого, вот они, тут, на столе),одно яйцо
(кухня?),два цветочных лепестка — голубой и розовый, — шесть капель воды
(ванная),один рыжий волос, один белый волос и две перламутровые пуговицы.

— Пара пустяков, — заявила Чармейн.
Она сняла очки и помчалась собирать ингредиенты. Сначала она поспешила в кухню — чтобы попасть туда, пришлось открыть дверь ванной и повернуться налево, и Чармейн пришла в полный восторг, когда обнаружила, что сделала все правильно, — и спросила в пустоту:
— Где тут яйца?
Ласковый голос дедушки Вильяма ответил:
— Яйца в кладовой в глиняной миске, душенька. Кажется, это за мешками с бельем. Прошу вас, извините меня за такой беспорядок.
Чармейн отправилась в кладовку и перегнулась через мешки с бельем — и действительно нашла там старое блюдо с полудюжиной бежевых яиц. Одно из них она осторожно отнесла в кабинет. Поскольку очки болтались на цепочке, Чармейн не заметила, что теперь «Книга Палимпсеста» была открыта на разделе «Как найти потерянное сокровище».

Чармейн бросилась к окну, под которым очень кстати рос куст гортензии — наполовину розовый, наполовину голубой. Сорвав лепестки, Чармейн положила их рядом с яйцом и метнулась в ванную, где собрала шесть капель воды в стакан для полоскания рта. По пути обратно она перебежала через коридор в спальню дедушки Вильяма, где на одеяле, похожий издали на большую белую меренгу, свернулся Потеряшка.
— Прошу прощения, — сказала Чармейн и запустила пальцы в его взъерошенную белую спину.
Оттуда она извлекла изрядное количество белых волосков, один из которых положила рядом с лепестками и добавила туда рыжий волосок с собственной головы. Что же касается перламутровых пуговиц, их она попросту оторвала с блузки.
— Отлично, — сказала она и торопливо нацепила очки, чтобы прочитать указания.
Теперь «Книга Палимпсеста» была открыта на разделе «Как защититься от покушений», но Чармейн так разволновалась, что ничего не заметила. Она прочитала только инструкции, состоявшие из пяти пунктов. Пункт первый гласил: «Положить все ингредиенты, кроме пера и бумаги, в подходящую емкость».
После того как Чармейн сняла очки, внимательно оглядела комнату и не нашла никакой емкости, ни подходящей, ни неподходящей, ей пришлось снова покинуть кабинет. Пока ее не было, «Книга Палимпсеста» лениво и коварно перевернула еще парочку страниц. Когда Чармейн вернулась с сахарницей с прилипшими остатками сахара на дне — остальной сахар она вывалила на почти что чистую тарелку, — «Книга» была открыта на разделе «Как усилить свой магический потенциал».
Чармейн ничего не заметила. Она поставила сахарницу на стол и бросила в нее яйцо, два лепестка, два волоска и две свои пуговицы, а сверху осторожно накапала воды. Потом она нацепила очки и наклонилась над книгой, чтобы разобраться, что делать дальше. К этому времени «Книга Палимпсеста» уже рассказывала, «Как стать невидимкой», но Чармейн глядела только на рецепт и этого не увидела.
Пункт второй предписывал: «Смешать все ингредиенты, пользуясь исключительно пером».
Размешать яйцо пером не так-то просто, но Чармейн справилась с поставленной задачей, хотя сначала ей пришлось долго-долго тыкать в яйцо заточенным концом, пока скорлупа не раскололась на мелкие кусочки, потом размешивать его с такой силой, что волосы растрепались и рыжими прядями свесились на лицо, и, наконец, когда стало ясно, что однородной смеси не получится, взболтать ее обратным концом пера. Когда Чармейн наконец выпрямилась, отдуваясь, и липкими пальцами отбросила волосы, «Книга» украдкой перевернула еще одну страницу. Теперь она подсказывала, «Как разжечь огонь», но Чармейн была поглощена тем, что старалась не замазать яйцом очки. Она надела их и изучила Пункт третий. Пункт третий этого заклинания гласил: «Трижды пропеть «Гегемония гауда»».

— Гегемония гауда, — прилежно пропела Чармейн над сахарницей.
Ей показалось — хотя она не была уверена, — будто при последнем повторении кусочки скорлупы вокруг пуговиц немного заколыхались. Вроде бы действует, в восторге подумала она. Потом поправила очки на носу и прочитала Пункт четвертый. К этому времени она читала Пункт четвертый чар под названием «Как подчинять предметы своей воле».
«Взять перо, — говорилось в книге, — подготовленной смесью написать на бумаге слово «ЫЛФ» и начертить вокруг него пятиугольник.

«Взять перо, — говорилось в книге, — подготовленной смесью написать на бумаге слово «ЫЛФ» и начертить вокруг него пятиугольник. Ни в коем случае не касаться бумаги руками».
Чармейн взяла намокшее липкое перо, украшенное кусочками скорлупы и обрывком розового лепестка, и сделала все, что могла. Писать смесью было нелегко, к тому же никак не удавалось удержать бумагу на месте. Бумага скользила, бумага елозила, а Чармейн макала перо в смесь и процарапывала буквы, и слово «ЫЛФ» получилось клейкое и еле различимое и корявое и было похоже на «МУХ», потому что рыжий волосок из сахарницы зацепился за кончик пера и окружил буквы затейливыми росчерками. Что до пятиугольника, когда Чармейн пыталась его начертить, бумага съехала в сторону, поэтому самое большее, что можно было о нем сказать, — да, в нем было пять углов. Заканчивалась линия страшноватой желтковой кляксой с торчащим из нее собачьим волоском.
Чармейн перевела дух, приклеила выбившиеся пряди к голове рукой, которая стала уже совсем липкой, и прочитала последний Пункт — пятый. Это был Пункт пятый чар «Как добиться исполнения желаний», но Чармейн ужасно устала и ничего не заметила. Там значилось: «Положить перо обратно в емкость, трижды хлопнуть в ладоши и произнести: «Так-с»».
— Так-с! — произнесла Чармейн, трижды громко хлопнув в липкие ладоши.
Что-то у нее определенно получилось. Бумага, сахарница и перо растворились в воздухе, тихо и бесследно. То же самое произошло и почти со всеми липкими потеками на столе дедушки Вильяма. «Книга Палимпсеста» закрылась с резким хлопком. Чармейн попятилась, отряхивая с ладоней ошметки, — она выбилась из сил и была порядком обескуражена.
— Значит, я теперь умею летать, — проговорила она. — Ну-ка, где можно попробовать?
Ответ был очевиден. Чармейн вышла из кабинета и направилась к концу коридора, где поджидало ее открытое окно, выходившее на покатый зеленый склон. Подоконник был низкий и широкий — как будто специально созданный, чтобы через него перелезать. В считанные секунды Чармейн оказалась за окном на вечернем солнце и вдохнула холодный чистый горный воздух.
Она очутилась высоко в горах, и большая часть Верхней Норландии простиралась далеко внизу, уже подернутая вечерней синевой. Напротив, залитые оранжевым закатным светом и обманчиво близкие, высились снежные вершины, отделявшие родную страну Чармейн от Дальнии, Монтальбино и прочей заграницы. Позади тоже были горы — над ними грозно собирались темные серые и багровые тучи. Там скоро прольется дождь — в Верхней Норландии частенько шел дождь, — но пока было тепло и тихо. На соседнем лугу, под какой-то скалой, паслись овцы, а где-то неподалеку раздавалось мычание стада коров и звяканье колокольчиков. Поглядев туда, Чармейн даже немного испугалась: коровы расположились чуть выше по склону, а дом дедушки Вильяма вместе с окном, из которого она только что вылезла, бесследно исчез.
Чармейн решила не переживать по этому поводу. Ей еще никогда не доводилось бывать так высоко в горах, и от этой красоты у нее закружилась голова. Трава под ногами была зеленее любого городского газона. Она источала аромат свежести. Чармейн присмотрелась и обнаружила, что аромат исходит от сотен, тысяч крошечных изящных цветов, которые прятались в траве у самой земли.
— Ух, везет же вам, дедушка Вильям! — воскликнула Чармейн. — Прямо рядом с кабинетом!
Некоторое время она блаженно гуляла по лугу, обходя деловито жужжавших пчел, и собирала себе букет — по одному цветку каждого вида.

— Прямо рядом с кабинетом!
Некоторое время она блаженно гуляла по лугу, обходя деловито жужжавших пчел, и собирала себе букет — по одному цветку каждого вида. Она сорвала крошечный алый тюльпан, потом белый, потом цветок, похожий на золотую звездочку, миниатюрный махровый мак, лимонный лютик, фиолетовый флокс, оранжевую орхидею и по одному цветку из густых зарослей — розовых, белых и желтых. Но больше всего ее восхитили голубые колокольчики — такие пронзительно-голубые, что она и представить себе не могла подобной голубизны. Чармейн подумала, что это горечавки, и собрала не один цветок, а несколько. Очень уж они были маленькие, изысканные, голубые. При этом Чармейн понемногу уходила по склону вниз, туда, где виднелся какой-то обрыв. Она решила спрыгнуть с него и проверить, научили ли ее чары летать.
Она добрела до обрыва как раз тогда, когда цветы перестали помещаться в руках. На каменистом краю росли еще шесть разновидностей, однако их пришлось оставить. Но тут Чармейн забыла о цветах — и стала смотреть.
Обрыв был высотой в полгоры. Далеко-далеко внизу, у дороги, которая отсюда казалась ниточкой, виднелся дом дедушки Вильяма — крошечная серая коробочка, окруженная пятнышком сада. Были там и другие домики, так же далеко, разбросанные вдоль дороги, и в них зажигались малюсенькие оранжевые искорки окон. Все это было в такой дальней дали, что у Чармейн пересохло во рту и слегка задрожали коленки.
— Отложу-ка я пока упражнения по летанию, — проговорила она. А подавленный внутренний голос уточнил: как же мне теперь отсюда слезть?!
Сейчас мы об этом думать не будем, отрезал другой внутренний голос. А будем любоваться пейзажем.
Ведь сверху ей было видно почти всю Верхнюю Норландию! За домом дедушки Вильяма долина сужалась в зеленую седловину, сверкающую белыми водопадами там, где через перевал можно было попасть в Монтальбино. В противоположной стороне, за выступом горы, на которой сейчас стояла Чармейн, ниточка дороги сливалась с более извилистой ниточкой реки, и они петляли среди крыш, башен и бастионов Норланда. Там тоже загорались огоньки, но Чармейн еще различала матовый блеск прославленной золотой кровли Королевской резиденции, трепещущий над ней флаг — и даже, кажется, родительский дом позади. Все это было не так уж далеко. Чармейн даже удивилась, когда увидела, что дом дедушки Вильяма на самом деле стоит у самой окраины города.
За городом долина простиралась до самого горизонта. Там было светлее — туда не дотягивались тени гор, — и долина растворялась в сумерках, пронизанных оранжевыми точечками огней. Чармейн видела продолговатые, горделивые очертания Кастель-Жуа, где жил кронпринц, и какого-то другого замка, о котором она и не слышала. Он был высокий и темный, и из угловой башни у него валил дым. Дальше начинались еще более голубые дали, полные ферм, деревень и фабрик, составлявших сердце страны. За всем этим Чармейн различила даже море — туманное, бледное.
Получается, страна у нас совсем небольшая, подумала она.
Однако додумать эту мысль ей помешало громкое жужжание, донесшееся из охапки цветов, которую она держала. Чармейн поднесла охапку к лицу, чтобы посмотреть, что это жужжит. Здесь, на склоне, солнце сияло по-прежнему ярко — и при этом ярком свете Чармейн разглядела, что одна из ее голубеньких горечавок шевелится, дрожит и жужжит. Наверное, Чармейн случайно сорвала цветок с пчелой внутри. Чармейн опустила букет и встряхнула его. На траву к ее ногам вывалилось что-то лиловое и шевелящееся. Оно было не похоже на пчелу и не улетело, как улетела бы пчела, а сидело на траве и жужжало.

Жужжало и росло. Чармейн испуганно отступила на шаг по краю обрыва. Существо стало уже больше Потеряшки и продолжало расти.
Мне это не нравится, подумала Чармейн. Что это такое?!
Не успела она двинуться с места и даже подумать еще что-нибудь, как существо рывком выросло в два человеческих роста. Оно было темно-лиловое и похоже на человека, но не человек. На спине у него крепились прозрачные лиловые крылышки, которые трепетали так быстро, что их было не разглядеть, а лицо у него… Чармейн была вынуждена отвести взгляд. Это было лицо насекомого, со всякими жвалами, хваталками, усиками, антеннами и вытаращенными глазами, в каждом из которых было не меньше шестнадцати маленьких глазок.
— Ой, мамочки! — прошептала Чармейн. — Да это же лаббок!
— Да, я и есть лаббок, — объявило существо. — Я лаббок, я хозяин здешних мест.
О лаббоках Чармейн слышала. В школе рассказывали про них всякие истории — и все как одна неприятные. Если встретишь лаббока, говорили все, остается только одно — вести себя очень вежливо и уповать на то, что удастся унести ноги, пока тебя не ужалили и не съели.
— Извините, пожалуйста, — произнесла Чармейн. — Я не знала, что это ваш луг, иначе, конечно, не пошла бы сюда.
— Здесь все мое, куда ни шагни, — прорычал лаббок. — Все земли, которые ты видишь, мои.
— Что? Вся Верхняя Норландия? — удивилась Чармейн. — Глупости!
— Я никогда не говорю глупостей, — сказало существо. — Все мое. Ты моя. — Крылья зашевелились еще быстрее, и существо двинулось на нее — вместо ступней у него были какие-то жилистые наросты, ужасно неестественные. — Уже очень скоро я приду и заявлю права на свое имущество. Прежде всего я заявляю права на тебя. — Лаббок с жужжанием шагнул к Чармейн. Протянул к ней руки. И длинное жало, которое выдвинулось из нижней части его лица. Чармейн завизжала, отскочила — и упала с края обрыва, рассыпав цветы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
где говорится о Ролло, Питере и загадочных переменах с Потеряшкой

Чармейн услышала, как лаббок испустил скрипучий вопль досады, но еле различила его, так громко свистел в ушах ветер. Она видела, как мелькает мимо отвесная скальная стена. Чармейн кричала и кричала.
— Ылф! ЫЛФ! — голосила она. — Ой, мамочки! Ылф! Я же только что сотворила летательные чары! Почему они не действуют?!
Чары, однако же, действовали. Чармейн это поняла, когда камни перед ней перестали мчаться вверх и начали сначала скользить, потом плестись, потом красться. На миг она зависла в воздухе — как раз над гигантскими острыми камнями в ущелье под обрывом.
Может, я уже умерла, подумала она.
Потом она сказала: «Какая чушь!» — и, бешено брыкаясь и размахивая руками, сумела в конце концов перевернуться. И увидела дом дедушки Вильяма — по-прежнему далеко внизу в сумерках и примерно в четверти мили по земле.

— Парить очень приятно, — заметила Чармейн, — но как же мне двигаться?
Тут она вспомнила, что у лаббока есть крылья, а значит, он, вероятно, сейчас летит с обрыва за ней. После этого она уже не стала задаваться вопросом, как ей двигаться. Она сама не заметила, как сильно оттолкнулась ногами и спланировала к дому дедушки Вильяма. Ей удалось проскочить над крышей и садом, но там чары ослабли. Чармейн едва успела дернуться в сторону, чтобы оказаться над аккуратной булыжной дорожкой, и со стуком села на нее, дрожа с головы до ног.
Спаслась, подумала Чармейн. Почему-то у нее не было никаких сомнений, что во владениях дедушки Вильяма ей ничего не грозит. Она это чувствовала.
Передохнув немного, Чармейн сказала:
— Уф! Ну и денек! А я ведь ничего не прошу, кроме хорошей книжки, и пусть дадут почитать спокойно!.. А все эта тетушка Семпрония — просто зла не хватает!
Кусты у нее за спиной зашуршали. Чармейн отпрянула в сторону и едва не завизжала в очередной раз, потому что гортензии раздвинулись и на дорожку выпрыгнул маленький синий человечек.
— Ты, что ли, тут заправляешь? — спросил этот синий коротышка резким писклявым голосом.
Даже в сумерках человечек был несомненно синим, а не темно-лиловым, и без крыльев. Лицо у него покрывали морщины — следствие склочного характера, — к тому же его почти целиком заслонял мощный нос, но это было именно человеческое лицо, а не голова насекомого. Чармейн перестала бояться.
— Вы кто? — спросила она.
— Кобольд, естественно, — отвечал человечек. — Верхняя Норландия — страна кобольдов. Я тут садовничаю.
— По ночам? — удивилась Чармейн.
— Мы, кобольды, днем не ходим, — сказал маленький синий человечек. — Я спрашиваю — ты тут заправляешь?
— Ну да, — сказала Чармейн. — Вроде того.
— Так я и думал, — удовлетворенно кивнул кобольд. — Видел, как Долговязые утащили колдуна. Ну чего, хочешь, состригу все эти гортензии, а?
— Зачем? — снова удивилась Чармейн.
— Меня хлебом не корми — дай что-нибудь состричь, — пояснил кобольд. — В садоводстве стрижка — самый смак.
Чармейн, которая никогда в жизни не задумывалась над вопросами садоводства, взвесила его слова.
— Нет, — сказала она. — Дедушка Вильям не стал бы их разводить, если бы они ему не нравились. Он скоро вернется и, наверное, расстроится, если увидит, что их состригли. Может быть, вы сделаете все, что положено делать каждую ночь, и посмотрите, что он скажет, когда вернется?
— Он-то, конечно, скажет «нет», — угрюмо отозвался кобольд. — Вечно он все удовольствие портит, колдун этот. Ну чего, по обычному тарифу или как?
— А какой ваш обычный тариф? — спросила Чармейн.
— Горшок золота и дюжина свежих яиц, — немедленно ответил кобольд.
К счастью, тут из воздуха послышался голос дедушки Вильяма:
— Я плачу Ролло пинту молока каждую ночь, душенька, ее доставляют по волшебству.

К счастью, тут из воздуха послышался голос дедушки Вильяма:
— Я плачу Ролло пинту молока каждую ночь, душенька, ее доставляют по волшебству. Вам не нужно этим заниматься.
Кобольд с отвращением сплюнул на дорожку:
— А я что говорю? Все удовольствие испортил! И вообще, много я успею сделать, если ты будешь всю ночь тут на дорожке рассиживаться!
Чармейн надменно проронила:
— Я просто отдыхала. А теперь ухожу. — Она поднялась на ноги — все тело было подозрительно тяжелое, к тому же коленки подкашивались, — и зашаркала по дорожке к входной двери. Наверняка заперто, подумала она. Красиво же я буду выглядеть, если не смогу попасть в дом.
Дверь резко распахнулась, не успела она дойти до крыльца, и наружу нежданно-негаданно вырвался свет, а вместе со светом — крошечная попрыгучая фигурка Потеряшки, который тявкал, вилял хвостиком и весь извивался от восторга, что снова видит Чармейн. Чармейн была так рада, что вернулась домой и ее здесь ждут, что подхватила Потеряшку на руки и внесла внутрь, а песик крутился, вертелся и все норовил лизнуть ее в подбородок.
В доме выяснилось, что свет следует за ней везде по волшебству.
— Отлично, — вслух сказала Чармейн. — Не придется охотиться за свечками.
Мысли ее при этом метались в панике: я же не закрыла окно! Вдруг сюда пролез лаббок? Чармейн выпустила Потеряшку на кухонный пол и метнулась в дверь налево. В коридоре горел яркий свет, и она промчалась до самого конца и захлопнула окно. К несчастью, из-за света в доме казалось, что на лугу совсем темно, и, сколько Чармейн ни вглядывалась сквозь стекло, было непонятно, там лаббок или нет. Чармейн утешала себя мыслью, что когда она была на лугу, то окна не видела, но все равно дрожала с ног до головы.
Она все дрожала и дрожала и не могла остановиться. Она дрожала, пока шла обратно в кухню, и дрожала, когда делила с Потеряшкой пирог со свининой, — а потом стала дрожать пуще прежнего, потому что чайная лужа растеклась под стол и Потеряшка снизу стал весь мокрый и коричневый. Стоило Потеряшке подобраться поближе к Чармейн, как и на ней то там, то сям появлялись чайные пятна. В конце концов Чармейн сняла блузку — она все равно распахнулась на груди, потому что на ней не хватало пуговиц, — и вытерла ею чайную лужу. От этого Чармейн, конечно, задрожала еще сильнее. Она сходила за толстым шерстяным свитером, который положила ей миссис Бейкер, и закуталась в него, но дрожала по-прежнему. Надвигавшийся дождь наконец начался. Он хлестал в окно и барабанил в печной трубе, и Чармейн задрожала еще больше. Она решила, что это, наверное, от потрясения, но ей все равно было холодно.
— Ох! — воскликнула она. — Дедушка Вильям, как мне разжечь очаг?
— Мне представляется, чары на месте, — раздался в воздухе ласковый голос. — Бросьте в очаг что-нибудь горючее и скажите: «Огонь, гори!» — и все загорится.
Чармейн огляделась в поисках чего-нибудь горючего. На столе рядом с ней стояла сумка, но в ней еще оставался второй пирог со свининой и штрудель с яблоками, и вообще это была красивая сумка — миссис Бейкер расшила ее цветами. Конечно, в кабинете дедушки Вильяма нашлась бы бумага, но туда ведь надо было еще идти… В мешках у раковины было белье, но Чармейн ни капельки не сомневалась, что дедушка Вильям не одобрит, если его бельем затопят очаг.

С другой стороны, была же ее собственная блузка — грязная, вся в заварке и без двух пуговиц, она валялась на полу у ног Чармейн.
— Все равно ее уже не отстираешь, — решила Чармейн. Она взяла мокрый коричневый ком и бросила в очаг. — Огонь, гори, — велела она.
В очаге вспыхнуло пламя. Первые две-три минуты огонь полыхал весело-превесело, о таком можно было только мечтать. Чармейн вздохнула от удовольствия. Но только она передвинула стул поближе к теплу, как огонь превратился в клубы шипящего пара. Потом среди клубов пара поднялась и запузырилась пена. Пузыри были большие и маленькие, они переливались всеми цветами радуги и все лезли и лезли из очага в трубу и в кухню. Они толкались в воздухе, оседали на всем подряд, летели Чармейн в лицо и лопались там с нежным чмоканьем — и все прибывали и прибывали. В считанные секунды в кухне забушевала кипящая и бурлящая паровая буря — Чармейн было от чего ахнуть.
— Я забыла про мыло! — пыхтя от внезапной банной жары, воскликнула Чармейн.
Потеряшка решил, что пузыри ополчились против него лично, и полез прятаться под стул Чармейн, бешено тявкая и рыча, когда пузыри лопались. У них это получалось на удивление громко.
— Да тише же! — сказала Чармейн. По лицу у нее струился пот, а волосы, рассыпавшиеся по плечам, промокли от пара. Она отмахнулась от стайки пузырей и добавила: — По-моему, пора раздеваться.
Кто-то постучался в заднюю дверь.
— А может быть, и не пора, — произнесла Чармейн.
Неизвестный гость снова постучал в дверь. Чармейн осталась сидеть на месте, от души надеясь, что это не лаббок. Но когда стук раздался в третий раз, она все-таки поднялась и двинулась сквозь пенные вихри поглядеть, кто это. Наверное, Ролло хочет укрыться от дождя, предположила она.
— Кто там? — закричала она через дверь. — Что вам нужно?
— Войти в дом! — прокричал в ответ голос снаружи. — Здесь льет как из ведра!
Кто бы там ни был, голос звучал молодо, а не грубо, как у Ролло, и не с жужжанием, как у лаббока. К тому же Чармейн слышала шум дождя даже сквозь шипение пара и неумолчное нежное чмоканье лопающихся пузырей. Впрочем, ее могли и обманывать.
— Впустите меня! — завопили снаружи. — Чародей меня ждет!
— Неправда! — крикнула Чармейн.
— Я написал ему письмо! — проорал гость. — Мама
договорилась,что я приеду! Вы не имеете права держать меня на крыльце!
Засов на двери ходил ходуном. Чармейн успела только ухватиться за него обеими руками, чтобы удержать на месте, — но тут дверь все равно распахнулась, и в дом вошел мокрый юноша. Промок он до нитки. Его волосы, вероятно кудрявые, свисали на круглое детское лицо коричневыми сосульками, и с них капало на пол. Добротная куртка и практичные штаны были черные и блестящие от воды, и большой ранец за плечами тоже. В ботинках хлюпало при каждом шаге. Не успел юноша оказаться внутри, как от него повалил пар. Он стоял и смотрел на набегающие пузыри, на Потеряшку, который все тявкал из-под кресла, на Чармейн, которая вцепилась в свитер и глядела на него сквозь рыжие пряди, на горы грязной посуды, на уставленный чайниками стол. Потом взгляд его переместился на мешки с бельем, и это, похоже, его доконало.

Потом взгляд его переместился на мешки с бельем, и это, похоже, его доконало. Он разинул рот и застыл на месте, глядя на все сразу и тихонько источая пар.
Секунду спустя Чармейн протянула руку и схватила юношу за подбородок, где росло несколько жестких волосков: юноша был старше, чем казался. Она подтолкнула подбородок вверх, и рот у гостя захлопнулся.
— Ты дверь не закроешь? — спросила она.
Юноша обернулся и увидел, что в кухню хлещет дождь.
— А, конечно, — сказал он. И навалился на дверь. — Что тут делается? — спросил он. — Ты тоже ученица чародея?
— Нет, — ответила Чармейн. — Я присматриваю за хозяйством, пока чародея нет. Понимаешь, он заболел, и эльфы забрали его лечить.
Юноша был явно расстроен:
— Он не предупредил, что я приду?
— Он меня ни о чем не успел предупредить, — отозвалась Чармейн. Ей вспомнилась кипа писем под «Дас Цаубербух». Наверное, одну из отчаянных просьб взять в ученики прислал этот юноша, но Потеряшка своим тявканьем не давал додумать эту мысль до конца. — Потеряшка, да замолчи ты! Как тебя зовут?
— Питер Регис, — ответил гость. — Моя мама — Монтальбинская Ведьма. Они с Вильямом Норландом близкие друзья, вот она и устроила, что я буду у него учиться. Песик, помолчи, пожалуйста. Я здесь по праву.
Он стянул мокрый ранец и бросил его на пол. Потеряшка повременил с гавканьем, чтобы совершить вылазку из-под кресла и понюхать ранец — вдруг он опасный. Питер взял стул и повесил на него мокрую куртку. Рубашка под ней была примерно такая же мокрая.
— А тебя? — спросил он, глядя на Чармейн сквозь завесу пузырей.
— Чармейн Бейкер, — сказала Чармейн и пояснила: — Мы называем чародея дедушкой Вильямом, но на самом деле он родственник тетушки Семпронии. Я живу в Норланде. А ты откуда? Почему ты стучался в заднюю дверь?
— Я пришел из Монтальбино пешком, — ответил Питер. — Если хочешь знать, я заблудился, когда хотел срезать напрямик с перевала. Я здесь уже бывал один раз, когда мама договаривалась с Вильямом Норландом, что он возьмет меня в ученики, но, наверное, плохо запомнил дорогу. Ты тут давно?
— С утра, — сказала Чармейн, несколько удивленная тем, что, оказывается, не пробыла у дедушки Вильяма и суток. Ей казалось, она торчит здесь уже несколько месяцев.
— А, ясно. — Питер посмотрел сквозь завесу пузырей на чайники, как будто прикидывал, сколько чашек чаю Чармейн успела выпить. — А по виду кажется — несколько месяцев.
— Когда я приехала, тут все так и было, — ледяным тоном отвечала Чармейн.
— Правда? И пузыри тоже? — поинтересовался Питер.
По-моему, этот мальчишка мне не нравится, подумала Чармейн.
— Нет, — сказала она. — Пузыри — это я. Я забыла, что бросила мыло в очаг.
— А, — сказал Питер. — А я подумал, что это какие-то чары не заладились, вот и решил, что ты тоже ученица.

Ну, тогда надо просто подождать, когда мыло прогорит. У тебя не найдется чего-нибудь поесть? Умираю с голоду.
Чармейн с неохотой глянула на сумку на столе. И быстро отвела взгляд — ей было жалко делиться припасами.
— Нет, — ответила она. — Ничего нет.
— Чем же ты собираешься кормить собаку? — спросил Питер.
Чармейн посмотрела на Потеряшку, который опять спрятался под стул, чтобы облаять ранец Питера из укрытия.
— Ничем, он только что съел пирог со свининой, — сказала она. — И вообще он не мой. Он бездомный, и дедушка Вильям взял его к себе. Его зовут Потеряшка.
Потеряшка все лаял.
— Помолчи, Потеряшка, — сказал Питер, разогнал вертящиеся пузыри, приподнял мокрую куртку и полез под стул, где засел Потеряшка. Он умудрился вытащить песика и выпрямился, зажав его в охапке вниз головой. Потеряшка протестующе завизжал, замахал всеми четырьмя лапами и поджал облезлый хвостик. Питер отодвинул хвостик в сторону.
— Ты ущемляешь его достоинство! — сказала Чармейн. — Отпусти его!
— Это не он, — отозвался Питер. — Это она. И никакого достоинства у нее нет — правда, Потеряшка?
С этим Потеряшка явно не могла согласиться — она вывернулась из рук Питера и шлепнулась на стол. На пол упал очередной чайник, а сумка Чармейн покосилась набок. К крайнему смятению Чармейн, оттуда вывалились и пирог со свининой, и штрудель.
— Ой, замечательно! — воскликнул Питер и выхватил пирог со свининой из-под самого носа Потеряшки. — У тебя что, больше никакой еды нет? — спросил он и откусил большой кусок.
— Нет, — сказала Чармейн. — Это было на завтрак. — Она подняла упавший чайник. Вылившаяся оттуда заварка уже успела превратиться в коричневые пузыри, которые взмыли вверх и коричневой струйкой закрутились среди прочих. — Посмотри, что ты натворил.
— Подумаешь, тут и так беспорядок, — отмахнулся Питер. — Ты что, никогда не прибираешь? Отличный пирог. А второй с чем?
Чармейн поглядела на Потеряшку, которая сидела возле штруделя с одухотворенным видом.
— С яблоками. Если будешь его есть, тебе придется поделиться с Потеряшкой.
— Это такое правило? — спросил Питер, проглотив последний кусок пирога со свининой.
— Да, — ответила Чармейн. — Потеряшка его установил… установила и следит, чтобы оно выполнялось.
— Значит, она волшебная? — предположил Питер и взялся за штрудель.
Потеряшка снова принялась просительно поскуливать и забегала между чайников.
— Не знаю… — начала Чармейн. Потом она вспомнила, как ловко Потеряшка умеет ходить по всему дому и как быстро перед ней недавно распахнулась входная дверь. — Да, — сказала она. — Да, конечно. Очень-очень волшебная.
Питер медленно и неохотно отломил от штруделя кусочек. Облезлый хвостик Потеряшки завилял, глазенки следили за каждым движением Питера.

Облезлый хвостик Потеряшки завилял, глазенки следили за каждым движением Питера. Казалось, собачка прекрасно понимает, что Питер делает, хотя пузыри и ограничивали ей обзор.
— Ясно, — сказал Питер и протянул кусочек Потеряшке. Потеряшка деликатно взяла его в зубы, спрыгнула со стола на стул, а оттуда на пол и засеменила прочь, чтобы съесть добычу где-то за мешками с грязным бельем. — Как насчет чашки горячего чаю? — спросил Питер.
Чашка горячего чаю — об этом Чармейн мечтала с тех самых пор, как свалилась с обрыва. Она задрожала и поплотнее завернулась в свитер.
— Было бы кстати, — сказала она. — Вот сам и сделай, если знаешь как.
Питер отогнал пузыри в сторону и осмотрел чайники на столе.
— Кто-то же все это заваривал, — заметил он.
— Наверное, дедушка Вильям, — отозвалась Чармейн. — Не я.
— Следовательно, это возможно, — напирал Питер. — Не стой столбом с беспомощным видом, найди кастрюлю или что-нибудь в этом роде.
— Вот сам и ищи, — буркнула Чармейн.
Питер наградил ее презрительным взглядом, зашагал по кухне, отмахиваясь от пузырей, и наконец наткнулся на битком набитую раковину. Там он, естественно, сделал все те же открытия, что и Чармейн.
— Тут нет кранов! — поразился он. — А все кастрюли грязные. Где же он берет воду?
— В саду есть водокачка, — беспощадно ответствовала Чармейн.
Питер поглядел за пелену пузырей в окно, где по стеклам все еще струился дождь.
— Здесь что, нет ванной? — спросил он. И не успела Чармейн объяснить, как туда попасть, как он махнул рукой, пробрался через кухню ко второй двери и оказался в гостиной. Пузыри ринулись за ним, и он сердито отскочил обратно в кухню.
— Что за шуточки?! — изумился он. — Не может быть, чтобы у него было всего две комнаты!
Чармейн вздохнула, еще плотнее завернулась в свитер и отправилась показывать дорогу.
— Открой дверь еще раз и поверни налево, — объяснила она, после чего ей пришлось схватить Питера за рукав, потому что он повернул направо. — Нет. Так попадаешь в какое-то очень странное место. Налево — это сюда. Ты что, право и лево не различаешь?
— Нет, — признался Питер. — Никогда не умел. Обычно приходится обвязывать палец бечевкой.
Чармейн закатила глаза к потолку и подтолкнула Питера влево. Они оказались в коридоре, где стоял страшный шум, потому что в окно в торце хлестал дождь. Постепенно в коридоре посветлело, и Питер огляделся.
— Теперь поворачивай направо, — сказала Чармейн и пихнула его в нужном направлении. — Вот тебе дверь в ванную. Остальные — в спальни.
— Ух ты! — восхитился Питер. — Он искривил пространство! Скорей бы и мне научиться! Спасибо! — добавил он и ринулся в ванную. Чармейн на цыпочках двинулась в кабинет, а вслед ей неслись возгласы Питера: — Замечательно! Краны! Вода!
Чармейн юркнула в кабинет дедушки Вильяма и закрыла за собой дверь, а между тем затейливо выгнутая лампа на столе зажглась и стала разгораться.

Когда Чармейн подошла к столу, там было светло почти как днем. Чармейн отпихнула «Дас Цаубербух» в сторону и схватила лежавшую под книгой кипу писем. Надо было проверить. Если Питер говорит правду, значит, одно из писем с просьбой поступить в ученики к дедушке Вильяму — от него. Поскольку раньше Чармейн просмотрела их по диагонали, она не запомнила, видела ли именно это письмо, а если именно этого письма там нет, значит, она имеет дело с самозванцем, возможно, еще с одним лаббоком. Это надо было уточнить.
Ага! Вот оно, в середине кипы. Чармейн нацепила очки и прочитала:

[5]

Выходит, тут все правильно, подумала Чармейн не то с облегчением, не то с досадой. Должно быть, когда она просматривала письма в первый раз, глаз выхватил только слова «в ученики» вверху страницы и «с надеждой» в низу, а эти слова были во всех письмах до единого. Похоже, дедушка Вильям поступил точно так же. А может, так плохо себя чувствовал, что не мог ответить. Так или иначе, теперь Чармейн придется иметь дело с Питером. Вот гадость! Хорошо хоть он не страшный, подумала она.
Тут ее отвлек донесшийся издалека взволнованный вопль Питера. Чармейн как попало запихала письма под «Дас Цаубербух», скинула с носа очки и метнулась в коридор.
Из ванной валил пар, смешанный с отбившимися от стаи пузырями. За завесой пара Чармейн еле различила, что на нее надвигается что-то огромное и белое.
— Что ты на… — начала Чармейн.
Больше она ничего не успела сказать, потому что огромное белое неизвестно что вывалило гигантский розовый язык и лизнуло ее в лицо. Кроме того, оно громогласно затрубило. Чармейн покачнулась назад. Это было как будто тебя лизнуло мокрое махровое полотенце и тепло поприветствовал слон. Чармейн прислонилась к стене и уставилась в гигантские умоляющие глазища неведомого создания.
— Знакомые глаза, — заметила она. — Что он с тобой сделал, Потеряшка?
Из ванной, запыхавшись, выскочил Питер.
— Не понимаю, где я ошибся, — пропыхтел он. — Вода из-под крана не такая горячая, чтобы заварить чай, и я решил подогреть ее Увеличительным Заклятьем.
— Вот что, немедленно верни все как было, — велела Чармейн. — Потеряшка стала размером со слона.
Питер мельком покосился на гигантскую Потеряшку.
— И не со слона, а всего лишь с ломовую лошадь. Зато трубы раскалились докрасна, — сказал он. — Что же мне делать?
— Ну знаешь! — воскликнула Чармейн.
Она осторожно отодвинула в сторону исполинскую Потеряшку и пошла в ванную. Сквозь пар было плохо видно, но она различила, что из всех четырех кранов и сливного бачка хлещет в раковину, ванну и ватерклозет кипящая вода, а трубы вдоль стен и вправду раскалились докрасна.
— Дедушка Вильям! — воскликнула она. — Как мне сделать, чтобы вода в ванной стала холодная?
Среди шипения и бульканья раздался ласковый голос дедушки Вильяма:
— Дальнейшие инструкции где-то в чемодане, душенька.

— Как некстати! — сказала Чармейн. Она понимала, что шарить по чемоданам сейчас некогда. Вот-вот что-нибудь взорвется.
— А ну, холодейте! — завопила она в пар. — Замерзайте! Все четыре трубы, немедленно остыньте! — кричала она, размахивая руками. — Я приказываю вам остудиться!
К ее изумлению, трубы повиновались. Пар улегся, пофырчал немного и исчез. Бачок перестал сливаться. Три из четырех кранов захрюкали и перестали течь. На последнем оставшемся кране быстро образовалась изморозь — это был холодный кран над раковиной, — а из его кончика выросла сосулька. Еще одна сосулька появилась на трубах, тянувшихся вдоль стены, и с шорохом соскользнула в ванну.

— Так-то лучше, — сказала Чармейн и повернулась посмотреть на Потеряшку.
Потеряшка ответила ей печальным взглядом. Она была по-прежнему большая.
— Потеряшка, — велела Чармейн, — стань маленькой. Быстро. Я приказываю.
Потеряшка печально повела кончиком исполинского хвоста и осталась прежнего размера.
— Если она волшебная, — заметил Питер, — то, наверно, сама сможет превратиться, если захочет.
— Да замолчи ты! — рявкнула на него Чармейн. — Что ты тут устроил, а? Кто же пьет крутой кипяток?!
Питер хмуро поглядел на нее из-под всклокоченных мокрых волос.
— Я хотел чашку чаю, — сказал он. — Чтобы заварить чай, нужен кипяток.
Чармейн ни разу в жизни не приходилось заваривать чай. Она пожала плечами.
— Да что ты говоришь? — Она подняла голову к потолку. — Дедушка Вильям, у вас тут можно попить чаю?
Снова послышался ласковый голос:
— Если вы в кухне, то постучите по столу, душенька, и скажите: «Чай». Если вы в гостиной, постучите по столику на колесах в углу и скажите: «Послеобеденный чай». Если вы в спальне…
Ни Чармейн, ни Питер не стали дослушивать про спальню. Они ринулись вперед, захлопнули дверь ванной, снова ее распахнули — Чармейн твердой рукой повернула Питера налево, — протиснулись в проем в кухню, повернулись, захлопнули дверь, снова открыли ее и наконец очутились в гостиной, где заозирались в поисках столика на колесах. Питер заметил его в углу и добежал туда первым.
— Послеобеденный чай! — закричал он и с размаху ударил по пустой стеклянной столешнице. — Послеобеденный чай! Послеобеденный чай! Послеобе…
Когда Чармейн подскочила к нему и схватила за занесенную руку, столик уже был уставлен чайниками, молочниками, сахарницами, чашками, лепешками, мисками взбитых сливок, варенницами, тарелками горячих гренков с маслом, горами плюшек и блюдом с шоколадным тортом. С одной стороны столика выдвинулся ящик, полный ножей, вилок и ложек. Чармейн и Питер в одну секунду подкатили столик к сыроватому дивану и уселись пировать. Минуту спустя в дверь просунулась огромная голова Потеряшки и принюхалась. Увидев столик, Потеряшка с некоторым усилием протиснулась в гостиную, после чего задумчиво и величественно подкралась к дивану и положила громадный мохнатый подбородок на спинку позади Чармейн.

Минуту спустя в дверь просунулась огромная голова Потеряшки и принюхалась. Увидев столик, Потеряшка с некоторым усилием протиснулась в гостиную, после чего задумчиво и величественно подкралась к дивану и положила громадный мохнатый подбородок на спинку позади Чармейн. Питер покосился на Потеряшку и машинально передал ей несколько плюшек, которые она и проглотила в один присест, но с превеликой вежливостью.
Прошло добрых полчаса, когда Питер наконец отодвинулся от столика и потянулся.
— Здорово было, — сказал он. — Что ж, с голоду мы не умрем. Чародей Норланд, как в вашем доме получить обед? — спросил он эксперимента ради.
Ответа не было.
— Он отвечает только мне, — пояснила Чармейн не без нотки самодовольства. — А я его сейчас спрашивать не буду. Перед твоим приходом мне пришлось разбираться с лаббоком, и я падаю с ног. Пойду спать.
— А что такое вообще лаббоки? — спросил Питер. — Считается, что моего отца убил лаббок.
Чармейн была не в настроении ему отвечать. Она поднялась и направилась к двери.
— Стой, — сказал Питер. — Куда убрать все со столика?
— Понятия не имею, — бросила Чармейн. Она открыла дверь.
— Стой, стой, стой! — крикнул Питер и бросился за ней. — Покажи мне сначала мою комнату.
Да, наверно, придется, подумала Чармейн. Он же лево и право не различает. Она вздохнула. С крайней неохотой она пропихнула Питера сквозь гущу пузырей, которых в кухне стало только больше, чтобы он забрал свой ранец, а потом повернула его налево, обратно в дверь, в коридор со спальнями.
— Занимай третью, — сказала она. — Эта моя, а первая — дедушки Вильяма. Если не понравится, их тут несколько миль. Спокойной ночи, — добавила она и ушла в ванную.
Там все было покрыто инеем.
— Тьфу ты, — сказала Чармейн.
Когда она оказалась в своей спальне и натянула ночную рубашку, слегка испачканную чаем, Питер выскочил в коридор и закричал:
— Эй! Ватерклозет замерз!
Не повезло, подумала Чармейн. Она забралась в постель и тут же заснула.
Примерно через час ей приснилось, что на нее уселся мохнатый мамонт.
— Уйди, Потеряшка, — пробормотала она. — Ты слишком большая.
После этого ей приснилось, что мамонт не спеша слез с нее, что-то урча, и тогда она погрузилась в другие, более глубокие сны.

ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой Чармейн принимает у себя перепуганную родительницу

Проснувшись, Чармейн обнаружила, что Потеряшка пристроила свою обширную голову на постели, прямо поперек ее ног. Остальная Потеряшка громоздилась на полу белой мохнатой грудой, занимавшей почти всю комнату.
— Значит, сама ты не можешь стать меньше, — сказала Чармейн.

— Придется мне что-нибудь придумать.
В ответ Потеряшка несколько раз всхрапнула по-великански, а потом снова погрузилась в сон. Чармейн с трудом вытащила ноги из-под ее головы и, протиснувшись мимо гигантского туловища Потеряшки, нашла себе чистую одежду и натянула ее. Когда очередь дошла до прически, Чармейн обнаружила, что все шпильки, которыми она обычно закалывала волосы, куда-то подевались, должно быть выпали, когда она летела с обрыва. В ее распоряжении осталась только лента. Мама всегда твердила, что приличные девочки скручивают волосы в тугой узел на макушке. Никаких других причесок Чармейн никогда не носила.
— Ну и ладно, — сказала она своему отражению в маленьком чистеньком зеркале. — Мамы здесь нет, верно? — И она заплела волосы в толстую косу, завязала ее лентой и перебросила через плечо.
Ей подумалось, что так ее отражение выглядит красивее обычного — лицо стало круглее, не такое худое и хмурое. Она кивнула отражению и пробралась вокруг Потеряшки, направляясь в ванную.
К ее облегчению, за ночь ванная оттаяла. Отовсюду тихонько капало — на трубах собралась влага, — но когда Чармейн отважилась открыть краны, то убедилась, что все в порядке. Изо всех четырех кранов текла ледяная вода, сколько Чармейн ни выжидала.
— Все равно я не собиралась принимать ванну, — сказала Чармейн и вышла в коридор.
Питера нигде не было слышно. Чармейн вспомнила, что мама всегда говорила ей, как трудно поднять мальчиков по утрам. Вот она и не разрешила себе волноваться по этому поводу. Она открыла дверь и повернула налево, в кухню — и прямо в плотную пену. Мимо нее в коридор проплыли клочья пены и большие одинокие пузыри.
— Проклятье! — сказала Чармейн.
Она опустила голову, прикрыла ее руками и вклинилась в кухню. Там было жарко, как в отцовской пекарне, когда случался крупный заказ.
— Фу! — сказала Чармейн. — Похоже, пока израсходуется один-единственный кусок мыла, придется ждать несколько дней!
Больше она ничего не говорила, потому что стоило ей открыть рот, как туда набилось мыльной пены. Пузыри лезли в нос, пока она не чихнула, вызвав пенный смерчик. Она врезалась в стол и услышала, как оттуда упал еще один чайник, но шла дальше, все так же вклиниваясь в пену, пока не натолкнулась на мешки с грязным бельем и не услышала, как задребезжали стоявшие на них кастрюли. Тогда она поняла, где находится. Она решила, что можно рискнуть и оторвать от лица одну руку, нашарила раковину и прокладывала себе дорогу вдоль нее, пока не нащупала пальцами заднюю дверь. Ухватилась за засов — на миг ей померещилось, будто за ночь он исчез, но потом она сообразила, что он на другой стороне двери, — и наконец распахнула дверь. И остановилась, жадно глотая мыльный воздух и глядя слезящимися, красными, саднящими глазами на чудесный утренний пейзаж.
Мимо нее на волю стаями вырывались пузыри. Когда перед глазами немного прояснилось, Чармейн восхищенно замерла — так красиво большие блестящие пузыри переливались в солнечных лучах, когда парили на фоне зеленых горных склонов. Чармейн заметила, что почти все они лопались, долетев до ограды дворика, как будто натыкались там на какую-то невидимую преграду, однако некоторые плыли дальше и поднимались всё вверх и вверх, как будто собирались так и лететь веки вечные. Чармейн следила за ними глазами — вверх по коричневым скалам и зеленым склонам. Один из этих зеленых склонов и был, наверное, тот луг, где она повстречала лаббока, но какой именно — было не различить.

Один из этих зеленых склонов и был, наверное, тот луг, где она повстречала лаббока, но какой именно — было не различить. Чармейн подняла взгляд еще выше, в нежно-лазоревое небо над вершинами. День был просто очаровательный.
К этому времени из кухни наружу валил ровный мерцающий поток пузырей. Когда Чармейн оглянулась посмотреть, что там делается, то увидела, что кухня уже не забита плотной пеной, но везде по-прежнему летали пузыри, а из очага набегали все новые и новые. Чармейн вздохнула и осторожно попятилась в дом, потянулась через раковину и открыла кухонное окно. Это было очень правильное решение. Из дома повалило сразу два потока пузырей, быстрее прежнего, и во дворе появились радуги. Кухня стремительно пустела. Вскоре Чармейн уже могла разглядеть, что у раковины теперь стоят уже
четыремешка с грязным бельем — на месте вчерашних двух.
— Вот гадость! — сказала Чармейн. — Дедушка Вильям, как мне получить завтрак?
Было приятно услышать из гущи пузырей голос дедушки Вильяма:
— Постучите по стене рядом с очагом, душенька, и скажите: «Завтрак, пожалуйста».
Оголодавшая Чармейн тут же побежала к очагу. Она нетерпеливо постучала по мыльной крашеной стене:
— Завтрак, пожалуйста!
После чего ей пришлось посторониться от возникшего в воздухе подноса и нащупать очки на груди. Посреди подноса стояла шипящая тарелка с яичницей с беконом, а вокруг теснились кофейник, чашка, подставка с гренками, варенье, масло, молоко, мисочка со сливовым повидлом и приборы в накрахмаленной салфетке.
— Какая прелесть! — воскликнула Чармейн и, пока все не успело замылиться, подхватила поднос и утащила его в гостиную.
К ее удивлению, здесь не осталось никаких следов вчерашнего чайного пира, который учинили они с Питером, а столик аккуратно стоял в углу, но в комнате было очень сыро, и по стенам толпилось довольно много заблудившихся пузырей. Чармейн прошла через гостиную к входной двери. Она вспомнила, что когда брала розовые и голубые лепестки для заклинания из «Книги Палимпсеста», то заметила в саду за окном кабинета стол и скамейку. Она понесла поднос за угол дома поглядеть, там ли они.
Они оказались на месте — на самом утреннем солнышке, а над столом, выше сине-розово-голубых кустов, виднелось окно в кабинет, хотя поместиться кабинету в доме было негде. Интересная штука волшебство, подумала Чармейн и поставила поднос на стол. Хотя с кустов над головой еще капало после дождя, который лил всю ночь, стол и скамейка были сухие. Чармейн села и съела самый вкусный завтрак в своей жизни, нежась на солнышке, — она чувствовала себя ленивой, избалованной и ужасно взрослой. Не хватает только шоколадного круассана, какие печет папа, подумала она, откидываясь на спинку скамейки и прихлебывая кофе. Обязательно расскажу дедушке Вильяму, когда он вернется.
Ей подумалось, что дедушка Вильям, должно быть, частенько сиживал за завтраком в этом приятном местечке. Гортензии вокруг нее цвели красивее всех в саду, как будто ради того, чтобы доставить дедушке Вильяму особое удовольствие. На каждом кусте росли цветы разных оттенков. На кусте прямо перед Чармейн были белые, бледно-розовые и розовато-сиреневые цветы. Следующий начинался слева с синих и голубых цветов, а к правой стороне переходил в насыщенные аквамариновые. Чармейн как раз хвалила себя за то, что не разрешила кобольду состричь всю эту красоту, как из окна кабинета высунулась голова Питера. Это чуть не испортило Чармейн все удовольствие.

Это чуть не испортило Чармейн все удовольствие.
— Эй, где ты взяла завтрак? — строго спросил Питер.
Чармейн ему объяснила, он убрал голову обратно и ушел. Чармейн осталась сидеть — она была уверена, что Питер вот-вот появится, и надеялась, что все-таки нет. Но ничего не произошло. Чармейн еще немного погрелась на солнышке, а затем решила, что неплохо бы найти книгу и почитать. Но сначала она отнесла поднос в дом, в кухню, по пути нахваливая себя за хозяйственность и трудолюбие. Было видно, что Питер тут побывал: он закрыл заднюю дверь и оставил открытым только окно, поэтому кухня снова была забита пузырями, которые сначала медленно подплывали к окну, а потом стремительно выскакивали в него. Среди пузырей маячила огромная белая фигура Потеряшки. Когда Чармейн вошла, Потеряшка вытянула исполинский облезлый хвост и вильнула им, причем сильно задела очаг. Очень маленькая мисочка с очень маленькой порцией корма, предназначенной для очень маленькой собачки, пролетела сквозь пузыри и приземлилась у ее огромных передних лап. Потеряшка печально оглядела ее, опустила громадную голову и одним махом заглотила весь корм.
— Ой, бедная Потеряшка! — воскликнула Чармейн.
Потеряшка подняла голову и увидела ее. Исполинский хвост завилял, стуча по очагу. С каждым ударом появлялась новая мисочка с кормом. За несколько секунд Потеряшка оказалась окружена крошечными мисочками, уставившими весь пол.
— Не перестарайся, Потеряшка, — посоветовала Чармейн, лавируя между мисочками.
Она поставила поднос на один из двух новых мешков с грязным бельем, сказала Потеряшке: «Если понадоблюсь, я в кабинете, ищу книжку» — и вылавировала обратно к двери. Потеряшка была занята едой и не обратила на нее внимания.
В кабинете был Питер. Поднос из-под завтрака стоял на полу у письменного стола, а сам Питер сидел в кресле и деловито перелистывал одну из шеренги огромных книг в кожаных переплетах, стоявших на дальнем краю стола. Сегодня Питер выглядел гораздо приличнее вчерашнего. Волосы у него высохли и лежали аккуратными темно-русыми завитками, и он надел запасной костюм, из добротного зеленого твида. Костюм был в складках от лежания в рюкзаке, и на нем красовалась пара круглых влажных пятен там, где лопнули пузыри, однако Чармейн вынуждена была признать, что он очень даже ничего. Когда Чармейн вошла, Питер со вздохом захлопнул книгу и сунул ее на место. Чармейн отметила, что вокруг большого пальца на левой руке у него повязана зеленая бечевка. Значит, вот как он сюда попал, подумала Чармейн.
— Темный лес, — сказал ей Питер. — Должно быть где-то здесь, а найти не могу.
— Что ты ищешь? — спросила Чармейн.
— Ты вчера что-то говорила про лаббока, — ответил Питер, — и я понял, что плохо представляю себе, кто они такие. Вот хотел посмотреть в книге. Или ты сама все о них знаешь?
— Вообще-то нет, кроме того, что они очень страшные, — призналась Чармейн. — Мне бы тоже хотелось узнать о них побольше. Только как?
Питер показал пальцем, обмотанным зеленой бечевкой, на череду книг.
— Вон она. Это чародейская энциклопедия, но надо заранее знать, что ищешь, иначе даже нужного тома не найдешь.
Чармейн нацепила очки и нагнулась посмотреть на книги. На каждой было вытеснено золотом: «Рес Магика», а ниже стояли цифры и название.

«Том 3, — прочитала она. — «Гиролоптика». Том 5, «Панактикон»». Тогда Чармейн зашла с другого конца: «Том 19, «Высшая репродукция». Том 27, «Земная онейромантия». Том 28, «Космическая онейромантия»».
— Да, я тебя понимаю, — протянула Чармейн.
— Поэтому я решил пролистать все по порядку, — сказал Питер. — Уже просмотрел пятый том. Сплошные заклинания, темный лес. — Он вытащил шестой том, именовавшийся попросту «Порча», и раскрыл его. — А ты бери следующий, — приказал он.
Чармейн передернула плечами и взялась за том седьмой. Назывался он тоже невнятно — «Сильнодействующие сущности». Чармейн унесла его на подоконник, где было светло и просторно, и открыла почти у самого начала. И тут же поняла, что попала по адресу. «Демон. Могущественная и иногда опасная сущность, иногда ошибочно принимаемая за Стихию (см.)», — прочитала она, а пролистав еще несколько страниц, обнаружила: «Дьявол. Адская тварь…» После этого она сунулась в самый конец и наткнулась на: «Эльфийский Дар. Содержит чары, дарованные эльфами (см.) ради безопасности их владений…», после чего вернулась назад: «Инкуб. Особая разновидность Дьявола (см.), опасная в основном для женщин…» Тут она принялась листать очень медленно и осторожно и спустя двадцать страниц нашла искомое.
— Лаббок! Вот он!
— Отлично! — Питер захлопнул «Порчу». — У меня тут одни графики. Что пишут?
Он подошел, облокотился о подоконник рядом с Чармейн, и они вместе прочитали статью.
«Лаббок. К счастью, встречается крайне редко. Лаббок — насекомоподобное существо лилового окраса, размер колеблется от кузнечика до человека и крупнее. Крайне опасен, хотя в наши дни встречается лишь в диких необитаемых областях. Лаббок нападает на всякого замеченного человека и вцепляется в него либо пинцетообразными ложноножками, либо мощным хоботком. В течение десяти месяцев в году он всего лишь разрывает человека на куски и пожирает, однако в июле и августе у лаббоков брачный сезон, когда они особенно опасны, так как в эти месяцы они подстерегают одиноких путников в засаде и, поймав, откладывают яйца в их тела. Спустя двенадцать месяцев из яиц вылупляются личинки, причем та, которая вылупилась первой, пожирает всех остальных, после чего этот единственный оставшийся в живых лаббок прокладывает себе путь наружу из хозяина-человека. Мужчина при этом умирает. Женщина рождает паразита естественным путем, в результате чего на свет появляется лаббокин (см. ниже). Как правило, после этого женщина также умирает».
Ой, я же едва спаслась, в ужасе подумала Чармейн, и они с Питером разом бросились читать следующую статью.
«Лаббокин. Потомство лаббока (см.) и женщины. Как правило, на вид не отличается от обычного ребенка за тем исключением, что у лаббокинов всегда лиловые глаза. У некоторых кожа также имеет лиловый цвет, а отдельные лаббокины рождаются с рудиментарными крылышками. Если ребенок по всем признакам является лаббокином, акушерка немедленно убивает его, однако часто случается, что лаббокина по ошибке растят как нормального ребенка. Лаббокины практически всегда обладают злобным нравом, а поскольку они могут скрещиваться с людьми, их темная натура изживается лишь через несколько поколений. По непроверенным данным, к лаббокинам возводят свой род многие обитатели отдаленных регионов наподобие Верхней Норландии и Монтальбино».

Эта статья произвела и на Питера, и на Чармейн сокрушительное впечатление. Они оба пожалели, что стали ее читать. Солнечный кабинет дедушки Вильяма внезапно стал крайне опасным местом, в углах закопошились неприятные тени. Да и не только в кабинете, но и во всем доме, подумала Чармейн. Они с Питером поневоле принялись нервно озираться, а потом выглянули в сад посмотреть, не таится ли там опасность. Когда Потеряшка в коридоре разразилась титаническим зевком, оба подпрыгнули. Чармейн хотелось выскочить за дверь и удостовериться, что окно в конце коридора закрыто надежно-пренадежно. Но прежде она очень-очень тщательно оглядела Питера в поисках чего-нибудь лилового. Он же говорит, что он из Монтальбино!
Питер был никакой не лиловый, а совсем белый. От этого на носу у него проступило множество веснушек, но не лиловых, а тускло-оранжевых, а редкие волоски, пробившиеся у него на подбородке, тоже отливали оранжеватым. Глаза у него были ржаво-карие, совсем не похожие на зеленовато-желтые глаза Чармейн, но тоже никакие не лиловые. Все это Чармейн успела прекрасно разглядеть, потому что Питер изучал ее так же пристально. Щеки у нее похолодели. Она поняла, что побледнела не меньше Питера. В конце концов они разом заговорили.
Чармейн сказала:
— Ты из Монтальбино. У тебя в семье, случайно, не было никого лилового?
Питер сказал:
— Ты видела лаббока. Он, случайно, не отложил в тебя яйца?
Чармейн сказала:
— Нет!
— Моя мама
зоветсяМонтальбинской Ведьмой, но на самом деле она родом из Верхней Норландии. И она не лиловая. Ну-ка расскажи про своего лаббока.
Чармейн и рассказала все по порядку — как она вылезла из окна и оказалась на горном пастбище, где в голубом цветке прятался лаббок, и…
— Он к тебе прикасался? — перебил ее Питер.
— Нет, потому что я успела свалиться с обрыва, — сказала Чармейн.
— С обры… как же ты не разбилась насмерть?! — напирал Питер.
Он немного попятился, будто опасался, что она оживший мертвец.
— Употребила чары, — объяснила Чармейн с некоторым высокомерием — она была страшно горда, что у нее получилось колдовать по-настоящему. — Летательные.
— Правда?! — спросил Питер то ли недоверчиво, то ли завистливо. — Какие летательные чары? Откуда ты про них узнала?
— В книге вычитала, — ответила Чармейн. — Сначала я падала, а потом стала парить и преспокойно спустилась себе на садовую дорожку. И нечего так смотреть! Когда я спустилась, в саду был кобольд по имени Ролло. Не веришь мне — его спроси.
— Спрошу, — кивнул Питер. — Что это была за книга? Покажи.
Чармейн надменно перебросила косу через плечо и направилась к столу. «Книга Палимпсеста», похоже, решила спрятаться. Там, где Чармейн ее оставила, ее не было. Наверное, Питер куда-нибудь переложил, решила Чармейн. В конце концов она все же нашла книгу — та втиснулась между томами «Рес Магика» и притворилась очередным томом энциклопедии.
— Вот, — заявила Чармейн, швырнув книгу поверх «Порчи».

— Вот, — заявила Чармейн, швырнув книгу поверх «Порчи». — И не смей сомневаться в моих словах! А теперь найду-ка я себе что-нибудь почитать.
Она зашагала к стеллажу и стала рыться там в поисках подходящих названий. Похоже, увлекательных историй, которые любила Чармейн, в здешних книгах не было, но кое-какие названия показались ей занятными. Например, «Чудодейство как высокое искусство» или «Мемуары экзорциста» — каково? С другой стороны, трактат «Теория и практика хоральной инкантации» был явным занудством, а вот со стоявшей рядом монографией «Волшебный посох о двенадцати ветвях» Чармейн решила познакомиться поближе.
Между тем Питер устроился за столом и усердно листал «Книгу Палимпсеста». Только Чармейн успела обнаружить, что в самоучителе «Чудодейство как высокое искусство» было полно тошнотворных пассажей наподобие «И вот уже веселая феечка радует нас сладкой волшебной песенкой», как Питер раздраженно заметил:
— Здесь нет никаких летательных чар. Я все внимательно просмотрел.
— Может, были, да все вышли, я их израсходовала, — рассеянно предположила Чармейн. Она заглянула в «Волшебный посох о двенадцати ветвях» и нашла, что это весьма многообещающее чтение.
— С чарами так не бывает, — сказал Питер. — Где ты их нашла? Говори.
— В этой книге, я же тебе сказала, — отозвалась Чармейн. — А если ты не веришь ни одному моему слову, так и не спрашивай!
Она скинула очки с носа, захлопнула книгу и потащила всю стопку многообещающих книг в коридор, хлопнула на Питера дверью кабинета и ходила в дверь ванной туда и обратно, пока не оказалась в гостиной. Там она и решила остаться, невзирая на сырость. После статьи в «Рес Магика» сидеть на солнышке было уже совсем не уютно. Чармейн представила себе лаббока, маячащего среди гортензий, и предпочла усесться на диван.
Она погрузилась в «Волшебный посох» и даже начала понимать, о чем эта книга, но тут раздался резкий стук во входную дверь. Чармейн, как обычно, подумала, что найдется кому ее открыть, и снова углубилась в чтение.
Дверь с нетерпеливым грохотом распахнулась. Голос тетушки Семпронии произнес:
— Бернис, уверяю вас, ничего страшного с ней не случилось. Наверняка, как обычно, сидит носом в книжку.
Чармейн с трудом оторвалась от книги и сняла очки — как раз вовремя: она увидела, как в дом следом за тетушкой Семпронией входит ее мама. Тетушка Семпрония, как всегда, была облачена во внушительный наряд из жесткого шелка. Миссис Бейкер была в своем самом приличном сером костюме с ослепительно-белым воротничком и манжетами и в самой приличной серой шляпке.
Хорошо, что я утром оделась в чистое, подумала было Чармейн, но тут ее осенило, что в остальном дом в таком виде, что пускать в него этих двух дам попросту нельзя! Мало того что кухня битком набита грязной посудой, и человеческой, и собачьей, мало того что там еще и пузыри, и грязное белье, и огромная белая псина, — в кабинете сидит Питер! Мама скорее всего попадет только в кухню, что само по себе уже скверно. А вот тетушка Семпрония — ведьма (точно и несомненно), а значит, доберется и до кабинета и обнаружит Питера. Тогда мама, конечно, начнет интересоваться, что здесь делает этот незнакомый юноша. А когда Питер ей ответит, мама скажет, что в таком случае Питер может и сам присмотреть за домом дедушки Вильяма, а Чармейн следует из соображений приличия немедленно вернуться домой.

Тетушка Семпрония согласится с ней — и Чармейн поедет домой как миленькая. И конец свободе и покою!
Чармейн вскочила на ноги и изобразила ослепительную улыбку — такую широкую и гостеприимную, что даже за ушами заболело.
— Ой, здравствуйте! — воскликнула она. — Я не слышала, как вы стучали.
— Вечно ты ничего не слышишь, — заметила тетушка Семпрония.
Миссис Бейкер уставилась на Чармейн потемневшими от тревоги глазами:
— Лапочка, у тебя все хорошо? Все-все? Точно? Почему ты не сделала себе прическу как полагается?
— Мне так больше нравится, — откликнулась Чармейн, занимая позицию между гостьями и дверью в кухню. — Как вы думаете, тетушка Семпрония, мне идет?
Тетушка Семпрония оперлась на кружевной зонтик и придирчиво оглядела ее.
— Да, — рассудила она. — Идет. Так ты выглядишь моложе и пухлее. Ты ведь этого добивалась?
— Да, этого, — мятежно отвечала Чармейн.
Миссис Бейкер вздохнула:
— Лапочка, прошу тебя, не говори таким своенравным тоном. Это никому не нравится. Но я рада, что у тебя такой довольный вид. Я полночи не спала, все слушала дождь и боялась, не протекает ли здесь крыша…
— Не протекает, — отвечала Чармейн.
— …и не оставила ли ты окно открытым, — договорила мама.
Чармейн вздрогнула.
— Нет, окно я заперла, — проговорила она и тут же почувствовала, как именно сейчас Питер открывает окно прямо на лаббоков луг. — Мамочка, ты зря волнуешься, — соврала она.
— По правде говоря, я очень волнуюсь, — сказала миссис Бейкер. — Ведь ты впервые в жизни покинула гнездышко. Я говорила об этом с твоим отцом. Он сказал, что ты не в состоянии даже нормально питаться! — Она протянула Чармейн битком набитую вышитую сумку. — Вот, он передал тебе пирожков. Я положу их в кухню, хорошо? — спросила она и ринулась мимо Чармейн к внутренней двери.
Помогите, подумала Чармейн, только не это! Она схватила вышитую сумку — постаравшись сделать это как можно нежнее и цивилизованнее, а не дернуть изо всех сил, чего ей очень хотелось, — и сказала:
— Мамочка, не надо. Я сама сейчас схожу и принесу тебе ту, вторую…
— Почему же, лапочка? Мне это совсем не трудно! — запротестовала миссис Бейкер, не выпуская сумку.
— …потому что я хочу сделать тебе сюрприз, — затараторила Чармейн. — Пойди сядь. На диване тебе будет очень удобно, мамочка. — Диван стоял к двери спинкой. — Тетушка Семпрония, прошу вас, присаживайтесь…
— Мне это ничего не стоит, — упиралась миссис Бейкер. — Я положу ее на кухонный стол, так тебе будет удоб…
Чармейн замахала свободной рукой. Другой рукой она намертво вцепилась в сумку.
— Дедушка Вильям! — закричала она. — Утренний кофе! Пожалуйста!
К ее великому облегчению, ласковый голос дедушки Вильяма ответил:
— Постучите по углу столика на колесах, душенька, и скажите: «Утренний кофе».

Другой рукой она намертво вцепилась в сумку.
— Дедушка Вильям! — закричала она. — Утренний кофе! Пожалуйста!
К ее великому облегчению, ласковый голос дедушки Вильяма ответил:
— Постучите по углу столика на колесах, душенька, и скажите: «Утренний кофе».
Миссис Бейкер изумленно ахнула и огляделась, чтобы понять, откуда исходит голос. Тетушка Семпрония посмотрела сначала с интересом, потом насмешливо, направилась к столику и энергично постучала по нему зонтиком.
— Утренний кофе? — спросила она.
Комнату тут же наполнил теплый аромат кофе. На столике возник высокий серебряный дымящийся кофейник, окруженный крошечными позолоченными чашечками, позолоченный сливочник, серебряная сахарница и тарелка мелкого печенья в сахарной обсыпке. Миссис Бейкер была так потрясена, что выпустила вышитую сумку из рук. Чармейн быстро сунула добычу за ближайшее кресло.
— Очень элегантное колдовство, — одобрила тетушка Семпрония. — Бернис, идите сюда, сядьте и дайте Чармейн подкатить столик к дивану.
Миссис Бейкер повиновалась, огорошенно похлопав ресницами, — и, к крайнему облегчению Чармейн, явление незваных гостей стало понемногу превращаться в светский, приличный утренний визит с кофе. Тетушка Семпрония начала разливать кофе, а Чармейн — раздавать печенье. Она стояла лицом к кухонной двери и протягивала тарелку тетушке Семпронии, когда дверь распахнулась и из-за косяка появилась просторная морда Потеряшки, как видно привлеченной запахом сахарного печенья.
— Потеряшка, уходи! — сказала Чармейн. — Кыш! Я серьезно! Сюда пускают только… только… только
приличныхсобак! Уходи!
Потеряшка печально поглядела на нее, тяжко вздохнула и попятилась. К тому времени как миссис Бейкер и тетушка Семпрония, у каждой из которых в руках была полная до краев чашечка кофе, сумели повернуться и посмотреть, к кому это Чармейн обращается, Потеряшка уже ушла, а дверь снова закрылась.
— Кто это был? — спросила миссис Бейкер.
— Да так, — безмятежно отвечала Чармейн. — Всего-навсего сторожевая собака дедушки Вильяма. Такая лакомка…
— Здесь есть
собака?! — в совершеннейшем ужасе вскричала миссис Бейкер. — Чармейн, мне это не по душе. Собаки такие грязные. А вдруг она тебя укусит?! Надеюсь, ты держишь ее на цепи!
— Нет-нет-нет, она ужасно чистенькая. И послушная! — возразила Чармейн, сама не зная, правда это или нет. — Просто… просто она переедает. Дедушка Вильям старается держать ее на диете, поэтому, конечно, ей очень хочется печеньица…
Дверь в кухню снова отворилась. На сей раз из-за косяка высунулось лицо Питера, и вид у него был такой, что сразу становилось ясно: у Питера срочная новость. Когда Питер заметил тетушку Семпронию во всей ее изысканности и миссис Бейкер во всей ее приличности, вид у него стал из взволнованного перепуганный.
— Ну вот, опять она! — с ноткой отчаяния воскликнула Чармейн. — Потеряшка, место!
Питер понял намек и испарился — за миг до того, как тетушка Семпрония повернула голову в его сторону.

Миссис Бейкер встревожилась еще больше.
— Бернис, вы напрасно переживаете, — сказала тетушка Семпрония. — Да, признаю, собаки — твари грязные, вонючие и шумные, но, если надо охранять дом, нет ничего лучше хорошего сторожевого пса. Радуйтесь, что у Чармейн он есть.
— Да, пожалуй, — миссис Бейкер кивнула, но по ее голосу было ясно, что тетушка Семпрония ее ни в чем не убедила. — Однако… однако вы же говорили мне, что этот дом защищен… защищен… м-м… колдовским искусством вашего дедушки?
— Да-да, и еще как! — поспешно закивала Чармейн. — Так что дом под двойной охраной!
— Разумеется, — сказала тетушка Семпрония. — Полагаю, что никто и ничто не в силах перейти этот порог без приглашения.
Тут слова тетушки Семпронии были грубо опровергнуты: на полу у столика внезапно возник кобольд.
— Нет, только поглядите! — воскликнул он — маленький, синий и воинственный.
Миссис Бейкер взвизгнула и прижала кофейную чашечку к груди. Тетушка Семпрония величественно подобрала юбки подальше от кобольда. Кобольд вытаращился на них в явной растерянности, а потом посмотрел на Чармейн. Это был не тот кобольд-садовник. Нос у него был больше, синяя одежда скроена из ткани лучшей выделки, и держался он так, словно привык распоряжаться.

— Вы, наверное, знатный кобольд? — спросила его Чармейн.
— Как посмотреть, — ответил кобольд, очевидно не ожидавший такого вопроса. — Может, и так. Я заправляю у местных кобольдов, Тимминз моя фамилия. И я возглавляю нашу депутацию и имею сказать, что мы крайне недовольны. А теперь нам говорят, будто чародея здесь нет, будто он не может нас принять, будто…
Чармейн стало ясно, что он сам себя взвинчивает. Она поспешно перебила его:
— Это так и есть. Его здесь нет. Он болен. Эльфы забрали его лечить, а я присматриваю за домом в его отсутствие.
Кобольд бросил на нее свирепый взгляд вдоль огромного синего носа:
— Ты говоришь правду?
Ну и денек, с утра только и слышу, что я вру, сердито подумала Чармейн.
— Это истинная правда, — заверила его тетушка Семпрония. — В данный момент Вильяма Норланда здесь нет. Поэтому будьте так добры, любезнейший кобольд, ступайте. Вы напугали бедную миссис Бейкер.
Кобольд бросил свирепый взгляд и на нее, и на миссис Бейкер.
— При таких обстоятельствах, — сообщил он Чармейн, — не вижу никакой возможности, чтобы этот спор был когда-нибудь улажен!
И он исчез так же внезапно, как появился.
— Ах, силы небесные! — пролепетала миссис Бейкер, прижав ладони к груди. — Такой маленький! Такой синий! Как он сюда попал? Чармейн, осторожней, он может вскарабкаться по твоей юбке!
— Подумаешь, кобольд! — сказала тетушка Семпрония. — Держите себя в руках, Бернис. Как правило, кобольды не ладят с людьми, поэтому я представления не имею, что ему здесь понадобилось.

По всей видимости, у дедушки Вильяма были с этими созданиями какие-то дела. Чародеям закон не писан.
— Я пролила кофе!.. — пожаловалась миссис Бейкер, промокая юбку салфеткой.
Чармейн взяла ее чашечку и снова наполнила ее кофе, надеясь немного утешить миссис Бейкер.
— Возьми еще печенья, мамочка, — сказала она, протягивая тарелку. — У дедушки Вильяма садовник — кобольд, и он тоже был очень сердит, когда я его увидела…
— Что делает садовник в гостиной?! — возмутилась миссис Бейкер.
Как это частенько случалось, Чармейн в отчаянии поняла, что не сможет ничего объяснить маме. Нет, мама не глупая, просто никогда не выпускает ум на волю, подумала она.
— Это был другой кобольд, — начала она.
Дверь в кухню открылась, и вошла Потеряшка. Она снова стала нормального размера. А значит, она была, мягко говоря, меньше кобольда и очень горда, что ей удалось съежиться. Потеряшка весело подсеменила к Чармейн и умоляюще задрала нос к тарелке с печеньем.
— Честное слово, Потеряшка! — сказала Чармейн. — Стоит мне вспомнить, сколько ты съела на завтрак…
— Разве это сторожевая собака? — с дрожью в голосе вопросила миссис Бейкер.
— Если да, — рассудила тетушка Семпрония, — она немногим лучше мыши. Сколько, говоришь, она съела на завтрак?
— Примерно пятьдесят полных мисок, — ответила Чармейн, не подумав.
— Пятьдесят! — простонала ее мама.
— Я преувеличиваю, — поправилась Чармейн.
Потеряшка заметила, что все смотрят на нее, и тут же присела на хвостик, умильно поджав передние лапки. Она умудрилась выглядеть просто очаровательно. Это потому, что она свесила одно обгрызенное ухо, подумала Чармейн.
— Ах, какая прелестная собачка! — воскликнула миссис Бейкер. — Мы проголода-а-ались, дя, моя слядкая? — Она отдала Потеряшке недоеденную половину печеньица. Потеряшка вежливо взяла его, проглотила одним махом и попросила еще. Миссис Бейкер дала ей целое печеньице с тарелки. От этого Потеряшка стала просить печенье еще усерднее.
— Ты ведешь себя отвратительно, — сказала Чармейн Потеряшке.
Тетушка Семпрония тоже изящным жестом протянула Потеряшке печеньице.
— Должна заметить, — обратилась она к Чармейн, — если тебя охраняет такой грозный пес, тревожиться за твою безопасность отнюдь не следует — тебе грозит разве что голод…
— Она замечательно лает, — сказала Чармейн. И нечего вам язвить, тетушка Семпрония. Сама знаю, что она не сторожевая собака. Но не успела Чармейн это додумать, как поняла, что на самом деле Потеряшка ее охраняет. Ведь она совершенно отвлекла маму от кобольдов, от кухни, от всех опасностей, которые грозили Чармейн, а для этого даже сумела принять нормальные размеры! Чармейн была так признательна Потеряшке, что тоже дала ей печеньице. Потеряшка премило отблагодарила ее, ткнувшись носом ей в ладонь, после чего снова выжидательно уставилась на миссис Бейкер.
— Ах, какая
прелесть! — Миссис Бейкер вздохнула и наградила Потеряшку пятым печеньицем.

— Ах, какая
прелесть! — Миссис Бейкер вздохнула и наградила Потеряшку пятым печеньицем.
Она же лопнет, подумала Чармейн. Так или иначе, но благодаря Потеряшке остаток визита прошел тихо и мирно — до самого конца, когда гостьи поднялись, чтобы уйти. Тут миссис Бейкер воскликнула: «Ох, чуть не забыла!» — и стала шарить в кармане.
— Тебе письмо, лапочка. — Она протянула Чармейн узкий жесткий конверт с красной восковой печатью на обратной стороне.
Адресовано оно было «Госпоже Чармейн Бейкер» — изысканным, но несколько дрожащим почерком.
Чармейн увидела письмо — и обнаружила, что сердце у нее грохочет в ушах и в груди, да так, словно кузнец молотит по наковальне. Перед глазами все поплыло. Когда она брала письмо, рука у нее тряслась. Король ей ответил. Взаправду ответил. Она знала, что это король. Адрес был написан тем же дрожащим почерком, что и письмо, которое она нашла в кабинете дедушки Вильяма.
— A-а. Спасибо, — проговорила Чармейн нарочито небрежным тоном.
— Открой его, лапочка, — попросила мама. — У него такой представительный вид. Как ты думаешь, от кого это?
— Ничего интересного, — ответила Чармейн. — Справка об окончании учебного года, только и всего.
Напрасно она это сказала. Мама тут же всполошилась:
— Как?! Лапочка, но ведь твой отец желает, чтобы ты осталась в школе и приобщилась к
культуре!
— Да-да, конечно, просто у нас всегда рассылают такие справки после десятого класса, — нашлась Чармейн. — На всякий случай, вдруг кто-нибудь решит уйти. Весь класс их получает. Не волнуйся.
Несмотря на такое объяснение, которое казалось Чармейн чуть ли не гениальным, миссис Бейкер все-таки разволновалась. И она подняла бы страшный шум, если бы Потеряшка не поднялась на задние лапки и не подошла к миссис Бейкер, самым неотразимым образом сложив передние под мордочкой.
— Ой, какая симпампусечка! — воскликнула миссис Бейкер. — Чармейн, если твой дедушка позволит тебе забрать эту прелестную собачку домой, когда ему станет лучше, я не стану возражать! Нет-нет, не стану!
Чармейн воспользовалась случаем, сунула королевское письмо за пояс и поцеловала на прощание сначала маму, а потом тетушку Семпронию — и они даже не вспомнили о конверте. Она беспечно помахала им рукой, подождала, когда они пройдут по дорожке среди гортензий до калитки, и захлопнула входную дверь, шумно выдохнув от облегчения.
— Вот спасибо, Потеряшка! — сказала она. — Умная собачка!
Чармейн прислонилась к двери и принялась распечатывать королевское письмо — хотя я заранее знаю, что он скажет «нет», твердила она себе, мелко дрожа от волнения. На его месте я бы обязательно сказала «нет»!
Но не успела она надорвать конверт и до половины, как распахнулась дверь в кухню и на пороге возник Питер.
— Ушли? — спросил он. — Наконец-то. Помоги мне. Меня там затравили злющие кобольды.

ГЛАВА ШЕСТАЯ,
посвященная разным оттенкам синего цвета

Чармейн вздохнула и засунула королевское письмо в карман.

Делиться с Питером тем, что в нем было написано, она не собиралась.
— В чем дело? — спросила она. — Почему они злятся?
— Посмотри сама, — ответил Питер. — По-моему, чушь какая-то. Я им сказал, что главная здесь ты и что пусть они подождут, пока ты тут любезничаешь с этими ведьмами.
— С ведьмами? — возмутилась Чармейн. — Одна из них — моя мать!
— Подумаешь, моя мать тоже ведьма, — сказал Питер. — А по той важной-преважной в шелковом платье сразу видно, что она-то уж точно ведьма. Пошли.
Он открыл перед Чармейн дверь, и она шагнула за порог, думая, что насчет тетушки Семпронии Питер, похоже, прав. В приличном доме Бейкеров о колдовстве не говорили, но Чармейн уже несколько лет подозревала, что тетушка Семпрония — ведьма, хотя открыто себе в этом и не признавалась.
Однако стоило ей войти в кухню, и она разом забыла о тетушке Семпронии. В кухне кишели кобольды. Маленькие синие человечки с большими синими носами всевозможных форм стояли повсюду, где на полу оставалось место, свободное от собачьих мисочек и чайных луж. Были здесь и маленькие синие женщины — они по большей части расселись на мешках с бельем. Женщины отличались относительно маленькими изящными носиками и очень даже элегантными синими юбками в оборках. Я бы тоже хотела такую юбку, подумала Чармейн. Только размер, конечно, нужен побольше. За всеми этими кобольдами Чармейн не сразу заметила, что пузыри из очага почти кончились.
Стоило Чармейн появиться, как кобольды принялись верещать.
— Кажется, у нас здесь собралось все племя, — сообщил Питер.
Чармейн решила, что так, похоже, и есть.
— Хорошо! — крикнула она, перекрывая гвалт. — Вот, я пришла. В чем дело?
В ответ раздался такой галдеж, что Чармейн зажала уши.
— Хватит! — крикнула она. — Если все будут вопить сразу, я ни слова не пойму! — Она узнала того кобольда, который побывал в гостиной, — он стоял на стуле в окружении по меньшей мере шести других. Нос у него был крайне запоминающийся. — Вот вы — вы говорите. Как вас зовут, скажите еще раз?
Кобольд коротко поклонился:
— Тимминз. Как я понимаю, ты Чаровница Бейкер и говоришь от имени чародея. Так или не так?
— Более или менее, — ответила Чармейн. Она решила, что спорить по поводу того, как ее зовут, не стоит. Кроме того, ей понравилось, что ее сочли чаровницей. — Я же вам сказала — чародей болеет. Он отбыл на лечение.
— Это ты так говоришь, — возразил Тимминз. — Откуда ты знаешь, что он не сбежал?
При этих словах во всей кухне поднялся такой гомон и свист, что Чармейн снова пришлось кричать, чтобы ее услышали:
— Тише! Конечно, никуда он не сбежал. Я была здесь, когда его забрали. Он очень плохо себя чувствовал, и эльфам пришлось нести его. Если бы эльфы опоздали, он бы умер.
В наступившем подобии тишины Тимминз недовольно произнес:
— Раз ты так говоришь, мы тебе, конечно, верим. У нас с чародеем вышел спор, так, может быть, ты его уладишь.

Я была здесь, когда его забрали. Он очень плохо себя чувствовал, и эльфам пришлось нести его. Если бы эльфы опоздали, он бы умер.
В наступившем подобии тишины Тимминз недовольно произнес:
— Раз ты так говоришь, мы тебе, конечно, верим. У нас с чародеем вышел спор, так, может быть, ты его уладишь. Признаться, нам это не по душе. Так поступать некрасиво.
— Что именно? — спросила Чармейн.
Тимминз сощурился и поглядел на Чармейн вдоль носа.
— Только не смейся. Когда я пожаловался чародею, он засмеялся.
— Обещаю не смеяться, — сказала Чармейн. — Что случилось?
— Мы очень рассердились, — сообщил Тимминз. — Наши дамы отказались мыть ему посуду, и мы забрали краны, чтобы он не мог мыть ее сам, а он только улыбнулся и сказал, что у него нет сил спорить…
— Еще бы, он же болен, — перебила его Чармейн. — Теперь вы это знаете. Так в чем же дело?
— Этот его сад… — сказал Тимминз. — Первым стал жаловаться Ролло, тогда я пришел, посмотрел и увидел, что Ролло говорит правду. Чародей растил кусты с синими цветами, и такими цветы и должны быть, это правильно и разумно, но из-за его колдовства на тех же самых кустах стали расти розовые цветы, а некоторые и вовсе стали белые и зеленые, а это неправильно и противно природе.
Тут Питер не сдержался.
— Но ведь гортензиям так и полагается! — взорвался он. — Я вам объяснял! Любой садовник вам скажет. Если не посыпать подсинивающего порошка под весь куст, некоторые цветы получатся розовые. Ролло — садовник. Он должен это знать!
Чармейн оглядела набитую кухню, но Ролло среди толпы синих человечков видно не было.
— Наверное, он сказал это вам только потому, — предположила она, — что очень любит стричь кусты. Честное слово, он наверняка замучил чародея вопросами, можно ли ему состричь кусты, а чародей отвечал, что нет. Он и меня вчера спросил…
При этих словах у самых ног Чармейн возник Ролло, стоявший возле собачьей мисочки. Чармейн узнала его в основном по скрипучему голоску, которым он закричал:
— Спросил, спросил, а как же! Сидит, понимаешь, на дорожке, только что с неба рухнула, спокойная, как я не знаю кто, и говорит, будто я просто себя потешить желаю! Они с чародеем — два сапога пара!
Чармейн сверкнула на него глазами сверху вниз.
— А вы — мерзкий мелкий разрушитель! — воскликнула она. — Закатываете скандал на пустом месте!
Ролло вскинул руку:
— Слышите ее? Все слышите? Ну, и кто прав, я или она?
По всей кухне поднялся устрашающий пронзительный крик. Тимминз призвал к молчанию и, когда крик сменился ворчаньем, обратился к Чармейн:
— Итак, дашь ли ты нам позволение обстричь все эти неподобающие кусты?
— Нет, не дам! — рассвирепела Чармейн. — Это кусты дедушки Вильяма, а моя обязанность — присматривать за хозяйством в его отсутствие! А ваш Ролло просто скандалист.

— Это кусты дедушки Вильяма, а моя обязанность — присматривать за хозяйством в его отсутствие! А ваш Ролло просто скандалист.
Тимминз снова свирепо сощурился на нее:
— Таково твое последнее слово?
— Да, — припечатала Чармейн. — Таково.
— В таком случае, — заявил Тимминз, — делай все сама. С этой минуты ни один кобольд ради тебя пальцем о палец не ударит.
И они испарились. Раз — и все: синяя толпа, которая вот только что теснилась среди чайников, собачьих мисок и грязных тарелок, взяла и исчезла, оставив по себе легкий ветерок, взвихривший последние пузыри, после чего огонь в очаге заполыхал ярче.
— Какая глупость с твоей стороны, — сказал Питер.
— С какой стати?! — возмутилась Чармейн. — Ты же сам сказал — эти кусты и должны быть такими. И сам видел — Ролло специально настроил всех против дедушки Вильяма! Не могу же я допустить, чтобы дедушка Вильям вернулся, — а все его цветы состригли!
— Конечно не можешь, но надо было вести себя дипломатичнее, — стоял на своем Питер. — Я думал, ты пообещаешь, например, что мы наложим подсинивающее заклятье, чтобы все цветы стали синие.
— Ну и что? Ролло все равно захочет все состричь, — возразила Чармейн. — Вчера он сказал, что мы с дедушкой Вильямом испортили ему все удовольствие, когда не разрешили стричь кусты.
— Могла бы сделать так, чтобы они сами увидели, каков этот Ролло, а не сердить их еще больше, — напирал Питер.
— Зато я не смеялась над ними, как дедушка Вильям, — возразила Чармейн. — Это он их рассердил, а не я!
— И где он теперь? — сказал Питер. — Краны у него забрали, посуда вся грязная. Так что теперь именно нам придется все перемыть — а горячей воды нет даже в ванной!
Чармейн бросилась в кресло и снова принялась распечатывать королевское письмо.
— Почему это «именно нам»? — буркнула она. — К тому же я не имею ни малейшего представления, как моют посуду.
Питер был потрясен:
— Ты что, никогда не мыла посуду? Как так вышло?!
Чармейн наконец открыла конверт и вынула красивый большой сложенный лист плотной бумаги.
— Мама дала мне приличное воспитание, — объявила она. — Она никогда не подпускала меня ни к мойке, ни вообще к кухне.
— Ушам своим не верю! — воскликнул Питер. — С чего она решила, будто ничего не уметь — это приличное воспитание? Неужели прилично разжигать очаг куском мыла?
— А это, — гордо ответствовала Чармейн, — было нечаянно. Пожалуйста, помолчи и дай мне прочитать письмо.
Она нацепила очки на нос и развернула плотную бумагу.
— Дорогая мисс Бейкер, — прочитала она.
— Вот что, пойду и сделаю все сам, — заявил Питер. — Еще не хватало — чтобы меня тиранила толпа маленьких синих человечков! И хотелось бы думать, что у тебя хватит чувства собственного достоинства помочь мне.

— Еще не хватало — чтобы меня тиранила толпа маленьких синих человечков! И хотелось бы думать, что у тебя хватит чувства собственного достоинства помочь мне.
— Тихо, — велела Чармейн и погрузилась в письмо.

[6]

Пока Чармейн читала письмо, сердце у нее бухало и екало, и, лишь дочитав до самого конца, она поняла, что произошло нечто поразительное, невероятное, немыслимое — король согласился, чтобы она помогла ему разобрать Королевскую библиотеку! На глаза Чармейн навернулись слезы — она сама не знала почему, — и ей пришлось стряхнуть очки. Сердце заколотилось от счастья. А потом — от ужаса. Вдруг среда — это сегодня? Вдруг Чармейн упустила свою удачу?!
Она слышала, но не слушала, как Питер громыхает кастрюлями и отпихивает в сторону собачьи мисочки, чтобы войти во внутреннюю дверь. Затем она услышала, как он возвращается.
— Какой сегодня день? — спросила Чармейн.
В руках у Питера была огромная кастрюля, и он поставил ее на огонь — раздалось шипение.
— Я тебе скажу, если ты скажешь мне, где у чародея мыло, — ответил Питер.
— Вот зараза! — рассердилась Чармейн. — В кладовой, в мешке из-под корма для Потеряшки, на нем еще написано что-то про собак. Так какой сегодня день?
— Тряпки, — ответил Питер. — Сначала скажи мне, где взять тряпки. Известно ли тебе, что в кладовой появилось еще два мешка с бельем?
— Не знаю я, где тряпки! — в сердцах воскликнула Чармейн. — Какой сегодня день?!
— Сначала тряпки, — ответил Питер. — Чародей не отвечает на мои вопросы.
— Он же не знал, что ты здесь будешь, — фыркнула Чармейн. — Уже среда?
— Не понимаю, почему он этого не знал, — заявил Питер. — Он получил мое письмо. Спроси, где тряпки.
Чармейн вздохнула.
— Дедушка Вильям, — проговорила она. — Этот дурачок желает знать, где тряпки, скажите ему, пожалуйста.
Ласковый голос ответил:
— Представьте себе, душенька, я едва не забыл о тряпках. Они в ящике стола.
— Сегодня вторник, — сказал Питер и рывком выдвинул ящик, едва не стукнув им Чармейн прямо в живот. И сообщил, доставая оттуда кипы кухонных полотенец и тряпок: — Я точно знаю, что сегодня вторник, потому что отправился в дорогу в субботу и путь занял три дня. Довольна?
— Благодарю, — сказала Чармейн. — Так мило с твоей стороны. Значит, завтра мне, к сожалению, придется отлучиться в город. Возможно, на весь день.
— Как удачно, что я здесь и есть кому присмотреть за домом, правда? — сказал Питер. — Куда это ты собралась?
— Король, — сообщила Чармейн с большим достоинством, — попросил меня прийти помочь ему.

Не веришь — прочитай.
Питер взял письмо и проглядел его.
— Ясно, — кивнул он. — Ты организовала все так, чтобы быть в двух местах одновременно. Остроумно. А раз так, будь добра, прекрати сидеть сложа руки и помоги мне перемыть всю посуду прямо сейчас, как только вода нагреется.
— С какой стати? Я ее не пачкала, — отозвалась Чармейн. Она сунула письмо в карман и встала. — Я пошла в сад.
— Я ее тоже не пачкал, — возразил Питер. — И это твой дедушка, а не мой разозлил кобольдов.
Чармейн молча метнулась мимо него в гостиную.
— Тоже мне приличное воспитание! — крикнул Питер ей вслед. — Ты просто лентяйка, вот ты кто!
Чармейн и ухом не повела и метнулась дальше, к входной двери. За ней увязалась Потеряшка, умильно путаясь под ногами, но Чармейн так злилась на Питера, что на Потеряшку уже не хватило сил.
— Вечно придирается! — бурчала она. — Как только ступил на порог, так и начал и не может уняться! Как будто у самого нет недостатков! — И она распахнула входную дверь.
И ахнула. Кобольды даром времени не теряли. Ни секундочки. Да, кусты они не состригли, потому что она им запретила, зато срезали все до единого розовые цветы и почти все бордовые и белые. Дорожка была устлана розовыми и лиловыми зонтиками гортензий, и было видно, что среди кустов лежит еще больше цветов. Чармейн издала яростный вопль и бросилась их подбирать.
— Лентяйка, значит?! — бормотала она, собирая головки гортензий в подол. — Ой, бедный, бедный дедушка Вильям! Какой кошмар. Он ведь любит, чтобы гортензии были разноцветные! Ох, мелкие пакостники!
Чармейн пошла к столу под окном кабинета, чтобы выгрузить цветы на него, и обнаружила у стены корзину. Она прихватила ее с собой, чтобы собрать гортензии, лежавшие среди кустов. Потеряшка прыгала вокруг, принюхивалась и пофыркивала, а Чармейн собирала срезанные головки, пока не набрала целую корзину. И не без яда посмеялась, когда обнаружила, что кобольды не очень-то разобрались, что считать синим, а что нет. Они оставили большинство бирюзовых и зеленоватых соцветий и некоторые сиреневые, а с одним кустом им, наверное, пришлось совсем туго, потому что каждый цветок в каждом зонтике был розовый в серединке и голубой по краям. Судя по множеству крошечных следов вокруг этого куста, кобольды устроили из-за него митинг. В итоге половину цветов они состригли, а вторую половину оставили.
— Видали? Не так-то это просто, — вслух сказала Чармейн на тот случай, если кобольды спрятались где-то здесь и слышат ее. — А на самом деле это вандализм, и я надеюсь, что вам стыдно.
Она оттащила к столу последнюю корзину, повторяя про себя: «Вандалы. Безобразники. Мелкие противные твари!» Она надеялась, что хотя бы Ролло ее слышит.
У некоторых, самых крупных, соцветий были довольно длинные стебли, и Чармейн собрала из них большой розовый, лиловый и зеленовато-белый букет, а остальные рассыпала ровным слоем по столу, чтобы высушить на солнце. Она где-то читала, что если гортензии высушить, они сохраняют цвет, поэтому из них получаются хорошие зимние букеты. Дедушке Вильяму понравится, думала она.
— Вот видите, сидеть и читать очень даже полезно! — объявила она, ни к кому не обращаясь. Однако к этому времени она уже поняла, что пытается самоутвердиться в глазах всего мира — если не Питера, — потому что крайне возгордилась, когда получила письмо от короля.

Однако к этому времени она уже поняла, что пытается самоутвердиться в глазах всего мира — если не Питера, — потому что крайне возгордилась, когда получила письмо от короля.
— Ладно, — вздохнула она. — Пошли, Потеряшка.
Потеряшка вошла в дом вместе с Чармейн, но на пороге кухни задрожала и попятилась. Чармейн поняла, в чем дело, когда вошла в кухню и Питер посмотрел на нее поверх клубов пара из кастрюли. Он раздобыл где-то передник и расставил посуду на полу аккуратными стопками. И воззрился на Чармейн с праведным гневом.
— Тоже мне, кисейная барышня, — процедил он. — Просишь ее помочь помыть посуду, а она цветочки собирает!
— На самом деле нет, — ответила Чармейн. — Эти мерзкие кобольды состригли все розовые цветы!
— Правда? — сказал Питер. — Безобразие! Твой дедушка, наверное, очень расстроится, когда вернется. Положи цветы вон на то блюдо с яйцами.
Чармейн посмотрела на блюдо для пирога с пирамидой яиц, стоявшее среди чайников рядом с большим мешком мыльной стружки.
— А яйца куда? Погоди минуту.
Она пошла в ванную и сгрузила гортензии в раковину. В ванной было не по-хорошему влажно и отовсюду капало, однако Чармейн предпочла об этом не думать.
Она вернулась в кухню и заявила:
— Подкормлю кусты заваркой из чайников.
— В добрый путь, — съязвил Питер. — У тебя уйдет на это несколько часов. Как ты думаешь, вода уже нагрелась?
— Только пар идет, — определила Чармейн. — А должно булькать. И вовсе не несколько часов. Гляди.
Она выбрала две кастрюли побольше и начала выливать и вытряхивать в них заварку из чайников. Она как раз говорила: «В том, чтобы быть лентяйкой, есть свои преимущества, знаешь ли», как вдруг поняла, что стоит ей вытряхнуть чайник и поставить его обратно на стол, как чайник исчезает.
— Оставь хотя бы один, — встревоженно попросил Питер. — Хочется попить горячего.
Чармейн обдумала его просьбу и осторожно поставила последний чайник на табуретку. Он тоже исчез.
— Ну вот, — огорчился Питер.
Поскольку было понятно, что он изо всех сил старается восстановить мир, Чармейн сказала:
— Когда я разберусь с заваркой, можно будет попросить чай в гостиной. Мама привезла еще мешок еды.

Питер заметно приободрился.
— Тогда давай поедим как следует, когда перемоем посуду, — предложил он. — Но сначала дела, что бы ты ни говорила.
И он заставил Чармейн делать дела, несмотря на отчаянное сопротивление. Когда она вернулась из сада, Питер подошел, отобрал у нее книгу и вручил взамен большое полотенце, чтобы повязать вместо передника. Потом он отвел ее в кухню, где началось загадочное и страшное действо. Питер сунул ей в руки второе полотенце.
— Я мою, ты вытираешь, — распорядился он, снял бурлящую кастрюлю с огня и вылил половину горячей воды на насыпанную в раковину мыльную стружку.

Взял ведро с холодной водой из водокачки и вылил половину туда же.
— Зачем ты это делаешь? — спросила Чармейн.
— Чтобы не ошпариться, — отозвался Питер, положил в смесь вилки и ножи и поставил стопку тарелок. — Ты что, вообще ничего не знаешь?
— Нет, — фыркнула Чармейн.
Она раздраженно подумала, что ни в одной из множества книг, которые она прочитала, мытье посуды даже не упоминалось — тем более не объяснялось, как именно это делается. Она наблюдала, как Питер ловко стряхивает тряпкой старый-старый обед с узорчатой тарелки. Из пены тарелка вынырнула чистой и яркой. Теперь узор Чармейн понравился, и она даже подумала, что это, наверное, волшебство. Она смотрела, как Питер обмакнул тарелку в другое ведро, чтобы ополоснуть ее. Затем он вручил тарелку ей.
— Что мне с ней делать? — поинтересовалась Чармейн.
— Как — что? Вытри насухо, — сказал Питер. — Потом поставь на стол.
Чармейн попыталась так и поступить. На это кошмарное занятие у нее ушла уйма времени. Казалось, полотенце не желает впитывать воду, а тарелка так и норовила выскользнуть из рук. Чармейн вытирала так медленно, а Питер мыл так быстро, что довольно скоро нагромоздил возле раковины целую гору тарелок и начал терять терпение. Естественно, в этот самый миг тарелка с самым красивым узором вывернулась у Чармейн из рук и упала на пол. В отличие от странных чайников она разбилась.
— Ой… — сказала Чармейн, глядя на осколки. — Как ее теперь починить?
Питер закатил глаза к потолку.
— Никак, — ответил он. — Постарайся больше ничего не ронять. — Он собрал осколки и бросил их в третье ведро. — Теперь я буду вытирать. А ты попробуй помыть, вдруг получится, а не то мы весь день провозимся. — Он выпустил воду, ставшую мутной и бурой, из раковины, собрал ножи, ложки и вилки и ссыпал в полоскальное ведро. К изумлению Чармейн, все они были теперь чистые и блестящие.
Чармейн посмотрела, как Питер снова наполняет раковину горячей водой с мылом, и сочла — в запальчивости, но не без оснований, — что он выбрал себе самую легкую часть работы.
Вскоре она поняла, что ошиблась. Работа оказалась отнюдь не легкой. На каждую посудину у нее уходила мучительная вечность, к тому же спереди она вся вымокла. А Питер то и дело возвращал ей чашки и тарелки, кружки и блюдца и утверждал, будто они грязные. И не позволил ей перемыть сначала собачьи мисочки — ни одной! — пока не будет вымыта вся человеческая посуда. Чармейн решила, что с его стороны это просто подлость. Потеряшка вылизала все мисочки так чисто, что Чармейн догадывалась — мыть их будет гораздо легче, чем все остальное. В довершение всего она вынула руки из пены и с ужасом увидела, что они все красные и покрыты непонятными морщинками.
— Наверное, я заболела! — закричала она. — У меня какая-то ужасная кожная болезнь!
Как же ей стало обидно и досадно, когда Питер в ответ рассмеялся!
Однако в конце концов пытке пришел конец. Чармейн с мокрым передом и сморщенными руками обиженно направилась в гостиную почитать «Посох о двенадцати ветвях» в косых лучах послеполуденного солнца, предоставив Питеру носить чистую посуду в кладовку.

Она уже чувствовала, что сойдет с ума, если ей не дадут спокойно посидеть и почитать. За целый день ни словечка не прочитала, думала она.
Питер помешал ей гораздо раньше, чем хотелось бы: он где-то раздобыл вазу, поставил в нее гортензии, притащил в гостиную и водрузил на стол прямо перед Чармейн.
— Где, говоришь, еда, которую привезла твоя мама? — спросил он.
— Что? — спросила Чармейн, глядя на него сквозь букет.
— Я сказал — еда, — повторил Питер. Потеряшка поддержала его — прижалась к ноге Чармейн и заурчала.
— А-а, — сказала Чармейн. — Угу. Еда. Получишь, если дашь слово, что ни единой тарелки не запачкаешь.
— Запросто, — ответил Питер. — Я такой голодный, что готов слизать все прямо с ковра.
Пришлось Чармейн оторваться от книги и вытащить мешок с пирогами из-за кресла, и они втроем съели огромное количество прекрасных пирогов и плюшек миссис Бейкер, а потом еще и попросили послеобеденный чай со столика на колесах (два раза). Во время этого пиршества Чармейн переставила вазу с гортензиями на столик на колесах, чтобы не мешала. Когда она посмотрела туда в следующий раз, вазы не было.
— Интересно, куда делись цветы, — сказал Питер.
— Сядь на столик — узнаешь, — предложила Чармейн.
Однако, к досаде Чармейн, Питер не был готов к таким жертвам во имя науки. За едой Чармейн ломала себе голову, как бы выставить Питера вон и отправить обратно в Монтальбино. Дело было даже не в том, что он ей отчаянно не нравился. Дело было в том, что ее раздражала необходимость делить с ним дом. И она заранее знала — Питер даже не успел ей ничего сказать, — что теперь он заставит ее вытряхнуть грязное белье из мешков и выстирать его. При мысли о том, что придется опять возиться с грязной горячей водой, Чармейн бросило в дрожь.
Хорошо хоть завтра меня здесь не будет, подумала она, и он не заставит меня стирать.
Внезапно она разнервничалась до ужаса. Она увидит короля. Писать ему было безумие, чистой воды помешательство, а теперь придется пойти в Королевскую резиденцию и увидеть его. Аппетит у нее пропал. Она подняла глаза от последнего сдобного коржика и обнаружила, что за окном уже темно. В доме загорелся волшебный свет, он наполнял комнату сиянием, похожим на сияние солнца, но окна были черные.
— Я иду спать, — объявила Чармейн. — У меня завтра тяжелый день.
— Если этот твой король хоть в чем-то смыслит, — отозвался Питер, — он вышвырнет тебя прочь, как только увидит. Тогда ты сможешь вернуться и выстирать белье.
Поскольку именно такого развития событий Чармейн боялась больше всего, она ничего не ответила. Молча подхватила «Мемуары экзорциста» — легкое чтение на ночь, — прошагала за дверь и повернула налево, в коридор со спальнями.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой в Королевскую резиденцию прибывает целая толпа

Спала Чармейн беспокойно.

Отчасти дело было в «Мемуарах экзорциста», автор которых, очевидно, всю жизнь занимался всевозможными потусторонними явлениями и прочими странностями, о чем он и написал самым что ни на есть обыденным тоном, отчего у Чармейн сложилось твердое впечатление, что привидения, несомненно, существуют на самом деле и по большей части особы крайне неприятные. Полночи она дрожала от страха и жалела, что не знает, как включить волшебный свет.
Отчасти беспокойство было вызвано и Потеряшкой, которая решила, будто имеет полное право спать на подушке Чармейн. Но в основном беспокоили Чармейн именно нервы — она очень разволновалась, вот и все, — а еще то, что она совершенно не представляла себе, который час. Она постоянно просыпалась с мыслью: «Вдруг я проспала?!» Окончательно она проснулась в сером предрассветном сумраке, услышала, как где-то щебечут птички, и уже совсем было решила встать. Но все-таки умудрилась заснуть еще раз — и когда она проснулась, солнце стояло уже высоко.
— Помогите! — закричала Чармейн и сбросила одеяло, случайно скинув вместе с ним на пол и Потеряшку, и заскакала по комнате в поисках приличной одежды, которую специально достала и приготовила с вечера. Пока она натягивала парадную зеленую юбку, ей в голову наконец-то пришла разумная мысль.
— Дедушка Вильям! — заверещала она. — Как узнать, который час?
— Постучите по левому запястью, душенька, — ответил ласковый голос, — и скажите: «Который час?»
Чармейн вдруг поняла, что голос звучит слабее и тише, чем раньше. Оставалось надеяться, что это ослабели чары, а не сам дедушка Вильям, где бы он сейчас ни был.
— Который час?
Она думала, что услышит голос, а скорее всего, появятся часы. Жители Верхней Норландии обожали часы. У самой Чармейн дома их было семнадцать, в том числе в ванной. Она мимоходом удивлялась, что у дедушки Вильяма нигде нет даже ходиков с кукушкой, но теперь поняла почему: когда она задала вопрос, оказалось, что она попросту
знает, который час. Восемь утра. «Мне же надо не меньше часа на дорогу!» — ахнула Чармейн и кинулась в ванную, на ходу засовывая руки в рукава парадной шелковой блузки.
Там, причесываясь перед зеркалом, она разнервничалась еще больше. Ее отражение, по которому отчего-то ползли капельки воды, из-за рыжей косы на плече выглядело недопустимо юным. Король сразу поймет, что я еще школьница, думала Чармейн. Но размышлять об этом было некогда. Чармейн метнулась из ванной налево через ту же самую дверь и ворвалась в теплую прибранную кухню.
У раковины теперь громоздилось целых пять мешков белья, но Чармейн было некогда об этом тревожиться. К ней, жалобно скуля, подбежала Потеряшка, а потом просеменила обратно к очагу, где по-прежнему полыхал веселый огонь. Чармейн уже собиралась постучать по стене рядом с очагом и попросить завтрак, но тут сообразила, почему Потеряшка скулит. Потеряшка стала такая маленькая, что не могла дотянуться хвостом до очага. Поэтому Чармейн постучала и сказала: «Собачий корм, пожалуйста», а уже потом попросила завтрак себе.
Сидя за чистым столом и глядя, как Потеряшка у ее ног деловито вылизывает мисочку, Чармейн торопливо уничтожала завтрак, не в силах удержаться от мысли, что все-таки гораздо приятнее, когда в кухне чисто и убрано. И от Питера есть польза, думала она, наливая себе последнюю чашечку кофе. Тут она подумала, что надо постучать по запястью еще раз. Узнав, что уже без шести минут девять, Чармейн в панике вскочила.

И от Питера есть польза, думала она, наливая себе последнюю чашечку кофе. Тут она подумала, что надо постучать по запястью еще раз. Узнав, что уже без шести минут девять, Чармейн в панике вскочила.
— Это же надо — столько копаться! — громко воскликнула она и помчалась обратно в спальню за элегантным жакетом.
Возможно, именно потому, что ей пришлось надевать жакет на бегу, она умудрилась свернуть за дверью не в ту сторону и оказалась в очень странном месте. Это была длинная узкая комната с протянутыми повсюду трубами, а посередине стоял большой котел, покрытый загадочным синим мехом, и из него подтекала вода.
— Только этого не хватало! — сказала Чармейн и попятилась обратно в дверь.
Она снова оказалась в кухне.
— Хорошо, что я знаю дорогу отсюда, — сказала она, промчалась через гостиную и побежала к входной двери. На крыльце она едва не опрокинула крынку молока, оставленную, видимо, для Ролло.
— Он ее не заслужил! — фыркнула она и хлопнула дверью.
И помчалась по дорожке между обезглавленных гортензий к калитке, которая с лязгом затворилась за ней. Тут Чармейн несколько замедлила шаг, потому что пытаться пробежать несколько миль, отделявших ее от Королевской резиденции, было бы глупо, но шла она все равно стремительно и была уже у первого поворота, когда позади снова раздался лязг калитки. Чармейн повернулась. За ней во всю мочь своих коротеньких ножек бежала Потеряшка. Чармейн вздохнула и двинулась обратно, ей навстречу. Увидев, что она приближается, Потеряшка радостно запрыгала и затявкала от удовольствия.
— Нет, Потеряшка, — строго сказала Чармейн. — Ты со мной не идешь. Домой! — Она сурово показала в сторону домика дедушки Вильяма. — Домой, кому говорят!
Потеряшка повесила ушки, села и просительно поджала передние лапки.
— Нет! — скомандовала Чармейн и снова показала на домик. — Домой!
Потеряшка повалилась на землю обиженным белым комочком, виляя кончиком хвоста.
— Ну в самом деле! — сказала Чармейн. А поскольку Потеряшка, как видно, твердо решила так и остаться посреди дороги, Чармейн пришлось взять ее на руки и побежать с ней обратно к домику дедушки Вильяма.
— Я не могу взять тебя с собой, — объясняла она, запыхавшись от быстрого бега. — Я должна встретиться с королем, а на встречу с королями собак не берут. — Она распахнула калитку дедушки Вильяма и сгрузила Потеряшку на дорожку. — Вот. Сидеть!
Она захлопнула калитку прямо перед укоризненной мордочкой Потеряшки и снова зашагала по дороге. На ходу она встревоженно постучала по запястью и спросила: «Который час?» Но теперь, когда она оказалась за границами владений дедушки Вильяма, чары не действовали. Чармейн знала только одно: время идет. Она перешла на рысь.
Калитка за ее спиной лязгнула опять. Чармейн обернулась и увидела, что за ней снова семенит Потеряшка. Чармейн застонала, развернулась, побежала навстречу Потеряшке, сгребла ее и снова плюхнула на дорожку за калиткой.
— Будь хорошей собачкой, сиди тут! — выдохнула она и побежала прочь.
Калитка за спиной лязгнула, Потеряшка снова засеменила следом.
— Я завизжу! — проговорила Чармейн.

— Я завизжу! — проговорила Чармейн. Она вернулась и плюхнула Потеряшку за калитку в третий раз. — Сиди тут, глупая ты собачонка! — И она бросилась бежать в сторону города.
Однако лязг за спиной раздался и на этот раз. По дороге застучали крошечные лапки.
Чармейн повернулась и помчалась навстречу Потеряшке с воплем:
— Потеряшка, да просто зла не хватает! Я же опоздаю! — Тут уж она подхватила Потеряшку на руки и потащила в город, пыхтя: — Ладно. Ты победила. Мне пришлось взять тебя, потому что иначе я опоздаю, но я этого не хотела, Потеряшка! Ясно тебе? — Потеряшка была в восторге. Она вывернула шею и лизнула Чармейн в подбородок. — Нет уж, перестань! — сказала Чармейн. — Мне это неприятно. Я рассердилась. Горе мое луковое, вот ты кто. Сиди смирно, а то уроню.
Потеряшка устроилась у нее на руках и удовлетворенно вздохнула.
— Гр-р-р! — сказала Чармейн и поспешила дальше.
Чармейн решила, что, когда она будет огибать отвесный утес, надо обязательно посмотреть наверх, чтобы проверить, не прыгнет ли на нее с лужайки наверху лаббок, но к этому времени она уже так спешила, что начисто забыла о лаббоке и попросту рысила вперед. К ее величайшему удивлению, стоило ей завернуть за утес, как город оказался чуть ли не у нее перед носом. Чармейн не помнила, чтобы он был так близко. Вот они, и особняки, и башни, розовые, сверкающие в утреннем свете, — совсем недалеко, рукой подать. Видимо, пони тетушки Семпронии старался по пути сюда показать, как он перетрудился, решила Чармейн, шагая по дороге между первыми домами.
Дорога спустилась к мосту и превратилась в грязную улицу. Чармейн припомнила, что эта окраина города показалась ей нищей и неприятной, и испуганно ускорила шаг. Но хотя большинство прохожих выглядели бедно, никто из них, похоже, не обращал на Чармейн особого внимания, — а если и обращали, то замечали только Потеряшку, которая бодро выглядывала из объятий Чармейн.
— Симпатичная собачка, — заметила женщина, тащившая на рынок гирлянды луковиц, когда Чармейн проходила мимо.
— Симпатичное чудовище, — буркнула Чармейн. Женщина очень удивилась. Потеряшка протестующе заерзала. — Да-да, ты такая и есть, — прошипела ей Чармейн, когда они дошли до кварталов, где и улицы были пошире, и дома покрасивее. — Ты хулиганка и шантажистка, а если я из-за тебя опоздаю, то никогда тебя не прощу.
Когда они добрались до Рыночной площади, большие часы на здании городского совета пробили десять. И тут Чармейн нежданно-негаданно пришлось думать уже не о том, как успеть к назначенному времени, а о том, как растянуть десятиминутный путь на полчаса. Королевская резиденция была, можно сказать, за углом. По крайней мере можно было никуда не бежать и остыть. Солнце уже разогнало туман, спустившийся с гор, и от его жарких лучей и тепла от тельца Потеряшки Чармейн всерьез запарилась. Она направилась в обход по набережной, устроенной высоко над рекой, — бурная, коричневая, она несла свои воды к огромной долине за городом, — и перешла на прогулочный шаг. На набережной было три ее любимых книжных магазина. Чармейн пробралась между другими прогуливающимися и заглянула в витрины.
— Славная собачка, — сказали ей по пути несколько человек.
— Ха! — сказала Чармейн Потеряшке.

— Много они знают!
Она оказалась на Королевской площади, как раз когда большие часы загудели, собравшись отбивать полчаса. Чармейн стало приятно. Но когда она стала под бой часов переходить площадь, ей уже было не так приятно — и, кстати, уже далеко не жарко. Она замерзла и чувствовала себя маленькой и никчемной. Ей пришло в голову, что приходить сюда было глупо. Она повела себя как дурочка. Здесь на нее только посмотрят — и отправят обратно. Особенно ее подкосило сверкание золотой кровли. Чармейн даже обрадовалась, когда язычок Потеряшки опять лизнул ее в подбородок. Ступив на крыльцо у парадной двери Королевской резиденции, она так распереживалась, что едва не повернулась и не убежала прочь.
Но Чармейн твердо сказала себе, что именно этого и хотела. Хотя сейчас я и не уверена, что так уж этого хочу, подумала она. К тому же всем известно, да-да, что эта кровля — всего-навсего жесть, которую заколдовали, чтобы она выглядела как золото, — добавила она про себя, после чего взялась за огромный позолоченный дверной молоток и отважно постучала им по двери. Тут колени пригрозили, что сейчас подогнутся, и Чармейн подумала, не стоит ли и в самом деле убежать. Она стояла, вся дрожа и изо всех сил прижав к себе Потеряшку.
Дверь открыл старенький-старенький слуга. Дворецкий, наверное, подумала Чармейн, пытаясь вспомнить, где она его уже видела. Наверное, встречала на улице по пути в школу, решила она.
— Э-э-м-м… — сказала она. — Меня зовут Чармейн Бейкер. Король написал мне письмо… — Она перехватила Потеряшку одной рукой, чтобы второй достать письмо из кармана, но не успела его вытащить, как старенький дворецкий распахнул дверь и отступил в сторону.
— Прошу вас, входите, мисс Шарман, — произнес он дребезжащим старческим голоском. — Его величество ждет вас.
И вот Чармейн словно бы со стороны наблюдала, как входит в Королевскую резиденцию, пошатываясь не меньше старенького дворецкого. Дворецкий так согнулся под бременем лет, что, когда Чармейн пошатываясь шагнула за порог, его лицо оказалось вровень с мордочкой Потеряшки.
Он остановил Чармейн дрожащей старческой рукой:
— Прошу вас, мисс, держите собачку покрепче. Нехорошо, если она убежит и потеряется.
Чармейн услышала собственную скороговорку:
— Ах, я так рассчитывала, что ее можно будет принести, я уверена, что она ни на шаг от меня не отойдет, понимаете, она ни за что не хотела остаться, вот мне и пришлось ее взять и нести всю дорогу, иначе я бы…
— Очень хорошо, мисс, — сказал дворецкий, с усилием закрывая тяжелую дверь. — Его величество — большой любитель собак. Более того, его несколько раз кусали, когда он пытался подружиться с… по правде говоря, мисс, у нашего повара из Раджпухта есть пес, которого никак нельзя назвать миролюбивым созданием. Известно, что он убивает других собак, если им случается нарушить границы его территории.
— Какой ужас, — слабым голосом произнесла Чармейн.
— Вот именно, — сказал старенький дворецкий. — Прошу вас, мисс, идите, пожалуйста, за мной.
Следуя за дворецким по широкому каменному коридору, Чармейн так крепко прижала Потеряшку к себе, что та заерзала. В резиденции было холодно и довольно темно. Чармейн даже удивилась: здесь не было никаких украшений и почти никаких следов царственной роскоши, если не считать двух-трех больших коричневых картин в потускневших золоченых рамах.

На стенах то и дело попадались бледные прямоугольники — там, где раньше висели картины, — но Чармейн страшно разволновалась и поэтому не стала думать о том, куда они подевались. С каждым шагом она все больше зябла и становилась все тоньше и ничтожнее, пока не почувствовала, что стала малюсенькая, как Потеряшка.
Дворецкий остановился и со скрипом отворил массивную квадратную дубовую дверь.
— Ваше величество, мисс Шарман Бейкер, — объявил он. — И собака.
После чего уковылял прочь.
Чармейн взяла себя в руки и проковыляла в комнату. Кажется, трясучка у дворецкого заразная, подумала она и даже не отважилась на реверанс, испугавшись, что ноги у нее подкосятся.
Комната оказалась огромной библиотекой. В обе стороны тянулись мрачные коричневые стеллажи. Запах старых книг, который Чармейн вообще-то любила, валил с ног. Прямо перед ней стоял огромный дубовый стол, загроможденный стопками книг и кипами пожелтелых от времени бумаг; на ближнем краю бумаги были поновее и побелее. По эту сторону стола стояло три больших резных кресла вокруг переносной угольной жаровни в виде крошечной железной корзинки. Корзинка стояла на чем-то вроде железного столика, а столик — на истертом чуть ли не до дыр ковре. В двух из трех кресел сидела пожилая пара. Старик был крупный, с ухоженной седой бородой и (это выяснилось, когда Чармейн отважилась взглянуть ему в лицо) добрыми выцветшими голубыми глазами, окруженными сетью морщинок. Чармейн сразу поняла, что это, наверное, и есть король.
— Подойдите, милочка, — пригласил он, — и садитесь. Посадите собачку поближе к огню.
Чармейн снова взяла себя в руки и сделала так, как велел король. К ее облегчению, Потеряшка, судя по всему, сообразила, что здесь надо вести себя примерно. Она солидно уселась на ковер и вежливо помахала хвостиком. Чармейн пристроилась на краешке резного кресла и дрожала с ног до головы.
— Позвольте представить вам мою дочь, — сказал король. — Принцесса Хильда.
Принцесса Хильда была тоже старенькая. Если бы Чармейн не знала, что она дочь короля, то решила бы, что они с королем ровесники. Главное отличие между ними состояло в том, что принцесса выглядела в два раза царственнее короля. Она была крупная, в отца, с очень аккуратной серо-стальной прической и в твидовом костюме — таком простом и такого скучного твидового цвета, что Чармейн сразу поняла: это очень аристократический костюм. Единственным ее украшением было массивное кольцо на старческой руке со взбухшими венами.
— Какая прелестная собачка, — твердо и безапелляционно постановила принцесса. — Как ее зовут?
— Потеряшка, ваше высочество, — выдавила Чармейн.
— Давно ли она у вас? — спросила принцесса.
Чармейн сообразила, что принцесса беседует с ней, чтобы успокоить, и от этого разволновалась еще сильнее.
— Нет… э-м-м… то есть… — промямлила она. — Дело в том, что она бродячая. Ну… это… дедушка Вильям так говорит. Наверное, она у него недавно, потому что он даже не знал, что она… э-м-м… су… ой, в смысле, девочка. Вильям Норланд, вы его, наверное, знаете. Чародей.
На это король с принцессой хором сказали «О!» — а король спросил:
— Надо полагать, вы родственница чародею Норланду, милочка?
— Он наш большой друг, — добавила принцесса.

Чародей.
На это король с принцессой хором сказали «О!» — а король спросил:
— Надо полагать, вы родственница чародею Норланду, милочка?
— Он наш большой друг, — добавила принцесса.
— Я… м-м… вообще-то он двоюродный дедушка моей тетушки Семпронии, — призналась Чармейн.
Почему-то обстановка после этого стала гораздо теплее. Король с явным интересом спросил:
— Полагаю, вы не знаете, как сейчас чувствует себя чародей Норланд?
Чармейн помотала головой:
— К сожалению, нет, ваше величество, но, когда эльфы его забирали, он выглядел просто ужасно.
— Неудивительно, — заявила принцесса Хильда. — Бедный Вильям. А теперь, мисс Бейкер…
— А… а… пожалуйста, называйте меня Чармейн, — пролепетала Чармейн.
— Очень хорошо, — снизошла принцесса. — Нам пора перейти к делу, дитя мое, поскольку вскоре я должна покинуть вас, чтобы встретить гостью.
— Моя дочь уделит вам около часа, — сказал король, — и объяснит, чем мы заняты в библиотеке и как вы поможете нам наилучшим образом. Дело в том, что по вашему почерку мы заключили, что вы довольно молоды и, видимо, по этой причине не обладаете достаточным опытом. — Он наградил Чармейн неотразимой улыбкой. — Мы так признательны вам за то, что вы предложили нам помощь, милочка. Никому и в голову не приходило, что нам надо помочь.
Чармейн почувствовала, как к щекам приливает жар. Она понимала, что позорно краснеет.
— Рада служить, ваше… — с усилием пробормотала она.
— Пододвиньте кресло к столу, — перебила ее принцесса Хильда, — и приступим к работе.
Когда Чармейн поднялась и потащила тяжелое кресло по ковру, король предупредительно заметил:
— Надеемся, вам не будет слишком жарко у самого огня. Пусть сейчас и лето, но мы, старики, вечно мерзнем.
Чармейн по-прежнему бил холодный озноб.
— Ничуть, сир, — отозвалась она.
— По крайней мере Потеряшка очень довольна, — сказал король, показывая на собачку узловатым пальцем.
Потеряшка перекатилась на спину, болтая в воздухе всеми четырьмя лапками, и купалась в волнах тепла от жаровни. Ей явно было куда веселее, чем Чармейн.
— За работу, отец, — сурово приказала принцесса Хильда. Она взяла очки, висевшие на цепочке на шее, и поместила их на аристократический нос. Король взял пенсне. Чармейн взяла собственные очки. Если бы она так не нервничала, то захихикала бы от такого зрелища.
— Итак, — провозгласила принцесса, — у нас в библиотеке есть книги, бумаги и свитки пергамента. Мы с отцом трудились над каталогом всю жизнь и сумели описать приблизительно половину книг — по заглавию и по авторам, — и снабдили каждую номером, а также краткой аннотацией. Отец продолжит заниматься этим, а вы возьмете на себя мою главную обязанность — каталогизировать документы и свитки.

К сожалению, я только-только приступила к этому. Вот мой список.
Она открыла объемистую папку, полную бумаг, исписанных элегантным, похожим на паутинку почерком, и разложила их перед Чармейн.
— Как видите, у меня несколько главных разделов: «Семейные письма», «Хозяйственные документы», «Исторические записи» — и так далее. Ваша задача — разобрать каждую стопку бумаг и решить, к какому разделу отнести каждый документ. Затем пишете аннотацию в соответствующем разделе, после чего аккуратно кладете бумагу в одну из этих коробок с ярлыками. Пока что все ясно?
Чармейн, которая подалась вперед, чтобы взглянуть на красиво написанные перечни, испугалась, что кажется страшной дурой.
— Как мне поступить, мэм, — спросила она, — если я обнаружу документ, который не подходит ни под один из разделов?
— Очень хороший вопрос, — отметила принцесса Хильда. — Мы надеемся, что вы обнаружите очень много бумаг, которые не подходят под нашу классификацию. Найдя такой документ, немедленно проконсультируйтесь с моим отцом на тот случай, если это важная бумага. Если нет, положите ее в коробку с ярлыком «Разное». Итак, вот ваша первая порция документов. Я посмотрю, как вы их разбираете, чтобы увидеть, как пойдут у вас дела. Вот чистая бумага для списков. Чернила и перья здесь. Прошу, начинайте.
Она подтолкнула к Чармейн связку потрепанных бурых писем, перевязанных розовой ленточкой, и выжидающе откинулась на спинку кресла.
В жизни не получала такого отвратительного задания, подумала Чармейн. Она дрожащими руками развязала розовый узел и попробовала немного разгладить письма.
— Берите каждый документ за противоположные углы, — предупредила принцесса Хильда. — Не тяните слишком сильно.
Ну и ну, подумала Чармейн. Она покосилась на короля, который взял себе обветшалую книгу в кожаном переплете и внимательно перелистывал ее. Я надеялась, что это поручат мне, подумала Чармейн. Она со вздохом бережно развернула первое ломкое бурое письмо.
— Моя драгоценнейшая, роскошная, чудесная, любимая, — прочитала Чармейн. — Я так кошмарно скучаю по тебе… — Гм, — сказала она принцессе Хильде. — Нет ли у вас специальной коробки для любовных писем?
— Конечно есть, — ответила принцесса. — Вот она. Запишите дату и имя отправителя… кто это, кстати?
Чармейн заглянула в конец письма.
— Гм… Тут написано «Большой Дольфи».
Король с принцессой хором сказали: «Ну-ну!» — и рассмеялись, причем король расхохотался от души.
— Значит, это письма моего отца моей матери, — сказала принцесса Хильда. — Моя мать умерла уже много лет назад. Впрочем, неважно. Внесите в список.
Чармейн посмотрела, в каком состоянии бумага — ломкая, бурая: да, лет и вправду прошло много-много. Чармейн показалось странным, что король не возражает, чтобы она читала его письма, — но ни короля, ни принцессу это, очевидно, ничуть не смущало. Наверное, царственные особы устроены не так, как обычные люди, подумала Чармейн, заглядывая в следующее письмо. Оно начиналось словами: «Милый мой неотесанный толстячок».

Да уж. Чармейн прилежно принялась за дело.
Некоторое время спустя принцесса встала и аккуратно задвинула кресло под стол.
— Вполне удовлетворительно, — постановила она. — Я должна идти. Скоро появится моя гостья. Я по-прежнему жалею, отец, что не имела возможности обратиться к ее мужу.
— Дорогая, даже и не думай, — отозвался король, не поднимая головы от своих заметок. — Это было бы посягательство на чужое. Он же не наш придворный маг.
— О, это мне известно, — сказала принцесса Хильда. — Однако мне также известно, что в Ингарии целых два придворных мага. А наш бедный Вильям болен, возможно смертельно.
— В жизни нет места справедливости, дорогая, — сказал король, продолжая скрипеть пером. — Кроме того, Вильям ничего не добился — не более, чем мы сами.
— Это я тоже знаю, отец, — сказала принцесса Хильда и вышла из библиотеки.
Дверь закрылась за ней с тяжелым стуком.
Чармейн склонилась над следующей пачкой бумаг, изо всех сил притворяясь, будто не слушает. Ей показалось, что этот разговор не для посторонних ушей. Эта пачка была сложена и перевязана так давно, что листы слиплись друг с другом — сухие, буроватые, словно осиное гнездо, которое Чармейн как-то нашла дома на чердаке. Она принялась прилежно разлеплять слои.
— Кгхм, — сказал король. Чармейн подняла голову и увидела, что он ей улыбается, — перо повисло в воздухе, а пенсне посверкивает в ее сторону. — Я вижу, вы весьма деликатная барышня, — сказал он. — И наверняка почерпнули из нашего нынешнего разговора, что мы — и с нами ваш дедушка Вильям — ищем весьма важные документы. Классификация, которую разработала моя дочь, подскажет вам, что именно следует искать. Ключевые слова — «сокровищница», «доходы казны», «золото» и «Эльфийский Дар». Если вы обнаружите упоминания о каком-то из этих предметов, милочка, обязательно сразу же скажите мне.
От мысли, что придется искать такие важные материи, пальцы Чармейн на хрупкой бумаге стали холодными и неуклюжими.
— Да. Да, конечно, ваше величество, — сказала она.
К некоторому ее облегчению, в этой кипе бумаг не оказалось ничего, кроме списков товаров с ценами — причем неожиданно низкими. «Десять фунтов восковых свечей по два пенни за фунт — двадцать пенсов», — прочитала Чармейн. Да, пожалуй, такие цены были лет двести назад. «Шесть унций лучшего шафрана — тридцать пенсов. Девять брусков яблочных благовоний для окуривания главных палат — один фартинг». И так далее. Следующая страница была заполнена записями вроде: «Сорок элей
[7]льняных занавесей — сорок четыре шиллинга». Чармейн тщательно все записала, положила бумаги в коробку с ярлыком «Хозяйственные документы» и отклеила следующий листок.
— Ой! — воскликнула она.
Следующий лист гласил:
«Чародею Меликоту за чары, благодаря которым сто квадратных футов жестяной кровли выглядят как золотой купол, — 200 гиней».
— Что случилось, милочка? — спросил король, прижав страницу пальцем, чтобы не потерять место, где он прервал чтение.

Чармейн прочитала ему старинный счет. Король хохотнул и слегка покачал головой.
— Значит, это определенно колдовство, не так ли? — сказал он. — Признаться, я всегда надеялся, что это окажется настоящее золото, — а вы?
— Я тоже, но ведь крыша все равно выглядит как золотая, — утешила его Чармейн.
— Между прочим, отменно стойкие чары — продержались целых двести лет, — кивнул король. — И дорогие. Двести гиней в те дни были огромной суммой. Ну что ж… Впрочем, я и не надеялся преодолеть наши финансовые сложности за счет кровли. Кроме того, если бы мы забрались на крышу и сняли оттуда всю черепицу, это было бы неприлично. Смотрите дальше, милочка.
Чармейн стала смотреть дальше, но не нашла ничего, кроме того, что кто-то потребовал две гинеи за разбивку розария, а кто-то другой получил десять гиней за ремонт сокровищницы — нет, не кто-то другой, а тот же самый чародей Меликот, который сделал крышу!
— Думается мне, Меликот был знаток своего дела, — заметил король, когда Чармейн прочитала ему этот документ. — Видимо, создал себе репутацию на том, что подделывал драгоценные металлы. К тому моменту сокровищница совсем опустела. Я уже много лет знаю, что моя корона поддельная. Наверняка Меликот потрудился. Вы не проголодались, милочка? Не замерзли, не закоченели? Обычно мы не устраиваем ленч, моя дочь не слишком строго придерживается распорядка дня, однако я, как правило, примерно в это время прошу дворецкого принести чего-нибудь перекусить. Не хотите ли встать и размять ноги, пока я позвоню?
Чармейн поднялась и походила, отчего Потеряшка перекатилась на пузико и испытующе поглядела на нее, а король тем временем похромал к колокольчику у дверей. Совсем немощный, подумала Чармейн, но очень высокий. Как будто не может выдержать собственного роста. Пока они дожидались, когда кто-нибудь ответит на звонок, Чармейн воспользовалась случаем и взглянула на книги на полках. Похоже, тут были книги обо всем на свете вперемешку — путевые заметки рядом с учебниками по алгебре, стихи бок о бок с географическими атласами. Чармейн едва успела открыть том под названием «Разгадка всех тайн Вселенной», как дверь библиотеки распахнулась и вошел человек в высоком поварском колпаке и с подносом.
К удивлению Чармейн, король проворно юркнул за стол.
— Милочка, возьмите скорей собаку! — закричал он встревоженно.
Вошел другой пес — он жался к ногам повара, как будто чего-то опасался; это был прожженного вида зверь с узловатыми ушами и облезлым хвостом. На ходу он рычал. Чармейн сразу поняла, что это и есть тот пес, который убивает других собак, и быстро нагнулась и схватила Потеряшку.
Однако Потеряшка исхитрилась выскользнуть у нее из рук и засеменила навстречу псу повара. Рык стал громким и грозным. Клочковатая бурая шерсть встала дыбом. Выглядел пес так свирепо, что Чармейн не отважилась подойти к нему поближе. Тем не менее Потеряшка, казалось, ничуть не испугалась. Она самой небрежной походкой подошла прямо к рычащему псу, поднялась на коротенькие задние лапки и задорно потерлась носом о его нос. Пес попятился и от изумления перестал рычать. После чего поднял комковатые уши и — очень осторожно — потерся носом о нос Потеряшки в ответ. Потеряшка восторженно пискнула и подпрыгнула. В следующую секунду обе собаки весело скакали по всей библиотеке.
— Вот это да, — сказал король.

В следующую секунду обе собаки весело скакали по всей библиотеке.
— Вот это да, — сказал король. — Что ж, полагаю, все улажено. Джамал, в чем дело? Почему вы пришли вместо Сима?
Джамал — у которого, как заметила Чармейн, был только один глаз — подошел и с виноватой миной поставил поднос на стол.
— Наша принцесса забрала Сима, чтобы принять гостью, сир, — объяснил он. — Принести еду было некому, кроме меня. А мой пес увязался за мной и не желал отставать. Сдается мне, — добавил он, глядя на резвящихся собак, — что до этой минуты он никогда не радовался жизни. — Джамал поклонился Чармейн. — Прошу вас, почаще приводите сюда свою маленькую белую собачку, мисс Чаровница.

Он свистнул псу. Пес притворился, будто не слышит. Джамал направился к двери и снова свистнул.
— Еда, — посулил он. — Приходи за кальмарами.
На это прибежали обе собаки. И к удивлению и возмущению Чармейн, Потеряшка засеменила прочь рядом с псом повара — и дверь закрылась за обоими.
— Тревожиться не о чем, — заверил ее король. — Мне кажется, они подружились. Джамал приведет ее обратно. Весьма надежный человек, этот Джамал. Если бы не его пес, из него вышел бы идеальный повар. Давайте-ка поглядим, что он нам принес.
Джамал принес кувшин лимонада и блюдо хрустящих коричневых штучек под белой салфеткой.
— Ах! — сказал король, нетерпеливо приподняв салфетку. — Берите, милочка, пока горяченькие.
Чармейн так и сделала. Откусив всего кусочек, она уверилась в том, что Джамал готовит даже лучше, чем ее отец, а ведь мистер Бейкер слыл лучшим поваром в городе. Коричневые штучки оказались хрустящие и при этом мягкие, а их вкус, острый и пряный, был Чармейн в новинку. От них сразу хотелось лимонаду. Чармейн с королем уничтожили целое блюдо и осушили кувшин лимонада. После чего вернулись к работе. К этому времени они были уже накоротке. Чармейн больше не стеснялась спрашивать у короля все, что ей хотелось знать.
— Сир, а зачем понадобилось два бушеля розовых лепестков? — спросила она, и король ответил:
— В те годы людям нравилось посыпать ими пол в пиршественном зале. На мой взгляд, очень неопрятно. Только послушайте, что пишет этот философ о верблюдах, милочка! — И он зачитал отрывок из своей книги, от которого они оба расхохотались. С верблюдами философ определенно не ладил.
Прошло довольно много времени, когда дверь в библиотеку открылась и внутрь просеменила Потеряшка, — было видно, что она очень довольна собой. За ней следовал Джамал.
— Наша принцесса просит передать, сир, — сказал он, — гостья уже здесь. Сим подает чай в Передней гостиной.
— А, — сказал король. — С оладьями?
— И с пышками, — ответил Джамал и удалился.
Король захлопнул книгу и поднялся.
— Надо пойти поприветствовать гостью, — сказал он.
— Хорошо, я пока буду разбирать счета дальше, — сказала Чармейн.

— А те, о которых нужно будет спросить, сложу в отдельную стопку.
— Нет-нет, — сказал король. — Вы тоже идите, милочка. И возьмите с собой собачку. Помогает растопить лед, знаете ли. Эта дама — приятельница моей дочери. Я ее никогда не видел.
Чармейн опять ужасно разволновалась. Принцесса Хильда совершенно ее запугала, она была такая царственная, что при ней вздохнуть было невозможно, а все ее приятельницы наверняка ничем не лучше. Но отказаться было нельзя — король поджидал Чармейн, открыв перед ней дверь. Следом уже трусила Потеряшка. Пришлось Чармейн встать и пойти за ним. Передняя гостиная была просторная, уставленная выцветшими диванами с немного расшатавшимися подлокотниками и несколько потрепанной бахромой. Здесь на стенах тоже виднелись бледные прямоугольники на месте картин. Самый большой бледный прямоугольник был над помпезным мраморным камином, где, к радости Чармейн, полыхал веселый огонь. В гостиной, как и в библиотеке, было холодно, и Чармейн от волнения снова озябла.
Принцесса Хильда сидела прямо-прямо на диване у камина, куда Сим как раз катил большой столик на колесах. Как только Чармейн увидела Сима со столиком, то сразу поняла, где она его видела. Это было, когда она заблудилась и попала в конференц-зал и видела в незнакомом коридоре старичка со столиком на колесах. Как странно, подумала она. Сим неверными руками ставил на каминную плиту блюдо горячих оладий с маслом. При виде оладий Потеряшка завертела носом и метнулась к камину. Чармейн едва успела ее поймать. Когда она выпрямилась, крепко держа Потеряшку обеими руками, принцесса сказала:
— А, вот и мой отец-король.
Все в гостиной встали.
— Отец, — произнесла принцесса, — позвольте представить вам мою близкую подругу миссис Софи Пендрагон.
Король прохромал вперед, протянул руку — и большая комната сразу стала немного меньше. Чармейн раньше не понимала, какой он все-таки великан. Такой же высокий, как те эльфы, подумала она.
— Миссис Пендрагон, — сказал он. — Счастлив познакомиться с вами. Друзья моей дочери — мои друзья.
Миссис Пендрагон удивила Чармейн. Она была совсем молода, гораздо моложе принцессы, и одета в модное темно-бирюзовое платье, которое великолепно оттеняло рыжевато-золотистые волосы и зеленовато-голубые глаза. Какая она симпатичная, не без зависти подумала Чармейн. Миссис Пендрагон сделала королю книксен, когда он пожимал ей руку, и сказала:
— Я здесь, чтобы сделать все, что в моих силах, сир. Больше я ничего обещать не могу.
— Вот и славно, вот и славно, — ответил король. — Прошу вас, садитесь. Все садитесь. И давайте попьем чаю.
Все уселись — и зажужжала учтивая светская беседа. Сим ковылял вокруг, раздавая чашки с чаем. Чармейн почувствовала себя совсем чужой. Уверенная, что ей здесь не место, она забилась в уголок самого дальнего дивана и попыталась разобраться, кто здесь кто. Между тем Потеряшка степенно устроилась на диване рядом с Чармейн и сидела там скромно-прескромно. Взгляд ее не отрывался от господина, разносившего оладьи. Этот господин был такой тихий и бесцветный, что стоило Чармейн отвести глаза, как она тут же забывала, как он выглядит, и ей приходилось смотреть снова, чтобы освежить его образ в памяти. Другой господин — у которого рот казался закрытым, даже когда он говорил, — был, насколько она поняла, королевский советник. Похоже, ему нужно было сообщить миссис Пендрагон массу секретных сведений, на что она постоянно кивала, а иногда моргала, словно слова советника ее удивляли.

Похоже, ему нужно было сообщить миссис Пендрагон массу секретных сведений, на что она постоянно кивала, а иногда моргала, словно слова советника ее удивляли. Другая дама, пожилая, была, судя по всему, фрейлина принцессы Хильды и отлично умела говорить о погоде.
— Не удивлюсь, если сегодня ночью снова не будет дождя, — ворковала она, когда бесцветный господин возник рядом с Чармейн и предложил ей оладьи. Потеряшкин нос жадно перекосился в сторону блюда.
— О, благодарю вас, — сказала Чармейн — ей было приятно, что о ней не забыли.
— Возьмите две, — посоветовал бесцветный господин. — Его величество наверняка съест все остальные.
Король в это время расправлялся с двумя пышками за раз, положив одну на другую, и смотрел на оладьи так же жадно, как Потеряшка.
Чармейн снова поблагодарила господина и взяла две. Она в жизни не ела таких масляных оладий. Потеряшка снова повела носом и ткнулась им в руку Чармейн.
— Ладно, ладно, — пробурчала Чармейн, пытаясь отломить кусочек, не накапав на диван маслом.
Масло потекло по пальцам и едва не попало в рукава. Она принялась вытираться носовым платком, а фрейлина тем временем договорила все, что в принципе можно было сказать о погоде, и обратилась к миссис Пендрагон.
— Принцесса Хильда говорит, у вас прелестный мальчик, — сказала она.
— Да. Морган, — ответила миссис Пендрагон.
Видимо, ей тоже приходилось сражаться с маслом — она промокала пальцы платком и явно нервничала.
— Сколько Моргану лет, Софи? — спросила принцесса Хильда. — Когда я видела его в последний раз, он был совсем крошкой.
— О, уже почти два, — ответила миссис Пендрагон и поймала крупную золотистую масляную каплю над самой юбкой. — Я оставила его с…
Дверь в гостиную отворилась. Показался толстенький малыш в грязном синем костюмчике, по лицу его катились слезы.
— Мама-мама-мама! — заходился он, ковыляя в гостиную. Но стоило ему увидеть миссис Пендрагон, как он просиял, протянул ручки, затопал к миссис Пендрагон и уткнулся ей в юбку. — Мама!
За ним в дверь вплыло встревоженное голубое создание в виде продолговатой слезинки с лицом спереди. На вид оно состояло из пламени. Его появление вызвало волну тепла и всеобщее «ах». Следом вбежала еще более встревоженная горничная.
За горничной шел маленький мальчик — Чармейн в жизни не видела такого ангелоподобного ребенка. У него была шапка белокурых кудрей, обрамлявшая ангельское бело-розовое личико. Глаза у него были большие, голубые и застенчивые. Точеный подбородочек покоился на жабо из белых-пребелых кружев, а всю остальную грациозную фигурку облегал нежно-голубой бархатный костюмчик с большими серебряными пуговицами. Когда дитя вошло в гостиную, его розовые губки бантиком сложились в смущенную улыбку, отчего на нежной щечке показалась очаровательная ямочка. Чармейн никак не могла взять в толк, почему миссис Пендрагон смотрит на мальчика с таким ужасом. Мальчик был поистине обворожительный. Ах, эти длинные загнутые ресницы!..
— …с моим мужем и его огненным демоном, — договорила миссис Пендрагон.
Лицо у нее залилось краской, и она испепелила ангелоподобного мальчика взглядом поверх головы малыша.

Лицо у нее залилось краской, и она испепелила ангелоподобного мальчика взглядом поверх головы малыша.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой у Питера возникают нелады с водопроводом

— Ой, мэм, ой, сир! — пропыхтела горничная. — Пришлось пустить их сюда. Маленький так расстраивался!
Эти слова были обращены к гостиной, в которой царила полнейшая неразбериха. Все вскочили, и кто-то уронил чашку. Сим кинулся спасать чашку, а король метнулся следом за блюдом с оладьями. Миссис Пендрагон стояла с Морганом на руках и испепеляла маленького мальчика взглядом, а создание, похожее на голубую слезинку, прыгало у нее перед лицом.
— Софи, я не виноват! — твердило оно взволнованным трескучим голосом. — Честное слово, я не виноват! Морган все плакал и звал тебя, и мы не смогли его успокоить!
Принцесса Хильда поднялась на ноги, и волнение тут же улеглось.
— Можете идти, — сказала она горничной. — Не переживайте так, это ни к чему. Софи, милая, я и не думала, что вы не держите няньку.
— Нет, не держу. И рассчитывала передохнуть, — сказала миссис Пендрагон. — Можно было бы предположить, — добавила она, яростно глядя на ангелоподобное дитя, — будто чародей и огненный демон способны справиться с одним маленьким ребенком на двоих.
— О, эти мужчины! — бросила принцесса. — Что до меня, сомневаюсь, что мужчины вообще способны справиться с чем бы то ни было. Разумеется, Морган и второй мальчик также станут нашими гостями, раз уж они здесь. Какие удобства требуются огненному демону? — спросила она у бесцветного господина.
Бесцветный господин растерялся.
— Буду рад получить камин с хорошим поленом, — протрещал огненный демон. — Вижу, у вас здесь уже есть такой. Больше мне ничего не нужно. Кстати, мэм, меня зовут Кальцифер.
И принцесса, и бесцветный господин явно вздохнули с облегчением.
Принцесса сказала:
— Да, конечно. Мне кажется, мы уже встречались в Ингарии два года назад, хотя и мимолетно.
— Кто же этот второй мальчуган? — радушно поинтересовался король.
— Сяфи моя тетуська, — сладеньким голоском прошепелявил маленький мальчик, поднял ангельское личико и устремил на короля взгляд огромных голубых глаз.
Миссис Пендрагон, судя по всему, пришла в ярость.
— Приятно познакомиться, — сказал король. — Как же вас зовут, мой юный друг?
— Сьветик, — пролепетал мальчик, с показной скромностью склонив кудрявую белокурую голову.
— Возьми оладью, Светик, — сердечно предложил король и протянул ему блюдо.
— Сьпаси-ибо, — проникновенно сказал Светик и взял оладью.
На это Морган властно простер толстую руку и загудел:
— Дай, дай, дай!
И голосил, пока король не дал оладью и ему.

На это Морган властно простер толстую руку и загудел:
— Дай, дай, дай!
И голосил, пока король не дал оладью и ему. Миссис Пендрагон усадила Моргана поесть на диван. Сим огляделся и предусмотрительно принес со столика скатерть. Скатерть моментально пропиталась маслом. Морган наградил улыбкой Сима, принцессу, фрейлину и советника — лицо у него все лоснилось.
— Овадуфка! — провозгласил он. — Кууфная овадуфка!
За всем этим Чармейн не сразу, но заметила, что миссис Пендрагон изловчилась запереть малютку Светика за диваном, на котором сидела. И волей-неволей услышала, как миссис Пендрагон свирепо спрашивает:
— Хоул, что ты затеял?
Миссис Пендрагон была в таком бешенстве, что Потеряшка вспрыгнула Чармейн на колени и укрылась там.
— Меня зябыли приглясить, — ответил сладенький голосок Светика. — Вот глупость. Сяфи, ты сяма здесь не разберефься. Тебе нузен я.
— Еще чего! — возразила Софи. — Неужели обязательно так пришепетывать?
— Дя, обязятельно, — ответил Светик.
— Тьфу! — сказала Софи. — Не смешно, Хоул. А ты притащил сюда Моргана…
— Я зе тебе говорю, — перебил ее Светик, — сь тех пор, как ты уехала, Морган посьтоянно плачет. Не верись мне — сьпроси Кальцифера!
— Кальцифер ничем не лучше тебя! — с чувством выдохнула Софи. — Не сомневаюсь, что вы даже не пытались его успокоить! Правда? Искали предлог, чтобы устроить бедной принцессе Хильде этот… этот
маскарад!
— Сяфи, она без нась пропадет, — серьезно прошепелявил Светик.
Этот разговор прямо-таки заворожил Чармейн, но тут, к несчастью, Морган огляделся в поисках матери и увидел Потеряшку, трепетавшую на коленях у Чармейн. Он оглушительно завопил: «Гав-гава!» — сполз с дивана, потянув за собой скатерть, и бросился на Потеряшку, выставив вперед обе масляные пятерни. Потеряшка в ужасе вспрыгнула на спинку дивана, встала там и затявкала. И она тявкала и тявкала — как несчастный больной в приступе лающего кашля, только еще и с подвизгиванием. Чармейн была вынуждена схватить Потеряшку и оттащить ее подальше от Моргана, поэтому странный разговор за диваном доносился до нее только обрывками, — кажется, миссис Пендрагон грозилась отправить Светика спать без ужина, а Светик дерзко отвечал: «Только попробуй, я тебе показю!»
Когда Потеряшка успокоилась, Светик с тоской произнес:
— Неузели я сявсем не хоросенький?
Послышался странный глухой удар — словно миссис Пендрагон настолько забыла о приличиях, что топнула ногой.
— Еще какой, — услышала Чармейн ее ответ. — Хорошенький до омерзения!
— Что ж, — заметила принцесса Хильда со своего места у камина, глядя, как Чармейн пятится от Моргана, — когда в доме дети, и вправду не соскучишься. Сим, дайте Моргану пышку, и поскорее.
Морган тут же сменил курс и побежал навстречу Симу и пышкам.

Чармейн услышала, как у нее потрескивают волосы. Она обернулась и обнаружила, что над плечом у нее завис огненный демон и смотрит на нее пылающими оранжевыми глазами.
— Ты кто? — спросил демон.
Сердце у Чармейн слегка подпрыгнуло, хотя Потеряшка сохраняла полнейшее спокойствие. Если бы я недавно не повстречалась с лаббоком, подумала Чармейн, я бы крепко испугалась этого Кальцифера.
— Я… э-э… я тут временно, помогаю разбирать библиотеку, — выдавила она.
— Значит, после поговорим, — протрещал Кальцифер. — А ты знаешь, что от тебя так и разит волшебством? И от тебя, и от твоей собаки.
— Это не моя собака. Ее хозяин — один чародей, — ответила Чармейн.
— Тот чародей Норланд, который устроил этот бедлам? — поинтересовался Кальцифер.
— Не думаю, чтобы дедушка Вильям устраивал бедлам, — обиделась Чармейн. — Он хороший!
— Совал нос всюду, куда не следует, — отозвался Кальцифер. — Чтобы устроить бедлам, не обязательно быть плохим. Возьми, к примеру, Моргана. — И упорхнул.
Своеобразная манера исчезать в одном месте и появляться в другом, подумала Чармейн, — будто стрекоза над озером.
К Чармейн подошел король, с довольным видом вытирая руки большой крахмальной салфеткой.
— Вернемся, пожалуй, в библиотеку, милочка. Надо убрать документы до завтра.
— Да, конечно, сир, — сказала Чармейн и последовала за ним к выходу.
Но не успели они уйти, как ангелоподобный Светик улизнул от разгневанной миссис Пендрагон и подергал за рукав фрейлину.
— Сказите, позялуйста, — спросил он с обворожительной улыбкой, — нет ли у вас игрусек?
Фрейлина была в замешательстве.
— Я не играю в игрушки, милый мальчик, — сказала она.
Морган поймал ее на слове.
— Игать! — завопил он, размахивая руками. — Игать, игать, игать!
На пол перед Морганом плюхнулся чертик в коробочке, крышка откинулась, и чертик выпрыгнул с громким «бонг!». Рядом рухнул большой кукольный дом, а следом посыпался град из дряхлых плюшевых мишек. Миг спустя рядом с чайным столиком водворилась обшарпанная лошадка-качалка. Морган заверещал от восторга.
— Пожалуй, пусть моя дочь сама занимает гостей, — сказал король, подталкивая Чармейн с Потеряшкой за порог.
Он закрыл дверь, за которой возникали все новые игрушки, а малютка Светик стоял смирно и скромно, в то время как все остальные метались туда-сюда в полнейшем смятении.
— Когда чародеи приезжают в гости, это часто вносит оживление, — заметил король по пути в библиотеку, — но я не знал, что колдовские способности проявляются в столь юном возрасте. Матерям таких детей, должно быть, приходится особенно трудно.

Полчаса спустя Чармейн уже возвращалась в домик дедушки Вильяма, а Потеряшка семенила за ней с таким же смирным и скромным видом, как у малютки Светика.

— Уф! — сказала ей Чармейн. — Знаешь, Потеряшка, у меня в жизни не было столько интересных событий за три дня!
И все равно ей было немного обидно. Конечно, король правильно поручил ей счета и любовные письма, но все равно ей хотелось, чтобы они по очереди занимались книгами. Как было бы прекрасно проводить хотя бы несколько часов в день, листая древний, заплесневелый том в кожаном переплете! Ведь Чармейн рассчитывала именно на такую работу. Ну, ничего. Как только она вернется в домик дедушки Вильяма, можно будет углубиться в «Посох о двенадцати ветвях», а лучше — в «Мемуары экзорциста»: такие книги приятнее читать при дневном свете. А может быть, вообще взять что-нибудь другое?
Чармейн так замечталась о хорошей книге, что обратная дорога пролетела незаметно — только пришлось снова взять Потеряшку на руки, когда та начала пыхтеть и волочить лапы. Чармейн с Потеряшкой в охапке пинком открыла калитку дедушки Вильяма и обнаружила, что на полпути к дому ее поджидает Ролло с ехидной усмешкой во все синее личико.
— Ну, а теперь что стряслось? — спросила у него Чармейн и всерьез задумалась о том, не схватить ли Ролло за шкирку и не запустить ли им в ближайшие гортензии.
Он был маленький, так что, наверное, полетел бы очень красиво, даже если швырять его одной рукой, потому что в другой Потеряшка.
— Эти цветы, которыми ты завалила садовый стол, — ответил Ролло. — Мне что, обратно их приделать, так, что ли?
— Нет конечно, — ответила Чармейн. — Они сушатся на солнце. Потом я заберу их в дом.
— Пф! — сказал Ролло. — Уют наводишь? Думаешь, чародей обрадуется?
— Не вашего ума дело, — надменно произнесла Чармейн и зашагала вперед, так что Ролло волей-неволей пришлось отпрыгнуть в сторону.
Он прокричал что-то ей вслед, когда она открывала входную дверь, но она и слушать не стала. Да, она понимала, что это невежливо. И захлопнула дверь, как он ни верещал.
Внутри, в гостиной, пахло уже даже не сыростью. Будто от застоявшегося пруда. Чармейн спустила Потеряшку на пол и с подозрением принюхалась. Потеряшка тоже. Из-под двери в кухню сочились длинные коричневые потеки непонятно чего. Потеряшка робко приблизилась к ним на цыпочках. Чармейн так же робко потрогала ближайший коричневый потек носком туфли. Он хлюпнул, как болото.
— Ну что еще натворил этот Питер? — простонала Чармейн. И распахнула дверь.
На полу кухни разлилась лужа в два дюйма глубиной. Чармейн увидела, что шесть мешков с грязным бельем у раковины снизу подмокли и потемнели.
— Да тьфу! — закричала она, захлопнула дверь, снова открыла ее и повернула налево.
Коридор был залит водой. Солнечный свет из окна играл на поверхности так, что было понятно — из ванной рекой течет. Рассвирепевшая Чармейн зашлепала туда. А ведь я всего-навсего хотела спокойно посидеть и почитать, думала она, и вот прихожу домой — а тут потоп!
Когда она добралась до ванной — Потеряшка печально подгребала следом — дверь открылась и оттуда выскочил Питер, весь мокрый и совершенно издерганный. Он был без башмаков, а брюки закатал до колен.
— Уф, ты вернулась, — сказал он, не дав Чармейн сказать ни слова.

Он был без башмаков, а брюки закатал до колен.
— Уф, ты вернулась, — сказал он, не дав Чармейн сказать ни слова. — Тут одна труба прохудилась. Я попробовал шесть разных заклятий, пытался ее залатать, но от них дыра только ездит туда-сюда. Хотел сейчас перекрыть воду прямо у мохнатого чана — хотя бы попробовать, — но, может быть, ты что-нибудь другое придумаешь?
— Какой мохнатый чан? — нахмурилась Чармейн. — А, это та штука, покрытая синим мехом! С чего ты взял, что это поможет? Тут все залито!
— Все остальное я уже пробовал! — зарычал на нее Питер. — Вода поступает откуда-то оттуда, иначе никак! Слышно, как она течет! Я думал, может, найти запорный кран…
— От тебя никакого проку! — зарычала в ответ Чармейн. — Пусти, я посмотрю!
Она отпихнула Питера и бросилась в ванную, подняв по пути приливную волну.
Труба и вправду прохудилась. Это была одна из труб между раковиной и ванной — в ней зияла продольная трещина, и вода хлестала оттуда веселым фонтаном. Там и сям на трубе виднелись серые волшебного вида бугры — наверное, шесть бесполезных заклятий, которые наложил Питер. Это все он виноват, зашипела про себя Чармейн. Это из-за него трубы раскалились докрасна. Просто зла не хватает!
Чармейн кинулась к фонтану из трещины и яростно зажала дыру обеими руками.
— Прекрати! — приказала она. Вода пробилась между пальцев и брызгала ей в лицо. — Прекрати сейчас же!
В результате трещина отъехала из-под ее ладоней вбок дюймов на шесть и облила водой и косу, и правое плечо Чармейн. Тогда Чармейн передвинула руки и снова зажала ее.
— Прекрати! Прекрати немедленно, кому говорю!
Трещина снова отъехала вбок.
— А, значит, ты так, да?! — выдохнула Чармейн и перехватила трубу.
Трещина отъехала. Чармейн принялась ее ловить. Не прошло и минуты, как ей удалось загнать дыру в угол над ванной, — теперь вода хлестала в ванну и благополучно стекала в слив. Чармейн держала ее там, перехватив трубу одной рукой, и думала, что теперь делать. Интересно, почему Питер до этого не додумался, проворчала она мысленно, вместо того чтобы метаться по дому и накладывать никому не нужные заклятья.
— Дедушка Вильям, — крикнула она, — как залатать протечку в ванной?
Ответа не было. Очевидно, дедушке Вильяму не пришло в голову, что Чармейн потребуется это знать.
— Вряд ли он умеет чинить водопровод, — сказал Питер с порога. — В чемодане тоже нет ничего дельного. Мне пришлось все оттуда вытащить и просмотреть.
— Что ты говоришь?! — вредным тоном сказала Чармейн.
— Да, там есть кое-что интересное, — продолжал Питер. — Я тебе покажу, если ты…
— Помолчи и дай мне подумать! — рявкнула Чармейн.
Видимо, Питер наконец понял, что Чармейн не в лучшем расположении духа. Он замолчал и стал ждать, а Чармейн стояла в ванне, держалась за трубу и думала. Нужно поймать дыру с двух сторон, чтобы она больше никуда не убежала. Сначала ловишь, потом заделываешь.

Сначала ловишь, потом заделываешь. Но как? Надо быстро, а то ноги уже все мокрые.
— Питер, — сказала Чармейн, — пойди принеси мне кухонных полотенец. Не меньше трех.
— Зачем? — спросил Питер. — Тебе не кажется, что…
— Живо! — рявкнула Чармейн.
К ее облегчению, Питер надулся и зашлепал прочь, бормоча что-то про невоспитанных раскомандовавшихся
драных кошек.Чармейн сделала вид, будто не слышит. Между тем отпустить дыру она не решалась, вода продолжала хлестать, и с каждой секундой Чармейн намокала все сильнее. Чтоб он провалился, этот Питер! Она положила другую ладонь на второй конец дыры и стала понемногу сдвигать руки вместе, напрягаясь изо всех сил.
— Закройся! — приказала она трубе. — Перестань протекать и закройся!
Вода нахально хлестала ей в лицо. Чармейн чувствовала, как трещина пытается улизнуть, но решила ни за что не отпускать ее. Она давила и давила. Я умею колдовать, мысленно сообщила она трубе. Я наложила заклятье. Я могу заставить тебя закрыться!
— Вот и закройся!
И у нее все получилось. Когда Питер добрел обратно и принес полотенца — всего два, — заявив, будто больше не нашел, Чармейн промокла до ниточки, зато труба снова стала целой. Чармейн взяла полотенца и обвязала их вокруг трубы по обе стороны того места, где была дыра. Потом она вытащила из-за ванны щетку для спины с длинной ручкой — это был единственный предмет, отдаленно напоминавший волшебный посох, — и постучала ею по полотенцам.
— Сидите здесь. И чтоб ни с места! — велела она полотенцам. После чего постучала щеткой по заделавшейся дыре. — А ты не смей открываться, — приказала она, — а не то пожалеешь!
Затем она наставила щетку на серые бугристые заклятья Питера и постучала по ним тоже.
— Убирайтесь! — скомандовала она. — Вон! От вас никакого проку!
И они послушно исчезли. Чармейн, раскрасневшись от собственного могущества, постучала по горячему крану у своих коленок.
— А ну, снова давай горячую воду, — приказала она, — и без глупостей! И ты тоже, — добавила она и дотянулась щеткой до горячего крана над раковиной. — Оба давайте горячую воду, только не слишком горячую, а не то я вам покажу! А вы давайте холодную! — распорядилась она, постучав по холодным кранам. Наконец она с громким плеском выбралась из ванны и постучала по воде на полу. — А ты убирайся! Исчезни, высохни, испарись! Вон! А то получишь!
Питер прошлепал к раковине, открыл горячий кран и сунул под него руку.
— Теплая! — сказал он. — У тебя получилось! Ох, как хорошо. Спасибо.
— Пф! — сказала Чармейн — она вся промокла, замерзла и разозлилась. — А теперь я пойду переоденусь и почитаю.
— Что, вытирать пол не поможешь? — жалобно спросил Питер.
Чармейн не понимала, почему, собственно, она обязана это делать. Но тут она заметила Потеряшку, которая пробиралась к ней по пузико в воде. Похоже, на полы щетка не подействовала.
— Ладно, — вздохнула Чармейн.

— Ладно, — вздохнула Чармейн. — Я, между прочим, весь день работала.
— Я тоже, — с чувством отозвался Питер. — Весь день носился туда-сюда, пытался заткнуть эту дыру. Давай вытрем пол хотя бы в кухне.
Поскольку в очаге по-прежнему скакало и трещало пламя, в кухне было совсем как в парилке. Чармейн протопала по теплой воде и открыла окно. Если не считать загадочно размножившихся мешков с бельем, которые насквозь промокли, все, кроме пола, осталось сухим. В том числе и открытый чемодан на столе.
За спиной у Чармейн Питер произнес какие-то странные слова, а Потеряшка заскулила.
Чармейн резко обернулась — и обнаружила, что Питер стоит с раскинутыми руками. На них сверкали крошечные язычки пламени — от кончиков пальцев до плеч.
— Схлыньте, о воды на полу! — пропел Питер.
Язычки пламени засверкали у него в волосах и на мокрой груди тоже. Самодовольное выражение лица сменилось испуганным.
— Ой, мама, — проговорил он.

Тут пламя охватило его с головы до ног, и он заполыхал не хуже костра. Тут уж Питер побелел от паники.
— Жжется! Спасите!
Чармейн кинулась к нему, схватила за горящую руку и толкнула в воду на полу. Ни к чему хорошему это не привело. Чармейн вытаращила глаза на это невероятное зрелище — пламя тлело под водой, Питер был окружен белыми пузырями пара, потому что вода начала кипеть, — и вдвое быстрее выволокла Питера обратно в облаке пара и брызгах кипятка.
— Сними заклятье! — закричала она, отдергивая руки от горячего рукава Питера.
— Я не знаю как! — взвыл Питер.
— Что это за чары? — заорала на него Чармейн.
— Чары против потопов из «Книги Палимпсеста», — промямлил Питер, — я понятия не имею, как их снимают!
— Какой ты дурак! — бросила в сердцах Чармейн. Потом поймала Питера за охваченное пламенем плечо и встряхнула. — Чары, хватит! — завопила она. — Уй, больно! Чары, я приказываю вам немедленно сняться!
Чары послушались. Чармейн стояла, трясла обожженной рукой и смотрела, как пламя исчезает — с шипением, в облаках пара, оставив после себя мокрый запах гари. Питер был теперь весь коричневый и подпаленный. Руки и лицо у него стали ярко-розовые, а волосы — заметно короче прежнего.
— Спасибо! — сказал он и от облегчения сел обратно в воду.
Чармейн рывком поставила его на ноги.
— Фу! От тебя пахнет паленой шерстью! Разве можно быть таким дураком?! Какие еще чары ты тут пробовал?
— Никакие, — ответил Питер, вычесывая пальцами из волос горелые клочья. Чармейн ни чуточки не сомневалась, что он врет, но, если так, признаваться Питер не собирался. — И вовсе я не дурак, — возразил он. — Посмотри на пол.
Чармейн посмотрела и увидела, что вода почти вся схлынула.

Остались просто плитки — мокрые и блестящие, и от них валил пар, — но потоп кончился.
— Значит, ты везучий, — сказала она.
— Да, обычно мне везет, — сказал Питер. — Мама тоже всегда так говорит, когда я неправильно насылаю чары. Наверное, мне надо переодеться.
— И мне, — сказала Чармейн.
Они прошли в дверь — за порогом Питер попытался повернуть направо, а Чармейн пихнула его налево, поэтому они вместе шагнули прямо и очутились в гостиной. Мокрые потеки на ковре стремительно испарялись и высыхали, но запах в комнате по-прежнему стоял ужасный. Чармейн фыркнула, развернула Питера и снова пропихнула его в дверь и налево. Коридор был сырой, зато воды в нем больше не было.
— Видела? Получилось, — сказал Питер на пороге своей спальни.
— Пф! — сказала Чармейн и удалилась в свою. Хотела бы я знать, что еще он успел натворить. Не доверяю ему ни на грош.
Парадная одежда Чармейн превратилась в мокрую груду. Чармейн печально сняла ее и развесила по комнате, чтобы просушить. Лучший жакет погиб безвозвратно — спереди на нем красовалась подпалина. Придется завтра идти в Королевскую резиденцию в будничном платье. Вообще-то нельзя оставлять Питера без присмотра, задумалась Чармейн. Готова спорить, он тут весь день напролет баловался с заклятьями. Я бы на его месте так и поступила. Чармейн поежилась — она поняла, что на самом деле ничуть не лучше Питера. Ведь она тоже не смогла справиться с искушением попробовать чары из «Книги Палимпсеста».
Когда Чармейн вернулась в кухню — снова сухая, если не считать волос, в самой старой одежде и в тапочках, — она стала относиться к Питеру заметно добрее.
— Узнай, как попросить ужин, — сказал Питер, когда Чармейн пристраивала мокрые туфли сушиться у очага. — Умираю с голоду.
Было видно, что ему гораздо уютнее в старом синем костюме, в котором он появился в доме.
— У нас еще остались пироги в сумке, которую вчера принесла мама, — сказала Чармейн, стараясь выбрать для туфель самое подходящее место.
— Нет, — ответил Питер. — Я все съел на ленч.
Доброе отношение разом испарилось.
— Прожорливая свинья, — припечатала она и постучала по стене, чтобы раздобыть корма для Потеряшки.
Несмотря на все оладьи, съеденные в Королевской резиденции, Потеряшка при виде новой собачьей мисочки пришла в восторг.
— И ты тоже прожорливая свинья, — сообщила Чармейн, глядя, как Потеряшка заглатывает корм. — Куда в тебя только помещается? Дедушка Вильям, где нам взять ужин?
Ласковый голос стал теперь слабым-слабым:
— Постучите по двери кладовой и скажите: «Ужин», душенька.
Питер добежал до кладовой первым.
— Ужин! — проревел он, изо всех сил ударив по двери.
Со стороны стола послышался какой-то шлепок с перестуком. Чармейн и Питер повернулись посмотреть. Рядом с открытым чемоданом лежала баранья котлетка, две луковицы и репа. Чармейн с Питером уставились на них.

Чармейн с Питером уставились на них.
— Все сырое… — огорошенно проговорил Питер.
— И на двоих не хватит, — протянула Чармейн. — Ты сможешь это приготовить?
— Нет, — ответил Питер. — У нас дома готовит только мама.
— У! — воскликнула Чармейн. — Зла не хватает!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
в которой домик дедушки Вильяма проявил характер

Тут, конечно, Чармейн с Питером столкнулись лбами у очага. Потеряшка отскочила с дороги, а они по очереди постучали по очагу и прокричали: «Завтрак!» Однако эти чары, судя по всему, действовали как положено только по утрам.
— Я бы и от копченой селедки не отказалась, — сказала Чармейн, окидывая два подноса тоскливым взглядом. На них стояли булочки, мед и апельсиновый сок — и все.
— Я умею варить яйца, — сказал Питер. — Потеряшка будет есть баранью котлетку?
— Она съест все что угодно, — сказала Чармейн. — Совсем как… совсем как мы. Хотя репу, наверное, не будет. Я бы не стала.
Ужин получился унылый. Питер сварил яйца, но они у него получились, если можно так выразиться, очень крутые. Чтобы отвлечь от них Чармейн, Питер спросил, как она провела время в Королевской резиденции. Чтобы отвлечь их обоих от того, что невозможно крутые яйца очень плохо сочетались с медом, Чармейн все ему рассказала. Питер очень заинтересовался тем, что король, по всей видимости, ищет золото, а еще больше заинтересовался появлением Моргана и Светика.
— И огненный демон? — переспросил он. — Два маленьких ребенка с магическими способностями и огненный демон в придачу! Наверняка у принцессы с ними хлопот полон рот. Надолго они приехали?
— Не знаю. Никто не говорит, — сказала Чармейн.
— Тогда спорю на два Послеобеденных чая и один Утренний кофе, что принцесса выставит их вон еще до субботы, — сказал Питер. — Ну что, поела? Я хотел показать тебе, что лежит у дедушки Вильяма в чемодане.
— А я хочу почитать книгу! — запротестовала Чармейн.
— Нет, — отрезал Питер. — Почитать можешь когда угодно. В чемодане полно полезного для тебя лично. Я тебе покажу.
Он отодвинул подносы с завтраком и пододвинул чемодан к Чармейн. Чармейн вздохнула и нацепила очки.
Чемодан был до краев набит бумагой. Поверх всего лежала записка, написанная красивым, но дрожащим почерком дедушки Вильяма. «Для Чармейн, — говорилось в записке. — Путеводитель по Дому». Под ней был большой лист бумаги, весь исчерченный перепутанными извилистыми линиями. На линиях через равные промежутки были нарисованы квадратики с надписями, и каждая из них у края листа кончалась стрелочкой, рядом с которой значилось: «Неисследованные области».
— Это упрощенная карта-схема, — объяснил Питер, когда Чармейн достала бумагу из чемодана.

— Все остальное в чемодане — подробная карта. Она раскладывается. Посмотри. — Он взялся за следующий листок и потянул, и оказалось, что листок прикреплен к нижнему, а тот — к своему соседу и что они аккуратно сложены по формату чемодана. Карта вылезла на стол длиннющим зигзагом. Чармейн смотрела на нее с тоской. На каждом листе были аккуратно начерчены комнаты и коридоры, а рядом с каждым чертежом стояли аккуратные пояснения. Пояснения гласили, например: «Здесь два поворота влево» или «Здесь два шага налево и один направо». Рядом с комнатами были вычерчены рамки, где тоже было что-то написано — иногда что-нибудь краткое, скажем «Кухня», а иногда пространное — в одной рамке значилось: «Мой запас колдовского сырья, который постоянно пополняется благодаря чарам приобретения, которыми я, признаться, горжусь. Прошу заметить, что ингредиенты на полках по левую руку от входа крайне опасны, обращаться с ними следует с предельной осторожностью». А некоторые соседние листы оказались исчерчены сетью коридоров с надписями: «В неисследованное северное крыло», «К кобольдам», «К главному котлу», «К бальной зале; сомневаюсь, что мы когда-либо найдем ей применение».
— Хорошо, что я даже не открывала этот чемодан, — сказала Чармейн. — В жизни не видела такой запутанной карты! Неужели это все — один наш домик?!
— Так и есть. Он огромный, — ответил Питер. — Если ты внимательно посмотришь, то увидишь, что то, как карта сложена, — это подсказка, как попасть в разные части дома. Смотри, вот на верхней странице гостиная, но когда переходишь на следующую страницу, то попадаешь не в кабинет и не в спальни, потому что листы с ними отогнуты в обратную сторону — вот, видишь? А попадаешь в кухню, потому что лист с ней отогнут в ту же сторону…
Голова у Чармейн пошла кругом, и пришлось заткнуть уши, чтобы не слышать восторженных объяснений Питера. Чармейн вгляделась в перепутаницу линий на том листе бумаги, который лежал перед ней. Можно было считать, что в нем легче разобраться. По крайней мере, Чармейн увидела, что слово «Кухня» красуется точно посередине, а рядом — «Спальни», «Бассейн» и «Кабинет». Бассейн?! Нет, такого не может быть! Один особенно заковыристый завиток вел направо, под всеми квадратиками с надписями, и уходил в клубок, в квадратике над которым стояли слова «Конференц-зал». Из этого квадратика шла стрелка с надписью: «В Королевскую резиденцию».
— Ух ты! — воскликнула Чармейн. — Отсюда можно попасть прямо домой к королю!
— …на горную лужайку, где говорится: «Конюшня», но я не понимаю, как туда попасть из этой мастерской, — распространялся Питер, вытягивая из чемодана очередной зигзаг. — А вот «Запасы провизии». Тут сказано: «Действуют заклятья стасиса». Знать бы, как их снять. Но самое интересное — это места вроде вот этого, где написано: «Хранилище. Всякий хлам? Когда-нибудь непременно исследовать». Как ты считаешь, он сам сконструировал это искривленное пространство? Или, когда он тут поселился, все уже так и было?
— Он его нашел, — ответила Чармейн. — Видишь, на стрелках написано: «Неисследованное», — значит, он еще не выяснил, что там.
— Возможно, ты и права, — рассудил Питер. — Он ведь пользуется только центральной частью.

— Он ведь пользуется только центральной частью. Можем оказать ему услугу — исследовать еще что-нибудь.
— Давай, если хочешь, — сказала Чармейн. — А я пойду почитаю.
Она сложила листок с перепутаницей линий и сунула в карман. Завтра не придется далеко идти.

К утру парадная одежда Чармейн не просохла. Пришлось оставить ее уныло развешанной по комнате и одеться не в самую парадную — и при этом ломать голову, удастся ли оставить сегодня Потеряшку с Питером. Пожалуй, нет. Вдруг Питер попробует еще какие-нибудь чары и вывернет Потеряшку наизнанку или чего похуже?
Само собой, Потеряшка резво засеменила вслед за Чармейн в кухню. Чармейн постучала по стене, раздобыла собачьего корма, а потом — не очень уверенно — попросила завтрак себе. Может быть, они с Питером израсходовали чары, когда потребовали завтрак вчера вечером?
Оказалось, что нет. Сегодня Чармейн получила полный поднос — с чаем и кофе на выбор, тостами и полной тарелкой чего-то из риса с рыбой, а потом еще персик. Кажется, чары извиняются, решила она. Рис с рыбой ей не очень понравился, поэтому она почти все отдала Потеряшке, которой он понравился, как понравилась бы любая пища, поэтому от собачки довольно сильно пахло рыбой, когда Чармейн развернула свою перепутанную карту и собралась отправиться в Королевскую резиденцию, а Потеряшка засеменила за ней.
При взгляде на перепутанные стрелки Чармейн растерялась. Правда, вчера при виде карты в чемодане она растерялась еще сильнее. Она попробовала было складывать схему так и сяк, чтобы повторить то, что было в чемодане, но ничего хорошего из этого не вышло. Несколько раз повернув направо и налево, Чармейн обнаружила, что оказалась в каком-то зале — просторном и светлом благодаря большим окнам, которые выходили на реку. За рекой открывался красивый вид на город, где Чармейн, к вящей своей досаде, различила золотую крышу Королевской резиденции, сверкавшую на солнце.
— Но я-то хотела попасть туда, а не сюда! — произнесла она, осматриваясь.
Под окнами стояли длинные деревянные столы, уставленные непонятными приспособлениями, а еще больше приспособлений громоздилось в середине зала. Прочие стены были зашиты полками, на которых теснились всякие банки, жестянки и стеклянная посуда причудливой формы. Чармейн ощутила запах свежего дерева, перекрытый запахом пряной грозы, который она уловила еще в кабинете дедушки Вильяма. Наверное, так пахнет недавнее колдовство, подумала она. Должно быть, это мастерская. Судя по тому, как резво семенила по комнате Потеряшка, это место было ей прекрасно знакомо.
— Пойдем, Потеряшка, — сказала Чармейн, остановившись взглянуть на бумажку, которая лежала на груде непонятных приспособлений. Там было написано: «Не трогать». — Давай вернемся в кухню и попробуем снова.
У них ничего не получилось. Поворот налево у двери мастерской привел их в теплое-теплое место под открытым небом, где сверкал маленький бассейн, обложенный белым камнем. Место было огорожено белой каменной решеткой, по которой вились розы, а возле роз стояли белые шезлонги, заваленные большими пушистыми полотенцами. Чтобы сразу были под рукой, когда искупаешься, подумала Чармейн. Однако при виде бассейна бедная Потеряшка ужасно перепугалась. Она съежилась у калитки, скуля и дрожа.
Чармейн взяла ее на руки.
— Тебя кто-то хотел утопить, да, Потеряшка? Щеночек кому-то помешал? Ничего, ничего.

Я и так не хотела подходить к воде. Не имею ни малейшего представления о том, как это — плавать.
Когда Чармейн повернула за калитку налево, ей пришло в голову, что плаванье — всего лишь один из гигантского множества предметов, о которых она не имеет ни малейшего представления. Питер правильно пенял ей на невежество.
— Дело не в том, что я ленивая, — объясняла Чармейн Потеряшке, когда они очутились возле чего-то вроде конюшни. — Или глупая. Просто я никогда не выглядывала за пределы маминого образа жизни, понимаешь?
В конюшне попахивало. Чармейн с облегчением обнаружила, что здешние лошади паслись на лугу за оградой. Лошади тоже относились к числу предметов, о которых она не имела ни малейшего представления. Хорошо хоть, что Потеряшке здесь, видимо, не было страшно.
Чармейн вздохнула, опустила Потеряшку на землю, нацепила очки и снова посмотрела на перепутанную схему. Вот они, «Конюшни», где-то в горах. Чтобы попасть отсюда обратно в кухню, нужно было сделать два поворота направо. Чармейн дважды повернулась направо — Потеряшка семенила следом, — и очутилась более или менее в темноте возле чего-то вроде большой пещеры, битком набитой сновавшими туда-сюда синими кобольдами. Все до единого повернулись и воззрились на Чармейн. Чармейн поспешно повернула направо еще раз. Тут она оказалась на складе чайников, чашек и тарелок. Потеряшка заскулила. Чармейн уставилась на сотни чайников всевозможных цветов и размеров, стоявших на длинных стеллажах, и начала паниковать. Она уже опаздывала. Хуже того, когда она нацепила очки на нос и сверилась с планом, выяснилось, что она находится где-то в левом нижнем углу перепутаницы, где на стрелке, указывавшей на край листа, значилось: «Где-то в этом направлении обитает группа лаббокинов. Осторожно!»
— Что за жизнь! — воскликнула Чармейн. — Идем, Потеряшка!
Она открыла дверь, в которую они только что вошли, и опять повернула направо.
На сей раз они очутились в полной темноте. Чармейн чувствовала, как Потеряшка боязливо тычется носом ей в щиколотку. Они обе принюхались, и Чармейн сказала:
— Ага! — Здешний запах — сырого камня — запомнился ей с того дня, когда она приехала в дом. — Дедушка Вильям, — спросила она, — как попасть отсюда обратно в кухню?
К ее великому облегчению, ласковый голос откликнулся. Звучал он теперь совсем слабо и как будто из дальней дали:
— Если вы здесь, значит, вы несколько заблудились, поэтому слушайте внимательно, душенька. Один раз повернитесь по часовой…
Чармейн не нужно было слушать дальше. Вместо того чтобы делать полный поворот, она осторожно повернулась только наполовину и всмотрелась вперед. Точно — перед ней расстилался тускло освещенный каменный коридор. Чармейн с радостью зашагала туда, а Потеряшка семенила следом. Теперь Чармейн не сомневалась, что она в Королевской резиденции. Это был тот самый коридор, где она видела Сима с тележкой в первый день в доме дедушки Вильяма. Мало того что тут правильно пахло — слабые кулинарные ароматы поверх запаха сырого камня, — но и стены выглядели как везде в Королевской резиденции, все в светлых квадратах и прямоугольниках на месте снятых картин. Беда в том, что Чармейн не представляла себе, где именно в резиденции она находится. От Потеряшки не было никакой пользы. Она накрепко притиснулась к ногам Чармейн и дрожала.
Чармейн подхватила Потеряшку и зашагала по коридору, надеясь добраться до какого-нибудь знакомого места.

Она накрепко притиснулась к ногам Чармейн и дрожала.
Чармейн подхватила Потеряшку и зашагала по коридору, надеясь добраться до какого-нибудь знакомого места. Дважды она повернула — это ей ничем не помогло, — а затем едва не налетела на бесцветного господина, который вчера обносил гостей оладьями. Господин отпрянул — он страшно перепугался.
— Надо же, — проговорил он, глядя на Чармейн из полумрака. — Я и не подозревал, что вы уже здесь, мисс… э… Шарман, я ведь не ошибся? Вы заблудились? Позвольте вам помочь.
— Да, пожалуйста, — ответила находчивая Чармейн. — Я пошла… ну… это… понимаете, для дам… и, наверное, потом повернула не в ту сторону. Вы мне не скажете, как попасть в библиотеку?
— Более того, — объявил бесцветный господин. — Я вас провожу. Следуйте за мной.
Он повернулся и повел Чармейн туда, откуда появился: по другому полутемному коридору, через большой холодный зал, откуда вверх вела каменная лестница. Хвостик Потеряшки начал слегка подрагивать, словно это крыло показалось ей знакомым. Но стоило им пройти перед лестницей, как хвостик замер. С площадки наверху донесся рев Моргана:
— Не хотю! Не хотю! НЕ ХОТЮ!
К нему присоединился пронзительный писк Светика:
— Не буду эти! Не надену эти! Дай па-ля-сятые!
Тут загремел и голос Софи Пендрагон:
— А ну замолчите! А не то я за себя не отвечаю, и не говорите потом, что вас не предупреждали! Все, мое терпение лопнуло!
Бесцветный господин поморщился.
— Маленькие дети приносят в дом такое оживление, не так ли? — сказал он Чармейн.
Чармейн посмотрела на него снизу вверх, собираясь кивнуть и улыбнуться. Но отчего-то поежилась. Почему — она и сама не знала. Ей удалось чуть-чуть наклонить голову — и все, а потом она вслед за господином прошла под арку, и бас Моргана и визг Светика понемногу затихли вдали.
Завернув за очередной угол, бесцветный господин открыл дверь, в которой Чармейн узнала дверь в библиотеку.
— По всей видимости, мисс Шарман уже здесь, сир, — доложил он с поклоном.
— О, это хорошо, — сказал король, поднимая глаза от стопки тонких книжек в кожаных переплетах. — Входите, садитесь, милочка. Я тут вчера нашел для вас целую гору бумаг. Даже не знал, что у нас их столько.
Словно бы Чармейн никуда не уходила. Потеряшка устроилась на полу — улеглась пузиком кверху в тепле у жаровни. Чармейн тоже устроилась перед покосившейся грудой разнокалиберных бумаг, нашла себе перо и чистый лист и принялась за дело. Работать в такой компании было очень весело.
Вскоре король заметил:
— Мой предок, который вел эти дневники, воображал себя поэтом. Как вам такое обращение, милочка? Это он писал своей даме сердца, само собой. «Ваши танцы — что козьи прыжки на лугах, ваше пенье — мычанье коровы в горах». Романтично, нечего сказать, — верно, милочка?
Чармейн рассмеялась:
— Ужас. Надеюсь, она отвергла его. Э-м-м… ваше величество, а кто тот бесцвет… тот господин, который только что привел меня сюда?
— Мой эконом? — отозвался король.

Э-м-м… ваше величество, а кто тот бесцвет… тот господин, который только что привел меня сюда?
— Мой эконом? — отозвался король. — Представляете, он работает у нас уже целую вечность, а я так и не выучил, как его, беднягу, зовут. Придется вам спросить у принцессы, милочка. Она помнит подобные вещи.
Ну и ладно, решила Чармейн. Значит, буду про себя называть его бесцветным господином.
День прошел тихо и мирно. Чармейн думала, что после такого бурного утра это тем более приятно. Она разбирала и описывала счета двухсотлетней давности, счета столетней давности, счета, выписанные всего-то сорок лет назад. Как ни странно, старые счета были на гораздо более крупные суммы, чем новые. Получалось, что Королевская резиденция тратит все меньше и меньше. Кроме того, Чармейн разбирала письма, присланные четыре века назад, и относительно недавние отчеты послов из Дальнии, Ингарии и даже Раджпухта. Некоторые послы присылали стихи. Самые скверные Чармейн зачитывала королю вслух. Ближе к середине стопки начались расписки. Фразы вроде «200 гиней в уплату за портрет незнакомки кисти неизвестного мастера» встречались всё чаще и чаще, и всё в последние шестьдесят лет. Чармейн стало казаться, что Королевская резиденция распродавала картины на протяжении почти всего царствования нынешнего короля. Пожалуй, спрашивать короля об этом не стоило.
Подали ленч — снова те вкусные-превкусные пряные штучки от Джамала. Когда Сим их принес, Потеряшка вскочила, виляя хвостом, замерла с разочарованным видом и засеменила прочь из библиотеки. Чармейн не знала, что ей понадобилось — поесть или повидаться с псом повара. Скорее всего поесть.
Когда Сим поставил деревянное блюдо на стол, король бодро спросил:
— Как там дела, Сим?
— Несколько шумно, сир, — отвечал Сим. — Только что прибыла наша шестая лошадка-качалка. А еще мастер Морган пожелал получить живую обезьянку, однако рад сообщить, что миссис Пендрагон ему этого не позволила. Это привело к некоторым треволнениям. К тому же мастер Светик, видимо, убежден, что кто-то лишил его пары полосатых брюк. Все утро он красноречиво выражал свое возмущение этим обстоятельством, сир. А огненный демон облюбовал камин в Передней гостиной. Присоединитесь ли вы сегодня к чаепитию в Передней гостиной, сир?
— Наверное, нет, — рассудил король. — Я ничего не имею против огненного демона, но из-за лошадок-качалок там стало тесновато. Будьте так добры, принесите нам сюда, в библиотеку, немного оладий, хорошо, Сим?
— Разумеется, сир, — сказал Сим и, пошатываясь, удалился.
Когда дверь закрылась, король обратился к Чармейн:
— Признаться, дело не в лошадках-качалках. И я люблю, когда шумно. Просто от всего этого я начинаю думать о том, как было бы славно стать дедушкой. Жаль, жаль.
— Э-э… — сказала Чармейн. — В городе говорят, что принцесса Хильда разочаровалась в любви. Она ведь поэтому так и не вышла замуж?
Король явно удивился.
— Мне об этом ничего не известно, — сказал он. — Когда она была несколько моложе, принцы и герцоги становились в очередь, чтобы посвататься к ней. Но она не из тех, кто выходит замуж. Никогда об этом и не думала — так она мне говорит. Предпочитает жить здесь, помогать мне. Но все равно жаль. Теперь выходит, что мой наследник — принц Людовик, сын моего слабоумного кузена.

Вскоре вы с ним познакомитесь, если, конечно, удастся убрать две-три лошадки… а может быть, Хильда предпочтет занять Большую гостиную. Но на самом деле мне так жаль, что в Королевской резиденции больше нет молодежи. Мне этого недостает.
Впрочем, особенно несчастным король не выглядел. Вид у него был не опечаленный, а смиренный, однако Чармейн вдруг пришло в голову, как уныло на самом деле в Королевской резиденции. Просторно, пусто и уныло.
— Я вас понимаю, ваше величество, — проговорила Чармейн.
Король улыбнулся и откусил кусок Джамаловой штучки.
— Я знаю, что вы меня понимаете, — сказал он. — Вы так умны. Когда-нибудь вы окажете дедушке Вильяму неоценимую услугу.
На такие слова Чармейн только поморгала. Но не успела она смутиться от незаслуженной похвалы, как поняла, о чем король умолчал. Да, может быть, я и умна, подумала она, но совершенно не умею сочувствовать. Может быть, я и вовсе бессердечная. Стоит посмотреть, как я веду себя с Питером…
В раздумьях об этом она провела остаток дня. В результате, когда настала пора заканчивать работу и снова появился Сим, за которым брела Потеряшка, Чармейн встала и сказала:
— Спасибо, ваше величество, что вы так добры ко мне.
Король такого не ожидал и попросил ее не обращать внимания. Но я-то обращаю, подумала Чармейн. Он такой добрый, что мне это должно быть уроком. Чармейн следовала за Симом, который еле-еле ковылял по коридору, а позади тащилась Потеряшка, толстая и сонная, и тут Чармейн приняла решение быть доброй с Питером, когда вернется в домик дедушки Вильяма. Сим был уже у самой парадной двери, но тут неведомо откуда выскочил Светик, энергично кативший перед собой большой обруч. За ним на предельной скорости несся Морган, вытянув вперед руки и гудя: «Обуч, обуч, обуч!» Сима отбросило в сторону, а Чармейн прижалась к стене, и Светик промелькнул мимо. На какой-то миг Чармейн почудилось, будто по пути Светик окинул ее недетским испытующим взглядом, однако Потеряшка панически взвизгнула, Чармейн метнулась ее спасать и больше о нем не вспоминала.
Чармейн подхватила Потеряшку и едва не столкнулась с Софи Пендрагон, которая гналась за Морганом.
— Куда?.. — выдохнула Софи.
Чармейн показала. Софи высоко подняла юбки и бросилась прочь, на бегу вполголоса грозясь кому-то что-то повыдергать.
Вдали показалась принцесса Хильда; приблизившись, она остановилась, чтобы поставить Сима на ноги.
— Извините великодушно, мисс Шарман, — сказала она, когда Чармейн поравнялась с ней. — Этот ребенок — что твой угорь, впрочем, оба они одинаковы. Мне следует принять меры, иначе бедняжка Софи так и не сможет отвлечься на наши дела. Сим, вы крепко стоите?
— Весьма, мэм, — отвечал Сим.
Поклонившись Чармейн, он выпустил ее за парадную дверь на яркое предвечернее солнце, как будто ничего не случилось.
Если я когда-нибудь выйду замуж, думала Чармейн, шагая по Королевской площади с Потеряшкой в охапке, ни за что не стану заводить детей. Они за неделю сделают меня жестокой и бессердечной. Может быть, я буду как принцесса Хильда и никогда не выйду замуж. Тогда у меня, вероятно, останется надежда научиться быть доброй. Так или иначе, надо потренироваться на Питере, потому что Питер — трудная задачка.
К дому дедушки Вильяма Чармейн подходила полная суровой решимости быть доброй.

К дому дедушки Вильяма Чармейн подходила полная суровой решимости быть доброй. Ей было на руку, что, пока она шагала по дорожке между рядами синих гортензий, Ролло ей не попался. Чармейн была уверена, что быть доброй к Ролло она никогда не сумеет.
— Это не в силах человеческих, — пробормотала она под нос, поставив Потеряшку на ковер в гостиной.
Ей бросилось в глаза, что в комнате необыкновенно чисто и прибрано. Все было опрятно расставлено по местам — от чемодана, который аккуратно задвинули за одно из кресел, до вазы с разноцветными гортензиями на журнальном столике. При виде вазы Чармейн нахмурилась. Это, несомненно, была та самая ваза, которая исчезла, когда ее поставили на столик на колесах. Может быть, Питер заказал Утренний кофе, а ваза вернулась вместе с ним, подумала Чармейн, — впрочем, подумала она мимолетно, потому что вспомнила, что оставила в своей комнате развешанную как попало мокрую одежду и сваленные на полу простыни. Вот досада! Надо пойти прибрать.
На пороге комнаты она застыла как вкопанная. Кто-то застелил ее постель. Ее одежда — совершенно сухая — была аккуратно сложена на комоде. Это было возмутительно. Чувствуя себя какой угодно, только не доброй, Чармейн ворвалась в кухню.
Питер сидел за кухонным столом, и вид у него был такой невинный, что Чармейн сразу поняла: он что-то натворил. За его спиной над огнем кипел большой черный котелок, из которого пузырьками вырывались непривычные, слабые, сытные запахи.
— Зачем это ты прибрал у меня в комнате? — свирепо спросила Чармейн.
Питер посмотрел на нее с глубокой обидой, хотя Чармейн было ясно, что в голове у него бродят восхитительные тайные мысли и ему не терпится ими поделиться.
— Я решил, тебе будет приятно, — сказал он.
— А мне неприятно! — заявила Чармейн. Неожиданно для себя она едва не расплакалась. — Только я начала усваивать, что, если я брошу что-нибудь на пол, оно там и останется, если я сама не подберу, а если я устрою беспорядок, то должна его разгрести, потому что сам по себе он никуда не денется, и тут приходишь ты и разгребаешь его за меня! Ты хуже моей мамы!
— Надо же было чем-то заняться, пока я тут торчал один целый день, — возразил Питер. — Ты что, думала, я буду сидеть сложа руки?
— Делай все что угодно! — завопила Чармейн. — Танцуй. Стой на голове. Строй рожи Ролло. Но не смей портить мне учебный процесс!
— Учись на здоровье! — фыркнул Питер. — Тебе есть к чему стремиться. Я в твоей комнате больше ничего и пальцем не трону. Тебе интересно узнать, чему сегодня научился я? Или ты считаешь свою особу центром мироздания?
Чармейн ахнула:
— Я хотела сегодня быть к тебе доброй, но это очень трудно — из-за тебя же!
— Моя мама говорит, трудности помогают учиться, — сказал Питер. — Радовалась бы. Я расскажу тебе одну штуку, которой я сегодня научился, — как получить сытный ужин. — Он показал большим пальцем на кипящий котелок. Палец был обвязан зеленой бечевкой. Второй большой палец был обвязан красной бечевкой, а на безымянном красовалась синяя.
Он хотел пойти в три стороны сразу, догадалась Чармейн. Бросив все силы на то, чтобы голос звучал дружелюбно, она проговорила:
— Ну и как же получить сытный ужин?
— Я колотил по двери кладовой, пока на столе не оказалось достаточно провизии, — рассказал Питер.

Бросив все силы на то, чтобы голос звучал дружелюбно, она проговорила:
— Ну и как же получить сытный ужин?
— Я колотил по двери кладовой, пока на столе не оказалось достаточно провизии, — рассказал Питер. — Потом сложил все в котелок и повесил вариться.
Чармейн посмотрела на котелок.
— Что «все»?
— Печенку и бекон, — ответил Питер. — Капусту. Несколько репок, полтушки крольчатины. Луковицу, две свиные отбивные, порей. Ничего сложного, честное слово.
Бе-е, подумала Чармейн. Чтобы не ляпнуть какую-нибудь ужасную грубость, она повернулась и направилась в гостиную.
Питер крикнул ей вслед:
— Не хочешь ли узнать, как я получил обратно вазу с цветами?
— Сел на столик, — ледяным тоном ответила Чармейн и пошла читать «Волшебный посох о двенадцати ветвях».
Но ничего не получилось. Чармейн то и дело поднимала голову и смотрела на вазу с гортензиями, а потом на столик на колесах, и думала — вдруг Питер и правда сел на столик и исчез вместе с Послеобеденным чаем? Потом она думала, как он вернулся. И каждый раз, когда она смотрела на цветы, она понимала, что решение быть доброй к Питеру совершенно ни к чему не привело. Она боролась с собой почти час, а потом вернулась в кухню.
— Прости меня, пожалуйста, — сказала она. — Ну и как ты вернул цветы?
Питер тыкал варево в котелке ложкой.
— По-моему, еще не готово, — сказал он. — Ложка отскакивает.
— Ой, перестань, — сказала Чармейн. — Я же с тобой вежливо!..
— Расскажу за ужином, — пообещал Питер.
Он сдержал обещание — отчего было впору взбеситься. И не произносил ни слова целый час, пока содержимое котелка не было распределено по двум мискам. Делить пищу было непросто, потому что Питер сложил все в котелок, не позаботившись почистить и порезать. Ломать кочан капусты пришлось двумя ложками. О том, что еду полагается солить, Питер тоже не вспомнил. Все — и белесый разбухший бекон, и кусок крольчатины, и целая репа, и разлохмаченная луковица — плавало в водянистом полупрозрачном отваре. Блюдо получилось, мягко говоря, кошмарным. Чармейн очень старалась быть доброй и не сказала этого вслух.
Хорошо было только то, что еда понравилась Потеряшке. Это выражалось в том, что она вылакала весь водянистый отвар, а потом старательно выбрала все затерявшиеся в капусте кусочки мяса. Чармейн поступила примерно так же, стараясь не ежиться. Она была рада, что можно отвлечься от еды и слушать то, что хотел рассказать ей Питер.
— Известно ли тебе… — начал он — на взгляд Чармейн, несколько выспренно. Но ей было ясно, что он тщательно выстроил все в голове как готовый рассказ и вознамерился изложить его именно в том виде, в каком выстроил. — Известно ли тебе, что, когда предметы исчезают со столика на колесах, они отправляются в прошлое?
— Что ж, думаю, из прошлого получается отличная свалка, — сказала Чармейн. — Если ты уверен, что это действительно прошлое и мусор не объявится снова весь в плесени…
— Ты собираешься слушать или нет? — рассердился Питер.

Надо быть доброй, сказала себе Чармейн. Она съела еще кусочек мерзкой капусты и кивнула.
— А какие части этого дома находятся в прошлом? — продолжал Питер. — На столик я, представь себе, не садился. Просто прошелся по дому со списком нужных проходов и поворотов и обнаружил — честно говоря, случайно. Наверное, пару раз свернул не туда.
Ничего удивительного, подумала Чармейн.
— В общем, я попал в такое место, — сказал Питер, — где было несколько сотен кобольдских дам, и все они мыли чайники и раскладывали по подносам снедь для завтраков, чаев и всего прочего. Я их немного испугался, потому что ты разозлила их из-за гортензий, но постарался держаться учтиво — когда проходил мимо, улыбался, кивал и все прочее. И очень удивился, когда они все стали улыбаться и кивать в ответ и говорили мне «доброе утро», как будто ничего не было. Вот я и шел мимо них, улыбался и кивал и попал в комнату, где никогда не был. Как только я открыл дверь, мне сразу бросилась в глаза эта ваза с цветами на краю длинного-длинного стола. А потом уже я увидел чародея Норланда, который сидел за этим столом…

— Ой, мамочка! — воскликнула Чармейн.
— Меня это тоже удивило, — признался Питер. — Честно говоря, я так и застыл, разинув рот. Выглядел он вполне здоровым — ну, сама понимаешь, весь такой крепкий и розовый, и волос у него было гораздо больше, чем мне запомнилось, — и вовсю чертил карту, которая была в чемодане. Он разложил ее по всему столу, а сделал только четверть. Наверное, тогда я и догадался, что это прошлое. В общем, он поднял голову и сказал — очень вежливо: «Будьте так добры, закройте дверь, очень сквозит». Не успел я ответить, как он посмотрел на меня и спросил: «А вы кто такой?»
Я сказал: «Я Питер Регис».
Он сразу нахмурился. И говорит: «Регис… Регис? Вероятно, вы в каком-то родстве с Монтальбинской Ведьмой?»
«Она моя мать», — говорю.
А он и отвечает:
«Мне казалось, у нее нет детей».
«Только я, — говорю. — Мой отец погиб в лавине в Трансмонтане, сразу после моего рождения».
Тут он опять нахмурился и говорит: «Эта лавина сошла всего месяц назад, молодой человек. Рассказывают, будто ее устроил лаббок, а что погибло много народу — это уж наверняка; или мы говорим о той лавине, которая была сорок лет назад?»
И он посмотрел на меня очень сурово и недоверчиво. Я не знал, как убедить его поверить мне. И говорю: «Честное слово, это правда. Наверное, часть вашего дома находится в прошлом. Та, куда исчезают Послеобеденные чаи. А эту вазу — вот вам доказательство — мы позавчера поставили на столик на колесах, и она вернулась сюда, к вам».
Он посмотрел на вазу, но ничего не сказал. «Я пришел сюда, к вам в дом, потому что моя мать устроила так, чтобы я стал вашим учеником».
Он сказал: «Неужели? В таком случае я решил сделать ей очень серьезное одолжение. Мне не кажется, что вы обладаете сколько-нибудь заметным талантом».
«Я умею колдовать, — сказал я, — но, если моя мать чего-то хочет, она все может устроить».

Мне не кажется, что вы обладаете сколько-нибудь заметным талантом».
«Я умею колдовать, — сказал я, — но, если моя мать чего-то хочет, она все может устроить».
Он и говорит: «Так и есть. У нее чрезвычайно сильный характер. Что я сказал, когда вы прибыли?»
«Ничего, — отвечаю. — Вас не было дома. За вашим домом присматривала одна девочка по имени Чармейн Бейкер… то есть она должна была присматривать, но отправилась к королю помогать ему и познакомилась там с огненным демоном…»
Тут он меня перебил — вроде как даже потрясенно: «Как это — с огненным демоном? Молодой человек, они крайне опасные существа. Вы хотите сказать, что в Верхней Норландии вскоре появится Болотная Ведьма?!»
«Нет-нет, — говорю. — Один придворный маг из Ингарии расправился с Болотной Ведьмой года три назад. Чармейн сказала, что этот демон имеет какое-то отношение к королю. Думаю, с вашей точки зрения, Чармейн только что родилась, но она сказала, что вы заболели и что эльфы забрали вас лечить и ее тетушка Семпрония распорядилась так, чтобы Чармейн присматривала за хозяйством, пока вас не будет».
Это его очень расстроило. Он откинулся в кресле и поморгал.
«У меня есть внучатая племянница Семпрония, — сказал он — медленно так сказал, как будто обдумывал каждое слово. — Такое вполне может быть. Семпрония, кажется, вышла замуж в очень приличную семью»…
«Это точно! — говорю. — Видели бы вы маму Чармейн. Она такая приличная, что не разрешает Чармейн ничего делать».
Вот спасибо, Питер, подумала Чармейн. Теперь дедушка Вильям будет считать, что я совершенно пустое место.
— Но про тебя ему было неинтересно, — продолжал Питер. — Он хотел знать, отчего он заболел, а я не мог ему сказать. А ты знаешь? — спросил он Чармейн. Чармейн мотнула головой, и Питер пожал плечами. — Тогда он вздохнул и сказал, что это, наверное, неважно, потому что болезни все равно не избежать. А потом воскликнул — жалобно и растерянно: «У меня же нет знакомых эльфов!»
Я говорю: «Чармейн сказала, что эльфов послал король».
«Ах, — говорит он, и видно, что ему полегчало. — Конечно, так и есть! В жилах королевской семьи течет эльфийская кровь, несколько их родственников заключали браки с эльфами, а эльфы, насколько мне известно, чтут семейные узы. — Тут он посмотрел на меня и сказал: — Теперь в вашей истории концы с концами сходятся».
Я сказал: «Еще бы. Это же правда. Но чего я не понимаю — это как вам удалось настолько разозлить кобольдов».
«Уверяю вас, я их не злил, — удивился он. — Кобольды — мои друзья вот уже много лет. Они делают для меня много полезного. Разозлить кобольда для меня — все равно что разозлить моего друга короля».
Он так огорчился, что я решил сменить тему. И говорю: «Можно вас спросить насчет дома? Вы его построили или нашли случайно?»
«Конечно случайно, — говорит он. — То есть я купил его, когда был молодым чародеем и только пробивал себе дорогу в жизни, потому что мне показалось, что он маленький и дешевый.

Тогда я и обнаружил, что это дом с характером, целый лабиринт. Должен признаться, это было восхитительное открытие. Похоже, когда-то дом принадлежал чародею Меликоту, тому самому, который сделал так, чтобы крыша Королевской резиденции казалась золотой. Я всегда надеялся, что где-то в доме спрятано настоящее золото, которое тогда хранилось в Королевской сокровищнице. Король, знаете ли, ищет его уже много лет».
— Можешь себе представить, как я насторожился, — сказал Питер. — Но спросить ничего не успел — он посмотрел на вазу на столе и говорит: «Так это и вправду цветы из будущего? Не скажете ли вы мне, как они называются?» Я ужасно удивился, что он не знает. Сказал, что это гортензии из его собственного сада. «Кобольды срезали все разноцветные», — говорю. А он смотрит на них и бормочет, что они восхитительные, особенно потому, что такие разноцветные. «Буду выращивать их у себя, — сказал он. — У них даже больше оттенков, чем у роз».
«Можно вырастить даже синие, — говорю. — Мама делает для наших особые чары с медными опилками».
И пока он бормотал, я спросил, можно ли забрать вазу с цветами обратно к нам, чтобы ты поверила, что я его действительно видел.
«Конечно, конечно, — говорит он. — Они здесь немного мешают. И передайте той барышне, которая знакома с огненным демоном, что я надеюсь завершить схему дома к тому времени, когда барышня вырастет и эта схема ей понадобится».
— Так что я взял цветы, — закончил Питер, — и ушел. Правда, невероятная история?
— Правда, — согласилась Чармейн. — Он не стал бы выращивать гортензии, если бы кобольды их не срезали, а я не собрала, а ты не заблудился… Просто голова кругом идет! — Она отодвинула миску с репой и капустой. Надо быть к нему доброй. Надо, надо! — Питер, давай я завтра зайду по дороге домой к отцу и попрошу у него кулинарную книгу — ты не возражаешь? У него их, наверное, штук сто. Он лучший повар в городе.
На лице у Питера отразилось крайнее облегчение.
— Отличная мысль, — сказал он. — Мама не учила меня готовить. Она всегда готовит сама.
И ни за что не буду обижаться на него за то, что из-за него подумал обо мне дедушка Вильям, поклялась себе Чармейн. Надо быть доброй. Но если он еще хоть один раз это сделает…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой Светика заносит на крышу

Ночью Чармейн пришла в голову неприятная мысль. Если в доме дедушки Вильяма можно путешествовать во времени, вдруг она случайно окажется в Королевской резиденции десять лет назад — и обнаружит, что король ее не ждет? Или через десять лет — и обнаружит, что теперь правит принц Людовик? Этих соображений было достаточно, чтобы она решила отправиться в резиденцию обычным манером — пешком.
Так что на следующее утро Чармейн шагала по дороге, а Потеряшка семенила следом, пока они не поравнялись с утесом, на котором была лужайка лаббока, и тут Потеряшка принялась пыхтеть так жалостно, что Чармейн взяла ее на руки.

Чувствую себя настоящей взрослой трудящейся девушкой, добавила она про себя, шагая в город и увертываясь от довольной-предовольной Потеряшки, которая лизала ей подбородок.
Ночью снова прошел дождь, и утром после него, как всегда в таких случаях, небо было голубое и блеклое, а облака — белые и тяжелые. Синева и зелень гор шелковисто лоснились, а в городе солнце блестело на мокрой брусчатке и сверкало на глади реки. Чармейн было покойно и радостно. Она предвкушала, как целый день будет разбирать бумаги и болтать с королем.
Когда она шла через Королевскую площадь, золотая крыша Королевской резиденции сияла на солнце так ярко, что Чармейн пришлось опустить глаза и смотреть под ноги, на брусчатку. Потеряшка жмурилась, прятала мордочку — и вдруг подпрыгнула, потому что со стороны резиденции раздался пронзительный крик:
— Посьмотри, где я! Посьмотри, где я!
Чармейн посмотрела — глаза у нее заслезились от блеска, — а потом посмотрела еще раз из-под руки, которую она высвободила от Потеряшки. Верхом на золотой крыше, в добрых ста футах над мостовой, сидел малютка Светик и весело махал ей ладошкой. При этом он едва не потерял равновесия. Это зрелище заставило Чармейн разом позабыть все вчерашние скептические соображения о детях. Она плюхнула Потеряшку на мостовую, бросилась к двери резиденции и там застучала огромным дверным молотком и яростно затрезвонила в звонок.
— Тот мальчик! — выдохнула она в лицо Симу, когда тот медленно, со скрипом открыл дверь. — Светик. Он сидит на крыше! Надо его оттуда снять!
— В самом деле? — сказал Сим. И зашаркал на крыльцо.
Чармейн пришлось ждать, пока он дошаркает до того места, откуда видно крышу, и неловко выгнет шею.
— И правда, мисс, — согласился он. — Бесенок. Он свалится. Крыша скользкая, как лед.
К этому времени Чармейн уже приплясывала на месте от нетерпения.
— Пошлите кого-нибудь его снять! Скорее!
— Не знаю, кто бы это мог быть, — медленно проговорил Сим. — В нашей резиденции никто не умеет ловко лазать по крышам. Пожалуй, можно было бы послать Джамала, но у него только один глаз, а значит, не очень хорошее чувство равновесия…
Потеряшка прыгала вокруг крыльца и поскуливала, чтобы ее подняли на ступеньки. Чармейн от нее отмахнулась.
— Тогда пошлите меня, — предложила она. — Только объясните, как попасть на крышу. Скорее! Пока он не сверзился!
— Хорошая мысль, — похвалил Сим. — Поднимитесь по лестнице в зале, мисс, до самого конца. Последний пролет будет деревянный, и вы увидите дверцу…
Больше Чармейн ждать не стала. Бросив Потеряшку на произвол судьбы, она пробежала по сырому каменному коридору и попала в зал с каменной лестницей. И со всех ног кинулась наверх — очки прыгали на груди, топот гулко отдавался от стен. Она бежала все вверх и вверх, миновала два длинных пролета, а в голове так и крутились страшные мысли о том, как маленькое тельце летит вниз и ударяется о брусчатку с громким… э…
всплеском — прямо там, где она оставила Потеряшку. Пыхтя, она одолела третий пролет, где лестница была гораздо уже. Казалось, подъем никогда не кончится. Потом Чармейн добралась до деревянных ступеней и протопала по ним, едва дыша.

Казалось, подъем никогда не кончится. Потом Чармейн добралась до деревянных ступеней и протопала по ним, едва дыша. Казалось, деревянная лестница тоже никогда не кончится. Наконец показалась низенькая деревянная дверка. Чармейн распахнула ее навстречу ослепительному солнечно-золотому сиянию, уповая на то, что она не опоздала.
— Я узь думал, ты никогдя не придесь, — заявил Светик с середины крыши. На нем был голубенький бархатный костюмчик, а золотые локоны сверкали не хуже кровли. Вид у Светика был непоколебимо спокойный — прямо-таки залетный ангел, а не маленький мальчик, который вот-вот упадет с крыши.
— Тебе очень страшно? — в тревоге пропыхтела Чармейн. — Держись крепко-крепко, не шевелись, сейчас я подползу и возьму тебя!
— Просю, — учтиво отвечал Светик.
Он не понимает, что ему грозит, подумала Чармейн. Надо держаться очень спокойно. С великой осторожностью она вылезла за деревянную дверку и после некоторых маневров оказалась верхом на крыше, как Светик. Было ужасно неудобно. Чармейн не знала, что хуже: то, что жестяная кровля была горячая, царапучая и скользкая, или то, что конек резал ее пополам. Украдкой покосившись на Королевскую площадь далеко-далеко внизу, Чармейн была вынуждена напомнить себе — весьма настоятельно, — что она всего три дня назад сотворила чары, которые спасли ее от лаббока, и убедилась в том, что умеет летать. Может быть, удастся схватить Светика за пояс и спланировать вниз вместе с ним…
Тут она обнаружила, что Светик тихонечко отползает от нее — с той же скоростью, с какой она приближается к нему.
— Перестань! — сказала она. — Ты что, не понимаешь, как это опасно?
— Ессё как понимаю, — отозвался Светик. — Страсьно боюсь высяты. Но это единсьтвенное место, где мозьно поговорить безь посьторонних усей. Сядь посередине крыси, сьтобы мне не приходилось кричать. И поськорее. Принцеся Хильда наняла нам с Морганом няньку. Эта тупая девица вот-вот появится.
Говорил он настолько по-взрослому, что Чармейн разинула рот и вытаращила глаза. В ответ Светик ослепительно улыбнулся — сплошные огромные голубые глаза и прелестные розовые губки.
— Ты что, юное дарование? — спросила его Чармейн.
— Сейтясь — дя, — ответил Светик. — Когда мне на сямом деле было шесть лет, я, наверное, был как все. Есьтественно, за исключением блестясих магических сьпособностей. Давай сюдя, ськорее!
— Я пытаюсь!
Чармейн кое-как приноровилась перемещаться вдоль конька и наконец очутилась всего в футе от малютки.
— О чем, интересно, нам говорить? — выпалила она ему прямо в лицо.
— Сьнатяла — о тяродее Норланде, — сказал Светик. — Говорят, ты его знаесь.
— Вообще-то нет, — сказала Чармейн. — Он мой сводный двоюродный дедушка. Я присматриваю за его домом, пока он болеет. — Упоминать о Питере ей не хотелось.
— А сьто у него зя дом? — спросил Светик. И добавил светским тоном: — Я, например, зиву в ходятем зямке. А дом Норланда мозет передвигаться?
— Нет, — ответила Чармейн.

— Зато посередине дома есть дверь, откуда можно попасть в сотню разных комнат. Говорят, ее сделал чародей Меликот.
— Ага. Меликот, — пропищал Светик. Похоже, он был очень доволен. — Знятит, надо мне побывать там и посьмотреть, сьто бы там ни говорил Кальцифер. Мозьно?
— Наверное, да, — растерялась Чармейн. — Зачем?
— Патамусьта, — объяснил Светик, — нас с Сяфи и Кальцифером наняли для того, сьтобы выяснить, сьто сьталось с золотом из Королевской сокровищницы. По крайней мере мы дюмаем, сьто от нась хотят именно этого, но сьто-то дело нечисьто. Половину времени они твердят, будто потеряли сьто-то под названием Эльфийский Дар, но что он сябой представляет, этот Эльфийский Дар, не зьнает никто. А принцеся попросила Сяфи выяснить, кудя деваются все налоги. А это вообсе другая исьтория. Они продали кучу картин и прочих ценносьтей и все равно бедны как церковные мыси, ты, наверное, сяма заметила.
Чармейн кивнула:
— Заметила. Может, им нужно взимать больше налогов?
— Или часьтично расьпродать библиотеку, — предложил Светик. И пожал плечами. От этого он так опасно качнулся, что Чармейн закрыла глаза. — Кальцифера едва не высьтавили вон, когда он вчера вечером посяветовал продать неськолько книг. А сьто касается налогов — так король говорит, что народ Верхней Норландии зивет обесьпеченно и всем доволен, а если повысить налоги, деньги ськорее всего тозе куда-то пропадут. Так что повысить налоги нет никакого сьмысла. Я бы хотел, сьтобы ты…
Далеко внизу раздался крик. Чармейн открыла глаза и покосилась вбок. На площади скопилась изрядная толпа, и все прикрывали глаза руками и показывали на крышу.
— Скорее, — сказала она. — Вот-вот вызовут пожарную бригаду.
— А сьто, тут есьть позярные? — удивился Светик. — Как у вас тут цивилизованно. — Он улыбнулся очередной ослепительной улыбкой. — Нам нузьно, сьтобы ты…
— Кажется, вы тут неплохо устроились, — раздался голос за спиной у Чармейн.
Это было так близко и так неожиданно, что Чармейн подскочила на месте и едва не съехала в сторону.
— Сяфи, осьторознее! — встревоженно воскликнул Светик. — Она из-зя тебя тють не сьвалилась!
— Лишнее доказательство того, какой безмозглый план ты выдумал — даже по собственным меркам, — заявила Софи.
Судя по голосу, она высунулась из деревянной дверки, но обернуться и посмотреть Чармейн не отважилась.
— Ты налозила те чары, которые я тебе дал? — спросил Светик, наклонившись вбок, чтобы видеть Софи за спиной Чармейн.
— Да, наложила, — ответила Софи. — Все носятся по резиденции и голосят, Кальцифер уговаривает глупышку няньку воздержаться от истерики, а кто-то на улице только что вызвал пожарных. Я сумела в суматохе пробраться в библиотеку с твоими чарами. Доволен?
— Вполне. — Светик разразился очередной ангельской улыбкой. — Сяма видишь, какой хитроумный у меня план. — Он подался к Чармейн. — Я сделал вот что, — сказал он ей. — Налозил чары, от которых казьдая книга или клочок бумаги, содерзящие малейшие упоминания о чем-либо, касяющемся королевских зятруднений, будет светиться светом, который увидишь только ты.

— Я сделал вот что, — сказал он ей. — Налозил чары, от которых казьдая книга или клочок бумаги, содерзящие малейшие упоминания о чем-либо, касяющемся королевских зятруднений, будет светиться светом, который увидишь только ты. Я хочу, сьтобы ты, как только зяметишь светящуюся книгу или бумагу, зяписала, как она называется и сьто там говорится. Есьтественно, тайком. Здесь творится сьто-то очень нехорошее, и нам не надо, сьтобы кто-нибудь узнал, чем ты занимаешься, — не ровен чась дойдет до того, кто зяварил эту кашу. Помозешь нам?

— Постараюсь, — проговорила Чармейн. На первый взгляд задача казалась пустячной, хотя Чармейн слегка коробило при мысли о том, что придется делать что-то тайком от короля. — Когда вам нужны списки?
— Если можно, сегодня к вечеру, пока сюда не прибыл наследник престола, — сказала Софи за спиной у Чармейн. — Уж его-то точно не надо ни во что посвящать. Мы очень тебе признательны, для нас это крайне важно. Именно поэтому нас сюда и позвали. А теперь, ради всего святого, возвращайтесь в дом, пока не пришлось ставить пожарные лестницы!
— Хорошо, — пропищал Светик. — Сейчясь. Мезьду прочим, меня вот-вот разрезет коньком напополам!
— Сам виноват, — парировала Софи.
Конек под Чармейн начал колыхаться и вспучиваться. Чармейн едва не завизжала. Однако все же вцепилась в крышу обеими руками, напоминая себе, что на самом деле умеет летать. Разве нет? Крыша выгибалась и дрожала, мягко подталкивая ее обратно к дверке, и Светик тоже не спеша ехал вперед. Совсем скоро Чармейн почувствовала, как Софи крепко взяла ее под мышки и несколько неизящно втянула обратно в резиденцию. Потом Софи высунулась за дверцу, вцепилась в Светика и плюхнула его на пол рядом с Чармейн.
Светик посмотрел на Чармейн печальными глазами.
— Ну вот, опять во всем зависю от других, — вздохнул он. — Ты ведь меня не выдась?
— Прекрати городить чушь! — воскликнула Софи. — Чармейн — наш человек. Вообще-то его зовут Хоул, — сказала она Чармейн, — и он рад-радешенек, что устроил себе второе детство. Пойдемте, юноша!
Она рывком схватила Светика поперек живота и потащила его вниз по лестнице. Это сопровождалось всевозможными воплями и брыканием.
Чармейн, качая головой, последовала за ними.
На главной лестничной площадке на полдороге вниз собралось, похоже, все население резиденции — в том числе и довольно много тех, кого Чармейн еще не видела, — и среди них сновал туда-сюда Кальцифер. Пришел даже король — он прихватил с собой Потеряшку, словно бы по рассеянности. Принцесса Хильда отодвинула в сторону полную молодую женщину, которая держала Моргана в охапке и всхлипывала, и пожала Чармейн руку.
— Моя дорогая мисс Шарман, мы так вам признательны! Мы были в панике. Сим, пойдите скажите пожарным, что лестницы и
особеннобрандспойты нам не понадобятся.
Чармейн едва расслышала ее слова. Потеряшка заметила Чармейн и проворно вывернулась из рук короля, тявкая в полнейшей истерике от радости, что Чармейн цела и невредима. Откуда-то сзади ей вторил скорбными стонами пес Джамала. Толстая нянька заладила свое: «Хлюп… уфф! Хлюп… уфф!» Морган гудел: «Хотю на крыфу!» — а все остальные голосили без умолку.

Вдалеке визжал Светик: «И вовсе я не невосьпитанный! Я зе говорю, я сям узясьно исьпугался!»
Чармейн отчасти уменьшила гвалт, когда взяла на руки Потеряшку. Почти весь остальной гвалт пресекла принцесса Хильда — она хлопнула в ладоши и провозгласила:
— Прошу всех вернуться к делам. Нэнси, унесите Моргана, пока мы все из-за него не оглохли, и разъясните ему со всей настойчивостью, что на крышу его никто не пустит. Софи, дорогая, не сделаете ли вы так, чтобы Светик замолчал?
Все стали расходиться. Светик завел было снова: «И вовсе я не невось…» — но внезапно умолк, как будто ему зажали рот ладонью. Чармейн и глазом не успела моргнуть, как уже шагала вниз по лестнице рядом с королем, направляясь в библиотеку, а Потеряшка в полном восторге норовила вылизать ей подбородок.
— Это пробудило во мне давние воспоминания, — заметил король. — Мальчиком я несколько раз вылезал на крышу. И каждый раз из-за меня начиналась такая же глупая паника. Один раз пожарные по ошибке едва не сбили меня струей воды из брандспойта. Мальчики есть мальчики, и так будет всегда, милочка. Готовы ли вы начать работу или вам нужно немного прийти в себя?
— Нет-нет, я прекрасно себя чувствую, — заверила его Чармейн.
Сегодня, усаживаясь на свое место в библиотеке, она уже была как дома — ее окружал ставший привычным аромат старых книг, Потеряшка, как всегда, поджаривала пузико у огня, а король сидел напротив и изучал потрепанную кипу старых дневников. Картина была такой мирной, что Чармейн чуть не забыла о чарах Светика. Она сосредоточенно разлепляла отсыревшую стопку старых писем. Все они были от какого-то позабытого принца, который разводил лошадей и хотел, чтобы его мать уговорила короля давать ему больше денег. Принц как раз с чувством описывал прелести жеребеночка, которого только что родила его лучшая кобыла, когда Чармейн подняла голову и увидела, что по библиотеке туда-сюда не спеша фланирует огненный демон.
Король тоже поднял голову.
— Доброе утро, Кальцифер, — учтиво проговорил он. — Чем мы можем вам служить?
— Я просто осматриваюсь, — ответил Кальцифер своим тоненьким трескучим голосом. — Теперь я понимаю, почему вам так не хотелось продавать эти книги.
— Разумеется, — сказал король. — Скажите, а огненные демоны любят читать?
— В целом — нет, — ответил Кальцифер. — Софи часто читает мне вслух. Я люблю истории с загадками, когда надо догадаться, кто убийца. У вас такие есть?
— Пожалуй, нет, — сказал король. — Однако моя дочь также большая охотница до историй об убийствах. Наверное, вам стоит спросить ее…
— Благодарю. Спрошу, — сказал Кальцифер и исчез.
Король покачал головой и снова углубился в дневники. А Чармейн — как будто Кальцифер подхлестнул чары Светика — тут же заметила, что дневник, который листает король, испускает тусклое блекло-зеленое сияние. Такое же сияние исходило и от следующего письма в ее стопке — это был сплюснутый свиток, перевязанный потемневшей золотой тесьмой.
Чармейн набрала побольше воздуху и спросила:
— Интересный дневник, сир?
— Как сказать, — отозвался король.

— По правде говоря, довольно противный. Это дневник одной фрейлины моей прабабушки. Сплошные сплетни. Вот сейчас она страшно потрясена — сестра короля умерла родами, а повитуха, по всей видимости, убила новорожденного. Сказала, что он был лиловый и это ее напугало. Бедную дурочку хотят отдать под суд за убийство.
Чармейн тут же вспомнила, как они с Питером искали слово «лаббок» в энциклопедии дедушки Вильяма. Она сказала:
— Наверное, она решила, будто ребенок — лаббокин.
— О да — прискорбное суеверие и невежество, — сказал король. — В наши дни никто в лаббокинов уже не верит. — И снова углубился в чтение.
Чармейн задумалась о том, не сказать ли, что эта стародавняя повитуха, возможно, была совершенно права. Ведь лаббоки существуют на самом деле. А значит, скорее всего, существуют и лаббокины. Но она была уверена, что король ей не поверит, и не стала ничего говорить, а сделала пометку. Потом она взяла сплюснутый свиток. Но не успела она его развернуть, как ей пришло в голову просмотреть ряды коробок, куда она разложила документы, которые уже успела прочитать, — вдруг какие-то из них тоже светятся. Светилась только одна бумага, да и та еле-еле. Когда Чармейн ее вытащила, оказалось, что это счет от чародея Меликота за чары, от которых крыша казалась золотой. Почему она светилась, непонятно, но Чармейн все равно ее записала и только после этого бережно развязала золотую тесьму и расстелила свиток на столе.
Там было фамильное древо верхненорландских королей, нарисованное в спешке и довольно неряшливо, как будто это был всего лишь черновик, с которого предполагалось сделать гораздо более аккуратную копию. Чармейн было очень трудно разобраться в древе. На схеме было полным-полно помарок и всяких стрелочек с корявыми дополнениями и кривеньких кружочков с примечаниями.
— Сир, — попросила она, — не могли бы вы мне кое-что объяснить?
— Давайте поглядим. — Король взял свиток и расстелил его на столе. — Ага, — сказал он. — Беловик висит у нас в тронном зале. Я уже много лет туда не заглядывал, но знаю, что он гораздо проще, чем это фамильное древо: только имена правящих особ и их супругов и так далее. Здесь есть примечания, написанные, судя по почерку, разными людьми. Посмотрим… Вот мой предок Адольф Первый. Примечание возле его имени написано очень старомодным почерком. Здесь написано… Гм-м… «Окружил город стенами при содействии Эльфийского Дара». Сейчас следов этих стен что-то не видно, не так ли? Но говорят, что набережная вдоль реки — часть древней стены…
— Извините, сир, — перебила его Чармейн, — а что такое Эльфийский Дар?
— Понятия не имею, милочка, — сказал король. — Хотел бы я знать. Говорят, что он обеспечивал королевству процветание и защиту — хотя что он собой представлял, неясно, — однако давным-давно исчез. Гм-м… Как увлекательно! — Король принялся водить толстым пальцем по примечаниям. — Здесь, рядом с именем супруги моего предка, обозначено: «по прозванию Эльфийка». Мне всегда говорили, что королева Матильда была эльфийкой лишь наполовину, однако посмотрите — ее сына Ганса Николаса тоже называют «Эльфийское дитя»; должно быть, именно поэтому трон он так и не унаследовал. Эльфам никто не доверяет. По-моему, это большая ошибка. Короновали сына Ганса Николаса — крайне скучную личность по имени Адольф Второй, который ничего особенного так и не совершил.

Эльфам никто не доверяет. По-моему, это большая ошибка. Короновали сына Ганса Николаса — крайне скучную личность по имени Адольф Второй, который ничего особенного так и не совершил. Он единственный король в этом свитке, возле чьего имени нет никаких примечаний. Это о чем-то да говорит. Но вот его сын — вот он, Ганс Петер Адольф, — тут стоит примечание: «Восстановил безопасность королевства, заручившись помощью Эльфийского Дара», — хотя что это значит, непонятно. Милочка, как это интересно! Не окажете ли вы мне услугу — не перепишете ли набело все эти имена вместе с примечаниями, чтобы их легко было читать? Всяких троюродных сестер и тому подобное можете пропускать, если нет примечаний. Это вас не очень затруднит?
— Ну что вы, сир! — ответила Чармейн. Она как раз думала, как бы переписать свиток тайком для Софи и Светика, а король подсказал ей выход из положения.
Остаток дня она посвятила тому, чтобы сделать две копии свитка. Одна была черновой и путаной, потому что Чармейн постоянно приходилось спрашивать, что означает то или иное примечание, зато вторую Чармейн написала самым красивым своим почерком лично для короля. Ей было так же интересно, как и королю. Почему племянник Ганса Петера Третьего «отправился в горы разбойничать»? За что королеву Гертруду прозвали «опасной колдуньей»? И почему ее дочь принцесса Изолла удостоилась примечания «возлюбленная синего человека»?
Король не мог ответить на эти вопросы, зато сказал, что прекрасно знает, за что принца Николаса Адольфа прозвали «пьяницей». Заметила ли Чармейн примечание, где говорится, что отец принца Петер Ганс Четвертый именовался «мрачным тираном и к тому же чародеем»?
— Некоторые мои предшественники были не очень хорошими людьми, — признался король. — Ручаюсь, этот Петер Ганс нещадно третировал бедного Николаса. Говорят, случается, что эльфийская кровь портится в жилах, — но я думаю, все дело в характере.
Уже под вечер, когда Чармейн добралась до самого низа свитка, где почти все правители носили имена Адольф, Адольф Петер или Людовик Адольф, она с изумлением обнаружила принцессу Моину, которая «стала супругой знатного дальнийского властителя, однако умерла, так как произвела на свет отвратительного лаббокина». Чармейн была уверена, что в дневнике фрейлины говорилось именно о Моине. Судя по всему, нашелся человек, поверивший рассказу повитухи. Чармейн решила не говорить об этом королю.
Тремя строчками ниже она наткнулась на самого короля, «чересчур увлеченного своими книгами», и на принцессу Хильду, «отказавшуюся стать женою одного короля, трех герцогов и чародея». Короля с дочерью оттеснили к самому краю листа многочисленные потомки королевского дядюшки Николаса Петера, у которого, похоже, была уйма детей. Дети этих детей занимали весь нижний ряд. Как они только не перепутают, кто чей, подумала Чармейн. Половину девочек звали Матильдами, а другую половину — Изоллами, а мальчики по большей части были или Гансы, или Гансы Адольфы. Различить их можно было только по примечаниям, сделанным крошечными буковками: один из Гансов, «большой невежа», «утоп», другой «погиб от несчастного случая», а третий «умер на чужбине». С девочками все обстояло еще хуже. Одна Матильда «гордилась своим занудством», другая была «опасна, как кор. Гертруда», в третьей не нашлось «ничего хорошего». Все Изоллы были либо «злодейки», либо «отравлены». Наследник короля Людовик Николас стоял особняком от остальной семейки, совершенно, по мнению Чармейн, кошмарной: рядом с его именем не было никаких примечаний, как и рядом с именем древнего скучного Адольфа.

Наследник короля Людовик Николас стоял особняком от остальной семейки, совершенно, по мнению Чармейн, кошмарной: рядом с его именем не было никаких примечаний, как и рядом с именем древнего скучного Адольфа.
Чармейн записала все — и имена, и примечания, и все остальное. К концу дня указательный палец у нее весь онемел и посинел от чернил.
— Благодарю вас, милочка, — с чувством произнес король, когда Чармейн вручила ему лучшую копию. Он сразу же погрузился в чтение — да так жадно, что Чармейн не составило никакого труда схватить свой черновик и остальные записи и рассовать по карманам, и король ничего не заметил. Когда она поднялась, король оторвал взгляд от фамильного древа и сказал: — Надеюсь, вы простите меня, милочка. В ближайшие два дня ваши услуги мне не понадобятся. Принцесса настаивает, чтобы я в эту субботу и воскресенье покинул библиотеку и сыграл роль гостеприимного хозяина для юного принца Людовика. Понимаете, с гостями-мужчинами ей как-то неловко. Но в понедельник я надеюсь увидеть вас снова.
— Да, конечно, — ответила Чармейн.
Она подхватила Потеряшку, просеменившую ей навстречу из кухни, и направилась к парадной двери, ломая себе голову, как поступить со своей копией свитка. Светику она не очень доверяла. Разве можно доверять человеку, который выглядит как шестилетний ребенок, а на самом деле совсем не такой — или не совсем такой? А против огненных демонов ее предостерегали и Питер, и дедушка Вильям. Разве можно доверять такому опасному созданию, уныло думала она на ходу.
И внезапно столкнулась нос к носу с Софи.
— Ну как, получилось? Ты что-нибудь нашла? — спросила Софи с улыбкой.
Улыбка была такая дружелюбная, что Чармейн решила: Софи стоит доверять в любом случае. По крайней мере можно попробовать.
— Так, кое-что, — сказала она и вытащила записи из карманов.
Софи схватила их еще жаднее и благодарнее, чем король — свой беловик.
— Восхитительно! — воскликнула она. — Будет на что опереться. А то пока что мы блуждаем в потемках. Хоул — то есть Светик — говорит, что заклятья поиска здесь почему-то вообще не действуют. А это очень странно — вряд ли король или принцесса умеют колдовать, правда? Ну, то есть насылать такие сильные чары, чтобы отражать заклятья поиска…
— Они — нет, — сказала Чармейн, — зато многие их предки умели. А король совсем не так прост, как кажется.
— Верно, — кивнула Софи. — Ты можешь задержаться и проглядеть записи вместе с нами?
— Если что-то будет непонятно, спросите меня в понедельник, — сказала Чармейн. — Мне надо успеть увидеть отца, пока пекарня не закрылась.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой Чармейн встает коленкой в торт

Когда Чармейн добралась до кондитерской, она уже закрылась, но было видно, что в полумраке за стеклом кто-то двигается — делает уборку. Чармейн легонько постучала в дверь, а когда это ни к чему не привело, прижалась лицом к стеклу и закричала:
— Впустите!
В конце концов человек за стеклом вразвалочку подошел к двери и приоткрыл ее ровно настолько, чтобы высунуть в щель голову.

Чармейн легонько постучала в дверь, а когда это ни к чему не привело, прижалась лицом к стеклу и закричала:
— Впустите!
В конце концов человек за стеклом вразвалочку подошел к двери и приоткрыл ее ровно настолько, чтобы высунуть в щель голову. Оказалось, что это незнакомый Чармейн подмастерье примерно одних лет с Питером.
— Закрыто, — объявил он.
Его взгляд переместился на Потеряшку, которая сидела на руках у Чармейн. В приоткрытую дверь вырвался аромат свежевыпеченных плюшек, и Потеряшка тут же потянулась туда носом и восторженно принюхалась.
— И с собаками к нам нельзя, — добавил подмастерье.
— Мне надо увидеть отца, — сказала Чармейн.
— Все очень заняты, — заявил подмастерье. — Пекарня еще работает.
— Мой отец — мистер Бейкер, — объяснила Чармейн, — и я уверена, что он хочет меня видеть. Впусти меня.
— Откуда я знаю, что ты не врешь? — с подозрением спросил подмастерье. — Меня же с работы выгонят…
Чармейн понимала, что в такие минуты следует вести себя учтиво и деликатно, но терпение у нее кончилось — как тогда, с кобольдами.
— Вот глупый! — перебила она. — Если мой отец узнает, что ты меня не впустил, вот тогда он точно тебя выставит! Не веришь мне — пойди приведи его!
— Фу-ты ну-ты! — фыркнул подмастерье. Однако же попятился от двери и сказал: — Ладно, входи, но собаку оставь на улице, ясно?
— Нет, не оставлю, — возразила Чармейн. — Ее могут украсть. Это очень ценная волшебная собака, если хочешь знать, и ее впускает к себе даже сам король! А если уж король ее впускает, ты и подавно впустишь!
Подмастерье скривился.
— Это ты лаббоку в горах рассказывай! — презрительно бросил он.
Положение могло сильно осложниться, если бы в этот момент из двери пекарни не вышла Белль, одна из продавщиц. Поправляя платок на голове, Белль тараторила: «Тимми, я ухожу. Смотри у меня, перемой все…» — и тут она увидела Чармейн.
— Ой, Чармейн, здравствуй! Ты ведь к папе пришла, да?
— Здравствуйте, Белль. Да, к папе, — ответила Чармейн. — А он не пускает к нам Потеряшку.
Тут Белль увидела Потеряшку. Лицо ее расплылось в улыбке.
— Ой, какая очаровашечка! Но ты же знаешь, как папа не любит, когда в пекарню заходят с собаками. Лучше оставь ее в кондитерской, а Тимми за ней приглядит. Ты же присмотришь за ней, правда, Тимми?
Подмастерье что-то пробурчал и свирепо покосился на Чармейн.
— Чармейн, только имей в виду, в пекарне еще полно работы, — затараторила Белль — она всегда так разговаривала. — Нам заказали какой-то особенный торт. Так что ты недолго, хорошо? Оставь собачку здесь, ее никто не тронет. А ты, Тимми, послушай: я хочу, чтобы на этот раз полки были отмыты как следует, а не то я завтра тебе задам! Ну, пока-пока!
И Белль выпорхнула из кондитерской, а Чармейн впорхнула внутрь.

Она подумывала о том, чтобы прорваться в пекарню вместе с Потеряшкой, но вовремя вспомнила, что Потеряшка при виде пищи теряет самообладание. Поэтому она сгрузила Потеряшку у прилавка, холодно кивнула Тимми (теперь он возненавидит меня на всю оставшуюся жизнь, подумала она) и в одиночку двинулась вдоль пустых витрин и прохладных мраморных полок и островков белых столиков и стульев, где граждане Верхней Норландии имели обыкновение посиживать за кофе и пирожными с кремом. Потеряшка жалобно заскулила, когда Чармейн толкнула дверь в пекарню, но Чармейн все же вошла и скрепя сердце закрыла дверь за собой.
В пекарне царила суета, словно в муравейнике, стояла жара, словно в тропиках, и витали ароматы, которые наверняка ударили бы Потеряшке в голову. Там пахло поднимающимся тестом и тестом в печи, сладко благоухало булочками, печеньем и вафлями, а поверх всего этого веяло сытными запахами пирогов и ватрушек — и все это перекрывал мощный аромат крема и всевозможных глазурей, исходивший от огромного многоэтажного торта, который стоял на столе у самой двери, и его украшали несколько человек сразу. Розовое масло, восторженно думала Чармейн, втягивая носом это благоухание. Лимон, земляника, южноингарийский миндаль, вишни и персики!
Мистер Бейкер расхаживал от одного работника к другому, давал указания, подбадривал, проверял, все ли в порядке.
— Джейк, не жалей спины, это тесто нужно вымесить как следует! — расслышала Чармейн с порога. И миг спустя: — С этими булочками надо нежнее, Нэнси. Не молоти тесто, а то они будут как камень.
Еще миг спустя он уже очутился у печей на другом конце и говорил там подмастерью, в какую духовку что ставить.
И где бы он ни оказался, везде его почтительно выслушивали и немедленно повиновались.
Чармейн понимала, что в своей пекарне ее отец — тоже король, причем даже больше король, чем настоящий в своей резиденции. Белый колпак сидел на нем, как корона. И очень ему к лицу, подумала Чармейн. Отец был рыжий и узколицый, как и она сама, только веснушек у него было гораздо больше.
Она нагнала его у печей, где он пробовал сочную мясную начинку и объяснял девушке, которая ее делала, что там слишком много пряностей.
— Но она же вкусная! — запротестовала девушка.
— Возможно, — кивнул мистер Бейкер, — но между хорошим и идеальным вкусом — огромная разница. Ладно, беги помоги с тортом, а не то они всю ночь тут проторчат, а я попробую спасти начинку.
Лорна поспешила прочь — было видно, что у нее прямо гора с плеч свалилась, — а отец снял сковороду с огня. Обернувшись со сковородой в руках, он заметил Чармейн.
— Здравствуй, лапочка! Вот уж не ожидал! — Тут на его лице отразились некоторые сомнения. — Тебя, случайно, не мама послала?
— Нет, — ответила Чармейн. — Я сама пришла. Я же присматриваю за домом дедушки Вильяма, помнишь?
— Ой, и точно, — сказал мистер Бейкер. — Что-то случилось?..
— Э-э… — протянула Чармейн. Объяснить было трудно — особенно теперь, когда ей напомнили, какой мастер ее отец.
Мистер Бейкер сказал: «Погоди минутку» — и принялся копаться в рядах баночек с измельченными сушеными травами и специями на полке у духовок. Он выбрал баночку, снял крышку и добавил в сковороду всего-навсего крошечную щепотку ее содержимого.

Он выбрал баночку, снял крышку и добавил в сковороду всего-навсего крошечную щепотку ее содержимого. Перемешал начинку, попробовал, кивнул.
— Так пойдет, — сказал он и поставил сковороду остывать. После чего вопросительно взглянул на Чармейн.
— Папа, я совсем не умею готовить, — выпалила та, — а к ужину в доме дедушки Вильяма подают только сырую провизию. У тебя, случайно, нет каких-нибудь записей рецептов? Ну, для подмастерьев, например?
Мистер Бейкер потер подбородок чистыми-чистыми пальцами и задумался.
— Я всегда говорил маме, что тебе нужно уметь хотя бы что-то, — произнес он. — И неважно, прилично это или нет. Посмотрим. Наверное, по большей части мои рецепты для тебя сложноваты. Изысканные пирожные, деликатесные соусы и все такое прочее. Я рассчитываю, что мои подмастерья, когда попадают ко мне, уже знакомы с основами — по крайней мере сейчас. Но пожалуй, кое-какие элементарные,
простыерецепты у меня сохранились, еще с давних времен, когда я только начинал. Давай-ка пойдем и посмотрим.
Он повел ее через пекарню, сквозь толчею деловитых поваров, к дальней стене. Там было несколько хлипких полочек, битком набитых разрозненными тетрадками, блокнотами, бумажками, заляпанными вареньем, и пухлыми папками в белых пятнах муки.
— Минутку, — сказал мистер Бейкер, приостановившись у стола с браком, который стоял возле полок. — Наверное, стоит дать тебе какой-нибудь еды на первое время, чтобы ты продержалась, пока будешь читать рецепты.
Чармейн была прекрасно знакома с этим столом. Потеряшка была бы от него в восторге. На него ставили всю выпечку, у которой были какие-нибудь несовершенства: поломанное печенье, кривобокие булочки, потрескавшиеся пирожки, а также все товары из кондитерской, которые не распродали за день. Работники пекарни могли брать все это домой, если хотели. Мистер Бейкер взял холщовый мешок — такими всегда пользовались работники — и принялся проворно набивать его выпечкой. На дне очутился целый торт с кремом, за ним последовал слой пирожков, затем полетели булочки и пышки и, наконец, большая ватрушка с творогом. Мистер Бейкер поставил разбухший мешок на стол и стал рыться на полках.
— Ну вот, нашел. — Он вытащил потрепанную коричневую тетрадь, потемневшую от застарелой копоти. — Так и знал, что она у меня осталась! Это записи с той самой поры, когда я начинал мальчиком на побегушках в ресторане на Рыночной площади. Тогда я был таким же невеждой, как ты сейчас, так что это именно то, что тебе нужно. Хочешь, дам тебе заклятья к этим рецептам?
— Чары?! — ахнула Чармейн. — Папа!..
Взгляд у мистера Бейкера стал ужасно виноватый — Чармейн никогда в жизни не видела его таким. Даже веснушки на миг растворились в красноте.
— Знаю, знаю, Чармейн. У мамы было бы семьдесят ударов. Она бы кричала, что волшебство — это низко и вульгарно. Но я родился колдуном и не могу сдержаться, когда готовлю. Мы тут, в пекарне, все время колдуем. Будь хорошей доброй девочкой, не рассказывай ничего маме. Пожалуйста! — Он вытянул с полки тонкую желтую тетрадку и печально перелистал ее. — Вот они, все здесь, эти чары, — простые, незатейливые, а сколько от них пользы! Хочешь?
— Конечно хочу! — воскликнула Чармейн. — И маме я, естественно, не скажу ни словечка! Я же знаю ее не хуже тебя.

— И маме я, естественно, не скажу ни словечка! Я же знаю ее не хуже тебя.
— Умница! — просиял мистер Бейкер. И проворно сунул обе тетради в мешок, рядом с ватрушкой, и вручил его Чармейн.
Папа с дочкой улыбнулись друг другу, словно заговорщики.
— Приятного аппетита, — сказал мистер Бейкер. — Удачи.
— И тебе, — сказала Чармейн. — Спасибо, папа! — Она поднялась на цыпочки и поцеловала его в припудренную мукой веснушчатую щеку под самым колпаком, а потом двинулась прочь из пекарни.
— Везет тебе, — окликнула ее Лорна, когда Чармейн взялась за ручку двери. — Я сама положила глаз на этот торт!
— Там было два таких, — ответила Чармейн через плечо и вышла в кондитерскую.
К собственному удивлению, она обнаружила, что Тимми сидит на мраморно-стеклянном прилавке с Потеряшкой в объятиях.
С нотками оправдания в голосе Тимми объяснил:
— Когда ты ушла, она очень огорчилась. Выла как резаная.
Может быть, мы и не станем врагами на всю жизнь, обрадовалась Чармейн, а Потеряшка выпрыгнула из объятий Тимми, скуля от восторга. Она заплясала вокруг ног Чармейн и вообще подняла такой шум, что Тимми, очевидно, не расслышал, как Чармейн сказала ему спасибо. Чармейн позаботилась о том, чтобы как следует улыбнуться и дружески кивнуть ему, и вышла на улицу, а Потеряшка по-прежнему сновала и скулила у ее ног.
Кондитерская и пекарня были на другом берегу реки, напротив набережной. Чармейн могла бы перейти туда, но по Верхней улице было ближе — ведь Потеряшке пришлось идти пешком, так как руки у Чармейн были заняты мешком с провизией. Хотя Верхняя улица была одной из главных улиц города, на вид она была совсем не такой. Она была узкая и извилистая, без широких тротуаров, зато лавки, стоявшие по обе стороны, считались лучшими в городе.
Чармейн медленно шла по улице, разглядывая витрины, чтобы Потеряшка не отставала, уступала дорогу припозднившимся покупателям и просто прохожим, вышедшим прогуляться перед ужином, и размышляла. Мысли ее метались от радости — у Питера больше не будет никаких предлогов готовить отвратительную еду, — и удивления. Папа — колдун! И всегда был колдуном. До этого момента Чармейн втайне терзалась угрызениями совести из-за своих опытов с «Книгой Палимпсеста», а теперь обнаружила, что их как рукой сняло. Наверное, я унаследовала папины колдовские способности! Как здорово! Теперь я уверена, что
могунасылать чары. Только почему папа всегда делает так, как скажет мама? Он настаивает на том, чтобы я была приличной, точно так же, как мама. Ох уж эта педагогика… Чармейн обнаружила, что все это ее изрядно потешает.
Тут позади нее раздался оглушительный стук копыт, смешанный с каким-то рокотом и гулкими криками: «Дорогу! Дорогу!»
Чармейн оглянулась и обнаружила, что улица забита всадниками в какой-то форме, которые скакали так быстро, что уже настигали ее. Пешие прохожие попрятались в лавки или вжались в стены по обе стороны улицы. Чармейн развернулась, чтобы подхватить Потеряшку. Она споткнулась о чье-то крыльцо и примяла коленом мешок с едой, но успела поймать Потеряшку и не уронить при этом мешок. Сжав в охапке Потеряшку и мешок, она прижалась спиной к ближайшей стене, а мимо носа у нее пронесся лес лошадиных ног и человеческих сапог в стременах.

За ними галопом мчалась целая кавалькада коней — вороных, холеных, в кожаной сбруе, — а над их спинами щелкал кнут. Следом прогромыхала огромная разноцветная карета, сверкающая стеклом, золотом и яркими гербами; на задке ее колыхались два лакея в шляпах с перьями. Следом за каретой оглушительно прогрохотала галопом вторая вереница всадников в форме.
Но в конце концов они все миновали Чармейн и скрылись за ближайшим поворотом. Потеряшка заскулила. Чармейн привалилась к стене.
— Это еще кто? — спросила она у женщины, прижавшейся к стене рядом с ней.
— Это — кронпринц Людовик, — отвечала женщина. — Едет, наверное, с визитом к королю.
Она была светловолосая и с яростью во взгляде и чем-то слегка напомнила Чармейн Софи Пендрагон. К себе она прижимала маленького мальчика, который напомнил бы Чармейн Моргана — если бы производил хотя бы какой-нибудь шум. Мальчик побелел от испуга, и Чармейн подумала, что и сама выглядит примерно так же.
— Выдумал тоже — так нестись по такой узкой улице! — сердито выпалила Чармейн. — Чудом никого не задавили! — Она заглянула в мешок, обнаружила, что ватрушка сломалась и сложилась пополам, и рассвирепела от этого еще пуще. — Не мог, что ли, проехать по набережной — там шире?! — сказала она. — Он что, вообще о людях не думает?
— Не больно-то, — отозвалась женщина.

— Жуть берет, как подумаешь, что будет, когда он станет королем! — продолжала Чармейн. — Король из него выйдет просто ужасный!
Женщина посмотрела на нее со странной многозначительной усмешкой.
— Ты этого не говорила, я этого не слышала, — заявила она.
— Почему? — спросила Чармейн.
— Людовик не любит, когда его критикуют, — сказала женщина. — А выразить эти чувства ему помогают лаббокины. Лаббокины — слыхала, девочка? Надеюсь, кроме меня, тебя никто не слышал. — Она перехватила мальчика поудобнее и ушла.
Чармейн думала об этом, пока брела по улице с Потеряшкой под мышкой и тяжелым мешком в другой руке. Оставалось, пожалуй, только уповать на то, что
еекороль — Адольф Десятый — проживет еще долго-долго. А иначе придется устроить революцию, думала она. Мамочки, какой долгой кажется сегодня дорога до дома дедушки Вильяма!
Однако в конце концов она все же добралась туда и с облегчением плюхнула Потеряшку на садовую дорожку. Питер оказался дома, в кухне, — он сидел на одном из десяти мешков с грязным бельем и хмуро глядел на большой красный кусок сырого мяса на столе. Рядом красовались три луковицы и две морковки.
— Не знаю, как это приготовить, — сказал он.
— И не нужно, — сказала Чармейн и сгрузила на стол свой мешок. — Я сегодня заходила к отцу. А тут, — добавила она, выуживая из мешка обе тетрадки, — рецепты и чары к ним.
Тетрадкам досталось даже больше, чем ватрушке. Чармейн вытерла их о юбку и протянула Питеру.
Питер невероятно оживился и соскочил с мешка с бельем.

Чармейн вытерла их о юбку и протянула Питеру.
Питер невероятно оживился и соскочил с мешка с бельем.
— Вот это дело! — похвалил он. — А мешок с едой — еще лучше!
Чармейн достала сложенную ватрушку, смятые пирожки и сплюснутые булочки. В креме на торте, который лежал на самом дне, виднелась вмятина в форме коленки, а некоторые пирожки от него подмокли. От этого Чармейн с новой силой разозлилась на принца Людовика. Пытаясь сложить пирожки из разрозненных кусков, она рассказала Питеру, как все было.
— Да, мама говорит, у него задатки настоящего диктатора, — сказал Питер — несколько рассеянно, так как он углубился в тетрадки. — Говорит, она именно поэтому решила уехать отсюда. Эти чары — ты знаешь, когда их полагается насылать, до того, как готовить, или во время, или после?
— Папа не сказал. Сам разберешься, — сказала Чармейн и направилась в кабинет дедушки Вильяма найти себе почитать утешительную книгу.
Читать «Волшебный посох» было интересно, но от него казалось, будто мысли раскалываются на тысячу кусочков. От каждой ветви посоха отпочковывалось еще по двенадцать ветвей, а от каждой из них — еще по двенадцать. Еще немного, и я сама превращусь в дерево, думала Чармейн, роясь на полках. Она выбрала книгу под названием «Путешествие мага», так как понадеялась, что это приключенческий роман. Так в некотором смысле и оказалось, но очень скоро Чармейн обнаружила, что это подробнейший отчет о том, как один волшебник шаг за шагом осваивал свое искусство.
От этого Чармейн снова задумалась о том, как папа научился пользоваться волшебством. Так и знала, что у меня это наследственное, рассудила она. Я научилась летать и починила трубы в ванной — и все в мгновение ока. А теперь надо научиться колдовать легко и бесшумно, а не ругаться и не запугивать неодушевленные предметы. Она все еще сидела и размышляла над этим, когда Питер крикнул из кухни, чтобы она приходила есть.
— Я наложил чары, — похвастался он. Он был очень горд собой. Ему удалось подогреть пироги и сделать из лука и морковки вполне вкусную смесь. — К тому же, — добавил он, — я очень устал — целый день все разведывал.
— Искал золото? — спросила Чармейн.
— Искать золото очень даже естественно, — заявил Питер. — Мы же знаем, что оно где-то в доме. Только вместо золота я нашел место, где живут кобольды. Это такая большая пещера, и они все там сидели и мастерили разные штуки. В основном ходики с кукушками, но кое-кто делал и чайники, а некоторые строили у самого входа что-то вроде кушетки. Я не стал с ними разговаривать, потому что не знал, из прошлого они или из настоящего, — смотрел и улыбался. Не хотел, чтобы они опять разозлились. А ты сегодня что делала?
— Ой, мамочки! — ответила Чармейн. — Ну и денек. Для начала Светик залез на крышу. Я так перепугалась! — И она рассказала Питеру все остальное.
Питер нахмурился.
— Этот Светик и эта Софи, — сказал он, — ты уверена, что они не злоумышленники? Ты же знаешь, чародей Норланд говорил, что огненные демоны — опасные твари.
— Я тоже об этом думала, — призналась Чармейн. — И по-моему, они хорошие.

Похоже, их пригласила принцесса Хильда и попросила помочь. Мне бы так хотелось разобраться, как разыскать то, что нужно королю. Он так обрадовался, когда я нашла фамильное древо. Представляешь, у принца Людовика было восемь троюродных братьев и сестер, и почти всех звали Ганс или Изолла, и почти все плохо кончили.
— Потому что все они были злодеи, — ответил Питер. — Мама говорит, что Ганса Жестокого отравила Изолла Убийца, а ее убил Ганс Пьяница — когда напился. После чего этот Ганс свалился с лестницы и сломал себе шею. Его сестру Изоллу повесили в Дальнии за то, что она пыталась убить тамошнего дворянина, за которым была замужем… это сколько уже будет?
— Пять, — сказала завороженная Чармейн. — Осталось три.
— Значит, две Матильды и еще один Ганс, — сказал Питер. — Этого звали Ганс Николас, и я не знаю, как он погиб, знаю только, что где-то за границей. Одна Матильда сгорела, когда в ее имении был пожар, а вторая, говорят, такая коварная, что принц Людовик держит ее взаперти на чердаке в Кастель-Жуа. К ней никто не осмеливается приближаться, даже сам принц Людовик. Она убивает одним взглядом. Можно, я дам Потеряшке этот кусок мяса?
— Можно, — кивнула Чармейн. — Надеюсь, она не лопнет. Откуда ты знаешь про всех этих троюродных Гансов? Я сегодня впервые о них услышала.
— Потому что я из Монтальбино, — отозвался Питер. — В моей школе все прекрасно знают, кто такие Девять Злодеев из Верхней Норландии. А здесь, наверное, ни король, ни принц Людовик не заинтересованы в том, чтобы афишировать преступления своих родственников. Говорят, и сам принц Людовик не лучше прочих.
— У нас очень хорошая страна! — возмутилась Чармейн.
Ей было очень обидно, что ее любимая Верхняя Норландия породила девять таких негодяев. И очень обидно за короля.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ,
посвященная стирке и лаббочьим яйцам

Назавтра Чармейн проснулась рано, потому что Потеряшка уткнулась ей в ухо холодным носом, предполагая, очевидно, будто и сегодня они, как обычно, отправятся в Королевскую резиденцию.
— Нет, мне туда не надо, — хмуро сказала Чармейн. — Сегодня королю надо заниматься принцем Людовиком. Потеряшка, уйди, а то как бы я не превратилась в какую-нибудь Изоллу и не отравила тебя! Или в Матильду — и не наслала на тебя злые чары! Уйди, пожалуйста!
Потеряшка печально засеменила прочь, но Чармейн уже не могла заснуть. Скоро она встала, пытаясь разогнать хмурое настроение тем, что обещала себе провести день в сладком безделье за чтением «Путешествия мага».
Питер тоже встал рано, и у него были другие соображения.
— Сегодня мы с тобой выстираем белье, хотя бы часть, — сообщил он. — Ты заметила, что в кухне уже десять мешков и еще десять в спальне чародея Норланда? Думаю, в кладовой их тоже уже десяток.
Чармейн исподлобья посмотрела на мешки с бельем. В кухне от них стало не протолкнуться — она была вынуждена это признать.

— Давай не будем, — предложила она. — Наверняка стиркой занимаются кобольды.
— Ничего подобного, — возразил Питер. — Мама говорит, что, если копить грязное белье, оно размножается.
— К нам ходит прачка. Я стирать не умею, — предупредила Чармейн.
— Я тебя научу, — сказал Питер. — Хватит уже прятаться за собственным невежеством.
Чармейн сама не понимала, как это Питеру всегда удается приставить ее к работе, но вскоре она уже вовсю качала воду из водокачки во дворе — наполняла ведра, а Питер таскал их в сарайчик-прачечную и там выливал в медный котел. Примерно после десятой ходки Питер вернулся и сказал:
— Теперь надо разжечь под котлом огонь, но я не могу найти никакого топлива. Как ты думаешь, где он его держит?
Чармейн натруженной рукой откинула со лба потные волосы.
— Наверное, там все устроено так же, как в кухонном очаге, — сказала она. — Пойду посмотрю. — И зашагала впереди Питера к сарайчику, думая про себя: если ничего не получится, можно будет не стирать. Прекрасно. — Нам нужно найти какой-нибудь один горючий предмет, — сказала она Питеру.
Питер растерянно огляделся. В сарайчике не было ничего, кроме стопки деревянных бадеек и ящика с мыльной стружкой. Чармейн пристально изучила пространство под котлом. Там было черно от старой сажи. Чармейн изучила бадейки. Слишком большие. Чармейн изучила мыльную стружку и решила, что еще одну пузырчатую бурю лучше не устраивать. Она вышла за дверь и отломила сухую ветку от чахлого дерева. Сунув ее в сажу, она похлопала по котлу и сказала: «Огонь, гори!» И еле успела отпрыгнуть — под котлом так и полыхнуло.
— Вот, — сказала Чармейн Питеру.
— Хорошо, — сказал тот. — Давай обратно к водокачке. Надо наполнить котел доверху.
— Зачем?! — простонала Чармейн.
— Затем, что у нас тридцать мешков белья, а ты как думала? — отозвался Питер. — Надо налить горячей воды в бадьи, чтобы замочить шелковое и постирать шерстяное. Потом нужна будет вода для полоскания. Это еще очень и очень много ведер!
— Немыслимо! — шепнула Чармейн Потеряшке, которая присеменила посмотреть. И со вздохом снова взялась за рычаг водокачки.
Между тем Питер принес из кухни стул и поставил его в сарайчик. Затем, к негодованию Чармейн, он поставил бадейки в ряд и принялся выливать в них полные ведра холодной воды, которую Чармейн раздобыла непосильным трудом.
— Я думала, это для котла! — возмутилась Чармейн.
Питер взобрался на стул и стал горстями сыпать в котел мыльную стружку. Из котла уже валил пар и исходило подбулькивание.
— Хватит спорить, давай качай, — велел Питер. — Скоро уже можно будет кипятить белое. Еще четыре ведра — и все, начинай закладывать в котел рубашки и все прочее.
Он слез со стула и ушел в дом. Вернулся он, таща два мешка с бельем, прислонил их к стене сарайчика и отправился за следующими. Чармейн качала воду, пыхтела, сердилась, лазила на стул, чтобы вылить еще четыре полных ведра в мыльные облака пара, вздымавшиеся над котлом.

Потом, радуясь, что можно сменить занятие, она развязала тесемки на первом мешке. Внутри были носки, длинный красный чародейский плащ, две пары брюк, а под ними — рубашки и кальсоны, и от всего этого попахивало плесенью из-за потопа в ванной, который устроил Питер. Как ни странно, когда Чармейн развязала следующий мешок, в нем оказалось все то же самое — то есть
буквальното же самое, что и в первом.
— У чародеев и грязное белье особенное, — рассудила Чармейн.
Она брала охапки белья, взбиралась на стул и загружала белье в котел.
— Нет, нет, нет! Стой! — закричал Питер, когда Чармейн только-только успела положить в котел содержимое второго мешка.
Питер кинулся к ней через газон, волоча на буксире еще восемь мешков, которые он связал вместе.
— Ты же сам сказал!.. — запротестовала Чармейн.
— Дурында, надо же сначала разобрать белье! — выдохнул Питер. — Кипятить можно только белое!
— Я не знала, — надулась Чармейн.
Все утро напролет она разбирала белье и раскладывала его грудами на траве, а Питер загружал белые рубашки кипятиться, и наливал мыльную воду в бадьи, чтобы замочить там плащи и носки и двадцать пар чародейских брюк.
Наконец Питер сказал: «Наверное, рубашки уже прокипятились» — и поставил на траву бадью с холодной водой для полоскания.
— Гаси огонь, а я солью горячую воду.
Чармейн понятия не имела, как гасить колдовской огонь. Для эксперимента она постучала по котлу. И обожгла руку.
— Уй! Огонь, погасни! — вскрикнула Чармейн.
Пламя послушно стихло, заискрилось и исчезло. Чармейн облизывала пальцы и смотрела, как Питер открывает кран внизу котла и выпускает в сливное отверстие в полу розовую мыльную пену. Чармейн присмотрелась к струе сквозь пар.
— Я не знала, что мыло было розовое, — заметила она.
— Не было оно розовое, — сказал Питер. — О небеса! Посмотри, что ты натворила! — Он вскочил на стул и принялся доставать из котла окутанные паром рубашки специальной деревянной рогулькой. Оказалось, что все до единой рубашки, плюхавшиеся в холодную воду, стали сочно-светло-вишневыми. После рубашек Питер извлек пятнадцать крошечных севших носочков — они были бы малы даже Моргану, — и детского размерчика пару чародейских брюк. В самом конце он выудил очень маленький вишневый плащ и укоризненно предъявил его Чармейн — плащ был мокрый и горячий.
— Вот что ты наделала, — сказал Питер. — Никогда не клади красные шерстяные вещи с белым бельем. Краска линяет. А плащ теперь и на кобольда не налезет! Ну ты и дурында!
— Откуда я знала? — с чувством воскликнула Чармейн. — Я всю жизнь жила как в теплице! Мама не подпускает меня и близко к прачечной!
— Потому что это неприлично. Понятно, — брезгливо скривился Питер. — Что, думаешь, я буду тебя жалеть? Так вот, не буду. Но к катку я тебя и близко не подпущу. Страшно подумать, что ты с ним сделаешь! Попробую наложить отбеливающие чары, пока отжимаю белье. А ты пойди принеси из кладовой бельевую веревку и тот тазик с прищепками и развесь все сушиться.

Страшно подумать, что ты с ним сделаешь! Попробую наложить отбеливающие чары, пока отжимаю белье. А ты пойди принеси из кладовой бельевую веревку и тот тазик с прищепками и развесь все сушиться. Могу я рассчитывать, что ты при этом не удавишься или еще чего-нибудь не учудишь?
— Я не дурында, — надменно отвечала Чармейн.
Примерно через час, когда Чармейн с Питером, усталые и мокрые от пара, чинно ели в кухне вчерашние нераспроданные пироги, Чармейн не могла удержаться от мысли, что с бельевой веревкой она обошлась гораздо ловчее, чем Питер — с катком и отбеливающими чарами. Бельевая веревка зигзагом пересекла двор десять раз. И она держалась и не падала. Рубашки, которые теперь раскачивались на ней, прихваченные прищепками, были не белые. На одних виднелись красные потеки. По другим вились занятные розовые разводы, а третьи стали нежно-голубыми. Почти на всех плащах там и сям проступили белые полосы. Все носки и брюки превратились в молочно-белые. Чармейн решила, что с ее стороны очень деликатно не указывать Питеру на то, что эльф, пробиравшийся сквозь зигзаги белья, рассматривал его в крайнем замешательстве.
— Смотри, там же эльф! — воскликнул Питер с набитым ртом.
Чармейн проглотила последний кусок плюшки и открыла заднюю дверь, чтобы узнать, зачем эльф пожаловал.
Эльф пригнул гордую белокурую голову, чтобы не задеть притолоку, прошагал в середину кухни и поставил там на стол стеклянную шкатулку, которую принес с собой. В шкатулке были три округлые белые штуковины размером с теннисные мячики. Питер и Чармейн смотрели то на них, то на эльфа, который просто стоял рядом и ничего не говорил.
— Что это такое? — спросил наконец Питер.
Эльф поклонился — еле заметно.
— Это, — произнес он, — три лаббочьих яйца, которые мы удалили из организма чародея Норланда. Операция была крайне сложной, однако нам удалось успешно ее провести.
— Лаббочьи яйца? — воскликнули Питер и Чармейн едва ли не хором.

Чармейн почувствовала, как зеленеет, и от души пожалела, что съела ту плюшку. Веснушки на белом лице Питера стали темно-коричневые. Потеряшка, которая клянчила себе ленч из-под стола, панически заскулила.
— Почему… почему вы принесли яйца сюда? — выдавила Чармейн.
Эльф бесстрастно ответил:
— Потому что мы обнаружили, что уничтожить их невозможно. Все наши усилия, и магические, и физические, оказались тщетны — яйца выдерживают любую нагрузку. В результате мы пришли к выводу, что уничтожить их способен лишь огненный демон. Чародей Норланд поставил нас в известность, что к настоящему времени у мисс Чармейн появится возможность связаться с огненным демоном.
— Чародей Норланд жив? Он может говорить? — взволнованно воскликнул Питер.
— О да, — сказал эльф. — Он быстро поправляется и должен быть готов вернуться сюда самое большее через три-четыре дня.
— Ой, как я рада! — сказала Чармейн. — Значит, это он болел из-за лаббочьих яиц?
— Так и есть, — подтвердил эльф. — Представляется, что чародей несколько месяцев назад повстречал лаббока, гуляя по горному лугу.

Поскольку он чародей, яйца впитали его магию, и теперь уничтожить их практически невозможно. Предупреждаем вас, что нельзя ни прикасаться к яйцам, ни пытаться открыть шкатулку, в которую они заключены. Эти яйца крайне опасны. Советуем вам как можно скорее прибегнуть к услугам огненного демона.
Пока Питер и Чармейн нервно сглатывали и таращились на три белых яйца в шкатулке, эльф отвесил еще один легкий поклон и удалился через внутреннюю дверь. Питер взял себя в руки и бросился за ним, крича, что еще не все выяснил. Но когда он выскочил в гостиную, то успел увидеть только, как закрывается входная дверь. Когда он — а за ним Чармейн, а за ней Потеряшка — выбежал в сад, эльфа и след простыл. Чармейн заметила Ролло, который с хитрой миной выглядывал из-за стеблей гортензии, но эльф исчез, как не было.
Чармейн подхватила Потеряшку и сунула ее в руки Питеру.
— Питер, — сказала она. — Держи Потеряшку и не дай ей убежать за мной. Я сейчас приведу Кальцифера. — И она помчалась по садовой дорожке.
— Скорее! — крикнул ей вслед Питер. — Постарайся как можно скорее!
Чармейн не нуждалась в подобных советах. Она бежала, слушая отчаянный писк и подвывание Потеряшки, она бежала и бежала, пока не свернула за скалу и не увидела впереди город. Там ей пришлось перейти на быстрый шаг, схватившись за бок, однако она все равно спешила изо всех сил. Одна лишь мысль о круглых белых яйцах на кухонном столе заставила ее, едва отдышавшись, снова перейти на рысь. А вдруг яйца проклюнутся, а она не успеет найти Кальцифера? А вдруг Питер наделает глупостей, например попытается наслать на них чары? А вдруг?.. Чтобы отвлечься от прочих кошмарных вариантов, Чармейн пыхтела себе под нос: «Какая же я дурында! Надо было спросить у этого эльфа, что такое Эльфийский Дар! А я начисто забыла. Должна была вспомнить. Дурында я!..» Но сосредоточиться на этом она не могла. Перед глазами у нее была только одна картина: Питер бормочет над стеклянной шкатулкой заклинания. С него станется.
Когда Чармейн вбежала в город, хлынул дождь. Чармейн обрадовалась. Это отвлечет Питера от лаббочьих яиц. Ему придется бежать во двор и снимать белье, пока оно снова не промокло. Только бы он не успел ничего натворить!
В Королевскую резиденцию она прибежала мокрая до нитки, едва дыша, и замолотила молотком и затрезвонила в звонок даже отчаяннее, чем когда увидела Светика на крыше. Прежде чем Сим открыл ей, прошла целая вечность.
— Ой, Сим! — выдохнула Чармейн. — Мне срочно нужен Кальцифер! Вы не знаете, где он?
— Разумеется знаю, мисс, — ответил Сим, ничуть не удивившись тому, что волосы у Чармейн промокли, а с платья течет. — В настоящее время сэр Кальцифер в Главной гостиной. Позвольте мне проводить вас.
Он закрыл дверь и зашаркал прочь, а Чармейн последовала за ним, оставляя на полу мокрую дорожку, — по длинному сырому коридору, мимо каменной лестницы к огромной двери в задней части резиденции, где Чармейн еще не бывала.
— Прошу сюда, мисс, — сказал Сим, распахивая величественную, хоть и обшарпанную дверь.
Чармейн вошла — и в уши ей ударил рев нестройного хора, она очутилась посреди толпы пышно разряженных гостей, которые кричали друг на друга, прогуливаясь с кусками торта на изящных тарелочках. Торт был первым, что Чармейн узнала. Он гордо высился на специальном столе в центре зала. Это было как увидеть старого друга среди всех этих расфуфыренных чужаков.

Он гордо высился на специальном столе в центре зала. Это было как увидеть старого друга среди всех этих расфуфыренных чужаков. Ближайший гость, облаченный в иссиня-черный бархат и темно-синюю парчу, повернулся, высокомерно уставился на Чармейн, а потом обменялся возмущенными взглядами со стоявшей рядом дамой. Дама была одета — нет, не может быть, чтобы в бальное платье, сейчас же только время чая, в ужасе подумала Чармейн, — в шелк и атлас, такие пышные, что рядом с ней даже тетушка Семпрония выглядела бы убого, окажись она здесь. Но тетушки Семпронии здесь не было — а лорд-мэр был, и его супруга тоже, и вся остальная городская знать.
— Сим, — поинтересовался человек в иссиня-черном, — кто эта мокрая мещаночка?
— Мисс Шарман, — ответил Сим, — новый секретарь его величества, ваше высочество. — Он повернулся к Чармейн. — Позвольте представить вас его высочеству кронпринцу Людовику, сударыня. — Он сделал шаг назад и закрыл за собой дверь.
Чармейн подумала, что со стороны пола было бы очень любезно разверзнуться под ее промокшими ногами и дать ей тихо-мирно рухнуть в подвал. Она напрочь забыла о визите кронпринца Людовика. Очевидно, принцесса Хильда пригласила на встречу с принцем Лучших Людей Верхней Норландии. И она, простая обывательница Чармейн Бейкер, вломилась в разгар торжественного чаепития.
— Счастлива познакомиться, ваше высочество, — натужно выговорила она. Получился перепуганный шепот.
Похоже, принц Людовик ее не расслышал. Он засмеялся и сказал:
— Мисс Шарман — это кличка, которую дал тебе король, малютка? — Он указал вилкой на даму в не-вполне-вечернем платье. — Я называю мою секретаршу «мисс Прорва». Видишь ли, она обходится мне в целое состояние.
Чармейн открыла было рот, чтобы сказать, как ее зовут на самом деле, но дама в не-вполне-вечернем платье успела первой.
— Как ты смеешь так говорить! — выпалила она. — Ах ты злобная тварь!
Принц Людовик рассмеялся и отвернулся побеседовать с бесцветным господином, который подошел к нему в бесцветном сером шелковом костюме. Чармейн хотела тут же украдкой удалиться и разыскать Кальцифера, но тут свет большого канделябра над головой упал кронпринцу на профиль. Чармейн увидела, что глаз у Людовика так и вспыхнул лиловым.
Чармейн застыла, словно ледяная статуя ужаса. Принц Людовик — лаббокин. Она оцепенела, хотя и понимала, что ужас написан у нее на лице, понимала, что все увидят, в каком она ужасе, и удивятся, в чем дело. Бесцветный господин уже смотрел на нее, и в его спокойных розовато-сиреневых глазах читалось любопытство. О небеса, подумала Чармейн, он тоже лаббокин. Вот что испугало ее, когда она столкнулась с ним у кухонь.
К счастью, тут от бокового столика как раз отошел лорд-мэр, чтобы низко поклониться королю, и Чармейн заметила за его спиной лошадку-качалку — нет, она увидела даже не одну, а очень много лошадок-качалок. Это немного развеяло ее ужас. Лошадки-качалки почему-то были выстроены в ряд вдоль всех четырех стен парадного зала. На лошадке, которая стояла ближе всех к большому мраморному камину, восседал Светик и глядел на нее серьезными глазами. Чармейн поняла, что он увидел, как она потрясена, и хотел выяснить, чем именно.
Чармейн начала лавировать к камину. По пути она увидела Моргана — он сидел у мраморного камина и играл в кубики.

Над ним стояла Софи. Несмотря на темно-бирюзовое платье и общее впечатление участия в чаепитии, Софи на миг показалась Чармейн огромной львицей с оскаленными зубами, охраняющей маленького львенка.
— О, здравствуйте, Шарман! — сказала принцесса Хильда, можно считать, прямо в ухо Чармейн. — Возьмите кусочек торта, раз вы здесь.
Чармейн с сожалением поглядела на торт, но ограничилась тем, что вдохнула его сладкий аромат.
— Нет, благодарю вас, мэм, — ответила она. — Видите ли, мне нужно передать кое-что… э-э… миссис Пендрагон. — Где же Кальцифер?!
— Что же, вот она, — показала принцесса Хильда. — Должна заметить, в данный момент дети ведут себя превосходно, Хотелось бы, чтобы это было надолго.
Она зашелестела прочь, чтобы предложить торт очередному разряженному гостю. Невзирая на шелест, платье у нее было отнюдь не такое нарядное, как у всех остальных. Местами оно выцвело чуть ли не до белизны и напоминало Чармейн брюки чародея Норланда, к которым Питер применил отбеливающие чары. Ох, только бы Питер не стал насылать никаких чар на лаббочьи яйца, молила про себя Чармейн, лавируя к Софи.
— Привет, — сказала Софи с несколько натянутой улыбкой.
Светик за ее спиной раскачивался на лошадке-качалке, которая скрипела: «скрип-скрип-скрип», что не могло не раздражать. Рядом с ним стояла толстая нянька и нудила: «Мастер Светик, слезьте, пожалуйста. Вы очень шумите, мастер Светик. Мастер Светик, я не хочу повторять вам все по два раза!» Снова и снова. Это, пожалуй, раздражало еще сильнее.
Софи опустилась на колени и дала Моргану красный кубик. Морган протянул кубик Чармейн.
— Синя, — сообщил он.
Чармейн тоже опустилась на колени.
— Нет, не синий, — сказала она. — А какой?
Софи проговорила уголком рта:
— Рада тебя видеть. Что-то меня этот принц не впечатляет — а тебя? И эта его разряженная фифа…
— Йийова? — предположил Морган, снова протягивая Чармейн кубик.
— Полностью согласна с вами, — шепнула Чармейн Софи. — Нет, не лиловый — красный. А вот принц как раз лиловый — глаза у него лиловые. Он лаббокин.
— Что? — изумилась Софи.
— Касня? — спросил Морган, с недоверием глядя на кубик.
Скрип-скрип, скрипела лошадка-качалка.
— Да. Красный, — сказала Чармейн. — Я сейчас не могу объяснить. Скажите, где Кальцифер, — я расскажу все ему, а он — вам. Мне срочно нужен Кальцифер.
— Я здесь, — сказал Кальцифер. — Зачем я тебе понадобился?
Чармейн огляделась. Кальцифер восседал среди пылающих в камине поленьев, смешивая свое голубое пламя с оранжевым огнем от поленьев, и вид у него был такой мирный, что Чармейн не заметила его, пока он не подал голос.
— Ой, как хорошо! — сказала она. — Вы можете прямо сейчас отправиться со мной в дом чародея Норланда? У нас там срочное дело, с которым может справиться только огненный демон.

Пожалуйста!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ,
в которой Кальцифер развивает бурную деятельность

Оранжевые глаза Кальцифера обратились к Софи.
— Тебе нужно, чтобы я тут стоял на страже? — спросил он. — Или вас двоих хватит?
Софи встревоженно покосилась на нарядную болтливую толпу.
— Не думаю, чтобы кто-нибудь что-нибудь затеял прямо здесь, — ответила она. — Но все равно возвращайся поскорей.
Уменя ужасные предчувствия. Не доверяю этому розовоглазому ни на грош. И этому мерзкому принцу тоже.
— Хорошо. Поскорей так поскорей, — протрещал Кальцифер. — Вставай, юная Чаровница. Понесешь меня на руках.
Чармейн поднялась на ноги, думая, что сейчас ее обожгут или по крайней мере слегка подпалят. Морган выразил свое недовольство ее уходом — замахнулся на нее желтым кубиком и загудел: «Зейоня, зейоня, зейоня!!!»
— Ш-ш! — хором сказали Софи и Светик, а толстая нянька добавила:
— Мастер Морган, мы не кричим, при короле кричать нельзя!
— Желтый, — сказала Чармейн, дожидаясь, когда все любопытные лица наконец отвернутся.
Никто из знатных гостей, очевидно, не догадывался, что Кальцифер — не просто язык пламени, а Кальциферу только это и было надо.
Когда все утратили к ней интерес и вернулись к светской болтовне, Кальцифер выпрыгнул из огня и завис прямо над оцепеневшими от испуга пальцами Чармейн полнейшим подобием тарелочки с тортом. Больно не было ни чуточки. По правде говоря, Чармейн почти ничего не почувствовала.
— Хитро, — сказала она.
— Делай вид, что держишь меня, — отозвался Кальцифер, — и выйди со мной из зала.
Чармейн ухватила пальцами край «тарелки» и направилась к двери. Принц Людовик, к ее облегчению, оттуда уже отошел, зато теперь к ней приближался король.
— О, вы взяли торт, — сказал он. — Отменный, не правда ли? Хотел бы я знать, зачем нам столько лошадок-качалок. Вы случайно не знаете?
Чармейн помотала головой, и король отвернулся, по-прежнему улыбаясь.
— А зачем? — спросила Чармейн. — Зачем столько лошадок?
— Магическая защита, — отвечала тарелка с тортом. — Открывай дверь и пошли отсюда.
Чармейн отняла одну руку от «тарелки», открыла дверь и выскользнула в сырой гулкий коридор.
— Кого и от чего надо защищать? — спросила она, закрывая за собой дверь как можно тише.
— Моргана, — ответила тарелка с тортом. — Софи утром получила анонимную записку. Там было сказано: «Прекратите расследование и уезжайте из Верхней Норландии, а не то пострадает ваш ребенок».

Там было сказано: «Прекратите расследование и уезжайте из Верхней Норландии, а не то пострадает ваш ребенок». А мы не можем уехать, потому что Софи дала принцессе слово, что мы пробудем здесь, пока не разберемся, куда девались все деньги. Завтра мы сделаем вид, будто уезжаем…
Кальцифера прервало громкое тявканье. Из-за угла пулей выскочила Потеряшка и в восторге запрыгала вокруг ног Чармейн. Кальцифер отпрянул в сторону и поплыл по воздуху в собственном обличье — в виде пронзительно-голубой слезы, парившей над плечом у Чармейн. Чармейн подхватила Потеряшку.
— Как тебе удалось?.. — начала она, уворачиваясь от жадного язычка, который норовил вылизать ей лицо. Тут она обнаружила, что Потеряшка совершенно сухая. — Ой, Кальцифер, она, наверное, пришла короткой дорогой через дом! Вы можете найти конференц-зал? Я знаю, как попасть оттуда домой!
— Пожалуйста. — Кальцифер метнулся прочь голубой кометой — так стремительно, что Чармейн едва за ним поспевала. Он обогнул несколько углов и понесся по коридору, где витали кухонные запахи. Чармейн сама не заметила, как обнаружила, что стоит спиной к двери конференц-зала с Потеряшкой на руках и Кальцифером над плечом и вспоминает, что именно надо сделать, чтобы попасть отсюда в дом дедушки Вильяма.
Кальцифер сказал: «Вот так примерно», заметался зигзагами у нее перед глазами и исчез. Чармейн по мере сил последовала его примеру — и очутилась в коридоре со спальнями. В окне за кабинетом дедушки Вильяма сверкало солнце. Навстречу им бросился Питер — бледный и взвинченный.
— Умница, Потеряшка! — воскликнул он. — Я послал ее за тобой. Только посмотри, что там творится!
Он повернулся и кинулся в конец коридора — и трясущейся рукой показал за окно.
Дождь над горным лугом уже перестал, огромные тающие серые тучи отползали прочь, но внизу, над городом, еще вовсю лило. Над горами выгнулась радуга, яркая на фоне туч и блекло-туманная над лугом. Мокрое после дождя разнотравье так сияло и сверкало в солнечных лучах, что у Чармейн зарябило в глазах, и она не сразу смогла разглядеть, куда показывает Питер.
— Там же лаббок! — севшим голосом проговорил Питер. — Правда?
Да, там был лаббок — большой, лиловый, он высился посреди луга. Лаббок пригнулся, чтобы выслушать кобольда, который прыгал вверх-вниз, тыча пальцем в радугу и, видимо, что-то крича.
— Ага, это лаббок, точно, — сказала Чармейн, вздрогнув. — А это — Ролло.
Только она это сказала, как лаббок рассмеялся и закатил свои фасетчатые насекомьи глаза к радуге. И принялся осторожно пятиться, пока не показалось, будто туманные радужные полосы начинаются как раз у его насекомьих ног. Там лаббок нагнулся и извлек из-под дерна маленький глиняный горшок. Ролло скакал вокруг.
— Это же клад на краю радуги! — в изумлении протянул Питер.
Они смотрели, как лаббок передает горшок Ролло, а тот берет его обеими руками. Похоже, горшок был тяжелый. Ролло перестал скакать и стоял, пошатываясь и запрокинув голову в алчном восторге. Он повернулся и двинулся прочь, все так же пошатываясь. И не видел, как лаббок коварно протянул ему вслед длинный лиловый хоботок. Кажется, Ролло даже не заметил, как хоботок вонзился ему в спину. Кобольд просто провалился сквозь луговую траву, по-прежнему смеясь и сжимая в руках горшок.

Лаббок тоже смеялся, стоя посреди луга и размахивая насекомьими руками.
— Он отложил в Ролло яйца, — прошептала Чармейн, — а тот ничего и не заметил!
Ей стало нехорошо. Ведь это едва не произошло с ней самой. Питер позеленел, а Потеряшка вся дрожала.
— Знаешь, — сказала Чармейн, — я думаю, лаббок пообещал Ролло горшок золота за то, чтобы он поссорил кобольдов с дедушкой Вильямом.
— Наверняка, — сказал Питер. — Когда тебя не было, я слышал, как Ролло кричит, что ему должны заплатить.
Открывал окно, чтобы послушать, подумала Чармейн. Вот дурак.
— Ничего не попишешь, — произнес Кальцифер. Он стал довольно бледный и прозрачный. И добавил — тихим и к тому же слегка дрожащим шепотом-свистом: — Мне придется сразиться с этим лаббоком, иначе я не заслуживаю жизни, которую даровала мне Софи. Одну секунду. — Он смолк и завис в воздухе, продолговатый, неподвижный, закрыв оранжевые глаза.
— Вы действительно огненный демон? — спросил Питер. — Я их никогда не ви…
— Тихо, — отрезал Кальцифер. — Дай сосредоточиться. Вот, так будет правильно.
Откуда-то донесся еле слышный рокот. Затем сверху и сзади на окно наползло что-то, что Чармейн поначалу приняла за грозовую тучу. Это что-то отбрасывало на луг большую черную тень с башнями, которая очень быстро настигла ликующего лаббока. Лаббок обернулся, когда тень закрыла окно и упала на него, и на миг застыл. А потом бросился бежать. К этому времени вслед за тенью с башнями показался и замок, который ее отбрасывал, — высокий черный замок, сложенный из огромных плит темного камня, с башнями на всех четырех углах. Он настигал лаббока быстрее, чем тот убегал.
Лаббок метнулся в сторону. Замок свернул за ним. Лаббок раскрыл жужжащие крылышки, чтобы прибавить ходу, и огромными отчаянными скачками понесся к высоким скалам на дальнем конце луга. Добежав до скал, он повернулся и кинулся обратно — к окну. Наверное, понадеялся, что замок налетит на скалы. Однако замок без малейших усилий развернулся и помчался за лаббоком быстрее прежнего. Башни замка изрыгали большие клубы черного дыма, которые уплывали в сторону блекнущей радуги. На бегу лаббок повел одним фасетчатым глазом, пригнул насекомью голову и помчался, болтая усиками и хлопая крыльями, по большой дуге по самому краю обрыва. Хотя крылья у него превратились в размытые лиловые пятна, для полета они, судя по всему, не годились. Чармейн сообразила, почему лаббок не прыгнул с обрыва вслед за ней — он не смог бы взлететь обратно. Вместо того чтобы спорхнуть с обрыва и улететь, лаббок бежал и бежал, заманивая замок за собой, чтобы сбросить его в пропасть.

Замок последовал за ним. Он мчался по краю обрыва, испуская пар, пыхтя и скрежеща, — и ничуть не терял равновесия, хотя добрая половина его свешивалась за край. Лаббок испустил перепуганный вопль, снова сменил направление и бросился к середине луга. Там он проделал свой любимый фокус — стал маленьким. Он съежился в крошечное лиловое насекомое и юркнул в траву и цветы.
Замок в мгновение ока оказался на этом месте. Он содрогнулся и замер там, где исчез лаббок, и завис над травой. Из-под плоского днища замка показалось пламя — сначала желтое, затем оранжевое, затем яростно-алое — и, наконец, раскаленно-белое, так что больно было смотреть.

Пламя и густой дым лизали замковые стены, сливаясь с черным дымом, валившим из башен. Луг заволокло густым черным чадом. Целую вечность — а на самом деле, наверное, всего несколько минут — расплывчатые очертания замка просматривались на фоне дымного сияния, словно солнце за облаками. Рев пламени было слышно даже сквозь волшебное окно.
— Вот так, — произнес Кальцифер. — Пожалуй, хватит. — Он повернулся к Чармейн, и она заметила, что глаза у него стали странные — как сверкающее серебро. — Будь добра, открой окно. Мне надо пойти проверить.
Когда Чармейн повернула щеколду и распахнула окно, замок поднялся и отошел в сторону. Весь дым и чад собрался в один большой темный клуб, перевалился за край обрыва, опустился в долину и там бесследно развеялся. Кальцифер выплыл на луг, а замок стоял себе смирно возле большого квадрата выжженной земли, и из башен поднималось всего лишь по тонкой струйке дыма. В окно ворвалась ужасная вонь.
— Фу! — сказала Чармейн. — Что это?
— Надеюсь, паленый лаббок, — ответил Питер.
Они смотрели, как Кальцифер подплывает к выжженному квадрату. Там он превратился в деятельную голубую комету — принялся метаться над чернотой туда-сюда, пока не изучил каждый ее клочок.
Когда он приплыл обратно, глаза у него снова стали обычного оранжевого цвета.
— Так и есть, — бодро сообщил он. — Сгорел.
Вместе с кучей цветов, подумала Чармейн, но говорить это вслух было бы невежливо. Главное — лаббока больше нет и никогда не будет.
— Цветы вырастут на следующий год, — утешил ее Кальцифер. — Зачем ты меня сюда позвала? Из-за лаббока?
— Нет, из-за лаббочьих яиц, — хором объяснили Питер и Чармейн. Они рассказали Кальциферу об эльфе и о том, что он им говорил.
— Покажите, — велел Кальцифер.
Они отправились в кухню — все, кроме Потеряшки, которая заскулила и отказалась туда идти. Там Чармейн обнаружила прекрасный вид из окна на залитый солнцем двор, заполненный мокрым розовым, белым и красным бельем, пережившим дождь на веревках. Очевидно, Питер не стал вносить его в дом. Интересно, чем он был так занят, подумала Чармейн.
Стеклянная шкатулка по-прежнему стояла на столе, в ней по-прежнему были яйца, однако теперь она словно бы вросла в столешницу, так что виднелась только верхняя половина.
— Отчего это она? — спросила Чармейн. — Из-за магии, которую впитали яйца?
Питер ответил ей несколько смущенным взглядом.
— Не совсем, — сказал он. — Так получилось, когда я наложил на нее заклятие безопасности. Я пошел в кабинет выбрать еще какие-нибудь чары, но тут увидел, как Ролло разговаривает с лаббоком…
Как это на него похоже, подумала Чармейн. Этот дурак вечно считает себя умнее всех!
— Эльфийских чар было и так достаточно, — заметил Кальцифер, паря над вросшей в стол стеклянной шкатулкой.
— Он же сказал — она опасная! — возразил Питер.
— Из-за тебя она стала еще опаснее, — отозвался Кальцифер.

— Из-за тебя она стала еще опаснее, — отозвался Кальцифер. — Не вздумай к ней приближаться. Сейчас трогать шкатулку нельзя ни в коем случае. Не знает ли кто-нибудь из вас, где тут можно найти хорошую, прочную каменную плиту, где я мог бы уничтожить эти яйца?
Питер изо всех сил старался не выглядеть как побитый котенок. Чармейн вспомнила, как падала с обрыва и едва не приземлилась на скалы, прежде чем сумела полететь. Она постаралась как можно нагляднее объяснить Кальциферу, где находятся эти утесы.
— Под обрывом. Понятно, — сказал Кальцифер. — Пусть один из вас, если можно, откроет заднюю дверь, а потом уйдет в дом.
Питер кинулся открывать дверь. Чармейн видела, что ему неловко за то, что он сделал со стеклянной шкатулкой. Но это не помешает ему наделать таких же глупостей в другой раз, подумала она. Жалко, что жизнь его ничему не учит!
Кальцифер на миг завис над стеклянной шкатулкой, а потом метнулся к открытой двери. Над порогом он словно бы застрял — дрожал и дергался, а затем весь напрягся, согнулся вдвое, будто большой голубой головастик, распрямился обратно и пулей пролетел поверх многокрасочного белья. Стеклянная шкатулка высвободилась из столешницы — при этом раздался скрежет и стук, словно кто-то разбрасывал деревянные доски, — и метнулась за ним. Она — вместе с яйцами — пронеслась над двором, следуя за маленькой каплевидной фигуркой Кальцифера. Питер и Чармейн подбежали к двери и смотрели, как стеклянная шкатулка, поблескивая, летит вверх по зеленому склону к лужайке лаббока и исчезает из виду.
— Ох! — воскликнула Чармейн. — Я забыла сказать ему, что принц Людовик — лаббокин!
— Правда? Он лаббокин?! — спросил Питер, затворяя дверь. — Теперь понятно, почему мама решила уехать из этой страны.
Биография мамы Питера никогда особенно не интересовала Чармейн. Она с раздражением отвернулась — и увидела, что столешница снова стала ровной. Это ее обрадовало. Она не знала, как поступают со столами, если посреди них появляются квадратные вмятины.
— Что это за заклятье безопасности? — спросила она.
— Сейчас покажу, — пообещал Питер. — Все равно хочу еще разок взглянуть на этот замок. Как ты думаешь, уже можно открыть окно и вылезти на луг?
— Нет, — отрезала Чармейн.
— Но ведь лаббок наверняка погиб, — сказал Питер. — Ничего страшного не случится.
У Чармейн появилось сильное подозрение, что Питер напрашивается на крупные неприятности.
— Откуда ты знаешь, что там был только один лаббок? — спросила она.
— Так написано в энциклопедии, — отчеканил Питер. — Лаббоки живут поодиночке.
Самозабвенно пререкаясь по этому поводу, они в пылу спора не заметили, как прошли во внутреннюю дверь и повернули налево, в коридор. Там Питер предпринял мятежный рывок к окну. Чармейн бросилась за ним и ухватила за куртку. Потеряшка бросилась следом, взвизгивая от огорчения, и умудрилась переплестись с ногами Питера, так что Питер упал вперед и обеими руками схватился за подоконник. Чармейн в тревоге выглянула на луг, который мирно поблескивал в оранжевых лучах заката: замок по-прежнему сидел себе возле выжженного черного квадрата.

Чармейн в жизни не видела таких удивительных зданий.
Вспыхнул свет — такой яркий, что все на миг ослепли.
Мгновения спустя донесся грохот взрыва — столь же громкий, сколь яркой была вспышка. Пол под ногами дернулся, окно задребезжало в раме. Все содрогнулось. Чармейн показалось, будто сквозь слезы от вспышки вперемежку с разноцветными пятнами она видит, как замок весь завибрировал. Ей показалось, будто сквозь гул в оглохших ушах она различает рокот, скрежет и треск далеких скал.
Какая все-таки Потеряшка умная, подумала Чармейн. Если бы Питер оказался на лугу, он бы, наверное, погиб.
— Как ты думаешь, что это? — спросил Питер, когда к ним немного вернулся слух.
— Конечно, это Кальцифер уничтожил лаббочьи яйца, — ответила Чармейн. — Он отправился на скалы, которые прямо под обрывом.
Они моргали и моргали, пытаясь разогнать комья голубого, желтого и серого света, которые все вспыхивали и вспыхивали у них в глазах. Они всматривались и всматривались. Как ни трудно было в это поверить, от луга осталась только половина. От просторного зеленого склона отломился полукруглый кусок — словно его откусил кто-то огромный. Внизу, наверное, сошел целый оползень.
— Гм-м, — протянул Питер. — Как ты думаешь, он не мог сам погибнуть?
— Надеюсь, что нет! — воскликнула Чармейн.
Они смотрели и ждали. До них снова стали доноситься привычные звуки — почти как раньше, если не считать легкого жужжания. Яркие пятна перед глазами понемногу растаяли. Через некоторое время стало заметно, что замок с печальным и потерянным видом перемещается через луг к скалам. Чармейн, Потеряшка и Питер смотрели и ждали, пока он не перебрался через скалы и не исчез из виду в горах. Кальцифера по-прежнему нигде не было видно.
— Может быть, он вернулся в кухню? — предположил Питер.
Они отправились туда. Открыли заднюю дверь, вгляделись в белье, но нигде не было ни следа голубой слезинки. Они прошли через гостиную и открыли входную дверь. Но из голубого там были только гортензии.
— Разве огненные демоны умирают? — спросил Питер.
— Понятия не имею, — отозвалась Чармейн. Как всегда в тяжелые моменты, она знала, чего хочет. — Пойду почитаю, — сказала она.
Чармейн села на ближайший диван, нацепила очки и подобрала с пола «Путешествие мага». Питер сердито вздохнул и ушел.
Чтение не помогало. Чармейн не могла сосредоточиться. Она все время думала о Софи — и о Моргане. Было ясно, что Кальцифер каким-то непонятным образом был Софи близким родственником.
— Это даже хуже, чем потерять тебя, — сказала Чармейн Потеряшке, которая пришла посидеть у нее на туфлях.
Она подумала, не следует ли ей отправиться в Королевскую резиденцию и рассказать Софи о случившемся. Но было уже темно. Наверное, Софи вынуждена присутствовать на официальном обеде и сидит напротив принца-лаббокина, а кругом свечи и все такое прочее. Чармейн не осмелилась бы ворваться на подобное мероприятие. Кроме того, Софи в панике от той записки с угрозами Моргану. Чармейн не хотела тревожить ее еще сильнее. Вдруг Кальцифер объявится к утру? Он же все-таки огненный. С другой стороны, такой взрыв мог разнести в клочки что угодно.

Чармейн не хотела тревожить ее еще сильнее. Вдруг Кальцифер объявится к утру? Он же все-таки огненный. С другой стороны, такой взрыв мог разнести в клочки что угодно. Чармейн представила себе клочки голубого пламени, разбросанные среди оползня…
Питер вернулся в гостиную.
— Я знаю, что нам надо сделать, — объявил он.
— Что? — подскочила Чармейн.
— Надо пойти и рассказать кобольдам о Ролло, — сказал Питер.
Чармейн вытаращила на него глаза. Сняла очки и вытаращила глаза еще раз — так было лучше видно.
— При чем тут кобольды, когда Кальцифер…
— Ни при чем, — удивился Питер. — Зато мы можем доказать, что лаббок подкупил Ролло, чтобы тот сеял раздоры.
Чармейн всерьез задумалась, не вскочить ли и не огреть ли Питера по голове «Путешествием мага». Чтоб они провалились, эти кобольды!
— Надо пойти прямо сейчас, — убеждал ее Питер, — пока не…
— Утром, — сказала Чармейн твердо и окончательно. — Утром, после того как мы сходим на скалы и посмотрим, что случилось с Кальцифером.
— Но… — возразил Питер.
— Потому что, — сказала Чармейн, быстро выдумав причину, — Ролло все равно сейчас здесь нет, он ушел прятать свой горшок с золотом. А надо, чтобы он присутствовал, когда ты будешь его обвинять.
К ее удивлению, Питер обдумал это и согласился с ней.
— И еще мы должны прибрать в спальне дедушки Вильяма, — сказал он, — на случай, если его привезут уже завтра.
— Вот иди и прибирай, — отрезала Чармейн. Пока я не запустила в тебя книгой, подумала она, а вдогонку и вазой с цветами!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой снова полным-полно кобольдов

Когда Чармейн проснулась на следующее утро, Кальцифер по-прежнему не шел у нее из головы. Она пошла в ванную и увидела, что Питер увлеченно перестилает постель дедушки Вильяма, а грязное постельное белье запихивает в очередной мешок. Чармейн вздохнула. Опять стирка.
— Зато он будет занят и доволен, пока я ищу Кальцифера, — сказала она Потеряшке, поставив перед ней полную мисочку собачьего корма. — Ну что, пойдешь со мной на скалы?
Потеряшка, как всегда, была только рада пойти с Чармейн куда угодно. После завтрака она бодро засеменила за Чармейн через гостиную к входной двери. Но на скалы они так и не пошли. Стоило Чармейн взяться за дверную ручку, как Потеряшка выскочила у нее из-за спины и толкнула дверь, и дверь распахнулась. А на пороге стоял Ролло — он как раз протягивал маленькую синюю руку за ежедневной крынкой молока. Потеряшка, отрывисто рыкая, прыгнула на Ролло, стиснула челюстями ему шею и прижала его к земле.
— Питер! — завопила Чармейн, стоя в луже пролитого молока.

— Беги скорее сюда! Неси мешок! — Она поставила ногу на спину Ролло, чтобы не дать ему убежать. — Мешок! Мешок! — вопила она.
Ролло брыкался как бешеный, и дергался под ее ногой, а Потеряшка как раз отпустила его, чтобы погавкать. Ролло внес лепту в общий гвалт мощными скрипучими криками: «Спасите! Помогите! Убивают!»
Надо отдать Питеру должное — он тут же примчался. Бросив взгляд на сцену у порога, он схватил одну из вышитых сумок миссис Бейкер и исхитрился набросить ее на болтающиеся ноги Ролло, не успела Чармейн даже набрать в грудь воздуху, чтобы все объяснить. В секунду Питер натянул сумку на всего Ролло и теперь держал ее на весу — она дергалась, крутилась и капала молоком, — и при этом пытался сунуть одну руку в собственный карман.
— Хорошо получилось, — заметил он. — Достань у меня из кармана бечевку, пожалуйста. Нельзя же его упустить. — Когда Чармейн не без труда вытянула длинную лиловую бечевку, Питер добавил: — Ты уже завтракала? Отлично. Завяжи сумку сверху как следует. А теперь держи
крепкои не отпускай, пока я собираюсь. Сразу и пойдем.
— Пуфтифе! — глухо донеслось из сумки, когда Питер вручил ее Чармейн.
— Тихо, — велела Чармейн и вцепилась в сумку обеими руками.
Сумка дергалась во все стороны, а Чармейн глядела, как Питер извлекает из карманов по всей куртке бесконечные петли разноцветной бечевки. Он обмотал большой палец левой руки красной бечевкой, большой палец правой — зеленой, три пальца на правой руке — лиловой, желтой и розовой, а потом черной, белой и синей — три пальца на левой. Потеряшка стояла на пороге, навострив обтрепанные ушки, и с интересом следила за процессом.
— Мы что, собираемся искать конец радуги? — спросила Чармейн.
— Нет, это я так выучил дорогу к кобольдам, — объяснил Питер. — Отлично. Захлопни входную дверь и пошли.
— Пффаффит! — возмутилась сумка.
— От такого же и слышу, — отозвался Питер и направился впереди всех к внутренней двери. За ним засеменила Потеряшка, а следом шла Чармейн с дергающейся сумкой.
За дверью они повернули налево. Чармейн была слишком занята и не сказала, что, по ее мнению, эта дорога ведет в конференц-зал. Она вспомнила, как легко кобольды исчезали и появлялись и как сам Ролло провалился сквозь землю на горном лугу. Ей подумалось, что Ролло вот-вот провалится сквозь дно вышитой сумки, дайте только срок. Она подсунула под сумку руку, но понимала, что этого мало. Чувствуя, как сочится сквозь пальцы молоко, Чармейн пыталась удержать Ролло в сумке при помощи чар. Беда в том, что она не представляла себе, как это делается. В голову ей пришло только то, как она обращалась с заклятьем, которое Питер наложил на протечку в ванной. Сиди в сумке, СИДИ В СУМКЕ, думала она о Ролло, поглаживая дно. С каждым ее движением из сумки доносился очередной приглушенный вопль, отчего Чармейн только уверялась в том, что Ролло собрался улизнуть. Поэтому она просто шла вслед за Питером, который поворачивал то в одну, то в другую сторону, и так и не запомнила, как попасть к кобольдам. А потом обнаружила, что они уже на месте.
Они стояли у входа в большую ярко освещенную пещеру, полную суетящихся синих человечков. Понять, чем они заняты, было трудно, потому что вход отчасти перегораживал очень странный предмет.

Предмет был немного похож на большие сани, на которых жители Верхней Норландии ездят зимой, по снегу, где не проехать на телеге или карете, только запрягать лошадь здесь было некуда. Вместо этого сзади была приделана большая изогнутая ручка. Она вся была витая и извилистая. Над предметом трудились десятки кобольдов, за работой они так и сновали по нему туда-сюда. Одни обивали внутреннюю часть саней толстой овчиной, другие стучали, шлифовали и вырезывали, все прочие разрисовывали борта кудрявыми голубыми цветами на золотом фоне. В законченном виде предмет обещал выглядеть крайне величественно — чем бы он ни оказался.
Питер сказал Чармейн:
— Могу ли я рассчитывать, что на этот раз ты будешь вести себя вежливо? Ты в состоянии хотя бы усвоить, что нужно быть деликатной?
— Постараюсь, — отозвалась Чармейн. — Как пойдет.
— Тогда говорить буду я, а ты помолчи, — велел ей Питер. Он похлопал по спине ближайшую деловитую кобольдиху. — Прошу прощения. Скажите, пожалуйста, где можно найти Тимминза?
— На полпути к концу пещеры, — пискнула кобольдиха, указывая кисточкой с краской. — Делает ходики с кукушкой. Зачем он вам?
— У нас к нему очень важное дело, — ответил Питер.
Это привлекло внимание большинства кобольдов, трудившихся над странным предметом. Некоторые из них обернулись и боязливо посмотрели на Потеряшку. Потеряшка мигом приняла оживленный, скромный и очаровательный вид. Остальные кобольды уставились на Чармейн и дергающуюся в ее руках вышитую сумку.
— Кто это у вас там? — спросил у Чармейн один из них.
— Ролло, — ответила Чармейн.
Большинство кобольдов кивнули, — казалось, ответ их ничуть не удивил. Когда Питер спросил: «Можно мы пойдем поговорим с Тимминзом?» — они все снова кивнули и ответили: «Ступайте». У Чармейн появилось ощущение, что Ролло здесь никому не нравился. Наверное, Ролло и сам это понял, потому что перестал дергаться и помалкивал, пока Питер протискивался мимо странного предмета, а Чармейн следовала за ним, стараясь не задеть сумкой борта, чтобы не испачкать ее краской.
— Что вы делаете? — спросила она на ходу у ближайших кобольдов.
— Эльфийский заказ, — ответил один из них.
Другой добавил:
— Дорогущий.
А третий сказал:
— Эльфы всегда хорошо платят.
Чармейн вошла в пещеру, так ни в чем и не разобравшись. Пещера была большая, и среди деловитых взрослых сновали крошечные кобольдские детишки. Завидев Потеряшку, они обычно с визгом убегали. Их родители по большей части благоразумно удалялись за изделие, над которым трудились, и продолжали красить, полировать и вырезывать. Питер вел Чармейн мимо лошадок-качалок, кукольных домиков, детских стульчиков, напольных часов, деревянных диванов с ящиками под сиденьем и заводных деревянных кукол, пока они наконец не добрались до ходиков с кукушкой. Ошибиться было невозможно. Ходики были исполинские. Их великанский деревянный корпус доходил до самого потолка, озаренного колдовским светом; их титанический циферблат стоял отдельно, занимая почти всю стену рядом с корпусом; а приготовленная для них кукушка, которую два десятка кобольдов усердно покрывали перьями, была, пожалуй, больше Питера и Чармейн, вместе взятых.

Чармейн удивилась, кому это могли понадобиться такие гигантские ходики.
Тимминз лазал внутри колоссального часового механизма с крошечным гаечным ключом.
— Вот он, — сказал Питер, узнавший Тимминза по носу. Питер подошел к гигантским ходикам и кашлянул: — Прошу прошения… Гм… Простите нас, пожалуйста!
Тимминз перевесился через мощные извивы металлической пружины и сердито посмотрел на них.
— А, это вы. — Он оглядел сумку. — Новое увлечение — людей похищать?
Должно быть, Ролло узнал голос Тимминза и решил, что он среди друзей.
— Пффу! Пффапрруфффф!! — заорала сумка.
— Там Ролло, — вынес обвинение Тимминз.
— Вот именно, — сказал Питер. — Мы принесли его сюда, чтобы он во всем вам признался. Горный лаббок заплатил ему, чтобы он посеял раздор между вами и чародеем Норландом.
— Пфафффифые пффаффаффы! — завопила сумка.
А Тимминз стал серебристо-голубой от страха.
— Лаббок?! — выдавил он.
— Вот именно, — кивнул Питер. — Вчера мы видели, как Ролло требует от лаббока причитающейся платы. А лаббок дал ему горшок золота из-под конца радуги.
— Ффефета! — громко возмутилась сумка. — Фуфная фоффф!
— Мы оба это видели, — сказал Питер.
— Выпустите его, — сказал Тимминз. — Пусть говорит.
Питер кивнул Чармейн. Та убрала руку из-подо дна сумки и перестала думать колдовские, по ее мнению, мысли. Ролло тут же провалился сквозь сумку и шлепнулся об пол, где и сел, выплевывая пропитанные молоком хвостики шерстяных вышивальных ниток и старые крошки и свирепо глядя на Питера.
Я и вправду колдовала, подумала Чармейн. Я удержала его в сумке!
— Что за люди! — кипятился Ролло. — Только и норовят сунуть честного кобольда в мешок и набить ему рот лежалой шерстью, чтобы он не мог постоять за себя, когда его облыжно охаивают!
— Вот, теперь ты можешь постоять за себя, — отвечал Тимминз. — Отвечай, получил ли ты от лаббока горшок золота за то, чтобы сеять раздоры между нами и чародеем?
— Да как я мог?! — с видом оскорбленного достоинства вскричал Ролло. — Да любой кобольд скорее умрет, чем допустит, чтобы видели, как он говорит с лаббоком! Вы все это знаете!
К этому времени вокруг уже собралась порядочная толпа кобольдов — на почтительном расстоянии от Потеряшки, — и Ролло обвел всех театральным жестом.
— Призываю вас в свидетели! — воскликнул он. — Я жертва гнусных наветов!
— Кто-нибудь, пойдите обыщите его грот, — велел Тимминз.
Несколько кобольдов тут же сорвалось с места. Ролло вскочил на ноги.
— Я пойду с вами! — завизжал он. — Я докажу, что там ничего нет!
Ролло успел пробежать три шага, но тут Потеряшка схватила его за спинку синего сюртука и снова усадила на пол.

— Я пойду с вами! — завизжал он. — Я докажу, что там ничего нет!
Ролло успел пробежать три шага, но тут Потеряшка схватила его за спинку синего сюртука и снова усадила на пол. И осталась рядом, вцепившись зубами в сюртук Ролло, виляя обтрепанным хвостом и подняв одно ухо в сторону Чармейн — словно бы хотела спросить: «Ну не умница ли я?»
— Умница, умница, — ответила ей Чармейн. — Чудесная собачка.
Ролло заверещал:
— Отзовите пса! У меня спина болит!
— Нет. Сиди, пока не вернутся те, кто обыскивает твой грот, — сказала Чармейн.
Ролло скрестил на груди руки и сидел с добродетельным и надутым видом. Чармейн повернулась к Тимминзу.
— Извините, можно спросить, кому понадобились такие большие ходики? Раз уж мы все равно ждем, — объяснила она, заметив, как Питер качает головой и хмурится на нее.
Тимминз поднял голову от исполинских деталей.
— Кронпринцу Людовику, — сказал он со своего рода мрачной гордостью. — Эта штуковина нужна ему для Кастель-Жуа. — Гордость оказалась слабее мрачности. — Он еще ни гроша не заплатил. Никогда не платит. Подумать только, такой богатей…
Ему не дали договорить примчавшиеся назад кобольды.
— Вот, вот! — кричали они. — Он? Нашли под кроватью!
Передний кобольд держал в обеих руках горшок. На вид это был обычный глиняный горшок — в таком делают жаркое в печи, — за тем исключением, что его окружало какое-то сияние — неяркое, радужное.
— Тот самый, — сказал Питер.
— В таком случае, что он, по-вашему, сделал с золотом? — спросил кобольд.
— Как это «что я сделал с золотом»? — возмутился Ролло. — Горшок-то был доверху набит… — Он осекся, сообразив, что выдал себя.
— Уже нет. Посмотри, если мне не веришь, — проворчал кобольд. И со стуком поставил горшок на пол между вытянутых ног Ролло. — Когда мы его нашли, уже так и было.
Ролло нагнулся и заглянул в горшок. И испустил горестный стон. Сунул в горшок руку и вытащил горсть сухих пожелтелых листьев. Потом еще горсть, и еще — и вот уже он запустил обе руки в пустой горшок, а вокруг валялись сухие листья.
— Пропало! — выл Ролло. — Превратилось в листья! Лаббок меня обманул!
— Значит, ты признаешь, что лаббок заплатил тебе за то, что ты сеял раздоры? — спросил Тимминз.
Ролло злобно покосился на Тимминза:
— Ничего я не признаю, кроме того что меня обокрали!
Питер кашлянул:
— Кхм. К сожалению, лаббок обманул его гораздо сильнее. Как только Ролло повернулся к нему спиной, он отложил в него яйца.
Кругом заахали. Носатые кобольдские лица глядели на Ролло, поголубев от ужаса вместе с носами, а потом разом обратились к Питеру.
— Это правда.

— Это правда. Мы оба видели, — сказал Питер.
Кобольды посмотрели на Чармейн, и она тоже кивнула.
— Так и есть, — сказала она.
— Ложь! — взвыл Ролло. — Вы со мной шутки шутите!
— Нет, не шутки! — воскликнула Чармейн. — Лаббок выпустил яйцеклад и вонзил его вам в спину, когда вы еще не успели провалиться под землю. Вы сами только что сказали, что у вас болит спина!
Ролло вытаращился на Чармейн. Он ей поверил. Челюсть у него отвисла. Потеряшка поспешно отбежала — Ролло начал кричать. Он отбросил горшок в сторону, он молотил пятками, подняв смерч сухих листьев, он орал, пока лицо у него не стало изумрудно-зеленое.
— Мне конец! — рыдал он. — Я покойник! Внутри меня что-то растет! Помогите! Помогите мне, помогите, пожалуйста!
Никто ему не помог. Все кобольды попятились прочь, не сводя с него перепуганных глаз. Питер скривился от отвращения. Одна кобольдиха произнесла: «Что за сцена, какой позор!» — и это показалось Чармейн такой несправедливостью, что ей волей-неволей стало жалко Ролло.
— Эльфы могут его вылечить, — шепнула она Тимминзу.
— Что вы сказали? — Тимминз щелкнул пальцами — хотя Ролло по-прежнему барабанил пятками и открывал и закрывал рот, звуки совершенно смолкли. — Что вы сказали?! — спросил Тимминз у Чармейн.
— Эльфы, — повторила Чармейн. — В чародее Норланде тоже были лаббочьи яйца. Поэтому эльфы и забрали его лечить. Вчера приходил эльф и принес яйца, которые из него извлекли.
— Эльфы берут дорого, — заметил кобольд, стоявший у правого колена Чармейн — голос его звучал уважительно.
— Думаю, за него заплатил король, — сказала Чармейн.
— Тише! — Лоб у Тимминза собрался в складки и совсем наполз на нос. Тимминз вздохнул. — Сдается мне, — проговорил он, — мы можем не брать с эльфов платы за сани в обмен на то, что они вылечат Ролло. Проклятье! У нас уже два заказа, за которые нам не заплатят! Кто-нибудь, уложите Ролло в постель, а я поговорю с эльфами. И я
еще разпредупреждаю всех, чтобы на луг ни ногой!
— Ничего, теперь можно! — радостно сообщил Питер. — Лаббока больше нет. Его убил огненный демон.
— Как?! — вскрикнули все остальные кобольды. — Лаббок погиб?! — загалдели они. — Неужели правда?! Это тот огненный демон, который гостит у короля? Он и вправду его убил?!

— Да, вправду! — прокричал Питер, перекрывая гомон. — Он убил лаббока, а потом уничтожил яйца, которые принес эльф.
— И мы думаем, что и сам при этом погиб, — добавила Чармейн.
Она была совершенно уверена, что никто из кобольдов ее не услышал. Очень уж они увлеклись — плясали, поздравляли друг дружку и бросали в воздух синие колпачки.
Когда гвалт немного унялся и четыре крепких кобольда унесли Ролло прочь — он по-прежнему брыкался и вопил.

Когда гвалт немного унялся и четыре крепких кобольда унесли Ролло прочь — он по-прежнему брыкался и вопил.
Тимминз серьезно сказал Питеру:
— Этот лаббок держал в страхе всех нас — он же отец кронпринца, не кто-нибудь. Как вы думаете, что нам подарить огненному демону в знак благодарности?
— Верните кухонные краны в доме чародея Норланда, — мгновенно ответил Питер.
— Об этом нет нужды и говорить, — сказал Тимминз. — То, что они исчезли, дело рук Ролло. Я хотел спросить, что такого могут сделать кобольды для огненного демона, чего он не в силах сделать сам?
— Я знаю, — сказала Чармейн. Все уважительно притихли, и она продолжала: — Кальцифер и его… гм… близкие выясняют, куда деваются все деньги из королевской казны. Вы им не поможете это узнать?
У колен Чармейн загомонили: «Ну, это пожалуйста!» и «Пара пустяков!» — и раздался сдавленный смешок, словно Чармейн задала отменно глупый вопрос. Тимминз вздохнул с таким облегчением, что на лбу у него разгладились все морщинки, отчего нос — да и все лицо — стали длиннее в два раза.
— Это будет проще простого, — заметил Тимминз, — и к тому же даром. — Он поглядел в конец пещеры, где висели по меньшей мере шестьдесят ходиков с кукушками, покачивая маятниками в шестидесяти разных ритмах. — Если вы сейчас отправитесь со мной, мы, наверное, как раз успеем увидеть, как деньги уходят. Вы уверены, что огненному демону это понравится?
— Совершенно уверена, — ответила Чармейн.
— Тогда прошу вас следовать за мной, — сказал Тимминз. И повел их в дальнюю часть пещеры.
Куда они шли, было непонятно, но уж точно далеко. Чармейн быстро запуталась — так же, как по дороге к кобольдской пещере. Идти пришлось в полутьме, а путь состоял из сплошных углов, резких разворотов и тупиков. То и дело Тимминз говорил: «Три коротких шага и направо» или «Отсчитайте восемь человечьих шагов, поверните налево, потом резко направо и снова налево» — и все это продолжалось так долго, что Потеряшка выбилась из сил и стала скулить, чтобы ее взяли на руки. Чармейн тащила ее, кажется, больше половины дороги.
— Должен предупредить, что здешние кобольды принадлежат к другому клану, — сообщил Тимминз, когда впереди наконец забрезжил дневной свет. — Мне приятно думать, что у моего клана дела идут лучше, чем у них.
Не успела Чармейн уточнить, что он имеет в виду, как вновь началась свистопляска из резких поворотов налево и плавных направо с добавлением парочки зигзагов, — и Чармейн обнаружила, что они очутились в конце подземного туннеля, где светил прохладный зеленоватый дневной свет. Мраморные ступени, сплошь покрытые зеленым налетом плесени, вели наверх, в какие-то кусты. Похоже, когда-то эти кусты специально посадили по обе стороны ступеней, но теперь они разрослись и заполонили все пространство.
Потеряшка зарычала — так рычала бы собака раза в два крупнее.
— Тихо! — шепнул Тимминз. — Теперь — ни единого звука!
Потеряшка тут же перестала рычать, но Чармейн чувствовала, как ее маленькое горячее тельце вибрирует от подавленного рыка.

Чармейн поглядела на Питера, чтобы проверить, хватит ли у него сообразительности тоже помолчать.
Питера не было. Были только она, Тимминз и Потеряшка.
Чармейн поняла, что случилось, и пришла в ярость. Где-то в середине путаного пути, когда Тимминз сказал «налево», Питер повернул направо. Или наоборот. Чармейн не представляла себе, в какой момент это произошло, но не сомневалась, что так и было.
Ладно, ничего, подумала она. Цветных бечевок у него на пальцах столько, что впору добраться до Ингарии и обратно. Наверняка он попадет в дом дедушки Вильяма гораздо раньше меня. Поэтому Чармейн решила временно забыть о Питере и сосредоточиться на том, чтобы на цыпочках подняться по скользким заплесневелым ступеням, а потом выглянуть из кустов, не зашелестев ни единым листочком.
Снаружи ослепительно сверкало солнце, оно сверкало на зеленой-зеленой и ухоженной-ухоженной травке, за которой тянулась сияющая белая садовая дорожка. Дорожка шла среди деревьев, подстриженных в виде шаров, конусов, пирамид и дисков — прямо урок геометрии, — к небольшому сказочному дворцу из тех, у которых много-много маленьких остроконечных башенок с голубыми черепичными крышами. Чармейн узнала Кастель-Жуа, где жил кронпринц Людовик. Ей было немного стыдно, когда она поняла, что каждый раз, когда в книгах, которые она читала, упоминался дворец, она представляла себе именно такое здание.
Наверное, у меня очень бедное воображение, решила она. А потом подумала — нет. Просто когда папа пек песочное печенье, чтобы продавать его в коробках на Майском Празднике, на крышках коробок всегда красовалась картинка с Кастель-Жуа. Ведь Кастель-Жуа, в конце концов, был гордостью Верхней Норландии. Неудивительно, что идти сюда пришлось так далеко, подумала Чармейн. И он по-прежнему соответствует моим представлениям об идеальном дворце — да-да!
По раскаленной белой дорожке прохрустели шаги, и появился принц Людовик собственной персоной; великолепный в белых и лазоревых шелках, он не спеша направлялся во дворец. Перед тем как поравняться с кустами, в которых сидела Чармейн, он остановился и обернулся.
— Ну что вы отстали? — сердито процедил он. — Пошевеливайтесь!
— Мы стараемся, ваш’ство! — пропищал, задыхаясь, тоненький голосок.
Показалась длинная вереница кобольдов, каждый из которых сгибался под тяжестью шишковатого кожаного мешка. Все эти кобольды были скорее серовато-зеленые, чем синие, и выглядели крайне уныло. Во многом это уныние было вызвано солнечным светом — ведь кобольды предпочитают жить в темноте, — но Чармейн решила, что такой цвет говорит о плохом здоровье. Ноги у них подгибались. Кое-кого одолевал кашель. Последнему в веренице было настолько скверно, что он споткнулся и упал — и уронил мешок, откуда по слепяще-белой дорожке раскатилась россыпь золотых монет.
Тут в поле зрения появился бесцветный господин. Он широкими шагами подошел к упавшему кобольду и стал его пинать. Пинал он его не особенно сильно да и не то чтобы жестоко — словно бы заводил забарахлившую машину. Под градом пинков кобольд принялся ползать по дорожке, лихорадочно собирая золотые монеты, пока наконец не запихал в мешок их все и не сумел, хоть и с трудом, подняться на ноги. Бесцветный господин прекратил его пинать, нагнал принца Людовика и зашагал рядом с ним.
— И ведь даже не скажешь, чтобы ноша была тяжелая, — сказал он принцу. — Возможно, это последние. Денег у них больше нет — разве что король продаст свои книги.

Денег у них больше нет — разве что король продаст свои книги.
Принц Людовик засмеялся:
— Он скорее умрет, чем решится на такое, — впрочем, меня бы это, конечно, устроило! Тогда нужно найти другой способ раздобыть деньги. Содержание Кастель-Жуа обходится мне зверски дорого! — Он обернулся на кобольдов, которые еле волочили ноги. — Эй, вы, шевелитесь! Мне надо вернуться в Королевскую резиденцию к чаю!
Бесцветный господин кивнул и зашагал обратно к кобольдам, готовый снова начать их пинать, а принц остановился его подождать, говоря:
— Прошу отметить, скоро я не смогу даже смотреть на оладьи!
Кобольды увидели, что бесцветный господин возвращается, и из последних сил прибавили шагу. И все равно для Чармейн прошла целая вечность, прежде чем процессия скрылась из виду и даже хруст шагов утих. Чармейн крепко обхватила вибрирующее тельце Потеряшки, которая так и рвалась прыгнуть на землю и погнаться за принцем, и поглядела сквозь листву на Тимминза.
— Почему вы раньше никому об этом не рассказывали? Почему не сказали хотя бы чародею Норланду?
— Никто не спрашивал, — обиженно отозвался Тимминз.
Еще бы — конечно, никто не спрашивал, подумала Чармейн. Вот почему Ролло заплатили, чтобы он поссорил кобольдов с дедушкой Вильямом! Он-то наверняка догадался бы в конце концов задать им этот вопрос, если бы не заболел. Она подумала, как хорошо, что лаббока убили. Если он был отцом кронпринца Людовика, как сказал Тимминз, значит, он, вероятно, собирался убить кронпринца и править страной вместо него. Он ведь примерно так ей и сказал. Но все равно теперь придется иметь дело с принцем Людовиком, подумала Чармейн. Да, надо обязательно рассказать о нем королю.
— По-моему, он довольно плохо обходится с этими кобольдами, — заметила она.
— Так и есть, — согласился Тимминз. — Но они пока не просили нас о помощи.
А вам, само собой, не приходило в голову, что надо им помочь, если вас не просили, подумала Чармейн. Честное слово! Просто зла не хватает!
— Вы можете показать мне дорогу домой? — спросила она.
Тимминз помедлил.
— Ты думаешь, огненный демон будет рад, когда ты скажешь ему, что деньги попадают в Кастель-Жуа? — спросил он.
— Да, — твердо ответила Чармейн. — Его близкие точно будут рады.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой малютку Светика похищают

Тимминз хоть и с неохотой, но провел Чармейн обратно по длинному запутанному пути в пещеру кобольдов. Там он бодро сказал: «Дорогу дальше ты знаешь» — и исчез в пещере, оставив Чармейн одну с Потеряшкой.
На самом деле дороги дальше Чармейн, конечно, не знала. Несколько минут она простояла у предмета, который Тимминз назвал санями, не понимая, как быть, и наблюдая, как кобольды вовсю красят, обивают и украшают предмет, не удостаивая ее и взглядом.

Наконец ей пришло в голову, что можно поставить Потеряшку на землю.
— Потеряшка, покажи мне дорогу в дом дедушки Вильяма, — попросила она. — Будь умницей.
Потеряшка с готовностью засеменила вперед. Но вскоре Чармейн сильно засомневалась в том, что Потеряшка такая уж умница. Потеряшка семенила, а Чармейн шагала, и они поворачивали то налево, то направо, то опять направо, — казалось, прошло несколько часов. Чармейн так погрузилась в мысли о своем открытии, что несколько раз упускала момент, когда Потеряшка поворачивала то ли налево, то ли направо, и стояла в почти что непроницаемой темноте и звала: «Потеряшка! Потеряшка!» — пока Потеряшка не возвращалась и не находила ее. Вполне вероятно, что из-за Чармейн дорога стала еще в два раза длиннее. Потеряшка стала пыхтеть и волочить лапы, язык у нее высовывался все дальше и дальше, но Чармейн не решалась взять ее на руки — этак они вообще никогда не вернутся домой. Вместо этого она разговаривала с Потеряшкой, чтобы придать бодрости и себе, и ей.
— Потеряшка, мне обязательно надо рассказать Софи, что случилось. Она наверняка очень волнуется за Кальцифера. И королю тоже надо рассказать про деньги. Но если я пойду в Королевскую резиденцию сразу, как только попаду домой, ужасный принц Людовик будет там и станет притворяться, будто любит оладьи. Почему он их не любит? Они же вкусные! Наверное, потому, что он лаббокин. Говорить что-то королю при нем я не решусь. Похоже, нам с тобой, Потеряшка, придется подождать до завтра. Как ты считаешь, когда принц Людовик собирается уезжать? Сегодня вечером? Король сам говорил мне, чтобы я пришла через два дня, значит, Людовика к тому времени, наверное, не будет. Если я приду пораньше, то смогу сначала поговорить с Софи… Ой, мамочка! Совсем забыла. Кальцифер сказал, что они собираются сделать вид, будто уезжают, так что может оказаться, что Софи мы там не увидим. Ой, Потеряшка, хотела бы я знать, как поступить!
Чем больше Чармейн об этом говорила, тем хуже она понимала, как ей быть. В конце концов она так устала, что уже не могла говорить и только топала за задыхающейся и хромающей Потеряшкой, светлым пятном семенившей впереди. Прошла целая вечность — но вот Потеряшка толкнула какую-то дверь, и они оказались в гостиной дедушки Вильяма, где Потеряшка испустила стон и повалилась на бок, дыша часто-часто и мелко-мелко. Чармейн поглядела в окно — гортензии были все розовые и фиолетовые в лучах закатного солнца. Нас не было весь день, подумала она. Еще бы Потеряшка не устала! Еще бы у меня не болели ноги! По крайней мере Питер должен быть уже дома, и я надеюсь, что ужин у него готов.
— Питер!!! — закричала она.
Ответа не последовало, и тогда Чармейн взяла Потеряшку на руки и отправилась в кухню. Потеряшка слабенько лизнула Чармейн в руку за то, что ей не пришлось делать больше ни шагу. Здесь лучи закатного солнца падали зигзагами на розовое и белое белье, которое по-прежнему слегка колыхалось на веревках на заднем дворе. Питера и в помине не было.
— Питер! — окликнула Чармейн. — Ты где?
Ответа не последовало. Чармейн вздохнула. Очевидно, Питер совсем заблудился, еще почище, чем она сама, и когда он теперь объявится, не знает никто.
— Запутался в своих разноцветных бечевках! — пробурчала Чармейн, стуча по очагу, чтобы раздобыть корма для Потеряшки. — Дурачок!
Она так устала, что у нее не было сил ничего готовить. Когда Потеряшка съела две мисочки собачьего корма и попила воды, которую Чармейн принесла ей из ванной, Чармейн, шатаясь, побрела в гостиную и попросила себе Послеобеденный чай.

После некоторых размышлений она попросила Послеобеденный чай еще раз. Потом она попила Утренний кофе. Потом она задумалась о том, не стоит ли вернуться в кухню и съесть еще и завтрак, но поняла, что ей лень, и решила, что лучше взять книгу.
Прошло довольно много времени, когда Потеряшка вскарабкалась ей под бок на диван и разбудила ее.
— Просто зла не хватает, — пробурчала Чармейн. Она рухнула в постель, даже не попытавшись умыться, и заснула как была, с очками на носу.
Когда она проснулась на следующее утро, было слышно, что Питер вернулся. До нее донеслись всякие звуки из ванной, шаги, скрип и хлопанье открываемых и закрываемых дверей. Просто жуть какой резвый, подумала Чармейн. Мне бы так. Но она понимала, что сегодня надо обязательно сходить в Королевскую резиденцию, поэтому постонала немного и поднялась. Она раскопала последний комплект чистой одежды и так старательно мыла голову и укладывала волосы, что встревоженная Потеряшка прибежала ее поторопить.
— Ага. Завтрак. Хорошо. Я помню, — сказала Чармейн. — Беда в том, — призналась она, подхватывая Потеряшку на руки, — что я
боюсьэтого бесцветного господина. По-моему, он даже хуже принца. — Она распахнула дверь ногой, повернулась, потом повернулась еще раз налево в кухню — и застыла в изумлении.
За кухонным столом сидела незнакомая женщина и преспокойно завтракала. Она была из тех женщин, по которым сразу видно, какие они предприимчивые. Предприимчивость была ясно написана на ее узком обветренном лице и читалась в движениях узких сильных рук. Эти руки деловито и предприимчиво нарезали огромную стопку блинчиков с сиропом и гору поджаристого бекона рядом с ними.
Чармейн вытаращила глаза — и на блинчики, и на цыганский наряд незнакомой женщины. Она была с головы до ног в ярких выцветших оборках, а выцветшие светло-русые волосы покрывала цветастая шаль. Женщина повернула голову и уставилась на Чармейн.
— Вы кто? — хором спросили обе, причем женщина говорила с набитым ртом.
— Я Чармейн Бейкер, — сказала Чармейн. — Я присматриваю за домом дедушки Вильяма, пока его нет: он лечится у эльфов.
Женщина проглотила то, что было у нее во рту.
— Прекрасно, — сказала она. — Рада видеть, что он оставил вместо себя хоть кого-то. Мне не нравилось, что собака останется одна с Питером. Кстати, я ее покормила. Питер не собачник. А что, Питер еще спит?
— М-м… — замялась Чармейн. — Не уверена. Он вчера не вернулся домой.
Женщина вздохнула.
— Вечно он исчезает, стоит мне отвернуться, — нахмурилась она. — Не сомневалась, что сюда он добрался благополучно. — Она махнула в сторону окна вилкой, нагруженной кусочками блинчика и бекона. — Это белье во дворе — Питер как он есть.
Чармейн почувствовала, как щеки у нее начинают багроветь и пылать.
— Я тоже виновата, — призналась она. — Я случайно прокипятила плащ. Почему вы решили, что это Питер?
— Потому что ему ни разу в жизни так и не удалось правильно наслать чары, — отвечала женщина. — Уж я-то знаю. Я его мать.
Чармейн была несколько огорошена мыслью о том, что она беседует с Монтальбинской Ведьмой.

— Уж я-то знаю. Я его мать.
Чармейн была несколько огорошена мыслью о том, что она беседует с Монтальбинской Ведьмой. Это было впечатляюще. Конечно, мама Питера должна быть суперпредприимчивой, решила она. Но что она делает здесь?!
— Я думала, вы уехали в Ингарию, — промямлила она.
— Я и уехала, — ответила Ведьма. — И успела добраться до Дальнии, но королева Беатрис сказала, что чародей Хоул отправился в Верхнюю Норландию. Поэтому я перебралась обратно через горы и заглянула к эльфам, а там мне сказали, что чародей Норланд у них. Тогда я сильно встревожилась, так как поняла, что Питер, вероятно, остался здесь совсем один. Понимаете, я ведь отправила его сюда, чтобы уберечь от опасностей. Вот почему я здесь.
— Я думаю, Питеру здесь ничего не грозило, — ответила Чармейн. — То есть пока он вчера не потерялся.
— Теперь он в полной безопасности — ведь здесь я, — объявила Ведьма. — Я чувствую, что он где-то совсем близко. — Она вздохнула. — Пожалуй, придется пойти поискать его. Видите ли, он не различает право и лево.
— Я знаю, — кивнула Чармейн. — Он привязывает себе на руки цветную бечевку. Он очень предприимчивый, правда-правда. — Но не успела она это договорить, как подумала, что такому суперпредприимчивому человеку, как Монтальбинская Ведьма, Питер наверняка казался таким же растяпой, как сама Чармейн — Питеру. Ох уж эти родители, подумала она. Поставив Потеряшку на пол, она вежливо спросила:
— Извините, что спрашиваю, но как вы сумели наколдовать себе эти блинчики?
— Заказала, как положено, — удивилась Ведьма. — Хотите? — Чармейн кивнула. Ведьма предприимчиво щелкнула пальцами в сторону очага. — Завтрак, — скомандовала она, — блинчики, бекон, сок и кофе. — Тут же появился нагруженный поднос с весьма удовлетворительной горой блинчиков, щедро облитых сиропом, посередине. — Видите? — сказала Ведьма.
— Благодарю вас, — сказала Чармейн и грациозно взяла поднос.
Потеряшка повела носом на запах и забегала маленькими кругами, тоненько повизгивая. Было ясно, что Потеряшке тот корм, который дала ей Ведьма, не показался приличным завтраком. Чармейн поставила поднос на стол и дала Потеряшке самый поджаристый кусочек бекона.
— У вас чудесная собака, — заметила Ведьма, возвращаясь к завтраку.
— Да, она милая, — признала Чармейн, садясь и предвкушая блинчики.
— Нет, я не это имела в виду, — раздраженно отозвалась Ведьма. — Не люблю сантиментов. Я хотела сказать, что она на самом деле
чудеснаясобака. — Она съела еще кусок блинчика и добавила с набитым ртом: — Чудесные, колдовские собаки очень редки и обладают сильнейшими магическими способностями. Эта собака оказала вам великую честь тем, что выбрала вас своей хозяйкой. Подозреваю, что она даже сменила пол, чтобы соответствовать вам. Надеюсь, вы цените ее в полной мере.
— Да, — сказала Чармейн. — Ценю.
Лучше уж завтракать в компании принцессы Хильды, подумала она. Неужели обязательно быть такой суровой? Она сосредоточилась на завтраке, размышляя о том, что дедушка Вильям, судя по всему, считал, будто Потеряшка — мальчик.

Неужели обязательно быть такой суровой? Она сосредоточилась на завтраке, размышляя о том, что дедушка Вильям, судя по всему, считал, будто Потеряшка — мальчик. И поначалу Потеряшка и в самом деле казалась мальчиком. А потом Питер взял ее на руки и сказал, что она девочка.
— Вы, конечно, правы, — вежливо произнесла Чармейн. — Только почему вы считаете, что Питеру здесь что-то угрожает, если он будет один? Мы с ним примерно ровесники, а я живу здесь одна — и ничего страшного не происходит.
— Мне представляется, — сухо ответила Ведьма, — что магия слушается вас несколько лучше, чем Питера. — Она доела блинчики и приступила к гренкам. — Питер ни за что не упустит возможности перевернуть чары вверх дном, — заявила она, намазывая гренок маслом. — Только не надо говорить мне, будто и у вас чары всегда делают не совсем то, что нужно, как бы вы их ни насылали, — продолжила она, с хрустом откусив кусок, — потому что я вам все равно не поверю.
Чармейн вспомнила о летательных чарах и о водопроводных чарах, а потом — о Ролло в сумке — и проговорила с набитым блинчиками ртом:
— Да. Но наверное…
— Тогда как с Питером, — перебила ее Ведьма, — все обстоит ровным счетом наоборот. Методы его всегда идеальны, однако чары непременно попадают мимо цели. Одна из причин, по которым я отправила его к чародею Норланду, и была надежда на то, что чародей Норланд сумеет направить магические способности Питера в нужное русло. Видите ли, чародей Норланд владеет «Книгой Палимпсеста»…
Чармейн снова почувствовала, как к лицу приливает жар.
— Э-э… — протянула она, передавая полблинчика Потеряшке, — а что именно делает «Книга Палимпсеста»?
— Если вы будете так закармливать собаку, она разжиреет и не сможет ходить! — сказала Ведьма. — Эта книга дает человеку возможность пользоваться всей магией земли, воды, воздуха и огня. Правда, огонь она вверяет только тем, на кого можно положиться. И естественно, этот человек должен изначально обладать колдовскими способностями. — На ее суровом лице промелькнул намек на обеспокоенность. — Я думаю, способности у Питера есть.
Огонь, подумала Чармейн. Я потушила на Питере огонь. Это что, значит, будто на меня можно положиться?
— Наверняка есть, — заверила она Ведьму. — Нельзя же сделать так, чтобы чары подействовали неправильно, если вообще не можешь колдовать. А каковы были остальные причины, по которым вы отправили Питера сюда?
— Враги, — отчеканила Ведьма, угрюмо отхлебнув кофе. — У меня есть враги. Они, знаете ли, убили отца Питера.
— Вы имеете в виду лаббоков? — спросила Чармейн.
Она поставила все обратно на поднос и выпила последний глоток кофе, собираясь встать и уйти.
— На свете, — отчеканила Ведьма, — насколько мне известно, есть только один лаббок. Видимо, он убил всех своих соперников. Однако — да, тот обвал устроил именно лаббок. Я это видела.
— Тогда можете не тревожиться, — сказала Чармейн и встала. — Лаббок погиб. Его убил Кальцифер — позавчера.

— Лаббок погиб. Его убил Кальцифер — позавчера.
Ведьма была потрясена.
— Расскажите! — взмолилась она.
Хотя Чармейн не терпелось отправиться в Королевскую резиденцию, она против своей воли была вынуждена сесть, налить себе еще чашку кофе и рассказать Ведьме все — не только о лаббоке и о лаббочьих яйцах, но и о Ролло и лаббоке. А пользоваться магией в таких целях вообще нечестно, думала она, против своей воли рассказывая Ведьме о том, что Кальцифер, похоже, пропал без вести.
— Что же вы тут сидите?! — возмутилась Ведьма. — Немедленно бегите в Королевскую резиденцию и рассказывайте все Софи! Бедняжка, наверное, места себе не находит от беспокойства! Скорей, скорей!
И никакого «Спасибо, что рассказали», подумала Чармейн. Нет, лучше моя мама, чем мама Питера. И
гораздолучше — завтрак в компании принцессы Хильды!
Она встала и вежливо попрощалась. И бросилась через гостиную и через сад на дорогу, а Потеряшка вилась у ее ног. Хорошо, что я не рассказала Ведьме про путь через конференц-зал, думала Чармейн на бегу, чувствуя, как очки прыгают на груди. А то бы она заставила меня пойти той дорогой и я не смогла бы поискать Кальцифера.
Она подбежала к тому месту, где Кальцифер взорвал лаббочьи яйца, — перед самым поворотом. От утеса отвалился огромный кусок, гора булыжников осыпалась почти до самой дороги. На эту гору карабкалось несколько человек, похожих на пастухов, — они искали засыпанных обвалом овец и чесали в затылке, недоумевая, отчего же приключилось такое бедствие. Чармейн растерялась. Если бы Кальцифера можно было найти, его уже нашли бы эти люди. Она перешла на шаг и внимательно оглядела гору булыжников. Нигде не было ни проблеска голубизны, ни язычка пламени.
Чармейн взяла себя в руки, решила как следует поискать Кальцифера на обратном пути и побежала дальше, едва замечая, что небо было голубое и ясное, а над горами повисла нежная голубая дымка. Начинался редкий для Верхней Норландии знойный день. Сама Чармейн этого даже не заметила, а вот Потеряшка мгновенно перегрелась, стала пыхтеть и переваливаться на бегу с боку на бок и высунула розовый язычок так далеко, что он едва не волочился по дороге.
— Эх, ты! Не надо было давать тебе блинчик, — вздохнула Чармейн, взяла Потеряшку на руки и затопала дальше. — Зря Ведьма рассказала мне, что ты колдовская собака, — призналась она на бегу. — Даже и не знаю, как к тебе теперь относиться.
Когда Чармейн добралась до окраины города, то перегрелась не меньше Потеряшки, — ей было так жарко, что она жалела, что у нее нет длинного языка и нечего высунуть. Чармейн пришлось перейти на быстрый шаг, и, хотя она выбрала самый короткий путь, все равно до Королевской площади шла целую вечность. Наконец она свернула на площадь — и обнаружила, что путь ей преградила толпа зевак. Добрая половина населения Верхней Норландии собралась поглазеть на новое здание, стоявшее в нескольких футах от Королевской резиденции. Здание было высотой почти с резиденцию, длинное, мрачное, как будто вымазанное в угольной пыли, и на каждом его углу красовалось по башне. Это был тот самый замок, который Чармейн видела, когда он печально и потерянно полз по горам. Чармейн уставилась на него в таком же изумлении, что и все собравшиеся на площади.
— Как оно сюда попало?! — спрашивали друг друга зеваки, пока Чармейн проталкивалась к замку. — Как оно
пролезло?!
Чармейн посмотрела на четыре улочки, выходившие на Королевскую площадь, и задалась тем же вопросом.

— Как оно
пролезло?!
Чармейн посмотрела на четыре улочки, выходившие на Королевскую площадь, и задалась тем же вопросом. Все улочки были по меньшей мере вдвое уже замка. Однако вот же он — высокий и основательный, как будто выстроил сам себя на площади за ночь. Чармейн протолкалась к нему с растущим любопытством.
Когда она очутилась под самыми стенами, из одной башни вырвалось голубое пламя и метнулось к ней. Чармейн отпрянула. Потеряшка дернулась. Кто-то вскрикнул. Толпа разом подалась назад, и Чармейн осталась стоять одна — а перед ней вровень с лицом повисла голубая капелька. Обтрепанный хвостик Потеряшки замолотил по руке Чармейн в знак приветствия.
— Если вы идете в резиденцию, — протрещал им Кальцифер, — скажите им, чтобы поторопились. Не могу же я держать здесь замок до обеда.
Чармейн чуть не потеряла дар речи от восторга.
— Я думала, вы погибли! — выговорила она наконец. — Что произошло?!
Кальцифер запрыгал в воздухе, — похоже, ему стало немного неловко.
— Наверное, сам себя контузил, ничего не помню, — признался он. — Очутился под грудой камней. Пробирался наружу весь вчерашний день, что твой червяк. Когда удалось вылезти, пришлось искать замок. Он убрел на много миль. Я тут на самом деле совсем недавно. Скажи Софи. Она собиралась сегодня сделать вид, будто уезжает. И еще скажи, что у меня дрова на исходе и я вот-вот погасну. Тогда она наверняка примчится.
— Скажу, — пообещала Чармейн. — Вы точно целы?
— Только проголодался, — ответил Кальцифер. — Дрова. Не забудь.
— Дрова, — кивнула Чармейн и направилась по ступенькам к дверям резиденции, охваченная внезапным чувством, что жизнь стала куда лучше, свободнее и счастливее, чем только что казалось.
Сим открыл ей на удивление быстро. Он выглянул наружу, увидел замок и толпу зевак и покачал головой.
— Ах, мисс Шарман, — проговорил он. — Утро обещает быть довольно хлопотливым. Не уверен, что его величество уже готов приступить к работе в библиотеке. Но вы все равно входите, прошу вас.
— Спасибо, — сказала Чармейн и спустила Потеряшку на пол. — Ничего страшного, я подожду. Я все равно хотела сначала поговорить с Софи.
— Софи… гм… признаться, миссис Пендрагон отчасти и стала причиной наших утренних хлопот, — проговорил Сим, закрывая дверь. — Принцесса очень огорчена и… Впрочем, ступайте за мной, и вы сами все увидите.

Он зашаркал по сырому коридору, поманив Чармейн за собой. Не успели они свернуть за угол, к каменной лестнице, как до Чармейн донесся голос повара Джамала:
— Откуда человеку знать, что нужно готовить, я вас спрашиваю, если гости то уезжают, то не уезжают, то снова уезжают?! — За этим последовал сочный рык пса Джамала и изрядный хор прочих голосов.
Софи стояла у лестницы с Морганом на руках, Светик с видом напуганного ангела держался за ее юбку, а толстая нянька стояла рядом и, как всегда, ничего не могла поделать.

Лицом к Софи высилась принцесса Хильда — Чармейн еще не видела, чтобы она была настолько царственной и учтивой. Король тоже был там — красный и, очевидно, преисполненный королевской ярости. Один взгляд на их лица — и Чармейн поняла, что о дровах здесь упоминать пока не следует. Принц Людовик с самодовольной усмешкой облокотился о перила. Его дама была рядом, все такая же высокомерная, в своем почти-что-бальном платье, — и, к ужасу Чармейн, бесцветный господин тоже был здесь — согнулся в почтительном полупоклоне рядом с принцем.
И ведь нипочем не скажешь, что это чудовище только что отняло у короля все деньги, подумала Чармейн.
— Это беспардонное злоупотребление гостеприимством моей дочери, вот что это такое! — негодовал король. — Вы не имеете права давать обещания, которые не намерены выполнять! Если бы вы были из наших подданных, мы бы запретили вам уезжать!
Софи ответила, стараясь держаться с достоинством:
— Я намерена выполнить свое обещание, сир, но нельзя же требовать, чтобы я оставалась здесь, если моему ребенку угрожают. Если вы позволите мне увезти его в безопасное место, у меня будут развязаны руки, и я сделаю все, что пожелает принцесса Хильда.
Чармейн поняла, в каком затруднении оказалась Софи. В присутствии принца Людовика и бесцветного господина она не могла сказать королю, что только делает вид, будто уезжает. И ей действительно нужно было как-то уберечь Моргана.
— Хватит давать нам лживые обещания, сударыня! — вскипел король.
Внезапно Потеряшка у ног Чармейн начала рычать. Принц Людовик за спиной у короля засмеялся и щелкнул пальцами. Того, что произошло дальше, никто не ожидал. Нянька и дама Людовика разом выскочили из платьев. Нянька превратилась в лилового силача с блестящими мускулами и когтистыми босыми ногами. Бальное платье дамы сползло на пол, оголив крепкий сизо-лиловый торс в черном трико, в спине которого были проделаны дырки для пары хилых на вид лиловых крылышек. Оба лаббокина двинулись на Софи, протягивая к ней большие лиловые руки.
Софи что-то закричала и развернулась, держа Моргана подальше от хватких рук. Морган тоже закричал от испуга и неожиданности. Все остальное потонуло в тоненьком тявканье Потеряшки и глубоком сочном рыке пса Джамала, который бросился на бывшую даму Людовика. Не успел пес приблизиться к лаббокинам, как бывшая дама Людовика, зажужжав крылышками, нагнулась к Светику и вцепилась в него. Лаббокин-нянька преградил путь Софи, чтобы не дать ей спасти Светика.
— Видите, — произнес принц Людовик, — придется вам уехать, а не то пострадает ваш ребенок.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
полная спасений и открытий

— Это возмути… — начала принцесса Хильда.
Едва она договорила до этого места, как Светик непостижимым образом вырвался на свободу. Он выкрутился из лиловых лап лаббокина и бросился вверх по лестнице, визжа:
— Помогите! Помогите! Пусть они меня не трогают!
Лаббокины оттолкнули принцессу Хильду и помчались в погоню за Светиком. Принцесса Хильда покачнулась, ухватилась за перила да там и осталась, красная и — вот неожиданность — совсем не царственная.

Принцесса Хильда покачнулась, ухватилась за перила да там и осталась, красная и — вот неожиданность — совсем не царственная. Чармейн сама не заметила, как побежала за лаббокинами, крича: «Не трогайте его! Как вы смеете!» Позднее она поняла, что причиной подобного безрассудства был вид принцессы Хильды, которая выглядела как обычный человек.
Внизу, у подножия лестницы, Софи на миг замерла, сунула Моргана в руки королю и выпалила:
— Постерегите его! — После чего подобрала юбки и бросилась по лестнице следом за Чармейн, крича: — А ну, прекратить! Кому говорю!
Джамал верноподданно карабкался следом, выкрикивая: «Держи… вора! Держи… вора!» — и тяжело пыхтя. За ним ковылял пес, такой же верноподданный, как и его хозяин, и мерно испускал скрежещущий рык, а Потеряшка металась туда-сюда под лестницей, подняв целую миниатюрную бурю грозного тявканья.
Принц Людовик перевесился через перила напротив принцессы Хильды и смеялся над всеми.
Два лаббокина догнали Светика у первой площадки — это был настоящий смерч из трепещущих беспомощных крылышек и блестящих лиловых мускулов. Светик увертывался и мощно брыкался. На миг показалось, будто его ноги в голубом бархате стали ногами взрослого мужчины, большими и сильными. Одна большая нога врезалась прямо в живот лаббокину-няньке. Другая опустилась и подставила ему подножку, а в это время правый кулак Светика ударил второго лаббокина в нос с мясным, вполне взрослым «хряп». Оставив обоих лаббокинов валяться на площадке, Светик проворно помчался вверх. Чармейн видела, как он, свернув в следующий пролет, бросил серьезный взгляд вниз, словно проверяя, бегут ли за ним Чармейн, Софи и Джамал.
Они и бежали — потому что два лаббокина с невероятной быстротой пришли в себя и метнулись наверх за Светиком. Чармейн и Софи тоже метнулись наверх, а Джамал и пес потянулись следом.
На половине второго пролета лаббокины догнали Светика снова. Снова послышались увесистые удары, снова Светик вырвался на свободу и снова бросился вверх — по третьему пролету. Он почти миновал его, но тут лаббокины настигли его и навалились сверху. Все трое кубарем покатились вниз — клубок извивающихся рук, ног и трепещущих лиловых крылышек.
К этому времени Чармейн и Софи выбились из сил и едва дышали. Чармейн ясно увидела, как ангельское личико Светика выглянуло из гущи схватки и пристально посмотрело на них. Когда Чармейн проковыляла через площадку и двинулась в третий пролет, а Софи проковыляла следом, держась за бок, клубок тел внезапно взорвался. Лиловые тела откатились в стороны, а Светик, снова очутившись на свободе, взлетел по последнему пролету — уже деревянному. Не успели лаббокины прийти в себя и опять броситься в погоню, как Софи и Чармейн оказались совсем близко. Джамал и его пес остались далеко позади.
Передняя пятерка прогрохотала по деревянным ступеням. Теперь Светик двигался гораздо медленнее. Чармейн была совершенно уверена, что это он нарочно. А лаббокины испустили победный вопль и прибавили ходу.
— Ох, только не туда! Не надо! — простонала Софи, когда Светик распахнул дверцу и пулей выскочил на крышу.
Лаббокины выскочили за ним. Когда Чармейн и Софи добрались наконец до верха и выглянули в открытую дверцу, пытаясь отдышаться, они увидели, что оба лаббокина сидят верхом на золотой крыше. Они оказались примерно посередине конька, и вид у них был такой, словно они мечтают очутиться где-нибудь в другом месте. Светика нигде не было.

Светика нигде не было.
— Ну что он еще затеял? — процедила Софи.
Только она это сказала, как Светик объявился на пороге в золотом ореоле локонов, взметнувшихся на ветру, — он весь разрумянился и заливался ангельским смехом.
— Посьли посьмотрим, сьто я насёл! — весело воскликнул он. — Идем ся мной!
Софи схватилась рукой за бок и показала на крышу.
— А эти? — спросила она. — Будем ждать, когда они сами свалятся?
Светик очаровательно улыбнулся:
— Подозьди, увидись!
Он склонил набок золотистую головку и прислушался. Рык и скрежет когтей пса Джамала, доносившийся снизу, все приближался. Пес обогнал хозяина и теперь рычал и скрежетал по деревянной лестнице, ужасающе сипя. Светик кивнул и повернулся к крыше. Он сделал какой-то жест и произнес какое-то слово. Два лаббокина, сидевших верхом на коньке, внезапно с неприятным всхлюпом съежились и превратились в два лиловатых маленьких извивающихся создания, которые покачивались на коньке золотой крыши.
— Что… — проговорила Чармейн.
Улыбка Светика стала еще более ангельской — если это было вообще возможно.
— Каймаи, — проговорил он безмятежно. — Песь повара продасьт дусю за каймаев.
Софи сказала:
— А? Ах, кальмары. Поняла.
При этих ее словах пес повара наконец прибыл — ноги у него ходили, как поршни, с ощеренных зубов свисали нитки слюны. Пес выскочил за дверь и бурой стрелой промчался по крыше. На полпути челюсти у него сказали «щелк-хруп», потом еще раз «щелк-хруп» — и кальмары исчезли. Видимо, пес только тут сообразил, где находится. Он замер — две ноги у него оказались по одну сторону крыши, две другие, сведенные от напряжения, — по другую, — и жалостно заскулил.
— Ой, бедняга! — проговорила Чармейн.
— Повар его сьпасет, — заверил ее Светик. — А теперь обе зя мной. Зя этой дверью поверните сразю налево, не касяясь ногами крыси.
Он шагнул за дверь налево и исчез.
О, кажется, понимаю, подумала Чармейн. Это как двери в доме дедушки Вильяма, просто до оцепенения высоко. Она пропустила Софи вперед, чтобы успеть схватить ее за юбки, если она оступится. Но Софи привыкла к волшебству гораздо больше, чем Чармейн. Она шагнула налево и исчезла безо всяких усилий. Прежде чем Чармейн отважилась последовать за ней, ей пришлось переждать миг сильнейшего головокружения. Она закрыла глаза и шагнула. Но на полпути глаза открылись сами собой, и Чармейн успела боковым зрением увидеть, как головокружительно скользит мимо ослепительно-золотая крыша. Не успела она решить, что пора кричать «Ылф!», чтобы запустить летательные чары, как оказалась где-то в другом месте — в каком-то теплом пространстве с балками под двускатным потолком.
Софи произнесла скверное слово. В полумраке она ударилась большим пальцем ноги об один из громоздившихся в каморке штабелей пыльного кирпича.
— Фю, как неприлисьно, — пожурил ее Светик.
— Помолчи, а? — отозвалась Софи.

— Когда ты наконец повзрослеешь?
— Пока не сябираюсь, — ответил Светик. — Я тебя предупрезьдал. Нам надо дерзять принца Людовика в зяблузьдении. Ах, погляди! Это произосьло, когда я был тут только сьто.
По самому большому штабелю кирпичей разлился золотой свет. Кирпичи впитали свет и тоже засверкали золотом — под слоем пыли. Чармейн обнаружила, что это не кирпичи, а большие слитки цельного золота. Чтобы это стало очевидно для всех, в воздухе перед штабелем появилась широкая золотая лента. На ней старинными буквами было начертано:

[8]

— Пф! — фыркнула Софи и перестала тереть палец. — Похоже, Меликот пришепетывал так же, как ты. Вот уж два сапога пара! И самомнение раздуто до одного размера. Он не мог устоять перед искушением начертать свое имя огненными буквами!
— Лисьно я не нузьдаюсь в том, сьтобы мое имя было начертано огненными буквами, — отвечал Светик с большим достоинством.
— Ха! — сказала Софи.
— Где мы? — поспешно вмешалась Чармейн, так как ей показалось, что Софи вот-вот схватит золотой кирпич и размозжит Светику голову. — В Королевской сокровищнице?
— Нет, под зялотой крысей, — объяснил ей Светик. — Хитро, правда? Всем извесьтно, что крыся не зялотая, поэтому иськать золото здесь никто не сьтанет.
Он снял со штабеля один золотой кирпич, постучал им об пол, чтобы стряхнуть пыль, и сунул в руки Чармейн. Кирпич был такой тяжелый, что Чармейн едва его не уронила.
— Дерзи весественное доказятельство, — велел Светик. — Думаю, король будет осень рад, когда его увидит.
Софи, к которой, видимо, в полной мере вернулась раздражительность, проговорила:
— Это пришепетывание! Ненавижу! Оно меня бесит даже больше, чем золотые кудряшки!
— Зято как полезьно, — заметил Светик. — Мерзький Людовик хотел украсьть меня, а про Моргана и позябыл. — Он обратил к Чармейн огромные задумчивые голубые глаза. — У меня было несясьное детьство, — поведал он. — Никто меня не любил. Я думаю, сьто имею право на вторую попытку — есьли буду красивее, правда ведь?
— Не слушай его, — проворчала Софи. — Сплошное притворство. Хоул, как нам отсюда выбраться? Я оставила Моргана с королем, а Людовик по-прежнему внизу. Если мы не спустимся как можно скорее, Людовику, того и гляди, придет в голову схватить Моргана.
— И Кальцифер тоже просил меня поторопить вас, — вставила Чармейн. — Замок ждет на Королевской площади. Я на самом деле пришла сказать вам…
Но не успела она договорить, как Светик что-то сделал и они снова очутились у открытой двери на крышу. За дверью на коньке лежал Джамал, трясясь с головы до ног и вцепившись протянутой рукой в левую заднюю лапу пса. Пес устрашающе рычал. Ему не нравилось, что его держат за лапу, ему не нравилось, что он лежит на крыше, но он так боялся упасть, что не решался пошевелиться.
Софи проговорила:
— Хоул, у него только один глаз и никакого чувства равновесия.

Софи проговорила:
— Хоул, у него только один глаз и никакого чувства равновесия.
— Знаю, — отозвался Светик. — Знаю, знаю!
Он помахал рукой, и Джамал поехал назад к двери, таща за собой рычащего пса.
— Я мог погибнуть! — прохрипел Джамал, когда они рухнули к ногам Светика. — Почему мы не погибли?
— Кто зьнает, — сказал Светик. — Просьтите нась. Нам нузьно сообсить королю о золотом слитке.
Он дробно затопотал вниз по лестнице. Софи метнулась следом, а Чармейн двинулась за ней — не очень проворно, так как ей мешал тяжеленный золотой кирпич. Они бежали вниз, вниз, вниз и наконец свернули на площадку последнего этажа. Они очутились там как раз в тот миг, когда принц Людовик оттолкнул плечом принцессу Хильду, проскочил мимо дворецкого и вырвал Моргана из рук короля.
— Дядя бяка! — прогудел Морган.
Он вцепился в тщательно завитые локоны принца Людовика и рванул. Локоны свалились, обнажив лысый, гладкий лиловый череп.
— Я же говорила! — вскрикнула Софи и словно бы обрела второе дыхание.
Они со Светиком сбежали с лестницы бок о бок.
Принц посмотрел вверх — на них, — потом вниз — на Потеряшку, которая норовила прокусить ему щиколотку, — и попытался отобрать парик у Моргана. Морган хлестал принца париком по лицу, мерно выкрикивая: «Дядя бяка!» Бесцветный господин подал голос: «Сюда, ваш’высочество!» — и оба лаббокина бросились к ближайшей двери.
—
Только не в библиотеку! — в один голос закричали король и принцесса Хильда.
Это прозвучало настолько категорично, что бесцветный господин и в самом деле остановился, повернулся и повел принца в другую сторону. Промедление позволило Светику нагнать принца Людовика и повиснуть у него на развевающемся шелковом рукаве. Морган испустил восторженный вопль и швырнул парик Светику в лицо, отчего тот более или менее ослеп. Принц проволок беспомощного Светика до следующей двери, бесцветный господин мчался впереди, Потеряшка пустилась в погоню, тявкая, как писклявая гроза, а Софи неслась следом и кричала: «А ну, ОТПУСТИ его, а то я тебе ГОЛОВУ ОТОРВУ!!!» Король с принцессой тоже не отставали.
— Знаете ли, это слишком! — кричал король.
Принцесса выражалась лаконичнее:
— Стоп!
Принц и бесцветный господин собирались проскочить в дверь вместе с детьми и захлопнуть ее перед носом у Софи и короля. Но когда дверь уже захлопывалась, Потеряшке каким-то образом удалось распахнуть ее снова, и преследователи ворвались внутрь.

Чармейн вместе с Симом оказались последними. Руки у Чармейн уже ныли.
— Подержите, пожалуйста, — попросила она Сима. — Это вещественное доказательство.
Пока Сим произносил: «Разумеется, мисс», Чармейн сунула ему слиток. От тяжести у Сима разом опустились руки и подкосились ноги. Чармейн оставила его бороться с вещественным доказательством и вбежала в комнату — оказалось, что это Главная гостиная с выстроившимися вдоль стен лошадками-качалками.

Чармейн оставила его бороться с вещественным доказательством и вбежала в комнату — оказалось, что это Главная гостиная с выстроившимися вдоль стен лошадками-качалками. Принц Людовик застыл посреди гостиной — с голым лиловым черепом он выглядел очень странно. Теперь он прижимал Моргана к себе одной рукой за шею, а Потеряшка скакала и приплясывала у его ног, пытаясь дотянуться до Моргана. Парик валялся на ковре, словно мертвый зверь.
— Вы сделаете все, что я скажу, — проговорил принц, — а не то ребенок пострадает.
Чармейн заметила, как в камин слетело голубое пламя. Она присмотрелась и увидела, что это Кальцифер: должно быть, он проник сюда по трубе в поисках дров. Кальцифер уселся среди погасших поленьев, вздохнув от удовольствия. Перехватив взгляд Чармейн, он подмигнул ей оранжевым глазом.
— Я говорю — пострадает! — театрально провозгласил принц Людовик.
Софи посмотрела на Моргана, который извивался в руках принца, потом сверху вниз на Светика, который просто стоял столбом и рассматривал свои пальцы так, словно видел их впервые в жизни. Потом она поглядела в камин, на Кальцифера, и Чармейн показалось, будто она с трудом сдерживает смех. После чего Софи срывающимся голосом произнесла:
— Ваше высочество, предупреждаю вас, вы совершаете огромную ошибку.
— Несомненно, — подтвердил король, который после погони побагровел и запыхался. — Мы, граждане Верхней Норландии, не любим судить за измену, однако вас осудим с наслаждением.
— Каким образом? — поинтересовался принц. — Я не ваш подданный. Я лаббокин.
— Тогда вы по закону не сможете стать королем после моего отца, — отчеканила принцесса Хильда. В отличие от короля она уже остыла и держалась вполне царственно.
— Что вы говорите? — проговорил принц. — Мой родитель лаббок говорит, что я стану королем. Он сам намерен править страной через меня. От чародея он избавился, и теперь ему никто не помешает. Вы должны немедленно короновать меня, иначе этот ребенок пострадает. Я беру его в заложники. А что еще дурного я совершил, кроме этого?
— Вы забрали все их деньги! — закричала Чармейн. — Я видела, как вы — да-да, вы, два лаббокина, — заставили кобольдов утащить все собранные налоги в Кастель-Жуа! А ну отпустите этого малыша, пока он не задохнулся!
К этому времени лицо у Моргана стало ярко-алое, и он лихорадочно брыкался. Наверное, у лаббокинов вообще нет никаких человеческих чувств, подумала Чармейн. Но Софи — почему Софи так потешается?!
— О небеса! — сказал король. — Вот, оказывается, куда девались деньги, Хильда! Хотя бы одна загадка разгадана. Спасибо, спасибо, милочка!
Принц Людовик произнес с брезгливой гримасой:
— Чему вы так радуетесь? Вы что, не слышали, что я сказал?! — Он повернулся к бесцветному господину. — Того и гляди, предложит нам оладьев! Давай, насылай свои чары. Забирай меня отсюда.
Бесцветный господин кивнул и распростер перед принцем свои лиловатые руки. Однако именно в этот миг в зал прошаркал Сим с золотым кирпичом в руках. Он проворно проковылял к бесцветному господину и уронил золотой кирпич ему на ногу.
После чего произошло все сразу и очень быстро.

Пока бесцветный господин, ставший от боли густо-лиловым, скакал и кричал, Морган боролся за последний глоток воздуха. Руки у него задергались — напряженно, словно бы в конвульсиях. И вдруг принц Людовик обнаружил, что держит за горло высокого взрослого мужчину в элегантном синем атласном костюме. Он выпустил мужчину, тот проворно развернулся и наотмашь ударил принца в лицо.
— Как вы посмели! — завизжал принц. — Я не привык к подобному обращению!
— Сочувствую, — сказал чародей Хоул и ударил его еще раз. Тут принц Людовик запутался ногами в парике и со стуком сел на пол. — Другого языка лаббокины не понимают, — бросил чародей королю через плечо. — Ну что, старина Луи, хватит с тебя?
В это самое время Морган, почему-то облаченный в голубой бархатный костюмчик Светика, который был ему невозможно велик и весь собрался в складки, бросился к чародею, гудя: «Папапапапапа!»
Ой, поняла, подумала Чармейн. Они каким-то образом поменялись местами. Отличное колдовство. Хотела бы я так научиться. Глядя, как чародей держит Моргана подальше от принца, она недоумевала, почему Хоулу понадобилось казаться красивее, чем он есть на самом деле. Большинство людей сочло бы его ослепительным красавцем, — правда, решила Чармейн, волосы у него какие-то ненатуральные. Они падали на обтянутые синим атласом плечи невозможно прекрасными льняными локонами.
Однако одновременно с этим Сим попятился назад — бесцветный господин по-прежнему скакал перед ним — и, по всей видимости, пытался официально возвестить о чьем-то прибытии. Но Морган поднял такой гвалт, а Потеряшка так тявкала, что никто ничего не расслышал, кроме «Ваше величество» и «Ваше королевское высочество».
Пока Сим говорил, чародей Хоул поглядел в камин и кивнул. Тут снова что-то произошло — между чародеем и Кальцифером, не то чтобы вспышка света, но и не то чтобы вспышка невидимого света. Пока Чармейн пыталась это осмыслить, принц Людовик вдруг стал сжиматься и словно бы рушиться куда-то к полу. Бесцветный господин тоже. На их месте оказались два кролика.
Чародей Хоул посмотрел сначала на них, а потом на Кальцифера.
— Почему кролики? — спросил он, подхватывая Моргана на руки.
Морган тут же перестал вопить, и на миг воцарилась тишина.
— Посмотрел, как он скачет, — ответил Кальцифер. — Чистый кролик.
Бесцветный господни по-прежнему скакал — но скакал уже в обличье крупного белого кролика с вытаращенными лиловыми глазами. Принц Людовик, который стал бледно-палевого окраса, с лиловыми глазами, которые оказались даже больше, чем у бесцветного господина, по всей видимости, был так поражен, что утратил способность двигаться. Он поводил ушами и дергал носом…
…и тут на них набросилась Потеряшка.
Между тем посетители, о которых пытался доложить Сим, были уже в зале. Потеряшка загрызла палевого кролика под самыми полозьями расписных кобольдовских саней, которые толкала перед собой Монтальбинская Ведьма. В санях, обложенный грудой голубых подушек, полулежал дедушка Вильям — бледный и исхудавший, но державшийся заметно бодрее. Чародей, и Ведьма, и Тимминз, который стоял на подушках, — все перевесились через резной голубой с золотом борт посмотреть, как Потеряшка, коротко и тоненько рыкнув, хватает палевого кролика за шею и с очередным миниатюрным рыком швыряет его себе за спину — и он, мертвый, с громким шлепком падает на ковер.

— Поразительно! — сказали чародей Норланд, король, Софи и Чармейн. — Ведь Потеряшка с виду такая крошечная!
Принцесса Хильда переждала, пока кролик шлепнется, и поплыла через зал навстречу саням. Она величественно оставила без внимания суету и топот — это Потеряшка гонялась по залу кругами за белым кроликом.
— Моя дорогая принцесса Матильда, — сказала принцесса, протягивая обе руки к маме Питера. — Как давно я не видела вас здесь. От души надеюсь, что ваш визит к нам будет долгим.
— Как пойдет, — сухо ответила Ведьма.
— Троюродная сестра моей дочери, — объяснил король Софи и Чармейн. — Почему-то предпочитает, чтобы ее называли Гдетотамской Ведьмой. Очень сердится, когда ее называют принцессой Матильдой. Разумеется, моя дочь всегда делает на этом особый упор. Хильда терпеть не может показной скромности.
К этому времени чародей Хоул посадил Моргана себе на плечи, и оба они увлеченно следили, как Потеряшка загоняет белого кролика вот уже за пятую лошадку-качалку. Снова раздался миниатюрный рык. И вдруг из-за лошадок вылетел мертвый кролик — обмякший кроличий труп.
— Уйяяяяя-а-а-а! — прогудел Морган, молотя кулаками по льняной отцовской шевелюре.
Хоул с некоторой поспешностью спустил Моргана на пол и препоручил Софи.
— Ты успела рассказать им о золоте? — спросил он.
— Еще нет. Вещественное доказательство уронили кому-то на ногу, — ответила Софи, принимая вахту.
— Так расскажи, — сказал Хоул. — Тут есть еще одна странность. — Он нагнулся и поймал Потеряшку, которая спешила к Чармейн. Потеряшка извивалась и скулила, и тянула шейку, и всячески показывала, что хочет к Чармейн и никто другой ей не нужен. — Сейчас, сейчас, — пообещал Хоул, так и этак вертя Потеряшку в руках и озадаченно ее разглядывая.
В конце концов он отнес ее к саням, где король весело тряс руку чародею Норланду, а Софи показывала им золотой слиток. Ведьма, Тимминз и принцесса Хильда сгрудились вокруг Софи, разглядывали слиток и требовали, чтобы им рассказали, где Софи нашла золото.
Чармейн стояла посреди комнаты и чувствовала себя несколько чужой. Я понимаю, что это неразумно, думала она. Я такая же, как всегда. Просто я хочу, чтобы мне вернули Потеряшку. Я хочу взять ее с собой, когда меня отправят домой к маме. Ясно, что ухаживать за дедушкой Вильямом будет теперь мама Питера, а мне что тогда делать?
Раздался ужасный треск.
Стены содрогнулись, отчего Кальцифер выскочил из камина и завис над головой у Чармейн. Затем в стене рядом с камином медленно-медленно разверзлась огромная дыра. Сначала отслоились обои, затем осыпалась и исчезла штукатурка — и наконец не осталось ничего, кроме черной пустоты. Из дыры спиной вперед вылетел Питер и повалился навзничь прямо перед Чармейн.
— Дыука! — загудел Морган, размахивая руками.
— Чеканная формулировка, — отметил Кальцифер.
Питер, похоже, ничуть не смутился. Он поглядел на Кальцифера снизу вверх и заявил:
— Значит, вы не погибли. Так и знал, что она зря паникует. Ни аза не смыслит.

Он поглядел на Кальцифера снизу вверх и заявил:
— Значит, вы не погибли. Так и знал, что она зря паникует. Ни аза не смыслит.
— Спасибочки, Питер, — обиделась Чармейн. — Будто ты сам в чем-то смыслишь. Где тебя носило?
— Вот-вот, — сказала Монтальбинская Ведьма. — Мне тоже хотелось бы знать.
Она подвезла сани прямо к Питеру, так что дедушка Вильям и Тимминз смотрели прямо на него — как и все прочие, кроме принцессы Хильды. Принцесса Хильда скорбно разглядывала дыру в стене.
Питер по-прежнему чувствовал себя как дома. Он сел.
— Привет, мам, — весело сказал он. — А почему ты не в Ингарии?
— Потому что чародей Хоул здесь, — ответила его мать. — А ты где был?
— В мастерской чародея Норланда, — ответил Питер. — Улизнул от Чармейн — и сразу туда. — Он помахал руками, обмотанными радугой бечевок, чтобы показать, как он туда добрался. Однако тут он посмотрел на чародея Норланда и с некоторой тревогой добавил: — Сэр, я вел себя там очень осторожно. Честное слово.
— Правда? — произнес дедушка Вильям, глядя на дыру в стене. Дыра на глазах медленно зарастала. Темные камни мягко смыкались от краев к середине, а поверх камней разливалась штукатурка. — Чем же вы там занимались целый день и целую ночь, позвольте спросить?
— Заклятьями поиска, — ответил Питер. — На них уходит уйма времени. Очень удачно, сударь, что у вас там хранятся все продовольственные чары, а то бы я ужасно проголодался. А спал я в вашей походной койке. Надеюсь, вы не возражаете. — Судя по выражению лица дедушки Вильяма, он возражал, и еще как. Питер поспешно добавил: — Но ведь чары сработали, сударь. Королевская сокровищница должна быть здесь, прямо тут, где мы все находимся, потому что я приказал чарам, чтобы они доставили меня туда.
— Так и есть, — подхватила его мать. — Чародей Хоул уже нашел ее.
— Ой… — сказал Питер. Он был очень обескуражен. Однако тут же просиял: — Значит, мои чары наконец сработали!
Все посмотрели на медленно затягивающуюся дыру. По штукатурке потянулись обои, но было видно, что стена уже не станет прежней. Она была какая-то сырая и морщинистая.
— Не сомневаюсь, юноша, что для вас это большое утешение, — с горечью проговорила принцесса Хильда.
Питер вытаращился на нее, явно не понимая, с кем имеет дело.
Его мать вздохнула:
— Питер, это ее высочество принцесса Хильда Верхненорландская. Будь так любезен, встань и поклонись ей и королю, ее отцу. Ведь они, в конце концов, наши близкие родственники.
— Как так? — изумился Питер. Однако же поднялся на ноги и отвесил крайне учтивый поклон.
— Мой сын, Питер, — сказала Ведьма. — По всей видимости, теперь он — наследник вашего престола, сир.
— Рад познакомиться, мальчик мой, — сказал король. — Все так запуталось. Может быть, кто-нибудь мне все объяснит?
— Я объясню, сир, — вызвалась Ведьма.

Может быть, кто-нибудь мне все объяснит?
— Я объясню, сир, — вызвалась Ведьма.
— Наверное, всем нам следует сесть, — предложила принцесса Хильда. — Сим, если вас не затруднит, уберите этих… э-м-м… мертвых животных, прошу вас.
— Разумеется, мэм, — сказал Сим.
Он быстро прошаркал по комнате и подобрал оба трупика. Ему так явно не хотелось упустить объяснения Ведьмы, что Чармейн была уверена — кроликов он бросит на пол прямо за порогом. Когда Сим вернулся — с невероятным проворством, — все расселись на помпезных, хотя и выцветших диванах, кроме дедушки Вильяма, который откинулся на подушки, — снова стало заметно, какой он исхудавший и усталый, — и Тимминза, который устроился на подушке у самого уха дедушки Вильяма. Кальцифер вернулся на свой насест в камине. Софи взяла Моргана себе на колени, где тот сунул палец в рот и уснул. А чародей Хоул наконец-то вернул Потеряшку Чармейн. Причем сделал он это с такой ослепительной извиняющейся улыбкой, что у Чармейн голова пошла кругом.
Взрослым мужчиной он нравится мне гораздо больше, подумала она. Неудивительно, что Светик так раздражал Софи! Между тем Потеряшка повизгивала, подпрыгивала и упиралась лапками в болтающиеся на груди Чармейн очки, чтобы вылизать хозяйке подбородок. Чармейн чесала Потеряшке ушки и гладила хохолок у нее на темечке, не забывая внимательно слушать, что говорит мама Питера.
— Как вам, вероятно, известно, — начала Ведьма, — я была замужем за своим двоюродным братом Гансом Николасом, который в то время был третьим по порядку наследования верхненорландского трона. Я была пятой, однако как женщина не могла считаться серьезным претендентом, а кроме того, единственное будущее, которого я себе желала, была карьера профессиональной ведьмы. Ганс также не стремился стать королем. Его страстью было бродить по горам, исследовать пещеры и прокладывать новые тропы среди ледников. Мы были вполне удовлетворены тем, что наследником престола стал наш двоюродный брат Людовик. Ни мне, ни мужу он не нравился, и Ганс всегда говорил, что в жизни не видел такого самовлюбленного и бессердечного человека, как Людовик, однако мы оба считали, что, если мы уйдем с дороги и покажем, что трон нас не интересует, он нас не тронет. Поэтому мы уехали в Монтальбино, где я занялась ведовством, а Ганс водил экспедиции по горам; мы были счастливы, пока вскоре после рождения Питера, к нашему ужасу, не стало очевидно, что наши родственники мрут как мухи. Когда моя кузина Изолла Матильда, добрейшей души девица, была убита при попытке кого-то зарезать, Ганс совершенно уверился в том, что во всех этих смертях виноват Людовик. «Людовик последовательно истребляет всех остальных претендентов на престол, — сказал Ганс. — И при этом порочит наше доброе имя». Я потеряла голову от страха за Ганса и Питера. К этому времени Ганс был вторым после Людовика по порядку наследования престола, а Питер — третьим. Поэтому я оседлала метлу, привязала Питера к спине и полетела в Ингарию, чтобы посоветоваться с миссис Пентстеммон, которая была моей наставницей в ведовстве. Кажется, — сказала Ведьма, обращаясь к Хоулу, — она учила и вас, чародей Хоул.
Чародей одарил и ее своей искрящейся улыбкой:
— Это было много позднее. Я ее последний ученик.
— Значит, вам известно, что она была лучшей колдуньей на свете, — сказала Монтальбинская Ведьма. — Вы согласны?
Хоул кивнул.

— Ее словам можно было безоговорочно верить, — произнесла Монтальбинская Ведьма. — Она всегда была права.
На это Софи тоже кивнула — с некоторой грустью.
— Однако, когда я спросила у нее совета, — продолжила Ведьма, — она ответила, что не представляет себе, как мне следует поступить, разве что взять Питера и увезти его как можно дальше. Скажем, в Инхико, предположила она. Я спросила, как же Ганс, и миссис Пентстеммон согласилась, что мои тревоги имеют основания. «Дайте мне полдня на раздумья, и я отвечу вам», — сказала она и заперлась в своем кабинете. Не прошло и полдня, как она вышла оттуда чуть ли не в панике. «Моя дорогая, — сказала она, — ваш кузен Людовик — злобное чудовище под названием «лаббокин», отпрыск лаббока, который рыщет в горах между Верхней Норландией и Монтальбино, и делает он именно то, в чем подозревает его ваш Ганс, причем, несомненно, заручившись помощью этого лаббока. Скорее возвращайтесь домой в Монтальбино! Будем уповать на то, что вы успеете. И ни за что никому не рассказывайте, кто ваш малютка, ни ему самому, ни кому-либо другому, иначе лаббок покусится и на его жизнь!»
— Так вот почему ты мне раньше не рассказывала! — воскликнул Питер. — И очень зря. Я мог бы сам о себе позаботиться.
— Бедный Ганс, — отозвалась его мать, — говорил мне в точности то же самое. Мне следовало силой вынудить его отправиться с нами в Ингарию. Питер, не перебивай. Из-за тебя я едва не забыла последнее, что сказала мне миссис Пентстеммон: «Моя дорогая, выход из положения есть. В вашей родной стране есть — или было — нечто под названием «Эльфийский Дар», принадлежавшее королевской фамилии; он обеспечивает безопасность и самого короля, и его страны. Отправляйтесь к королю Верхней Норландии и попросите его одолжить этот Дар Питеру. Дар сбережет его жизнь». Так что я поблагодарила ее, снова привязала Питера к спине и поспешила обратно в Монтальбино. Я намеревалась уговорить Ганса отправиться вместе со мной в Верхнюю Норландию и попросить у короля Эльфийский Дар, но, когда я вернулась домой, мне сказали, что Ганс ушел в Греттерхорнские горы с горноспасательной командой. У меня появились самые ужасные предчувствия. Я полетела прямо в горы — по-прежнему с Питером на спине. К этому времени он заходился в крике от голода, но я не отваживалась остановиться даже на минуту. И как раз успела увидеть, как лаббок устраивает обвал, в котором погиб Ганс.
Тут Ведьма умолкла, как будто у нее не было сил продолжать. Все почтительно ждали, пока она промокнет глаза цветастым носовым платком. Затем она деловито повела плечами и сказала:
— Естественно, я тут же окружила Питера самыми надежными охранительными заклятьями. И не снимала их ни на секунду. Я растила его в тайне от всех и ничуть не возражала, когда Людовик принялся рассказывать всем и каждому, будто я умалишенная узница Кастель-Жуа. Видите ли, это означало, что никто не догадается о существовании Питера. На следующий день после обвала я оставила Питера у соседки и полетела в Верхнюю Норландию. Вы, вероятно, помните тот мой визит? — спросила она короля.
— Помню, помню, — кивнул король. — Но вы тогда не сказали ничего ни о Питере, ни о Гансе, и я представления не имел, что все настолько печально и неотложно. И Эльфийского Дара у меня, естественно, не было. Я даже не представлял себе, что это такое. Все, что вам удалось тогда, — это побудить меня вместе с моим дорогим другом чародеем Норландом начать его поиски.

Мы ищем его вот уже тринадцать лет. И особенно не продвинулись, верно, Вильям?
— Вообще не продвинулись, — согласился дедушка Вильям из своих саней. — Однако всем почему-то нравится думать, будто я специалист по Эльфийскому Дару. Кое-кто даже утверждает, будто я сам — Эльфийский Дар и обеспечиваю безопасность короля. Я и правда стараюсь его оберегать, это понятно, но не так, как это делал бы Эльфийский Дар.
— Это одна из причин, по которой я отправила к вам Питера, — сказала Ведьма. — Нельзя было исключать, что эти слухи — правда. К тому же я понимала, что вы в любом случае сможете обеспечить Питеру безопасность. Я и сама много лет искала этот Эльфийский Дар, потому что надеялась, что он так или иначе поможет избавиться от Людовика. Беатрис Дальнийская сказала мне, что чародей Хоул из Ингарии обладает самым сильным талантом ясновидца среди всех магов в мире, поэтому я поехала в Ингарию, чтобы попросить чародея Хоула найти мне Эльфийский Дар.
Чародей Хоул откинул льноволосую голову и расхохотался.
— Придется вам признать, что я его и вправду нашел! — проговорил он сквозь смех. — Как неожиданно. Вот он, ваш Эльфийский Дар, на коленях у нашей мисс Шарман.
— Как… Потеряшка?! — выдавила Чармейн.
Потеряшка, скромно потупясь, вильнула хвостиком.
Хоул кивнул:
— Вот именно. Твоя чудесная собачка. — Он посмотрел на короля. — В этих ваших анналах нигде не упоминается о собаке?
— Частенько, — ответил король. — Но я и не подозревал… Мой прапрадедушка устроил своему псу Официальные Похороны, а я понятия не имел, зачем было хоронить беднягу с такой помпой!
Принцесса Хильда деликатно кашлянула.
— Конечно, почти все наши живописные полотна уже проданы, — сказала она, — но мне помнится, что многие из первых наших королей были изображены на них с собаками. Однако же эти собаки по большей части… м-м… выглядели несколько породистее, чем Потеряшка.
— Полагаю, они бывают любых размеров и статей, — заметил дедушка Вильям. — Представляется, что Эльфийский Дар — это свойство, которое наследуют некоторые собаки, а короли со временем перестали понимать, как правильно их разводить. Вот, например, сейчас, когда у Потеряшки через некоторое время будут щенки…
— Что? — воскликнула Чармейн. — Щенки?!
Потеряшка вильнула хвостиком и потупилась еще скромнее. Чармейн схватила ее за уши и строго взглянула ей в глаза.
— Пес повара? — спросила она.
Потеряшка застенчиво заморгала.
— Ох, Потеряшка! — простонала Чармейн. — Одни небеса знают, на что они будут похожи!
— Остается лишь ждать и надеяться, — сказал дедушка Вильям. — Один из этих щенков унаследует Эльфийский Дар. Однако, душенька, есть еще одна важная деталь. Потеряшка избрала вас Хранительницей Верхненорландского Эльфийского Дара. А поскольку Монтальбинская Ведьма говорит, что «Книга Палимпсеста» также отнеслась к вам благосклонно… Так и есть, не правда ли?
— Я… ну… ой.

Она заставила меня насылать заклятья из нее, значит, наверное, да, — не стала отрицать Чармейн.
— Выходит, все улажено, — сказал дедушка Вильям, удовлетворенно устраиваясь поудобнее среди подушек. — С сегодняшнего дня вы живете у меня в качестве ученицы. Вам следует узнать, как помочь Потеряшке должным образом оберегать страну.
— Да… ой… но… — пролепетала Чармейн. — Мама не разрешит… Она говорит, что волшебство — это неприлично. Папа, наверное, не станет возражать, — добавила она. — Но мама…
— Я с ней договорюсь, — пообещал дедушка Вильям. — Если потребуется, напущу на нее тетушку Семпронию.
— А лучше, — предложил король, — закреплю-ка я это Королевским декретом. Это произведет на вашу матушку должное впечатление. Понимаете, милочка, вы нам нужны.
— Да, но я-то хотела помочь вам с книгами! — воскликнула Чармейн.
Принцесса Хильда снова деликатно кашлянула.
— Я буду очень занята, — произнесла она, — ремонтом и обновлением нашей резиденции. Ведь теперь мы снова стали платежеспособны. — Золотой слиток лежал на ковре у ее ног. Она ласково потрогала его носком практичного башмака и продолжила со счастливой улыбкой: — Я предлагаю вам дважды в неделю заменять меня в библиотеке в помощь моему отцу, если чародей Норланд согласен вами поделиться.
— Ох, спасибо! — выдохнула Чармейн.
— Что же касается Питера… — добавила принцесса.
— Беспокоиться о Питере вам ни к чему, — перебила ее Ведьма. — Я останусь с Чармейн и Питером и буду присматривать за домом по крайней мере до тех пор, пока чародей Норланд совершенно не поправится. Возможно, даже поселюсь там навсегда.
Чармейн, Питер и чародей Норланд в ужасе переглянулись. Я понимаю, как она стала такой предприимчивой, подумала Чармейн, ведь ей пришлось в одиночку растить и оберегать Питера. Но если она останется жить в этом доме, я лучше вернусь обратно к маме!
— Глупости, Матильда, — отрезала принцесса Хильда. — Ваш сын — наша забота, особенно теперь, когда выяснилось, что он кронпринц. Питер будет жить
здесьи ходить к чародею Норланду на уроки колдовства. А вы, Матильда, должны вернуться в Монтальбино. Там в вас нуждаются.
— А за домом присмотрим мы, кобольды, ведь мы издревле этим занимаемся, — пропищал Тимминз.
Уф, обошлось, подумала Чармейн. По-моему, я еще не научилась вести хозяйство, а о Питере и говорить нечего!
— Благодарю, Тимминз. Благодарю, Хильда, — пробормотал чародей Норланд. — Как представлю себе всю эту предприимчивость в моем доме…
— У меня все будет хорошо, мам, — сказал Питер. — Тебе не нужно больше меня защищать.
— Если ты уверен… — сказала Ведьма. — Мне кажется…
— Итак, — перебила ее принцесса Хильда — не менее предприимчиво, чем сама Ведьма, — нам остается лишь попрощаться с нашими добрыми и полезными, пусть и несколько эксцентричными, гостями и помахать вслед их замку.

Идемте же.
— Оп-па! — воскликнул Кальцифер и пулей вылетел вверх из трубы.
Софи поднялась и заставила Моргана вынуть палец изо рта. Морган тут же проснулся, огляделся, увидел рядом отца — и снова огляделся. Лицо у него сморщилось.
— Сетик, — сказал он. — Де Сетик?! — И расплакался.
— Видишь, какую кашу ты заварил?! — прошипела Софи Хоулу.
— Я могу превратиться обратно в Светика в любой момент, — предложил Хоул.
— Только попробуй! — сказала Софи и зашагала вслед за Симом по сырому коридору.
Пять минут спустя все они собрались на парадном крыльце резиденции, чтобы посмотреть, как Софи и Хоул втаскивают в дверь замка Моргана, а тот отбивается и вопит. Когда дверь закрылась, заглушив вопли «Сетик, Сетик, Сетик!», Чармейн нагнулась к Потеряшке, сидевшей у нее на руках, и прошептала ей на ухо:
— Ты и вправду оберегала страну, так ведь? А я и не замечала!
К этому времени на Королевской площади собралась поглазеть на замок половина населения Верхней Норландии. Все они в полном изумлении смотрели, как замок слегка приподнялся в воздух и заскользил к дороге, ведущей на юг. Вообще-то эта дорога была едва ли шире переулка. «Не пролезет!» — говорили в толпе. Однако замок сумел поджать бока, проплыл по дороге и скрылся из виду.
Граждане Верхней Норландии проводили его дружным «ура!».

Примечания

1

Здесь и далее для тех читателей, чьи ридеры не показывают иллюстрации, дублируется текст писем. —
Прим. верстальщика.

Ваше Величество!
С самого детства, когда я впервые услышала о Вашем великолепном собрании книг и рукописей, я мечтала работать в Вашей библиотеке… Хотя мне известно, что Вы сами взяли на себя трудное утомительное дело разбора и каталогизации книг в Королевской библиотеке и в этом Вам помогает дочь, ее королевское Высочество принцесса Хильда, я тем не менее надеюсь, что смогу оказаться Вам полезной. Поскольку я уже достигла нужного возраста, то прошу принять меня на должность помощника библиотекаря в Королевской библиотеке. Надеюсь, моя просьба не покажется Вашему Величеству чересчур дерзкой.

Искренне Ваша,
Чармейн Бейкер,
г. Норланд, ул. Зерновая, д. 12

2

Моя дорогая Чармейн!
Благодарю вас за то, что Вы так любезно согласились вести хозяйство в мое отсутствие. Эльфы сообщили мне, что я должен буду пробыть у них примерно две недели.
(Вот уж спасибо так спасибо, подумала Чармейн.

Эльфы сообщили мне, что я должен буду пробыть у них примерно две недели.
(Вот уж спасибо так спасибо, подумала Чармейн.)А возможно, и месяц, если возникнут осложнения.
(Ой.)Прошу Вас, простите меня за беспорядок, который Вы обнаружите. Некоторое время я был не вполне дееспособен. Однако я уверен, что Вы находчивая юная барышня и быстро здесь освоитесь. На случай возможных трудностей я оставил Вам устные указания там, где это показалось мне необходимым. Задайте вопрос, и Вы непременно получите ответ. Более сложные указания Вы найдете в чемодане. Прошу Вас, будьте ласковы с Потеряшкой, поскольку он пробыл у меня еще совсем недолго и не привык к дому, и, пожалуйста, берите любые книги в этом кабинете, кроме тех, которые уже лежат на столе, поскольку для Вас они пока еще слишком сложны и опасны.
(Пф! Подумаешь!)Желаю Вам приятно провести здесь время и надеюсь, что довольно скоро смогу поблагодарить Вас лично.
С глубокой симпатией,
Ваш двоюродный прапрадедушка
(по побочной линии)
Вильям Норланд

3

Дорогой чародей Норланд!
(Насколько Чармейн разобрала, письмо начиналось именно так.)
Ваш труд «Важнейшие заклинания» весьма помог мне в самых разных сферах
(или аферах, засомневалась Чармейн)моей деятельности, однако мне бы хотелось привлечь Ваше внимание к своему небольшому открытию, которое относится к разделу об Ухе Мердока
(Оке Мерлина? Зубе Гоблина? Сдаюсь!). Не могли бы мы встретиться и поговорить, когда я в следующий раз окажусь в Верхней Норландии?
С наилучшими пожеланиями
(С наихудшими переживаниями? С наибольшими упованиями?! С ума сойти, ну и почерк!),
Чародей Хоул Пендрагон

4

Дорогой В-м,
прочитала Чармейн с растущим удивлением и благоговением,
Мы проделали уже больше половины Большой Работы, а проку никакого. Полагаемся на тебя. Всей Душой уповаем на то, что Эльфы, которых Мы послали к тебе, сумеют вернуть тебе Здоровье и вскоре Мы сможем снова пользоваться Неоценимыми Сокровищами твоих Советов и Наставлений. Желаем тебе Всех Благ.
Твой, полный Искренних Надежд
Адольфус Рекс
Адольф, король Верхней Норландии

5

Уважаемый чародей Норланд!
Что касается моего поступления к Вам в ученики, удобно ли будет, если я прибуду к Вам в течение недели, а не осенью, как было условлено ранее? Моя мать вынуждена поехать в Ингарию и предпочитает устроить мое будущее до отъезда.

Если Вы не уведомите меня об обратном, я прибуду к Вам тринадцатого числа сего месяца.
С надеждой, что это Вас устроит,
Искренне Ваш
Питер Регис

6

Дорогая мисс Бейкер!
С Вашей стороны было очень любезно предложить Нам свои услуги. Обычно Нам вполне достаточно помощи Нашей дочери принцессы Хильды, однако обстоятельства сложились так, что Наша дочь должна принимать Важных Гостей и вынуждена оставить Работу в библиотеке на время Визита. Посему Мы с признательностью принимаем Ваше Любезное Предложение на временной основе. Если Вы будете так Добры явиться в Королевскую резиденцию утром в ближайшую среду, около половины одиннадцатого, Мы будем рады принять Вас в библиотеке и дать все указания по Работе.
Премного Обязанный и Благодарный
Адольфус Рекс Норланди Альти

7

Эль — старинная мера длины. В Англии эль равнялся примерно 114 см, в Шотландии — 94 см. —
Примеч. переводчика.

8

Чесьть и хвала чародею Меликоту, который сьберег королевськое золото.