Пообещал чертенок от Семена-воина назавтра приходить помогать, и разошлись на том чертенята.
III
Вспахал Иван весь пар, только одна полоска осталась. Приехал допахивать. Болит у него живот, а пахать надо. Выхлестнул гужи, перевернул соху и поехал пахать. Только завернулся раз, поехал назад — ровно за корень зацепило что-то — волочет. А это чертенок ногами вокруг рассохи заплел — держит. Что за чудо! — думает Иван. — Корней тут не было, а корень. Запустил Иван руку в борозду, ощупал — мягкое. Ухватил что-то, вытащил. Черное, как корень, на корне что-то шевелится. Глядь — чертенок живой.
— Ишь ты, — говорит, — пакость какая!
Замахнулся Иван, хотел о приголовок пришибить его, да запищал чертенок.
— Не бей ты меня, — говорит, — а я тебе что хочешь сделаю.
— Что ж ты мне сделаешь?
— Скажи только, чего хочешь.
Почесался Иван.
— Брюхо, — говорит, — болит у меня — поправить можешь?
— Могу, — говорит.
— Ну, лечи.
Нагнулся чертенок в борозду, пошарил, пошарил когтями, выхватил корешок-тройчатку, подал Ивану.
— Вот, — говорит, — кто ни проглотит один корешок, всякая боль пройдет.
Взял Иван, разорвал корешки, проглотил один. Сейчас живот прошел.
Запросился опять чертенок.
— Пусти, — говорит, — теперь меня, я в землю проскочу — больше ходить не буду.
— Ну что же, — говорит, — бог с тобой!
И как только сказал Иван про бога — юркнул чертенок под землю, как камень в воду, только дыра осталась. Засунул Иван два остальных корешка в шапку и стал допахивать. Запахал до конца полоску, перевернул соху и поехал домой. Отпряг, пришел в избу, а старший брат, Семен-воин, сидит с женой — ужинают. Отняли у него вотчину, — насилу из тюрьмы ушел и прибежал к отцу жить.
Увидал Семен Ивана.
— Я, — говорит, — к тебе жить приехал; корми нас с женой, пока место новое выйдет.
— Ну что ж, — говорит, — живите.
Только хотел Иван на лавку сесть — не понравился барыне дух от Ивана. Она и говорит мужу:
— Не могу я, — говорит, — с вонючим мужиком вместе ужинать.
Семен-воин и говорит:
— Моя барыня говорит, от тебя дух не хорош — ты бы в сенях поел.
— Ну что ж, — говорит. — Мне и так в ночное пора — кобылу кормить.
Взял Иван хлеба, кафтан и поехал в ночное.
IV
Отделался в эту ночь чертенок от Семена-воина и пришел по уговору Иванова чертенка искать — ему помогать дурака донимать. Пришел на пашню; поискал, поискал товарища — нет нигде, только дыру нашел. Ну, — думает, — видно, с товарищем беда случилась, надо на его место становиться. Пашня допахана — надо будет дурака на покосе донимать.
Пошел чертенок в луга, напустил на Иванов покос паводок; затянуло весь покос грязью. Вернулся на зорьке Иван из ночного, отбил косу, пошел луга косить. Пришел Иван, стал косить; махнет раз, махнет другой — затупится коса, не режет, точить надо. Бился, бился Иван.
— Нет, — говорит, — пойду домой, отбой (молоток и костыль, на котором точат соху. — Ред.) принесу да и хлеба ковригу. Хоть неделю пробьюсь, а не уйду, пока не выкошу.
Услыхал чертенок — задумался.
— Калян (упрям. — Ред. ), — говорит, — дурак этот, не проймешь его. Надо на другие штуки подниматься.
Пришел Иван, отбил косу, стал косить. Залез чертенок в траву, стал косу за пятку ловить, носком в землю тыкать, Трудно Ивану, однако выкосил покос — осталась одна делянка в болоте. Залез чертенок в болото, думает себе: Хоть лапы перережу, а не дам выкосить.
Зашел Иван в болото; трава — смотреть — не густая, а не проворотить косы. Рассердился Иван, начал во всю мочь махать; стал чертенок подаваться — не поспевает отскакивать; видит — дело плохо, забился в куст. Размахнулся Иван, шаркнул по кусту, отхватил чертенку половину хвоста. Докосил Иван покос, велел девке грести, а сам пошел рожь косить.
Вышел с крюком, а кургузый чертенок уж там, перепутал рожь так, что на крюк нейдет. Вернулся Иван, взял серп и принялся жать — выжал всю рожь.
— Ну, теперь, — говорит, — надо за овес браться.
Услыхал кургузый чертенок, думает: На ржи не донял, так на овсе дойму, дай только утра дождаться. Прибежал чертенок утром на овсяное поле, а овес уже скошен: Иван его ночью скосил, чтоб меньше сыпался. Рассердился чертенок.
— Изрезал, — говорит, — меня и замучал дурак. И на войне такой беды не видал! Не спит, проклятый, за ним не поспеешь! Пойду, — говорит, — теперь в копны, прогною ему всё.
И пошел чертенок в ржаную копну, залез между снопами — стал гноить: согрел их и сам согрелся и задремал.
А Иван запряг кобылу и поехал с девкой возить. Подъехал к копне, стал кидать на воз. Скинул два снопа, сунул — прямо чертенку в зад; поднял — глядь: на вилах чертенок живой, да еще кургузый, барахтается, ужимается, соскочить хочет.
— Ишь ты, — говорит, — пакость какая! Ты опять тут?
— Я, — говорит, — другой, то мой брат был. А я, — говорит, — у твоего брата Семена был.
— Ну, — говорит, — какой ты там ни будь, и тебе то же будет! — Хотел его об грядку пришибить, да стал его просить чертенок.
— Отпусти, — говорит, — больше не буду, а я тебе что хочешь сделаю.
— Да что ты сделать можешь?
— А я, — говорит, — могу из чего хочешь солдат наделать.
— Да на что их?
— А на что, — говорит, — хочешь их поверни; они всё могут.