Увидев государева человека, старый Капитон тихо охнул и упал на колени:
— Помилуй, боярин, — истово перекрестился он. — Помилуй меня, боярин Семен Прокофьевич, не уберег.
— Чего?
— Языка твоего не уберег, боярин.
— Убег?
— Нет, не убег, боярин, — опять испуганно перекрестился Капитон. — Пожар случился в подземелий. Уж не знаю как, но загорелась солома в склепе, что язык сидел. Угорел твой полонянин, в дыму задохнулся.
Зализа грохнул кулаком по столу, и крепостной тать судорожно сжался.
— Воеводе Кошкину сказывал?
— Сказывал, боярин, сказывал, — торопливо сообщил Капитон. — Десять плетей он мне за полонянина назначил.
— Мало, — искренне пожалел Зализа и хорошим толчком в шею направил очередного чародея по направлению к палачу. — Этого на дыбу повесь, и подьячего позови. Послушаем, что скажет.
— Не надо на дыбу! — испуганно взвизгнул хиппи, помнящий из курса истории, что означает этот инструмент. — Не надо! Я сам все скажу!!!
— Вот как? — удивился опричник. — Ну, хорошо. Капитон, подьячего сюда. И допросные листы прежнего чародея.
Скулящему от ужаса хиппи смотали руки за спиной и подвязали к дыбе, но поднимать пока не стали, дожидаясь, пока он сам не расскажет все или, наоборот, не откажется рассказывать все до последнего слова.
Дождавшись, пока закутанный в темно-синюю рясу дьячок разложит бумагу, поставит чернильницу и выберет перо, Зализа взял в руку допросный лист прежнего чародея, пробежал его глазами, после чего стал задавать четкие и ясные вопросы:
— Служилого боярина Харитона Волошина знаешь, чародей.
— Знаю, — с готовностью подтвердил хиппи, в полунаклоненном состоянии стоящий под дыбой. — Точно знаю. Видел. Сам видел. Это все он, он, Волошин.
— Заговор противу государя плели?
— Плели. Все плели, и Волошин плел. Он главный плел. Точно плел. Я его сам видел.
— Отстранить от московского стола затевали?
— Да-да, затевали. Точно затевали. От стола отстранить, голодом замучить. Точно затевали. Я видел…
— Кого замучить?! — страшным голосом взревел Зализа.
— Его самого, — испуганно заметался на веревке хиппи, учуявший, что сказал что-то не так. — Кого отстранить… Кого от стола…
— Государя хотели голодом извести?! — от осознания того, что крамольники хотели не просто свести царя Ивана Васильевича с престола, но и замучить его до смерти, заморить голодом, в голове опричника помутилось, он кинулся к Капитону и вырвал у него кнут из толстой воловьей кожи.
— Государя?!
— Это не я!!! — истошным голосом заорал хиппи при виде кнута. — Это Волошин! Боярин Волошин хотел!
В последний момент Зализа взял себя в руки и бить полонянина не стал, хотя и назад татю кнута не вернул.
— А не врешь?
— Честное слово, Волошин, — опять закрутился на веревке пленник. — Честное-пречестное…
— Новгородцы в крамоле участвовали? — немного остыл опричник.
— Да-да, конечно, — закивал чародей. — Все участвовали.
— Как все? — опешил Зализа. — Весь Новагород?
— В-весь, — осторожно подтвердил хиппи, понял что сморозил что-то лишнее.
— Вече собирали?
— Н-н-нет… Только письма писали, — нашелся хиппи. — Весь город, говорили, с нами. А имен не знаю.
— Кто говорил?
— Боярин Волошин… — другого имени хиппи просто не знал.
Однако Зализа, мечущийся от стены к стене в ужасе от услышанного, больше ни о чем спрашивать не мог. Это же надо: государя до смерти умучить! Самого царя со свету изжить!
— Пиши, — остановился опричник у стола. — Пиши: «Сказано сие без пытки любой. Донес полонянин о сей крамоле добровольно, без принуждения». Все. Давай листы.
Вскоре из ворот крепости галопом вырвался всадник, ведущий за собой в поводу двух коней. Агария и Осипа Зализа оставил в крепости, на попечении воеводского ключника. Сейчас для него была важна только скорость.
Еще на версту до купеческого дома Зализа с облегчением увидел покачивающуюся у причала Баженовскую ладью — стало быть, вернулся, не сгинул бесследно, и по новым делам тоже не уплыл. Промчав по берегу, опричник осадил коня перед воротами, тяжело дыша, спрыгнул на землю и несколько шагов проковылял на затекших, не разгибающихся ногах.
— Помилуй, Семен Прокофьевич, можно ли так? — соболезнующе кинулся навстречу купец. — Сами умучлись, и коней совсем запарили.
— Не жалей меня, Илья Анисимович, — не столько присел, сколько упал на ступеньку крыльца опричник. — Или я сейчас крамолу раскрою, или руки от позора на себя наложу. Рассказывай, что видел?
— Эй, Прасковья, квасу сюда принесите! — крикнул в дом купец и присел на ступеньку рядом с Зализой. — А видел я, Семен Прокофьевич, много. Люди на Березовом острове поселились странные, себя не помнящие. Видел я, как ссорились они страшно. Половина землю нашу святую нехорошими словами ругала, в вонючую Европу жить рвалась. Другая половина русскими себя называла и здесь хотела остаться. С торговым человеком среди них я поговорил. Странные он мне вещи предлагал, а про товары и пути наши совсем ничего не знает. Хотя доспех богатый, много золота такая броня стоит. Довез я из них два десятка бронных до Колываня, по дороге пытал осторожно, откуда родом. Некоторые латники сказывали, будто здесь прямо они и родились. На Неве то бишь. И выросли там, и артельничали на Неве, на островах чухонских. А остальные и вовсе ничего баять не хотели. Не знаем, дескать, и все. А как человек знать не может, где корни его растут?