А Ростик — на удивление — не получил еще ни одной царапины.
Когда его выволокли с поля, он был уже мертв. Причем кожа на липе от последнего попадания почему-то стала черной и потрескалась, как сгоревший пирог в духовке.
А Ростик — на удивление — не получил еще ни одной царапины. Он, конечно, устал, очень устал бегать, орать, командовать, лезть под вражеские и частично свои выстрелы, устал видеть боль и слышать крики раненых, устал от запаха пороха и озона, от плазменных шнуров, крови и смерти, устал от дикого напряжения, от боязни того, что вот сейчас случится самое страшное, где-нибудь пернатые прорвутся и начнется резня… Но ранений не получал.
И только он успел этому порадоваться, как в него воткнулся отколовшийся от близкого разрыва плазменный сгусток. Это была крохотная шаровая молния, величиной с фасолину, она рассыпалась на искры, ударившись в Ростикову броню, но она же так прижгла кожу под этой броней, что он чуть было не заорал. А потом в него практически прямой наводкой угодила целая бомба бегимлеси.
Его спасло только то, что она была пущена издалека и уже растратила свою силу… Но ее удар в бок вызвал жуткую, невыносимую боль, которая растеклась сразу почему-то по ногам, и краткое беспамятство, окончившееся глухотой, слепотой и очень странным ощущением, что сердце начинает биться медленнее и вот-вот остановится.. Ростик вспомнил рассказы старых вояк, что иногда попадание плазменного шнура из ружья губисков даже в конечность у некоторых вызывает болевой шок и паралич сердца, и с какой-то на удивление явственной тоской подумал, что вот пришел и его черед, хотя ему перед боем казалось, что будет по-другому… Но он пришел в себя, сердце снова заработало, становясь с каждым ударом все более незаметным органом, как все, что нормально функционирует, и он понял, что на этот раз выживет.
Когда он очухался, около него стояли трое вояк, все они следили за тем, как он приходил в себя, с тревогой, но и с видимым облегчением. Они волновались за своего комбата, понимая, что без него будет туго… Несмотря на это в общем-то вполне достойное чувство, Ростик руганью отослал их назад, в бой. А потом, оставшись как бы в одиночестве, хотя отлично понимал, что настоящего одиночества на передовой быть не может, вздумал снять доспех, посмотреть, что с его боком наделала эта бомба… Но не успел.
С Бумажного холма прибежал до зелени напуганный новобранец и доложил, что Достальский ранен, что по его приказанию командование переходит к нему, Гриневу. Пришлось отставить осмотр бока, подхватить плазменное ружьецо, подобранное уже в бою, уже покрытое толстенным слоем копоти, и, назначив вернувшегося после перевязки Тельняшку командиром батальона, отправляться на Бумажный принимать командование у капитана.
После того как Ростик принял сражение на себя, у него что-то сдвинулось в голове. Нет, он оставался на ногах, командовал людьми, приказывал держаться, менял направление огня, перебрасывал людей с одних позиций, где по непонятной причине становилось чуть тише, туда, где битва вдруг закипала с новой силой, словом, распоряжался, но делал это, как бы поглядывая на все со стороны. И время поэтому летело незаметно. Не успевал он даже и на часы взглянуть, как выяснялось, что пролетело уже минут сорок, потом еще пауза, еще два-три десятка распоряжений, и оказывалось, что прошел час…
А потом все стали ждать темноты. Почему-то все были уверены, что с темнотой пернатые отступят, что ночью они не очень хорошо видят и будут бояться драться с более зрячим противником… Ростик думал так же, вот только темноту он ждал, понимая, что пернатики готовят что-то еще. Слишком много на взгляд с высоты холма у них осталось незадействованных резервов, слишком невелики казались их потери по сравнению с чудовищными, едва ли возобновимыми потерями, понесенными людьми.
А потом пернатые снова налегли. Да так, что Ростик понял — прежние окопы не удержать.
Да так, что Ростик понял — прежние окопы не удержать. Он вызвал к себе старшего врача, а когда Чертанов пришел, спросил, сможет ли он вывести свои автобусы и «ЗИМ» из их лагеря. Выяснилось, что возможность спешного отступления предусматривалась заранее, а потому они попробуют расшвырять щиты укрытия и выскочить через специально оставленную в окопах полоску земли…
Оказалось, что это был тот пятачок на стыке батальонов, который Ростик с таким трудом удержал. Рост дал врачу четверть часа, а потом послал к командирам рот посыльных, чтобы роты по красной ракете отступали к холму, прихватывая раненых, оружие и боеприпасы. Главное — боеприпасы, потому что патронов к вечеру осталось так мало, что на каждые три выстрела пернатых на иных направлениях не всегда приходился один выстрел людей. А в некоторых отделениях сумели даже раздобыть оружие бегимлеси и использовали багрово-серые бомбочки против изукрашенных доспешных захватчиков.
Потом вдруг выяснилось, что в воздухе еще кружат три летающие лодки. В одной из них Ростик с удивлением и радостью обнаружил лодку Кима, и тогда он приказал установить с ней связь. Связистка, худенькая девушка в метр сорок росточком, долго крутила ручку рации, потом сказала, что связь будет, но очень короткая, на десяток слов. Рост приказал ей передать Киму, чтобы он прикрыл раненых, и сам даже не подошел к трубке. Что вышло у девушки — неизвестно, но когда оба автобуса и «ЗИМ» попытались, громыхая из всех окон автоматными очередями, прорваться через пернатых, гравилеты оказали им действенную поддержку. Собственно, их огонь и оказался решающим в этом прорыве… Правда, злополучный «ЗИМ» все-таки подпалили, но оба автобуса, набитые людьми, ушли по накатанной дороге в сторону Боловска.