— Отчаливай! Носовой парус тяни! На полный вытягивай, на полный.
Течение только-только оторвало ушкуй от берега, как порыв ветра начал разворачивать судно. Старик, гордо вскинув голову, дождался, пока бушприт укажет на противоположный берег, и приказал поднять главный парус. Вверх по мачте взобрался широкий прямоугольник, выгнул белоснежную, с алым крестом грудь и решительно потянул корабль в сторону озера.
— Деда, прямо пошли, — облизнувшись, сообщил Риус.
— Сам знаю, — ответил кормчий и повел веслом, удерживаясь на стремнине.
Через два часа ушкуй выбрался на просторы Ильменя и двинулся более резво. На взгляд Андрея — широким шагом, километров десять в час. Волн почти не было, а потому и лошади стояли смирно, и пассажиров не укачивало. Неведомо, каким таким чувством руководствовался Лучемир, но до сумерек он смог вывести судно точно к устью Ловати и пошел вверх по течению. Рыжеволосый ученик тут же занял место рядом с кормчим, предупреждая о препятствиях, но помощь его почти не потребовалась: начиналось половодье, и ширина реки с пары сотен саженей увеличилась почти до двух верст. Течение тоже ослабло, и ветер легко толкал путников все вверх и вверх к родной усадьбе.
Ночь они все же простояли на якоре, но рано утром — Андрей еще и не проснулся, — опять тронулись в дорогу. Шли весь день, ночь, и снова день — Лучемир боялся потерять попутный ветер, — и поздним вечером ушкуй навалился бортом на один из глубоко осевших в реку причалов Великих Лук. Холопы принялись разгружать корабль, а боярин подошел к князю Сакульскому:
— Ну, сынок, вот и настало твое время. Теперь ты сам.
Василий Ярославович перекрестил сына, порывисто обнял, снова перекрестил:
— Все, мой князь. После Покрова жду вестей. Все…
Он решительно сбежал по трапу и пошел к городу, больше уже не оглядываясь. Андрей ощутил в горле щекочущий комок. Ему стало так тоскливо, словно он расставался с родным отцом. На ляхов в копейный удар ходил — и то такого отчаяния не чувствовал.
— Отчаливай, — приказал Зверев, едва последние сани поднялись из трюма.
— Ночь уже, княже, — осторожно напомнил Левший. — Наскочить в темноте на кого можно. Али на сваю. Город все же. За причал не плочено.
— Отец разберется. Отчаливай. На якоре переночуем.
— Снимай концы, подтягивай. Риус, Васька, под ноги глядите, под борт не провалитесь. Отчалили, княже. Теперича что?
— Спускайтесь на полверсты и бросайте якорь. Завтра трогаемся к Ладоге.
Андрей пошел в каюту, к мирно спящей жене. Для него оставленный причал тоже означал: все. Теперь ему придется жить самому.
Золото мертвых
— Хорошо-то как, любый… — Андрей проснулся от прикосновения руки к своей ноге немного выше колена.
Золото мертвых
— Хорошо-то как, любый… — Андрей проснулся от прикосновения руки к своей ноге немного выше колена. — Водичка журчит, перина покачивается, никто не тревожит, тишина. Так бы и жила здесь все время.
— Замерзнем зимой, — повернулся к ней Зверев и поцеловал в глаза. — Опять же, горячего не поесть. Где тут готовить, на корабле?
— Я бы и вовсе не ела, Андрюша, лишь бы тебя завсегда рядышком с собою ощущать. — Полина откинулась на спину и стянула с себя ночную рубашку.
Все же в раннем браке, пусть и по расчету, есть свои плюсы. Женщина всегда рядом, только руку протяни. Посему мысли не о том крутятся, кого бы на вечер подцепить да где бы с кем познакомиться, а больше о делах серьезных, настоящих.
Через полчаса, одевшись, князь вышел на палубу, огляделся по сторонам, на мелькающие справа и слева кусты, растущие прямо из реки. Воды тихой Ловати тянулись далеко-далеко в стороны — и Андрей не сразу сообразил, что видит не кустарник, а макушки залитых половодьем деревьев. Весна.
Левший, вытянув покалеченную ногу, полусидел на бухте каната, подставив лицо теплым солнечным лучам. Косой Васька пристроился на ступеньках кормовой лесенки. Лучемир, естественно, стоял у руля, а рыжий Риус, привалившись к борту, время от времени предупреждал его о возникающих препятствиях: о топляках, о выглядывающих из глубины деревьях, о холмах, превратившихся в отмели.
— Он чего, совсем ничего не видит? — тихо поинтересовался Зверев.
— А кто его знает, — вяло ответил Левший. — Иногда в дверь распахнутую войти не может, а порой берег за горизонтом замечает.
— А шапку снять?
— Ой, прости, княже, — подпрыгнул холоп, но встать из-за покалеченной ноги быстро не смог. — Не слышал, как дверь открылась.
Васька же, глядя куда-то хозяину за плечо, скинул войлочный, похожий на пилотку, «пирожок».
— Ладно, лежи, — разрешил увечному Зверев. — Нет у меня ныне настроения гневаться. Девки где?
— В гамаках качаются, княже. Госпожа не зовет, они и рады бока отлеживать.
— А Пахом, Звияга, Тришка?
— Тоже отдыхают. Им ведь корабельные дела ни к чему, паруса ставить не умеют. Опять же, Лучемир покамест велел токмо передний оставить, косой. Супротив ветра вправо и влево виляет.
— Что, Тришка тоже не корабельный человек? — не понял Андрей.
— Тришка… — Холоп закашлялся. — Тришка в Новгороде… Ну, как боярин после похода пива всем дозволил, ну, он и пил все время, пока вы делами насущными занимались. Как отплывали, батюшка ваш повелел в трюм его бросить, дабы проспался и протрезвел. Однако же, как его отпустили, он опять пьяным напился где-то. Уж не ведаю, где смог. Видать, средь добра что-то припрятано. Его опять в трюм спустили. А вчерась, как разгружать сани начали, он выбрался и поутру опять лыка не вязал. Мы его снова в трюм столкнули, дабы в людской не накуролесил.