Хант, трижды раненный в этом бою, рассказал, что, когда отец откинул полог паланкина, прямо ему в грудь ударила стрела, выпущенная той, кто находилась внутри. Короткий тяжелый болт, как бумагу, прошил нагрудник доспехов отца, и граф как подкошенный рухнул, не успев даже вскрикнуть. Остальные бросились в атаку, но стрел больше не было…
Из паланкина вытащили самку тролля и зарубили на месте — ее наряд говорил о том, что это не простая… женщина. Она пыталась сопротивляться, однако ее длинный и тонкий кинжал не смог противостоять кольчугам воинов и их смертоносным обоюдоострым мечам. И недаром ее защищали до последнего вздоха — похоже, что именно она командовала отрядом, хотя Аманда не могла припомнить подобного случая… Пока Марик, один из учеников Модестуса, исполнявший обязанности отрядного медика, приводил графа в чувство, солдаты переворошили кучу шкур, устилавших паланкин, и обнаружили крошечного тролля, не более чем трехгодовалого возраста.
Его хотели тут же прирезать, однако уже пришедший в себя отец не позволил им этого…
Так в замке появился Зулин.
— Милорд, позволительно ли мне будет…
— Говори! — приказал отец, хотя прозвучал этот приказ довольно тихо. Прошло всего три дня, и граф был еще очень слаб.
Рана оказалась довольно тяжелой, хорошо хоть стрела не была отравленной, были и такие случаи. И все же на несколько недель Модестус запретил ему вставать с постели, в чем его поддержала Аманда, знающая о врачевании едва ли меньше самого колдуна.
Теперь граф лежал на взбитых подушках и принимал решения в этой не слишком благородной, но довольно полезной для здоровья позе.
В опочивальне, которая на некоторое время стала залом Совета, собрались многие из тех, чье слово иногда все же достигало ушей упрямого отца. Аманда, Модестус, Брен и Хант, ну и, разумеется, мы с Лотаром. Начиная с десяти лет сыновья лорда непременно должны присутствовать на подобных собраниях. Обычно я рассматривал это занятие как неприятную обязанность, однако сегодня, учитывая, о чем намерен?вести речь Раббан, собрание обещает быть далеко не таким скучным, как обычно.
Раббан замялся, и мне представилось, что он все же не решится сказать то, что задумал. Я бы на его месте рисковать не стал.
Впрочем, Раббан был лицом особенным — его предки служили еще первому графу Андорскому, во всяком случае, так утверждал он сам, а проверить его было более чем сложно — не многие из рода графов Андорских вели летописи, да и не слишком это интересовало лорда.
Однако постепенно громогласные заявления мажордома возымели действие, и сейчас отец его в какой?то степени даже ценил. Не думаю, что это помешало бы ему, будучи в плохом настроении, отправить толстяка на плаху, однако когда настроение бывало получше, то он позволял управляющему даже спорить с собой, чего не дозволялось в замке никому.
За исключением определенной тяги к самовосхвалению, в остальном Раббан был весьма неплохим человеком. Пожалуй, то, что замок не приходил в упадок, было в немалой степени его заслугой.
На этой почве он нашел общий язык и с Амандой, которая, хотя и не слишком стремилась заниматься решением повседневных вопросов, все же уделяла им куда больше внимания, чем отец.
На этой почве он нашел общий язык и с Амандой, которая, хотя и не слишком стремилась заниматься решением повседневных вопросов, все же уделяла им куда больше внимания, чем отец. Да и с другими обитателями Андор?холла он не ссорился, а зачастую и оказывал неоценимую помощь, выбирая подходящие моменты и донося до ушей графа просьбы его подданных в таком виде, что тот иногда даже шел навстречу. За это Раббана ценили.
Вот и сейчас он выступал, в определенной мере, посланцем местного населения, хотя, подозреваю, выражал и свое собственное отношение к делу. Я?то знал, о чем он поведет речь, и намеревался изо всех сил ему возражать — редкий в общем?то случай, обычно управляющий просил у графа милостей — налог там с некой деревушки чуть уменьшить или свадьбу кому из сервов разрешить с девкой из другой деревни. Бывало, Раббан и за провинившихся заступался.
Наконец мажордом все же набрался смелости и пробормотал, глядя в пол:
— Прикажите прирезать этого ублюдка, милорд…
В глазах у отца появились первые всполохи пока еще сдерживаемого гнева, и Раббан затараторил, понимая, что очень скоро ему заткнут рот, и стараясь успеть высказать все, что хотел.
— Чернь волнуется, милорд… говорят… дурно в дом… этакую нечисть… девки сглазу боятся… намедни у Эдны выкидыш был… месяца три не доносила всего?то… Старики вон беду чуют… Ночью в Заречье град прошел, все всходы побило… И воины недовольны, говорят, дурной знак…
— Мо?о?олчать!!! — взревел граф, порываясь подняться и тут же бессильно падая на подушки.
Некоторое время он тяжело дышал, на губах показалась кровь, и Модестус забормотал какие?то свои лечебные заклятия. Аман?да чуть не бегом принесла графу кубок с отваром на травах, он выпил, закашлялся, некоторое время ловил ртом воздух, затем постепенно пришел в себя и продолжил уже спокойным тоном. Только от этого тона всех присутствующих мороз продирал по коже. — С каких пор ты, падаль, осмеливаешься оспаривать мое слово? Или я уже не господин в этих землях? Приказ был ясен — щенок будет жить! И каждый, кто хотя бы в мыслях посмеет… будет сурово наказан. Я не допущу, чтобы кто?нибудь посмел учинить самосуд…